ЛЭТИ-Фильм. Искушение

Автор: Червинский Владимир Исаакович

*** * ***

1. Предисловие

В этих записках я решил рассказать о своих увлечениях фотографией и кинолюбительством в 50-60-годы прошлого столетия, но не из-за того, что достиг в этих занятиях, каких-либо высот, а потому что фотоаппарат и кинокамера позволили мне столкнуться в жизни с необычными событиями и ситуациями, встретиться с интересными людьми. К своему удивлению я понял, что, наблюдая окружающую нас действительность через видоискатель фотоаппарата или кинокамеры, можно увидеть больше, чем простым глазом.

2. «Любитель»

В 1960-м году я закончил 194-ю школу им. Н.А. Некрасова и поступил в ЛЭТИ им. В.И. Ульянова /Ленина/. Почему именно в ЛЭТИ – не знаю, думаю, что и тогда не знал. Наш класс был небольшой, не более 20 человек, все были детьми войны, 43-го года рождения. Еще за год до окончания школы многие, почти весь класс, уже точно решили поступать в институты, при этом главным стимулом получения высшего образования у мальчишек было желание избежать призыва в армию, где служить в то время надо было три года, а во флоте, так вообще четыре. Многие уже наметили, куда будут поступать: девчонки – отличницы и будущие медалистки в Университет на филфак или на физмат, парни с техническим складом ума в Политех и ЛИТМО, романтики в Горный, мастер спорта по шахматам, будущий многократный чемпион Нидерландов мог поступать в любой ВУЗ, но выбрал географический факультет университета, несколько человек из медицинских семей уже знали, что будут продолжать дело родителей. Один, самый красивый и талантливый, колебался между медицинским и театральным, но все же выбрал театральный и поступил туда, правда, со второго раза. Почти у всех были какие-то склонности, способности или даже таланты.

Ничего из этого перечня у меня не было. Мама говорили знакомым: «Володя у нас гуманитарий», очевидно, делая этот вывод на основании того, что я любил читать книжки. Я и сам так порой думал, но отчетливо понимал, что для гуманитария любовь к чтению – требование необходимое, но недостаточное. Дело было в том, что у меня были большие нелады с орфографией и пунктуацией, диктанты и сочинения были для меня сущим наказанием, я их боялся, как огня, хотя сочинения, особенно на вольную тему, писать любил, но, как правило, получал за них восьмерку, а иногда и семерку: пятерку за содержание и тройку или двойку за грамотность. Плюс к этому у меня была ужасная дикция и полное отсутствие музыкального слуха. «Володя же искусственник, у меня после блокады грудного молока вообще не было, и витаминов никаких», так мама объясняла отсутствие у меня каких-либо способностей и талантов. Особых спортивных достижений, открывавших в то время возможность поступления почти в любой ВУЗ со скромными экзаменационными баллами, у меня тоже не было, все на уровне 3-го разряда, не более.

Единственное, чем я увлекался в школе, было занятие фотографией. В 1955-м мне на 12-летие подарили фотоаппарат «Любитель», усовершенствованную камеру «Комсомолец» с широкоформатной пленкой, на которой помещалось 12 кадров размером 6×6 см. Эта была двухобъективная зеркальная камера, сконструированная на основе довоенных немецких камер Voigtländer Brilliant. Однолинзовый объектив видоискателя был механически связан со съёмочным объективом, размещенным ниже, поэтому в них фокусировка происходила одновременно и производилась с помощью широкой линзы видоискателя, размещенной в светозащитной шахте, в центре которого находился фокусировочный матовый круг. Для более точной наводки в шахте видоискателя была размещена откидная лупа. Подготовка «Любителя» к съемке требовала больше времени, чем обычная узкопленочная камера, но я со временем освоился с ним и даже поступил в фотокружок при Доме культуры милиции на Полтавской улице. К этому времени я уже перефотографировал всех родственников и соседей по квартире, печатая пленку контактным способом по ночам в ванне нашей коммунальной квартиры. Фотографии получались маленькие размером 6×6, но они мне все равно нравились, особенно те, в которых мне удавалось правильно установить выдержку и диафрагму. В детские кружки в те времена принимали всех практически без ограничений и, конечно, без оплаты занятий. Многие, позанимавшись несколько занятий, бросали выбранный кружок и поступали в очередной. В то время даже появился такой стишок Агнии Барто:

Драмкружок, кружок по фото,
Хоркружок – мне петь охота,
За кружок по рисованию
Тоже все голосовали.

А Марья Марковна сказала,
Когда я шла вчера из зала:
«Драмкружок, кружок по фото
Это слишком много что-то.

Выбирай себе, дружок,
Один какой-нибудь кружок»
Ну, я выбрала по фото…
Но мне еще и петь охота.

Петь я не умел и не хотел, поэтому остался в фотокружке, прозанимавшись там несколько лет. Еще на первых занятиях, перебирая фотографии моих родственников и соседей, которые я принес, наш руководитель сказал мне: «Слушай, пусть они лучше пойдут сфотографируются в фотоателье, портретная съемка – дело, требующее хорошей аппаратуры, большого вкуса, понимания человеческого существа и многого другого, что тебе еще не дано. Лучше снимай город, людей на улицах, в магазинах, на демонстрациях, на футболе, ребят в школе на уроках, где угодно, лови их эмоции, фиксируй их лица. Это самое интересное в фотографии: поймать и остановить мгновение, оно, как машина времени, вернет тебя потом как в фантастическом романе назад, в то время, когда ты был еще ребенком». Наверное, я не совсем точно запомнил его слова, но смысл был именно такой.

Я и несколько ребят моего возраста, которые остались в кружке, прислушались к словам нашего руководителя и стали снимать окружающую жизнь. Раз в неделю мы приносили ему наши проявленные пленки, он их внимательно просматривал и некоторые отбирал для печати. Однажды, он, к нашему удивлению, очень похвалил фотографии одного парнишки, которые он сделал прямо из своего окна на втором этаже дома, под окнами которого стоял пивной ларек. Целая серия фотографий, запечатлевшая в очереди любителей пива, представлявших все слои общества, от работяг в ватниках до интеллигентов в шляпах, в разном состоянии настроения и уровня подпития. «Вот это то, что надо, правда жизни, неореализьм». Очевидно, ему было видно в этих кадрах что-то большее, чем нам, пацанам.

Первые уроки печати мы тоже получили от него. Он учил нас «вытягивать» при печати неудачно экспонированные негативы, усиливать или ослаблять отпечаток, перекрывая луч объектива фотоувеличителя помахиванием пальцев, подбирать выдержку и тип фотобумаги, делать пробные отпечатки. Могу предположить, что в нынешнее время мало кто из фотолюбителей печатает фотографии дома и не владеет этими приемами, но они теперь не нужны: фотошоп и фотоателье решают все проблемы.

Потом он устраивал обсуждение снимков, отпечатанных нами самостоятельно размером 10×12 см, а более на его взгляд удачные он уже сам печатал на бумаге 20×30 см, они, конечно, смотрелись лучше.

3. Наводнение

Долгое время мои снимки не попадали в «удачные» и только в октябре 1955-го года три мои фотографии были увеличены и попали в перечень «приличных». Честно скажу, что эти фотографии были «обречены» на успех. Дело в том, что 12 октября 1955-го года в Неву вошли шесть военных кораблей ВМФ Англии и встали на якоря, точнее на «бочки» вдоль всей Невы в историческом центре города. Через день, в пятницу 14 октября, сразу же после уроков мы с приятелем помчались на Дворцовую набережную. На ней была уже туча народа, пробиться к парапету стоило многих трудов, но все же я сделал несколько снимков английского авианосца. Старался снимать и ленинградцев, интерес к визиту английских кораблей был невероятным, все были возбуждены, обменивались впечатлениями друг с другом. После войны прошло только десять лет, после смерти Сталина – два года, до ХХ-го съезда и начала «оттепели» был еще целый год. В эти годы встретить на улицах города иностранных туристов, а тем более пообщаться с ними, было почти невозможно. Только после образования в 1955-м году ВАО «Интурист» в СССР хлынул поток зарубежных туристов.

Английских моряков, которые сошли на берег, тут же окружали плотным концом, жали руки, протягивали значки и открытки для автографов. Те, кто мог сказать пару слов по-английски, пытались поговорить с ними. Мы с моим приятелем, используя свой скромный запас английских слов, тоже попытались войти в контакт с английским моряком, но, похоже, он нас не совсем понял, т.к. улыбнулся и протянул нам каждому по медной монете довольно большого размера. Уже дома выяснилось, что это был один пенни с профилем королевы Елизаветы II на аверсе и, что монета представляет 1/20 шиллинга. Эти подробности я узнал от папы, который попытался объяснить мне премудрости английской денежной системы, но быстро сам запутался в ней. Монета долго хранилась у меня, а потом затерялась, также как забылись и многие подробности того удивительного осеннего ленинградского дня.

Конечно, у меня была мысль, что неплохо бы сфотографировать этого моряка, но быстро привести «Любитель» в рабочее состояние и «прицелиться», да еще под дождем было трудно. В памяти осталась фуражка этого офицера, нагнувшего свою голову в нашу сторону, стараясь понять, что мы там лепечем. Даже не сама фуражка, а кокарда на ней, или «краб» на морском жаргоне. В центре был помещен морской якорь из серебристого металла, с обвитой вокруг него цепью, с боков его окружали венок из листьев, шитых золотой канителью, а сверху, уже на тулье размещалась королевская корона, тоже шитая золотом. Признаюсь, это я сейчас, вспоминая тот день, нашел в Интернете фотографию фуражки подобной той, и всмотрелся в ее детали, а тогда врезалась в память просто её невероятная красота и «навороченность», как сейчас принято говорить.

День был пасмурный, после четырех часов стало темнеть, пора было возвращаться. И дома, после проявки пленки, к своему ужасу, обнаружил, что в этой суете я несколько раз забыл перемотать пленку перед очередным снимком. В «Любителе» надо было перематывать пленку вручную, отслеживая номер следующего кадра через окошечко с красным стеклом на задней стороне аппарата. Фактически я испортил 6 кадров из 12. На следующий день, в субботу 15 октября, сменив катушку пленки, мы с моим приятелем вновь отправились на Неву, хотя уже знали, что по радио объявили о начале наводнения. Был сильный ветер, вода в Неве быстро прибывала, набережные заливало водой, и пройдя мимо решетки Летнего сада по щиколотку в воде, мы увидели двух лебедей, плавающих недалеко от входа в сад.

Не меньше, чем корабли и английские моряки, удивило, даже поразило, само наводнение. То, о чем я читал, слышал, видел на картинах художников и в кино, оказалось перед моими глазами. Мощь вздувшейся Невы, свинцовые воды которой поднялись не только выше парапета, но легко ворочали огромные корабли, восхищала и пугала одновременно. Корабли приподняло почти вровень с парапетом, цепи, крепящие их к бочкам, натянулись, как струны. Обстановка была тревожная. Издали было видно, как стоявшие на Неве военные суда стало разворачивать поперек Невы. Особенно остался в памяти дебаркадер напротив Медного всадника, который был поднят водой на высоту парапета, после чего он лег на него и раскачивался, как гигантские качели.

Дебаркадер

Уровень воды на набережной был таков, что ступени домов были покрыты водой, а стоявшие скамейки снесло со своих мест, часть из них даже оказалась на проезжей части. Как потом сообщалось, к вечеру вода поднялась на 293 см выше ординара. Нева вышла из берегов и затопила не только набережные в центре города, но и часть прилегающих улиц.

В этот раз я не забывал точно перематывать пленку и заснял её полностью, хотя условия для съёмки были трудные: народу, несмотря на залитые набережные, было не меньше, чем вчера, сильный ветер буквально вырывал камеру из рук, в ботинках хлюпала невская вода.

Уже в понедельник, после проявки пленки, в лаборатории кружка были напечатаны первые фотографии, сделанные во время наводнения, и наконец-то я испытал минуту славы, они в самом деле получились удачными: тревожная атмосфера, улицы, залитые водой, люди, забравшиеся на скамейки, волны на Неве, перекатывающиеся через парапет набережных.

Набережная лейтенанта Шмидта. Авианосец «Триумф»

По логике, в этом месте автору следовало бы разместить хотя бы пару фотографий, сделанных в те дни, но, увы, – ни одного отпечатка не сохранилось, также как и негатива. За эти почти 70 лет, вместивших десяток переездов с квартиры на квартиру и другие катаклизмы, и из-за детской небрежности все фотографии были утеряны, забыты, а может быть просто выброшены. Тем не менее, я хочу привести несколько фотографий тех событий, найденных мною в Интернете, почти полностью совпадающих с моими, точно передающих обстановку того дня.

Университетская набережная

Английский фрегат

4. Дети разных народов

Второй раз сделать удачные снимки, наполненные человеческими эмоциями и невероятной, как сейчас говорят энергетикой, мне довелось в конце июля 1957-го года в дни 6-го Всемирного фестиваля молодежи и студентов, проходившего в Москве, где мне повезло пробыть пару дней. В эти же несколько дней судьба уготовила мне неожиданные встречи с двумя удивительными людьми, о которых чуть ниже.

Колонна автомобилей на Садовом кольце

Все центральные улицы Москвы были запружены москвичами. По улице Горького и Садовому кольцу двигались бесконечные колонны автобусов и просто открытых бортовых автомашин с участниками фестиваля, а их приехало около 34-х тысяч. Обстановка была невероятно радушная, искренняя, праздничная. Ни с какой первомайской демонстрацией даже и сравнить было нельзя. Москвичи с сияющими лицами подбегали к грузовикам и автобусам, жали протянутые из окон руки, бросали в машины букеты цветов.

Особенные симпатии и выражения любви доставались чернокожим парням. Очевидно, они ассоциировались с дядей Томом, над горестной историей которого проливали слезы все без исключения школьники Советского союза в те годы, или с Полем Робсоном, чей баритональный бас часто звучал по радио.

Был я свидетелем и очень радушной встречи автобуса с израильской делегацией. В то время слово «сионизм» еще не было в ходу, также как и импрессионизм. Первое понятие еще не наполнилось отрицательным содержанием, а второе, после разгрома в 1948-м году Музея западного искусства в Москве, было под запретом. Уже гораздо позже я прочел в воспоминаниях известного джазмена Алексея Козлова его впечатления об этих днях, которые очень точно выражали настроение людей на улицах Москвы.

«Ни туристы, ни бизнесмены в страну ещё не приезжали, дипломаты и редкие журналисты просто так на улицах не появлялись. Поэтому, когда мы вдруг увидели на улицах Москвы тысячи иностранцев, с которыми можно было общаться, нас охватило что-то вроде эйфории…

Я помню, как светлыми ночами на мостовой улицы Горького стояли кучки людей, в центре каждой из них несколько человек что-то горячо обсуждали. Остальные, окружив их плотным кольцом, вслушивались, набираясь ума-разума, привыкая к самому этому процессу – свободному обмену мнениями».

Эйфории я, конечно, не испытывал, не понимал по молодости лет уникальность происходящих вокруг событий, но ощущение чего-то необычного и нового испытывал. Эмоции москвичей буквально зашкаливали, все были раскрепощены, все рвались к машинам пожать руки, прикоснуться к, казалось бы, совершенно незнакомым людям. Почему? Мне было тогда не дано понять, что этот фестиваль впервые за 40 лет существования Советской власти дал возможность простым людям пообщаться со своими зарубежными сверстниками, почувствовать себя частью мира. О том, что, помимо всего, результатом этого общения и атмосферы любви, в апреле 1958 года родятся «дети разных народов», я по малости лет конечно не думал.

«Любитель» для быстрой репортажной съемки мало подходил, выбирая кадр надо было смотреть в видоискатель сверху вниз, времени на это не было – машины с участниками фестиваля быстро исчезали из кадра, поэтому я просто поднимал аппарат как можно выше над головой и снимал, не глядя в видоискатель. Я чувствовал, что любой кадр может быть удачным, настолько эмоциональной была обстановка.

И опять я должен признаться, что все фотографии, сделанные в Москве, тоже не сохранились. Об обстановке на улицах Москвы можно судить по вот этим фотографиям профессиональных фотографов, размещенным в Интернете. Поверьте автору на слово – они очень похожи на те, которые я сделал в 1957 году.

Делегация Швейцарии

Английская делегация

5. Как я не сфотографировал Марка Галлая

Все центральные улицы Москвы для проезда городского и личного транспорта были перекрыты, но многие москвичи, чтобы успеть посмотреть праздничные колонны в разных местах города, перемещались из одного района в другой на личных автомашинах, объезжая закрытые магистрали по параллельным улицам. Так же поступал и мой дядя, в гостях у которого я был в те дни. Перемещаясь на его «Победе» по Москве, мы могли наблюдать не только вереницы машин и автобусов с участниками фестиваля, но и сам город, который был украшен с большой фантазией и выдумкой. В машине нас было пять человек: за рулем, естественно, мой дядя, рядом с ним на переднем сидении его супруга, т.е. моя тетя, а сзади – я в тесной компании высокого моложавого мужчины и его супруги. Почему тесной? Потому что на заднем сидении «Победы» трое человек умещались с трудом.

Уже с утра, перед тем как сесть в машину, я знал, что вместе с нами поедет Марк Галлай с супругой. Думаю, что в июле 1957 году мало кто в стране знал это имя и фамилию. В том году Марку Лазаревичу Галлаю только-только исполнилось 43 года и о нем, полковнике ВВС, летчике – испытателе, участнике войны, первым сбившим немецкий самолет 22-го июля 1941 года в небе над Москвой, награжденном десятком орденов газеты не писали, по радио не рассказывали и фильмов еще не снимали, как и о многих его коллегах и товарищах. Известность к нему придет немного позже, в 60-х годах, когда он, закончив испытательные полеты, займется научной работой, напишет несколько книг и монографий, станет доктором технических наук, профессором, и будет назначен Королевым в Центр подготовки космонавтов на должность инструктора по пилотированию и управлению космическими аппаратами. Это ему после возвращения на землю скажет Юрий Гагарин: «Марк Лазаревич, все было в точности так, как вы мне расписали. Будто бы там уже побывали до меня».

Но по-настоящему широкая известность пришла к Галлаю, когда он занялся литературным трудом. Уже первая книжка «Записки летчика испытателя», изданная в 1960-м году, быстро стала «бестселлером». Потом была книжка «Испытано в небе» и много других, посвященных летчикам-испытателям.

Возможно, и мне, как и многим другим людям в нашей стране, фамилия Галлай ничего бы не сказала, если бы не рассказы моего отца об этом удивительном человеке. Дело в том, что папин брат несколько лет перед войной учился вместе с Марком Галлаем в Ленинградском институте гражданского воздушного флота, затем, не доучившись, ушел из него после второго курса, но дружеские отношения с Галлаем остались на всю жизнь. Был знаком с ним и мой отец, т.к. бывая в Москве, «пересекался» с ним дома у брата, а потому хорошо знал его необычную биографию. Они были ровесниками, папа тоже служил в авиации, и ему, конечно, было о чем поговорить с Галлаем.

В первых числах мая 1957-го года папа пришел с работы взволнованным, держа в руках газету, в которой был опубликовано постановление о награждении Галлая Золотой Звездой Героя Советского союза за мужество и героизм, проявленный при испытаниях летной техники. Это было за несколько месяцев до моей поездки в Москву, и я, конечно, не думал и не предполагал, что когда-нибудь смогу встретиться с этим человеком. Поэтому оказавшись с ним в одной машине, оробел и был крайне смущен этим фактом. Заметив мое состояние, Марк Лазаревич завел со мной какой-то разговор, расспрашивал меня, чем я увлекаюсь, шутил, стараясь всячески ободрить меня. «Несмотря на его героическую профессию, у него был абсолютно не героический внешний вид». Эта фраза многократно повторялась в различных статьях, в фильмах и телевизионных передачах, посвященных Галлаю, но именно такое впечатление производил этот интеллигентный, скромный и немного ироничный человек.

Мы колесили по Москве, время от времени выходили из машины, чтобы посмотреть новые колонны машин с участниками фестиваля, потом вновь садились в машину и ехали дальше. Было видно, что Галлай, как и мы, с большим интересом, не скрывая своих эмоций, наблюдал за тем, что происходило на улицах Москвы. Он, как и все москвичи, выстраивавшиеся вдоль следования машин, поднимал вверх руки, приветствуя участников фестиваля.

Марка Галлай

Уже в конце нашей поездки, когда стало ясно, что мы собираемся возвращаться домой, я решился сфотографировать Галлая. Мне хотелось снять его лицо покрупнее, но из-за его высокого роста сделать это «Любителем» было затруднительно, поэтому я дождался, когда он сел в машину на заднее сидение, и подошел к нему почти вплотную с аппаратом в руках, и тут услышал: «Вовик!!!» Уже в интонации, с которой было произнесено мое имя, было заключено явное осуждение моего планируемого поступка, а, когда я увидел, подняв голову от аппарата, поднятые брови и выражение лица моей тёти, то окончательно понял, что я явно совершаю что-то абсолютно бестактное и недопустимое в приличном обществе. Моя тетя была блюстительницей и бескомпромиссной ревнительницей правил приличия, пристойности и хорошего тона во всем. Поэтому я в испуге отпрянул от Галлая, так и не сделав этот исторический, по крайне мере для меня, снимок. Возможно, она была и права. Кому может понравиться, когда фотоаппарат подносят прямо к твоему носу. Только много позже я узнал, что настоящие фотокорреспонденты для получения хорошего снимка были способны и на такие поступки.

Я всю жизнь жалел, что не успел снять Марка Лазаревича в тот день, но недавно, путешествуя по просторам Интернета, я наткнулся на фотографию Галлая с точно таким же выражением лица, какое было у него в том момент, когда я навел на него свой «Любитель».

6. И вдруг вошел Кармен…

В те московские фестивальные дни случилось еще одно важное событие в моей жизни. Уличная часть фестиваля закончилась, и мои родственники, у которых я был в гостях, увезли меня на дачу в подмосковный писательский поселок, в котором, как оказалось, находилась дача Романа Кармена. К своим 14 годам я уже много чего слышал и знал об этом легендарном операторе-кинодокументалисте. Это объяснялось не моей какой-то особой любознательностью, а тем, что его имя часто звучало у нас дома. Мой отец, одессит, как и Кармен, несмотря на то что был младше его на 7 лет, в конце 20-х годов периодически встречался с ним в одной компании молодых и веселых одесситов, куда входило немало творческих людей, ставших впоследствии знаменитостями. Не уверен, что он был близко с ним знаком, но то, что личность Кармена и его творчество произвели большое впечатление на отца – это точно, и папа часто рассказывал мне о нем и его работах. Поэтому я уже был знаком с документальными фильмами, снятыми Карменом, особенно с хроникой событий Гражданской войны в Испании и Отечественной войны. Можно с уверенностью сказать, что Кармен за свою не очень долгую жизнь запечатлел на фото и кинопленке все значимые исторические события, как в СССР, так и в мире вообще.

Его небольшой, одноэтажный домик находился прямо за забором нашего дома, но мне и в голову не приходило, что я могу с ним когда-нибудь встретиться и, тем более, познакомиться, хотя с его младшим сыном Сашей я, а вернее он со мной, отношения установил быстро. Его тоже увезли из веселой фестивальной Москвы, и он также откровенно скучал на даче. Он был на два года старше, я ему был не очень интересен, т.к. мне было трудно поддерживать интересную ему в то время тему – отношения с девчонками, точнее с «чувихами» в его трактовке. Тем не менее, мы общались, ходили на местную тощую речку, в лес и катались на велосипедах, периодически встречая на дорожках поселка не вполне трезвых писателей-шестидесятников.

Однажды он сказал, что собирает значки и предложил мне пойти к нему домой посмотреть его коллекцию. Мы вошли в почти пустую длинную комнату с одним окном в сад, на трех остальных стенах которой на высоте глаз были развешаны в один ряд чёрно-белые фотографии, окантованные в простые черные деревянные рамки. Их на трех стенах было не менее полусотни. Многие из них я сразу узнал, это были фотографии, сделанные Романом Лазаревичем в разные годы в Испании, на фронтах ВОВ, на улицах Берлина в первых числах мая. Я просто прилип к полу. Я часто видел их в газетах, журналах, на экране, и вот они, те самые, прямо у меня перед носом. Все мое внимание было приковано к ним, я даже не стал рассматривать коробки со значками, которые Саша расставил на столе. Особенно произвели на меня фотографии, сделанные Карменом во время Отечественной войны прямо на передовой, во время боев. Вздыбленная от взрывов земля, солдаты, идущие в атаку, перепрыгивающие через окопы. Динамика и документальность события подчеркивалась некоторой смазанностью изображения и не идеальным фокусом.

Запомнилась фотография сдачи в плен генерал-фельдмаршала Фридриха Паулюса под Сталинградом. Разглядывая фотографии, сделанные Карменом во время проведения Нюрнбергского процесса, я вдруг вспомнил, как отец однажды рассказал мне забавную историю, которая случилась с Карменом во время пребывания его в начале мая 1945 года в Берлине. Тогда она мне показалась маловероятной, скорее похожей на байку. Якобы, во время штурма Берлина в распоряжение Кармена попал телефон, имевший связь с центром города, в частности с рейхсканцелярией, и у него возникла идея позвонить министру пропаганды Йозефу Геббельсу, и, что эта идея была в самом деле осуществлена. Поступок дерзкий, вполне соответствующий образу неутомимого и смелого человека, но был ли он тогда в самом деле осуществлен сказать было трудно.

И вот, теперь, спустя много лет, я нахожу в Интернете, что, в самом деле, эта идея Кармена была осуществлена.

«С помощью переводчика Виктора Боева советским офицерам удалось с помощью «Шнеллебюро», представившись жителем Берлина, которому надо переговорить с Геббельсом по важному и срочному делу, дозвониться до рейхсканцелярии. Их связали с кабинетом рейхсминистра пропаганды, после чего переводчик представился как русский офицер, который хочет переговорить с доктором Геббельсом. Боев поинтересовался у него, сколько ещё будут сопротивляться немецкие войска, на что немецкий министр ответил, что несколько месяцев. По словам Кармена, в конце разговора Боев отметил: «Имейте в виду, господин Геббельс, что мы вас найдём всюду, куда бы вы не убежали, а виселица для вас уже приготовлена». Через двое суток Геббельс застрелился; негативных последствий для участвующих в этом разговоре со стороны военного руководства этот розыгрыш не имел. Немецкий публицист Эрих Куби (Erich Kuby) приводит этот эпизод из воспоминаний Романа Кармена, но дополняет его ещё и свидетельством Виктора Боева, с которым он лично общался в Москве.

В голове у меня было полное смятение. Вдруг открылась дверь и в комнату вошел седой мужчина, среднего роста, суховатый, подтянутый, в светлых брюках и клетчатой рубашке, и я сразу же узнал его. Это был Роман Кармен. Ему в тот год было только пятьдесят, он был к тому времени уже трижды лауреат Сталинской премии, все остальные звания и звезды были еще впереди, но для меня это было совершенно неважно, передо мной появилась настоящая легенда, первый «небожитель», которого я увидел рядом с собой. Я застыл на месте.

Роман Кармен

«А я тебе значки с ВДНХ привез», – глуховатым голосом обратился Кармен к сыну – «мы снимали там сегодня весь день», – уточнил он и высыпал на стол пригоршню значков. (Через год в Москве, в специально построенном кинотеатре, будет показан первый панорамный фильм «Широка страна моя родная», снятый в тот год Карменом). Потом Кармен повернулся ко мне и на его немой вопрос Саша ответил, что это его знакомый пацан Вова. «Наверное, все же Володя», – уточнил Кармен и поздоровался со мной за руку. И все, на этом моя встреча с мастером закончилась, но помню я этот день до сих пор, потому что тогда во мне поселилась жгучая, тайная мысль, можно сказать мечта, о которой я никому не рассказывал и ей не делился, предполагая, что она вряд ли сможет осуществиться. Так оно и получилось. Не хочу, чтобы мой читатель посчитал этот эпизод моих записок, чем-то типа: «Кармен в моей жизни». Эта была просто случайная, очень короткая встреча, но, как часто бывает в детстве, приоткрывшая в жизни маленькую, но важную страничку.

В те пару недель, которые я провел в этом поселки, я познакомился и общался, конечно, и с другими ребятами, близкими мне по возрасту. Все они были из писательских или актерских семей. Раскованные, веселые, острые на язык, они еще не знали, что пройдет немного времени и многие из них станут настоящими звездами, известными и любимыми всей страной актерами, но в моей памяти они промелькнули, как искорки метеоритов, прочерчивающие яркий след на ночном небосклоне, с которыми больше никогда не увидишься. Ни с кем из них я больше никогда не встречался, если не считать образы, которые они создавали в кино и театре.

Не встречался я больше и с Сашей – Александром Романовичем Карменом, который после окончания МГИМО стал блестящим журналистом-международником, много лет проработавшим корреспондентом в странах Латинской Америки, чьи статьи и обзоры, печатавшиеся в «Комсомолке» и «Известиях», я старался не пропускать.

Прошло еще несколько лет, я продолжал фотографировать все тем же «Любителем» одноклассников в школе, в спортзале, на первомайской демонстрации, во время работы в совхозе в летние каникулы. Фотокружок по какой-то причине закрылся, и мне не с кем было обсудить качество снимков, а одобрения моих родителей мне было явно мало.

С робкими мыслями о возможной профессии фотожурналиста, которые посещали мою голову пришлось расстаться в один прекрасный весенний день 1959-го года, когда я увидел плакат на дверях Мухинского училища, с призывом участвовать в фотовыставке под названием «Мой город».

Седовласый пожилой человек с доброжелательным лицом долго и внимательно перебирал мои снимки, которые я принес. Потом открыл папку с фотографиями, отобранными им для выставки, и стал молча показывать их мне. Я и без его комментариев быстро понял разницу в качестве снимков. «Молодой человек, вы не расстраивайтесь, продолжайте работать, у вас все впереди», – сказал он мне, увидев огорчение на моем лице.

Но впереди у меня стояла необходимость выбора: куду поступать? В какой ВУЗ. В конце концов, я решил поступать в ЛЭТИ. Мечты о фотожурналистике были на время забыты.

7. «ЛЭТИ-Фильм» приглашает…

Самодельный плакат с приглашением желающих заниматься в студии кинолюбителей я заметил буквально же первого сентября во время оформления документов, получения студенческого билета и зачетки, все странички и строчки которой были еще пока девственно чистыми. Вообще, плакатов с приглашением студентов в различные кружки, семинары, спортивные секции и научные общества была масса. Особенно много было их на стене лестничной площадки первого этажа нового корпуса института, выходящего на Инструментальную улицу. Они налезали друг на друга, привлекая к себе каким-нибудь оригинальным шрифтом, цветом или забавными рисунками.

«Киностудия», отложилось у меня в голове, вернув меня опять к мыслям о фотографии и кино, но последующие события закрутили меня с такой силой, что вновь я подошел к этому же плакату только через год.

Первые три недели сентября мы провели на «картошке». Все отнеслись к этому с пониманием, никто не возражал, не ныл и не отлынивал от работы. В эти годы в сознании ленинградцев, да всех других жителей крупных городов СССР основательно укоренилась мысль о том, что только так можно решить продовольственную программу: работники совхозов или колхозов картофель и прочие овощи сажают, а убирают урожай студенты, рабочие заводов или сотрудники НИИ. Предполагалось, что пара недель, проведенные на свежем воздухе, никакой «погоды» в учебе или работе предприятий не сделают, на перекурах время теряется несравнимо больше, а польза колоссальная, при этом оплачивать уборку овощей не надо, заработную плату все равно работники получают на предприятии. О том, что убирать овощи можно каким-то другим образом, с помощью специальной техники многие, конечно, догадывались, но воспринимали как научную фантастику. Надо теперь признать, что нам все же удалось дожить до того, как «сказка стала былью».

За время, проведенное на «картошке», мы перезнакомились и даже успели подружиться.

По возвращению в Ленинград нас ждала новая «вводная»: выяснилось, что на первом курсе мы будем совмещать учебу с работой на производстве. Сейчас мало кто помнит об этом «гениальном» решении Хрущева, а многие даже посчитают это неправдой, выдумкой автора, спутавшего по старости лет производственную практику с реальной каждодневной работой на заводе по восемь часов в смену.

Нашу группу направили на завод «Электрик», расположенный рядом с институтом и выпускавший в то время сварочные генераторы и машины точечной сварки. Большинство ребят попали в механосборочные и электромонтажные цеха, работа в которых, хоть в какой-то степени могла быть полезна в освоении выбранной нами специальности, но я, который понятия не имел, что ждет меня впереди, единственный из всех по глупости и наивности протянул руку на предложение пойти работать станочником в механический цех, полагая, что мой школьный опыт работы токарем на уроках труда, будет мне полезен во время работы на заводе.

