Рассказ о моей жизни в 1975 году я, как обычно, начинаю с обзора мировых событий. Тому есть несколько причин.

Во-первых, вся система воспитания и пропаганды в СССР была направлена на то, чтобы каждый советский гражданин чувствовал себя постоянно сопричастным к происходящему в мире. В какой-то мере это заменяло отсутствие подлинных новостей о жизни страны. С другой стороны, зная, как трудно живут другие народы, легче было переносить собственные тяготы.

Больше всего народу ходило на лекции «Международное положение СССР». На втором месте по посещаемости шла безусловно актуальная тема «Есть ли жизнь на Марсе?»

Нашим идеологам во главе с М.А. Сусловым нужно было постоянно доказывать советскому народу недоказуемое: мировое революционное движение растет и крепнет; советская экономика и уровень жизни в СССР – на крутом подъеме; мировая капиталистическая система – на грани развала и в глубоком кризисе. Поэтому внутренние и международные новости передавались по радио и телевидению чуть ли не каждый час, и смотрели их почти все.

В США их тоже передают, но больше говорят о внутренней жизни, да и мало кто смотрит и слушает. Американцы на редкость равнодушны к событиям в мире – было бы им самим хорошо. Получалось, что жители СССР были гораздо более информированы, чем жители США. Иное дело – выбор фактов и их интерпретация.

Привык и я рассматривать свою жизнь как часть мирового процесса.

Во-вторых, на фоне событий в мире легче вспоминаются факты собственной жизни.

В-третьих, вспоминая события последних семидесяти лет (почти век), я все время мучительно пытаюсь понять, есть ли в них хоть какая-то закономерность или хотя бы разумность, или единственный урок истории заключается в том, что она никого ничему не учит (я далеко не первый, кто задает этот вопрос).

Итак, вспомним 1975-й год.

Прежде всего, это был год полной победы Северного Вьетнама. Последних остающихся в Сайгоне американцев эвакуировали с крыши посольства в Сайгоне вертолетами, когда отряды Вьетконга уже вошли в город. Вскоре было объявлено о прекращении сопротивления южновьетнамских войск и полиции. Хо Ши Мин добился выполнения своей сверхзадачи. Он не только отстоял независимость Северного Вьетнама, но и объединил всю страну под властью коммунистического режима.

Ликованию советской пропаганды не было пределов. США заработали в этой войне «вьетнамский синдром». Вьетнам стал первым в истории военным поражением США. Жаль, что уроки этой войны не пошли на пользу нынешней (2006 год) вашингтонской администрации.

Импульсивно начатая, плохо подготовленная и плохо спланированная война в Ираке тянется и конца ей не видно. Если даже удастся выйти из Ирака, переопределив поражение как победу, США придется бесконечно платить неизбежно коррумпированному проамериканскому багдадскому режиму. Да и войска США останутся на военной базе (базах), которые даже выторговывать не придется.

Ведь кандидаты в демократически избранное правительство национального единства, которое никак не удается создать, прекрасно понимают, что без американской военной и финансовой поддержки они будут мгновенно проглочены исламскими фундаменталистами, которые спят и видят себя у власти по образцу соседнего Ирана. Даже сейчас в присутствии мощного американского контингента в Ираке разгорается гражданская война, а уж после вывода… Война в Ираке была стратегической ошибкой администрации Буша и в другом отношении.

В период с 11 сентября 2001 года до ввода войск в Ирак США рассматривались как жертва крупного террористического акта даже многими арабскими государствами. Начало военных действий привело к тому, что США видится теперь всем мусульманам как агрессор, хуже, как лидер крестоносцев, к тому же помогающий евреям(!).

В 1975 году сразу несколько государств обрели долгожданную независимость. В их числе – Ангола, которая дорого обойдется социалистическому лагерю. Лидеры СССР совершат ту же ошибку, что и нынешнее руководство США, только на тридцать лет раньше. Они начнут помогать МПЛА против Униты в надежде, что Ангола выберет «социалистический путь развития». Это еще смешнее, чем срочное привитие демократии Ближнему Востоку.

Но будут потрачены огромные силы и средства, в Анголе появятся «военные советники», а затем и контингент кубинских войск. Платить же придется Москве, у Гаваны таких денег отродясь не бывало. И оружие будет советское, не на рынке же его покупать. Советская пропаганда будет до небес превозносить успехи Анголы в борьбе с коварными происками Запада и его наемников из Униты. Вот только социализма в Анголе мы так и не дождемся. А расходы еще раз спишут.

Для Ливана 1975 год стал годом начала многолетней гражданской войны. Инициировала войну схватка палестинцев (!) и христианских фалангистов. Тридцать лет спустя в сознание ливанцев навеки впечатаны ужасы братоубийства, и некогда цветущий Бейрут, жемчужина Средиземноморья, на всех языках стал синонимом разгула терроризма и смертельной опасности наравне с Белфастом.

