9. И сказал Бог: да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так.
10. И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями. И увидел Бог, что это хорошо.
13. И был вечер, и было утро: день третий…

Первая книга Моисеева
БЫТИЕ, Глава1

17. И, неся крест свой, Он вышел на место, называемое Лобное, по-Еврейски Голгофа;

Евангелие от Иоанна, Глава 19

ВОДА

Вода – сущность всего биологически живого, в том числе и мыслящего, на Земле на самом деле не такое уж распространенное вещество.

Для примера, даже на шарике диаметром 2 метра, средняя глубина водного покрытия (3,5 км) составила бы менее 1 мм, – сопля, размазанная тонким слоем. Даже для кожи воображаемого существа, называемого планета Земля, маловато.

И вот из этой-то испарины, пота и произошло все биологически живое (кстати, само состоящее на 90% из воды), силящееся познать праматерь и вселенную, самих себя и наделить смыслом всё, что попадается на пути.

Если следовать Станиславу Лему, то находясь внутри Системы познать её невозможно. А очень хочется. Не является ли вода и триллион (!!!) биологически живых существ, из них 6,5 миллиардов (!!!) мыслящих (по нашим понятиям) попыткой мыслящего по-другому объекта (планета Земля) познать себя и окружающую вселенную?

Уж как бы приспособиться, какими аномальными свойствами наделить контактную материю, которая, несомненно, должна быть одновременно и предельно простой, и бесконечно сложной?

Океанологом я стал случайно.

Никогда в детстве морем не бредил. Занимался спортом (до первых соревнований), фотографией (до первых отпечатков), радиотехникой (до первого самостоятельно собранного детекторного приемника). Увлекался поэзией (Надсон, Есенин, Маяковский – ранний), литературой (Паустовский, Жюль Верн и др.), философией (Ницше, Кант и Бонифатий Кедров), психиатрией (Поль де Крюи – «Борьба с безумием»), девочками в физико-механическом техникуме, куда поступил после седьмого класса (для большей самостоятельности). Первые годы даже стипендию получал. Потом, на практических, не туда ткнул отверткой, и меня прошило 20 киловольт (без ущерба для здоровья) и на этом моё обучение закончилось. Преподаватель Фукс не поставил мне зачёта по практическим, что потянуло на осень по курсу радиопередающих устройств, и в конце привело к полному выпадению из процесса, – моё большое ему за это спасибо!

В те далекие времена просто исключить было совсем непросто. Авторитетная комиссия, осуществлявшая пригляд за неразумными подростками сделала всё, чтобы я не стал тунеядцем, и трудоустроила меня сборщиком 1 разряда в 443 ящик (Промет, позже НПО «Россия»), который в то время выпускал радиолокационные станции для слепой посадки самолетов «Полюс» и «Глобус», а так же маленький телевизор «Заря-2» в модерновом железном корпусе.

Телевизор собирался на конвейере, и меня, как неквалифицированную рабочую силу, часто направляли закрывать прорыв. Конвейер двигался рывками, и за время между передвижениями надо было на своём рабочем месте, в общем ряду, успеть привернуть к плате пару электролитических конденсаторов и сделать несколько паек.

Тут-то я наглядно убедился в том, что такое есть капиталистическая система выжимания пота. И если бы не женщины слева и справа, которых я развлекал, а они выполняли за меня мою работу, то эта история была бы гораздо более драматической. Утром, невыспавшийся, в переполненном трамвае, я думал, неужели можно так прожить всю жизнь! Уж лучше покончить со всем и сразу.

Школу я заканчивал ШРМ (школа рабочей молодежи).

На полу- экстерном, на полу- накопленными в техникуме знаниях по общим предметам, мой аттестат светился пятерками. Страшно сказать – одна четверка была только, и та – по конституции!

С работы уволился сразу же после выпускных экзаменов. Поступал в МИФИ. Видимо, сказался культовый фильм «Девять дней одного года». Сдал на все тройки. Задачки были на хорошую и, главное, быструю соображалку. Одну (по математике) помню до сих пор, так как решение до меня дошло где-то на втором курсе. А всего-то надо было доказать, что 8 в степени «n», если вычесть 1, делится на 7 без остатка при любом натуральном «n». Пустячок, а попробуйте!

После провала шёл по Москве, как в ступоре. На глаза попалось объявление, что открылось прямое автобусное сообщение с Ленинградом. Купил билет. И это было нечто! Автобус ЛАЗ с самолётными сиденьями, но нашей жесткой подвеской, и по нашим дорогам!!! Шестнадцать часов абсолютного кайфа, когда уже не вполне соображаешь, где задница, где – что и где – ты. В Новгород приехали рано-рано утром. Ярко окрашенные скамейки мокры от росы и взвешенное состояние от бессонной ночи. Я листал справочник по ВУЗам Ленинграда и наткнулся на Гидрометеоинститут и специальность – океанологию.

И я ввалился в судьбу. И судьба приняла меня в свои объятия. Ни разу в жизни я не пожалел о своем выборе.

Вступительные экзамены сдавал легко, не готовясь. Даже когда на математике досталась лемма о боковой поверхности призмы, усеченной призмы и пирамиды, которой я не знал и не знаю из-за её тупости и неочевидности (вступительные принимал сам Казакевич – в будущем зав. Кафедрой математики), я воспользовался тем, что уже был знаком с интегральным исчислением, и получил выражение более строго, за что и заслужил пять баллов.

Последним экзаменом была физика и никаких сомнений в результате у меня не было. Не было настолько, что вечер перед экзаменом просидел в пивбаре, выпив бутылок 12 портера (видимо, предвкушая результат). Наутро от меня несло, как из пивной бочки.

Экзамен принимал Рубцов, ассистент Кафедры физики, и ему это, видимо, не понравилось. Не понравилось настолько, что несмотря на блестящие ответы по билету, он начал гонять меня по курсу, пока не нащупал слабое место – системы единиц. Дело в том, что только что ввели систему Си. Если с СГС, МКС и МКгС всё было ясно, то с системой Си я просто не успел познакомиться. В конце, уличив меня в незнании, и изрядно оттянувшись, он сказал, что двойку, конечно, он мне поставить не может, но больше тройки – никак! Взглянув на экзаменационный лист (все пятерки), он сказал, что может быть, я и поступлю, но вряд ли (все-таки 15 человек на место).

Спасло наличие стажа. Хоть и не полные – два года, но всё же. Моя фамилия в список поступивших была вписана от руки, то есть не просто последней, а после длительного обсуждения в приёмной комиссии. Судьба, одобрив мой выбор, в очередной (и не последний) раз подыграла мне. Первого сентября нас собрали для того, чтобы объявить, что второго мы едем убирать картошку.

А ОСТРОВА БЕРЕЗОВЫЕ
И СЕРЫЕ, И РОЗОВЫЕ

Так называемая шлюпочная практика после окончания 1 курса проходила на базе ЛВИМУ, острове Западный Березовый, расположенном напротив города Приморска. Район был строгой погранзоной вблизи границы с Финляндией. Границу строго охраняли. С моря – бригада торпедных катеров. На суше, включая внешнее побережье островов, – погранцы. Враг не пройдет! Хотя у меня всегда было ощущение, что границу охраняют от перебежчиков изнутри. Отсюда – и режим допуска в погранзону, и режим регистрации при нахождении в погранзоне. На остров нас доставили прямо из Ленинграда на буксирном катере.

