Стихи о Великой Отечественной войне

Автор: Администратор

*******

Анна Ахматова

Клятва

И та, что сегодня прощается с милым, —
Пусть боль свою в силу она переплавит.
Мы детям клянемся, клянемся могилам,
Что нас покориться никто не заставит!
Июль 1941 г., Ленинград

In memoriam

А вы, мои друзья последнего призыва!
Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.
Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,
А крикнуть на весь мир все ваши имена!
Да что там имена!
…………………………….Ведь все равно – вы с нами!..
Все на колени, все!
Багряный хлынул свет!
И ленинградцы вновь идут сквозь дым
……………………………………………………….рядами –
Живые с мертвыми: для славы мертвых нет.

Август 1942

Мужество

Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.

Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова,–
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
Навеки!

Февраль 1942

27 января 1944 года

И в ночи январской, беззвездной,
Сам дивясь небывалой судьбе,
Возвращенный из смертной бездны,
Ленинград салютует себе.
1944 г.

«Причитание»

Ленинградскую беду
Руками не разведу,
Слезами не смою,
В землю не зарою.
За версту я обойду
Ленинградскую беду.
Я не взглядом, не намеком,
Я не словом, не попреком,

Я земным поклоном

В поле зеленом

Помяну.

1944 г.

Послесловие к «Ленинградскому циклу»

Разве не я тогда у креста,
Разве я не тонула в море,
Разве забыли мои уста
Вкус твой, горе!

16 января 1944

Победителям

Сзади Нарвские были ворота,
Впереди была только смерть…
Так советская шла пехота
Прямо в желтые жерла «Берт».
Вот о вас и напишут книжки:
«Жизнь свою за други своя»,
Незатейливые парнишки —
Ваньки, Васьки, Алешки, Гришки, —
Внуки, братики, сыновья!
1944 г.

Памяти друга

И в День Победы, нежный и туманный,
Когда заря, как зарево, красна,
Вдовою у могилы безымянной
Хлопочет запоздалая весна.
Она с колен подняться не спешит,
Дохнет на почку и траву погладит,
И бабочку с плеча на землю ссадит,
И первый одуванчик распушит.
8 ноября 1945 г.

*******

Джек Алтаузен

Письмо от жены

Там, где яворы мирно дремали,
Тишиной и прохладой полны,
В незнакомом селе, на привале,
Получил я письмо от жены.

И прочел я, волненьем объятый,
Дорогие для сердца слова.
На конверте был адрес обратный
И отчетливый штемпель «Москва».

А потом незаметно я снова
Все письмо перечел в тишине,
Отзывалось в нем каждое слово
Самой нежной любовью ко мне.

Я читал, и росла моя сила,
Мне казалось, что вместе с женой
Тем же голосом мне говорила
Вся страна: «Будь здоров, мой родной!»

Обо всем мне жена написала,
И в конце, вместо слов о любви,
Вместо «крепко целую», стояло:
«Ты смотри, мой хороший, живи!

Ну, а если от пули постылой…»
Тут шли точки неровной строкой,
И стояло: «Запомни, мой милый,
Есть бессмертие в смерти такой».

Буду жить, буду драться с врагами,
Кровь недаром во мне зажжена.
Наше счастье топтать сапогами
Мы с тобой не позволим, жена.

Над бойцами плыл дым от цигарок,
За деревней гремел еще бой,
И лежал у меня, как подарок,
На ладони конверт голубой.

Я глядел, а улыбка сияла,
И глаза были счастьем полны:
Это родина мне написала
Чистым почерком верной жены.
1941 г.

Родина смотрела на меня

Я в дом вошёл. Темнело за окном,
Скрипели ставни, ветром дверь раскрыло.
Дом был оставлен, пусто было в нём,
Но всё о тех, кто жил здесь, говорило…

Валялся разный мусор на полу,
Мурлыкал кот на вспоротой подушке,
И разноцветной грудою в углу
Лежали мирно детские игрушки.