О своем выборе я пожалел очень скоро. В отличие от тех, кто работал на сборочных и электромонтажных участках, где режим работы был не таким строгим, а объем работ, исполняемых студентами, как бы «растворялся» в работе всего участка, станочник должен был стоять за своим станком все восемь часов и выполнять свой личный, хотя бы минимальный план, который нормировщик и бригадир стали требовать от меня уже через пару недель работы. И это, уже не говоря об оплате. «Монтажники» получали фиксированную оплату, а мы, станочники, были сдельщиками – «сколько наработал, столько и полопал». «Монтажники» могли позволить себе в течение рабочей смены полистать учебники и конспекты и даже прийти ко мне поболтать, а я этого не мог. Какие там конспекты: вокруг воют станки, все завалено заготовками, а я сам стою чумазый от кончиков пальцев до самых ушей. Каждый день восемь часов за станком, шесть часов лекций, плюс переезды между домом, заводом и институтом. И так шесть дней в неделю – тогда выходным днем было только воскресенье. Завод работал в две смены, и, соответственно, в две смены мы учились.

Вставал я около шести утра, т.к. первая смена на заводе начиналась в семь утра, но приходить на работу надо было заранее, чтобы получить чертежи, привезти заготовки, заточить резцы. Справедливости ради надо сказать, что мастер и другие работяги мне здорово помогали в первые месяцы. Учили с терпением, помогали осваивать азы профессии.

Смена кончалась в три, а занятия начинались в четыре часа, институт находился рядом, но надо было еще успеть смыть с себя грязь, поесть и полистать конспекты. Постоянный недосып и усталость после восьми часов работы за станком практически исключали возможность полноценно усваивать новый материал, особенно математику. Заканчивались наши занятия в одиннадцать – начале двенадцатого. Я возвращался в полночь. Все уже спали, но меня ждала сковородка с жареной картошкой и беспокойная ночь с плотно набитым животом и кошмарами во сне.

Следующая неделя начиналась в обратном порядке. С восьми утра у нас начинались лекции, а после занятий мы бежали на завод, опаздывать было нельзя. В такую неделю я возвращался домой еще позже, так как смена заканчивалась около полуночи и надо было еще успеть на последний трамвай.

Мои успехи за токарным станком были гораздо ощутимее, чем в учебе. К концу года мне стали давать уже достаточно сложные задания, и зарабатывать я стал больше, но дела в институте шли у меня из рук вон плохо, в первую зимнюю сессию я нахватал двоек. Двойки были вполне заслуженные. В школьной программе обычных школ 50-х годов никаких даже малейших намеков на элементы высшей математики, не присутствовало. «Квадратный трехчлен» и исследование функций в лучшем случае. Мы понятия не имели о производных с их таинственными «бесконечными» малыми приращениями, интегралах и дифференциалах. О дифференциале в автомашине на уроках автодела знали, а о дифференциальных уравнениях наша математичка нам ничего не рассказывала, очевидно полагая, что это информация только «для взрослых», как многое другое, что скрывали от нас в то время.

На домашнюю подготовку и выполнение заданий элементарно не хватало сил и времени, постоянно хотелось спать. Ночью продолжали сниться кошмары, в которых стружка, вылетавшая из-под резца, принимала форму интеграла с завитушками на краях.

Но все имеет свой конец. В конце июля 1961-года нас уволили и даже выплатили отпускные. Вместе с зарплатой это составило 141 рубль, вполне приличную сумму, которой хватило на первую самостоятельную, взрослую поездку на Черное море с нашей школьной компанией. Настроение омрачала только необходимость пересдавать математику в конце августа. Экзамен я пересдал на четверку, но потери при освоении курса математики, в понимании базовых основ других дисциплин, преподававшихся на первом курсе, были существенны и еще долго давали о себе знать на старших курсах. Так что, у меня свои счеты с Никитой Сергеевичем. Незадолго до начала занятий на втором курсе нам объявили, что наша работа на заводе закончилась, и мы переходим на обычный режим обучения.

Надо сказать, что плакат с приглашением заниматься в студии ЛЭТИ-Фильм не был полностью мною забот. Буквально в первый или на второй день работы на заводе «Электрик», когда я соскребал и оттирал грязь со старого токарно-револьверного станка, выделенного мне в цеху, рядом со мной произошло событие, которое можно было принять, как некий знак.

Около станка, находившегося за моей спиной, такого же древнего, как и мой, за которым стоял парнишка примерно моих лет, внезапно появилась группа людей: один с лампой-переноской, второй с небольшой любительской кинокамерой, и третий, у которого в руках, на плече, и на шее висело несколько явно профессиональных фотоаппаратов. Я, конечно, бросил отмывать станок, повернулся и стал наблюдать процесс подготовки киносъемки. Он был не очень замысловатый. Мужик с переноской включил свет, оператор подкрутил на аппарате пружину подачи пленки, и дал команду парнишке запустить станок и начать обрабатывать деталь, а сам, застрекотав камерой, снял сначала общий план со станком, а затем, поменяв на турели объектив, и крупный план с резцом и стружкой из-под него. Но главным был явно третий человек с несколькими фотоаппаратами на груди, который командовал всем процессом. Фотокорреспондент сделал с десяток кадров, после чего съёмка закончилась, и «киношники» ушли. Можно было предположить, что это был явной «постановочный» сюжет, и я даже не уверен, что в аппарате была заряжена пленка, а на станке стояла настоящая деталь. На мой вопрос, что это было, парнишка ответил, что двое – это заводские кинолюбители, а кто третий, он не знает. То, что на заводе есть своя студия кинолюбителей, отложилось в моей памяти, но ненадолго, «свинцовые» будни работы и учебы затмили всё.

Прошел год и у нас дома появился увесистый том объемом 800 страниц, что-то типа альманаха, под названием «День мира», в котором были запечатлены события, произошедшие во всем мире в течение одного дня: 27-го сентября 1960-го года, ровно с полуночи до полуночи.

Первая подобная книга вышла 25 лет назад и была построена точно по такому же принципу: события и обычная жизнь людей во всех странах мира 27 сентября 1935 года. Идея её создания принадлежала А.М. Горькому. Вот что он предложил в своей заключительной речи на I Всесоюзном съезде советских писателей 1 сентября 1934 года:

«…Нужно взять будничный день таким, как его отразила мировая пресса на своих страницах. Нужно показать весь пестрый хаос современной жизни в Париже и Гренобле, в Лондоне и Шанхае, в Сан-Франциско, Женеве, Риме, Дублине и т.д., и т.д., в городах, деревнях, на воде и на суше. Нужно дать праздники богатых и самоубийства бедных, заседания академий, учёных обществ и отражённые хроникой газет факты дикой безграмотности, суеверий, преступлений, факты утончённости рафинированной культуры, стачки рабочих, анекдоты и будничные драмы – наглые крики роскоши, подвиги мошенников, ложь политических вождей – нужно дать обыкновенный, будничный день со всей безумной, фантастической пестротой его явлений… В общем же нужно показать «художественное» творчество истории в течение одного какого-то дня. Никто никогда не делал этого, а следует сделать!»

Гениальная идея. День выбрали произвольно – 27 сентября 1935 г. (пятница). Возглавил проект, вместе с великим пролетарским писателем, самый известный советский журналист тех лет, писатель и общественный деятель М. Кольцов.

Книга вышла в 1937 году, спустя год после смерти Горького. Сейчас трудно и невозможно узнать, в какой мере её содержание соответствовало задумке Алексея Максимовича, был бы он согласен с подачей материала, с комментариями к фотографиям, с односторонней трактовкой всех событий.

Выбор и оценка событий, происходивших в мире, в полной мере соответствовали политической атмосфере конца 30-х годов в СССР. Даже Горький, проживи он еще несколько лет, не смог был повлиять на идеологическую окраску подачи материалов.

Из оглавления. «Англия на распутье», «Польша во тьме», «Фашистская Германия – очаг войны», «Литва в опасности», «Латвия в полосе шторма», «Эстония под угрозой», «Румыния в нужде», «Смутный день Греции», «Безработная Голландия», «Испания перед боем», «Нищая Португалия». В Азии тоже ничего хорошего: «Тайфун в Японии», «Порабощенная Корея», «Окровавленный Китай», «Скованная Индонезия», «Беспокойный день Сирии», «Африка стонет под гнетом колониализма», «Латинская Америка бурлит».

В самом деле, эта книга как машина времени возвращает нас в то время и, просматривая её, появляется детско-наивное желание что-то там подкрутить, подрегулировать, и спасти мир от приближающейся неминуемой катастрофы.

Вернемся к книге «День мира», изданной через 25 лет под редакцией Алексея Аджубея, Главного редактора газеты «Известия», и построенной по такому же принципу. Очевидно, как исключение, в начале книги была помещена глава о Юрии Гагарине, совершившим в апреле следующего, 1961 года, первый полет в космос, поставивший «на уши» весь мир, не говоря уж про страну. Не могу и я забыть этот день.

Погода 12 апреля в Ленинграде была теплая, припекало солнце, снег на газоне давно стаял и многие рабочие, в том числе и я, расположились на траве газона перед цехом. Вдруг из ворот цеха выбежал цеховой подсобник с прозвищем «обалдуй» и, размахивая руками побежал в нашу сторону, крича вовсе горло: «Гаганова в космос запустили на ракете!» Выбежали и другие рабочие, подтвердив, что только что по радио сообщили о запуске в космос майора Юрия Гагарина. Наш «обалдуй» перепутал Гагарина с передовой ткачихой Гагановой, гремевшей в те годы по всей стране. После этого все работяги вскочили с травы, начали тоже что-то кричать, размахивать руками и, очевидно, от избытка чувств поймали «обалдуя» и стали его качать, подбрасывая все выше и выше, т.к. толпа желающих покачать несчастного парня все прибывала и прибывала. Такого проявления чувств от своих, как правило, немногословных и сдержанных на эмоции коллег я больше никогда не видел, если только не вспомнить один день, когда в обеденный перерыв в красном уголке цеха была организована встреча с легендарным и любимым всеми без исключений ленинградцами футбольным комментатором Виктором Сергеевичем Набутовым. Надо было видеть лица рабочих, с неподдельным обожанием слушающих рассказы Набутова о себе, футболе, войне, о поездках по всему миру, которые он пересыпал своими неповторимыми фирменными байками и шутками. Вот когда надо был снимать, снимать и снимать. В этот день ни один станочник дневной план так и не выполнил, обед затянулся часа на два, но начальник цеха ни слова упрека не высказал.

В остальном, в книге был опять такой же тенденциозный подход в оценке и выборе событий политической и общественной жизни капиталистических стран, неизменно оптимистично-превосходные оценки и комментарии достижений СССР и стран соцлагеря.

Конечно, это я сейчас стал такой умный, когда, перелистывая эту книгу, читая статьи и подписи к фотографиям, и перематывая ленту событий в мире за последние 60 лет, стал понимать, насколько были далеки от реальности, истины и правды журналисты тех лет.

Тогда я просто и достаточно равнодушно листал книгу, т.к. фотографии и текст под ними мало отличались от содержания тогдашних газет и журналов, пока не наткнулся на развороте 202 и 203 страниц на фотографию того парнишки за соседним со мной токарным станком, которого снимал заводской кинолюбитель на 8-ми миллиметровую кинокамеру, а их обоих фотографировал профессиональный фотокорреспондент. Вот оказывается для какого издания была сделана эта фотография, которая, хочешь не хочешь, вошла в историю. А я был в метре от этой истории, как, вообще, все мы бываем близки к историческим событиям, часто даже не осознавая этого. Вот эта фотография и подпись под ней.

8. «Мы снимали…»

Было, конечно, неожиданно увидеть этот кадр, этого парнишку, и кинолюбителя с кинокамерой, но к тому времени я уже был членом «ЛЭТИ-Фильма» и с нескрываемой иронией относился к 8-ми миллиметровым кинолюбителям, как и все остальные члены нашего клуба. Мы снимали только на 35-ти или на худой конец на 16-ти миллиметровой пленке.

«Мы снимали…», это слишком громко сказано. Когда осенью 1961-го года, уже на втором курсе, после очередной «картошки» я появился в помещении студии, размещавшейся в то время в двух небольших комнатках на лестничной площадке третьего этажа нового корпуса, мыслей о съёмках в голове, конечно, еще не было. Никакого формального приема в студию я не проходил.

«Фотографией занимался?»
«Да», – ответил я
«О. это хорошо! А кино любительское снимал когда-нибудь?»
«Нет, не снимал»
«О, вот это тоже очень хорошо!» – с характерным хохотком и ироний в голосе прокомментировал мои ответы плотный парень с ежиком на голове и почти постоянной улыбкой на лице. Это был Виктор Жагулло, но все его называли Вик.

Постепенно я познакомился и с остальным студийцами, которые уже не один год работали в ЛЭТИ-Фильме, и были авторами нескольких фильмов, о которых в 1960-м году писала институтская газета «Электрик». В заметке «Показывает – ЛЭТИ-Фильм» студентка В. Попова давала подробный, почти профессиональный критический разбор нескольких фильмов, показанных на просмотре, устроенном в институте.

«Петр Мостовой во вступительном слове сказал, что показанные фильмы являются иллюстрацией той работы, которую проделал коллектив по освоению новой аппаратуры, что главное было в достижении умения пользоваться светом. Такой иллюстрацией, пожалуй, и является первый из показанных черно-белый фильм, но на мой взгляд среди кадров есть слишком контрастные. Да и сюжет не отличается большой выдумкой».

О втором, уже цветном фильме, посвященном жизни в спортивном лагере, В. Попова отзывается уже более благожелательно, но и тут находит недостатки, связанные с неудачным, по её мнению, монтажом кадров тушения пожара в лесу. «По-моему, самое слабое место – тушение огня в лесу. Если уж авторам так хотелось показать, как «обрадованные» ребята борются с огнем, то вовсе не обязательно было объективу перескакивать с предмета на предмет. Ведь можно было показать какой-то небольшой эпизод борьбы с огнем, что дало бы уже достаточное представление о проделанной работе».

Больше всего автору рецензии понравился третий фильм о пионерском лагере. Она высоко оценивает отличные цвета фильма, хорошо поставленный свет, удачные сцены с играми ребят в лесу, профессиональную работу кинооператора. Но все же как настоящий критик и в этом фильме находит недостатки.

«Но есть некоторые не совсем удачные моменты. Взять, например, несколько раз повторяющийся кадр с горном. Мысль вашу в данном случае я кажется понимаю, но можно было бы показать девочку с разных точек, а то создается впечатление, что прокручивается один и то же кадр – это надоедает».

Ну, что, это был нормальный критический разбор, абсолютно не исключаю, что для этого были все основания, хотя я сам эти фильмы так и не смог посмотреть. Их авторы отмахивались от моих просьб посмотреть эти фильм: «Брось Володя, ничего интересного, типично заказные фильмы, это пройденный этап, надо двигаться вперед, да и негде показывать». Показывать и в самом деле было негде. Комнатки маленькие, без экрана, а для показа надо было тащить тяжелый проекционный аппарат в какую-нибудь свободную аудиторию.

9. «В начале были Мостовой»

Я обратил внимание, что в той заметке упоминался Петр Мостовой, чьё имя и фамилию я уже не раз слышал в разговорах ребят, когда мы собирались в студии. Говорилось о нем всегда с неизменным пиететом и явным признанием его как лидера.

В 1960-м году Петр уже закончил ЛЭТИ и начал работать в НИИ, но общаться со студийцами не прекратил, и на студии время от времени появлялся. Общался он, главным образом, со Славой Савенко, Германом Разумовым, Виктором Жагулло, Борисом Гинзбургом и еще Никитой Неудачиным. С ними ему было о чем поговорить и что обсудить. Тогда уже всем было известно о его твердых планах уйти из НИИ и поступить на работу на какую-нибудь ленинградскую студию. Думаю, что подобная устремленность и уверенность в своих силах, отразилась и на его собеседниках, многие из которых впоследствии тоже, как и он, связали свою жизнь с кино.

Как мне потом стало понятно, Петя Мостовой был одним из организаторов любительской киностудии ЛЭТИ-Фильм в конце 50-х годов. Наверное, она бы не появилось, если бы не страстная, еще со школы, увлеченность Петра фотографией и потаенное желание поступить во ВГИК, стать кинооператором и посвятить этому всю свою жизнь. Осуществить эту мечту в начале 50-х годов ему не удалось, для поступления во ВГИК в те времена надо было иметь идеальные анкетные данные. Поступил в ЛЭТИ, занимался художественной самодеятельностью, играл на скрипке и, как часто бывает, дело решил случай: студенты из ГДР подарили институту 8-миллиметровую любительскую кинокамеру. И тут, как говорится, звезды сошлись: способности, мечта, кинокамера и такие же одержимые кино друзья-приятели

Одним из них был Рубен Сейсян, входивший в группу студентов, увлекавшихся современной поэзией и живописью, в том числе и подпольной, как сейчас говорят «андеграундом» Эти авторы со временем стали знаменитыми на весь мир художниками. Рубен и сам был способным художником, оформлявшим студенческую стенгазету, институтские вечера и спектакли не только в ЛЭТИ, но и на других сценических площадках.

(Рубен Павлович Сейсян – в настоящее время заведующий кафедрой твердотельной электроники, доктор физико-математических наук, профессор, заведующий лабораторией функциональной физической микроэлектроники ФТИ им. А.И. Иоффе).

В своих воспоминаниях о студенческой жизни ЛЭТИ второй половины 50-х годов и первых шагах ЛЭТИ-Фильм’а, опубликованных в альманахе «Аптекарский остров» (СПб, Издательство СПбГЭТУ «ЛЭТИ», №1 за 2003 год), он писал:

Так уж случилось, что мы, вместе с Володей Марамзиным, получили временную возможность распоряжаться и пользоваться как выставочным залом небольшим, но очень удобным помещением. Это был тогда еще не до конца подготовленный для заседаний ученого совета Малый актовый зал в «Ректорском коридоре» только что выстроенного нового корпуса ЛЭТИ на Инструментальной улице. Такую привилегию нам предоставил сам ректор ЛЭТИ профессор Николай Петрович Богородицкий, слывший большим любителем живописи и меценатом. Все, кто побывал у него в кабинете хотя бы раз, легко могли утвердиться в этом мнении, разглядывая подлинники Васнецова и еще какого-то «малого голландца». Согласитесь, это было не вполне обычно для чиновника высокого уровня «социалистической» эпохи. Николай Петрович (НП) запомнился мне немного стеснительным, несмотря на свое положение, и весьма демократичным человеком. Мне он внушал искреннюю симпатию, и хочется помянуть его добрым словом.

НП и на самом деле с большим интересом относился к живописи, равно как и к другим предметам высокого искусства. Поэтому, после того как мы отличились, организовав небольшую, но ёмкую выставку открыток и репродукций нескольких советских художников, выдвинутых на Ленинскую премию (среди них были замечательные художники: Кончаловский, Машков, Сарьян, П. Кузнецов и др.), мы прочно вошли в доверие к НП».

Это доверие к увлеченным живописью студентам у НП сохранилось даже после того, как они, не согласовав ни с кем из руководства ЛЭТИ и, тем более, с парткомом, устроили в Малом зале выставку живописи того самого андеграунда, официально никем не признанного, и чуть не вылетели из-за этого из института. Очевидно, эта симпатия НП к увлеченным и талантливым ребятам не только спасла их от отчисления, но помогла и в организации студенческой киностудии, когда эти же ребята, заполучили 8-миллиметровую любительскую кинокамеру, подаренную студентами из ГДР, и «заболели» новой идеей.

Зимой 59-го Петру Мостовому при содействии комитета ВЛКСМ удалось увлечь дирекцию фантастическими планами. Николай Петрович сказал главбуху: «Дайте Вы им сто рублей на пленку». Это было начало. Во время празднования 1-го мая мы с Петром снимаем материал, послуживший основой первого киновыпуска «ЛЭТИ».
Сами же озвучивали (звукооператор – Л. Цхварадзе, музыкальная подборка Оси Райски, текст в тесных комнатках студенческого радиоцентра читают Вадим Калашников и Валерия Сущева*). Первый общественный просмотр и первый успех.

Затем демонстрируем на семинаре кинолюбителей в Доме кино. Неожиданно фильм понравился ведущему семинар известному кинорежиссеру Григорию Рошалю. Особенно начало, когда на весь кадр полощется белье и, шлепая по лужам, из-под него выбегают дети. «Белье – это событие», – говорит Рошаль. И добавляет: «Глаз есть! Снимать будете». Эта оценка нас окрылила…

Вскоре образовалась группа студентов, горящих желанием делать кино своими руками. Здесь Игорь Прокопович, Ирина Кузьминская, Вадим Антонов, Женя Горчаков… Леночка Зискинд. Мы изучали с упоением Эйзенштейна, искусство монтажа и ракурсы кадров его осуществленных и не осуществленных фильмов, вызывавших восторг… Думаем о «настоящем» кино. Пусть даже короткометражном. Возникает идея чего-то вроде «Неотправленного письма» Калатозова и Урусевского, появившегося позже. Идем с Петром к Илье Авербаху и его жене, со звучным именем Эйба, уговаривать написать сценарий. Работа над сценарием затянулась в бесконечность, а кнопочка затвора портативной кинокамеры жгла пальцы. Мы не могли простаивать без дела. Наше воображение захватила идея рекламной короткометражки.

В эти времена уже очень популярны были пародии на детективы. В нашей задумке развитие сюжета не должно было выходить за рамки классического детектива. Никаких шуточек. Шпион обыгрывает и уничтожает другого шпиона. Но на него находится супершпион. А супершпиона уже побеждает ультрасупершпионка, окончательно похитившая таинственный пакет, сброшенный с вертолета, вокруг которого всё действие и раскручивалось. И вот эта «ультра», заперев на все замки квартиру и, укрывшись в ванной, вскрывает пакет, ссыпает в воду порошок и с восторгом на лице тонет в образовавшейся пене. Вот каков пенный порошок для ванны, производимый ленинградской фирмой «Невская косметика»!

Но, заключительные кадры! Здесь я впервые поверил в «киношное» режиссерское призвание Петра. Ультрасупершпионка, прежде чем утонуть в пене, естественно, должна была раздеться. Полностью. Но когда оставались самые последние детали туалета, её остановило смущение. Пленка была близка к концу. И тут Петр неожиданно выхватывает из моих рук кинокамеру и вопит истошным голосом: «Снима-а-ай!». Испуг сделал дело. Буквально сорвав с себя всё, что оставалось, «актриса» благополучно провалилась в пену

Петр Мостовой вскоре с головой ушел в кино. Он стал известным профессионалом. Сперва «Живая вода», блестяще снятая белой ночью с катера, идущего по каналам Петербурга. Потом, «Взгляните на лицо», снятое скрытой камерой у Леонардо-да-Винчиевской «Мадонны Литта». Потом «Урок литературы», для которого Петр месяц провел на уроках одной из средних школ Питера. Международные премии (среди которых Серебряный голубь в Каннах), слава. Эти первые известные фильмы Петр делал вместе П. Коганом. Но прежде был «ЛЭТИ-Фильм.

Когда Петр решил стать профессиональным «киношником», он пришел уговаривать меня всё бросить и пойти с ним, но я был уже с головой в научных проблемах».

*(Удивительно, насколько тесен мир. В конце 60-х годов судьба свела меня с Валерией Павловной Сущевой, которая работала с моей мамой в «ящике», расположенном в старинном здании на набережной Фонтанки, но мне не пришло в голову расспросить об увлечениях её молодости, а сама она мне ничего не рассказывала).

Итак, инициатива снизу, исходившая от Петра Мостового и его друзей, нашла поддержку сверху. Более того, руководством ЛЭТИ был выделен куратор студии, преподаватель кафедры электропривода Юрий Борисович Бывалькевич, который согласился стать руководителем студии на общественных началах. Он оказался прекрасным, интеллигентным и образованным человеком, корректным и уважительным в общении со студийцами, настойчивым в институтских верхах при пробивании финансирования покупки киноаппаратуры, необходимой для работы студии, и помещений для её размещения. Благодаря ему уже очень скоро в студии появилось несколько 16-ти миллиметровых кинокамер, а чуть позже и профессиональная репортерская 35-ти миллиметровая камера КонВас, названная по имени её конструктора Константина Васильева.

10. «Взгляните на лицо»

В этом месте я отвлекусь от своего повествования и хочу рассказать о Петре Мостовом более подробно, т.к. он не только был одним из основателей студии, ставший в последствие известным кинорежиссером, но человеком, доказавшим своим примером, что любые мечты достижимы.

Как рассказать о человеке, с которым не был знаком и никогда не общался? Воспользоваться воспоминаниями его однокашников, друзей и коллег? Но их крайне мало. К счастью, оказалось, что лучше всего, полнее и правдивее, чем любые воспоминания, рассказал о себе он сам, сняв фильм под названием «Красный шарф».

Еще только задумывая его, он писал в своем обращении к будущим зрителям:
«Почти всю свою жизнь я снимал фильмы. Их героями были реальные люди. И я думал, что снимаю фильмы о чужих жизнях. А оказалось – о своей. Вот об этой «своей» жизни я и хочу рассказать. Мой новый фильм называется «Автопортрет. Жизнь среди абсурда» (это было предварительное, рабочее название фильма). В фильме не будет ничего выдуманного. Все, что вы увидите – чистая правда. Это рассказ режиссера, начинавшего свою деятельность в кино еще во времена коммунистической власти в Советском Союзе, автора десятков документальных фильмов, которые вошли в историю мирового кино. Но фильм, который предполагается создать, – не обзор творчества, не история создания фильмов и не жизнеописание. Это история поколения, отраженная в судьбе одного человека. Сегодня многое из того, что происходило тогда со мной (а на самом деле – не только со мной, а со всеми, втянутыми в водоворот советской Леты), может показаться нелепым, смешным и абсурдным. Но тогда эти события были более чем драматичными и могли сломать жизнь навсегда – и ломали, крошили, вытравляли…

Зритель сможет увидеть вблизи, как действовала советская тоталитарная машина – на примере одной судьбы: интеллигента, не диссидента, не борца с режимом, человека искусства, далекого от политики и общественных страстей. Однако и его, вопреки его воле и собственному осознанию происходящего, затягивает в воронку всепоглощающего Абсурда».

Фильм «Красный шарф» был снят и впервые показан в Израиле в 2020-м году, когда Петру Михайловичу Мостового исполнилось 82 года. Солидный возраст, большая жизнь, почти 60 лет из которой было отдано творчеству, любимой работе.
Вот, что написал об этом фильме друг и сокурсник Мостового по учебе в ЛЭТИ Александр Берман:

«В СССР Петр Мостовой создал более 40 фильмов, среди которых такие шедевры документального кино, как «Живая вода», «Взгляните на лицо», «Маринино житье», «Всего три урока», «Свидание», «Военной музыки оркестр», «Одна из многих блуждающих звезд», «Жизнь прекрасна». Многие его картины стали классикой мирового кино и получили много международных призов.
Кинорежиссер Петр Мостовой имеет свой авторский «почерк». Он умеет увидеть художественную ценность в том, мимо чего мы проходим, не глядя на это. Языком кино он помогает нам увидеть по-новому шедевры искусства, красоту природы и лицо счастливого человека, понять значимость различных событий и поступков. «Красный шарф» – это автобиография Петра Мостового, запечатленная в кино мастером своего дела. Речь в фильме идет не только о жизни Петра Мостового, но о судьбе послевоенного поколения советских людей, которые имели счастье родиться в Советском Союзе с тем или другим талантом, но не могли или не хотели приспособиться к требованию советской власти говорить то, что было положено говорить, а не то, что думаешь».

Думаю, что автор не совсем точен в последнем утверждении, т.к., талант и бескомпромиссность Петра Мостового, как и многих других известных советских кинорежиссеров, несмотря на всяческие препоны и ограничения, вопреки окружавшему их абсурду навязываемых требований, позволяли в конечном итоге высказывать им в своих фильмах свою точку зрения, свое видение окружающего мира.

Пересказывать содержание фильма – неблагодарное дело, тем более что снят он с юмором, определенной долей самоиронии, с ненавязчивой режиссерской стилистикой, с которой были сняты все остальные фильмы Мостового, особенно его первые картины.

Поэтому могу только настоятельно посоветовать моему читателю посмотреть фильм «Красный шарф», который выложен в Интернете в свободном доступе.
В конце 50-х годов, в период так называемой хрущевской «оттепели» в СССР вышел целый ряд фильмов, которые поразили советского непритязательного зрителя, воспитанного, условно говоря, на «Чапаеве» и «Кубанских казаках», совершенно новым киноязыком, глубиной, искренностью и честностью отображения души и характера простого человека. Знаю по себе, что такие фильмы, как «Сорок первый», «Шинель», «Баллада и солдате», «Судьба человека», «Летят журавли» и др. оставляли сильное впечатление, меняли взгляд на многие ранее привычные события и устоявшиеся взгляды в советском обществе. Ну, а те, кто хоть в какой-то степени мог оценить совершенно новые режиссерские подходы и операторские приемы, использованные при создании этих фильмов, убеждались к своему удивлению и восторгу, что в СССР рождается совершенно новое кино. Из воспоминаний Александра Бермана:

«После выхода фильма «Летят журавли», в который Петр безоговорочно влюбился, он решил, что будет снимать кино. Окончив все-таки институт, Петр поехал поступать во ВГИК в мастерскую Михаила Ильича Ромма. Он сдал все экзамены и получил проходной балл, но… его не взяли. Оказалось, что одинаковый проходной балл набрали два человека – евреи по национальности, а могли из-за процентной нормы, которая тогда существовала, взять только одного… Повод отказать нашли: – Вы еще не работали, молодой человек. Только закончили институт, а уже хотите в другой? – сказали ему в комиссии, возвращая документы».

Петр вернулся в Ленинград, начал работать в ИРПА (Институт радиовещательного приема и акустики), но о своей мечте не забыл. Два лета Петр Мостовой с другом Геннадием Кравцовым снимали фильм о белых ночах в Ленинграде. Чья это была идея, как они смогли организовать съёмки, на какие средства приобретались кинопленка и аппаратура, где обрабатывали пленку, как выкраивали время для съемок? Возможно, помощь в съемках им оказывал Ленинградский клуб кинолюбителей, от имени которого фильм был представлен на Третьем Всесоюзном смотре любительских фильмов в 1965 году, но подробностей о создании картины ни в каких публикациях найти не удалось. Надеюсь, что об этом расскажет сам Петр Михайлович в книге о своей жизни, над которой он работает.

Фильм получился замечательный. Он тоже выложен в Интернете и доступен к просмотру.

В начале 60-х годов это была, возможно, первая подобная лирическая зарисовка о Ленинграде в период белых ночей, о Ленинграде непарадном, почти без исторических памятников, дворцов и зданий, без отсылок к «колыбели революции». Только черно-белые контрастные кадры, подчеркивающие будничные, рабочие заботы города. Работяги – буксиры, проводящие баржи по Неве через разведенные мосты, работяги – трамваи, перевозящие грузы, работяги-люди, ремонтирующие ночью рельсы и провода контактной сети. Черно-белая строгая графика ферм мостов, стрел подъёмных кранов и узоров чугунных оград. И почти в каждом кадре присутствует Нева – полноводная, задумчивая, непрерывно, как время, текущая через века и годы мимо гранита набережных и сменяющих друг друга поколений. Во многих кадрах с изображением невских набережных, силуэтов портовых кранов и брандмауэров домов в старых питерских кварталах угадываются гравюры и рисунки Петербурга Мстислава Добужинского. Такой же таинственный и призрачный в предрассветные утренние часы город. Та же тишина, спокойствие и грусть.

На одном из кадров в объектив камеры попадает Владимирская площадь. На общем виде, снятом, скорее всего, с колокольни Собора Владимирской иконы Божьей матери, представлен перекресток Владимирского и Загородного проспекта, сверкающего мокрым асфальтом почти на всю свою длину, уходящего далеко вперед к Витебскому вокзалу. А в самом его начале стоит скромное трехэтажное здание дома Дельвига. В этом доме, построенном в 1813-м году для купца Тычинкина, несколько лет, с 1829 по 1831-й год, жил русский поэт Антон Антонович Дельвиг, издававший в те годы «Литературную газету». В этом доме бывали Пушкин, Жуковский, Одоевский, Плетнев. Дом ни разу не перестраивался, уцелел во всех войнах, но мог быть снесен в начале 80-х годов прошлого столетия в ходе подготовки строительства станции метро «Достоевская», если бы не массовые акции протестов ленинградцев в защиту исторического памятника.

В результате, метростроевцы нашли решение, позволившее сохранить здание на своем месте, но от строительства через несколько лет вплотную с ним громадного здания бизнес-центра, уже никто дом Дельвига защитить не смог. Теперь увидеть Владимирскую площадь в первозданном виде можно только на кадрах фильма Мостового и Кудрявцева.