На склоне лет мне приходилось неоднократно проходить этим маршрутом на буксирном катере «Байкал-2» с немалыми приключениями, включая и задержание большим погранкораблём, специально вышедшим из Высоцка для перехвата нарушителя погранзоны.

Мы жили в палатках на высоком берегу острова, ходили на вёслах и под парусом на баркасе, проводили геодезическую съёмку и балдели в свободное от занятий время. Остров казался таинственным, ужасно романтичным и скрывающим зловещие тайны. На мористом побережье находились остатки раздолбанной впрах финской батареи кругового обстрела бывшей линии Маннергейма. На урезе воды валялись выброшенные прибоем сетевые буйки, доски и другие загадочные предметы, будившие воображение.

Делали нивелирный ход километра на 2. Наша бригада решила схитрить и просчитать отметки на бумаге. Гаю Родионовичу Рехтзамеру не составило труда разоблачить симулянтов. Всем поставили тройки.

На всю жизнь остров Западный березовый остался землей обетованной, куда обязательно нужно вернуться. Вернулся, через 40 лет. И убедился – нельзя дважды войти в одну и ту же воду.

БАТАЙСК

После окончания 2 курса практика проходила в Мурманске на учебном судне «Батайск». Туда собрали всех второкурсников-океанологов. Из ЛГМИ, ЛВИМУ, Геофака ЛГУ. И преподаватели были тоже и наши, и из университета.

Пароход почти месяц стоял в плавдоке. Мы жили на пароходе и успели обегать все окрестности Мурманска, объездить все суда, стоявшие на рейде, так как на берег доставлялись рейдовым катером, обходившем все суда. Побывал и на «Красине» и на «Ермаке». «Ермак» стоял под слом, но был в идеальном состоянии. Отделанный изнутри деревом ценных пород, с начищенными медяшками. Готовый музей, но, видимо, кому-то приглянулась обшивка. Кто-то из наших специалистов с неполным высшим стащил с Ермака рынду.

Мурманск весь пропах рыбой, был барачным, полупьяным городом. Но насквозь пронизанный морской романтикой. Деньги быстро кончились, и я продал свои часы в туалете вокзала за бутылку. На оставшиеся деньги послал отцу телеграмму: «поздравляю днем рождения, вышли 10 рублей». На подпись денег не хватило. Деньги я получил на почте через 3 дня.

«Исчезнет за кормою берег
Последней чайкою прощаясь
И в корабле, как в колыбели
Нас снова море закачает».

Стихи сами вываливались из меня. И до сих пор они – лучшие из написанных мной, потому что пронзительно искренние.

При выходе в море я выбросил в Кольский залив свой грязный свитер, чтобы вернуться. И Мурманск не отпускал меня всю последующую жизнь.

В плавании по Баренцеву морю мы проходили все виды практик, какие смогли придумать наши преподаватели: Володя Коровин, Фукс Виктор Робертович, Михаил Михайлович Ермолаев. Все были специалистами широкого профиля и носителями исчезнувшей ныне специализации естествоиспытателя (то есть исследователями и испытателями всего, на что взгляд упал). Полное самообслуживание, уборка помещений. Я заметил, что со шваброй в руках качка переносится легче.

Двугорбый профиль Медвежьего острова надолго стал моей личной внутренней эмблемой.

Вернулись в Архангельск. Группа стала ближе и сплочённее.

ПОД ПАРУСАМИ КРУЗЕНШТЕРНА

После окончания третьего курса нас привлекли в настоящую океанографическую экспедицию. Гидрография ВМФ организовала поход в центральную Атлантику силами трёх судов: парусники «Седов» и «Крузенштерн» и ОС «Створ».

Цели похода я понял много позже. Мы осуществляли гидрологическое сопровождение и обследование района пуска ракет с борта стратегических ПЛ.

Оформление паспортов моряка, характеристики и комиссии старперов, целью которых было выявление вероятных предателей Родины и вообще морально неустойчивого элемента в рядах строителей коммунизма. Исследовались родственники до 10 колена. Не дай бог, пребывание на оккупированной территории или родственники за границей! А после окончания войны прошло уже 20 лет. Фотографии на паспорт 3×4. Мы сфотографировались и постриглись наголо (за поход отрастет). И надо же, пришлось перефотографироваться, так как рубашка была не белого цвета. На долгие годы у меня остался паспорт моряка с лысой фотографией.

Сам поход на паруснике «Крузенштерн» оставил, естественно, неизгладимое впечатление на всю жизнь. Тишина, и только вода вдоль борта шелестит и светится (флюоресцирует). Правда, шли, в основном, под дизелем. А когда ставили паруса, встречные корабли специально подворачивали, полюбоваться. Скагеррак, Каттегат, Ла-манш. Берега Англии были освещены ртутными лампами. Мир «за стеной» был пугающе неведом.

Мы стояли дублёрами штурмана в проливах, вели прокладку и счисление, определяли место с помощью секстана. Сегодняшняя GPS съела большую половину романтики.

На глубоководной станции в концевой перевернутый батометр все запихнули наручные часы. Мол, потом выгравируем: Ш =, Д =, Н =. Батометр на глубине 1,5 километра продавило, и часы плавали в воде. Бросились к Грише Акулову, зам. руководителя экспедиции. Он выделил 0,25 литра спирта. Часы раскрыли, погрузили, поболтали в спирте. У кого-то часы сразу пошли, у меня – нет. Решили, – хватит, и употребили спирт по прямому назначению.

Была ещё история с тройным одеколоном. Кто-то из особенно ушлых (а у нас в группе были уже отслужившие в армии) выяснил факт его наличия в судовой лавочке. Брали все, но понемногу, – по коробке. Одеколон закончился через 20 минут. Освоение продукта растянулось почти на весь поход. На мой взгляд, противно и неэффективно. Максимум воздействия – ноги становятся, как ватные.

Заход был в Гибралтар. Скала впечатляла своей необычностью, город – чистотой, деньги – высокой (на наш взгляд) покупательной способностью. Хотя выход в город сопровождался необычайно строгими мерами контроля, один, якобы из наших, сбежал.

Из-за этого заход продлился на 2 дня. В город, кроме руководства, никого не выпускали, а потом мы вообще стояли на рейде. Ожидание возвращения потеряшки закончилось после его выступления по Би-би-си. Некто Рябов и сейчас живёт на западе, а тогда его сразу же доставили военным самолетом в Лондон. История с побегом тёмная, так как никто из руководства фактически не пострадал, а кто такой Рябов никто из наших не знал, хотя он жил с нашими ребятами в одной каюте, то есть был прикомандированным.

Поход укрепил убеждение, что лучше моря есть только море.

С МЫСА БУОРХАЯ НЕ ВИДНО… НИЧЕГО!

После окончания четвертого курса нам сказали: «производственную практику ищите сами». В том смысле, что мы вас всему уже научили, а дальше, – как устоитесь.

Моя личная любовная история подходила к реальному финалу, – свадьбе.