Там был верблюд, и выкрашенный слон,
И два утёнка с длинными носами,
И Дед Мороз, весь запылился он,
И кукла с чуть раскрытыми глазами,

И даже пушка с пробкою в стволе,
Свисток, что воздух оглашает звонко,
А рядом в белой рамке на столе
Стояла фотография ребёнка…

Ребёнок был с кудряшками, как лён,
Из белой рамки здесь, со мною рядом,
В моё лицо смотрел пытливо он
Своим спокойным ясным взглядом.

Стоял я долго, каску наклоня,
А за окном скрипели ставни тонко,
И Родина смотрела на меня
Глазами белокурого ребёнка.

Зажав сурово автомат в руке,
Упрямым шагом вышел я из дома
Туда, где мост взрывали на реке
И где снаряды ухали знакомо.

Я шёл в атаку, твердо шёл туда,
Где непрерывно выстрелы звучали,
Чтоб на земле фашисты никогда
С игрушками детей не разлучали.
1942 г.

*******

Евгений Винокуров

«Со мной в одной роте служил земляк»

Со мной в одной роте служил земляк –
Москвич, славный парень – Лёшка.
Из одного котелка мы с ним ели так:
Он – ложку, я – ложку.

Вдали от Москвы, по чужой стороне,
В строю мы с ним рядом шагали.
Мы спали бок о бок и часто во сне
Друг друга локтями толкали.

А в затишье, бывало, после атак,
На привале ко мне он подляжет,
И мы про Москву говорили с ним так:
Я – расскажу, он – расскажет.

В костре на ветру угольки догорят,
Шумит по-немецки кустарник,
А мы вспоминаем соседских ребят
И кинотеатр «Ударник».

Он был под Берлином в бою штыковом
Убит. Мы расстались. Навеки…
Он жил на Арбате, в большом, угловом,
В сером доме, что против аптеки.
1946 г.

Москвичи

В полях за Вислой сонной
Лежат в земле сырой
Сережка с Малой Бронной
И Витька с Моховой.

А где-то в людном мире
Который год подряд
Одни в пустой квартире
Их матери не спят.

Свет лампы воспаленной
Пылает над Москвой
В окне на Малой Бронной,
В окне на Моховой.

Друзьям не встать. В округе
Без них идет кино.
Девчонки, их подруги,
Все замужем давно.

Пылает свод бездонный,
И ночь шумит листвой
Над тихой Малой Бронной,
Над тихой Моховой.
1953 г.

Незабудки

В шинельке драной,
Без обуток
Я помню в поле мертвеца.
Толпа кровавых незабудок
Стояла около лица.

Мертвец лежал недвижно,
Глядя,
Как медлил коршун вдалеке…

И было выколото
«Надя»
На обескровленной руке.
1957 г.

*******

Юрий Воронов

31 декабря 1941 года

По Ленинграду смерть метёт,
Она теперь везде, как ветер.
Мы не встречаем Новый год –
Он в Ленинграде незаметен.

Дома – без света и тепла,
И без конца пожары рядом.
Враг зажигалками дотла
Спалил Бадаевские склады.

И мы Бадаевской землёй
Теперь сластим пустую воду.
Земля с золой, земля с золой –
Наследье прожитого года.

Блокадным бедам нет границ:
Мы глохнем под снарядным гулом,
От наших довоенных лиц
Остались лишь глаза и скулы.

И мы обходим зеркала,
Чтобы себя не испугаться…
Не новогодние дела
У осаждённых ленинградцев…

Здесь даже спички лишней нет.
И мы, коптилки зажигая,
Как люди первобытных лет,
Огонь из камня высекаем.

И тихой тенью смерть сейчас
Ползёт за каждым человеком.
И всё же в городе у нас
Не будет каменного века!

Кто сможет, завтра вновь пойдёт
Под вой метели на заводы.
…Мы не встречаем Новый год,
Но утром скажем:
С Новым годом!

Январь сорок второго

Горят дома –
Тушить их больше нечем.
Горят дома, неделями горят.
И зарево над ними каждый вечер
В полнеба, как расплавленный закат.

И чёрным пеплом белый снег ложится
На город, погруженный в мерзлоту.
Мороз такой, что, если б были птицы,
Они бы замерзали на лету.

И от домов промёрзших от заводов,
На кладбища все новые следы:
Ведь людям без огня и без воды
Еще трудней, чем сквозь огонь и воду.