Сегодня (17 июля 2006 года) в Бейруте снова рвутся бомбы – Израиль в очередной раз пытается раздавить Хезболлу, и снова мировое сообщество не имеет единой позиции, и снова эта война не приведет к долгожданному и недостижимому миру на Ближнем Востоке. Теперь вопрос стоит о том, как долго сможет выдержать Израиль экономические потери, оцениваемые от 100 до 350 миллионов шекелей в день. Хезболле о затратах и вооружении беспокоиться не надо: старший иранский брат платит за все.

На фоне происходящего возникла зловещая тень, совершенно заслонившая, так и непойманного, Бин Ладена. Эта тень – 70-миллионный Иран с его амбициями стать ядерной державой и лидером всего мусульманского или, по крайней мере, шиитского мира.

Катастрофическим стал 1975 год и для жителей далекой Камбоджи. Дорвавшиеся до власти «Красные кхмеры» во главе с Пол Потом начинают геноцид собственного народа, в результате которого в течение четырех лет будет уничтожено около трех миллионов человек (более четверти населения страны).

А что же мировое сообщество и ООН?

Во-первых, информации из Камбоджи практически не поступало. Во-вторых, ООН была парализована. Три из пяти постоянных членов Совета Безопасности были против прямого вмешательства в дела Камбоджи. Военный переворот в Камбодже, лишивший власти принца Нородома Сианука, был осуществлен при поддержке США. Победа Пол Пота и Нородома Сианука пришлась на год окончания войны во Вьетнаме, когда США и подумать не могли о возвращении в Юго-Восточную Азию. Китай считал Пол Пота своим человеком; руководство СССР было зачаровано заверениями Пол Пота в верности марксизму и его идеей строительства бесклассового общества в слаборазвитой стране.

Если бы удалась затея Пол Пота, какое новое поле для классовой борьбы за бесклассовое общество открывалось во всем мире! Честно говоря, я не помню, чтобы в 1975 году мы получали хоть какие-нибудь сведения о происходящем в этой маленькой стране.

21 июля 2006 года умер последний из лидеров «красных кхмеров» Та Мок (кличка «Мясник»). И этот геноцид прошел для его организаторов безнаказанно.

Акты международного террора в 1975 году продолжались.

В Западном Берлине захвачен в заложники председатель ХДС города Петер Лоренц. Через неделю, добившись освобождения из тюрьмы пяти террористов, похитители отпускают заложника.

В сентябре в девяти городах Северной Ирландии в результате взрывов бомб погибает 15 человек.

В Нидерландах 2 декабря южно-молуккские террористы захватывают пассажирский поезд.

21 декабря в Вене на конференции ОПЕК террористами захвачены несколько министров.

В 1975 году в СССР было закончено строительство первого участка БАМ. Это теперь (2006 год) раздаются – и вполне справедливо – призывы не разбирать БАМ на металлолом, а тогда воодушевление было поистине велико. Появилась возможность ускорить экономическое освоение Восточной Сибири, которая так и не была реализована.

Осенью стало понятно, что в стране собран рекордно низкий урожай зерновых. Это означало, что зерно придется массово закупить за рубежом (читай, в США и Канаде). Реальная цифра (140 миллионов тонн зерна) резко расходилась с прогнозами и обещаниями.

Тут вступило в игру наше ведомство. На одном из приемов в Кремле космонавты предложили Л.И. Брежневу доставлять в ЦК КПСС независимую достоверную информацию о ходе посевной, прогнозах урожая и уборке хлебов. Ведь с орбиты все видно. Леонид Ильич одобрил идею, но добавил: «Только предварительно согласуйте ваши данные с обкомами и республиканскими комитетами Партии».

Руководство было не заинтересовано в достоверных данных, предпочитая дутые благоприятные сводки. Лучше согласованная ложь, чем неприятная правда.

Я вспоминаю по этому поводу Казахстан. Когда началась кампания по расширению рисового поля в Каракумах, успех был неожиданно быстрым. Каждый год новая группа рисоводов получала ордена и медали, а наиболее выдающиеся и медаль Героя Социалистического Труда, за небывалые урожаи.

Секрет был прост. Каждому колхозу отводилась под рисовые поля строго определенная площадь. За эту площадь и отчитывались, но рис сеяли на полях во много раз большей площади. Отсюда и мировые рекорды по урожайности новой культуры, отсюда и перерасход воды на орошение, отсюда и экологическая катастрофа Аральского моря.

Сегодня (июль 2006 года) я взглянул на современную физическую карту Средней Азии и ужаснулся: Сыр-Дарья, чье течение в 60-е годы в районе Тюра-Тама сбивало с ног неосторожного купальщика, теряется в песках на полпути к Аральскому морю. Что это, ошибка, картографа или результат природопреобразующей деятельности человека? Боюсь, что последнее.

Впрочем, Сыр-Дарья – только одна из жертв. Недавно я прочитал статью, в которой утверждается, что пресная вода стала дефицитом уже для каждого четвертого жителя планеты (около полутора миллиардов человек).