Ещё в конце второго курса мой будущий тесть пошёл прямо к ректору (Алекину Олегу Александровичу) и пожаловался, что я неправильно отношусь к его дочке. Олег Александрович вызвал меня в ректорат и, страшно смущаясь, начал выяснять подробности. Я ответил просто, что мы любим друг друга и скоро поженимся. Ещё больше смущаясь, Олег Александрович спросил меня, есть ли у меня зачет по гидрохимии, страшно обрадовался, что его нет, и тут же, в кабинете ректора, его поставил.

Моя пассия оформила перевод на геофак ЛГУ и мне пришлось взять под контроль ещё и группу океанологов ЛГУ. События развивались своим чередом к явному финалу. На свадьбу были нужны деньги, так что ни о какой халяве речь не шла. Всё было по-взрослому.

Полистав справочники, я обнаружил в начале Московского проспекта контору, – гидрографическое предприятие ММФ. Оказалось, что контора ведает всеми полярными станциями севморпути и проводит сезонные работы в летний период. Для наблюдений за уровнем за небольшие деньги набирают студентов. Проезд и питание обеспечивают, а зарплата со всеми северными надбавками остается в целости и сохранности на сберкнижке. Всё меня устраивало, даже то, что на полтора месяца могли высадить на необитаемое побережье. Набирали разных студентов, а мне, как специалисту, обрадовались, – старшим будешь! К слову сказать, мне под начало достались два студента философского факультета ЛГУ (Генка Ласточкин и Валерка Крамник, ныне известный в Санкт-Петербурге политобозреватель (умер – в мае 2010 года на 66 году жизни)). Я сразу же решил, что научу их Родину любить.

Крамник и тогда отличался большой политинформированностью и хорошо играл в шахматы, так что его оставили в основном составе – на судне, а нас с Генкой высадили на полярную станцию мыс Святой нос в проливе Вилькицкого. Мол, на станции готовить не надо, и вдвоем справитесь. Так что я покомандовал двоими философами только те три недели, пока готовились в Тикси.

Мы прилетели в Тикси 1 августа. В бухте ещё плавал лед. Спиртного в магазинах не было. Ждали первого каравана по Лене. Портовые сезонные бичи бездельничали и с охотой подряжались к местным жителям на ремонт квартир. Двое бичей клеили обои. Хозяин дал им две бутылки хлорофоса в клей. До начала работы они решили хлорофос выпить (чего пропадать продукту). Потом – поотдохнуть. Одного откачали, другого – нет. Вышло ЧП местного значения. В магазин выбросили портвейн производства якутского совнархоза. Неограниченно. Я в первый раз в жизни видел, как спиртное берут чемоданами. Мы не остались в стороне от этого пиршества. Граненый стакан после вина разлива якутского совнархоза не отмывался ничем.

Мыс Буорхая находился на мористой оконечности бухты Тикси. Но это – к слову. И рифмуется красиво. На мысе, как обычно, находилась полярная станция и маяк. Пока начальство отмечало встречу, я общался с совсем молоденькой, не более 18 лет, поварихой. Она только что закончила кулинарное ПТУ и прибыла на работу на зимовку по договору. На полярной станции, кроме неё, было человек 10 мужиков солидного возраста. Чем закончилась её зимовка, я так никогда и не узнал.

На полярную станцию мыс Святой нос нас высаживали баркасом (подойти нельзя). Отметили всем коллективом. Нашли даже спрятанную в сапог четвертинку спирта (выпрошенную мной у начальства на день рождения Генки Ласточкина). Чутье, что ли?

Дали пачку винтовочных патронов, ракетницу и десяток ракет. Винтовки не дали. Найдешь, говорят, на станции. Патроны я выменял на мелкашку с патронами и развлекался, стреляя по глупышам и бутылкам. Мне помогли сделать нивелирный ход от ближайшего репера и оставили мерять уровень до середины сентября. Телеграмму от невесты я получил с большим запозданием. Оказалось, что на арктическом побережье Святых носов, как грязи. Пока нашли… Потом, по жизни, я побывал и на том Святом носу (Гремиха), куда сначала пришла моя телеграмма, но следов её, конечно, уже не нашёл.

В бесприливном море Лаптевых уровень менялся, как хотел. Сначала смыло мой футшток, привязанный к реперу. Потом море отступило так, что его было не догнать с нивелиром и рейкой. В общем, намерил я уровней там! Бухтеев сказал: «типичные внутренние волны», и мне зачли практику.

А свадьба на заработанные деньги состоялась. Хватило на кафе для всей группы, включая индонезийцев и вьетнамцев. ЛГУ-шников я не приглашал. Ещё не хватало! Поздравление от К.К. Дерюгина (по сленгу – папы Дерюгина) храню до сих пор.

СТУДЕНЧЕСКИЕ ПРИКОЛЫ

2 сентября, после начала учебного года, помогая девице забраться в кузов грузовика, везущего нас на картошку, неизвестно почему, я подумал: «а ведь она станет моей женой». По жизни так и вышло.

Стремясь поразить свою пассию (имя – Антуанета), съел ножку лягушки, разделанную грязными руками прямо на борозде. Французы ведь едят, а имя навевает ассоциации. Вкусовые ощущения отсутствовали (были подавлены усилием воли).

5 декабря, день конституции, вечер, танцы. Дружинники с красными повязками на рукаве борются с прижиманием танцующих пар друг к другу. Конфликт! Бегу через только что замерзшую Неву на тот берег. Она – за мной. Вместе проваливаемся под лед. Течение сильное. Весь хмель – улетучился! Кое-как вылезаю плашмя на лёд, вытягиваю её. Мороз. Вспоминаю, где-то рядом кто-то из нашей группы снимает комнату. Чудом находим квартиру и заваливаемся. За неимением водки растираемся одеколоном. И – внутрь! Утром сопровождаю её домой. Дверь открывает громадный мужик (отец) и высоким, не по комплекции, голосом кричит, что вот прямо сейчас он достанет пистолет и меня застрелит. Это было первое знакомство с будущим тестем.

Сдаю волны Льву Федоровичу Титову. Ответы на билет написал. Гляжу – Лев Федорович, рассеянно прослушав ответ экзаменуемого, переворачивает лист и задает 5-6 вопросов. На всякий случай записываю ответы на обороте своего листка. Доходит моя очередь. Лев Федорович, перевернув мой лист, видит ответы на вопросы. С интересом: «так, правильно, и это правильно, и это – пять баллов!»

Сдаю регионалку Всеволоду Всеволодовичу Тимонову. Вопрос – формирование придонных вод Атлантики. Быстро соображаю, где рядом вода такой же температуры и солености. В СЛО! Всеволод Всеволодович возражает: «Там же пороги, малые глубины». Выкручиваюсь – сейши перехлестывают через пороги. Где читал? Со сталью в голосе – у Дитриха и Калле. Недоумение: «Сам редактировал, такого не помню, надо посмотреть. Пять баллов!»

После окончания института я полагал, что знаю об океане всё, и даже более того.

Защита диссертации казалась формальным мероприятием, ну там соблюдение формы представления и оформления, – год, полтора от силы. Тем более что по диплому мне предложили самостоятельную публикацию в трудах института, а рецензент, Игорь Сергеевич Коплан-Дикс очень интересовался, сам ли я придумал номограммы для расчета характеристик волноводного распространения звука в океане и соблазнял работой в организующемся Центре океанографической информации.