Кадр из фильма «Живая вода»

Но белая ночь коротка, и вот уже «одна заря сменить другую, спешит, дав ночи полчаса». Над Невой встает солнце, сводятся пролеты мостов, по набережным гуляют выпускники школ. В стеклах домов отражаются лучи утреннего солнца, звенит будильник, начинается новый рабочий день города. Эта картина стала признанием в любви авторов к городу и к его простым людям. Подобное уважительное отношение к обычному человеку, искренний интерес к его жизни и к его проблемам будет прослеживаться впоследствии во всех фильмах Петра Мостового

На Третьем Фестивале любительских фильмов в Москве в 1965-м году 11-минутная картина «Живая вода» получила первую премию.

А затем престижные премии за этот фильм были получены на Международных фестивалях любительских фильмов в Каннах (Франция), в Скопле (Югославия), в Гиоре (Венгрия). Это было несомненное признание профессиональности и талантливости его авторов. Но даже этот успех не давал пропуска в большое кино, надо было начинать с самых низов. Однажды Петр подкараулил у дверей Ленинградской студии документальных фильмов её директора и уговорил посмотреть картину. Валерий Михайлович Соловцев фильм посмотрел и сразу же после просмотра согласился принять начинающего документалиста на студию, но на самую низшую должность – ассистента оператора. Это было 6 января 1966 года

Теперь Петр Мостовой окончательно решил не возвращаться в научно-исследовательский институт.

«В январе 1966 года я уволился из Научно-исследовательского института и был принят на Ленинградскую студию кинохроники «исполняющим обязанности ассистента оператора»: заряжать кассеты и носить тяжелый деревянный штатив. Ниже этой должности на студии ничего не было. <> Но пробыл я на ней недолго. Уже через несколько месяцев я как оператор снимал свою первую картину.

Режиссера, который предложил мне снимать с ним фильм, звали Павел Коган. Мы познакомились, когда он увидел мою «Живую воду». Оказалось, что наши взгляды на то, какое надо делать кино, совпадают.
В те годы советские документалисты воспевали трудовые подвиги рабочих, успехи ученых, достижения космонавтики. Это была как бы кинематографическая доска почета. Мы же с Павлом хотели делать совсем другое кино: увидеть через глазок кинокамеры обыкновенных людей – такими, какими они были в жизни.

Фильм нам предстояло снимать в Эрмитаже. Здесь всегда толпы. Но мы хотели увидеть людей. Различить среди толп лица. Вглядеться в них.

Идея, ее предложил Сергей Соловьев, заключалась в том, чтобы увидеть, как люди смотрят на картину Леонардо да Винчи «Мадонна Литта». Запечатлеть момент их встречи с искусством.

В зале Эрмитажа с окнами на Неву, в полутора метрах от стены, боком к окнам, располагалась деревянная стойка. На ней, под стеклом, висела картина Леонардо да Винчи «Мадонна Литта».

В этом месте хочу прерваться и вкратце рассказать, как эта идея пришла в голову Сергею Соловьеву. Об этом он сам рассказывал на одной из встреч со своими студентами. Рассказывал в присущей только ему манере: неторопливо, с иронией, мягким юмором, вспоминая на ходу какие-то детали, оставляя себя в тени событий, участником которых был. Учась в начале 60-х годов на первом курсе ВГИК‘а в мастерской М. Ромма, он услышал от мастера совет: искать сюжет для своих будущих работ самостоятельно, приглядываясь к окружающей жизни. «Ну, а куда я, 17-ти летний пацан, мог приглядываться? Я еще мало чего понимал в жизни», – рассказывал Соловьев. «Как-то раз, приехав в очередной раз домой, в Ленинград -продолжал режиссер – я пошел в Эрмитаж, но не потому, что я был его фанатом, а потому что там работала одна девушка, которая мне очень нравилась».

Девушка была занята, и Соловьев стал бродить по музею и вошел в зал с окнами на Неву, в котором в полутора метрах от стены, боком к окнам, располагалась деревянная стойка. На ней, под стеклом, висела картина Леонардо да Винчи «Мадонна Литта». В отличие от остальных картин, которые в Эрмитаже висят на стенах, она была размещена на стенде, как бы по середине зала, и если лица посетителей, рассматривающих картины на стенах, как правило не видны, то в данном случае их лица, отражающие эмоции и переживания человека при встрече с мадонной были, как говорится, на лицо. Идея запечатлеть эти лица на пленке пришла мгновенно.

«Уже на следующий день, вернувшись в Москву, я вручил сценарий, занявший два тетрадных листка, Михаилу Ильичу. Он быстро пробежал их глазами и сказал: «Нормально, можно снимать». – «А деньги?» – спросил Соловьев. – «Какие деньги могут быть на первом курсе – ответил мастер. – Езжайте в Ленинград на студию документальных фильмов, там есть молодые и способные ребята, а директору я напишу записку».

Соловьев поехал на студию, договорился с её директором, увлек своей идеей режиссера Павла Когана, а затем и директора Эрмитажа Бориса Пиотровского. Вместе с Мостовым, которого пригласил для работы над этим фильмом Коган, был найден технический прием, позволяющий снимать лица людей, не отвлекая и не пугая их присутствием аппарата.

«Чтобы киносъемка не смущала посетителей музея, чтобы они вели себя у картины естественно, решили снимать скрытой камерой. Для этого между стойкой и стеной была протянута обыкновенная матерчатая штора.

Снимать обычной камерой, которая использовалась для документальных съемок, было невозможно – она шумела как трактор. Поэтому за шторой я предложил установить на штативе громоздкую, но почти бесшумную камеру «Дружба». На студии такой камеры не было, но я настоял, и камера нашлась на Ленинградском телевидении. Этот случай с моими «непомерными» запросами – «только пришел на студию и уже требует» – положил начало злословию и насмешкам среди студийных старожилов по поводу моей наглости и полного, как они считали, операторского неумения. Но я был неумолим: камеру привезли в Эрмитаж и установили за шторой. Наступил первый съемочный день, я занял место у камеры. Справа от камеры прятался за шторой Павел Коган. Со стороны, для посетителей был виден только тубус объектива, выглядывающий из шторы.

С этого момента, целыми днями, от открытия и до закрытия музея, прильнув к видоискателю камеры, я ловил лица…

Передо мной бесконечной вереницей проходили посетители Эрмитажа – мужчины, женщины, дети – череда одухотворенных, отрешенных, недоуменных лиц безымянных героев фильма, который мы назвали «Взгляните на лицо».

Тогда я впервые почувствовал, что у меня неожиданно возникает необъяснимая духовная связь с теми людьми, которых я решаю снимать Какие-то невидимые нити протягиваются между нами. Я еще не понимал тогда, что так рождается мой творческий метод. Мой кинематографический стиль. И он слишком отличался от общепринятого.

Петр Мостовой

Помню просмотр на студии первого снятого материала. Студийные мэтры с возмущением назвали снятые лица «очередью за картошкой». Павел был очень расстроен. Я же, будучи на студии новичком и ничего не понимая в студийной субординации, просто отмахнулся от таких оценок: «Да что они понимают в кино!».

Мы продолжали снимать и оказались правы. Фильм «Взгляните на лицо» имел большой, я бы даже сказал невероятно большой успех. Он действительно стал вехой в истории документального кино. Вошел в учебники и энциклопедии <> Когда я позже учился во ВГИК’е, на экзаменах по операторскому мастерству мне попадались вопросы о моих фильмах. В том числе и о первом – «Взгляните на лицо».

У мадонны Литта. Март 2024 года

Пересматривая этот фильм перед тем, как начать писать эту главу, я подумал, что было бы интересно сфотографировать посетителей Эрмитажа спустя 60 лет у этой картины с такого же ракурса, как снимал их Петр Мостовой. Но, увы, не знаю по какой причине, эрмитажные работники перенесли обеих мадонн – Леонарда Да Винчи и Рафаэля, которые долгие годы стояли рядышком, спинка к спинке в большом просторном зале, в другой зал, небольшой и тесный. И более того, разделили их, поместив каждую в свой шкаф, а шкафы поставили вплотную к стенке. Попробуй теперь взглянуть на лицо! Да и лица мне показались совсем не те, с другими глазами. А свои впечатления они уносили не в душе, а в памяти своих смартфонов. «Щелк» и побежали дальше. Но, может, я ошибаюсь.

Потом была большая и успешная творческая жизнь в СССР, России, а с 1993-го года и в Израиле, несколько десятков фильмов, завоевывавших множество призов на международных кинофестивалях, включая Национальную премию в области неигрового кино и телевидения. «Лавровая ветвь» вручена Петру Мостовому в 2014 году в Москве в номинации «За вклад в кинолетопись»

11. Студия

Но пора вернуться в 1961-й год в две маленькие комнатушки киностудии ЛЭТИ-Фильм на третьем этаже нового корпуса.

Занятий как таковых, со студийцами никто не проводил. Только через пару лет в студии появился профессиональный кинооператор и режиссер Леонид Волков, приглашенный на роль творческого руководителя, но об этих занятиях и об этом замечательном человеке я напишу позже.

Иногда, примерно пару раз в месяц, в студии проводились общие собрания, которые, как правило, вели Слава Савенко и Гера Разумов. Помимо обсуждения планов и сюжетов фильмов, которые были как говорится в «запуске», рассматривались идеи и предложения членов студии о съёмке новых сюжетов. Все идеи, даже самые «сумасшедшие», по определению Вика Жагулло рассматривались, как казалось нам, новичкам, не умевших уловить иронию и юмор, на полном серьезе. В конце 1961-го года на одном из собраний Савенко рассказал о том, что весной будущего года появится возможность организовать большую киноэкспедицию для съёмок фильма на 35-и миллиметровой пленке о выпускниках ЛЭТИ, направленных по распределению для работы в Сибири. В первый момент эта идея показалась мне из разряда «сумасшедших», но прошло полгода и в мае 1962-года такая экспедиция совершилась и фильм был снят.

В первый год моего членства в студии ни в одном из проектов я участия не принимал и никаких оснований для этого у меня не было. Надо было знакомиться с устройством киноаппаратуры, её характеристиками, возможностями и назначением объективов, типом и параметрами кинопленки. Отдельным и важным пунктом моего обучения была отработка навыков зарядки пленки в кассеты киноаппаратов. Малейшая неточность или небрежность этого процесса, осуществляемого наощупь в темноте, в специальном светонепроницаемом мешке, оборачивается впоследствии, как правило, так называемым «салатом», когда пленка во время съемки, сматываясь с подающей бобины, начинает поступать не в фильмовой канал, а сворачивается плотными петлями перед ним, причем какое-то время оператор этого не замечает и не ведает, что вся пленка идет в брак.

Пока я проходил «краткий курс кинолюбителя», приглядывался и вникал в студийные дела, мои более опытные коллеги снимали или готовились снимать свои фильмы. Феликс Якубсон, пришедший в студию на год раньше меня, наряду с участием в «рутинных» съёмках институтской жизни, работал над своими авторскими проектами, никого особенно в них не посвящая. В этих коротких роликах – «Опус №1» и «Диагональная композиция» – уже угадывался присущий только ему авторский почерк, который будет присутствовать в его дальнейших профессиональных работах.

Активно работали в студии и другие ребята: Трофимов, Цирюльников, Казарин. Их фамилии значатся в плане работы студии на 1962-й год, листок с которым сохранился случайно у меня. Они записаны в нем как ответственные за съёмку сюжетов «Первомайская демонстрация», «Футбольный матч», «Спортивный лагерь», «Открытие общежития». К сожалению, отснятый материал часто долго лежал, ожидая проявки, а затем монтажа, который требовал гораздо больше времени, чем сама съемка, на что у наших операторов не всегда хватало времени и желания, поэтому ролики с сюжетами выходили с большим опозданием.

Наиболее энергичным был Юра Трофимов, это был простой по натуре парень, легкий, доброжелательный, но недостаточно организованный. Он пришел в студию ненамного раньше меня, но благодаря своей энергии и настойчивости, добился, что ему поручили самостоятельный проект: съемку сюжета под названием «Карнавал», причем на 35 миллиметровой пленке.

Ежегодный карнавал, костюмированный вечер, проводился студентами, жившими в одном из корпусов институтского общежития, сначала на 1-м Муринском, а потом на Студенческой улице. События этого ждали целый год, попасть на него мечтали все, но принять участие в карнавале «посторонним» можно было, имея связи и нужные знакомства в организационном комитете, т.к. карнавал проводился только для проживающих там студентов. Карнавал начинался часов 9 вечера и кончался, по рассказам очевидцев, далеко за полночь. Обязательным условием участия в карнавале было наличие костюма, и если по какой-то причине организаторы отлавливали кого-нибудь в цивильном облачении, то он подвергался довольно жестким наказаниям. Фантазия ребят била ключом, т.к. при минимальных средствах, надо было придумать оригинальный, поражающий воображение костюм. На каждом из четырех этажей гремела своя музыка, под которую проходило костюмированное шествие пиратов всех мастей, скелетов, приведений и ведьм различного толка, от страшных и уродливых, до милых и очаровательных колдуний, поразительно похожих на Марину Влади.

Вот в этой толкотне и шуме, с неизвестным порядком выступлений, конкурсов и карнавальных шествий надо было вести съемку с рук, без штатива довольно тяжелой камерой КонВас, быстро ориентируясь для выбора объекта и точки съемки. Отдельной проблемой был «свет», т.к. коридоры общежития были плохо освещены, а лампы на штативах, привезенные заранее стояли только на лестничных площадках. Общее возбуждение участников карнавала, вызванное отчасти наличием бара в подвале и минибаров в комнатах, не позволяло хоть как-то мало-мальски организовывать кадр и тем более снимать дубли. В результате проявленный материал содержал огромное количество, в основном, коротких крупных планов, снятых дрожайшей камерой, с неточно выставленной диафрагмой и часто не в фокусе. Неунывающий Юра организовал даже досъёмку некоторых кадров на площадке нового корпуса ЛЭТИ, для чего мобилизовал всех своих знакомы и друзей, включая и нас, но это материал не спасло, фильм так и не был доведен до конца.

Совершенно другого склада и характера был Олег Киреев, который тоже был старше меня на пару лет, но, насколько я помню, самостоятельно ни одного фильма не снявший. Он был, безусловно, яркой личностью, со своими нестандартными, часто парадоксальными взглядами и критическими оценками всего, что снималось или предполагалось снимать. Он с нескрываемым скепсисом относился к тем самым «рутинным» роликам, которые снимались в студии, настаивая, что надо снимать интеллектуальное кино, выражать в нем свое внутренне «эго», искать новые темы и подходы в отражении действительности. Он упоминал фамилии знаменитых западных и американских кинодокументалистов, гениальных, по его мнению, режиссеров и операторов, и возмущался, что мы не только не видели их фильмов, но даже не слышали их имен. Я не все понимал в его монологах, но с ним было интересно. Непонимание рождало необходимость задумываться.

Однажды, у него появилась идея снять ролик о малых архитектурных формах старого Петербурга. Найти и успеть запечатлеть на пленке малоизвестные барельефы и горельефы, украшавшие стены питерских доходных домов, кариатид, поддерживающих балконы, еще сохранившийся декор и скульптуры в ранее шикарных подъездах домов старого центра, стены которых в советское время часто закрашивали масляной краской. Мне польстило, что для поиска этих объектов он пригласил меня, и в один из выходных мы отправились с ним в исторический центр Ленинграда. У нас с собой была кинокамера «Киев», но без пленки, мы просто, найдя очередной объект, заслуживающий по мнению Олега внимания, смотрели на него через видоискатель аппарата, оценивая каким объективом лучше его снимать. Исследовав дома и парадные в районе улиц Герцена и Гоголя (нынешние Большая и Малая морская), мы вышли к Неве около Медного всадника и пошли по набережной в направлении к Петропавловке. Когда мы поравнялись с Петропавловским собором, к нам подошла немолодая пара, мужчина и женщина, по внешнему виду явные приезжие из провинции. «Извините, молодые люди, – обратилась женщина к нам – не подскажите, как нам пройти к Петропавловскому собору?»

От парадоксальности вопроса и ситуации мы застыли, оба открыв рты в недоумении. «Оставь их, Вера, – оборвал её мужчина– ты же видишь, они не знают, пойдем». И они двинулись дальше по набережной. Только секунд через пять Олег пришел в себя и стал орать им в след истошным голосом что-то нелицеприятное.

Он и раньше реагировал подобным образом, но не так экспансивно, если убеждался, что его собеседник не знает или не понимает элементарных, по его мнению, вещей.

Через год или чуть больше Олег Киреев закончил институт, защитил диплом и стал успешно работать по распределению в каком-то НИИ, в кино не ушел, а годы его работы в студии, наверное, остались яркой и интересной страницей в его жизни, также как он сам и общение с ним в памяти его друзей.

12. От восхода до заката

Шло время, и я уже начинал терять надежду, что я тоже начну что-будь снимать, но однажды весной мне на глаза попался очередной номер газеты «Электрик» с небольшой заметкой:

Я в этот же день прибежал с газетой в студию, где встретил Жагулло и Гинзбурга, которые в то время вместе со Савенко работали над материалом, привезенным ими из своей экспедиции в Сибирь, и когда показал им эту заметку, то сразу понял по их реакции, что они подумали то же, что и я: «Надо ехать! Давай беги, если договоришься, поедешь с нами, будешь кассеты заряжать». Уже не помню, кто это сказал, но меня не надо было уговаривать, мне ужасно хотелось поехать в эту киноэкспедицию, и я побежал.

Я рассказал об этой идее Игорю Борисовичу Бывалькевичу, и он тут же её поддержал, сказал, что все согласование с ректоратом и целинным штабом берет на себя.

Эта новость в институте была воспринята с энтузиазмом, и скоро стало понятно, что желающих окажется больше, чем было вакантных мест. Думаю, что причина в ограничении численности строительного отряда в этот год была, наверное, только в недостаточности объема работ, материалов и ресурсов, которые должны были подготовить местные казахстанские руководители.

Как только стало понятно, что желающих будет больше, чем надо, сразу же возникли ограничивающие критерии, с помощью которых отсеивали наплыв заявлений. В первую очередь и без каких-либо оговорок записывали тех, кто владел строительными специальностями и опытом работы на стройке в прошлом или имели права на управление грузовиками, а таких было немало, т.к. в начале 60-х годов среди нас было много ребят 1937-1939-го годов рождения, которые после окончания школы, еще до поступления в институт уже успели отслужить в армии или поработать на стройках или заводах. Далее шли, конечно, комсомольские активисты, члены общественных организаций и кружков самодеятельности и, вообще, активные, веселые и задорные. Это, конечно, мое предположение, т.к. я сам заявление не подавал и отборочную комиссию не проходил, т.к. к этому времени я уже знал, что я поеду на целину в составе съемочной группы ЛЭТИ-Фильма, в которую вошли Вик Жагулло и Боб Гинзбург.

Надо признать, что благодаря отбору или, возможно, вопреки ему, все ребята, с которыми я сталкивался потом на целине, все без исключения, оказались замечательными людьми, а все девушки, кроме того, еще и красавицами. Злые языки говорили, что внешние данные девчонок были еще одним, но глубоко секретным критерием при отборе в стройотряд.

Я пишу об этих событиях основываясь только на своей памяти и очень скудной информации, полученной от моих, к сожалению, немногочисленных друзей и товарищей тех лет, кому уже тоже за 80, никаких заметок, очерков, воспоминаний участников о работе стройотрядов ЛЭТИ именно в период с 1962 по 1965 года я в Интернете не нашел, если не считать достаточно краткую статью, размещенную на сайте www.history.so.spb.ru под названием «Студенческие отряды ЛЭТИ.1949-2012 годы».

Несмотря на временные рамки, приведенные в названии статьи, из этой публикации можно узнать об опыте работы студентов Электротехнического института еще в начале 20-х годов при восстановлении народного хозяйства, когда в Петрограде действовала артель «Красный студент», и во время войны, когда студенты, эвакуированные в Ташкент, объединились в трудовые отряды и приняли участие в строительстве гидроэлектростанций в Узбекистане.

В послевоенные годы студенческие бригады ЛЭТИ привлекали для восстановления Ленинграда, очистки улиц и дворов, ремонта институтский помещений. Уверен, что эти работы воспринимались студентами, особенно, ленинградцами, пережившими блокаду или вернувшимися из эвакуации, и особенно участниками войны, с пониманием и чувством долга и любви к своему городу, но могу предположить, что того романтизма и душевного подъема, который я наблюдал в 1962-м и 1965-м году на целине среди ребят, у них не было. Было совсем другое время, другие заботы, другие проблемы, еще не ушли из памяти ужасы войны и боль потерь.

И только в начале 60-х годов студенческие отряды в ЛЭТИ, да и в других ВУЗ’ах страны, приобрели ту организационную форму, которая сохранялась и в следующие десятилетия, вплоть до начала 21 века. Об этих годах можно прочитать в упомянутой выше публикации, но остается загадочным и непонятным, почему в ней нет ничего о работах стройотрядов в период с 1962-го по 1965-й годы.

Только в самом конце публикации помещен список активных участников и организаторов студенческого строительного движения в ЛЭТИ, начиная с 50-60-х годов прошлого столетия и кончая 2011-м годом нынешнего. Среди них приятно было увидеть фамилии Виктора Опре, Евгения Айдина и Евгения Метлицкого, с которыми я встречался и общался на целине в 1962-м и 1965-м годах. Они, в самом деле, были активными, замечательными ребятами с явными организаторскими способностями, которые проявились и позже после окончания института.

Забегая вперед, должен сказать, что о работе стройотряда ЛЭТИ в 1962 году несколько небольших заметок было все же опубликовано в институтской газете «Электрик».

Надо сказать, что «целина» началась для меня с момента посадки в поезд «Ленинград-Кустанай», три вагона которые, если я не ошибаюсь, были полностью заняты членами стройотряда. Кроме Вика Жагулло и Бориса Гинзбурга я практически никого не знал, т.к. из моей 944-й учебной группы никто не поехал, лица некоторых ребят с нашего потока мне были знакомы, но знаком я с ними не был, остальные были на курс или два старше меня, что в институте, как и в школе, имеет большое значение, поэтому я был страшно «зажат», смущен и сидел первое время буквально «проглотив язык». Чувство неловкости появилось еще и после того, как, оглядевшись, я убедился, что одежда большинства ребят ярко и не в мою пользу контрастирует с вытянутыми на коленях трениками, старой папиной рубашкой, которая была явно мне велика и все время вылезала из штанов, и мешковатой курткой еще школьных лет. В тот год единой стройотрядовской формы еще не существовало, но на многих ребятах и девчонках были туристические штормовки, хорошо подогнанные по фигуре или легкие куртки спортивного покроя, летние рубашки с короткими рукавами или футболки. Джинсы были студентам за малым исключением недоступны, поэтому вместо них шили на заказ брюки из темно-зеленой палаточной ткани, напоминающие по покрою джинсы. Их носили с широким армейским кожаным ремнем. Чуть позже подобные типа-джинсы появились и у меня, но в этот раз я по внешнему виду выглядел как дачник, попавший в лагерь к спортсменам или в воинскую часть.

Но больше всего я стал «комплексовать» через пару часов, когда вещи были разложены, полки застелены, а запасенные из дома продукты съедены, и в вагоне появилась гитара и не одна. Еще до их появления, у меня создалось впечатление, что все давно друг друга не только знают, но и находятся много лет в дружеских отношениях. Вагон наполнился громкими разговорами и смехом. Вагон был плацкартный, и в условных купе стали формироваться компании по 10-12 человек. Состояние раскрепощённости, доброжелательности и хорошего настроения было буквально разлито по всему вагону. Уже ближе к вечеру в разных концах вагона зазвучали песни Окуджавы и Высоцкого. Я, конечно, уже слышал многие из них на магнитофонных записях, но вот в таком «живом» исполнении, с таким эмоциями, с подобным душевным подъемом слушал впервые. Пройдет совсем немного времени и наша небольшая целинная компания, в которую я буду принят, очень быстро увеличится, разрастется человек до 20-ти, в нее вольются замечательные ребята и девчонки с разных факультетов ЛЭТИ, из Политеха и Университета, и она превратится в туристическую группу, с которой я побываю во многих замечательных местах страны, и бардовские песни, которые мы пели в походах и во время наших постоянных встреч в Ленинграде, и сама компания на долгие годы станет частью моей жизни.

Но в течении этих трех дней, пока мы добирались до места назначения, я, совершенно обалдевший от новой для меня обстановки, наслаждался общением с ребятами, постепенно вливаясь в их коллектив и понимая, что мне в нем очень хорошо, и ощущение надвигающегося счастья переполняло меня.

Беспокоило только то, что уже через пару дней должны начаться съемки, а у нас до сих пор нет не только сценария, но и даже плана съемок. Еще за несколько недель до отъезда я приставал к Вику и Бобу с этим вопросом, но Вик, с присущей ему иронично-юморной интонацией говорил: «Ну, что ты, Червицкий (это он так произносил мою фамилию), переживаешь, вот приедем, осмотримся, присмотримся, сориентируемся, выпьем и снимем чего-нибудь, не боись».

А Боб в ответ на мои страдания невозмутимо говорил, что план фильма у него уже давно есть, но не на бумаге, а в голове и название фильма он уже придумал – «Сапоги», и будет он рассказывать о судьбе пары новых кирзовых сапог, которые получил один из бойцов стройотряда в начале работы, и во что они превратились через пару месяцев работы на стройке. Вик хохотнул в привычной ему саркастической манере, а я вежливо промолчал. Забегая вперед, скажу, что в результате прав оказался Вик, включая пункт с выпивкой.

Нас выгрузили на каком-то полустанке, немного не доезжая до Кустаная, где нас ждали несколько бортовых машин со скамейками в кузове, и примерно через час мы прибыли в небольшой поселок «Айсоры», где на его краю, практически в голой степи, было выделено место для размещения стройотряда. На этом участке ничего, кроме печки под навесом и двух дощатых длинных столов не было, даже туалета, отсутствие которого после долгого пути в грузовике неприятно озадачило поголовно всех.

Эта было первое сооружение, построенное парнями стройотрядовцами на моих глазах буквально за пару часов. Также быстро были поставлены две большие армейские палатки человек на 30-40 каждая.

На следующий день мы приняли участие в первой «планерке» с участием бригадиров групп, на которые был разбит весь отряд, и местного начальства, которые сообщили, где и какие объекты надо будет строить. Вик, взявший на себя роль руководителя нашей съемочной группы, после окончания планерки сообщил нам, что мы поедем с группой – фактически небольшим отрядом человек в 20 – в местечко под названием Саз, километрах в 20-ти от Айсары. Как позже оказалось, это решение было правильным, т.к. дало возможность нам ежедневно наблюдать и снимать жизнь, и работу небольшого коллектива, вести как бы дневник событий.

Приятной неожиданностью было то, что, когда мы туда приехали, две палатки и туалет стояли уже на месте. Тем, кто посчитает странным мое внимание к этому объекту, связанному с одной из сторон человеческой жизнедеятельности, хочу уточнить, что в окружающей нас бескрайней степи взору не открывалось ни одного деревца, кустика или даже мало-мальски заметного холмика, которые инстинктивно ищет человек в определенной ситуации.

Если уж зашла речь о степи, то должен сказать, что её бескрайность и простирающаяся на 360 градусов линия горизонта, практически недоступная взору городским жителям, производили на нас ошеломительное впечатление, хотя никто в открытую в этом не признавался. В моей памяти возникали какие-то жалкие отрывки, скорее ассоциации увиденного с описанием чеховской «Степи» из школьной программы.

Уже после возвращения домой я разыскал этот небольшой отрывок и удивился точности чеховского восприятия степи и её описания: «Но прошло немного времени, роса испарилась, воздух остыл, и обманутая степь приняла свой унылый июльский вид. Трава поникла, жизнь замерла. Загорелые холмы, буро-зеленые, вдали лиловые, со своими покойными, как тень, тонами, равнина с туманной далью и опрокинутое над ними небо, которое в степи, где нет лесов и высоких гор, кажется страшно глубоким и прозрачным, представлялись теперь бесконечными, оцепеневшими от тоски».

Через несколько дней первый восторг от просторов дневной степи, жаркой и временами удушливой, ушел, вытесненный у ребят каждодневной работой, временами тяжелой, утомительной и однообразной. Зато ощущения восторга от ночной степи, куда почти каждый вечер мы уходили гулять, осталось на долго. Я и сейчас, через 60 лет хорошо помню иссини черный бархат небосвода над головой, испещренный мириадами ярко горевших звезд, и теплоту земли, на которой мы лежали, ожидая и выискивая движущиеся звездочки спутников, которые в то время можно было увидеть каждую ночь. А один раз, когда мы сидели у костра, яркое пламя которого, еще сильнее усиливало темноту окружающего нас пространства, чернота небосвода, там, где он, казалось, смыкается с поверхностью земли, неожиданно озарилась яркой голубой вспышкой конусообразной формы, на вершине которой через мгновение возник еще один голубой конус, и еще через мгновение, третий такой же или еще больший конус. Все вместе они заняли целый сектор небосвода, который подсветил степь где-то там, бесконечно далеко от нас, а затем это голубое свечение стало быстро затухать, оставив вместо себя только горящее пятно, которое тоже быстро исчезло. «Ракета, это запуск ракеты!» – восторженно заорали мы все вместе – «Наверное, кого-то опять запустили в космос». К лету 1962 года в космосе уже побывали Гагарин и Титов, и вся страна ждала новых запусков, поэтому были все основания предполагать, что мы стали очевидцами запуска очередного космонавта. Но как выяснилось чуть позже, мы ошиблись. Запуск третьего космонавта в самом деле состоялся, но не в июле, а чуть позже, 7 августа, в этот день в космос был отправлен Андриан Николаев, но нас никто об этом не предупредил, поэтому в ту ночь нас в степи не оказалось. Проспали это событие.

Уже на следующий день после приезда в Саз ребята приступили к работе, а мы к съёмкам, точнее к их подготовке, т.к. сценария или хотя бы плана фильма у нас не было. Ребята относились к нам хорошо, даже с симпатией, терпеливо наблюдая, как мы слоняемся вокруг с них с камерами в руках, пока они работают.

С собой мы взяли две камеры типа «Киев-2С». Эта была одна из первых моделей семейства узкопленочных кинопленочных аппаратов, предназначенных для съемки любительских фильмов на 16-ти миллиметровую кинопленку и являлась копией американской камеры Magazine Camera 200 T производства Bell & Howell.

Камера имела кассетную систему зарядки и была снабжена поворотной турелью с двумя объективами: короткофокусным 28 мм и длиннофокусным 50 мм, а также двумя объективами для визирования и фокусировки кадра. Лентопротяжный механизм и фильмовый канал с контргрейфером, шторка для закрывания кадрового окна и указатель количества неэкспонированной кинопленки размещались в кассете. У нас с собой было несколько сменных кассет, что позволяло быстро их вынимать и вставлять в аппарат прямо на свету, как только в них заканчивалась пленка, запас которой в кассете составлял 15 метров. Этого количества хватало, примерно, на полторы минуты съемки, но при этом, каждые 30 секунд надо было останавливаться и подкручивать пружину привода перемещения пленки.

У нас с собой было, как мне помнится, не более 150 метров обратимой пленки, которой должно было хватить всего на 15 минут съёмок, но, как уверял меня Вик Жагулло, этого количества должно хватить на пяти, семиминутный фильм.

Надо сказать, что, познакомившись с «натурой», представлявшей собой чистую степь и объектом съемки – недостроенным коровником, Вик и Боб явно приуныли. «Что снимать-то?» – отвечали они мне на вопросы, почему не начинаем снимать. «Ты же видишь, нечего снимать, материала нет, одна скукотень вокруг».

Но в конце концов решили снять как бы один рабочий день этой бригады. С самого утра до самого вечера, с восхода до заката. Так и сделали. Конечно, снимали все эпизоды не за один день, а в течении 10-12 дней, фиксируя постепенно наиболее интересные и удачные эпизоды и кадры.

Фильм начинался с общего вида палатки, стоящей в абсолютно голой степи, и встающего на горизонте солнца. Затем на более крупном плане открывался полог палатки и из нее выходила симпатичная девушка небольшого роста, почти подросток, с кудрявой головой, и смотрела на солнце, прикрывая глаза ладонью. Начинается новый рабочий день. Из колодца, находящегося рядом с палаткой, достается ведро с водой, ребята умываются, брызги воды сверкают на солнце, дымится чайник, нарезаются крупные куски хлеба, и вот уже все направляются к коровнику. Его каркас, состоящий из железобетонных дуг, был уже собран к нашему приезду, поэтому стояла задача покрыть его поверхность чем-то типа раствора, который изготавливался из смеси глины и соломы. Этот раствор месили две лошадки, покорно и печально ходившие по кругу, на спинах которых, без седел, а просто на ватниках, сидели наши девушки. Их работа была скучная, но легкая, поэтому «всадницы» каждый день менялись. Ну, а кадры с лошадками были хорошими «перебивками» видов, на которых тяжелые носилки с готовым раствором девчонки поднимали наверх коровника, взбираясь туда по наклонным узким дощатым трапам. Многократно и динамично повторяющиеся крупные планы напряженных мышц ног, рук и лиц девушек, обнаженные мускулистые торсы ребят в стилистике фильмов Дзиги Вертова, подчеркивали, как нам казалось, трудность и масштабность работы. Правда это решение пришло гораздо позже, когда я монтировал пленку, комбинируя и стыкуя отдельные куски пленки.

