Ильгиз Каримов

Все началось с того, что я оставил на привале туристов и пошел в глухие уральские села в поисках интересного материала: легенды, предания или случая на охоте.

«Взберусь на эту гору, — решил я, — погляжу вокруг». Но за горой тропа сбежала в ложок, весь усеянный цветами, и еще более заманчиво запетляла на другую горку, прячась там в зарослях молодого ельника.

«Поднимусь-ка еще на эту…».

Лес загустел. Справа и слева громоздились одна над другой замшелые валежины, вверху гудела хвоя, было сумрачно и пахло прелью. К тому времени, когда по стволам побежали косые розовые лучи, лесная тропа никуда не привела, и я, выбрав на взгорье поляну, стал располагаться на ночлег. Срубил колья для разбивки палатки, наготовил дров для костра.

Тайга плотно обступила стеной. Это была сплошная, уныло поющая черная масса, лишь когда в костре вспыхнула хвоя, эта черная масса разредилась, выставляя передо мной шеренгу столбов. Сверху, как в колодец, заглядывали звездочки.

На ужин у меня был чай, заваренный смородишником, вареное мясо и хлеб. Пробовали вы пить такой чай в поле, в лес, у костра? Это ни с чем не сравнимый напиток! И пить его надо не утром, не днем, а только вечером, именно вечером, когда упрятались все дневные шумы, когда воздух свеж и прохладен, когда над головой тихо кучерявятся сумерки и уже обступает ночь.

Я залез в палатку и, положив под голову рюкзак, лежал на спине и бездумно глядел, как возле ног, в желтом квадрате, то вскакивали над угольями, как бы что-то вспомнив и спохватившись, то ползли и дрожали синие и розовые язычки. Где-то ухала сова, стонала в логу выпь. Я незаметно уснул.

Проснулся в кошмаре. Тайга ревела сразу в десять глоток. Я вылетел из палатки и кинулся бежать. Ноги ощутили тропу, и я уносился по ней, догадавшись выставить вперед руки, чтобы не расшибиться о дерево. Километров через пять, а может, и больше, я, наконец, остановился. Стал смекать, что же произошло. Возвращаться за палаткой и другими вещами я не решился. К рассвету вышел к речке, бойко виляющей по глубокому распадку меж хвойного и соснового леса. Речка не более десяти шагов ширины, но пенилась и дыбилась волнами, вышвыривая далеко на берег брызги.

У речки, прямо на моем пути, сидел старичок, в надвинутой на самые глаза кепчонке и подергивал удилищем. Старичок в этом диком месте был настолько неожиданным, что казался ненастоящим, как бы являл собой естественное дополнение к таловому кусту, приземистому и коряжистому.

Я подошел к нему вплотную, и он, не замечая меня, продолжал выхватывать из речки продолговатые «слитки золота». Стоило этому слитку попасть в тень, где его не доставал багряный луч восходящего солнца, как слиток этот мгновенно превращался в вертлявого хариуса. Речка, должно быть, была набита этой небольшой шустрой рыбешкой.

- Здравствуйте, дедушка, — поприветствовал я.

Старичок не обернулся, лишь спросил:

- Рыбачить, чай, тоже пришли?

- Нет, не рыбачить.

- Что же так? Ноне вон как цепко идет. И на муху и на комарика. Что ж тогда бродить без дела-то? До ягоды еще далеко, грибам тоже пора пока не пристала, охотиться с осени возможно станет. Стало быть без дела бродите.

Старичок осуждающе поджал губы и, повернувшись, оглядел меня.

Я поведал о случившемся. Старичок оглядел меня еще раз.

- Смекаю, что с тобой, малина, стряслось, — сказал он. — Но, чай, погодить можешь? Вон зорька закончится, и я с тобой, малина, сбегаю.

Так вот, когда эта самая «зорька» кончилась, мы вдвоем отправились в обратный путь. Старичок рыбу с собой не взял, оставив в садке, сказав, что все равно сюда «возвертаться», потому что его село за рекой.

- Я, чай, правильно, малина, смекаю, что с тобой вышло, — заговорил старичок, — Сейчас самая пора медвежьего гона. Стало быть, они и напужали тебя, малина.

Старичок почти в каждую фразу вплетал слово «малина». Оно выпархивало у него легко и незаметно и становилось рядом с другими словами и, казалось, выкинь это слово — если не смысл, так звуковой эффект фразы сразу потеряется.

Палатку мы нашли на месте. Спустились к ручью, и на той стороне его, еще издали, заметили свежевывороченные деревья, примятые и вытоптанные кусты, будто бульдозер по всей лощине прошелся.

- Видал? — обрадованно кинул старичок. — Так оно и есть, гон. Погоди, малина, малость, — насторожился старичок в следующую минуту. — Отойди назад, отойди.
Я, повинуясь старичку, отступил к палатке.

- Гэ-э! Гэ-э! — Закричал вдруг внизу старик. — Такое и прежде, рассказывают, бывало.
- Что ж, — проговорил он, поднявшись из лощины, — На охоту не ходили, а с добычей вернемся…
- С какой добычей? — не понял я.
- А с медвежатиной, малина.
- С какой медвежатиной?
- А с обыкновенной, какой же. Вон там лежит, в кустах. Как есть, малина, намертво свалили.

Я не поверил и спустился поглядеть. Действительно, за ручьем лежала огромная бурая туша, на кустах была кровь.

- Вот какой лют зверь бывает при гулянье-то. Друг дружку заедают, — сокрушался старичок. — Что ж, за лошадью теперь надо итить, мясо даровое. На двоих поделим, али как, малина? Аль мне меньшую долю дашь, ведь, чай, никак твоя добыча.

Я свернул палатку и поторопился уйти от этого злополучного места, оставив расчетливого старика.