Постепенно перечень стран, запускающих искусственные спутники Земли, расширялся, но фаворитами космической гонки оставались СССР и США.

СССР выполнил 91 пуск космических объектов, из них 72 – военного назначения (79%). Три пуска были аварийными.
США произвели 28 запусков, из них 4 аварийных и 15 военного назначения.

Наиболее драматичным оказался пуск корабля «Союз-18А» с космонавтами В.Г. Лазаревым и О.Г. Макаровым на борту. Из-за отказа третьей ступени носителя корабль был аварийно отделен от ракеты и спустился на Землю с нерасчетными перегрузками до 15g.

Космонавты очень боялись приземлиться на территории Китая и все время спрашивали баллистиков, где они приземлятся.

В тот период паранойя маоистского руководства достигла такого уровня, что экипаж советского военного транспортного вертолета, случайно в густом тумане приземлившегося на китайской территории, возили в клетке по всему Китаю как советских шпионов.

К счастью, корабль не долетел до Китая и приземлился в районе Горно-Алтайска в горах. Спускаемый аппарат покатился по склону горы и свалился в пропасть, но зацепился за дерево парашютом, который экипаж в аварийной обстановке просто забыл отстрелить.

Анекдотический случай произошел в связи с запусками 1975 года с В.М. Ковтуненко.

Готовился к полету первый индийский спутник «Ариабата», который собирали в КБ «Южное». Когда возникла необходимость в согласовании технических параметров аппаратуры, первой кандидатурой для поездки в Индию стал, конечно, Вячеслав Михайлович. Тем самым он автоматически входил в число специалистов по Космосу, засвеченных для мировой прессы, и получал в дальнейшем возможность ездить за рубеж на конференции по специальности.

Работы шли успешно, в связи с этим посольство Индии в Москве устроило прием. Ковтуненко был в числе гостей. Вернувшись в гостиницу, он обнаружил, что исчезла его папка-портфель. По его звонку машину в гараже обыскали. Папки не было. Вызвав такси, Вячеслав Михайлович помчался на улицу Воронцово поле.

Советская охрана в посольство его, естественно, не пустила. На следующий день папку с извинениями вернули, но в Индию поехал… заместитель Ковтуненко по режиму, который к техническим вопросам не имел никакого отношения. Советская система еще раз продемонстрировала свои преимущества: все документы для поездки новоявленному специалисту были оформлены за два дня.

Знаменательным был и первый (и последний) совместный полет советского и американского космических кораблей «Союз-Аполлон». Вероятность успешного выполнения задачи нами оценивались примерно в 80%. Говорят, американские специалисты, взглянув на «Союз», поклялись, что совместных полетов больше не будет.

Но… человек предполагает, а Бог располагает. «Союз» и поныне остается верной лошадкой космоса, а Шаттлы устарели и нуждаются в замене на корабль нового поколения. Каждый полет американского корабля многоразового применения теперь сопровождается длительными задержками пуска и многодневными обсуждениями, следует ли его вообще пускать.

Все участники работ получили цветные фотографии экипажей с автографами. Получил фотографию и я, хотя мое участие в оценке надежности кораблей было мимолетным. Награждение непричастных продолжалось.

Легкой грустью отозвались в моей душе успешные полеты «Венеры-9» и «Венеры-10». Ведь это была моя тематика, а в Институте я себя никак не мог найти.

Осенью система «Корунд» была принята на вооружение, и на участников посыпался дождь наград. Началась возня вокруг списка участников. Меня вызвал начальник управления генерал И.И. Корнеев и долго допытывался, кто еще из пятого управления работал в теме. Я смог назвать только Ю.Л. Топеху. Генерал был недоволен, но делать было нечего.

Ведь тема «Корунд» была в опале у нашего Командира, и он от нее всячески открещивался и не выделял необходимых ресурсов. Примерно за год до описываемых событий именно ГП добился включения в акт очередной комиссии в качестве недостатка участие в несвойственной институту теме «Корунд». Теперь же речь шла о наградах, и каждый хотел стать участником.

Даже мое участие отделом Болотова было признано с трудом: сотрудникам, толковым инженерам, была непонятна роль теоретических исследований. Особенно возмущался Геннадий Петрович Нигей – начальник лаборатории. Говорили, что в список награжденных я попал только благодаря тому, что Олег Иванович Чепур согласился разделить свой орден «Знак Почета» (народное название – «Веселые ребята») на две медали «За трудовую доблесть». Олег оказался верным другом.

В промышленных организациях задача составления наградных списков была еще более сложной. Нужно было соблюсти процентную норму и обязательно наградить рабочих, а уж потом гнилую интеллигенцию. Рассказывали как факт, что в одном из НИИ промышленности составители списка бегали по институту и искали… беспартийную уборщицу для награждения орденом. Иначе партком список не согласовывал. Боже мой, а ведь все это было!