Распределили в гидрографическую экспедицию вместе с женой, выпускницей геофака ЛГУ, в Ломоносов, под Ленинградом. Нас сразу же припахал Ермоленко К.В. (по прозвищу КВВК, – ныне уже умер (7 января 2001 года, на 75 году жизни, кап.1 ранга)) на предмет написания собственной диссертации. Меня он знал по атлантическому походу 1965 года на паруснике «Крузенштерн», а у жены диплом был по меандрам Гольфстрима, теме его диссертации. Сказал, что пока не напишем, в поход не отпустит. Диссертацию мы написали менее чем за год. Я даже ухитрился элемент новизны создать, – подход к расчету смешения четырех и более водных масс (Мамаев позже меня начал разрабатывать эту тематику). Картинки процентного содержания водных масс были красивы и непонятны, как и вся прочая галиматья, но с привлечением художественного оформления (раскраски во все цвета) выглядели очень научно.

Я вовсю пользовался возможностью не ездить на работу под предлогом работы в ЦВМБ (у нас была шестидневка с укороченной субботой и 2 часа в день на электричке в Ломоносов, не считая метро и спринта через сад)

К моменту окончания работы я супругу обрюхатил и в поход должен был пойти один. Медкомиссия при части в момент меня забраковала. В детстве, ныряя на глубину, я получил перфорацию барабанной перепонки правого уха, а по каким-то военно-морским правилам для таких море закрыто. Ситуация становилась глупейшей. Океанолог, закончил институт, работаю в экспедиции гидрографии, а плавать не могу. Благодаря тесным связям с руководством, меня направили в портовую, гражданскую поликлинику. Лор, древний дед накануне своего пенсиона, вошёл в положение и написал – годен, кроме арктики и тропиков, и я сразу же ушёл сначала в Норвежское море, а потом и в Индийский океан.

К слову сказать, я плавал всю жизнь, в том числе на подводных лодках (более трёх лет под водой) и всегда знал, что ни одну комиссию я не пройду, – и не проходил. Вначале были подставы к лору, а потом командир ПЛ покупал медицинское разрешение у флагмеда за 3 литра спирта. Но это – к слову. При этом я всегда знал, что из затонувшей лодки мне не выйти (давление).

По возвращении из похода я был уже отцом семейства и планировал последующую жизнь в романтических экспедициях (моря, заходы, кораллы, шмотки). Дело ещё в том, что размеренная судовая жизнь затягивает, как наркотик: вахта, питание, сон. А на берегу начинаются бесконечные вбрасывания: магазин, садик, дорога на работу. И уж совсем я собрался через три месяца после прихода в следующий длительный поход, как меня прихватил военкомат. Дело в том, что из института нас выпустили офицерами запаса по специальности авиационный синоптик, а потому имели право призвать на 2 года в офицерских должностях.

Как многие из наших, я попытался надеть погоны там, где работал, но КВВК не проявил должной заботы. Видимо, после защиты ему не нужны были свидетели, хотя в порыве и по пьяни я пообещал написать ему докторскую. Повестку я получил на соседнюю улицу той, где жил – Басков переулок. Обрадовался, что буду со службы домой ходить обедать, но там оказался всего лишь штаб 6 отдельной армии ПВО, обслуживающий весь северо-запад. Выбрал Эстонию, – и тогда это была почти заграница.

Тапа, маленький чистый эстонский городок. Россия в нём была ограничена условным забором, который мы пересекали без пропусков и виз (в основном за брендом того времени – ликёром «Вана Таллинн»). Грязная, с колдобинами территория части была застроена одноэтажными мазанками на четыре входа – две двухкомнатные и две однокомнатные, но отдельные квартиры. Меня поселили в офицерское общежитие. Ужасающее пьянство, разврат. Помню дело об изнасиловании. Офицеры нашли какую-то молоденькую бродячку, приютили якобы на ночь, попользовались всей компанией, а она заявила в милицию. Всё командование на ушах стояло, но дело замяли.

Поэтому, когда меня спросили, собираюсь ли я привозить семью, я ответил, что – да и встал на очередь в детский садик. Мне сразу же выделили двухкомнатную(!) отдельную(!) квартиру с удобствами на улице. Но это была моя первая в жизни квартира! И я отнёсся к этому вопросу на полном юношеском серьезе, – решил поменять обои. Но сначала надо было оборвать старые. Я дёрнул, – и штукатурка обвалилась. Совсем. КЭЧ выделила мне эстонца, и приученный российской действительностью, я купил бутылку вина, для знакомства и стимулирования. Мы вели содержательные разговоры «за жизнь» и мой работник поджидал меня со службы (сутки через двое-трое). Мы устанавливали межнациональный контакт известным способом, а работа не двигалась.

Другое незабываемое воспоминание – как меня одевали в форму. Старшина-интендант выдал мне, что было не жалко. На вопрос о материале на парадную форму сказал: «Вот ещё!» Обмундирование висело на мне, как на огородном пугале, и в таком виде я заявился к замполиту. Замполит осмотрел меня и сказал, что всё нормально. Тут ушить, а тут – подрезать. Мастерская – там. Я пошёл, куда приказано, девочки облепили меня, как мухи, и через день я действительно стал похож на офицера.

Да, а с материалом вышло вообще потрясно. Примерно через полгода солдатик прямо на дом, без расписки, принес мне два комплекта отличного сукна и материала. Я всё понял, когда выяснилось, что к нам прибыла интендантская комиссия. Из сукна сестра сшила себе отличное моднючее пальто, а из материала более чем через 30 лет я пошил себе брюки, – сносу им не будет ещё лет 30.

В конце концов мне надоело бежать с дежурства на поезд, проводить день-два с семьей, звонить на военный аэродром Пушкин – метео и просить сообщить в Тапу, чтобы меня подменили, если не успеваю, и авралом отремонтировав квартиру, более чем через полгода (весной) я перевёз к себе семью. Жена (красный диплом ЛГУ) устроилась истопником в соседнюю часть (топил я в перерыве между дежурствами). Тоже – прикол!

Как-то зимой я бегу с дежурства (при форме) растоплять штаб ракетной части. Часов в пять утра. За ночь система еле теплилась, и я быстренько расколачиваю и выгребаю спекшиеся куски. Дым, пыль – столбом. Вдруг дверь котельной распахивается, и с порога промёрзший за ночь солдатик на чистом русском языке высказывает, что он думает об истопнице. Я переждал тираду, и говорю: «Спустись-ка и повтори, что сказал, а то я не расслышал». Дым рассеивается, и солдатик видит погоны!!! Больше я его не встречал никогда, даже в гарнизоне.

За службу можно вспомнить много историй. И семейных, и служебных. В общем, у меня такое ощущение, что это было самое счастливое и беззаботное время моей жизни.

Демобилизовавшись, я конечно, ни о каких походах уже больше не мечтал. Наоборот, 10-месячный поход представлялся мне кошмаром, – сколько времени в жизни потеряно и от семьи, и от себя. Кандидатские экзамены я сдал за время службы.