Площадь крыши коровника был огромная, поэтому казалось, что конца и края этой занудной и тяжелой работы никогда не будет. Забегая вперед, должен сказать, что уже после окончания съемок и нашего отъезда домой крыша коровника все же была покрыта раствором, но его конструкция, очевидно, не была рассчитана на такой вес, или ребята перестарались, и незадолго до отъезда всех стройотрядовцев домой коровник рухнул. К счастью, это было ночью, и никто из ребят не пострадал.
Другим видом работ была штукатурка торцевых стен коровника. Работа более живая, не такая тяжелая, как покрытие крыши раствором, но требовавшая определенных навыков и сноровки, которыми наши девчонки быстро овладели. Ключевым моментом, определявшим класс штукатурщика, было умение подхватить мастерком цементный раствор из ведерка, быстрым и ловким движением руки, схожим с ударом ракетки малого тенниса по шарику, бросить его на стенку, а затем быстро выровнять его соколом или кельмой. Движение мастерком было таким быстрым, что оператор не успевал вовремя поймать руку и мастерок в кадре и просил девчонок вновь и вновь повторять это движение, но они не сердились, как я уже говорил, они к нам относились с симпатией.

Параллельно с кадрами работы в ролике были смонтированы кадры, снятые на кухне, где дежурные готовили обед. Кто-то из ребят, выполнявший роль «негра», запасался водой из колодца и топливом (топили печь обрезками досок, сухими колючками «перекати поле» или даже кизяком, т.к. дров там не было), чистил картошку и резал капусту, а повариха помешивала щи в большой кастрюле. Кадры были не очень впечатлительные, ничего в стиле Дзиги Вертова снять на этом объекте нам не удавалось.

Я уже упоминал, что прямо около палатки располагался колодец. Он обеспечивал водой не только 20 молодых людей, которым ежедневно надо было совершать водные процедуры, пить и есть, но и небольшую отару овец, которую каждый день пригонял к колодцу молодой парнишка-казах на водопой. Поэтому уже к вечеру воды в колодце оставалось совсем чуть-чуть. Вот однажды, опуская ведро в колодец, кому-то из нас пришла мысль снять, как ведро опускается и поднимается из колодца, но снять это из колодца, прямо с его дна. Это уже было как-то ближе к Дзиге Вертову. Идея всем понравилась, оставалось только решить, кто полезет в колодец. Вик, как самый здоровый и тяжелый отпал сразу. Боб, хотя был самым тощим и легким, отказался, сославшись на слабое здоровье и надвигающийся, как он чувствовал, кашель. Оставался только я, но меня и не надо было уговаривать, наконец-то мне удастся поснимать самостоятельно, причем в таких необычных условиях. Меня обвязали как альпиниста пожарным шлангом, неизвестно каким образом, оказавшимся в степи, я залез в колодец, опираясь на верхушку сруба, взял в руки камеру, ремешок от которой был у меня на шее, и доверился Вику и Бобу, которые стали постепенно опускать меня в колодец.

Подготовка к режимной съёмке
(Гинзбург, Червинский, Жагулло

Начало
«режимной» съемки

То, что достигнут уровень воды, я понял по намокшим на пятой точке треникам и скомандовал «стоп», потом подал команду начинать опускать ведро и включил камеру.

Сначала в кадре было яркое окно колодца, затем в нем появлялось темное ведро, которое быстро его заполняло и, в конце концов, кадр становился абсолютно черным. Затем, через несколько секунд я давал команду поднимать ведро, и оно постепенно выходило из кадра и опять появлялось светлое окно колодца. Для надежности решили сделать дубль, и всю операцию повторили второй раз, после чего меня не без труда вытащили на белый свет.

Наши съемки одного рабочего дня подходили к концу, к тому же заканчивалась пленка и время пребывания нашей съемочной группы на целине, у каждого из нас троих была необходимость вернуться в Ленинград. Надо было только придумать, как закончить наш фильм.

«А чего тут думать, – сказал Вик и как обычно хохотнул: – Начали с восхода солнца, вот и закончим закатом». Но просто заходящего солнца нам показалось недостаточно. Раз фильм начинался с девушки, выходящей с восходом солнца из палатки, то и в кадре с закатом солнца тоже должна находиться девушка. Кто-то добавил, что было бы хорошо добавить к ней и парня. Мы так и сделали, попросили пару киногеничных, с нашей точки зрения, ребят подыграть нам и изобразить влюбленную парочку, которая, взявшись за руки направляется на романтическую прогулку и идет прямо на закатывающийся за горизонт диск солнца. Еще минут за 30 до того, как солнце должно было постепенно исчезнуть за горизонтом, мы прочертили на земле линию, ведущую точно на диск солнца, чтобы силуэты уходящих от камеры молодого человека и девушки были ровно по середине солнечного диска. Чтобы увеличить размер солнечного диска, для съёмки использовали длиннофокусный объектив.

Камеру включили секунд за 20 до того момента, когда диск солнца почти коснулся земли на горизонте, дали команду ребятам идти, и выключили камеру только, когда солнце полностью исчезло за горизонтом, и наступила кромешная тьма. Этим, как нам наивно казалось, гениальным кадром закончилась съемка нашего фильма и наша киноэкспедиция, Жагулло и Гинзбург спешили вернуться в Ленинград, там Савенко продолжал работу над материалом, снятым им во время поездки в Сибирь. Встретились мы только в начале учебного 1962-го года, но им было не до меня, не до целинных пленок, проявить которые удалось по знакомству в ЛАФОКИ – в лаборатории фото-кинодокументов Академии наук.

13. Два дня с Анатолием Ежелевым

В самом начале в предисловии к этим запискам я написал, что фотоаппарат и кинокамера позволили мне встретиться и пообщаться, правда в большинстве случаев кратковременно, с интересными и известными людьми. Именно так и случилось на обратном пути, когда я ждал посадки в самолет «АН-2», знаменитый кукурузник, чтобы вылететь из поселка Даут в Кокчетав.

«Ты что, кино тут снимал?» – услышал я от молодого высокого мужчины, неожиданно подошедшего ко мне и указывающего на футляр с «Киевом», висящим у меня на груди. Не помню, как разговор развивался дальше, но именно кинокамера дала повод моему знакомству с Анатолием Степановичем Ежелевым, в то время, как потом выяснилось, специальным корреспондентом газеты «Смена», возвращающимся из командировки на целину, где он одновременно был одним из руководителей в районном штабе стройотрядов. Пока летели, я, преодолевая шум двигателей самолета, успел кратко ответить на его вопросы – кто я, где учусь, чем занимаюсь, что снимал и где можно будет посмотреть фильм. Наш разговор продолжился и в Кокчетаве. Убедившись в скромных возможностях нашей студии и сомнительной ценности снятого нами материала, он, тем не менее, сказал, что мы молодцы и, что он видит большое будущее у стройотрядовского движения, и это явление надо снимать по серьёзному, привлекая для этого профессиональных документалистов. «Это же абсолютно новое и живое дело, имеющее огромное значение, искреннее, лишенное какого-либо принуждения и нашего обычного советского бюрократизма». Так или, примерно, он говорил, и было видно, что эта тема его задела и заинтересовала. Мы гуляли по Кокчетаву, убивая время перед поездом, и он предложил зайти в книжный магазин. Там он, внимательно обследуя все полки, обнаружил книгу Эммануила Казакевича «Синяя тетрадь». «Ты знаешь, очень повезло, её в Ленинграде купить невозможно. Ты не читал? Советую обязательно прочитать». Поняв по моему лицу, что книгу я не читал и ничего о ней слышал и не разделяю его радости, он перевел разговор на другую тему.

Прочитал я «Синюю тетрадь» и посмотрел фильм, снятый по книге, гораздо позже, когда стал понимать, что не ко всему, что писалось у нас о Ленине, о его деятельности и его окружении надо относиться с доверием. Процитирую короткий отрывок из рецензии на этот фильм, снятый по этой повести Львом Кулиджановым в 1963-м году.

«Фильм о пребывании В. Ленина и Г. Зиновьева летом 1917 года в Разливе. «Синяя тетрадь» снималась по строго-настрого запрещенной книжке Эммануила Казакевича. Книжка считалась антисоветской, антикоммунистической, но потом наступила оттепель, и книжка как бы тоже «оттаяла». На самом деле фильм скрывает в себе внутреннюю историю. Это история о благих намерениях, которыми вымощена дорога в ад. Все эти прекраснодушные разговоры о том, надо ли говорить правду народу, дискуссии Ленина и Зиновьева у костра. Лев Кулиджанов снимал героев повести – Ленина, Дзержинского, Зиновьева, Свердлова – живыми людьми, а не говорящими памятниками. В фильме они не вещали, они разговаривали. Конечно, некоторая идеализация этих персонажей присутствовала и у Казакевича. Поэтому очень умные (без кавычек) коммунистические цензоры обнаружили в фильме большой подвох. В контексте с теми реалиями, которые были уже известны, стало ясно, что эта картина о благих намерениях и о том, что эти намерения породили. «Синяя тетрадь» продержалась в одном-единственном кинотеатре «Россия» с неделю. Потом картину сняли, и тихо забыли о ней. Так, уже во второй раз, «закрыли» повесть Казакевича, хотя в те годы произведения Ленина и о Ленине уже мало кто читал».

Анатолий Ежелев

Я решил упомянуть о неожиданном для меня интересе Анатолия Степановича Ежелева к этой повести, потому что, как я понял гораздо позже, в этом проявились его отношение к нашей истории, точнее к тому, как она долгие года преподносилась нам, и его взгляды, которые во многом определили его дальнейшую жизнь и судьбу.

Приехав в Ленинград, мы попрощались на вокзале, пожали друг другу руки. Я пообещал пригласить его посмотреть фильм, а он пригласил зайти как-нибудь в «Смену» и рассказать о ЛЭТИ-Фильме. Но ничего этого не случилось, и больше мы не виделись, но он и его деятельность не пропадали у меня из виду и мой интерес к этому незаурядному человеку не исчез.

В 1970 году он стал собкором и заведующим отделением газеты «Известия» в Ленинграде, был избран председателем Ленинградского, а затем Санкт-Петербургского Союза журналистов. Будучи Народным депутатом СССР с 1989 по 1991-й годы, работал председателем подкомитета по правам человека, а после августа 1991 года – Комитета по правам человека и политическим свободам. Думаю, нет необходимости, что-либо добавлять к его портрету.

В августе 2012 года он трагически погиб в ДТП, произошедшем на Каменноостровском проспекте Петербурга.

Вот, что написал о нем в те дни Алексей Ковалев, депутат ЗАГСА и известный правозащитник: «При его критическом отношении к смольнинской номенклатуре Анатолий Степанович Ежелев не принадлежал к стану профессиональных обличителей, никогда не позволял себе очернительства, перехода на личности. Взвешенный, интеллигентный петербургский стиль в сочетании с глобальностью постановки проблемы был его визитной карточкой.

Неизменная гражданственность и высокий профессионализм оставались отличительными чертами публикаций Анатолия Ежелева в перестроечные годы и в последующие десятилетия».

Вот с таким удивительным человеком посчастливилось провести мне несколько дней летом 1965-го года. А если бы я не повесил себе на грудь футляр с кинокамерой «Киев» перед вылетом из маленького казахского поселка Даут в Кокчетав?

14. Первый блин

После предварительного просмотра проявленной обратимой пленки стало понятно, что часть материала оказалась бракованной, главной причиной чего был тот самый «салат» в кассетах, а также кадры не в фокусе или неточно экспонированные.

Вечерами, после лекций, я садился за монтажный столик и пытался «сложить» в уме монтажный ряд фильма, очередность кадров и последовательность эпизодов. Я начинал осознавать, что задуманный сюжет «С восхода до заката», смонтировать не удается, не хватает целого ряда эпизодов.

«Не унывай,Червицкий, – в свойственной ему манере успокаивал меня Вик Жагулло, заметив мое расстройство, – будем доснимать натуру и крупные планы».

Кандидатов на крупные планы у нас было два: та самая симпатичная кудрявая девушка – подросток, выходящая утром из палатки, и тот самый парень, фотогеничный, похожий на ковбоя с пачки Мальборо, уходящий в сторону заката с другой, тоже фотогеничной девушкой с осиной талией, кандидатурой которой на эту роль мы ошиблись. Как показала жизнь, надо было эту роль доверить все той же девушке с кудряшками, которая скоро стала женой этого парня, похожего на ковбоя.

А натурой послужили окрестности дачного поселка на Карельском перешейке, где была дача мамы девочки-подростка. Подробности съемок запомнились плохо в отличие от «пикника» на природе, участие в котором приняли многие ребята бригады из местечка Саз.

Карельская натура мало походила на казахстанскую степь, но несколько доснятых крупных планов наших героев в фильм вошли.

Я несколько недель сидел за монтажным столом и выкраивал из имеющегося материала последовательный и логичный сюжет. Вот именно тогда я понял, насколько важен и труден этап монтажа при создании любого фильма, пусть даже такого простенького и непритязательного как этот. Тут уместно привести цитату, из воспоминаний Рубена Сейсяна, касающегося процесса монтажа:

«Попробуйте снять и смонтировать фильм. И вы впредь поймете, как это сложно и необыкновенно. Радость, которую испытываешь, когда бесформенные, неинтересные в отдельности обрывки ленты соединяются в выразительное целое и начинают жить на экране, – это радость, схожая с радостью музыканта, заставившего звуки соединиться в гармонии, ритме, художника, внесшего в холст язык жизненного пламени».

Так образно и поэтично я в то время, конечно, не мыслил, но о важности монтажа вспоминал потом каждый раз, садясь за монтажный стол.

Ролик, его даже фильмом назвать было трудно, получился коротким, не более 3-х минут экранного времени, но задуманный сюжет, показывающий один трудовой день бригады от восхода до заката солнца, на экране полностью присутствовал.

Смонтированный ролик я показал ребятам в студии, а потом и его героям, которые небольшими партиями приходили несколько вечеров в студию, чтобы посмотреть на себя и своих товарищей.

«Большой премьеры» не получилось, но я был доволен этой первой своей работой, и самым важным было для меня не только участие в съемках, а то, что я довел дело до конца – смонтировал фильм. Приятной неожиданностью было то, что наш 3-х минутный ролик показали по ленинградскому телевидению во время передачи, посвященной работе студенческих отрядов на целине.

Рассказывая об этом ролики, я забежал вперед на пару месяцев и опустил еще одну работу, в которой принял участие. Она случилась еще летом, сразу после возвращения с целины, когда пленки не были даже проявлены. В связи с этим вернусь на несколько месяцев назад, в конец августа 1962-го года…

15. Мир, дружба, жвачка

Последние дни каникул после возвращения с целины, перед началом занятий в институте, были заполнены с утра до позднего вечера. Связи со школьными друзьями были еще не утеряны, и мы активно общались после долгой разлуки, узнавали последние новости, обменивались впечатлениями о летних каникулах, а вечерами посещали пивные бары, которые появились на Невском проспекте. Домой приходил поздно, поэтому был недосягаем для телефонных звонков, которых, по словам моей мамы, в последние дни было несчетное количество. «Каждый вечер тебе названивает какая-то девица, – сообщила она с плохо скрываемым раздражением. – Просила срочно приехать в институт, в вашу студию», – добавила мама.

Выяснилось, что звонила Лида Ведищева, которая с недавних пор тоже стала посещать студию. Сама она пока ничего не снимала, но помогала другим в организации съемок и в других текущих делах, была очень активной и энергичной девушкой. При встрече в институте утром следующего дня, а это было 25-го или 26-го числа, она мне рассказала, что в Ленинграде, в здании Таврического дворца с 23-го августа проходит седьмой конгресс Международного союза студентов, а в последний день, 28 числа в ЛЭТИ будет проведена встреча ленинградских студентов и делегатов конгресса.

Я понятия не имел тогда об этом, также как и о самом МСС, который, как оказалось, был международным объединением студенческих организаций мира и основан еще в августе 1946-го года на Всемирном конгрессе студентов в Праге. Статья в БСЭ гласила: «Согласно уставу, целями МСС является защита интересов студентов, борьба за мир и международную безопасность, против империализма, колониализма и неоколониализма, реакции, фашизма и расизма, за национальное освобождение, социальный прогресс и демократизацию образования». В общем, полный букет благих и благородных целей, которые звучали в те годы со всех международных трибун и форумов. «Мир, дружба, жвачка», так в упрощенном и более доходчивом виде эти лозунги трансформировались в студенческой ироничной среде.

Ничего об этих союзах я в то время не знал, но хорошо помнил веселую и приподнятую обстановку на 6-м фестивале молодежи и студентов 1957-го года в Москве, предполагая, что такая же атмосфера должна царить и среди членов конгресса. Так оно и оказалось потом. Выяснилось, что Лида входила в оргкомитет встречи, которая должна была пройти в ЛЭТИ через пару дней, и она уже более месяца занималась подготовкой её проведения, при этом, она добавила, что буквально на днях молодежная студия ленинградского телевидения обратилась через Ю.Б. Бывалькевича в ЛЭТИ-Фильм с просьбой снять небольшой репортаж об этой встрече. До наших «мастеров» она не дозвонилась, но нашла меня и еще одного студийца, который имел опыт работы с Конвасом, т.к. съемка по просьбе студии должна была производиться на 35-ти миллиметровую пленку.

Программа встречи в ЛЭТИ содержала более десятка мероприятий, поэтому побывать на всех, имея только одну камеру и пару прожекторов, не представлялось возможным. Учитывая, что по требованию телестудии отснятый материал должен был иметь репортажный характер длительностью не более 3-х минут, мы решили снять только встречу делегаций в вестибюле нового корпуса, где заранее установили штатив с камерой и свет, а также общение между участниками встречи на третьем этаже, где после заседания в Актовом зале должна была проводиться музыкальная часть встречи: играют музыкальные ансамбли, выступают певцы, организуются танцы и, вообще, проходит непосредственное и неформальное общение юношей и девушек, возможно самая интересная для них часть.

Пленки у нас было в обрез, только две кассеты вместительностью по 60 метров и всего лишь один из двух съемных аккумуляторов, заряда которого нам еле-еле хватило на 6 минут съемки.

Около шести вечера к подъезду нового корпуса стали подъезжать автобусы с участниками конгресса. Организаторы встречи впускали их через стеклянные двери в вестибюль по очереди, отделяя одну делегацию от другой, что позволяло нам менять в промежутках объективы на турели киноаппарата, снимая то общие планы, то крупные. Мы старались снимать участников конгресса, одетых наиболее экзотично, в яркие национальные костюмы, которые были на многих, особенно на чернокожих ребятах и девушках.

Хорошо сохранился в памяти один необычный момент. В очередной раз открылись входные стеклянные двери, и в вестибюль вошли несколько черноволосых молодых людей в одинаковых темных костюмах с черными очками на глазах. Мы в очередной раз включили камеру, но вдруг один из сопровождающих эту группу молодых людей, побежал в нашу сторону, раскрывая в стороны полы пиджака, закрывая ими объектив камеры, и прокричал: «Ноу, ноу муви, ноу кэмера, зей инкогнито». Что-то типа этого. Кто-то еще подошел к нам и пояснил, что это представители молодежной организации одной южноамериканской страны, где её деятельность запрещена, поэтому они приехали в Ленинград инкогнито, и снимать их нельзя.

А жаль, подумал я тогда, возможно, это были бы самые интересные и важные кадры, иллюстрирующие и подчеркивающие актуальность лозунгов и выступлений, призывающих к борьбе за демократию, звучащих с трибун подобных конгрессов.

Наконец все гости заполнили Актовый зал, началась торжественная часть, которую транслировали по всему Новому корпусу.

Из газеты «Электрик» № 30, который вышел через пару дней с большой статьей «Студенты 90 стран в гостях у нас, в ЛЭТИ»:
От имени студентов ЛЭТИ делегатов-гостей приветствует Игорь Мошников. «Мы хотим, чтобы вместе с нами вы весело и интересно отдохнули на нашем вечере.<> Пусть крепнет единство студентов всего мира, пусть крепнет наша дружба, пусть навеки воцарится на земле прочный и нерушимый мир»!

Пока члены конгресса посещали лаборатории института и заседали в Актовом зале, мы перетащили камеру и свет на площадку третьего этажа. На штатив камеру устанавливать не стали, понимая, что танцы и прочее общение придется снимать «с рук.

Так и случилось. Когда площадка третьего этажа была полностью забита молодежью, заиграл ансамбль, тут же «танцпол» заполнился танцующими парами, музыка гремела в режиме «нонстоп», привлекая все больше и больше участников вечера. Время от времени одни музыканты уходили и их места заменяли другие исполнители, в своем большинстве кубинцы и африканцы, в том числе и певцы.

Из газеты «Электрик»:
«А теперь поднимемся в вестибюль третьего этажа – только что здесь играл оркестр, и теперь уставшие музыканты отложили в сторону инструменты, отдыхают. К ним подходит группа кубинцев. Они знакомятся и спрашивают разрешения, один берет барабан, другой садится за рояль, остальные становятся полукругом. И вот шумный гул праздничного веселья покрывает четкая дробь барабана, кубинцы запевают. Но что это? Песню подхватывают остальные гости, и звучат не только испанские, но и русские слова. «Шагайте, кубинцы, нам счастье родины награда»! Да ведь это же знаменитый «Марш 26 июля» – песня, с которой родилась в борьбе революция Кубы и которая стала символом борьбы за освобождение всего южноамериканского континента. Это гимн братства и солидарности в борьбе за свободу, поэтому его поют вместе, крепко взявшись за руки, русский и кубинец, чилиец и араб…»

С тех пор прошло почти 60 лет, поэтому не буду подвергать остракизму содержание заметки корреспондентов «Электрика», возможно, они «так видели», тем более что наверняка по её тексту прошелся карандаш ответственного секретаря газеты Рафаила Моисеевича Гиммельфарба, который головой отвечал за её идейное содержание.

Позволю в этом месте немного отвлечься и уделить несколько строк этому неординарному человеку, роль которого в жизни ЛЭТИ и студентов, учившихся в 50-60-е годы трудно переоценить.

Рафаил Гиммельфарб принадлежал к тому поколению романтических мальчиков 20-х годов рождения, которые не задумываясь записывались в июне 1941 года добровольцами в народное ополчение, уже через пару дней шли в бой, и мало кто из них возвращался домой. Война для старшины Гиммельфарба закончилась зимой 1942 года, когда его мобилизовали после тяжелого ранения. С мая 1942 года после выздоровления он начал работать в редакции газеты «Смена», а в 1953-ем году перешел на работу в ЛЭТИ и 18 лет проработал в должности ответственного секретаря. Газета «Электрик» была органом парткома, профкома и комитета ВЛКСМ ЛЭТИ, поэтому главные редакторы газеты выдвигались этими органами из рядов профессуры, заведующих кафедр или из ректората, обладающих безупречными, с точки зрения «органов», анкетными данными. У Гиммельфарба, участника войны, члена партии, анкета была неплохая, но не идеальная. Удивительно, что его вообще приняли на работу в 1953-м году. «Но он же не имел электротехнического образования», слышу я возражение моего оппонента. Возможно и так, но, тем не менее, будучи только ответственным секретарем, вся работ по выпуску газеты возлагалась на плечи Рафаила Моисеевича.

Р.М. Гиммельфарб

Если вынести за «скобки» все «передовицы» и обязательные статьи, посвященные партийным и комсомольским съездам, ленинским юбилеям и революционным праздникам, которые исправно печатались почти в каждом номере газеты и большого внимания студентов не привлекали, то остальной, как сейчас принято говорить, контент, был актуальный, живой и близкий интересам студентов. Гиммельфарб находил и привлекал к сотрудничеству способных ребят, которые работали в газете внештатными корреспондентами, писали заметки обо всех сторонах студенческой жизни, публиковали в газете свои стихи и фотографии. Например, «Электрик» часто публиковал стихи Александра Матюшкина-Герке, студента радиотехнического факультета, начинающего в то время поэта, ставшего впоследствии профессиональным литератором, известным сатириком-пародистом, заведующим отдела сатиры и юмора журнала «Аврора». Я сам был свидетелем как Саша по просьбе Гиммельфарба написать небольшое стихотворение в газету «по поводу», присел на подоконник и минут через десять стихотворение было готово.

Интересовался Гиммельфарб и делами «ЛЭТИ-Фильма», часто публиковал заметки о работе студии, которые писал сам или вытягивал их из нас. Он был способным человеком, писал книги для детей и юношества («Наш друг из далекой страны», «Держись, Гватемала!», «Тайной владеет пеон», «Позывные услышаны», «Комиссары идут впереди», «Человек над планетой».) По одной из его повестей в ленинградском ТЮЗ в 1959-м году был поставлен спектакль «Я твой сын Гватемала» о мальчике-пеоне, работающим на плантации и участвующим в революционном движении. Сейчас они кажутся наивными и в чем-то конъюнктурными, но в те годы многие писали именно так, либо «в стол». Был ли у Рафаила Михайловича такой «стол»? Неизвестно, но внутренний цензор у него, безусловно, был, также, как и «крест ответственности», который он нес в то время.

Но вернемся в новый корпус ЛЭТИ на встречу студентов. В моей памяти, никто никого за руки не брал и гимнов не пел, просто все танцевали и веселились. Атмосфера на площадке и на её переферии была, мягко сказать разгоряченная, все больше и больше ребят и девушек выходили и танцевали под зажигательные мелодии. Помню, что тогда я впервые взял Конвас в руки и начал снимать прямо среди танцующих, в кадре мелькали молодые, улыбающиеся, разгоряченные лица, а когда я сам начинал вращаться вместе с ними, их лица превращались в неподвижные портреты. Время от времени свет от мелькающих прожекторов попадал в кадр, придавая еще большую динамику происходящему.

И тут произошел еще один забавный случай, который я тоже хорошо запомнил. Внезапно южноамериканская музыка прекратилась, и через минутную паузу музыканты врубили рок-н-ролл, что-то из репертуара Элвиса Пресли. Танцпол почти мгновенно опустел, но через пару минут на площадку вышли темнокожие парень и девушка, и начали танцевать рок, но было заметно, что они давно не практиковались в нем. Хочу напомнить тем, кто давно не танцевал рок-н ролл, что это технически очень сложный, быстрый, даже стремительный танец, во время которого танцующие ни на секунду не останавливаются и двигаются в бешенном темпе, а девушке приходится временами выполнять почти акробатические трюки. Настоящий рок-н-ролл требовал предварительной подготовки и хорошей физической формы, особенно у молодого человека. Не зря же спустя многие годы, уже в перестроечные года, среди молодежи всего мира, в том числе и у нас получил большое распространение спортивный рок-н-ролл.

В отличие от обычных бальных танцев, даже от быстрого фокстрота, входящего в репертуар всех танцевальных вечеров в СССР, рок-н-ролл был как бы символом неограниченной свободы, раскрепощенности и… зарубежной вседозволенности и распущенности, наверняка добавил бы кто-нибудь из советских идеологов того времени. Несколько зарубежных пар продолжали танцевать рок, но никто из наших ребят на площадку выйти не решался. Дело было в том, что музыканты не догадывались, что рок-н-ролл в СССР был фактически под запретом. Конечно, этот заводной танец был популярен среди молодежи, и рок танцевали на домашних вечеринках, если позволял «метраж» хрущевок, или в тех местах, где не было дружинников, которые могли бы вывести нарушителя из зала и сообщить о проступке в институт или на работу. Возможно, мой молодой читатель удивится и не поверит мне, но это было так.

На «танцполе» и вокруг него возникла пауза, все в растерянности притихли, и в этот момент на середину площадки неизвестно откуда вышел человек в «сером костюме» и с деланным удивлением обратился к присутствующим, окружившим площадку: «Ребята, что это вы стушевались, а ну-ка покажите нашим зарубежным друзьям, что мы этот рок-н-ролл умеем танцевать и не хуже них. Давайте, смелее».

Так или, примерно, сказал он и также мгновенно исчез, как и появился.

Не знаю, был ли это «рояль в кустах», домашней заготовкой или в самом деле среди наших ребят нашлись мастера рок-н-ролла, но через мгновение на площадку вышла наша пара и выдали такой рок, что танцующие в это время две чернокожие пары тут же остановились и ушли, оставив место для наших ребят, которые танцевали технично, с таким азартом и таким подъёмом, как будто понимали, что другого случая у них в жизни долго еще не предвидится.

«Дети разных народов».
Фото из «Электрика»

Вечер длился еще долго, общение продолжалось на круговой галерее четвертого этажа, где по всему периметру были выставлены столы с бутербродами, бутылками с сухим вином, чаем, пирожными, мороженым и даже с пачками болгарских сигарет. Там же участники вечера собирались в небольшие компании, оживленно беседовали, было видно, что у зарубежных участников встречи проблем с английским языком не было, в отличие от наших ребят, у которых познание английского, французского или немецкого языков ограничивалось переводами технических текстов. Но, как ни странно, это не очень мешало беседам, быстро находились другие способы общения, песни под гитару в том числе. Ближе к полуночи вечер подошел к концу, все участники вышли на Инструментальную улицу и единой длинной колонной с горящим факелами в руках, которые были заготовлены организаторами заранее, направились к гостинице «Дружба».

Из статьи в «Электрике»:

«Начинается торжественное факельное шествие к гостинице «Дружба». Взявшись за руки и обнявшись, идут с песнями русские и арабы, негры и латиноамериканцы. Даже начавшийся дождь нас не останавливает. И хочется сказать: «Так пусть же ярче пылает факел нашей студенческой дружбы! И пусть его не погасят никакие бури и непогоды!» (В те годы называть чернокожих граждан неграми было вполне политкорректно, и унизительным словом не являлось)

Настроение, в самом деле, было приподнятое, и действительно многие шли в обнимку, но помню, что само факельное шествие вызвало в моем сознании какие-то тревожные ассоциации, хотя фильм М. Ромма «Обыкновенный фашизм» вышел на экраны только через три года.

Мы же вернулись в институт, собрали аппаратуру и направились с Лидой и другими организаторами этого вечера в одну из аудиторий, где находились сэкономленные бутылки сухого вина, и выпили от души за мир во всем и мире и за дружбу между молодежью всех стран.

На следующее утро мы передали отснятый материал на студию телевидения, где он был проявлен, смонтирован и в тот же вечер показан в вечернем выпуске новостей, но ни я, ни мой напарник по съемке, ни Лида, по каким-то причинам его посмотреть не смогли, и мы все остались в полном неведении, что же мы сняли в тот вечер.

Подозреваю, что кадры с рок-н-роллом в репортаж точно не вошли. Одно я только понял, что просто участие в съемке какого-либо сюжета, без дальнейшей работы с отснятым материалом, не оставляет в душе ни удовлетворения, ни удовольствия.

16.«Далекая- близкая»

Плакат

Этот плакат был размещен на стенде «ЛЭТИ-Фильма» в период проведения Второго Всесоюзного смотра любительских фильмов в Москве в 1962 году. На нем был изображен Слава Савенко во время рабочего момента съёмки фильма «Далекая-близкая» в Иркутске, и несколько фотографий меньшего размера также с рабочими моментами съёмки

Я уже выше писал, что в конце 1961-го года Слава Савенко на одном из собраний студии объявил о возможном большом проекте: киноэкспедиции в Сибирь в следующем году. Появилась идея снять фильм о выпускниках ЛЭТИ, работающих на строительстве Братской ГЭС, название которой было в то время во всех газетах, на экранах телевидения, в умах и на устах многих людей, особенно молодежи, увлеченных масштабом строительства и романтикой участия в нем. В эти годы Евтушенко начал работать над своей поэмой «Братская ГЭС», которая будет напечатана в 1965 году и станет одним из самых известных его произведений. Перечитывая её сейчас, почти через 60 лет, убеждаюсь в современности многих посылов и мыслей, заключенных в ней.

Сейчас трудно сказать, чья это была идея – студийцев или ректората, но, как выяснилось потом, поддержку от руководства ЛЭТИ она получила, тем более, что в том году между ЛЭТИ и Иркутским Политехническим институтом был подписан договор о сотрудничестве.