Новая система была так важна для Ракетных войск, что генерал армии В.Ф. Толубко согласился с предложением наградить НИИ-50 орденом Ленина. Так и было записано в проекте Постановления, пока в ГУКОСе не нашелся какой-то дотошный офицер штаба, который спросил: «А вы знаете, что это значит?» После паузы знаток пояснил, что награждение предприятия орденом Ленина означает автоматическое присвоение руководителю звания Героя Социалистического Труда.

Репутация Геннадия Павловича Мельникова в ГУКОСе и в Главном штабе Ракетных войск была к этому моменту такова, что тут же было принято решение о замене ордена. Институт был награжден недавно учрежденным орденом Октябрьской Революции.

В назначенный день состоялось торжественное заседание, где было объявлено о награждении Института и присвоении ему статуса ЦНИИ. Теперь наш институт назывался ЦНИИКС-50 МО, что означало прибавку к жалованию кое-кому из руководства. Теперь получалось, что НИИ-4, у которого мы были нахлебниками, был ниже нас по статусу.

Награжденных выстроили на сцене, и Главнокомандующий Ракетных войск вручил нам награды. При этом он называл каждого по имени-отчеству. Секрет такой необыкновенной памяти был прост: в двух шагах позади В.Ф. Толубко шел наш начальник отдела кадров подполковник Виктор Иванович Калинин и громко называл каждого награждаемого. Главными награжденными совершенно заслуженно стали Иван Васильевич Мещеряков (он стал Героем Социалистического Труда) и Эдуард Сергеевич Болотов, получивший Ленинскую премию.

Лютая ненависть, которую испытывал ГП к своему заместителю, достигла апогея, но сделать он уже ничего не мог. В СССР лица, достигшие определенного уровня, были неприкосновенны.

Неприкосновенным считал себя и Георгий Александрович Тюлин, уволить которого С.А. Афанасьев единолично не мог, поскольку требовалось согласие всех оборонных министров (к тому времени – девять отраслей). Но однажды уже в конце рабочего дня очередная стычка с министром закончилась тем, что Георгий Александрович написал заявление об увольнении по собственному желанию. Утром он стал обзванивать всех министров, чтобы остановить увольнение, но с ужасом выяснил, что его министр согласовал вопрос еще вечером.

Уйдя со своего поста, Г.А. Тюлин стал директором ВНИИСОТ – института, занимавшегося стандартизацией оборонной техники. Жена его говорила, что все льготы сохранены, кроме одной, и очень сокрушалась по этому поводу. Теперь семья Тюлиных недополучала двадцать рублей золотом по курсу 1928 года.

Самой приятной частью моей награды было вручение денежной премии. Оказывается, каждый награжденный правительственной наградой получал и деньги (в моем случае, шестьдесят рублей). Не заходя домой, я истратил премию, купив в маленьком магазине возле озера отличное теплое пуховое одеяло, чему была очень рада моя жена.

Новый отдел продолжал работу по завоеванию своего места в Институте. В план работ была включена тема «Каркас» (название предложил я). В 1974 году мы работали по так называемой тирешной теме, а многие сотрудники, включая меня, должны были завершать работы в прежних подразделениях.

В январе состоялось заседание научно-технического совета управления, где получили первое боевое крещение наш доклад и плакаты. Докладчиком был В.И. Потемин. Я ерзал на своем стуле, отмечая для себя все его ошибки и неправильные ответы на вопросы. Но сделать ничего нельзя, доклад должен был представлять начальник отдела.

Самым интересным на этом совете было выступление В.И. Самонова, в котором он впервые сказал, что в ближайшее время будет создаваться управление научных проблем эксплуатации космических средств.

Обстановка в Институте была давящей не только для меня. Вспоминаю, как летом во время ФИЗО меня нашел на стадионе Олег Чепур, приехавших туда на недавно купленном «Москвиче». «Чего ты тут время теряешь, – сказал он шутливо, – поехали в Пирогово». Мы отправились на водохранилище, искупались, позагорали, на обратном пути заехали в ресторан и вернулись в прекрасном настроении. Я уже вышел из машины и подошел со стороны водителя, чтобы попрощаться, когда Олег вдруг сказал: «Да, оторвали мы денек!» И в голосе его я вдруг услышал страшную тоску.

На новой для меня должности много времени уходило на чисто бытовые вопросы. Почти каждое совещание у начальника отдела тянулось часами, кроме регулярных заседаний по пятницам, где подводились итоги за текущую неделю и ставились задачи на следующую. Нас – начальников лабораторий часто вызывали на внеочередные заседания, когда приходили новые директивы Главкома или (упаси, Боже!) Генерального штаба.

