Летом 1972-го года на ленинградском Приморском судостроительном заводе достраивался малый ракетный корабль «Град» проекта 1234. Когда была закончена отделка кубрика и кают, команда заняла свои законные помещения. До этого мы жили во флотских казармах на площади Труда. В это здание из красного кирпича, длинным фасадом выходящее на набережную Крюкова канала, сейчас по слухам переехал с Васильевского Военно-морской музей, а тогда размещались казармы, учебные помещения и штаб бригады строящихся и ремонтирующихся кораблей Балтфлота.

До формирования экипажа «Града» я служил в Кронштадте, Балтийске, на Чёрном море – и вот попал в Питер. Трудно это – вдыхать воздух родного города и быть запертым в мрачном «Пентагоне», как мы прозвали казармы, хотя залетавшие высоко вороны, те, что пограмотнее, видели под собой трапецию, а не пентагон. Особенно тоскливо было в баню ходить. Весна как раз наступила. Вели наш строй по набережной Крюкова канала, потом по Мойке мимо Поцелуева моста, а воздух весенний питерский пахнет свободой и корюшкой.

И вот мы вселяемся на корабль. Стоит он у пирса, на борту снуют гражданские спецы. До начала ходовых испытаний ещё месяца три-четыре. Сойти с корабля на берег можно свободно: завод-то военный, охраняется со всех сторон – куда денешься, а на берегу всегда какие-то дела находятся. Там же, на территории завода, живут работяги, отлаживающие технику. В моём заведовании была ЭВМ, управляющая ракетной стрельбой. Мужики из Киева доводили эту машину до ума и учили меня с ней обращаться. Жили они в домике рядом с пирсом, заняться им в свободное от работы время было нечем, вот они и пили. Отношения с работягами сразу сложились самые добрые. Ребята, напомню, занимались электроникой, а что положено электронщикам? Правильно, спирт! Не знаю, уходила ли толика спирта на технические нужды, но на столе в их домике всегда стояла до половины налитая трёхлитровая банка спирта и тоже наполовину полная пятилитровая банка разливного бархатного пива. Со жратвой у них бывали перебои – не по бедности, а просто, видать, в магазин сходить забывали, а я с коком был на корешах, так что банку-другую консервов на стол мог поставить. Но любили они меня не за это, а просто как взрослые мужики молодого служивого.

А я мало-помалу на заводе осматриваюсь, вникаю в топографию и соображаю, что за высоким – два с лишним метра – сплошным забором должен проходить Приморский проспект. И намыливаюсь в свой первый самоход, самовольную отлучку, значит, на кондовом нормативном наречии. Уж не помню как, но созвонился я тайно со своим другом, и забили мы стрелку часов в двенадцать ночи в Приморском парке Победы. Отвёл я старшого из работяг в сторонку и попросил продать мне за трёху пол-литра спирта – за встречу-то надо выпить. «Да за кого ж ты нас держишь?! – обиделся старшой, – чтоб мы с моряка срочной службы деньги брали?! Пойдём!» Приходим мы в каптёрку на пирсе, открывает он шкаф, а там стоит жестяная баклага на двадцать литров. Пробка вынута, а в отверстие вставлен шланг. Даёт он мне бутылку и предлагает её надуть. То есть, надо дуть в отверстие для пробки, чтобы спирт поднимался по шлангу и тёк в бутылку. Я не сразу приноровился, шланг мешал, но в конце концов бутылка наполнилась. «Хреново ты дуешь, – сказал старшой, – у нас ребята такую бутылку с полдувка надувают. Надуй себе стакан за труды!»

И вот ночью подхожу я к забору. Июль, Питер – на часах ночь, а светло. Что стоит перемахнуть через двухметровый забор в двадцать лет? А ничего не стоит – раз, и перемахнул. И полетел вниз. И сколько там лёту? Секунда? Меньше? Но до чего же ёмкой оказалась эта секунда! Или иначе: до чего быстра мысль человеческая! Потому что за время полёта мне открылась ужасная истина, вернее, две: во-первых, падаю я не на мостовую Приморского проспекта, а в метровый коридор между двумя заборами и, во-вторых, почти прямо подо мной лежит здоровенная овчарка. Ещё успел я подумать, что от собаки не убежишь, и пытаться бесполезно, но эта мысль посетила меня уже на земле. Без единой мысли, совершенно автоматически я принял позу низкого старта и рванул прочь! – но следующее открытие оказалось самым важным: позиция низкого старта позволяет взглянуть назад – меж собственных ног. Псина повела себя совершенно адекватно: тоже бросилась наутёк. Бедная зверюга всю жизнь продремала в тишине между заборами, и вдруг ей на голову падает что-то большое и страшное – она и отпрыгнула. Я бы сделал то же самое на её месте. Но об этом я размышлял, когда уже перемахнул через второй забор и оказался-таки на Приморском проспекте. Топография не обманула.

А потом мы стояли с другом на берегу пруда в парке Победы. Лето 1972-го года, если кто помнит, было аномально жарким. Мы разлили тёплый спирт по бумажным стаканчикам и думали, чем бы запить? А мать моего товарища работала врачом, так что в медицинских вопросах его мнение было решающим. «Можно из пруда зачерпнуть, спирт всё дезинфицирует», – сказал он. Так и сделали. Выпили спирт и зачерпнули из пруда мутной жидкости, в которой извивались прекрасно видимые невооружённым глазом в белую ночь какие-то членистоногие инфузории.

По возвращении я уже не прыгал через забор оленем. Подошёл, подтянулся, посмотрел, где собаки, оценил расстояние и только потом дуплетом махнул через два забора. А со временем я узнал, как обойти забор в том месте, где он подходит к урезу воды, познакомился с собаками, мирными и спокойными по натуре, и ходил в самоходы почти каждую ночь. Утром приходил на корабль, обливался водой из шланга, переброшенного через стволы спаренной пушки на юте – и тут звучал сигнал побудки. Под бодрую музыку со всей командой бежал на зарядку и думал: а хорошо бы убить сволочь-композитора. Жалко тратить на сон белые ночи в двадцать лет.

А потом мы ушли на ходовые испытания в Рамбов – так у моряков называется Ораниенбаум. Рядом с нашим кораблём был пришвартован какой-то гражданский пароход. Договорившись с ребятами с парохода, я повесил у них в каюте цивильный костюм и рубашку. Теперь по трапу парохода сходил на берег и шёл к вокзалу уже гражданский человек.

А помните, как заканчивается трагедия Шекспира «Отелло»? Мавр, перед тем как заколоться, вспоминает никак не связанный с предыдущими событиями эпизод с зарезанным им турком в Алеппо. С удовольствием краду у Шекспира этот приём и сообщаю следующее: начальником политотдела бригады был капитан первого ранга Владимир Иванович Гриляк. Человек маленький, лысый, шустрый и ужасно важный. Как-то, стремительно вбежав в комнату оперативного дежурного, выкрикнул: «Машину мне! Быстро! Я в Смольный!» – «Есть, Владимир Ильич!» – козырнул дежурный кап-три. А знакомый мичман рассказывал, как однажды по какому-то делу зашёл в кабинет начальника политотдела и увидел такую картину. За большим столом сидит Гриляк, подперев голову рукой и смотрит в пространство. Стол пуст, как голова боксёра в нокауте – ни документа, ни бумажки – гладкая полированная столешница. «Товарищ капитан первого ран…» – начал доклад мичман, но Гриляк прервал его взмахом руки: «Подожди-подожди, Кудрявцев, дай мне закончить мысль!»