С Гавриилом Давидовичем Гликманом я познакмился благодаря моей студенческой подруге по институту Галине в 60-х годах. В то время я ничего не знал, кто такой Гликман, и посетить мастерскую художника мне было интересно. Мастерская находилась в Доме художников на Песочной набережной. Я был с женой, и с нами было ещё несколько Галиных знакомых. Мы поднялись на второй этаж, и к своему удивлению в углу коридора я увидел огромную скульптуру, под самый потолок. Как она здесь оказалась и как её будут отсюда выносить? Какой-то остров Пасхи! – Это Радищев. Гавриил в основном скульптор, а живопись это его тайная страсть, – пояснила мне Галя. Не знаю, нашёл ли Александр Николаевич Радищев своё достойное место на пьедестале или остался стоять в углу Дома художников мне неизвестно, поскольку после попытки устроить выставку картин в Доме композиторов, Гликман попал в глубочайшую опалу и ему перестали давать госзаказы.

Cкульптура Пушкина в Лицее Царского Села, 1951 г.

Позже я узнал, что он – очень успешный и востребованный скульптор и его работы находятся не только в Ленинграде и пригородах, но и во многих других городах страны – в Москве и Подмосковье, Саранске, Саратове. В том числе прекрасная скульптура юного Пушкина – в Лицее Царского Села. Памятник Ломоносову установлен в Ораниенбауме.

Скульптура Баха в Петербургской филармонии

Мощная скульптура Баха украшает зал Петербургской филармонии. В то время живопись и графика Гликмана были неизвестны широкой публике.

В тот первый раз при входе в мастерскую нас встретил крупный высокий мужчина с очень крепким рукопожатием. Познакомились. По трём стенам помещения располагались стеллажи, справа на полках стояли различные небольшие скульптуры, все остальное место было занято плотно стоящими картинами. На одной из полок лицом к лицу стояли две небольших скульптуры Шостаковича и Шолохова. Дмитрий Дмитриевич худой, немного согнувшийся, печальный с опущенными руками и сжатыми ладонями, а Шолохов – напротив, с высоко поднятой головой, руки в карманах галифе, гордый и благополучный. Он был на голову ниже Шостаковича, но создавалось впечатление, что Михаил Александрович смотрит сверху вниз. Явно просматривалось личное отношение скульптора к героям, и я спросил Гавриилу Давидовича: «Композиция так и задумывалась? – Нет, эти портреты я делал независимо друг от друга. Когда они оказались на полке, я случайно повернул их друг к другу лицом, мне показалось, что так они смотрятся лучше».

И действительно, рядом стояли два человека – один раздавленный и униженный властью, а второй обласканный ею и сытый.

Портрет Дмитрия Шостаковича, 1977 г.

Гликман был в дружеских отношениях с Шостаковичем, он сделал большую галерею его живописных и несколько скульптурных портретов. Они много раз встречались в Доме творчества композиторов в посёлке Репино под Ленинградом, гуляли по берегу залива и по дорожкам парка, беседовали на различные темы. Думаю, в разговорах они затрагивали тему травли Зощенко и Ахматовой, композиторов Мурадели и Прокофьева, учиненную властью и прессой. Асфальтовый пропагандистский каток борьбы за «подлинное советское искусство» против формализма, возглавляемый секретарём ЦК Ждановым, прокатился всей мощью и по Шостаковичу. Это отразилось на его здоровье и самочувствии, поскольку он очень переживал и нервничал. В этой небольшой скульптуре Шостаковича, склоненного перед Шолоховым, Гликман точно отразил трагическое состояние Дмитрия Дмитриевича.

Гавриил Давидович начал снимать со стеллажей полотна и почти без комментариев показывать их. Сначала он продемонстрировал несколько небольших натюрмортов и женских портретов.

– А, вот утюжок, – ласково сказал он. На картине был нарисован обычный деревенский старинный утюг, в который, открыв крышку с деревянной ручкой, засыпали из печи жаркие угли и для раздувания углей и разогрева раскачивали этот утюг. Для вентиляции по всему корпусу делались отверстия. Отверстия на утюге, который показывал художник, были изображены в виде треугольников, похожих на зубы акулы и из них полыхал жар. Создавалось впечатление, что это злой чёрный огнедышащий монстр, а не простой деревенский утюг. Запомнилась простая керосиновая лампа. Её контуры с трудом просматривались на черном фоне, зато огонек светил ярко-ярко и тепло. Показал он несколько женских портретов. Когда Галина ранее рассказывала мне о Гликмане, то похвасталась, что он сделал её портрет и подарил ей. Действительно, женские портреты в живописи Гликмана занимали особое место.