Венцом творчества наших политорганов стало создание еще одного документа. План политико-воспитательной работы начальника лаборатории, так он назывался. Приходилось составлять его ежемесячно. Туда записывалось все: собрания партгруппы, доклады, которые готовились лично, посещения семей офицеров, беседы с сотрудниками по разнообразным поводам. В коллективе из пяти-шести офицеров-ровесников планировать подобное каждый месяц… Согласитесь, это уже слишком. Из того факта, что у меня в рабочей тетради сохранилось только три таких плана, можно заключить, что эта инициатива была забыта очень быстро.

Регулярно проверялось состояние и наличие у офицеров повседневной и парадной формы одежды со строевыми смотрами и без них. Парадную форму проверяли простым опросом без предъявления, она была у всех. Но ближайшее торжественное заседание показало, что наши офицеры, мягко говоря, дали неточную информацию. За два-три дня до события многие бегали в поисках этой самой формы. Тут соседство с НИИ-4 очень помогало. Неявка офицера на торжественное мероприятие была чрезвычайным происшествием и давала работу замполитам, которые вызывали «на ковер» виновного и его начальников.

За этим внешне незначительным фактом скрывалось обнищание офицеров, которым негде было взять полсотни, чтобы пошить мундир. На одном из совещаний было указано, что офицер по всем вопросам должен обращаться только к начальнику лаборатории и не перегружать, и так уже очень занятого, начальника отдела. А что мог сделать начлаб, например, по жилищному вопросу?!

Кстати, в мае до нас довели постановление ЦК и СМ СССР «Об обеспечении жилой площадью военнослужащих, уволенных в запас и отставку». Постановлением предусматривалось, в частности, переселение из закрытых городков всех пенсионеров в течение двух лет. Был составлен соответствующий план, проведена громкая кампания, где нам разъяснили, как заботится о нас Партия. Но…

Прошло более тридцати лет, а проблема с жильем для отслуживших в армии офицеров, я уверен, не решена до сих пор. Это постановление было еще одним благим намерением, которыми выстилается дорога в ад.

Несмотря на непрерывное строительство новых домов, очередь на жилье в нашем Институте таинственным образом не сокращалась. В обоснование этого факта нам говорили, в частности, и о том, что нужно давать квартиры пенсионерам в соответствии с упомянутым постановлением. Я, конечно, встал в очередь на получение трехкомнатной квартиры сразу после въезда в двухкомнатную, но очередь была большая.

Длинная очередь на получение или улучшение квартиры была даже выгодна нашему Командиру. Ведь дележ квартир между ЦНИИКС-50 и НИИ-4 осуществлялся с учетом количества нуждающихся.

Для меня становилось все более очевидно, что ГП – человек из породы захребетников. И, наконец, я получил тому подтверждение извне.

После награждения Главком Ракетных войск предложил нашему Институту построить необходимые ему здания на новой территории, то есть, отделиться от НИИ-4. И переезжать для этого никуда не надо было. Новый институт предполагалось построить в том же Комитетском лесу.

По словам очевидцев, Геннадий Павлович на совещании сказал, что он от этого предложения отказывается, и заявил: «А зачем? Мы и так все имеем и сюда (проведя рукой по груди с многочисленными наградами), и сюда (указав на погоны), и сюда (засовывая руку во внутренний карман кителя)». В этом он был весь.

Уже в апреле нам сообщили, что в ноябре состоится заседание КНТС (координационный научно-технический совет), где мы (70 отдел) блистали в повестке дня..

Время от времени монотонное течение нашей жизни прерывалось молниеносными директивами Главкома. Весной пришла телеграмма из Перхушково, где некий майор Дранников получил строгий выговор за то, что вел записи в неучтенных записных книжках и накопил 11 томов совершенно секретных материалов, которые хранил дома. Бедный Дранников… Когда В.И. Потемин хотел взять старшим научным сотрудником Аркадия Хрупенко, о котором я писал во второй книге, он сразу же отказался от этой мысли, увидев запись о строгом выговоре от Главкома за похожее нарушение.

Незаметно подошел май, и наш начальник отдела с помощниками отправился на заклание в зал заседаний научно-технического совета части. Впервые мы вышли с докладом на такой высокий уровень. Докладывал, естественно, Валентин Иванович Потемин. Совещание вел Иван Васильевич Мещеряков, поскольку ГП удалился в свой кабинет, сославшись на неотложные дела. Сам доклад прошел хорошо, поскольку мы отшлифовывали текст много раз. Настоящее испытание для Валентина Ивановича началось на вопросах.

Как я и ожидал, большинству присутствующих обсуждаемый вопрос был глубоко безразличен. Они задавали вопросы из чистого любопытства. Но даже на эти простые вопросы В.И. Потемин давал сбивчивые, порой неправильные ответы. Он ведь в профессиональном отношении тоже был из категории ряженых, поскольку сменил горячо любимые двигатели на что-то непонятное.