Но город жив, он выйдет из бомбежек.
Из голода, из горя, из зимы.
И выстоит!..
Иначе быть не может –
Ведь это говорю не я,
А мы!

Февраль

Какая длинная зима,
Как время медленно крадётся!..
В ночи ни люди, ни дома
Не знают, кто из них проснётся.

И поутру, когда ветра
Метелью застилают небо,
Опять короче, чем вчера,
Людская очередь за хлебом.

В нас голод убивает страх.
Но он же убивает силы…
На Пискарёвских пустырях
Всё шире братские могилы.

И зря порою говорят:
«Не все снаряды убивают…»
Когда мишенью – Ленинград,
Я знаю – мимо не бывает.

Ведь даже падая в Неву,
Снаряды – в нас, чтоб нас ломало.
Вчера там каменному льву
Осколком лапу оторвало.

Но лев молчит, молчат дома,
А нам – по-прежнему бороться,
Чтоб жить и не сойти с ума…
Какая длинная зима,
Как время медленно крадётся.

Сотый день

Вместо супа –
Бурда из столярного клея,
Вместо чая –
Заварка сосновой хвои.
Это б всё ничего,
Только руки немеют,
Только ноги
Становятся вдруг не твои.

Только сердце
внезапно сожмётся, как ёжик,
И глухие удары
пойдут невпопад…
Сердце!
Надо стучать, если даже не можешь.
Не смолкай!
Ведь на наших сердцах –
Ленинград.

Бейся, сердце!
Стучи, несмотря на усталость,
Слышишь:
город клянётся, что враг не пройдёт!
…Сотый день догорал.
Как потом оказалось,
Впереди
оставалось ещё восемьсот.

Первая тетрадь

1

Помертвело стоят дома.
Далеки
В мутном небе звезды.
Рядом –
только густой туман
И пропитанный болью
воздух.

2

Пол ходит
под снарядным гулом,
В палате –
Сумрак, как всегда.
Чай недопитый
Затянуло
Коричневатой пленкой льда…

3

Мы –
У проруби невской снова.
Кто-то шепчет
Сквозь горький смех:
– Не толкайтесь,
Чего другого,
А воды тут –
Пока на всех.

4

Бомбы – ночью,
Обстрелы с рассвета.
От печей, как от окон,–
холодом.
Только самое страшное –
это
По ночам
просыпаться от голода.

5

На дворе – октябрь,
Ветер лют и тих.
Дом мой –
как корабль
После штормов злых.

Хмур,
как все дома,
Что легко понять:
Впереди – зима,
Холода опять.

На дворе – трава.
А ещё б дрова!..

6

Нас немцы называют: «мертвый город».
Но где, когда
Был мертвым нужен стих?
А здесь –
Сквозь грохот бомб и лютый холод –
Он,
Славя павших,
Жить зовет живых.

1942-1944 гг.

Улица России

1

На улице Росси строй жёлтых фасадов
Подчёркнуто чёток, как фронт на парадах.
Она небольшая. И нет ленинградца,
Который сумел бы на ней затеряться.

Здесь фильмы снимают при ясной погоде,
Туристы, беседуя с гидами, бродят.
Проходят девчонки с походкой приметной,
Поскольку тут – здание школы балетной.

Я тоже на улице Росси бываю.
Но мне здесь невесело: я вспоминаю…

2

Дворец пионеров, что с улицей рядом,
Стал новой больницей в начале блокады.
Сюда привозили из разных районов
И тех, кто спасён был в домах разбомблённых,
И тех, кто контужен был вражьим снарядом,
И тех, кто в дороге от голода падал…

Я помню, как плотно стояли кровати
В промёрзлой насквозь полутёмной палате.
Мне видятся скорбные лица лежащих
И слышится голос соседа всё чаще.
Он, если мы долго и мрачно молчали,
Читал нам «Онегина»: чтоб не скучали…

Мы верили твёрдо: вот-вот наступленье,
Когда согласились с его предложеньем,
Что в первую пятницу после Победы
Все в полдень на улицу Росси приедут.