На работу, которую хотел (к Шифрину,- ЛО ИОАН, ГГИ, ЛО ГОИН) не брали. Все теплые места были присижены. И тут один из офицеров, с которым я плавал, дает мне телефон, чтобы я позвонил, но без ссылки на него. Позвонил. Оказалось, что организация находится в конце улицы, на которой я жил всю жизнь с 1946 года. Я договорился о встрече, и пришел. Это было в октябре 1971 года. По всей видимости, из этой организации меня и вынесут. Вперед ногами.

ИЗ-ЗА ОСТРОВА КУВШИНА

«Из-за острова Кувшина, попугать английский флот, громыхая дизелями, вышел наш атомоход». Эти стишки, рассказанные бывшим старпомом, а далее моим коллегой, почему-то ассоциируются у меня с первой дизельной лодкой, на которую разместили нашу исследовательскую аппаратуру «для отработки технических решений».

Остров Кувшин вообще-то находится в Мотовском заливе, а мы стояли на 35 заводе, в Росте. Жили на Дежнева, базе атомохода «Ленин», в 5 минутах от проходной завода. Для нас снимали несколько двухкомнатных квартир.

Дизельная лодка проекта АВ611 вообще-то была первым советским ракетоносцем. У неё была большая, 6 метров высотой, рубка, куда ракета и помещалась. Там было комфортно курить в надводном положении (если не качало). А в надводном положении лодка находилась часов 8 (била дизелями зарядку аккумуляторов) через каждые 8 часов подводного плавания (на электромоторах). Под номинальным наблюдением СПМБМ «Малахит» (проектанта) мы могли делать с этой лодкой, что хотели: сверлить дырки, ставить сальники, варить на корпусе и внутри. Завод с удовольствием (с минимальным стимулированием сверху и сбоку) помогал нам в этом. По-моему, первый мой выход с выпиванием традиционного двухлитрового колпака забортной воды и последующим целованием подвешенной кувалды (предпочтительно, при качке) состоялся в самом конце 1971, или в самом начале 1972 года.

Конечно, приборы для обработки сигналов были самые современные, к тому же запрещённые к продаже в СССР. Их покупали через третьи страны по баснословным ценам. Забортные же приборы делали сами, как умели. Их просто ещё не было нигде в мире. Океанологи пользовались ртутными опрокидывающимися термометрами и батитермографами, царапавшими по закопченому стеклу. Редко, в основном в агротехнике, использовались термисторы. Все начиналось с нуля. При этом в фирме считали, что все вопросы уже решены, только вот разобраться бы с океаном. По каким законам и правилам он живет.

Ну, я-то знал об океане всё. И какие водные массы, и по каким законам они перемещаются, и вообще – все! До первого выхода в море.

Измеренный горизонтальный градиент температуры в 1 градус Цельсия на 100 метров поверг меня в ступор. На глубине 60 метров ощущалась качка при поверхностном волнении 3-4 балла. Ни по какой методике расчета нельзя было получить значимых величин орбитальных скоростей и амплитуд. Я рисовал изотермы, как учили, и обнаруживал фронты через каждые 500 метров. Тогда же получил первый втык от зам. главного Чекина Аркадия Константиновича за комментарий «опять блин»: «Уберите с моих глаз этого Завиловича, который блины печет!» Позже я увидел ИК-съемку с самолета поверхностной температуры Баренцева моря, – сплошная чешуя замкнутых изолиний. Авторы объясняли это помехами, а я уверен, что всё так на самом деле.

Из первой командировки я вернулся с бородой. Ходил так, пока бдительная вахтёрша не отобрала пропуск. Помощник директора по кадрам кричал: «Ненавижу тех, кто вместо работы обихаживает свою бороду». Я указал на висящий в кабинете портрет Ленина. «Да это же чистейшая борода!», – воскликнул зам. – «И у меня негрязная», – флегматично заметил я. Начальник охраны, вручая пропуск с новой фотографией, заметил: «Сбреешь, будешь ходить, как Ленин». – «Это как?», – поинтересовался я. – «А без пропуска!»

Горшки и сальники текли, везде капало на дорогую импортную аппаратуру, сон был тяжёлым от СО, казалось, можно проспать несколько суток подряд. Мы ощущали себя героями и первопроходцами. Всё только начиналось!

КОГДА УСТАЛАЯ ПОДЛОДКА

Наверное, на первом месте по степени риска стоит профессия подводника. Далее идут космонавты, спасатели, лётчики (они хотя бы могут катапультироваться), шахтёры, и так далее. Подводников я ставлю впереди всех, прежде всего потому, что ни сбежать, ни спрыгнуть, ни даже получить помощь советом или делом. Все-таки космонавтов непрерывно контролируют с земли в режиме нон-стоп и он-лайн.

С момента первого уравнивания давления в отсеках становится ясно, что в лодке все равны, и только командир равнее всех. Узкие проходы не оставляют места для отдавания чести, и только личный авторитет командира (а все знают, что он освоил все специальности на лодке, – такова система повышения квалификации, равной которой по эффективности нет) делает его равнее всех. Это он принимает все решения от погружения и всплытия до покидания и затопления.

Единственная должность, выбивающаяся из всеобщего правила- замполит. Здесь случаются и курьезы. Так один из замполитов, прибывший нарабатывать погоны (папа – зав. ДК КГБ в Москве, на генеральской должности) вздумал проводить воспитательную работу с нерадивым, по его мнению, матросом физическим способом, а проще – мордобоем (в автономке!). Так с ним все общаться сразу перестали. Смешно было наблюдать, как он пытался разговорить то одного, то другого, и натыкался на уставное «так точно, никак нет». И проплавал он всю автономку в сухом климате, сродни африканской пустыне.

Или прикомандированный от 14 института флота Володя Комаров, в ранге одинаковом с командирским (первого ранга), решивший в дальнем походе посадить нагрубившего ему мичмана на губу. Ну, это была веселейшая развлекуха для всего экипажа. Все проникновенно давали советы по организации места отсидки (освободить камеру для хранения продуктов, задействовать гальюн личного состава и др.) пока, наконец, он сам не понял всю смехотворность своего положения.

Вообще замполит на лодке нёс специфические, отличающиеся от береговых, функции. Он не столько занимался политработой с экипажем (хотя попадались и такие), сколько стукачил за командиром.

Гражданские специалисты на лодках при освоении новой техники были не в редкость, даже в автономках (на боевой службе). В свою первую автономку я отправлялся с некоторым чувством обреченности. Мысленно прощался со всеми любимыми, сыном. На технической позиции «провожались» почти до отключки. В лодку загружались в последний момент перед отдачей швартовых. И – в койку!

С койками на лодках всегда была напряжёнка. Мы потесняли личный состав, что особой благодарности не вызывало. Зная проблему, при очередном переоборудовании на заводе, я пристроил для себя персональную коечку в выгородке электрогенератора. Было шумновато, зато – отдельно.