Во время показа мастер всё время оставался очень сдержанным, немногословным – только иногда давал короткие комментарии, причем ни разу не улыбнулся. Не изменил он своего поведения даже тогда, когда показанная работа могла позволить ему расслабиться: «Это мой портрет», – на нас смотрел художник, с большими глазами, огромным носом, челка спадает на глаза, губы плотно сжаты. Грубые, жирные мазки маслом. Особенность портрета была в том, что рама была сделана из крышки унитаза. Мастер с интересом наблюдал за нашей реакцией и, похоже, остался доволен.

Прошло некоторое время, и Гавриил Давидович, словно поверив в нашу лояльность, начал показывать работы, от которых захватывало дух и становилось страшно. Одна из жанровых картин особенно запомнилась. Он назвал её «Стрижка овец». Человек в галифе с лампасами, в фуражке, с голым торсом держит за рога барана, а второй, оседлав барана, стрижет его огромными ножницами. Позади него покорно стоит другой баран и ждет своей очереди на стрижку, за ним следующий. Очередь уходит вдаль и незаметно превращается в бесконечный людской поток. Конечно, сейчас понятно, насколько прямолинейно подан сюжет картины. Совсем недавно Никита Хрущёв материл Фалька, «пинал ногами» Эрнста Неизвестного, власть прокатилась по судьбе многих друзей и знакомых художника. Но в тоже время только что напечатали «Не хлебом единым» В. Дудинцева, «Жизнь и судьбу» В. Гроссмана. «Новый мир» познакомил нас с Василём Быковым и Юрием Трифоновым. Начали печатать А.И. Солженицына, как маленький глоток свежего воздуха, но вскоре начали гнобить Александра Исаевича, травить Пастернака и усилили борьбу за «подлинное советское искусство». Всё это объясняло и оправдывало непримиримое отношение Гликмана к действительности и влияло на содержание его творчества.

Портрет Осипа Мандельштама, 1960-е гг.

Знакомство со многими известными людьми, пострадавшими от борьбы власти с «троцкистами», формалистами, с «безродными космополитами», дало повод Гаврииле Давидовичу создать большую галерею портретов. Он показал портреты Мандельштама в тюремной полосатой пижаме, Цветаевой с висельной петлей на шее. Обнаженная Ахматова сидела на полу, скрестив ноги. Такое неожиданное и откровенно беспощадное изображение кумиров приводило меня в ступор. Ничего подобного я раньше не видел и даже представить себе не мог, что картина, написанная достаточно простыми средствами, может оказывать такое сильное психологическое воздействие.

Картина «Еврейский портной», 1962 г.

Он нам показал несколько картин из еврейской тематики. Особенно запомнился «Еврейский портной», нескладный, рыжебородый в очках и с синей кипой на лысой голове. Он сидит, держа в одной руке ножницы, в другой – красную тряпку на коленях, а голова, руки, согнутые колени и одна босая нога упираются в шести точках края листа таким образом, что вся поза портного напоминает шестиконечную звезду.

Картина «Мальчик и коза», 1965 г.

В картине «Мальчик и коза» на светло-малиновом фоне несчастный, голодный худой мальчишка и тощая кормилица – коза с желтым выменем. В этих работах видна огромная любовь к еврейскому народу, переживание за его беды и страдания.

Впоследствии я несколько раз бывал в его мастерской, и каждый раз удавалось увидеть что-нибудь новое, неожиданное и очень впечатляющее.

В сентябре 1968 года Гавриил Давидович попросил меня помочь ему перевезти картины на выставку. До этого Гликман, вполне известный и благополучный скульптор, ни разу не имел персональной выставки живописных работ. Он впервые получил разрешение выставиться в Доме композиторов. Я был очень польщен таким доверием и с большим вдохновением принялся выполнять его просьбу. В помощь пригласил приятеля Володю Родкевича, мы с ним в это время были аспирантами в Ленинградском институте авиационного приборостроения, который находился рядом с Домом композиторов. Нам удалось поймать фургон, и мы как профессиональные такелажники, перевезли отобранные Гликманом картины и помогли развесить их в соответствии с его указаниями. Полотна располагались вдоль стен коридора, который вёл в зал, где была размещена основная экспозиция. Предварительного сообщения о предстоящей выставке ни в прессе, ни по телевизору не было. Даже рекламный щит о выставке не разрешили установить при входе.