Сомненья по поводу места для сбора
Он тут же развеял без долгого спора:
– До Росси не только легко добираться:
На улице этой нельзя затеряться!..

А вскоре в метель, что гудела, бушуя,
Его отправляли на землю Большую.
Он еле дышал, но, прощаясь, нам бросил:
– Пока… Не забудьте про улицу Росси…

3

Я в пятницу вслед за победным салютом
На встречу приехал минута в минуту.
Я ждал. Я в надежде к прохожим бросался.
Но снова и снова один оставался.

Забыть уговор? Не могли! Неужели?..
А может быть, с фронта прийти не успели?
А кто-то оставить работу не может?..
Но в сорок шестом повторилось всё то же.

4

Всё то же… А время без устали мчится.
Я в чудо не верю: его не случится.
Но в первую пятницу после Победы
Я снова на улицу Росси поеду.

Мне надо с друзьями тех лет повидаться…

На улице этой нельзя затеряться!

*******

Владимир Высоцкий

Штрафные батальоны

Всего лишь час дают на артобстрел –
Всего лишь час пехоте передышки,
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому – до ордена, ну а кому – до «вышки».

За этот час не пишем ни строки –
Молись богам войны артиллеристам!
Ведь мы ж не просто так – мы штрафники,
Нам не писать: «…считайте коммунистом».

Перед атакой – водку? – Вот мура!
Своё отпили мы ещё в гражданку.
Поэтому мы не кричим «ура» –
Со смертью мы играемся в молчанку.

У штрафников один закон, один конец –
Коли-руби фашистского бродягу,
И если не поймаешь в грудь свинец –
Медаль на грудь поймаешь за отвагу.

Ты бей штыком, а лучше – бей рукой –
Оно надёжней, да оно и тише,
И ежели останешься живой –
Гуляй, рванина, от рубля и выше!

Считает враг: морально мы слабы –
За ним и лес, и города сожжёны.
Вы лучше лес рубите на гробы –
В прорыв идут штрафные батальоны!

Вот шесть ноль-ноль – и вот сейчас обстрел…
Ну, бог войны, давай без передышки!
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому – до ордена, а большинству – до «вышки»…

Август 1963 г.

Братские могилы

На братских могилах не ставят крестов,
И вдовы на них не рыдают.
К ним кто-то приносит букетик цветов
И Вечный огонь зажигает.

Здесь раньше вставала земля на дыбы,
А нынче – гранитные плиты.
Здесь нет ни одной персональной судьбы –
Все судьбы в единую слиты.

А в Вечном огне видишь вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий рейхстаг,
Горящее сердце солдата.

У братских могил нет заплаканных вдов -
Сюда ходят люди покрепче.
На братских могилах не ставят крестов…
Но разве от этого легче?!

1963 г.

Песня о звёздах

Мне этот бой не забыть нипочём –
Смертью пропитан воздух,
А с небосклона бесшумным дождём
Падали звёзды.

Вот снова упала – и я загадал:
Выйти живым из боя…
Так свою жизнь я поспешно связал
С глупой звездою.

Я уж решил: миновала беда
И удалось отвертеться, –
Но с неба свалилась шальная звезда –
Прямо под сердце.

Нам говорили: «Нужна высота!»
И «Не жалеть патроны!»…
Вон покатилась вторая звезда –
Вам на погоны.

Звёзд этих в небе – как рыбы в прудах,
Хватит на всех с лихвою.
Если б не насмерть, ходил бы тогда
Тоже – Героем.

Я бы Звезду эту сыну отдал,
Просто – на память…
В небе висит, пропадает звезда –
Некуда падать.

1964 г.

Все ушли на фронт

Нынче все срока закончены,
А у лагерных ворот,
Что крест-накрест заколочены, –
Надпись: «Все ушли на фронт».

За грехи за наши нас простят,
Ведь у нас такой народ:
Если Родина в опасности,
Значит всем идти на фронт.

Там год за три, если Бог хранит,
Как и в лагере – зачёт.
Нынче мы на равных с ВОХРами –
Нынче все ушли на фронт.

У начальника Берёзкина –
Ох и гонор, ох и понт!
И душа – крест-накрест досками,
Но и он пошёл на фронт.