Главным оппонентом был К.А. Люшинский. Прежде всего, он попытался оспорить само право системы эксплуатации на существование, предложив вместо этого называть ее… службой эксплуатации. При этом он всячески выпячивал роль системы боевого применения, так что получил встречный вопрос, что такое боевое применение. Тут Константин Александрович блеснул, заявив: «БОЕВОЕ ПРИМЕНЕНИЕ – ЭТО ВСЕ, ЧТО ДЕЛАЕТСЯ ПО ПРИКАЗУ!» Ах, как чесался у меня язык возразить, что в армии даже в баню ходят по приказу!

Недоумение вызвала сама постановка вопроса о летной эксплуатации космических аппаратов. В авиации этот вопрос был давно решен. Для космических средств называть деятельность командно-измерительного комплекса по управлению КА эксплуатацией казалось профанацией святынь.

Снова блеснул Константин Александрович Люшинский, когда заявил в своем выступлении, что цель (чья?) – это создание службы в белых перчатках, а пятое управление тянет Институт назад в техническое обслуживание и ремонт.

Продуманным и взвешенным было выступление И.И. Корнеева, который правильно указал, что пятое управление по проблеме эксплуатации не работает, а короткое время работает один отдел, что сделано достаточно много, и предложил доклад одобрить.

Тут появился наш командир, который в своем фанфаронском стиле разнес доклад, который не слышал. Его выступление было разгромным, но не по существу. Ему до одури не хотелось спускаться с олимпийских высот перспективного планирования развития космических средств, где у него было «все схвачено, за все заплачено», в трясину повседневной деятельности войск, которой он не знал и не хотел знать.

На В.И. Потемина было жалко смотреть. Он чуть не плакал, потел крупными каплями и то и дело утирался платком. Я утешал его, как мог, объяснив, что все собравшиеся – не специалисты, а Люшинский просто боится, как бы у него работу не отобрали. Но Потемин был безутешен, ведь он опозорился перед самим Командиром.

Подхалимство перед ГП становилось почти обязательным довеском к служебным обязанностям. Особенно очевидно это становилось, когда офицер выражал желание перейти в другую часть. ГП никак не мог понять, почему от него, такого замечательного и заботливого командира, хотят уйти.

Степан Богодяж быстро наелся досыта нашей каши. Поскольку он, в отличие от меня, поддерживал старые связи, ему не составило труда получить предложение о переходе в промышленность с сохранением воинского звания. ГП долго не хотел соглашаться на этот перевод и сдался только после того, как Степан в самых верноподданнических выражениях заверил его, что расставание с обожаемым командиром ему еще тягостнее, чем самому ГП. Были не забыты и блестящий талант ГП – ученого, и его умение руководить и т.д. и т.п. Встретившись со мной, Степан рассказал об этой сцене и под конец сказал: «Как говна наелся!»

Еще раз я встретился с Богодяжем в Подлипках уже во времена Ю.В. Андропова. Степан был подавлен: обещанное полковничье звание ему не присвоили, позади был трудный развод с женой, да и с новой женой не очень все ладилось. Мы поговорили и разошлись, не подозревая, что это последняя встреча. Степан вскоре заболел и умер совсем молодым.

Я писал уже, что время от времени нас собирали на партийные активы, на которых присутствовали в обязательном порядке начальники всех степеней, члены партии по приглашению и гости из вышестоящих организаций. Описывать, что мы обсуждали на каждом активе, – места не хватит. Но собрание в сентябре 1975 года было показательным. Речь шла о подготовке научных кадров: вопрос больной, учитывая низкое качество научной подготовки большинства так называемых научных сотрудников. Да и ГП лично был глубоко озабочен тем, что его кандидатская научная степень уже не соответствовала его новому служебному положению.

К середине 70-х стремление захватить все, что можно, стало преобладающим умонастроением среди номенклатуры всех уровней. Пример подавал Леонид Ильич Брежнев, получавший награды и подарки по любому поводу и без всякого повода. А, ведь, как известно, куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Каждый бюрократ считал себя достойным почестей и наград, а наиболее наглые – и ученых степеней.

Порою кажется, что если бы в СССР установили награды за глупость с Крестом Большого Дурака с мечами и бриллиантами в качестве высшего ордена, на получение этих наград немедленно выстроилась бы очередь.

Так или иначе, но Высшая аттестационная комиссия в свое время пошла навстречу «пожеланиям трудящихся» и постановила, что можно стать кандидатом и доктором наук, не защищая диссертации, а представив доклад на двадцати страницах с описанием многотрудной научной деятельности соискателя. Но подобная защита, которую быстро обозвали профсоюзной, была все же не вполне полноценной. Теперь очередной ряженый хотел защищаться по полной программе с представлением диссертации.

Вопрос состоял только в том, кто ее напишет? Так называемые члены Ученых советов, в большинстве такие же околонаучные чиновники, охотно штамповали новоявленных докторов наук, понимая, что со временем придет очередь каждого.
Поэтому сентябрьский партактив подогревался изнутри личным интересом наших многочисленных начальников.