Весной 1962-го года эта киноэкспедиция в Сибирь состоялась. В неё входили Слава Савенко, Виктор Жагулло, Борис Гинзбург, Никита Неудачин и некто Б. Иванов, познакомиться с которым у меня случая так и не представилось, и больше я о нем никогда ничего не слышал.

Весь период подготовки киноэкспедиции к отъезду прошел мимо меня, т.к. у меня самого тоже появилась возможность поездки в летние каникулы в киноэкспедицию на целину, о которой уже писал выше. Осенью, когда все вернулись домой, начались занятия в институте, и мы стали встречаться в студии, члены съемочной группы, конечно, делились впечатлениями и рассказами о некоторых эпизодах поездки в Сибирь, но происходило это спонтанно и почти ничего у меня в памяти не осталось. Единственное, запомнилось из их рассказов, что поездка была крайне интересная, условия съёмок были напряженные и очень сложные. Однако некоторые подробности о съемках и работе членов экспедиции мне удалось найти в статье Б. Иванова «В кадре – Сибирь», опубликованной в газете «Электрик» №27 за 1962-й год.

«…Наша поездка состоялась по инициативе «снизу» и «сверху». «Снизу» эта была пятерка участников съемок, желающих повидать и запечатлеть новые места, где трудятся выпускники ЛЭТИ, передать для студентов размах строек и «громадьё» планов. «Сверху» был ректорат, понявший стремление киноэнтузиастов, пошедший навстречу их самодеятельному творчеству, в лице учебной части и проректора Константина Андреевича Сапожникова, предоставившего нам не только финансовые субсидии, но и творческие рекомендации».

Теперь, через много лет после тех событий, могу уверенно предположить, что не желание «передать для студентов размах строек и «громадьё» планов», было основной причиной энтузиазма членов киноэкспедиции и, в частности, её руководителя Славы Савенко, а понимание, что им представился уникальный случай снять короткометражный документальный ролик, близкий по своему качеству и, не только техническому, но и по содержанию и актуальности темы к профессиональному фильму. Он мог бы стать действенным аргументом, даже пропуском при поступлении на работу на одну из киностудий Ленинграда, что стало постепенно входить в их планы на будущее. Именно такую роль в последствие сыграл фильм «Живая вода», снятый Петром Мостовым совместно с Кудрявцевым в те годы еще в статусе кинолюбителей при его поступлении на работу на Ленинградскую студию кинохроники. Уверен, что именно эти вопросы и планы дальнейшей жизни были темами разговоров между группой Савенко и Мостовым в начале 60-х годов. Но до принятия решения о смене профессии было далеко, еще предстояло снять фильм.

Вернемся к статье в Электрике:

«На вооружении нашей группы «ЛЭТИ-Фильм была камера «КонВас», к ней 2000 метров пленки и любительские кинокамеры «АК» и «Кварц» и 7 фотоаппаратов, и это на 5 человек. Наш главный оператор Вячеслав Савенко (он в первую голову отвечал за то, чтобы увиденное привезти в институт в виде документального фильма) непрестанного раздражался, перебивая восторженных:
– Да, все хорошо, согласен, здорово, но дайте план кадра…Кадр…Кадр.

…Иркутск – город по возрасту почтеннее Ленинграда…Широкие проспекты и тут же незамощенные улицы с курами и табличками на калитках «Осторожно, злая собака», двухсотметровая вышка иркутского телецентра и ГЭС, преградившая Ангару, и дававшую энергию, необходимую для строительства Братской ГЭС…»

Именно с этих кадров, показывающих не только масштаб и размах сибирского города, но и его повседневную жизнь, начинаются первые метры фильма, они, как увертюра давали настрой всему фильму, посвященному старинному городу, грандиозной стройке, величественной природе и его замечательным людям. Самым первым кадром, с которого начинался фильм, был задний борт грузовой машины с номером, начинавшимся, как обычно с букв, а они в этом регионе были ИРА. Так же звали и симпатичную девушку, чьё молодое, красивое и улыбающееся лицо появлялась несколько раз в начале фильма.

«…Иркутский политехнический институт, готовящий геологов, горняков, машиностроителей и энергетиков <> Даже этот краткий перечень специальностей показывает перспективы завтрашнего дня Сибири. Этот институт, с которым ЛЭТИ недавно заключил договор о содружестве, стал нашей базой на время пребывания в Иркутске.

Две недели мы вели съемки в городе и институте, в его новых лабораториях и мастерских, где была разработана уникальная установка для исследований материалов в вакууме, удостоенная золотой медали на выставке в Нью-Йорке. Побывали на берегу Иркутского моря, где снимали студентов, проводящих свои выходные дни в институтском спортивном лагере».

Насколько я помню, примерно таким же возвышенно пафосным был и закадровый текст, сопровождающий весь фильма. Не исключаю, что автором, а, возможно, и диктором был тот самый неизвестный мне автор статьи и участник экспедиции Б. Иванов.

«Наконец с Братском, который был основной целью нашей поездки, открылось сообщение по воздуху. Ректор института, Анатолий Андреевич Игошин снарядил нас в дорогу по-отцовски. Все обмундирование получили со склада: от пояса до кирзовых сапог. Настроение, когда мы садились в «АНТ-10» было воинственное.

Мы думали: Братск – это Братск, но на деле же это пять Братсков. Огромный район. Мы думали это – строительство Братской ГЭС, а это еще плюс гигантский лесохимический комплекс <> В первый же день мы побывали на плотине. Здесь бросается в глаза незаметность человека на фоне гигантских конструкций.

Откровенно говоря, в Братске мы немного растерялись. Что снять наиболее характерное, важное и интересное? <>Начались съёмки. Они были самые напряженные за все время поездки. Надо было спешить. В один из таких дней мы чуть не расстались со съемочным журналом, который ветром сбросило со скалы в Ангару, пришлось организовывать спасательную команду, чтобы извлечь его из воды.

Вокруг стоящего на треноге «КонВаса» часто разыгрывались бурные сцены. Каждому казалось, что его ракурс, его план выразительнее предложения товарища. Виктор Жагулло причмокивал, прихлопывал руками, как восточный торговец, рекламируя свой товар. Борис Гинзбург старался убить противника ядовитым скептицизмом. Никита Неудачин выкрикивал что-нибудь гневное и уходил. Наконец, находилось что-то всех устраивающее. Вытаскивались экспонометры, Савенко кричал Гинзбургу: «Аккумулятор!» – и вот уже камера начинала стрекотать, запечатлевая очередной «шедевр».

Побывали мы и в гостях у выпускника ЛЭТИ 1956-го года, ставшего главным инженером монтажного управления по строительству высоковольтных передач и подстанций <> И уже на следующий день мы снимали подвеску проводов на высоковольтной линии, для чего Савенко пришлось подниматься с кинокамерой вместе с монтажниками на тридцатиметровую высоту…

Неожиданно появилась возможность слетать на вертолете в поселок Марково, где недавно было открыто новое месторождение нефти. Учитывая, что в вертолете было только одно место, в него удалось посадить только Савенко, которому пришлось работать за пятерых: самому таскать тяжелый КонВас, треногу и фотоаппараты…Ему удалось снять очень интересные, живые кадра монтажа буровой вышки…

Время экспедиции подходило к концу, пора было возвращаться домой.
– Да, мы не видели в Сибири медведей, разве только на радиаторах «Язов» (эти слова Виктора Жагулло вошли в передачу иркутского телевидения), но мы увидели, как перед человеком отступает тайга, покоряются реки, и природа начинает служить людям…»

Сказано тоже с пафосом, что на Жагулло было не очень похоже, но этому могла способствовать приподнятая обстановка, которая окружала участников съемок все дни, проведенные в Сибири, и грандиозность строек и сооружений.

Слава Савенко ведет съемку монтажа ЛЭП.
Фото из статьи

Подобное же восторженное чувство возникало у меня в душе, когда через несколько лет мне довелось побывать рядом с Днепрогэсом и Красноярской ГЭС. Поражала мощь сооружений и невероятные возможности человека, чьим разумом и силами они были возведены. Огромное впечатление оставила также Саяно-Шушенская ГЭС, уже построенная, но еще не введенная в эксплуатацию, когда в 1977-м году я стоял на берегу у её основания. По её верху высотой 200 метров полз КАМАЗ красного цвета, напоминающий божью коровку, а на самой плотине был вывешен портрет Ленина размером 20 на 30 метров, который снизу казался не более почтовой марки. Впечатление усиливалось тем, что 13 лет назад, в 1964-м году мы с друзьями проходили на плоту Карловской створ, где была возведена плотина, по берегам которого в тот год еще только начинали пробивать дороги для машин.

Эта статья, вдержки из которой я привел выше, написанная в духе и стиле, характерном для «Электрика» тех лет, дала мне возможность вспомнить фильм, который после монтажа и озвучивания был показан сначала членам студии, а затем студентам ЛЭТИ в Актовом зале нового корпуса. Он произвел на меня большое впечатление. Это был, как мне казалось, настоящий профессиональный фильм, по качеству и содержанию очень близкий к киножурналу «Новости дня», который обычно демонстрировался перед началом показа художественных фильмов. В журнал входило 6-7 эпизодов, как правило, посвященных достижениям СССР в промышленности, науке и сельском хозяйстве, и мало какой номер журнала обходился без сюжетов, рассказывающих о строительстве или пуске очередной ГЭС, или металлургического комбината, сопровождаемых кадрами гигантской плотины с каскадами низвергающейся воды, или сталеварами на фоне потоков расплавленного металла, огромными генераторами, и, конечно, крупными планами улыбающихся монтажников-высотников, как две капли воды похожих на актера Алексея Рыбникова в известном фильме.

Мой некоторый сарказм в описании журнала «Новости дня» никакого отношения к фильму, снятого ребятами, не имеет, т.к., несмотря на то, что объектами съемок были все те же гидростанции, плотины и вышки высоковольтных передач, в их съемках и монтаже чувствовалась искренность, неприкрытый восторг от увиденного и лиричность в подаче материала. Кадры студенческой жизни Иркутского политеха, беседы с сотрудниками лабораторий и с выпускниками ЛЭТИ неоспоримо доказывали, что основная задача, поставленная перед участниками киноэкспедиции, была полностью выполнена. Кроме того, весь материал технически, в смысле точности экспозиции, был снят очень качественно, включая эпизоды, которые снимались в условиях «режимных съемок», т.е. в вечернее время при дефиците освещения. Очень грамотно был проведен монтаж фильма, без скачков изображения, что, как правило, присуще любительским фильмам.

Фильм был очень хорошо принят руководством ЛЭТИ, которое стало обращать больше внимания на работу студии, и даже выделило для ее размещения несколько больших помещений в подвале нового корпуса.

Рабочий момент съемки. В кадре Боб Гинзбург, Слава Савенко и Вик Жагулло

Как я уже писал, фильм мне очень понравился и одновременно озадачил: «А смогу ли я снять нечто подобное, такого же качества?»

17. Напутствие Рошаля

Вернёмся ко Второму Всесоюзному смотру любительских фильмов в Москве в 1962 году.

Григорий Львович Рошаль

Его председателем был Григорий Львович Рошаль, известный и маститый кино- и театральный режиссер, сценарист, преподаватель, а кроме того, глава и руководитель всего кинолюбительского движения в СССР, кем он был назначен еще в 1957 году. Все было «по-взрослому». Обладатель двух Сталинских премий, народный артист РСФСР, на счету которого к тому году было уже около 20 кинокартин, половину из которых он снял еще в довоенные годы.

Из послевоенных работ «на слуху» была его серия «биографических» картин, посвященных Римскому-Корсакову, Мусоргскому и академику Павлову, за две из которых он получил обе Сталинские премии. Картины были добротные, идейно выдержанные, снятые профессионально, но за душу они не трогали и большого впечатления не оставляли. Самой удачной работой, по моему мнению, была трилогия по роману А. Толстого, «Хождение по мукам», снятая Григорием Львовичем в 57-59-х годах. Более поздние работы, такие, как антифашистский памфлет «Суд сумасшедших» и «Год, как жизнь», были приняты критиками и публикой весьма равнодушно, и более того, давали повод для шуток. В своих воспоминаниях Игорь Кваша писал, что в съемочной группе фильм «Суд сумасшедших» называли не иначе, как «Суп сумасшедших», а при демонстрации фильма «Год, как жизнь», в котором он играл К. Маркса, а Андрей Миронов появлялся в образе Энгельса, в зале часто возникал смех.

Тем не менее, имя Рошаля придавало движению кинолюбителей солидность и привлекало внимание общественности. В смотре участвовали кинолюбители, представлявшие свои работы не только на 8-ми миллиметровой пленке, но и на 16 и 35 мм. Я не помню, был ли конкурс раздельный в зависимости от ширины пленки, но надо признать, что фильмы, снятые на пленке 35 мм и соответственно на профессиональной аппаратуре, имели явные преимущества перед узкопленочными. Они снимались на качественной негативной пленке, проявлялись, а затем печатались на студийном оборудовании. Правдами-неправдами, как правило в ночные смены, авторы монтировали фильмы на монтажных столах различных кино- и телестудий, с которыми удавалось наладить контакты, как правило неформальные Члены жюри, конечно, это хорошо понимали, но не считали это главным, обращая внимание, в основном, на качество съемки, содержательность фильмов, грамотность монтажа, умение работать со светом и звуком, поэтому призами смотра отмечались, работы кинолюбителей, снятых как на узкой, так и на широкой пленке.

Сейчас уже не могу вспомнить по какой причине, но в Москву на смотр с фильмом «Далекая-близкая» его авторы, учившиеся уже на 5-м курсе, не поехали. Думаю, что у них были веские причины для этого решения – приближалась зимняя сессия, надо было нагонять пропущенные за время съёмок и монтажа фильма лекции, и диплом уже был не за горами. Очевидно, чтобы выделенные для ЛЭТИ-Фильма места для участия в конкурсе не пропадали, было решено направить в Москву двух членов студии: меня и Лиду Ведищеву, никакого отношения к фильму не имевших, но так часто случалось в те годы и не только на любительских студиях.

С тех пор прошло много времени, и многое уже позабылось, но помню, что многие фильмы, в том числе и игровые, поразили меня своим уровнем, близким к профессиональному кино. В поисках материалов об этом смотре просматривал в том числе подшивку «Электрика» за 60-е годы и неожиданно наткнулся на свою же заметку, которую я написал после возвращения из Москвы.

В Москве только что закончился 2-й всесоюзный смотр любительских фильмов. Редакция попросила Владимира Червинского, члена студии «ЛЭТИ-Фильм», рассказать об итогах смотра и планах нашей студии:
В Москву мы отправили «День в лагере» – хроникальный выпуск и «Далекая-близкая» – последний наш фильм, который шел вне конкурса.

Около 300 любительских фильмов со всех концов страны было представлено на смотр. Фильмы рижских любителей кинокамеры – лиричные и технически совершенные, завоевали внимание всех, особенно удачен «Скрипка Страдивариуса». Фильмы Московского института инженеров транспорта «Фараон и хорал» и «Человек и дорога» (первый по рассказу О’Генри, второй – по повести Ю. Нагибина), а также «По следам 3-х студенческих» – тбилисских политехников – сняты на хорошем профессиональном уровне.

Пока еще неизвестно решение жюри конкурса, но будем надеяться, что наши фильмы не будут в числе последних.

Планы «ЛЭТИ-Фильма» большие, но реальные. Во-первых, думаем каждый месяц выпускать кинохронику по институту. Во-вторых, поставить игровой фильм. Чтобы эти планы реализовать, нужна более активная помощь ректората и общественности института.

(По поводу выпуска ежемесячных выпусков новостей ЛЭТИ, я конечно, «загнул», также, как и о съемках игрового фильма. Разговоры, планы, обсуждения, споры – были, но фильмы по различным причинам сняты не были. Нельзя сейчас без улыбки вспомнить, что причиной отказа съемки короткометражного игрового фильма, сценарий которого был написан Славой Савенко по одной из новелл Бунина, было присутствие в нем кадра обнаженной девушки. Кураторы из ректората категорически требовали убрать эту сцену из сценария, а Савенко также категорически отказывался. На этом все и закончилось).

Очень жалею, что я не вел в дни смотра каких-либо заметок, т.к. в Интернете сам смотр 1962-го года упоминается, но материалов о его работе и о фильмах практически нет. Единственное, что удалось найти в Интернете это воспоминания об участии в смотре Эммы Брамник-Вульфсон, члена VEF-film studio, бывшей в то время Главным редактором газеты “Vefietis

Позволю поместить их частично ниже:
«Меня «бросили» на «укрепление» «VEF-film studio»- рожденную еще в 50-е годы местными энтузиастами, она была одной из первых любительских киностудий в Союзе.
О первой «продукции» VEF-film тогда рассказывали и всесоюзные журналы «Огонек», «Советский Союз» и вскоре о студии узнал чуть ли не весь мир. Мне начали приходить письма с восторгами.
Вскоре меня командировали на всесоюзный семинар по кинолюбительству, организованный секцией работы с кинолюбителями Союза кинематографистов СССР.
В Салтыковке нас учили знатные киношники.
Григорий Рошаль, председатель секции работы с кинолюбителями Союза объявил тогда главную установку, лозунг: «И кинолюбители своими малыми камерами и на малом экране тоже создают кинолетопись человечества». И еще, что «зараженные бациллами кино и кинолюбительства неизлечимы!»

Среди лекторов были тогда также Григорий Александров, Григорий Козинцев; знаменитый кинооператор Эдуард Тиссэ, писатель Сергей Михалков.
С того времени и на «ВЭФ-студии» мы снимали киноочерки о новых заводских технологиях. Наши фильмы демонстрировались на предприятиях страны, а также на родственных предприятиях Чехословакии, Венгрии, Польши.
1962 год. Всесоюзный смотр работ кинолюбителей в Москве – Доме кино на улице Воровского. Это сотни фильмов, начиная с «восьмерок», на 8 мм пленке, и как наши, на 16-мм. «VEF-studiо» показала несколько фильмов и привезли домой, в Ригу, 9 наград…
– Ребята, новость! – Закричал однажды наш студиец Фреди Крамер, влетая в студию. – На одном экране одновременно и параллельно демонстрируют три киноленты на одну тему!
– А что, давайте и мы попробуем! – поддержал Фреди Валдис Римейкус, первыми из нас заразившимся кинолюбительством. – Но, сумеем ли?
Мы сочинили сценарий боевика «Нет!» – т.е. нет войне. В киноархиве нашли кадры марширующих фашистских молодчиков и с Гитлером.
Из всего, что было мы уложили-склеили три ленты по три минуты – трехминутный фильм на трех параллельных лентах.

Для показа нашего киноплаката были нужны три проектора. И вот в один из перерывов в самом широком проходе, огромного зала московского фестивального Дома кино установили три кинопроектора «Украина». Гаснет в зале свет и начинается показ. Три минуты пролетели мигом, особенно для нас. Отзвучали последние фразы текста и в зале тишина… Но через минуту огромный зал взрывается аплодисментами.

– У нас не аплодируют»! – строго в микрофон объявил председатель жюри Григорий Рошаль – Но я не понял, что показали эти три молодца за проекторами. Словом, хотя повторять на смотрах не принято, повторите, пожалуйста, что это было.
Снова три минуты наши три ленты на экране…

Ура жюри! За трех-минутку «НЕТ!» – нам почетный Диплом «За новаторство и эксперимент». Наш энтузиазм победил. И это впервые в СССР, не только на малом экране.

В тот же вечер в Доме кино была презентация фильма «Небесные братья» о первых космонавтах. Они и сами приехали на презентацию премьеры для кинолюбителей. Событие!
– В космосе многое мы фиксировали на кинопленку, поэтому мы тоже теперь считаем себя кинолюбителями, – рассказали высокие гости фестиваля.

И для нас, новаторов с VEF-studio, особая награда – честь лично познакомиться с первыми космонавтами земли, только недавно спустившимися с неба. С Юрием Гагариным, Павлом Поповичем, Германом Титовым, Андрианом Николаевым. Они даже оставили свои «следы» – автографы с теплыми пожеланиями на фирменной эмблеме фестиваля. И сфотографировались с нами.

Был шанс сфотографироваться с космонавтами и у нашей ленинградской делегации, но никто о вечерней презентации фильма и приезде космонавтов участников смотра заранее не предупредил. Они приехали в десятом часу вечера, когда мы уже к нашему огромному огорчению уехали из Дома кино. Но перед отъездом состоялась встреча и беседа нашей ленинградской делегации с председателем жюри смотра Григорием Рошалем. В памяти остались его слова о том, что пройдут года, уйдут окружающие нас люди, изменится общество, в котором мы живем, но останутся работы кинолюбителей, рассказывающие о жизни нашей страны. Очень важно, чтобы наши потомки могли взглянуть на неё вашими глазами. Думаю, что подобные наставления получили кинолюбители и из других городов и студий, но тогда общение с Мастером оставило большое впечатление. Во время разговора нас кто-то «щелкнул». Получился настоящий документальный кадр, не постановочный. В конце встречи Рошаль сказал, что все фильмы, представленные на смотр ленинградскими кинолюбителями, он внимательно просмотрел, некоторые ему понравились, и, особенно, добавил он, фильм про Сибирь (Далекая-Близкая), который, по его мнению, несмотря на то, что он был представлен вне конкурса, будет отмечен членами жури смотра.

Рошаль с кинолюбителями Ленинграда.
Женщина с цветами в руках – одна из организаторов Смотра.
Крайний справа, затылком к нам – Н.М. Хмелев,
из-за правого плеча Рошаля выглядывает автор этих записок,
а крайняя слева Лида Ведищева

Так и случилось. Уже позже, после подведения итогов смотра, стало известно, что фильм «Далёкая-Близкая» был отмечен специальной премией жюри, а в заключительном выступлении о нем тепло отозвался Г.Л. Рошаль.

18. Полковник любительского кино

Если Рошаля можно было назвать генералом кинолюбительского движения, то, Николай Матвеевич Хмелев был среди нас настоящим полковником. Он и в самом деле был им, прошедший всю войну, став в 50-х годах организатором движения кинолюбителей в Ленинграде, первым руководителем ленинградской студии кинолюбителей, которая располагалась во Дворце культуры им. Ленсовета. Фронтовик, харизматичный, уверенный в себе, настойчивый и творчески одаренный человек, он очень много сделал для организации и поддержки любительских студий Ленинграда.

Хмелев регулярно устраивал просмотры работ кинолюбителей городских киностудий, в том числе и фильмов, снятых в ЛЭТИ-Фильме. Не конкурсы, а просто рабочие просмотры, на которых участники могли по «гамбурскому» счету сравнить свои работы с работами других кинолюбителей, выслушать отзывы, критику или получить советы. Возможно, исходя из каких-то своих критериев, некоторых кинолюбителей приглашали вступить в Ленинградское общество кинолюбителей, возглавляемое им долгие годы.

В 1963-м году такое приглашение и членский билет клуба получил и я.

Членский билет Ленинградского общества кинолюбителей

Обладатели билетов не только приглашалась на заседания клуба и имели возможность свободно посещать мероприятия, проводимые обществом кинолюбителей в здании Дворца им. Ленсовета, но также, и это было самое ценное, становились обладателями, так называемых «талонных книжек». Когда в кинотеатрах города шел какой-нибудь очень популярный фильм, билеты на который было трудно купить, эта книжка давала возможность приобрести билеты из «брони». Особенно это было ценно, когда в Ленинграде проходили недели зарубежных фильмов или шли показы фестивальных картин, которые привозили в город на пару дней, и попасть на них было почти невозможно.

Надо признаться, что в этих книжках существовала маленькая приписка мелким шрифтом, говорящая о том, что книжка действительна только для предъявления в профсоюзных кинотеатрах, которые существовали при всех домах и дворцах культуры. Но при достаточной самоуверенности эта книжка позволяла подойти к кассе обычного кинотеатра, невзирая на огромную очередь жаждущих купить билеты. Остальное было делом техники. Эта книжка в 1964-м году позволила мне пробиться в кассы кинотеатра «Великан» в один из дней проводившейся там «Недели французского кино». Ажиотаж был таков, что перед входом в кассы были установлены металлические ограждения и несколько кордонов милиции, но «талонная книжка» помогла преодолеть все препятствия, проникнуть в кассы и стать обладателем билетов на два сдвоенных сеанса. На первом демонстрировали незабвенные «Шербурские зонтики» и «Любовники из Тюриеля», а на втором ошеломительные «Америка глазами француза» и «Человек из Рио». Ничего подобного советский зритель до этого не видел, даже трофейные фильмы, которые демонстрировались в СССР после войны, не оказывали такого впечатления как эти незамысловатые мелодрамы и обычный для западного зрителя приключенческий фильм с Бельмандо в главной роли.

Возвращаясь к роли Н.М. Хмелева в деле развития кинолюбительства в СССР, необходимо подчеркнуть масштабность его задумок, и не только задумок, но и реальных дел. При его активном участи был создан всесоюзный Межвузовский киножурнал «Политехник», сюжеты для которого должны были сниматься силами студенческих киностудий.

Удостоверение корреспондента киножурнала «Политехник»

Был утвержден план работы, от нескольких студий были получены темы сюжетов, но… до реальной работы дело так и не дошло. Организаторы не учли, что у корреспондентов журнала были еще и другие заботы, и обязанности: надо было ходить на лекции, делать лабораторки, сдавать зачеты и экзамены и не забывать, что впереди маячит диплом.

19. Обучающие машины Фрейдзона

По возвращению из Москвы меня ждала зимняя сессия, потом экзамены, затем поездка в зимние каникулы в Карпаты. Начался второй семестр третьего курса, и работа в ЛЭТИ-Фильме отошла на второй план, тем более что никто ничего не предлагал, у меня самого не было никаких идей, в работе студии наступила пауза. И вдруг, как иногда в жизни бывает, поступает предложение, причем оттуда, откуда и ждать было невозможно.

Начиная со второго курса все студенты мужского пола ЛЭТИ проходили обучение на военно-морской кафедре. Обучение на ней не только освобождало от призыва на срочную службу, но и являлось почти полным аналогом получения образования в военно-морском высшем учебном заведении, с присвоением офицерского звания при условии успешной сдачи выпускных экзаменов. Военные кафедры были далеко не во всех ВУЗ’ах, поэтому поступление в ЛЭТИ было в приоритете у абитуриентов.

Учеба на военно-морской кафедре, наверное, чтобы не афишировать военную сторону обучения, называлась Специальной инженерной подготовкой или сокращенно СИП. Для каждого факультета была своя программа обучения, максимально адаптированная под основную специализацию факультета. Таким образом, полученные на СИП’е знания и специальности позволяли выпускникам ЛЭТИ при необходимости проходить военную службу в соответствующей боевой части военного судна.

Большинство студентов с удовольствие ходили на СИП и не только потому, что тематика лекций была интересной и хорошо преподносилась, но и потому, что преподаватели были в своем большинстве морскими офицерами-инженерами с опытом флотской службы. Все они, без исключения, от молодых старлеев до маститых капитанов первого ранга («каперангов», если по-морскому) были интеллигентными, вежливыми людьми с большим чувством юмора, что часто проявлялось при общении со студентами. Несмотря на то, что на первом году обучения, строевая подготовка входила в программу, никакого фанатизма в построениях и шагистики не наблюдалось. Единственное требование, вступавшее в противоречие с личными взглядами студентов, было связано с длиной волос на голове. На кафедре даже висел стенд с фотографиями студентов с рекомендуемыми прическами. В остальном на кафедре была, если не либеральная, то нормальная человеческая обстановка, приправленная некоторой долей юмора.

Вот, однажды, в конце очередного занятии ко мне подошел капитан третьего ранга Ямщиков и, когда я вскочил со стула, сказал мне: «Червинский, Вас просил зайти после лекции заведующий кафедрой».

Начав писать эту главу, я в поисках каких-либо материалов, касающихся кафедры СИП, натолкнулся на воспоминания выпускника ЛЭТИ Юрия Ноткина, посвященные прохождению им военно-морской практики на флоте в 1958-м году – «На флотах». Рассказ-быль, так называются эти воспоминания, можно найти в Интернете. Думаю, они могут быть интересны всем, кто учился в 50-60-х годах в ЛЭТИ, и, особенно, тем, кто проходил военную практику на военных судах. Но я помещу только небольшой отрывок из самого начала этих воспоминаний, т.к. ситуация, возникшая с приглашением зайти к заведующему кафедрой, показалась мне очень близкой к той, которая описывается в воспоминаниях Ноткина:

«Летом 1958-го года пассажирский поезд, покинув Ленинград, бойко бежал на Юго-Запад. В приоткрытое окно влетал ветер с привкусом паровозного дыма. Я лежал на багажной полке <> Мне было 20 лет. Мы только что закончили третий курс ЛЭТИ и ехали на «флота». Конечной целью нашего путешествия был закрытый город Балтийск. Еще не была написана песня В. Высоцкого про «ветра» и «шторма», но именно так – на «флота» – говорили наши преподаватели на кафедре СИП (специальной инженерной подготовки), упоминая предстоящую нам летнюю практику на кораблях военно-морского флота. В бытность мою в институте кафедрой заведовал перешедший в ЛЭТИ из Военно-морской академии Исаак Рубинович Фрейдзон, капитан первого ранга и впоследствии доктор технических наук и профессор. Кафедра была укомплектована в основном кадровыми офицерами, имеющими опыт службы на кораблях ВМФ, на преподавательских должностях в военно-морских учебных заведениях. От кафедры с нами ехали на «флота» два капитана первого ранга Владимир Андреевич Чернышков и Григорий Абрамович Сорока.

Я уже сладко задремал на своей багажной полке, когда почувствовал, что кто-то дергает меня за ногу: «Эй, Ноткин! Слезай! Хватит дрыхнуть! Тебя вызывают в командирский вагон».

Пытаясь по дороге через вагонные переходы привести в порядок свои слегка помятые сном физиономию и шевелюру, я размышлял, чем мог быть вызван такой странный вызов. Достигнув цели, я застал двух капитанов, сидящих напротив друг друга за столиком такого же, как у нас, плацкартного вагона. Перед Сорокой лежал разлинованный лист бумаги и ручка, рядом с ним сидел Олег Алексеев с чуть заметным лукавым огоньком в глазах. Я присел на скамейку около Чернышкова.

– Разведка донесла, – начал Чернышков, – что ты на факультетской самодеятельности самый главный».

Исаак Рубинович Фрейдзон

Вот и я, направляясь в кабинет Фрейдзона, с тревогой размышлял, чем же можно было объяснить такой странный вызов, перебирая в голове свои возможные проступки.

Я робко постучал в кабинет, его хозяина там не оказалось, но через несколько секунд я увидел капитана первого ранга Фрейдзона, идущего в моем направлении по пустынному коридору. Исаак Рубинович был невысокого роста, немного полноватый и особой «фирменной» флотской выправкой не обладал, хотя шел вразвалочку как полагалось «морскому волку». Я и сейчас помню, ощущение того, что шел он, как мне казалось, очень медленно и долго, как в фильме ужасов. Тогда я ничего о нем не знал, поэтому, пока он приближается ко мне в моей памяти, хочу кратко рассказать он нем, воспользовавшись публикацией в газете «Электрик».

Исаак Рубинович Фрейдзон родился в 1908 году в Витебске, в 1932 году закончил ЛЭТИ. Все довоенное время совмещал преподавание в институте, исследовательскую работу в НИИ Морского флота под руководством академика А.Н. Крылова и производственную деятельность на заводе «Электросила», где в 1937-м году защитил кандидатскую диссертацию. Продолжал преподавать, подготовил цикл лекций по новой специальной дисциплине «Корабельные электроприводы».

В первый же месяц Великой Отечественной войны Исаак Рубинович вступил добровольцем в ряды Военно-морского Флота и был назначен начальником лаборатории Кронштадтского артиллерийского ремонтного завода. Там он по заданию помощника командующего Балтийским флотом по береговой обороне коменданта Кронштадтской военно-морской базы генерала А.Б. Елисеева разработал противодесантную электрозащиту водного рубежа, которая была установлена для обороны Кронштадта. Проект, рассмотренный специально созданной военно-технической комиссией, оценила его как «совершенно новый и весьма эффективный способ обороны», после чего он был внедрен под руководством и участии автора в Севастополе и Новороссийске. Войну он заканчивал сотрудником научно-технического комитета Военно-Морского Флота.

После войны Исаак Рубинович сначала преподает на кафедре корабельного электропривода Военно-морской академии им. А.Н. Крылова, а спустя три года возвращается в ЛЭТИ, где с 1950 года полковник, а затем капитан первого ранга. Фрейдзон избирается начальником военно-морской кафедры ЛЭТИ, защищает докторскую диссертацию, становится профессором и руководит кафедрой в течение 18 лет.

Ничего этого я, конечно, в то время не знал и не ведал. Мне кажется, что я даже его имя-отчество знал неточно, да и видел его только пару раз издали. Не могу сказать, что я был напуган этим приглашением к заведующему кафедрой, но беспокойство меня не покидало.