Перед выходом в автономку личный состав напрягали донельзя. Загрузка продуктов на три месяца, сдача зачётов, приём матчасти и прочая береговая штабная бюрократия. На выходе весь личный состав был «навеселе» в степени, зависящей от места в походном расписании. После погружения, первую неделю похода – тишина. Вахта – сон, сон – вахта. Лодка казалась пустой, только вахта на местах. Через неделю все просыпались и начинали налаживать матчасть. На этот период приходится наибольшее число происшествий, как правило без серьёзных последствий (они появятся на заключительном этапе похода). То матросик, надраивая вентиль, повернет его не в ту сторону, то старослужащий поддует баллон гальюна (любимая развлекуха). Если не взглянуть на манометр (этому обучают при инструктаже), содержимое унитаза вылетит прямо в лицо и по стенкам гальюна.

После положительных результатов первого похода, во второй, третий и более (а я ходил в 6 автономок) идёшь, уже зная, что предстоит. А много знания, кроме печали, доставляет уверенность. Кроме того, за предыдущие походы руководство получает ордена, что доставляет тебе лично авторитета и уважения со стороны командира и ниже. Выше – тоже. Помню, возвращались из Гремихи на «Клавдии Еланской». Места были только сидячие в музыкальном салоне (плыть до Мурманска – сутки). Так комдив приказал адъютанту найти нас и уступил свою персональную каюту, а сам пошёл в каюту капитана. Утром навестил сам и поинтересовался, хорошо ли спалось. Пустячок, но приятно!

Представляя себя к наградам по результатам похода, не забывали и нас. Так, в общей сложности, у меня четыре представления от командующего Северного флота к ордену Красного знамени, из них три – к боевому!!!

Интересна история с первым представлением после похода 1982 года. Бумага приходит в институт, и начинается подковёрная возня. Начальство не знает, что делать, а идти к Генеральному (Виктор Владимирович Павлов) боится. Наконец, вышли (а Павлов не любил приходов без предложений). На этот раз Виктор Владимирович разноса не устроил. Умнейший человек, сказал: «Пишите в министерство, как скажут, так и сделаем». Министерство ещё дальше от моря и тематики, чем институт. У него таких тематик – океан. Рекомендовали: учесть при раздаче слонов по результатам завершения ОКР.

Остальные представления зашивались в дело без обращения в министерство. Правда, при раздаче слонов учли: орден Знак почета, несмотря на то, что нет ни одной медали, а в личном деле четыре бумаги из медвытрезвителей. Ещё вспоминается одна деталь. На доклад командира по результатам похода командующему флотом потащили и меня. Командующий, выслушав обстоятельный доклад командира лодки, поднимает меня и вопрошает: «Вы подтверждаете доклад командира?» Ответ был, конечно: «Так точно!» Кто – я, а кто – командир!

О характере взаимоотношений с командиром лодки свидетельствует случай, произведший неизгладимое впечатление на Борю Брука, технического руководителя надводной тематики, настолько сильное, что при каждой институтской посиделке Боря, с откровенной завистью и пиетитом его рассказывал.

Захожу, говорит, я как-то в свой номер в гостинице Ваенга в Североморске, а там за столом сидит капРаз сотоварищи и пьют водку. Спрашиваю, кто такие. Отвечает: «Харлашкин (командир моей подводной лодки)». – «А где Завилович?», (я жил в верхней Ваенге). А далее (обиженно) говорит: «А МЫ БЕЗ ЗАВИЛОВИЧА КИНО НА ЛОДКЕ НЕ НАЧИНАЕМ!!!»

Представить такое в надводном флоте невозможно. Там совершенно другой характер взаимоотношений. Ещё во время автономного похода на лодке был такой обычай. Кроме четырёхразового питания (для всех) был так называемый командирский чай, перед киносеансом. На него командир приглашал только тех, с кем хотел бы неформально пообщаться. И я всегда удостаивался этой чести.

ВСПЛЫТИЕ

Всплытие – это особая категория, созвучная рождению. Говорят, что люди делятся на три вида: тех, кто живы, тех, кто умерли и тех, кто в море. На самом деле, те, кто в море, следуют за теми, кто живы, а за теми, кто умерли, следуют те, кто под водой.

В детстве я тонул в своей речушке Валечке. Хорошо помню, как выпрыгивал вертикально вверх, прямо к солнцу, а затем уходил вниз, под воду. Мать на берегу впала в оцепенение. Меня вытащила двоюродная сестра, и я долго отплевывался на берегу. Ещё помню, как тяжело болел чем-то вроде малярии. Все ушли в лес, дома оставалась только незрячая бабушка, любившая меня больше всех на свете. Она никогда меня не видела (ослепла ещё до моего рождения) и говорила: «Не вижу, дак пощупаю, какой ты», – и огрубевшими за жизнь (12 детей, и больше половины в войну сгинули) от работы пальцами нежно ощупывала моё лицо. Ни от одной женщины в жизни, даже от матери, я не имел таких ласковых прикосновений. Так вот, в бреду, ничего не помня, я слез с постели и пошёл с закрытыми глазами навстречу ярко светящему солнцу, которого в доме быть не могло по определению. Слепая бабушка, расставив широко руки, словила меня в охапку, и я пришёл в себя. Жар спал, и я поправился. Всплытие сродни этому возвращению.

Всплытие после возвращения из автономного похода – это кульминация похода. Все терпеливо ждут точки всплытия, хотя и считают мили и секунды. «Продуть главную» и «открыть люк», – волшебные слова! Люк открыт, и народ начинает без суеты и толчеи подниматься наверх. Оттянуть удовольствие – это растянуть его и продолжить.

Первое, что ошеломляет, – воздух, чистый морской, воспетый поэтами воздух ужасно невкусен, имеет явный привкус железа, и просто противен. Другое дело – в лодке. Дышим стерильным кислородом, полученным электролизом прямо из воды. А сигареты! Как это можем мы курить эту гадость и ещё получать удовольствие. Первые впечатления уходят безвозвратно после первого стакана, и все возвращается на круги своя.

Неожиданное, незапланированное всплытие имеет характер неожиданного подарка. Помню, две недели мы уже были в походе, прошли рубеж Нордкап – Медвежий в режиме «тишина», как ко мне на пост является командир, и хитро улыбаясь, спрашивает: «Далеко сигареты упрятал?» Зная, что этого не может быть, потому что не может быть никогда, отвечаю: «Где-то на дне сумки», – но проверяю наличие на всякий случай. Через некоторое время следуют команды: «Продуть центральную, открыть люк, палубной команде наверх, Завиловичу подняться для осмотра забортных устройств». – Вылетаю пулей наверх. Норвежское море, густой туман. Выясняется, что стучит какой-то незадраенный впопыхах лючок, командир выбрал время, когда нет спутников и погоду, и решил лючок задраить (без записи в вахтенный журнал). Через малое время вылезает заспанный и обиженный Коля Белугин: «Не разбудили!» – Три сигареты, голова – кругом, 10 минут свежего воздуха, и – «все вниз, срочное погружение».

Плановое всплытие в середине автономки тоже бывает обставлено драмкомическими сюжетами. В Средиземном море мы должны были встретиться с надводным кораблем, повзаимодействовать и всплыть (по команде) для швартовки к плавбазе.