Как сказал бы Гамлет: «О, мои прозренья!» Все сказанное Командиром я предвидел заранее. ГП выступил с докладом и утверждал, что в Институте удалось в единых лицах совместить ученых и командиров-руководителей. Конечно, он имел в виду начальников отделов и управлений, которые научных заданий не получали и научной работы, соответственно, не вели. В защиту этих достойных людей следует сказать, что времени для такой работы у них просто не оставалось.

Главным недостатком подготовки научных кадров было то, что защищались не те! Тут слезы чуть не задушили докладчика. Подумать только, – менеэсы защищаются, а ученые-командиры-руководители нет! Успех, вещал ГП, приходит там, где овладевают методологией научного поиска. Я тут же вспомнил, как пришел с очередного совещания у ГП наш милый и бедный Валентин Иванович Потемин и стал по свежим следам упрекать меня, что мы недостаточно занимаемся методологией научных исследований.

«Валентин Иванович, – не выдержал я, – а что такое методология?» – «Методология, как говорит ГП, – ответил Потемин, – это знать, что и где делается по данному вопросу в нашем институте!» Я пристально взглянул на своего начальника. Он, выпускник адъюнктуры академии Дзержинского, прекрасно понимал абсурдность рассуждений ГП, моего взгляда не выдержал и покраснел. Но возражать Командиру никто уже не решался.

Чтобы помочь овладеть такой «методологией», по указанию ГП был создан спецфонд, где хранились выжимки из всех отчетов, выпускаемых Институтом. Но допуск в этот фонд был затруднен по режимным соображениям. Ну, действительно, зачем менеэсу из отдела надежности знать программу развития космических средств на 15 лет вперед! В результате пользовались этим фондом немногие.

Конечно, были в докладе и правильные утверждения. Так, признавалось, что организация стареет. После введения нового Положения о прохождении службы из институтов уволили многих опытных пожилых научных работников. Жесткие требования о предельном возрасте нахождения на военной службе один раз сработали: все освободившиеся приличные должности в Москве были заняты отпрысками из «хороших семей». Но время неумолимо, и закон теперь оборачивался против них. Поэтому увольнение затягивалось под всеми возможными и невозможными предлогами.

К тому же в Институт приняли сразу после гражданских институтов 65 офицеров без военного образования (попробуй не прими, например, внука секретаря ЦК!). Эти офицеры на рядовых должностях по новому закону и до пенсии не успевали дослужить, поэтому о них следовало заботиться и выдвигать их на полковничьи и генеральские должности как можно быстрее.

Вообще, специалистов по военным наукам в Институте было раз, два и обчелся. Единственным кандидатом военных наук был начальник второго управления Михаил Андреевич Борчев. ГП честно признался, что в Институте нет системы отбора кадров. Да и откуда она взялась бы, если брали в Институт только по личному указанию ГП или его замполита Ивана Афанасьевича Панкратова. Меня самого взяли только после звонка В.И. Кейса ГП. Но когда один из выступавших в прениях предложил организовать в Институте адъюнктуру, ГП был категорически против.

Еще бы! Ведь принятыми для обучения специалистами пришлось бы руководить и за них отчитываться, а отвечать хоть за что-нибудь наш командир не любил, поэтому он обозвал предложение об организации адъюнктуры бездумным и сослался на то, что кандидатов и так некуда девать(?!). Теперь картина идеального института по Г.П. Мельникову была выписана до последнего мазка.

Наш институт не должен заниматься получением новых фактов, а только обработкой уже существующей информации. Весь информационный пирог следовало нарезать на мелкие дольки по количеству научных сотрудников, и только этим крошечным кусочком МНСу или СНСу надо было заниматься. Для пополнения информации предлагалось читать отчеты собственного института. Обращение к иностранным источникам считалось крамолой.

Младшим и старшим научным сотрудникам защищать диссертации не рекомендовалось (кандидатов и так некуда было девать). Начальники лабораторий и заместители начальников отделов могли защищать кандидатские диссертации. Право стать доктором наук предоставлялось начальникам отделов и выше. Это было безумие, но безумие непростое. Оно полностью отражало стремление советской номенклатуры захватить все.

Жизнь, конечно, эту систему не принимала, но тем хуже для жизни.

Естественно, мы в новом отделе мучились из-за низкого уровня сотрудников и крайне медленного продвижения вперед на новом направлении. Как все неспециалисты, Валентин Иванович Потемин искал быстрые и радикальные пути.

Под самый Новый год к нему явился младший научный сотрудник из первого управления со своей диссертацией. Увы, не помню его фамилию. Диссертация использовала в качестве математической основы многомерный регрессионный анализ. Диссертант быстро убедил Потемина, что пользуясь «его» методом можно решить любую задачу. Валентин Иванович загорелся и в разговоре со мной сказал, что мы все будем этот метод изучать. Все мои сомнения он отмёл.