«Вы ко мне?» – услышал я от подошедшего Фрейдзона, который, не дожидаясь ответа открыл дверь и пригласил меня в кабинет.
«Владимир? – обратился он ко мне, взглянув на листок бумаги, лежащий у него на столе, – мне доложили, что Вы занимаетесь в нашей киностудии и снимаете кинофильмы». – По его тону я понял, что это был не вопрос, а скорее утверждение. «Вы, наверное, знаете, что мы в этом году планируем оборудовать на нашей кафедре специальную аудиторию, оснащенную обучающими машинами, и я бы хотел поручить Вам снять небольшой учебный ролик на эту тему. Этой весной в Москве пройдет межвузовская конференция, посвященная новым методам обучения, на которой я буду выступать с докладом, и было бы крайне полезно проиллюстрировать его этим фильмом. Бывалькевич подтвердил мне, что вы способны подобный учебный ролик снять. Это так?»

После секундного замешательства, я что-то промычал в ответ и кивнул головой, мол, да, сниму. – «Очень хорошо, в курс дела Вас введет Ямщиков. Срок – 3 месяца. Все, Вы свободны».

Я вышел из кабинета. Обучающие машины? Я понятия не имел, что это такое. В те годы мы все увлекались фантастикой и гонялись за супердефицитными романами и рассказами Айзека Азимова, Роберта Шекли, Рэя Бредбери, Артура Кларка и других, в основном, американских писателей-фантастов, которые одними из первых стали писать о роботах, но не просто о неких автоматизированных устройствах, но и о проблемах, которые, как они предполагали, могли появиться по мере совершенствования программ, управляющих роботами. В их романах Искусственный Разум, читай интеллект, достигал такого высокого уровня, что роботы в конце концов выходили из подчинения человеку и создавали немалые проблемы человечеству. Три закона робототехники, разработанные Айзеком Азимовым, до сих пор актуальны и, я надеюсь, учитываются разработчиками современных роботов, которые постепенно становятся обыденными явлениями в нашей жизни.

После занятий я подошел к Ямщикову, который был уже в курсе, и он довольно быстро и доходчиво объяснил мне суть вопроса и состояние дел с обучающими машинами. Все оказалось гораздо прозаичнее, и ничего общего с Искусственным Разумом не имело.

Уже гораздо позже я выяснил, что подобные, так называемые обучающие машины, разрабатывались еще с начала 50-х годов за рубежом, а также и в нашей стране. Как объяснил мне Ямщиков, термин «Обучающие машины», конечно, не следовало понимать буквально – обучала не сама машина, а заложенная в неё обучающая программа.

В простейшем случае, а именно такие «обучающие машины» были разработаны и изготовлены на кафедре. определенная информация по различным вопросам обучения была заключена на перфокарте, которая вставлялась в приемный порт машины. При выборе обучающимся вариантов ответа на определенный блок вопросов, и вводе их на панели машины, она обрабатывала информацию, выдаваемую перфокартой и оценивала процент правильных ответов. Таким образом, обучающие машины могли выполнять роль репетиторов либо даже экзаменаторов. В последнем случае все ответы учащихся на экзаменационные вопросы стекались к пульту преподавателя, которому оставалось только выставить оценку. Коварство подобных систем заключалось в том, что исправить ответ на панели машины было уже нельзя.

Класс с обучающими машинами

Снимать кино про машины? Даже точнее про «машинки», так непрезентабельно выглядели эти настольные устройства, мне представилось делом крайне скучным и уж не творческим точно.

Когда я рассказал ребятам в студии о полученном задании, кто-то из них сочувственно похлопал меня по спине, а кто-то с иронией добавил: «Давай, Червинский, твори, пришел твой час».

Что было делать, я засел за сценарий. Через пару дней он был готов. Его две странички содержал три раздела: знакомство с самой обучающей машинкой, её устройством и назначением, демонстрация работы на ней кого-то из студентов и использование обучающих машин в процессе сдачи студентами зачета в специально оборудованной аудитории.

Существенно больше времени ушло у меня на разработку режиссерского сценария с эскизами всех кадров фильма, одного за другим. Импровизировать, как можно это было делать при съемке очередного эпизода, например, на целине, в данном случае было нельзя, и я заставил себя продумать весь фильм от начала до конца, выстроив мысленно и на бумаге последовательность всех эпизодов фильма, что мне впоследствии очень помогло.

Для съёмок первой части мне были нужны только сами машины, для второй, помимо машин, потребовались несколько добровольцев, которые согласились бы несколько часов изображать работу на этих самых машинках, а для третьей части мне было необходимо согласие преподавателя на присутствие в аудитории во время проведения реальных занятий членов съемочной группы, как минимум двух-трех человек с кинокамерой и осветительными приборами. Такое согласие было получено при условии, что каждая съемка будет проводится не более 15 минут.

Этого времени, конечно, было недостаточно для съёмки всех общих и крупных планов, предусмотренных сценарием, поэтому съемку пришлось вести несколько дней, причем в разных группах студентов. Думаю, что не трудно догадаться, что для проведения этих съёмок я был вынужден прогуливать свои лекции и занятия. Как я это организовывал и какие для меня были последствия, я за давностью лет, конечно, уже забыл.

Гораздо проще было организовать съёмку второй части, в которой подробно демонстрировалась работа студента на машинах. Съёмку мы проводили вечером, после занятий, никакой спешки не было. В качестве добровольца снимался мой товарищ по туристским походам Саша Балабух и одна симпатичная девушка из нашего потока. Они терпеливо выполняли все мои указания, изображая все стадии работы на обучающей машине, повторяя их раз за разом при съёмке очередного дубля. Учитывая, что это были крупные планы, надо было добиться, чтобы их лица выражали определенные и естественные эмоции, характеризующие размышления и волнение человека при выборе и вводе в машину правильного ответа.

Так же терпеливо выполнял мои указания и Ёжеф Майер, венгерский студент, который согласился стать оператором этой части фильма, почти все кадры которой надо было снимать «с рук», без штатива. Он был обаятельным, дружелюбным и отзывчивым парнем.

Рабочий момент съемок

Для получения удобного ракурса при съемке крупных планов при работе ребят за машиной, Ежефу приходилось ложиться на пол перед столом, за которым они работали. Он был опытным оператором и оказал мне большую помощь в установке света и определении экспозиции, что было крайне важно при съёмке тех самых крупных планов лиц моих добровольных актеров, особенно их глаз. Забегая вперед, скажу, что именно эти кадры похвалил профессиональный оператор студии Научно-популярных фильмов, где через несколько месяцев демонстрировался этот учебный ролик. После просмотра он даже сказал, что увидел в кадрах с крупными планами ребят, отвечающими на вопросы обучающей машины, желание «режиссера» показать некое противостояние человеческого интеллекта и бездушности примитивной программы, заключенной в железной коробке. У меня, конечно, ничего подобного и в мыслях не было, просто хотелось оживить скучный видеоряд живыми и красивыми молодыми лицами, но выступление режиссера мне понравилось.

Благодаря тому, что я потратил время на разработку режиссерского сценария, мы экономили время на подготовку очередного кадра, установку света, выбор ракурса и даже типа объектива камеры для его съемки. В результате, к концу второго месяца, из трех, которые установил мне Фрейдзон, все съемки были закончены. К сожалению, не могу вспомнить на какой студии нам удалось проявить и напечатать, примерно, 120 метров затраченной 35-и миллиметровой пленки. Думаю, что это удалось сделать не без помощи Бывалькевича.

Монтаж фильма занял у меня недели три, в процессе которого я склеил между собой более 30 отрезков пленки по числу предусмотренных сценарием эпизодов, на которые она была предварительно разрезана. Делал я это без использования специального монтажного стола, в конструкции которого предусмотрен небольшой экран, позволяющий просматривать монтируемые эпизоды, а на обычном столе, склеивая куски пленки при помощи специального станочка. Конечно, в процессе монтажа режиссерский сценарий претерпел некоторые изменения, и в первую очередь это коснулось длительности фильма. Если после первого, предварительного, монтажа она составляла почти пять минут, то в конце я сократил его до трех. Очень важно было адекватно определить длительность каждого эпизода, чтобы, с одной стороны фильм не выглядел затянутым, а с другой стороны – избежать мелькания кадров. Надо было совместить динамичность изложения материала с его доходчивостью. Не имея в распоряжении монтажного стола, мне приходилось, зная, что каждую секунду проходит 24 кадра, считать общее число кадров эпизода и устанавливать его длительность. К концу монтажа я настолько точно запомнил очередность эпизодов и их длительность, что при записи закадрового текста на магнитофонную ленту, давал команду диктору, роль которого исполнял кто-то из ребят нашей студии, в нужный момент с абсолютной точностью.

Затем это ролик (фильмом было трудно его назвать) был показан Исааку Рубиновичу и его сотрудникам. После его окончания Фрейдзон направился к выходу и, проходя мимо меня, молча пожал мне руку, кивнул головой и, ничего не добавив, вышел.

Через несколько дней, узнав, что для звукового сопровождения необходим магнитофон, он передал мне, что мне надо будет поехать вместе с ним в Москву, взяв с собой необходимую аппаратуру. Не знаю, по какой причине, но помимо магнитофона надо было везти с собой и портативный, жутко тяжелый проектор, рассчитанный на пленку 35 мм.

Опущу все перипетии, связанные с этой поездкой, отмечу только, что все прошло удачно, Фрейдзон сделал на конференции доклад, сопроводив его фильмом с названием «Учебные машины», заслужив бурные аплодисменты. Все склейки выдержали, а дикторское сопровождение точно легло на все эпизоды фильма.

Через пару месяцев, в небольшом зале студии Научно-популярных фильмов был устроен просмотр работ «ЛЭТИ-Фильма». Кто его организовал за давностью лет сказать уже трудно, но помимо «Далекая-близкая», был показан и трехминутный ролик «Обучающие машины», о котором положительно отозвался один из сотрудников студии, о чем я писал выше. Один из участников просмотра высказал даже предложение включить его в один из учебных фильмов, посвященных этой тематике, планируемый к выпуску студией. Могу предположить, что, если успешный показ фильма Славы Савенко «Далекая-близкая», помог ему в дальнейшем при поступлении на студию кинохроники и уходе в новую профессию, то положительные оценки моего ролика никаких последствий не имели, если не считать внутреннего удовлетворения его автора.

Наступила весенняя сессия, надо было сдавать накопившиеся за время работы над фильмом «хвосты», мысли о кино были на время забыты, но не навсегда. В начале ноября 1963-го года неожиданно меня нашел Бывалькевич и сообщил, что ректорат поручает «ЛЭТИ-Фильму» ответственное задание: 14-го ноября в Актовом зале состоится чествование, по случаю 70-го юбилея, академика Акселя Ивановича Берга, на котором он выступит с лекцией, которую необходимо снять и, конечно на 35-миллиметровую пленку. «Давай, готовься», – добавил он.

20. Телепатия Берга

Аксель Иванович Берг

К своему стыду, кто такой академик Берг и чем он знаменит, я знал очень приблизительно. Я помнил только его фамилию на мемориальной доске, висящей на здании главного корпуса со стороны ул. проф. Попова, сообщающую, что академик Берг преподавал в ЛЭТИ. Его фотографий я никогда не видел, с его трудами не встречался, даже не был уверен, жив ли он вообще. Бывалькевич пристыдил меня и вкратце рассказал мне о нем.

Ко дню его приезда в институт я уже знал, что снимать придется в Актовом зале, но за несколько часов до начала торжественного заседания нам передали, что сначала в кабинете ректора состоится встреча Берга с институтской профессурой, журналистами и рядом других приглашенных специалистов, которую тоже будет необходимо заснять, по крайне мере, её первые моменты. В связи с этим, мы, примерно, за полчаса до начала встречи заявились в еще пустующий кабинет ректора и стали устанавливать и подключать осветительные стойки с перекальными лампами, которые давали яркий «заливающий» свет, но долго включенными их было держать нельзя, т.к. они быстро перегревались. Занятые подключением проводов и настройкой света мы не заметили, как в кабинете неожиданно появился пожилой человек небольшого роста и подошел к нам.

«А чем вы тут молодые люди занимаетесь?» – спросил он – «Да вот будем снимать какого-то Берга» – по-простецки ответил кто-то из нас. Он улыбнулся, было видно, что этот ответ его развеселил, но прокомментировать его он не успел. «Аксель Иванович, дорогой, а мы вас потеряли», – взволнованно обратился к нему вошедший в кабинет во главе большой группы солидных мужчин наш ректор Николай Петрович Богородицкий. Часть из них расселась за большим ректорским столом во главе с Акселем Ивановичем Бергом, а часть устроилась на стульях, стоящих вдоль стен. Трехзвездный адмирал-инженер, академик Берг был в гражданском костюме, на котором отсутствовали какие-либо награды, в том числе не было звезды Героя социалистического труда, которой он был награжден 4 дня назад и, наверное, еще не успел её получить. Не меньше, чем эти регалии Акселя Ивановича, о которых мы узнали в этот день, удивило и восхитило нас то, что два года назад он стал отцом дочки Маргариты.

Помимо Берга и Богородицкого за большим столом и даже рядом с ним разместилось не менее 20 участников этого небольшого совещания. О чем шла речь на совещании сказать затрудняюсь, да я даже и не старался прислушиваться к беседе за столом, т.к. все мое внимание было сосредоточено на съемке. За отведенные нам десять минут для «протокольной» съемки нам надо было успеть снять несколько общих и крупных планов участников совещания и, в первую очередь, конечно, Берга и Богородицкого. Но съемка в реальности затянулась, а выступающие, не обращая на нас никакого внимания, стали выступать очень эмоционально, особенно Аксель Иванович, который в какой-то момент стал, если не отчитывать нашего ректора, то в чем-то упрекать, точно. В этот момент мы почувствовали, что пора «гасить свет» и сматываться в прямом и переносном смысле.

В газете «Электрик» № 41, за 25 ноября 1963-го года, номер которой я отыскал в Публичной библиотеке, в статье по поводу этого совещания было написано: «За час-полтора в кабинете ректора происходило экстренно созванное по инициативе ленинградских журналистов и врачей совещание по вопросу внедрения портативного биохимического прибора, при обсуждении которого Аксель Иванович со свойственной ему проницательностью усмотрел некоторые общие проблемы, волнующие не только медицинские круги, но и научно-технические. Усмотрел и, как говорится, учинил на совещании приверженцам прибора «допрос с пристрастием», а затем высказался по существу, а попутно дал бой отсталым и несмелым». Вот, невольными свидетелем этого «допроса с пристрастием» мы и оказались.

После окончания совещания Берг в окружении журналистов и коллег направился в Актовый зал, куда мы помчались почти бегом, чтобы успеть установить штатив с камерой на стол в левом проходе зала, с которого было бы удобнее снимать выступающего с высокой трибуны Берга. Актовый зал был полон, не было ни одного свободного места, многие, в основном студенты, стояли в проходах.

Началось заседание, но я, как и во время съемки в кабинете ректора, почти не слушал докладчиков, т.к. был полностью сосредоточен на подготовке к съемке, выбирал тип объектива, устанавливал фокус, определял необходимую диафрагму. Речи выступающих в начале заседания нескольких учеников и коллег Акселя Ивановича с приветствиями и поздравлениями юбиляру я не запомнил, но эмоциональное выступление писательницы Веры Кетлинской в памяти осталось. Вот, что писалось в той же статье «Электрика», вышедшего через несколько дней:

Вера Кетлинская образно назвала юбиляра одним из командиров-волшебников техники, человеком с вечно неугомонной душой, с большим сердцем, человеком прямым, остроумным и остроязычным, тем самым положительным героем литературы, которого часто ищут писатели».

Интересно, была ли Вера Казимировна в курсе того, что «положительный герой» литературы Аксель Иванович с 1937 по 1940 годы провел под арестом в связи с обвинениями по знаменитой 58-й статье, и, хотя статья была расстрельной, все годы заключения руководил разработкой военных систем связи в одном из «особых» КБ системы НКВД. Наверное, была, т.к., несмотря на то, что все блокадные годы возглавляла ленинградское отделение СП СССР, и писала идеологически выдержанные произведения о строителях нового коммунистического общества, она долгие годы пыталась реабилитировать своего отца, адмирала царской армии, расстрелянного в 20-е годы, но так и не смогла этого добиться. Скорей всего, она не знала, что окончательно все обвинения и в адрес Берга были сняты только в 1990 году, уже после его смерти.

С самого начала съемки я понимал, что мне придется экономить пленку, которой было у меня в распоряжении только 180 метров (три съёмные кассеты по 60 метров пленки каждая), т.е. всего на 6,5 минут экранного времени. Я знал, что институтскому радисту было поручено записать все выступление Берга на магнитофон, поэтому мы планировали снять наиболее интересные фрагменты лекции, которая была обозначена в пригласительных билетах, как «Проблемы кибернетики», а потом озвучить их, используя магнитофонную запись.

Выступление А.И. Берга.
На правом снимке второй в первом ряду И.Р. Фрейдзон.
Фотогафия из «Электрика»

Так я и поступил, включал камеру в тех местах выступления Берга, которые мне казались наиболее значимые. Сейчас уже не помню, какими соображениями я при этом руководствовался, но в результате, когда он, закончив саму лекцию, начал отвечать на вопросы студентов, пленка закончилась. В той же статье в газете «Электрик», которую я упомянул выше, её авторы поместили некоторые из них. Могу предположить, что, готовя статью к публикации. они воспользовались магнитофонной записью его выступления. Вот, что они писали:

Заметим, что так называемые «лирические отступления» докладчика были не менее интересны, чем непосредственное изложение им своих кибернетических взглядов. Позволим себе привести здесь лишь несколько реплик Акселя Ивановича по ходу реакции зала на доклад:

– Скептицизм пяти-шестилетней давности в отношении кибернетики преодолен, но не до конца. Поэтому история «антикибернетики», за которой мне приходится по ходу дела следить, не менее поучительна.

Без сомнения, история «антикибернетики» была хорошо известна Бергу, т.к. краткий философский словарь 1954 года издания давал следующее определение: «Кибернетика – реакционная лженаука, возникшая в США после второй мировой войны и получившая широкое распространение в других капиталистических странах; форма современного механицизма и т.д. и т.п.»

А единственный экземпляр – оригинал книги Норберта Винера «Кибернетика, или управление и связь в животном мире и машине», изданная на Западе в 1948-м году хранился в спецхране, а была переведена книга и издана только в 1958-м году. Вплоть до середины 50-х годов, несмотря на широкое развертывание разработок вычислительных машин, эта наука подвергалась остракизму и критике в научной и партийной печати.

Но вернемся к статье в «Электрике».
– Какого вы мнения о Мичурине? – язвительно спросил меня на одном из докладов некий оппонент, считающий, что внедрение кибернетики в мир живой природы якобы посягает на мичуринское учение и даже на основы диалектического материализма. Я пояснил ему, как мог, что мичуринское учение – чудесное, но со времени кончины прошло почти три десятилетия и за это время накопился такой запас технических возможностей, которыми сам Мичурин, будь он жив, безусловно, воспользовался.
– Часто меня спрашивают: «Кибернетика, это хорошо. Ну, а как же будет с эмоциями? Они тоже будут прерогативами машин?
– Товарищи, я уже говорил и готов повторять неоднократно: мышление, как и эмоции, останется за человеком и при человеке, ибо мышление – функция общественная и вырабатывается в общении людей друг с другом. Машина, даже самая «образованная», может хранить или терять информацию, но рождать информацию – это способность человека, и еще раз человека.
– Кибернетика будет все активнее вторгаться в исследование живой природы. Но, повторяю, я не признаю серьёзными разговоры о «мыслящих машинах», ибо мышление – функция общественная – только в обществе появляется потребность в мышлении. Но ведь мы же не «машинное общество» создаем.

Со дня смерти Акселя Ивановича в 1979-м году прошло 45 лет, многое изменилось в нашем мире. Искусственный интеллект и нейросети начинают подменять нас не только при решении рутинных, бытовых проблем, но человечество начинает прислушиваться к их советам при решении сложнейших научных, технических и экономических задач. Наступают такие времена, когда без ИИ будет невозможно представить дальнейшее существование человеческого общества. Уверен, будь сейчас Аксель Иванович с нами, он, как и Мичурин, скорректировал бы свое представление о возможностях кибернетики.

Как почти о решенной задаче, говорил Берг о замене бумажных медицинских карточек и историй болезней в больницах и поликлиниках, на заполнение и изучение которых уходит драгоценное время медицинских специалистов, на магнитные носители ЭВМ. Надо признать, что академик в данном вопросе был излишне оптимистичен, ошибся лет 30 не меньше.

Прогнозировал он и прорыв в медицинской диагностике пищеварительного тракта человека за счет ввода в его организм радиопилюли, путешествующей внутри брюшной полости и собирающей, и передающей все данные, необходимые для установления диагноза. Нечто похожее применяется сейчас в медицинской практике.

– Сейчас биология мало математизирована, так как многочисленные разделы современной математики – это математика независимых переменных. В живой природе нет независимых переменных. Развитие биологической науки задерживается из-за отсутствия нужных разделов математики.

– Важнейший вопрос в социалистическом обществе – организация. Кибернетика – это наука об управлении и, в более широком плане, об организации. Между тем, последняя книга по данному вопросу вышла в свет в 1927-м году. Это значит, что науки об организации нет. Пробел этот необходимо восполнить в ближайшие дни.

Ясно, что, если мы не хотим потерять темпы роста, коренным образом должно быть улучшено качество обучения. Нам нужна армия техников, армия программистов. Они подготавливаются, но темпы должны быть более высокими.

Эту явную озабоченность Аксель Иванович высказал уже в конце своего выступления, но еще перед самым закрытием кто-то из студентов выкрикнул из зала: «Аксель Иванович, а как вы относитесь к телепатии и телекинезу?» В зале многие засмеялись, но Берг поднял руку, как бы успокаивая зал: «У нас в прессе по этому поводу пишут, что интерес к этим, так называемым процессам, является проявлением буржуазного мракобесия и абсолютной безграмотности. Вот так пишут, и правильно, пусть американцы думают, что мы этими вопросами не занимаемся, а мы, на самом деле, этими делами занимаемся, но не афишируем». Эта его реплика в газетную статью не вошла, но я ее хорошо запомнил, т.к. уже давно закончил снимать и слушал Берга, оставаясь в зале.

На следующий день отснятые пленки я передал Бывалькевичу, который обещал подумать, где и на какой студии удастся её проявить. Каждый раз проявка и печать 35-миллиметровой пленки были связаны с большими проблемами – организационными и финансовыми. Вот и в этот раз решение этой проблемы затянулось. Потом наступила зимняя сессия, Бывалькевич тоже был занятой человек и, в результате, пленка несколько месяцев пролежала непроявленной, потом, уже летом, удалось «пристроить» её в одну из ленинградских студий, где она тоже пролежала несколько месяцев без движения, ожидая своей очереди в цеху проявки. Только через год мы получили негатив и позитив пленки, но в работу они так и не пошли. Почему? Сейчас трудно сказать. Наверное, не хватило настойчивости и времени. В этом, конечно, была большая доля и моей вины.

Не исключаю, что эта коробка с пленкой и сейчас лежит где-нибудь в институтском архиве, дожидаясь какого-нибудь неравнодушного человека. Будем надеяться, что кинопленки, как и рукописи, не горят.

21. «Какая ты целина?»

Такое незамысловатое и избитое по форме название, очевидно, предполагающее, что содержание должно ответить на этот вопрос, я дал фильму, который мы сняли летом 1965-го года на целине, в Кокчетавской области, в которой работали стройотряды ЛЭТИ. Мы – это автор этих строк и две мои ассистентки – Лена Жаксыбаева и Вера Кузнецова.

Киноэкспедиция ЛЭТИ-Фильм на целину была запланирована еще весной на одном из заседаний штаба институтского стройотряда, на котором обсуждались и решались вопросы предстоящего нового строительного, уже четвертого, сезона. С каждым новым стройотрядовским сезоном увеличивался объем и сложность строительных работ, росло количество отрядов и число их бойцов. Поэтому, договора с руководством совхозов и местных строительных организаций, которые были должны обеспечивать стройотряды материалами и транспортом, заключались заранее.

Обсуждались и согласовывались с «принимающими» сторонами все бытовые вопросы: от снабжения продуктами до обустройства туалетов и бань. Для проверки выполнения всех подготовительных работ заблаговременно, в начале мая, во все совхозы, в которых планировались работы, были направлены «квартирмейстеры».

Также серьёзно члены штаба отнеслись и к съёмкам фильма о работе институтского стройотряда, порученных нашей студии. Один из членов штаба даже предложил, чтобы мы представили штабу для предварительного ознакомления и согласования сценарий фильма. Надо признать, что это предложение повергло меня в замешательство, т.к., по существу, оно было справедливым, я и сам был бы не прочь с ним ознакомиться, но он так до начала съёмок и не был написан, а появился уже после съемок, во время монтажа фильма. Такое иногда в документальном кино случается.

Как сформировалась наша съёмочная группа сейчас сказать затрудняюсь, но, скорей всего, на включение в неё Лены Жаксыбаевой повлияло то, что её отец, Наби Кульчаманович, был директором Зыряновского большого свинцового комбината, известным и влиятельным в Казахстане человеком, который, как намекала Лена, мог бы быть нам там полезен. (Надо сказать, что, в самом деле, его влияние во время нашего пребывания в Казахстане проявилось, но об этом позже). При всем, при том, она была симпатичной и контактной девчонкой, не очень разговорчивой, но аккуратно и быстро выполнявшая все поручения. Почему в состав нашей группы вошла Вера Кузнецова – совсем не помню, также, как её роль и обязанности при проведении съёмок. Она после нашего приезда в Казахстан как-то быстро, «по-английски», незаметно исчезла, очевидно, уехала домой.

Готовясь к поездке, я согласовал с ребятами из штаба, что мы приедем в Кокчетав и начнем съемки только в августе, т.к. к этому времени закончатся все подготовительные и «нулевые» стадии строительных работ. Возведение домов, сельскохозяйственных построек и других объектов будет в самом разгаре, и «картинка» на экране будет наиболее эффектная.

Аргумент был в самом деле убедительным, но за ним скрывался и мой личный интерес – в июле мы с нашей туристической компанией запланировали поход по Фанским горам Памира, и мне очень не хотелось его пропускать. Так все и вышло. В начале июня мы проводили лэтишный стройотряд в Кокчетав, а я занялся подготовкой к киноэкспедиции: получил у Игоря Борисовича Бывалькевича 1000 метров негативной пленки, кинокамеру «Адмира-16» с запасным аккумулятором, а также, на всякий случай, «Киев-1С» с пружинным механизмом, два экспонометра, штатив, деньги на проезд нашей группы до Кокчетава и даже командировочные в размере 60-ти копеек в сутки. В 1965-м году на эти деньги можно было купить бутылку молока, сто грамм докторской колбасы и кирпичик хлеба. Не шикарно, но на пропитание хватало.

Я вручил своим милым ассистенткам коробки с пленкой, всю аппаратуру, деньги, объяснил, где и когда будем встречаться, и через пару недель уехал со своими друзьями в Самарканд, откуда начиналось наше путешествие по городам Средней Азии и горам Памира.

Путешествие было замечательным. Фантастическая архитектура и лазурь мечетей и минаретов, красота Фанских гор, каскад Маргузорских озёр с водой всех оттенков голубого, снежные перевалы Дугдона, заросли арчи с пьянящим можжевельниковым запахом и персиковым оттенком древесины, гостеприимство пастухов и их молчаливых женщин, не отпускавших нас без чая с лепешкой и деревянной миски с холодным айраном – все удивляло и восхищало. Единственно, что взывало огорчение – отсутствие камеры, хотелось все запечатлеть, запомнить, увезти с собой.

Конец нашего путешествия был в Фергане, откуда все мои друзья возвращались в Ленинград, а я поехал в Ташкент, а уже оттуда в Кокчетав. Денег у меня хватило только на билет в общий вагон и на большую чарджоускую дыню, которой я планировал угостить ребят в первом же отряде, где мы начнем съемку. Дыню для сохранности я завернул в ватник и поставил её в рюкзак вертикально, она с трудом туда поместилась, верхний клапан еле-еле застегнулся. Поездка в общем вагоне меня никак не «напрягала», мы, как и все студенты в наше время, экономили деньги и, путешествуя по стране, ездили в вагонах только этого класса.

И в этот раз я, покупая билет, представлял себе, как я заберусь на багажную полку, пристрою там же рюкзак с дыней и буду лежать там все два дня, почитывая книжку и поглядывая в окошко, но я жестоко ошибся. Я не учел, что в разгар сезона созревания овощей и фруктов узбекские дехкане массово везут свой урожай, забивая все купе и проходы вагона ящиками, на север, которым для них является Казахстан, где любой захудалый персик стоит в 10 раз дороже, чем на юге. В результате, один из ящиков был поставлен на мой рюкзак, для которого я с трудом нашел место между полками купе. Хруста я не слышал, но понимал, что чудес на свете не бывает, и моя дыня этой нагрузки не выдержит. Уже на второй день поездки в купе стало восхитительно пахнуть дыней, острый запах которой становился все сильней и сильней, мне даже не хотелось представлять, что происходит внутри моего рюкзака.

В Кокчетаве, куда поезд прибыл ранним утром 4-го августа, располагался объединенный Ленинградский районный штаб студенческих отрядов Кокчетавской области. Под его управлением находилась работа строительных отрядов не только ЛЭТИ, но и других ВУЗ’ов. Его сотрудники занимались вопросами снабжения отрядов строительными материалами, транспортом, финансовыми делами, связями с местными советскими и партийными организациями, контролем работы отрядов «на местах», выполнением ими плана и т.д. В общем, нечто между небольшим министерством и райкомом комсомола.

Надо сказать, что за три года, прошедших с первого десанта ЛЭТИ-Фильма на целину, масштаб движения студенческих стройотрядов, как уже писал выше, увеличился в разы. В своем очерке об истории работы строительных отрядов ЛЭТИ, начиная от предвоенных и военных лет вплоть до начала 2000-х годов, размещенных в Интернете, выпускник ФАВТ 1978-го года Владимир Абарбанель, в частности, написал:
В 1960-е гг. целинная эпопея продолжалась. В течение 1962-1968 гг. более трёх тысяч студентов ЛЭТИ выезжали помогать колхозам и совхозам. Каждый год студенты привозили награды и памятные знамена за успехи в труде. В 60-е гг. ХХ в. ССО приобрели ту организационную форму, которая сохранялась и в следующие десятилетия – была создана необходимая союзная и региональная инфраструктура, планирование деятельности отрядов, появилась единая символика ССО и многое другое. В 1966 г. в Ленинграде создается Объединенный штаб студенческих строительных отрядов. Выстраивалась и структура управления этим движением на уровне районов города и в самих учебных заведениях. В ЛЭТИ создается Штаб студенческих отрядов. В 1967 г. по инициативе комсомольцев ЛЭТИ впервые на организационных принципах целинных отрядов был создан студенческий отряд Ленинградской области из 3,5 тыс. человек.

На следующий день я встретил своих девушек, и нас принял командир пока еще не областного, но районного студенческого строительного отряда (ЛССО) В. Никольский. К сожалению, я не смог найти какой-либо информации о его работе в тот и в последующие годы, но в памяти остался образ делового и доброжелательного человека, «без понтов», если использовать современный молодежный сленг.

Свой рюкзак с дыней я оставил в приемной, но по выражению лица Никольского понял, что запах раздавленной дыни дошел и до его носа. Узнав, что мы планируем проводить съемки в пяти совхозах, в которых находились стройотряды ЛЭТИ и расположенных далеко друг от друга, он тут же дал указание своему секретарю напечатать для нас следующее письмо.

В дальнейшем нам это письмо очень помогало. Ни разу нам не отказали не только в предоставлении машин, но и при решении других проблем.

22. Что будем снимать, босс?

В этот же день на попутном грузовике мы выехали в первый совхоз, где я встретил много знакомых ребят. Они тоже учуяли запах дыни, но ни в какую не хотели поверить, что дыня, «погибшая» в дороге, была куплена мною специально для них. Только, когда я повесил на веревку сушиться на солнце пропитавшийся насквозь дынным соком мой походный ватник, они в это поверили, но, наверное, в отместку мне, стали по очереди подходить к ватнику и издевательски его нюхать, закрывая в блаженстве глаза. Через пару недель, каким-то чудом меня разыскала в одном из совхозов посылка с фруктами, посланная мне из Ашхабада моей будущей женой, и мне удалось несколько компенсировать причиненные ребятам моральные страдания.