Вот как это выглядело. С кораблем встретились, вышли на ЗПС (звукоподводную связь), отманеврировали. А надо сказать, что ЗПС слышит вся лодка без всякой аппаратуры. Сама лодка и является мембраной. Командир очень хочет всплыть в надводное положение, но без команды не может. Запрашивает капитана НК:
– Ты старший?
– Ну…..
– Давай команду!
– Какую?
– Ты знаешь, какую, у тебя есть в бумаге. – Давай команду!
– Какую?
– «ВОЗДУХ!!!»
– Ну, воздух.
Командир – «Запишите в вахтенный журнал: получена команда от старшего «ВОЗДУХ», по местам стоять, к всплытию».

После всплытия нас посетил молоденький кап.3, всё ещё не врубающийся, как это он поднял лодку в надводное положение.

Подошли к плавбазе. Вдоль борта бегает маленький адмирал в белой рубашке, матерится, орёт: «Кто приказал всплывать раньше времени, командира ко мне!» Расстояние до палубы метров 7, только рубка где-то на уровне палубы (в 7 метрах). Разворачивают стрелу, выстрел опускают на уровень рубки. Командир – в замешательстве. Адмирал орёт: «По выстрелу, ко мне, нормальная морская практика!» Экипаж с удовольствием наблюдает, как их командир, неуверенно цепляясь за такелаж, ползет вдоль шатающейся стрелы на борт плавбазы. Потом в борту плавбазы открыли лючок и положили трап. На борт плавбазы убыли: старпом – к старпому, замполит – к замполиту, помощник – к помощнику. А мы расположились на корпусе лодки загорать под весенним средиземноморским солнышком.

К слову сказать, облезали потом до самого прихода домой. Возвращается старпом и, держась за живот от смеха, сообщает: «а я домой позвонил по спутниковой связи» (1981 год!). Звонил на самом деле он на КП флотилии дежурному, попросил набрать домашний номер. Трубку взяла жена старпома.

Д. – Вам звонит муж.
Ж (кокетливо) – Не разыгрывайте меня, мой муж в море.
Д. (раздраженно) – Я вам точно говорю – муж звонит.
Ж. (в растерянности) – Если это мой муж, пусть скажет, как зовут нашу собаку.

Появился «Орион», сбросил буй. Буй поймали. При вытаскивании кабель ниже буя оборвался (так и рассчитано). Буй опустили вниз, начали ковырять. Вдруг боцман говорит: «А там что-то тикает». – «За борт! – заорал старпом, – к той самой матери!»

Главный тост всех подводников за столом: «ВЫПЬЕМ ЗА ТО, ЧТОБЫ ЧИСЛО ПОГРУЖЕНИЙ РАВНЯЛОСЬ ЧИСЛУ ВСПЛЫТИЙ!!!»

ОБНАРУЖЕНИЕ

памяти В.В. Харлашкина,
Маринеско 6 дивизии.

Цель плавания любой противолодочной лодки – найти и уничтожить.

И при всем том, самой не быть обнаруженной. Задача почти неразрешимая. Почти.

Надводные корабли вовсю пилят активной акустикой. Но и это не спасает. Помню, как Харлашкин под винтами кораблей сопровождения вошёл внутрь ордера авианосного соединения, всплыл под перископ и орал на всю лодку: «Ввижу заклепки на его борту!» Только что «пузырь» дать поостерегся. Или, потеряв контакт, Харлашкин сутки носился по дуге большого круга на скорости 25 узлов, когда уже ничего не видно и не слышно из-за собственных шумов. Признак подводной лодки – шум турбины. Надводные корабли обычно ходят под дизелем, – много экономичнее. Хотя, бывает, и под турбиной. Но на волне в шуме турбин всегда присутствуют вариации (изменение интенсивности сигнала).

Помню такой случай. Доклад акустика: «Шум турбины по курсу…., вариации отсутствуют». Начинаем маневрировать, определять курс, скорость, дистанцию. Заходим в «хвост», совершаем «подскок», всплываем под перископ. Последний маневр – мазнуть РЛС. Если «горизонт чист», можно сверлить дырочку в кителе. Доклад: «Визуально – нефтедобывающая платформа». У неё тоже турбина работает, а состояние поверхности моря – 0 баллов. Очень трудно заставить командира начать маневрирование по сигналу. Русаков Юрий Константинович говорит мне: «Ты все докладывай, я на карту наношу». А потом приглашает меня к штурману, – все доклады точно ложатся на 200-метровую изобату.

Переход расписан по графику – из пункта А в пункт В. Любое отклонение от графика – ЧП. Заставить командира «порезвиться» невозможно. Чтобы «сломать» традицию потребовался прямой приказ Александра Валерьевича Троицкого, ком. ПЛС флота и такой бесшабашный командир, как Харлашкин. Я его смог завернуть на переходе, практически на рубеже. И удачно. Одна из девиц отдела обработки прибегает в отдел, вся взволнованная. А Завилович-то, тихоня, с какой-то француженкой связался. Сейчас все руководство собралось, решают, что с ним делать.

Обнаруженная лодка действительно была французская. Она выпустила все возможные имитаторы, интенсивно маневрировала, но потом всплыла и была сфотографирована самолетом ПЛС. Правда, в шуме присутствовали какие-то нехарактерные сигналы. Как оказалось, у неё отвалилась обшивка, она всплыла и вошла в территориальные воды Норвегии, видимо, на ремонт.

Были и казусы. Командир приглашает меня как-то в центральный. «Посмотри,- говорит, в перископ, это ваш пароход?» Смотрю – «колесо обозрения» на корме. Точно «Кайра», наш пароход по надводной тематике. Командир говорит, что по плану похода у него обеспечение этого парохода, а он не выходит на связь по УКВ. «Ладно, – говорит, я подвынырну на ходу, и пойду по плану.

Через 2,5 месяца мы вернулись из автономки, и я зашёл на полигон. Встречаю Мишу Козела, радостного такого. Спрашиваю, «чем озабочен?» Он рассказывает, что очень удачно отработали, а потом лодка всплыла. Сфотографировать не успели, но по каталогу определили точно тип. Меня как осенило. Называю дату и время. Широкие глаза, удивление аж за ушами. Излагаю ситуацию. Непонятно, чего больше в глазах, удивления или страха. Все раззвонено и отчет «об успехах» почти готов. «Молчи», – говорит умоляюще. Я и молчу, больше 20 лет.

А Володя Харлашкин умер после рядовой операции по поводу язвы. Просто операция состоялась накануне 7 ноября.

ЛЕТАЙТЕ САМОЛЕТАМИ АЭРОФЛОТА

Посвящается Женьке Рыгачеву

Где-то с 1986 года лодки 971 и 945 проектов стали выпускаться с нашей, уже принятой на вооружение, аппаратурой.

На Востоке конечный этап сдачи проводился в посёлке Большой камень под Владивостоком. Собственно, весь посёлок и был сдаточная база. Многочисленные общаги для специалистов со всего Союза, – облупленные стены, специфический запах временного, но постоянно заполненного жилья, повальное пьянство, правда, без кровавых разборок. Все-таки лучшие специалисты самых передовых для того времени технологий. Тут были специалисты по ядерным, электронным, акустическим, неакустическим, турбинным, оптическим, гидравлическим, торпедным и всем другим технологиям, задействованные при формировании облика современной подводной лодки, к тому же предназначенной для поиска и уничтожения других подводных лодок. Этакий подводный охотник.

Нашу систему, не мудрствуя лукаво, отнесли к разряду неакустических, хотя правильно было бы её назвать системой океанологических измерений для решения прикладных, специфических задач.