На следующий день, перед официальным открытием выставки в почти пустом помещении, мы с женой рассматривали работы художника. Большинство работ мне были знакомы, их я видел в мастерской. Было несколько новых картин. Из них особенно мне запомнились две. Одна из них висела слева в коридоре перед входом в основной зал. Это был небольшой портрет человека с бородкой клинышком в буденовке со звездой. Под портретом была надпись «Красноармеец». Этот красноармеец как-то криво улыбался, а вместо глаз были нарисованы то ли два бельма, то ли два яйца. Создавалось впечатление, что он, будучи слепым, издевается над вами, ничего не видя. «Это портрет Луначарского» – сказал мастер, заметив, что я задержался перед картиной.

При входе в основной зал прямо перед вами висела самая большая на выставке картина, примерно 2,5 на 1,8 метра под названием «Метастазы». По-моему, это была самая ударная картина, и она сыграла основную роль в судьбе выставки. Выполнена она была в несвойственном для Гликмана абстрактном стиле. Масло. Краски желтые, коричневые, зелёные, синие, разбросанные по всему полотну. Ближе к левому краю – ярко-красное пятно, от которого, словно щупальца осьминога, во все стороны расползались красные, извивающиеся и ветвящиеся тонкие ветви-метастазы, которые заполняли всё пространство полотна. Не надо было долго всматриваться в цветовой фон картины, чтобы заметить, что расположение цветных пятен мы уже видели в школах на картах уроков географии, и становилось понятным, из какого места расползаются метастазы.

На следующий день на выставку явилась приёмная комиссия партийцев и «знатоков искусства» из Смольного. К сожалению, я не присутствовал на этом просмотре и не видел реакции «искусствоведов в штатском», но, по словам Гавриила Давидовича, им хватило всего полчаса, чтобы намертво закрыть двери выставки.

Портрет Бориса Пастернака, 1962 г.

В благодарность за моё скромное участие в подготовке выставки Гавриил Давидович подарил мне портрет Бориса Пастернака, который хранится как напоминание о встречах с художником мирового уровня.

Общение с Гавриилом Давидовичем, его авангардный стиль в живописи, социальная направленность многих работ резко повлияли на мои предпочтения, именно после этого я стал интересоваться нонконформизмом, не пропустил выставки в ДК им. Газа и ДК Невский.

Когда бывал в Москве, обязательно заходил на Малую Грузинскую. Познакомился с некоторыми художниками андеграунда и бывал в их мастерских. Считаю, что Гликман в большой степени был предтечей художников – «бульдозеристов и газоневщиков».

Портрет Исаака Бабеля, 1966 г.

Позже я приобрел ещё пару графических работ художника – портрет ленинградского композитора Бориса Клюзнера и портрет писателя Исаака Бабеля.

Портрет Бориса Клюзнера, 1969 г.

После «скандальной» выставки в Доме композиторов на работы Гликмана было наложено вето. Заказов не было, выставки запрещались. Началось давление органов, что и заставило его принять решение об отъезде за рубеж.

Последний раз я случайно встретился с Гликманом в посёлке Рощино, где у него была дача. Он был задумчив, особенно мрачен, неприветлив. Разговора не получилось. Вскоре по «голосу» я услышал, что он уехал из Союза. Участок зарос, дом обветшал, что с ним сейчас я не знаю, этот дом мог бы быть музеем одного из талантливейших и замечательных художников России.

В 2003 году Гавриил Давидович покинул эту землю и, как часто бывает, слава гению пришла после его смерти. В России он удостоился только одной выставки, закрытой на третий день, а по всему миру их прошло более семидесяти – в Вашингтонской галерее “Коркоран”, в Голландии, в Англии, в Польше, в Израиле, во многих городах Германии, в Австралии, в Японии. Более 600 живописных полотен, графических работ и скульптур находятся в музеях и частных коллекциях.

И снова возникает вопрос – почему мы не бережём и не ценим наших гениев, нашу гордость, самых талантливых, самых умных? Почему для их жизни и работы создаём невыносимые условия, травим, выдавливаем, уничтожаем? Нет ответа, одни вопросы.

Май 2019.

PS. Эти воспоминания вошли в книгу искусствоведа Ирины Мамоновой «Ленинградский экспрессионизм»: Соломон Гершов, Гавриил Гликман, Феликс Лемберский.
https://www.labirint.ru/books/734625/