Первый день ушел на наше обустройство, подготовку камер к работе и перемотку пленки с большой бобины на небольшие кассеты, которыми заряжались и та, и другая камеры. Эта работа, проводившаяся руками в мешке из плотной темной ткани «вслепую», требовала большой аккуратности, внимания и терпения и была поручена моим ассистенткам, в частности Лене Жаксыбаевой. Она же была ответственна за чистоту окошка, находящегося за объективом, мимо которого дискретно с частотой 24 кадра в секунду продергивается пленка. Любой волосок или пылинка, попавшие в него, запечатлевались на пленке, а на экране начинала плавать «инфузория-туфелька», как в окуляре микроскопа, что приводило к браку.

Основной у нас была кинокамера «Аdmira Electrice 16A1» с аккумулятором в ручке. Всего в её комплект входило три объектива: Meopta Openar 1,8/40, Meopta Openar 1,8/20, Meopta Largor 1,8/12,5. Два из них помещались на турели, а один был сменный. Фокусное расстояние объективов (12,5, 20 и 40 мм) позволяло снимать общие, средние и крупные планы.

«Ну, что будем снимать завтра, босс?» – спросила у меня одна из моих ассистенток, когда мы вечером собрались после ужина в столовой – «У нас есть сценарий? Может, познакомишь нас с ним?» – не без иронии спросила одна из них.

Сценария у меня не было, но понимание, как и что снимать – было. Я знал, что снимать работу стройотрядов придется, как минимум, в пяти совхозах, не имея при этом ни малейшего представления о том, что строит и, что уже построил там каждый отряд. Никакого единого сквозного действия, которое могло бы стать сюжетом, мне в голову не приходило. Если во время нашей поездки на целину с Жагулло и Гинзбургом в 1962-м году, мы имели возможность наблюдать за работой одного небольшого отряда, никуда не выезжая, и сделать всего лишь 3-х минутный сюжет «Один рабочий день», то в этом году это «не прокатило» бы. Я рассчитывал, что фильм о работе всех отрядов, а их было пять, скорее всего, займет не менее 20-ти минут экранного времени, и их надо будет наполнить, как сейчас принято говорить, каким-то интересным для зрителей «контентом». Учитывая, что, главным образом, зрителями станут сами герои этого фильма, я решил и, как оказалось в последствие, это решение было правильным, как можно больше снимать самих героев фильма: девчонок и парней, их крупные планы, улыбающиеся или озабоченные работой лица, их общение и разговоры между собой, их смех и споры, поведение в столовой во время обеда, пение под гитару у костра, азарт и крики во время волейбольных сражений. Я даже допускал, что при монтаже отснятого материала будет допустимо не придерживаться «географии» съемок, планы могут чередоваться, переносясь из одного совхоза в другой. Мне хотелось перенести на экран ощущение молодости, выразить состояние радости, возбуждения от осознания участия в общем и важном деле, влюбленности друг в друга.

Сама стройка, конечно, должна была присутствовать на экране, но в роли фона, в виде «натуры», как говорят киношники, среды, в которой живут и работают наши герои. Я предполагал, что когда через несколько месяцев ребята увидят себя и своих друзей на экране, то вспомнят те трудные, но, тем не менее, веселые и беззаботные деньки, именно это будет для них важным и интересным, а не дома и коровники, которые они построили. Вот, примерно, это я рассказал Лене и Вере.

На следующий день, получив от руководителей отряда (командир, комсорг, бригадир) информацию о том, что и где строится, мы обошли эти объекты, познакомились и поговорили с ребятами, рассказали им, что и как собираемся снимать, когда и где можно будет посмотреть это «кино», в общем «вживались» в обстановку, намечали первые объекты для съемки. Важно было, чтобы ребята привыкли к нам, не пугались, не смущались и не смотрели в объектив, когда камера, будет находиться рядом с ними. Также мы поступали, приезжая и в другие стройотряды.

Рабочий день в отрядах начинался рано, если не ошибаюсь часов в восемь утра, а подъем был еще раньше: умывание, завтрак, построение на линейку. Надо отметить, что организация работы и жизни в отрядах резко отличалась от той «вольницы», которая существовала на целине в 1962-м году. Нашей киношной команды все эти ужесточения не касались. Мы, как «творческие» люди не должны были соблюдать распорядок дня, а мне допускалось не бриться и носить усы и бороду, тогда как тех, кто упорствовал и отказывался расставаться с растительностью на лице, ждало отчисление из отряда. Подобная строгость к внешнему виду бойцов стройотряда была очевидно продиктована желанием продемонстрировать местному населению высокий моральный и культурный уровень ленинградского студенчества.

Лена Жаксыбаева у камеры

Я часто вставал даже раньше команды «подъем», чтобы снять общие планы степи и возводимых объектов, свободных от людей, восход солнца, пасущихся лошадей и другие кадры, которые использовал потом для «перебивок» между отдельными частями фильма.

Мы переезжали из совхоза в совхоз, из одного отряда в другой и продолжали снимать, снимать… У нас был достаточный запас пленки, поэтому я снимал, не особенно ограничивая себя, набирая тот материал, о котором я писал выше, а он был замечательный: симпатичные девушки, улыбчивые, с выгоревшими на солнце челками и прядями волос, обгоревшими носами и щеками, мускулистые ребята, обнаженные по пояс, тоже загоревшие и обгоревшие, приветливые, но более сосредоточенные, о чем-то бурно спорящие во время перекуров. Многие девушки, забыв мои просьбы не смотреть в объектив, заметив, что их снимают, приветливо махали руками, а иногда строили смешные рожицы или высовывали язык. Эти кадры оказались потом, при монтаже фильма, очень уместными, придавшими живость и достоверность снятому.

23. Не только стройка

В большинстве случаев строительные объекты, на которых работали ребята в разных совхозах, были похожи друг на друга: небольшие одноэтажные дома из шлакоблоков, коровники и конюшни, поэтому я искал и другие кадры, другие ситуации.

Я нашел такой «объект» в одном из совхозов, где по просьбе местного руководителя силами нескольких девушек из стройотряда был организован детский сад для детей местных казахских семей, чьи матери были заняты на работе в совхозе.

Девушки занимались с ребятишками, учили их писать и читать, да и сами читали им сказки, устраивали игры на воздухе. Дети были замечательные, смешные, подвижные. Их раскосые, хитроватые, черноглазые физиономии прямо просились на экран, но, как только я наводил на них объектив, они тут же разбегались или закрывали лицо руками, так я и не смог снять ни одного крупного плана с ними. Одна из игр заключалась в том, что 12-15 ребятишек выстраивались в круг, один из них по команде начинал бежать вдоль хоровода, затем в какой-то момент он хлопал ладошкой по спине одного из стоящих, и становился на его место, а тот принимался также бежать по кругу. Было видно, что игра им очень нравится, они заливались смехом, было шумно и очень весело. Я встал в центр круга и вращался с камерой в руках вокруг своей оси, держа в объективе лицо очередного бегущего ребенка. Изображение лиц стоящих в круге ребятишек смазывалось из-за моего быстрого вращения, а лицо бегущего в кадре было неподвижно. Ребята сменяли друг друга, а на пленке запечатлевалась череда их лиц. На них были такие эмоции, такой восторг, которых я бы никогда не смог добиться, снимая их неподвижными, даже если бы они на это согласились. Потом этот эпизод очень здорово смотрелся на экране.

Однажды, приехав в очередной совхоз, я выяснил, что одним из главных объектов, порученным стройотрядовцам, был ремонт двухэтажного здания школы. К нашему приезду, а это уже была середина августа, ремонт был почти закончен, и школу готовили к приезду приёмочной комиссии. Как я понял из объяснений бригадира, отвечающего за проведение ремонтных работ, объект и объем работ был не проще, а даже сложнее, чем возведение стен одноэтажных домов из шлакоблоков. Состояние здания школы было, по словам бригадира, ужасное – стены в классах и коридорах были в трещинах, штукатурка осыпалась, оконные рамы были перекошены, а полы не красились уже много лет. На ремонтные работы были поставлены, в основном, девчонки, большинству которых пришлось осваивать профессию штукатуров с самых азов. Многие оконные рамы ремонту не подлежали и их надо было менять на новые, а остальные ремонтировать, чем занимались парни.

Мы появились в школе через несколько дней после окончания покраски стен и полов, пахло свежей краской, новые окна были открыты настежь, классы и коридоры были залиты ярким солнцем, в лучах которого сверкали, как лакированные, только что покрашенные полы. Эти кадры с блеском намытых оконных стекол, покрашенных парт и полов, создавали праздничную обстановку. Они были впоследствии смонтированы с кадрами общего вида нескольких десятков построенных домов, тоже со сверкающими окнами, и другими готовыми объектами в различных совхозах, и лучше всяких слов и комментариев говорили об объеме и качестве проделанной стройотрядовцами ЛЭТИ работ. Я все же должен был учитывать, что зрителями фильма будут не только девчонки и парни, но и высокое руководство, и не только стройотрядовское.

Совершенно случайно мне стало известно, что силами стройотрядовцев ремонтировались не только здания, но и бытовая техника, для чего была устроена специальная мастерская. Возможно, что подобные мастерские были в Кокчетаве или в крупных районных центрах, но в удаленных степных совхозах и их небольших отделения ничего подобного найти было нельзя, поэтому у местного населения скопилось много неработающих радиоприемников, телевизоров, швейных машинок и другой домашней техники, требующей ремонта. Думаю, что об этой проблеме руководству штаба было известно заранее, т.к. в состав одного из отрядов был приглашен студент третьего курса радиотехнического факультета, имевший опыт в ремонте радиоаппаратуры и согласившийся на роль «мастера на все руки», т.к. надо было быть готовым к ремонту любой домашней техники: от транзисторного приемника до настенных ходиков с кукушкой или керосинок. Очевидно, что этому рукастому стройотрядовцу удавалось с успехом ремонтировать все, что несли или привозили на лошадях местные казахи и казашки, как правило уже очень немолодые люди, т.к., приехав снимать работу этой мастерской, мы увидели, что около её дверей скопилась целая живописная очередь казахов, желающих сдать свою технику в ремонт. Времени эта процедура занимала много, т.к. «умелец» предварительно старался выяснить причину поломки и только потом назначал дату готовности. Ремонт производился бесплатно, что в первое время вызывало некоторую растерянность у жителей. В фильм вошла очередь «аксакалов», их крупные планы с невозмутимыми и отрешенными лицами, терпеливо ожидающими свой очереди, узлы из ярких тканей с телевизорами и швейными машинками и общий план «умельца», сосредоточенно рассматривающего очередной неработающий агрегат.

Не каждый день, но у ребят еще хватало сил после ужина поиграть в волейбол и посидеть у костра. Собиралось человек 20-30, не меньше, поэтому костер раскладывали большой, близко у него было и не усидеть, а мне для съемки не хватало света, и я просил ребят подвинуться поближе. Они ворчали, но все же секунд на 5-10 усаживались поближе, но мне и этого времени хватало. Снимал их поющих, крупные планы их лиц, освещенных колеблющимися языками пламени. Пели замечательно – Визбора, Окуджаву, Высоцкого, Городницкого, они были в те годы кумирами всей молодежи. Мне также хотелось включить в фильм определенную романтическую нотку, и причины для этого были. За несколько месяцев работы и тесного общения между многими девчонками и ребята установились не только дружеские отношения, но и более глубокие симпатии и привязанности. Более явно и определенно это проявлялось именно вечером, когда парочки располагались около костра или удалялись погулять по степи в надвигающуюся темноту ночи. Обстановка способствовала этим настроениям: теплый вечер, ветерок со степным ароматом, звездный небосклон. Не Сочи, конечно, но, тем не менее…Я, как мог более корректно, снимал их, стараясь не обращать на себя внимание.

В один из таких вечеров был снят эпизод встречи с группой югославских студентов, которые какое-то время жили и работали вместе с ребятами одного из отрядов. По какой-то причине он не вошел в фильм, скорее всего из-за плохого освещения в том домике, где они жили, а кроме того, самым интересным было то, о чем они рассказывали, а магнитофонную запись никто в тот вечер не вел.

Их русский был не идеальный, но мы их понимали. Сложнее было понять то, о чем они нам рассказывали. Федеративная Народная Республика Югославии превратились в Социалистическую Федеративную Республику только в 1963-м году, нормализовались отношения с СССР, правящей партией был Союз коммунистов Югославии, но все мы в то время понимали, что СФРЮ является особой страной социалистического лагеря, она даже не была членом Варшавского договора. Свободный рынок товаров и услуг, свободное хождение валюты, свободный выезд в страны Европы, свободный доступ к зарубежным телеканалам, свободные отношения между парнями и девушками… Чем больше в их неидеальном русском звучало слово «свободный», тем больше возникало у нас вопросов и недоумения. Как? Разве так можно? Мы тогда много не знали и не понимали, а существующие реалии нашей жизни считали единственно возможными. Они отличались от нас, ребята и девушки были гораздо раскованнее, держались просто и дружелюбно, но в разговорах с нами у них проскальзывали некоторые нотки превосходства, казалось, что они знают что-то такое, чего мы не знаем. Но главным отличием были джинсы, на всех них были джинсы, настоящие американские джинсы – или Levis или Wrangler, несбыточная мечта всех поголовно студентов в то время. И самым удивительным было то, что они в них работали.

Один из югославов, красивый, высокий парень с длинными волосами, стянутыми на затылке в пучок, привез с собой и устроил выставку своих картин, выполненных в манере «коллажа». В них не было определенного, явного сюжета, но, тем не менее, они притягивали внимание, и при наличии хотя бы небольшого воображения, в них можно было увидеть определенный смысл и настроение. По крайней мере, в декоративном плане они выглядели очень интересно. Но далеко не все из нас, воспитанные, в основном, на картинах передвижников, отнеслись к этим работам с пониманием, и засыпали их автора вопросами, типа: «А, что ты хотел этой картиной сказать? Какой в ней смысл?» – Югослав с косичкой на затылке улыбался в ответ и молча разводил руками, как бы говоря: «Это вы мне скажите? Что вы в них видите?»

Я снимал эту выставку и этого югослава, но комната была темной, и пленка после проявки пошла в брак.

24. Особый статус

Особое положение и особый статус имели в стройотрядах водители грузовиков. Сейчас трудно сказать, входили ли они в отдельное подразделение или были приписаны в каждый стройотряд отдельно. Было неясно, кому они подчинялись, кто выдавал им задания на каждый день, кто определял, где им забирать груз и куда его вести.

Водителями главным образом были ребята, получившие права и опыт вождения еще во время прохождения срочной службы в армии. Казалось, что они работают сутки напролет, т.к. выезжали в рейс рано утром еще до завтрака, а возвращались затемно, часто уже после ужина. На них лежала задача снабжения отрядов стройматериалами: шлакоблоками, кирпичами, шифером, арматурой, цементом, пиломатериалами и многим другим. Фронт строительных работ был большой и часто привезенного одним грузовиком хватало только на одну-две рабочие смены, поэтому машины отправлялись в райцентры и склады почти каждый день. Когда все же появлялась пауза в работе, то они практически весь день отсыпались в палатках. Мне долго не удавалось уговорить взять меня с собой, чтобы поснимать их самих и бескрайние степные пейзажи. Среди них оказалось несколько знакомых ребят, которые пошли мне навстречу и пару раз согласились взять меня с собой в рейс.

Надо сказать, что знаменитая фраза в России нет дорог, а есть только направления, приписываемая Наполеону, осталась актуальной и через 150 лет, и, наверное, приходила в голову любому, кто намеривался в те годы совершить в казахстанских степях поездку из пункта А в пункт Б. За рулем ЗИЛ-151, на котором мы отправились в соседний совхоз, был Юра Капустин. Мне было совершенно непонятно, каким образом он ориентируется и понимает, куда надо ехать. Впереди нас не было ни малейшего намека на дорогу, даже на проселочную, а было наезженное пространство со следами сотен колес грузовиков, не имевшее границ ни справа, ни слева. Время от времени некоторые следы шин уходили то влево, то вправо, и надо было быстро принимать решение куда ехать. Но Юра уверенно крутил баранку, хотя особо её крутить не было нужды, езжай себе и езжай, никаких препятствий вокруг нет. Я снимал Юру за рулем, который время от времени поворачивался в мою сторону и, широко улыбаясь, что-то говорил прямо в объектив. Высунувшись по пояс в окно кабины, я снимал нос машины, которая, как корабль в море, рассекала степные просторы, поворачивался и снимал убегающую из-под колес степь. Наснимал много, но, как часто бывает, потом при монтаже в фильме осталось только несколько планов: Юра и степь, набегающая на машину.

На обратном пути я не удержался и попросил Юру дать мне посидеть за рулем. Прав у меня не было, но водить я умел. Я мчался прямо по бесконечной поверхности степи, как мне казалось очень быстро, но Юра подгонял меня: «Давай, давай, жми, быстрее, быстрее». Я жал на педаль газа, машина, как мне казалось, почти летела, но разогнать ЗИЛ-150 быстрее 100 км в час было почти невозможно, и «полет» мне только казался. Потом, через много лет, когда Юра Капустин уже работал в моем отделе, он любил рассказывать нашим сотрудникам, как он давал порулить своему будущему начальнику.

Еще одна поездка на машине была с Женей Айдиным, очень известным на целине и в ЛЭТИ человеком, человеком с «харизмой, как сейчас говорят, с которым я был знаком еще по прошлой «целине». Однажды, заметив у меня в рюкзаке двустволку, которую я брал с собой на Памир, он предложил поехать с ним на дальние озера пострелять уток. После часа пути, где мне тоже удалось поснимать, мы добрались до озер, которые, на самом деле, оказались огромными, мелкими лужами, в которых плавали сотни уток.

У меня было с собой только три патрона с мелкой дробью, но уток было так много, что казалось три выстрела добудут нам как минимум пять уток. В результате, мы не убили ни одной утки, хотя, когда мы их подняли с воды, над нами образовалась целая черная туча птиц, но ни один из трех выстрелов не причинил им никакого вреда. Они летали прямо над нами, громко крякая, казалось, что они смеются над нами, но мы и сами смеялись над собой. Возвращались в отряд мы уже в сумерках, и опять я терялся в догадках, как Женя определяет, куда надо ехать.

25. Похищение Елены

Внимательный читатель, наверное, заметил, что в начале я писал «мы снимали», а потом стал писать «я снимал». Причина этому в том, что в какой-то момент наших съемок я остался в одиночестве. Первой, быстро и незаметно, уехала Вера Кузнецова, а затем я потерял и Лену Жаксыбаеву, и вот при каких обстоятельствах.

Это было, наверное, дней через десять после начала съёмок. Мы с Леной и водителем направлялись из одного совхоза в другой на «козлике», точнее на легендарном ГАЗ-69 с брезентовым верхом. Стояла жутка жара, машину трясло, позади машины тянулся большой шлейф пыли. Вдруг мы заметили, что в клубах пыли появилась и начала нас догонять, моргая фарами, большая грузовая машина. Она сравнялась с нами, на большой скорости обогнала и резко остановилась впереди, в метрах 50, перегородив при этом нам дорогу (в этом месте дорога все же проглядывалась). Мы тоже, конечно, остановились, и, когда пыль рассеялась увидели, что впереди стоит военный грузовик, точнее машина связи с крытым фургоном и антенной над ним. Из фургона выскочил солдатик с рацией за спиной, а из кабины машины вышел молодой лейтенант, и оба побежали к нам. Мы не успели даже испугаться как лейтенант открыл водительскую дверь и громко спросил: «Кто из вас Жаксыбаева?» – хотя и так было ясно, кто из нас троих Жаксыбаева.

Лена кивнула, признаваясь. Не закрывая дверь, лейтенант взял трубку, протянутую ему солдатиком и, что-то в неё сказал, затем протянул трубку Лене и сказал: «Говорите, на связи Ваш отец». Мне было не слышно, что говорила Лена, и говорила ли она вообще что-нибудь, так как из трубки на всю машину неслись какие-то крики и, возможно, казахские ругательства. Когда через минуту разговор, вернее, монолог прекратился, и Лена отдала трубку солдатику, лейтенант очень вежливо сказал ей: «Прошу срочно в нашу машину», – и даже протянул руку, помогая ей выйти из машины, а когда она вышла, взял у неё из рук её рюкзак. Я тоже выскочил из машины, и пока мы шли к фургону Лена сквозь слезы призналась мне, что она перед отъездом из дома сказала родителям, что едет работать в стройотряде в одном из совхозов Кокчетавской области, но когда приехала, то не написала домой ни одного письма, и они больше двух недель не знали, где находится их дочь, и жива ли она вообще. Предполагаю, что Ленин папа, наверное, лучше сказать папа Лены, депутат, директор огромного комбината, фактический «хозяин» Зыряновска, снял трубку телефона спецсвязи и потребовал найти его дочь немедленно. Я не знаю, какие войска были подняты по тревоге, но с поставленной задачей они справились быстро. Не исключаю даже, что лейтенант после этого получил еще одну звездочку на погоны.

Я остался один. С намоткой кассет я справлялся теперь сам, но в отсутствии Лены фильмовой канал в камере чистил нерегулярно, за что был в последствии наказан, но об этом позже.

26. Как правильно пить кумыс

Во второй половине августа основные «строительные» сюжеты были отсняты, но у меня не было материала для начала фильма. Я понимал, что первые кадры фильма должны дать представление зрителю о размахе, бескрайности казахстанских степей, еще плохо обжитых и обустроенных, в которых стройотрядовцам придется жить и работать. Но как показать их бескрайность? Самолета у меня в распоряжении не было. Сама по себе степь в этих местах была скучной, серой, абсолютно гладкой, без растительности и каких-либо достопримечательностей. Единственно, что иногда оживляло степной пейзаж, это были стада овец и редкие табуны лошадей, пасущиеся где-то на горизонте. Вот, подумал я, несущийся по степи табун мог бы быть хорошим началом фильма. Бескрайняя степь, мчащиеся с бешенной скоростью лошади, всадники, подгоняющие лошадей, столб пыли из-под копыт, и все это на фоне яркого солнца. Гениально.

Но, где взять табун и как объяснить табунщикам необходимость гнать его с дикой скоростью, ведь лошадей специально собирают в табуны в местах, где есть подножный корм, чтобы они спокойно паслись, отдыхая от работы в совхозах.

Водителями автомашин, которые привозили стройматериалы, были не только наши ребята, но и местные, совхозные шофера. Среди них был один доброжелательный, симпатичный казах лет 50-ти, который любил после разгрузки машины посидеть, покурить с нашим ребятами, поговорить за жизнь, поинтересоваться новостями с «большой земли». Однажды он сам завел разговор со мной, поинтересовавшись, зачем я «фотографирую», как он выразился.

В разговоре с ним я рассказал ему о том, что хотел бы снять табун, но не знаю, как это сделать. Выслушав меня, он какое-то время молчал, потом закончив курить, спросил меня: «Сенде арак бар ма?» – и показал два пальца. Казахского языка я, конечно, не знал, но что арак на казахском это водка, понял сразу и, что значат два пальца тоже понял. В ответ я утвердительно мотнул головой, хотя в этот момент еще не знал, где я достану две бутылки водки в условиях строжайшего сухого закона, установленного в отрядах. «Ладно, найду я тебе табун, у меня родственник табунщик», – продолжил он на русском.

Через несколько дней он сообщил мне, что выезжаем завтра рано утром. Требование водителя я выполнил. Помог мне Юра Капустин, он, как и все водители, знал, где можно достать запрещенный напиток. Мы поехали и, как много позже, напишет Михал Михалыч Жванецкий «У нас с собой было». Подъезжая к табунщикам, мой спутник предупредил меня: «Владимир, когда приедем, нас пригласят в юрту, ты первым не заходи и первым руку не протягивай. Арак не вынимай, я сам потом отдам. Не забудь снять обувь и, главное, когда тебе протянут пиалу с кумысом, не отказывайся, возьми пиалу двумя руками и выпей все до дна. Я знаю, что вы русские кумыс не любите и кривитесь, когда его пьете, но ты пей спокойно, если рожи будешь строить, то обидишь хозяев, и табуна тебе не видать».

Я уже знал тогда, что кумыс – не самый приятный напиток на свете, но искусство требовало жертв, и я стоически, глоток за глотком, выпил большую пиалу холодного, забродившего кобыльего молока. Если когда-нибудь, мой уважаемый читатель, вам приведется оказаться в этой ситуации, то пейте кумыс не прерываясь, не выдыхая и не вдыхая до самого конца, пока пиала полностью не опустошится, и только после этого вдохните воздух.

Посидев для вежливости еще минут десять, и подтвердив табунщикам, что кино с их участием будет показано по телевизору в Ленинграде, на что я искренне надеялся, я объяснил главному из них, что мне от него нужно, и даже начертил на земле схему движения табуна и машины, которая должна двигаться впереди мчащегося табуна, в кузове которой я буду находиться с камерой в руках. Главный слушал меня молча, а потом кивнул головой, мол понял, встал и сказал: «Жарайды». Взглянув на своего водителя, я по его улыбке понял, что главный согласен.

Мы все вышли из юрты и направились к лошадям, которые спокойно паслись недалеко от юрты, и два казаха на конях гикая, матерясь и размахивая плетками, подняли табун, в котором, как мне казалось, насчитывалось не менее трехсот голов, погнали его в степь. А меня с моей камерой посадили в кузове на старую автомобильную покрышку, и привязали веревками к бортам грузовика. Пока табун поднимался и разгонялся, мчась в сторону от юрты, мы ехали вслед за ним, но потом, примерно, в метрах 500 от табуна, остановились и стали ждать, когда табунщики остановят табун, развернут его в обратном направлении, и погонят в сторону машины.

Какой же русский не любит быстрой езды…

Бедные лошади, не понимая, чего от них хотят, развернулись и стали постепенно догонять машину, едущую уже впереди табуна, а догнав, стали обтекать ее слева и справа огромной живой лавиной. Вначале я снимал общий план надвигающегося табуна короткофокусным объективом, а, когда головы лошадей приблизились к бортам машины, сменил на длиннофокусный, и снимал крупно их головы, заполнившие в видоискателе весь кадр.

Водитель мастерски вел машину, сохраняя в течении нескольких минут расстояние от машины до лошадей минимальным. Я практически не останавливал съемку, израсходовав все кассету с пленкой до конца. Учитывая уникальность ситуации, надо было бы снять еще дубль, но просить повторить всю эту операцию у меня не хватило духу.

Перед отъездом, я попросил разрешения прокатиться на одной из оседланных лошадей, которые были привязаны к юрте, о чем я давно мечтал. Казахи разрешили и даже помогли мне взобраться на неё. У меня уже был опыт неудачной поездки на лошади на целине в 1962-м году, но в этот раз я учел все ошибки, советы опытных наездников и свои наблюдения за ними, поэтому я успешно сделал несколько кругов рысью и даже попытался проехать галопом.

Пора было уезжать, я поблагодарил табунщиков, мы пожали друг другу руки, а с главным табунщиком даже обнялись.

Уезжал я в хорошем настроении, я сделал то, что хотел, беспокоило только качество отснятой пленки, но это проверится только через пару месяцев. А еще позднее выяснилось, что моя придумка с табуном разгоряченных лошадей, мчащихся с экрана прямо на зрителей, стара как мир. Я потом не раз встречал подобные кадры во многих фильмах. Единственно, что утешало меня, было то, что, во-первых, я не видел их раньше, а, во-вторых, вряд ли бы авторы этих фильмов смогли бы организовать подобные съёмки за две бутылки водки или даже виски.

27. Банкет с араком и встреча с цветами

Работы во всех стройотрядах закончились в конце августа, пленка у меня вся использована еще раньше, я даже успел поработать дней пять в одной из бригад: хотелось почувствовать на себе, каково это 10 часов с одним перерывом таскать носилки с раствором или подносить шлакоблоки каменщикам, забираясь наверх по шатким сходням. Более ответственной работы мне не поручали.

В последний вечер, когда были подписаны все приемочные акты, в совхозной столовой местное руководство устроило для всего отряда прощальный ужин. Длинные столы были заставлены алюминиевыми мисками с кусками отварного мяса, мне кажется, что это была конина, потому что многие, особенно девушки, не стали ее есть. Были выставлены и бутылки с местной водкой-араком, очевидно, что в последний день работы наши командиры решились нарушить сухой закон. Хорошо помню, что никаких эксцессов, связанных с употреблением алкоголя, не было. Во-первых, водка была теплая и мерзкая на вкус, а, во-вторых, ни у кого не было цели напиться.

Тосты и речи произносили, в основном, местные руководители. Благодарили за работу, приглашали приезжать на следующий год, искренне желали всем счастья и удачи в жизни. Тосты закончились только с после того, как закончилась водка. Судя по пустым бутылкам, было понятно, что для местных жителей арак не казался таким уж отвратительным, как для нас.

Снимать прощальный банкет было невозможно, потому что по непонятным причинам электричества в этот вечер не было, и мы все сидели в полутьме, при свете керосиновых ламп типа «летучая мышь», что придавало прощальному застолью ощущение легкой грусти. Никто и не скрывал, что все соскучились по дому, по родным и друзьям. «Ну, как же хочется наконец пройтись по Невскому», – часто повторяли ребята.

Еще одним важным итогом работ стройотрядовцев было закрытие в последние дни августа «нарядов», т.е. документов, на основании которых определялся объем выполненных работ и общая сумма заработанных денег. Не знаю, каким образом и на основании каких документов высчитывался заработок каждого члена отряда, но помню, что заработок ребят за этот сезон составлял от 600 до 1000 рублей на человека, что составляло 20-30 месячных стипендий. Это были серьёзные деньги, на них ребята, особенно приезжие, жившие в общежитиях, могли прожить целый год в относительном достатке.

Утром пришли открытые грузовики со скамейками в кузовах. Мест хватило не на всех, поэтому часть ребят сидела на полу на рюкзаках. Отдельный состав для посадки в вагоны был подан на станцию Даут, в те годы это был небольшой поселок на севере Казахстана. Колонна из грузовиков, куда влились автомашины с ребятами из других совхозов, растянулась, наверное, метров на 300. Из-под колес машин поднимались тучи пыли, которая оседала на головах и плечах девчонок и ребят, поэтому было не до песен.

Потом была посадка в вагоны, на которых были таблички с названиями отрядов. Почему-то никаких подробностей посадки в памяти не осталось, как и тех почти трех суток, которые заняли путь до Ленинграда, за исключением размышлений о том, чем закончить фильм. Хотелось поставить в конце фильма, какую-то эмоциональную точку. Решение пришло буквально в последние минуты прибытия поезда в Ленинград. Все уже были собраны, кто-то стоял в проходах, кто-то в тамбурах. Замедляя ход, поезд подошел к началу платформы Московского вокзала и медленно полз вдоль нее. И тут я увидел, что по платформе, навстречу поезду движется поток встречающих. Я растолкал стоящих в тамбуре и соскочил с камерой в руках на платформу, и двинулся навстречу людскому потоку, расталкивая встречающих и не прерывая съёмку ни на секунду. Циничные киношники назвали бы этот поток «массовкой», но на самом деле на лицах встречающих отражалась такая гамму чувств, такое неподдельное искреннее волнение, что не все актеры были бы способны на такое. Я понимал, что пленка вот-вот закончится, но мне повезло, буквально в последние секунды в кадр попала девушка с цветами в руках, в платочке, из-под которого выбивалась прядь волос, которую она все время поправляла, чтобы она не мешала смотреть ей вперед, вернее пристально высматривать кого-то в окнах и на подножках вагонов. Стоп-кадр с лицом той девушки стал последним кадром фильма, и на нем появилась надпись «Конец».

Внимательный читатель может справедливо упрекнуть автора этих воспоминаний в том, что в тексте недостаточно фотографий, а кадров из фильмов вообще нет, и будут правы. Оправданием может служить только то, что с тех пор прошло 60 лет, и большая часть кинофотодокументов по разным причинам утрачено. События тех лет для нас, сегодняшних, также далеки, как революция 1905 года была для нас тогдашних. У меня не сохранилось никаких фотографий, и я не могу проиллюстрировать ту волнительную и трогательную обстановку, которая царила 30 августа 1965 года на перроне Московского вокзала, но я рискну поместить фотографию, сделанную на том же перроне 25 сентября 1962 года, на котором происходила встреча целинников, прибывших домой три года назад. Уверяю Вас, что обе встречи по своей атмосфере и накалу страстей были абсолютно одинаковы.

Встреча целинников на Московском вокзале 25 сентября 1962 года

28. «Шумный» успех

Еще в начале лета, до отъезда стройотрядовцев, мне стало известно, что молодежная редакция ЛенТВ хотела бы использовать киноматериал, который будет снят нами на целине, в своей ставшей уже ежегодной передаче, посвященной работе стройотрядов Ленинградских вузов в 1965-м году, предлагая взамен обработать пленку за их счет.