Система выделялась из ряда других тем, что не имела истории, опыта сдачи-приёма серийных образцов и вообще являлась первым непосредственно практическим приложением интеллектуального клуба почитателей океана под обнаученным названием океанология. На самом деле для -логии в этой науке было маловато репрезентативных данных измерений, а ведение было скорее веданием, то есть гаданием на океанской гуще с использованием известных законов физики и математики. Процесс сдачи-приёмки так же существенно отличался от других систем, что вызывало большое непонимание со стороны военной приемки, привыкшей к конкретике, – ТТХ, так отмерь и отрежь, вынь и положь!

Если бы не вице-адмирал Александр Михайлович Устьянцев, бывший командующий флотилией в Гремихе, с которым я вёл продолжительные беседы в период эксплуатации опытных образцов (в это время уже ставший главой всей военной приёмки), ещё неизвестно, где бы я праздновал новый год. Директор завода Павел Сергеевич Белый и директор сдаточной базы Анатолий Иванович Адаменя, почему-то проникшиеся ко мне глубочайшим уважением и всегда поселявшие меня в гостиницу госприемки (один раз даже в трёхкомнатный номер председателя госкомиссии), никак не хотели меня отпускать до утряски всех вопросов, хотя и вопросов-то уже не могло быть никаких. Так и продержали меня до 30 декабря (итоговый выход, план года, годовой бюджет всего Приморского края). После напряженной беседы с председателем постоянно действующей госкомиссии военной приёмки в присутствии всех ответственных сдатчиков и проектантов, разинув рты наблюдавших нашу беседу с использованием неформальных ссылок и сленга, все вопросы, включая необходимость моего участия в выходе, были сняты, и я отправился к Адамене требовать сатисфакции, – доставки домой.

Анатолий Иванович (не последний человек в окрестностях Владивостока) пообещал транспорт и билет на самолет. Утром 31 декабря автобус ПАЗ с выбитыми и заделанными фанерой стеклами и помощником директора по всяческим вопросам стоял у спецгостиницы. Вместе с вещами и моим бессменным соратником, регулировщиком завода им. Кулакова, Женькой Рыгачевым мы погрузились в автобус и отбыли в сторону аэропорта.

Теперь самое время объясниться, почему этот опус я посвятил Женьке. Женька появился в моей жизни после сдачи первой же лодки с нашей системой. На предварительных испытаниях система работала нормально (то есть в соответствии с ТУ), только вот один цифровой индикатор не желал показывать цифру. Я сердцем понимал, что это быстро устранимая ерунда, но когда ответсдатчик притащил паяльник и потребовал, чтобы я прямо на месте неисправность устранил, просто не знал, что делать. Совать паяльник в прибор мало того, что мне было запрещено, но ещё и чревато. Во все следующие поездки я отказывался ехать без регулятора с завода-изготовителя.

Так Женька стал моей палочкой-выручалочкой и ни разу не подвел. Даже когда мы прочно застряли в заводе (а там каждый день что-то сдается и обмывается), он вытащил меня в тайгу, посёлок Новая Москва, единственный автобус в 4 утра. Осень, тишина, сплошной, по щиколотку, ковер из листьев, лимонник, кедры и кедровые орехи, за которыми за неимением ветра он залезал (это с бодуна-то) буквально вытащили нас из пьяной круговерти, а дальше было все нормально. Ведь главное в этом деле – прийти в себя.

Ещё много чего было связано с Женькой. И как засекли, что он ночует в моем трёхкомнатном номере, и икра лосося в трёхлитровой банке по дешёвке с местного рыбзавода.

И вот мы приехали в аэропорт. Билетов, естественно, не было никаких и никуда. Самолёты не летали уже дня четыре. На Востоке закончилось топливо для самолётов. Но помощник исчез со стороны билетных касс и вынес нам два билета на ближайший плановый рейс. Мы номинально отблагодарили помощника обедом на последние деньги с бутылкой коньяка в аэропортовском ресторане, в котором нас, благодаря помощнику, обслужили задёшево (коньяк) и быстро.

Помощник уехал в свой Большой камень готовиться к новому году, а мы остались ждать посадки. Начало регистрации определялось легко по некоторому оживлению за стойками. Стойка регистрации определялась благодаря опыту и интуиции. Вычислив, мы с Женькой заблаговременно блокировали окошко с двух сторон. Не тут-то было! Нас тут же отмели, как имевших билеты без места. Регистрировали (по нашим наблюдениям) кого ни попадя со всех отложенных рейсов, но не нас. Мы стойко держали окошко до окончания регистрации. И наконец, когда регистрация и посадка уже были закончены, в результате каких-то непонятных переговоров нас зарегистрировали.

«Ещё не вечер», – сказал я Женьке, и мы ринулись к самолёту. В самолёт (без места) влетели на крыльях и заняли первые же свободные места подальше к хвосту.

«Ещё не вечер», – сказал я Женьке, и начались разборки. Мужа отрывали от жены и высаживали, выкидывали всех (на наш взгляд), кто попадался на глаза. Мы затаились сзади, как мыши. Только что под сиденья не забрались. Дверь закрылась, и самолёт начал выруливать на полосу.

«Ещё не вечер», – сказал я Женьке, и мы взлетели. Первую посадку (не по маршруту) сделали в Хабаровске. Самолёт зарулили куда-то в сторону, более половины пассажиров вышло. Никого не сажали. Самолёт был полупустой.

«Ещё не вечер», – сказал я Женьке, но не будем гадать. Подъехали заправщики, и я в первый раз увидал (а летал много) как самолёт заправляют не с крыльев, а с носа. Потом, в полупустом самолёте всех попросили пересесть из носовой части в хвост. По полосе самолёт разгонялся тяжело, долго, надрывно гудели моторы. Самолёт с трудом оторвался от земли и начал набирать высоту. Посадку совершили в Омске. Дальше всё было, как обычно. Летевших высаживали через накопитель, самолёт заполнился пассажирами полностью.

Благодаря временным поясам мы успели к празднованию нового года. Я успел даже ёлочку купить. Ту-154 превысил плановую дальность беспосадочного полёта на 2 000 километров. Видимо, экипаж тоже новый год хотел отпраздновать дома. Ну как не повторить: «ЛЕТАЙТЕ САМОЛЕТАМИ АЭРОФЛОТА!!!»

ПРИКОЛЫ ПО ЖИЗНИ

Индийский океан, вблизи экватора. Полгода в плавании. Получаю телеграмму: «У нас все хорошо, мы купили шкаф». Вызывает третий помощник: «У вас что, шифр такой?» – Все ждут, когда у меня родится ребенок. Переживают.

Связи нет. Работаем по космической программе. «Ваше место при поиске спускаемого аппарата – левый борт, КУ 20=30 градусов». Ночью, во сне, услышал голос жены: «Игорь. Игорь» (всегда называла Гариком). Наутро рассказываю сон. Всеобщее мнение: «У тебя родился!» Через 3 дня приходит телеграмма. Действительно, родился сын. Время совпадает со сном. По возвращении спрашиваю жену подробности. Говорит: «Все мама кричали, а я – Игорь». Телепатия, что ни говори!