Между тем, ситуация вокруг диссертанта была довольно сложной. Первое управление проваливало годовой план по представлению диссертаций к защите, и автору обещали заранее снисходительное отношение Совета к его работе. Он выходил на защиту фактически с незавершенной диссертацией. Мы присутствовали на защите. После выступления диссертанта и ответа на вопросы В.И. Потемин поинтересовался моим мнением. Я сказал, что защита провалена, он с этим не согласился. Когда огласили результаты голосования, я оказался прав.

Парня было искренне жаль. Он испортил себе жизнь, стараясь угодить начальству, заинтересованному только в количестве представленных работ. И вместе с тем я испытывал чувство облегчения – теперь вопрос об изучении всеми этого метода отпал сам собой.

Как представители нового направления мы побывали на нескольких конференциях, в том числе, в академии Можайского, и завязали новые знакомства. Учебные заведения всегда с энтузиазмом относились к работе с нашим институтом, это давало им возможность публиковать работы своих многочисленных адъюнктов и соискателей в отчетах, адресованных нам.

В Можайке мы познакомились с Вениамином Эйбшицем, выходцем с Северного полигона. Участник войны, опытный офицер, он был на подозрении у кадровиков – пятый пункт. Когда встал вопрос о присвоении ему генеральского звания, его документы дважды «заворачивали» без объяснения причин. Между тем, по возрасту он подлежал увольнению в запас.

Когда Главком приехал в Плесецк, начальник полигона рассказал ему о проблеме. После долгого молчания Главком сказал: «Пошлите документы еще раз». Звание было присвоено с третьего захода.

Для моей семьи 1975 год был омрачен смертью моей тещи – Ирины Марковны Братславской (урожденная Мирра Мордуховна Вульф). Молодой девушкой с врожденным пороком сердца пошла она на фронт, где служила в зенитных частях.

Летчики боялись зениток, а зенитчики – самолетов противника, потому что эффективность зенитного огня, при тогдашней ручной наводке, была невысокой, и зенитная батарея при прямой атаке авиации практически являлась беззащитной. Вот порой и приходилось зенитчиц привязывать к орудиям, чтобы от страха они не убегали. Да и, действительно, страшно, когда самолет противника идет прямо на тебя, строча из пулеметов и пушек. В этот момент нападающий кажется точкой, в которую попасть невозможно, а свое тело представляется огромным и незащищенным.

В США я видел много документальных съемок боевых действий на Тихом океане. Потоки пуль и снарядов направлены на японские самолеты, но сбивают их очень редко.

Ирина Марковна хватила лиха до войны, во время войны и после войны. Будучи еврейкой, она после войны восприняла всерьез заявления Сталина о возможной эмиграции в Израиль и попыталась войти в контакт с соответствующими организациями. Мой тесть, скромный сельский учитель истории и демобилизованный капитан ВВС, был снова срочно мобилизован на военную службу (случай совершенно необыкновенный!) и направлен служить на Сахалин.

Когда в 1952 году моя теща с двумя маленькими детьми отправилась к месту службы мужа, ее долгая поездка пришлась как раз на пик «дела врачей». В результате ее чуть было не выбросили в снег вместе с детьми на каком-то сибирском полустанке. Спас их безымянный военный моряк. Нерушимая дружба народов СССР в действии!

Жизнь на Сахалине и в Тюра-Таме не очень способствовала укреплению здоровья, и сердце моей тещи функционировало все хуже. Прожив достойную жизнь, родив и воспитав троих детей, она умерла первого февраля 1975 года в возрасте 49 лет.

За несколько дней до смерти она легла в больницу поселка Первомайский. 31 января она пошла на поправку и второго февраля ее должны были выписать. В день смерти я был в гостях у тестя, когда раздался стук в окно (первый этаж), и какая-то старушка сообщила о внезапной смерти Ирины Марковны во сне. Леонид Анисимович попросил меня сходить в больницу и забрать личные вещи. Я все еще не верил в случившееся, и только в больнице, увидев вычеркнутую фамилию тещи в списке пациентов, понял, что ее больше нет.

Старший сын Марк работал тогда в Ташкенте, ему послали телеграмму. Младший сын Володя пошел пешком во второй городок и рассказал о случившемся моей жене.

Похороны и поминки прошли, надо было жить дальше.

Евгений Долгопятов сдержал обещание, поговорил о трудоустройстве моей жены. Ее вызвали и устроили ей тест, признали ее пригодной и предложили подать заявление о приеме на работу. И тут неизвестно почему мы заколебались. То ли ездить показалось далековато (одна остановка на электричке и одна остановка на автобусе), то ли что-то другое, не знаю.

Вторым естественным выбором был НИИ-4. Начальник отдела научно-технической информации полковник Бобровников и слышать не хотел взять кого-то «с улицы». Я пошел к Борису Ивановичу Кузнеченкову (замполиту НИИ-4) и попросил помочь. После его «просьбы» жену тут же взяли на работу. Так и я воспользовался блатом. Вера начала работать инженером в ОНТИ, где ее знание английского должно было оказаться полезным.

Далее

В начало