Поэтому, вернувшись домой, я буквально через пару дней с сумкой, набитой несколькими десятками бобин, вмещавших по 30 метров пленки каждая, завернутых в черную бумагу, помчался на улицу Чапыгина. Мне выписали пропуск, и я с некоторым трепетом впервые прошелся по длинным коридорам студии, по бокам которых находились массивные деревянные двери с шестигранными стеклянными окошечками и табличками: «Не входить. Идет съемка». Я, конечно, не входил, но в окошечки заглядывал. В редакции встретили меня приветливо, возраст сотрудников вполне соответствовал названию редакции. Расспросили меня, что и где я снимал, есть ли у меня какие-нибудь магнитофонные записи, которые можно было бы использовать для «синхрона» и текстового сопровождения. Затем с заявкой в руках я отправился в цех обработки пленки, где сдал под расписку около 1000 метров отснятого материала, и отправился домой ожидать звонка из редакции о готовности пленки.

Позвонили мне только в середине сентября. В это время я уже был на преддипломной практике во ВНИИТВЧ, где нас как будущих сотрудников уже зачисли на должности старших техников и платили зарплату, поэтому любой уход с работы был сопряжен с большими трудностями. Надо было писать заявление или отпрашиваться у непосредственного начальника, приводя убедительные причины.

Примчавшись в редакцию, я увидел на столе одного из редакторов бобины с проявленной негативной и напечатанной позитивной пленками, но их было раза в два меньше, чем я сдавал в цех. Почему? Где остальной материал? В комнате, где я сдавал пленку для проявки и печати, на мой вопрос, что случилось и где остальная пленка, сотрудница в белом халате, взглянув на мое расстроенное лицо, равнодушно ответила: «Где, где? В браке, конечно, где ей еще быть». И мотнула головой в угол комнаты, где стояло несколько высоких мешков из белой материи, натянутых на проволочный каркас, набитых бракованной пленкой. И заметив мое расстроенное лицо, сказала: «Молодой человек, надо лучше чистить фильмовой канал камеры, вот взгляните». Она вытянула из корзины несколько метров пленки, зарядила их в ролики просмотрового стола, включила перемотку и показала изображение на маленьком матовом экране. В самом деле, я к своему ужасу, увидел по краям экрана шевелящиеся мерзкие ворсинки и волоски, те самые «инфузории-туфельки», которые мне снились в кошмарах. Иногда их было больше, иногда совсем чуть-чуть, но, конечно, по меркам телевизионного ОТК это был явный брак. Я вспомнил, что после «похищения» Елены, фильмовой канал в камере я периодически чистил, но, как выяснилось теперь, делал это недостаточно часто и качественно.

Я вывалил содержимое мешков на пол и стал отбирать куски своей бракованной пленки, среди чужого брака, полагая, что они пригодятся для того варианта фильма, который я собирался смонтировать и показывать в ЛЭТИ. Мой внутренний ОТК был не так строг, как телевизионный.

До начала съемок передачи о целинных стройотрядах оставалось чуть больше месяца, а у меня в руках была гора еще не просмотренного материала. Надо было успеть понять и осмыслить потери материала, составить новый план сценария и смонтировать фильм. Я понимал, что придется работать с «лавандой», т.е. с промежуточной позитивной копией фильма на склейках после монтажа, не получая дубль-негатив, на что времени уже точно не хватит. Кроме того, этот «фильм» был в представлении редакции явно одноразовым изделием, никто на ТВ тиражировать его не собирался.

Понимая ограниченность времени, мне в редакции пообещали предоставить возможность работать в их «монтажных», оснащенных профессиональными монтажными столами и даже в последствие выделили монтажницу. Они справедливо полагали, что на мое качество склеек рассчитывать нельзя, а обрыв пленки во время записи передачи надо было исключить.

Время для работы в «монтажных» на телестудии всегда было в большом дефиците, все дневные смены были заняты, поэтому мне было предложено приезжать на студию около 10 вечера и ждать, когда освободится какая-нибудь «монтажная» и работать в ночную смену, хотя и в этом случае могли выгнать в любую минуту.

Просмотрев материал, пропущенный ОТК, и спасенный мной из корзины с браком я немного успокоился, т.к. убедился, что этого количества отснятого материал должно хватить. В первые месяцы работы во ВНИИТВЧ я был не очень занят, поэтому мне хватало времени днем мысленно монтировать фильм, все отснятые кадры которого я знал наизусть.

Мне, в самом деле, выделили монтажницу по имени Таня, которая мне очень помогла, и не только тем, что профессионально, качественно и быстро склеивала пленку, но и давала ценные советы в процессе монтажа, доводя до моего понимания некоторые его правила и особенности. Указывала, какие кадры не стоит стыковать между собой, следила, чтобы в эпизодах сохранялось неизменным направление съемки, советовала, в каких местах надо вставлять кадры с «перебивками», как лучше чередовать общие и крупные планы, хорошо чувствовала, какой длительностью должны были быть эпизоды – где удлинить план, где сократить. Если монтажная была свободна, то мы с ней засиживались до глубокого вечера, и иногда и за полночь.

Однажды в один из таких затянувшихся вечеров открылась дверь монтажной и вошла Нелли Широких, в то время одна из самых популярных и любимых ленинградцами всех поколений ведущая ленинградского телевидения. Она была красивой, обаятельной, молодой женщиной, уже тогда считавшейся «звездой», хотя это определение появилось гораздо позже.

«Таня, – сказала она явно с укоризной в голосе, – звонит ваш папа и беспокоится о вас. Почему вы не предупредили, что задерживаетесь на работе?» – Тут она с подозрением взглянула на меня: «Вот будут у вас самой дети, тогда поймете, что так поступать нельзя».

Четкого сценария у меня не было, было только не очень ясное представление о последовательности и содержании эпизодов. Как я и планировал в самом начале съемок, хотелось как можно больше и лучше показать самих ребят, не акцентируя внимание на стройке. Очень не хотелось, чтобы фильм о стройотрядовцах напоминал по стилю и содержанию выпуски «Новостей дня», которые в те годы демонстрировались в кинотеатрах перед началом показа художественных фильмов. Фильм Петра Мостового «Взгляните на лицо» еще не был снят, но, как мне стало понятно позднее, интуитивно я также стремился, чтобы зрители этого фильма взглянули сами на себя. Я по нескольку раз перемонтировал фильм, менял очередность эпизодов и кадров, добиваясь цельности и логической последовательности действия, хотя действия, как такового, в фильме не было, было скорее наблюдение за событиями и его героями. Таня была первым зрителем и критиком фильма, и многие её замечания были мною учтены.

Уже когда фильм был смонтирован, я понял, что «зверство» ОТК пошло в какой-то мере ему на пользу. Мне пришлось более точно и лаконично отбирать и монтировать эпизоды и планы, что спасло меня от присущей всем кинолюбителям привычки «впихивать» в фильм как можно больше материла. Получилось более динамичное зрелище, но, тем не менее, его длительность составила 20 минут. Редакторы, которые посмотрели фильм, сказали, что для них это слишком много и потребовали сократить его в два раза. Договорились, что я это сделаю, но позже, после показа фильма в ЛЭТИ.

До вечера целинников в ЛЭТИ оставалось уже мало времени, а мне надо было еще успеть написать закадровый текст и записать его на магнитную ленту, а также найти, отобрать, записать и наложить на изображение шумы.

Я изначально планировал озвучить фильм. С этой целью мы даже закупили пленку с односторонней перфорацией, т.к. другая чистая сторона была предназначена для записи оптической звуковой дорожки, но времени на выполнение всех необходимых технологических процедур уже не было, и приняли решение писать звук на чистую прозрачную пленку с магнитной дорожкой по её краю, которую затем, при показе фильма, надо заправлять в проекционный аппарат параллельно с рабочей пленкой.

Дикторский текст записывали в настоящей тон-студии, которую на несколько часов помог где-то арендовать Хмелев. Помню, что времени у нас на запись было в обрез. Начитать текст согласился мой школьный товарищ, который в тот год заканчивал театральный институт и у него уже был небольшой опыт в озвучивании фильмов. Он сидел около микрофона в звуконепроницаемом отсеке, следил за изображением на экране, начиная читать текст согласно расставленным в нем пометкам. Попасть точно в изображение удалось с третьей попытки, т.к. начинал он точно, а вот заканчивал читать нужный кусок текста не всегда вовремя.

В эту же ночную смену удалось наложить в нужных местах фильма шумы, но в этом мне помог профессиональный звукооператор.

Фонотека с записью различных шумов и музыкальных сопровождений на телестудии находилась в подвале. Работать в ней можно было только в дневное время, а т.к. я не мог постоянно убегать из ВНИИТВЧ, то поручил Лене Жаксыбаевой отобрать и записать необходимые шумы. Она успешно с этим справилась и в нашем распоряжении был топот несущихся лошадей, рев двигателей автомашин, грохот при разгрузке кирпичей, гул толпы и еще ряд шумов

Полностью фильм был закончен буквально накануне вечера целинников. Он проходил в актовом зале нового корпус, и на него пришли практически все члены стройотряда образца 1965-го года, возможно, и других лет. Зал был переполнен, все участники вечера были возбуждены, шутили, смеялись, что-то громко обсуждали. В кинобудке актового зала проектора для пленки 16 мм не было, поэтому в центре зала был возведен помост, на котором разместили кинопроектор, оснащенный, как магнитофон, магнитной головкой и усилителем, выход которого был соединен с динамиками, установленными на сцене. Всю эту подготовительную работу взяли на себя организаторы вечера и штатный институтский киномеханик Николай, с которым мы накануне проверили проектор и посмотрели фильм, на маленьком экране. Все было нормально.

На помосте у проектора находился Николай, который зарядил обе пленки в аппарат, и только ждал команды начала показа фильма. Я сидел в зале среди ребят, но почти не слышал, о чем говорят выступающие со сцены, т.к. сердце мое колотилось, почти выпрыгивало из груди, а пульс зашкаливал. Наконец, все выступления и награждения отличившихся ребят грамотами и подарками закончились, свет погас, и Николай запустил кинопроектор. На экране появилось название «Какая ты целина?», и сразу же пошли кадры с мчащимся табуном, с крупными планами голов лошадей, сопровождаемые топотом копыт. Я впервые смотрел фильм на большом экране и надо признать, что «размер имеет значение», многие кадры, особенно средние и общие планы смотрелись гораздо лучше, чем на маленьком экране монтажного стола, и особенно с лицами девчонок.

Какое-то время зал смотрел молча, но, как только на экране появились первые же кадры с изображением ребят, зал буквально взорвался от выкриков и возгласов, и с каждым новым кадром, особенно с крупными планами девчонок или ребят, шум в зале, переходящий в гул, усиливался все больше и больше. Я отдавал себе отчет, что этот восторженный прием зала относится не к самому фильму, а к тому, точнее к тем, кто появлялся на экране. К этому я был готов и именно это и планировал, но я не был готов, что этот шум полностью перекроет и поглотит все звуковое сопровождение, на запись которого ушло так много времени и труда. Ничего не было слышно, ни дикторского текста, ни шумов, которые так старательно отбирала и записывала Лена Жаксыбаева. Так продолжались почти все 20 минут фильма, и только в конце, когда пошли кадры встречи на платформе Московского вокзала, зал затих. Как только включили свет, раздались аплодисменты. Не буду лукавить, я был на седьмом небе. Знакомые ребята подходили ко мне, поздравляли, жали руки, а некоторые, не скрывая удивления, говорили: «Не думали, что твои прогулки с киноаппаратом в компании двух девиц, в то время пока мы вкалывали, смогут закончиться чем-то дельным». Не дословно, но по смыслу близко.

Меня просто распирало от радости и, главное, от удовлетворения тем, что я смог пройти полностью весь этот непростой путь создания фильма от начала и до конца. На ум приходило выражение, которое уже давно стало мэм’ом – «Мы сделали это!», пришедшее к нам из американских фильмов и книг.

Кроме того, для меня было очень важным, что все лэти-Фильмовцы одобрили мою работу. Понравился он и институтскому руководству.

После такого «шумного» успеха демонстрации 20-ти минутного варианта фильма в ЛЭТИ, я показал его сотрудникам молодежной редакции телестудии, которые уже торопили меня. На этот раз никаких эмоций зритель не проявлял. Как я понял, фильм для них был не более, чем «материал». Никаких комментариев или обсуждений не последовало. «Пойдет, – единственное, что сказал один из редакторов, который готовил передачу, – но сократи до 10-ти минут, надо уложиться в хронометраж передачи». И я сократил, хотя резал пленку, как по живому.

Я не помню, был ли это прямой эфир или же передачу записывали, но хорошо сохранилось в памяти, что весь вечер пока шла передача, я находился около режиссерского пульта, расположенного под потолком самой большой и самой высокой студии ленинградского телецентра. Интересно было наблюдать, как режиссер и редакторы вживую монтируют «картинку», вводят или выводят ту или иную телекамеру, а звукооператор регулирует звук, накладывает то или иное музыкальное сопровождение. Удивила слаженность работы всех специалистов, но одновременно при этом неприятно поразил циничный и даже уничижительный тон и содержание реплик и комментариев, которым обменивались многие из них во время исполнения стройотрядовцами своих авторских песен, или, когда надо было вывести на экран какого-нибудь участника передачи.

Настал момент, когда режиссер одной рукой вывел с экрана изображение студии, и одновременно другой рукой начал на нем демонстрацию фильма. Я сидел, сжав кулаки и молил бога, чтобы склейки не порвались, но все обошлось, монтажница Таня свое дело знало хорошо. Я приготовился, что опять услышу от телевизионных «профи» какие-нибудь ироничные комментарии, которые они, как правило, отпускали в адрес «самодеятельности», но они, воспользовавшись паузой, позволяющей отойти от пульта, ушли в коридор перекурить и фильм не смотрели.

Вскоре передача закончилась, «мой безжалостный» редактор отдал мне бобину с фильмом и добавил: «Завтра зайди в кассу и получи гонорар». «Гонорар!» – Я от удивления открыл рот, в это трудно было поверить, но, в самом деле, на следующий день я, выстояв очередь в кассу, расписался в ведомости и получил 30 рублей.

29. В подвале с Леонидом Волковым

Приближался новый 1966-й год. Я все больше погружался в работу во ВНИИТВЧ, где проходил преддипломную практику, начал ездить в командировки готовить материалы для диплома. Мне становилось понятным, что занятия в ЛЭТИ-Фильме уходят в прошлое, но желание держать в руках кинокамеру не пропадало, а «успех» фильма о целине подогревал мои наивные амбиции и рождал неясные мысли о возможном уходе в профессиональное кино.

Все же я находил время и приходил в студию, чтобы пообщаться с ребятами, узнать, чем они занимаются и, что планируют делать. Вот, что писал в «Электрике» № 41 за 1965-й год наш неформальный руководитель Ю.Б. Бывалькевич:

«Мы подвели итоги последних лет. Под спудом лежит много незаконченного интересного материала, авторы которого в большинстве своем уже окончили институт и ушли из студии. Это: «Фосфорит», «Урал», Осень», «Машина учит, машина принимает экзамен». (учебный фильм по электротехнике на немецком языке). Нельзя считать оконченной также работу над фильмом «Мы-ЛЭТИ», он хоть и был показан на предварительном просмотре, но требует существенной переработки. Его авторы Б. Гинзбург и Ф. Якубсон тоже уже ушли из института.

Такое большое количество незаконченных работ объясняется тем, что у нас нет своей технической базы по работе с 50-миллиметровой пленкой. Дальнейшую работу студия решила вести на пленке 16 мм. Первый фильм на этой пленке уже есть: это работа В. Червинского, Е. Жаксыбаевой и В. Кузнецовой «Какая ты целина?», с успехом показанная на вечере целинников и частично демонстрировавшаяся по ленинградскому телевидению в передаче «Горизонт». Сейчас намечаются и готовятся к съёмкам фильмы о дружине ЛЭТИ, о ДОСААФ, «Там, где шумят михайловские рощи» и ряд других работ».

Юрий Борисович был прав, в студии произошла «смена поколений», окончили институт и ушли самые активные и талантливые ребята, которые создавали творческую обстановку в студии, многое знали и умели. Мы перестали регулярно общаться с ними, советоваться, обсуждать их и свои работы. В это переломное время, думаю по инициативе Бывалькевича, в студию был приглашен на роль творческого «мастера» режиссер-оператор ленинградской студии телевидения Леонид Михайлович Волков.

Леонид Волков

Забегая вперед, хочу сказать, что за свой долгий и очень успешный творческий путь он снял более 40 документальных, научно-популярных и художественных фильмов, которые завоевали десятки призов на всесоюзных, всероссийских и международных конкурсах, стал обладателем Государственной премии, народным артистом и заслуженным деятелем искусств Российской Федерации.

В те годы ему было только тридцать, и он находился только в начале своего творческого пути. Волков приходил к нам в тот самый подвал нового корпуса, о котором написал Бывалькевич в своей заметке, по вечерам раз в неделю. Таких недель набралось не так уж много, думаю, около десятка, и не во всех «посиделках» мне удалось участвовать, но многие остались у меня в памяти. На встречу с ним приходило человека 3-4, не более, он был пятым, думаю, что не ошибаюсь, т.к. бутылки перцовки, на которую мы скидывались, нам на всех вполне хватало – немного алкоголя снимало преграду между «мастером» и слушателем.

На первой же встрече он рассказал нам, что вместе с матерью и братом пережил ленинградскую блокаду. Любил рисовать, окончил художественное училище, работал учителем рисования в школах на крайнем Севере. Три года отслужил на флоте, а после окончания службы четыре года проработал художником-мультипликатором на киностудии ВМФ. Параллельно учился на операторском отделении ВГИК‘а, который закончил в 1961-м году, и сразу же начал работать на Ленинградской студии телевидения. Слушая его, становилось понятным, что к моменту начала работы режиссером-оператором, он уже обладал большим жизненным опытом, своим определенным эстетическим вкусом и позицией, сформировавшимся взглядом на непростые события 40-50-х годов, которым он был не только свидетелем, но и участником. Этот жизненный багаж позволил ему снимать свое авторское кино, разговаривать напрямую со зрителем без посредников, а ему было, что сказать.

Понимание его творчества пришло ко мне позднее – только после того, как я посмотрел некоторые фильмы, снятые им в начале 60-х годов: «Там, где начинается город», «Невская сюита». Это были лирические зарисовки Ленинграда: белые ночи, Нева, мосты, шпили и купола соборов, возникающие и исчезающие в клубах осенних туманов. «Последний троллейбус» и одинокие вагоны старых трамваев, поливальные машины и грузовики с надписью на бортах «Хлеб». Изображение сопровождалось оригинальной авторской музыкой, негромкой и ненавязчивой, с минимальным набором инструментов – труба, флейта, рояль, усиливающих романтическое настроение. Эти фильмы были сняты им в новой и непривычной для тех лет эстетики, характерной для периода хрущевской оттепели, открывшей возможность творческим людям – режиссерам, поэтам, художникам – на короткое время откровенно выражать свой внутренний мир и взгляды. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что этот стиль и манера съёмок существенно повлияли и на творчество Петра Мостового, в частности при съемке им фильма «Живая вода».

С участием Леонида Волкова в 1972-м году на студии кинохроники режиссером Аристарховым был снят полнометражный фильм «Невский бастион», при создании которого были использованы материалы фото и кинохроники, снятые советскими кинооператорами в блокадном Ленинграде, а также киноматериалы, хранившиеся в киноархивах Германии. Сильнейший по своему воздействию фильм.

Встречи с ними не были лекциями или учебными занятия, Волков ничего не преподавал, он просто беседовал с нами, чередуя рассказы о разных забавных случаях во время съемок, с чисто профессиональными советами, касающимися правильности выбора типа пленки, особенностями съемок «с рук» без штатива, объяснениями принципов построения кадра в зависимости от выбранного объектива, и многое другое из операторской «кухни». Я к тому времени уже начинал понимать, а он это подтвердил и обосновывал на примерах, что документальная съемка, в отличие от репортажной, требует большой и длительной подготовки, знакомства с объектом съёмки, выбора ракурсов и наилучшего времени суток, продумывания и даже придумывания того, что должно быть в кадре помимо самого объекта съемки, например, появление прохожего, автомашины или пробегающей кошки. Он, как-то рассказывал, что, однажды, он больше часа ожидал, когда на Неве появится буксир с идущим из его трубы дымом.

Леонид Михайлович был талантливым рассказчиком, как правило, немногословным и ироничным. Он с артистизмом и мягким юмором изображал, но не пародировал, тех, о ком рассказывал. По тому, как и с каким увлечением он делился своим отношением к профессии, было видно, что с нами разговаривал и общался очень счастливый человек.

Общение с ним вызвало еще больше вопросов, которые вставали передо мной в последнее время. Что делать после защиты диплома? Продолжить работу по специальности или рискнуть и попытаться начать другую жизнь, связанную с кино? Искушение было сильным и мучительным, тем более что перед глазами были примеры моих коллег по ЛЭТИ-Фильму, которые рискнули и почти сразу же после окончания ЛЭТИ ушли в новую профессию. Мы знали и понимали, что никто их в то время на студиях не ждал, и попали они туда, только благодаря своему упорству, смелости и уверенности в своих способностях, без какой-либо протекции, если не считать «протекцией» те любительские фильмы, снятые ими в студии. Все они начали работу с самых, что ни на есть, низов, как и Петр Мостовой, полгода таскавший штативы и ящики с камерами.

Слава Савенко, тот самый, кто был одним из авторов фильма «Далекая-близкая» поступил на студию кинохроники и начал работать ассистентом оператора, и только через пару лет стал снимать самостоятельно. Работая над этими записками, я пытался найти его следы в Интернете, но ничего не нашел, дальнейшую его судьбу не знаю.

Герман Разумов ушел на ленинградское телевидение. Со временем он стал режиссером-оператором, автором нескольких телеспектаклей и телефильмов, но тоже не сразу. В начале 70-х годов он приехал во ВНИИТВЧ в составе съемочной группы для съёмки какого-то небольшого новостного сюжета о работе нашего ВНИИТВЧ. Мы встретились и переговорили на бегу. Узнав, что я занимаюсь токами высокой частоты, он спросил меня: «А ты можешь сделать ТВЧ станочек для склейки пленки? Было бы здорово!» Очевидно, проблема надежности склейки при монтаже фильмов не потеряла актуальности». Станочек мы не сделали, а могли бы.

Феликс Якубсон после окончания электрофизического факультета сразу же поступил на студию Научно-популярных фильмов. Тематика фильмов, которые выпускала студия, требовала от их создателей не только опыта в кинопроизводстве, но и знания и понимания многих физических процессов. В тот год «Научпопу», как сокращенно называли эту студию, потребовался как раз такой специалист, поэтому Феликсу, обладающему дипломом электрофизика и опытом в съемке любительских фильмов, повезло и он был принят туда на работу.

Меня это не удивило, т.к. Феликс был среди нас одним из самым уверенных и смелых студийцев в своих задумках и решениях при работе над фильмами. Он проработал ассистентом режиссера, затем режиссером на этой студии до 1992 года, снял около пятидесяти документальных, научно-популярных, учебных и рекламных фильмов. Среди них: «Жизнь в магнитном поле», «Из истории геометрии», «Руководитель полетов», «Лицо дисплея», «Живопись как вид искусства». В 1992-м году Феликс стал независимым продюсером, основателем и Генеральным директором ООО «Студия 34», и раскрылся в перестроечные годы как талантливый документалист. В Интернете выложены в свободном доступе его последние работы: «Плацкарта», «Дневники счастливого человека». Тем, кто любит авторское кино, фильмы наблюдения, искренние, честные и реалистичные в подаче материала, советую их посмотреть.

К сожалению, мало, что могу рассказать о Борисе Гинзбурге. Знаю только, что он был талантливым человеком, острым на язык, независимым в своих суждениях и мнениях. После окончания института работал на военной киностудии в Москве. В 90-х годах его привлекал для работы над своими фильмами Феликс Якубсон. Уже более 10 лет, как Бориса нет с нами.

30. Искушение

В те несколько ноябрьских дней 1965-го года, которые ушли на демонстрацию готового ролика в молодежной редакции и урезания его до 10 минут экранного времени, у меня состоялся разговор с одним из её сотрудников, которому было поручено работать со мной. Если коротко, то суть его вопросов и вообще разговора, достаточно доброжелательного, сводилась к следующему: «Зачем ты парень этим занимаешься? Чего ты хочешь? Стать кинорежиссером или кинооператором? Без специального образования? Но так не бывает… Нет, бывает конечно, но для этого надо окунуться в этот «омут» с головой, забыть обо всем и пахать, пахать и пахать, и одновременно учиться, и учиться». – Он с ироничной улыбкой посматривал на меня, а я толком и не знал, что ответить. «Хочешь, я пристрою тебя в редакцию новостей в группу внештатников?» – спросил он меня.

Оказалось, что часть хроники событий, происходивших в Ленинграде за текущий день, для вечерней итоговой телепередачи снимают, как правило, не штатные операторы и корреспонденты, а приглашенные, те самые «внештатники», которым поручалось снимать, так называемые «встречи и проводы». В те годы на предприятия Ленинграда постоянно, почти каждый день, приезжали какие-нибудь делегации из других городов страны или из стран народной демократии, которые циничные редакторы делили на несколько групп. К последней по важности группе, пребывание которой в Ленинграде было решено освещать в прессе или на ТВ, относили, например, делегации передовиков производства какого-нибудь завода, приехавших для обмена опытом со своими ленинградскими коллегами по профессии, или в самом лучше случае, профсоюзную делегацию какого-нибудь монгольского улуса для участия в конференции районного масштаба. Вот для подобных съемок и привлекали, тех самых внештатников.

Операторами там были либо кинолюбители со стажем, либо бывшие профи, выведенные за штат за какие-нибудь грехи, но, которые еще не забыли, как правильно выставлять диафрагму и наводить на фокус. А режиссерами, точнее организаторами этих съемок, выступали как раз киноэнтузиасты и мечтатели, типа меня.

«Вот поработаешь внештатником в новостях пару лет, насобачишься на этих сюжетах, набьёшь руку, потом замом у режиссера побатрачишь, потаскаешь за ним аппаратуру и побегаешь за пивом, а затем, если ты «покажешься», дадут тебе самостоятельно сделать 3-х минутный сюжет, ну и дальше, как звезды лягут».

Нарисованный передо мною путь в профессию, меня не очень вдохновил, но я решил попробовать. Я согласился и уже через пару дней получал задание от одного из редакторов отдела новостей. Поняв, что перед ним новичок, он изложил мне требования к материалу, который я должен завтра привезти на студию не позднее трех часов дня. Материал должен содержать не более десятка планов: поезд, подходящий к перрону вокзала, выходящую из вагона делегацию, ворота или вывеску завода, куда привезут членов делегации, пару лозунгов, плакатов или портретов членов Политбюро, проход делегации по цеху, приветствия и рукопожатия, общение с местными рабочими, три-четыре крупных плана участников встречи, одно выступление, общий план цеха или зала, где происходила встреча и вновь рукопожатие при прощании. «И больше ничего, никакой отсебятины», – предупредил меня редактор. Материала должно быть отснято не более, чем на три минуты, а в эфир пойдет максимум 30 секунд. Вместе с отснятой пленкой необходимо предоставить записку с фамилиями и именами членов делегации или хотя бы её руководителя, откуда и зачем приезжали, о чем говорили. На вокзал доберешься на метро, с вокзала на завод на автобусе с делегацией, с завода на студию своим ходом. Если не будет брака и ляпов при съемке – гонорар на каждого 7 рублей.

Холодным декабрьским утром мы встречали поезд у перрона Московского вокзала. Хорошо, что мы знали номер вагона, но определить, кто из выходящих людей члены делегации было невозможно, все были в одинаковых кроличьих ушанках и одинаковых серых пальто. «Не переживай, шеф, – успокоил меня оператор, снимавший на 16-и миллиметровую камеру – неважно, все равно этот план будет идти на экране не более 5-ти секунд, разобраться не успеют». Автобус въехал на завод сходу в открытые заранее ворота, поэтому его название пришлось снимать уже потом. Дальше я действовал по плану, которым меня снабдил редактор. Члены делегации, увидев кинокамеру, оробели, беспрекословно выполняя мои команды, как статисты при съемках кино, занимая нужное положение в кадре. Все оговоренные планы были сняты, единое направление съемки было выдержано, и никто в камеру не смотрел. Делегацию повели в столовую на небольшой банкет, который и мы с оператором были бы не против посетить, но надо было мчаться на студию. «Мчаться» пришлось с пересадкой на двух трамваях.

Вечером вся наша коммунальная квартира прильнула к экрану телевизора, предупрежденная моей мамой, что в новостях будут показывать кинохронику, снятую Володей. К счастью, только я один понял, что 15-секундный сюжет о посещении некой делегации некого завода с непонятно какой целью, был результатом моего творчества. Остальные зрители остались в неведении.

Мне хватило ума понять и оценить уровень того, что я увидел на экране. До моего сознания быстро дошло, что я точно не хочу вот этим заниматься всю жизнь, и второй аналогичный сюжет, который мне пришлось сделать, т.к. я уже был вписан в план съемок, оказался последним в моей творческой телевизионной карьере. Через две недели я получил в кассе 14 рублей, сдал временный пропуск на студию и уже больше никогда в ней не появлялся.

31. Последнее слово

Все первое полугоде 1966-го года я на студии не появлялся, но размышлять о том, что же делать дальше не переставал. Мой внутренний оппонент мучил меня укорами и доводами: «Что же ты, парень, так быстро сдался? Вот Петя Мостовой полгода вообще ничего не снимал, просто штатив таскал и за пивом бегал, и Слава Савенко тоже первое время снимал всякую чепуху. Давай, рискни, попробуй!».

Я не знал, что ответить этому назойливому товарищу. Интерес к кино у меня не пропал, наоборот. Положительные отзывы на фильм о целине (он даже получил грамоту за «операторское мастерство» на каком-то городском конкурсе), беседы с Леней Волковым, десяток дней и ночей, проведенных на телестудии, «режиссерский» опыт внештатника, усиливали мои сладкие грезы о киношной профессии, но реальность работы во ВНИИТВЧ и диплом, который надо было в любом случае получить, были тем прохладным душем, который возвращал меня на грешную землю.

Постепенно, к своему удивлению, я начинал понимать, что, чем больше я погружаюсь в работу во ВНИИТВЧ, тем больший интерес возникает у меня к моей профессии, которой меня обучали на кафедре долгие пять лет. Появлялось все больше аргументов не в пользу кино, и самым сильным из них, который поставил жирную точку в моих терзаниях, было трезвое и честное осознание того, что у меня нет той самой внутренней Искры, которая должна быть обязательно у по-настоящему талантливых и, конечно, полностью уверенных в себе людях. Может быть, и была, но недостаточно сильная и яркая, чтобы кардинально менять свою жизнь.

Я принял решение и остался во ВНИИТВЧ, проработал в нем 50 лет, и не жалею об этом. Мне было интересно и не было ни одного дня, когда я бы пожалел о выборе своей судьбы. При этом я благодарен обстоятельствам, которые привели меня в ЛЭТИ-Фильм. Работа в студии позволила мне прикоснуться и попробовать себя в таком увлекательном деле, как кинолюбителство, многое узнать, многому научиться, многое увидеть, встретить, познакомиться и пообщаться со многими интересными людьми.

Думаю, что мой читатель, прочитав эти воспоминания, согласится, что ЛЭТИ-Фильм в конце 50-х, начале 60-х годов явил собой не просто «кружок» кинолюбителей, которых в то времени в стране было великое множество, а необычный самодеятельный творческий коллектив, из которого выросло несколько талантливых деятелей советского и российского кинематографа. Не будем это забывать.

«А как же Ваше утверждение о том, что на жизнь интереснее и полезнее смотреть через видоискатель фото или кинокамеры, уважаемый автор?» – спросите вы – «Вы ошиблись?»

Нет, так оно и есть. Я продолжаю это делать, только для этого у меня в кармане есть смартфон, как и у всех вас.

2023-2024 год, СПб.

Примечание:
Фотографии в тексте можно увеличить, для этого надо навести на фотографию курсор и щёлкнуть левой кнопкой мыши.

Автор: Червинский Владимир Исаакович | слов 39278 | метки: VI Всемирный фестиваль молодёжи и студентов в Москве, «ЛЭТИ-Фильм», Аксель Иванович Берг, Анатолий Ежелев, Газета «Электрик» - ЛЭТИ, Григорий Львович Рошаль, И.Р. Фрейдзон, Кокчетав, корабли ВМФ Англии в Ленинграде, Кустанай, Леонид Волков, ЛЭТИ, Марк Галлай, Наводнение в Ленинграде, Петр Мостовой, Р.М. Гиммельфарб, Роман Кармен, Седьмой конгресс Международного союза студентов, стройотряд ЛЭТИ, фотоаппарат «Любитель», целина