Лучше было – сразу в тыл его:
Только с нами был он смел.
Высшей мерой «наградил» его
Трибунал за самострел.

Ну а мы – всё оправдали мы,
Наградили нас потом:
Кто живые, тех – медалями,
А кто мёртвые – крестом.

И другие заключённые
Пусть читают у ворот
Нашу память застеклённую –
Надпись: «Все ушли на фронт»…

1964 г.

Солдаты группы «Центр»

Солдат всегда здоров,
Солдат на всё готов,
И пыль, как из ковров,
Мы выбиваем из дорог.

И не остановиться,
И не сменить ноги,
Сияют наши лица,
Сверкают сапоги!

По выжженной равнине –
За метром метр –
Идут по Украине
Солдаты группы «Центр».

– На «первый-второй» рассчитайсь!
– Первый-второй…
Первый, шаг вперёд – и в рай!
– Первый-второй…
А каждый второй – тоже герой –
В рай попадёт вслед за тобой.
– Первый-второй.
Первый-второй.
Первый-второй…

А перед нами всё цветёт –
За нами всё горит.
Не надо думать! – с нами тот,
Кто всё за нас решит.

Весёлые – не хмурые –
Вернёмся по домам,
Невесты белокурые
Наградой будут нам!

Всё впереди, а ныне
За метром метр
Идут по Украине
Солдаты группы «Центр».

27 апреля, 1965 г.

Военная песня (Мерцал закат, как блеск клинка…)

Мерцал закат, как блеск клинка.
Свою добычу смерть считала.
Бой будет завтра, а пока
Взвод зарывался в облака
И уходил по перевалу.

Отставить разговоры!
Вперед и вверх, а там…
Ведь это наши горы,
Они помогут нам!

А до войны вот этот склон
Немецкий парень брал с тобою!
Он падал вниз, но был спасен, -
А вот сейчас, быть может, он
Свой автомат готовит к бою.

Отставить разговоры!
Вперед и вверх, а там…
Ведь это наши горы,
Они помогут нам!

Ты снова здесь, ты собран весь,
Ты ждешь заветного сигнала.
А парень тот, он тоже здесь.
Среди стрелков из «Эдельвейс».
Их надо сбросить с перевала!

Отставить разговоры!
Вперед и вверх, а там…
Ведь это наши горы,
Они помогут нам!

Взвод лезет вверх, а у реки -
Тот, с кем ходил ты раньше в паре.
Мы ждем атаки до тоски,
А вот альпийские стрелки
Сегодня что-то не в ударе.

Отставить разговоры!
Вперед и вверх, а там…
Ведь это наши горы,
Они помогут нам!

1966 г.

Две песни об одном воздушном бое

I. Песня лётчика

Их восемь – нас двое, – расклад перед боем
Не наш, но мы будем играть!
Серёжа, держись! Нам не светит с тобою,
Но козыри надо равнять.

Я этот небесный квадрат не покину –
Мне цифры сейчас не важны:
Сегодня мой друг защищает мне спину,
А значит – и шансы равны.

Мне в хвост вышел «мессер», но вот задымил он,
Надсадно завыли винты, –
Им даже не надо крестов на могилы –
Сойдут и на крыльях кресты!

Я – «Первый», я – «Первый», – они под тобою!
Я вышел им наперерез!
Сбей пламя, уйди в облака – я прикрою!
В бою не бывает чудес.

Сергей, ты горишь! Уповай, человече,
Теперь на надёжность строп!
Нет, поздно – и мне вышел «мессер» навстречу, –
Прощай, я приму его в лоб!..

Я знаю – другие сведут с ними счёты, –
Но, по облакам скользя,
Взлетят наши души, как два самолета, –
Ведь им друг без друга нельзя.

Архангел нам скажет: «В раю будет туго!»
Но только ворота – щёлк, –
Мы Бога попросим: «Впишите нас с другом
В какой-нибудь ангельский полк!»

И я попрошу Бога, Духа и Сына, –
Чтоб выполнил волю мою:
Пусть вечно мой друг защищает мне спину,
Как в этом последнем бою!

Мы крылья и стрелы попросим у Бога, –
Ведь нужен им ангел-ас, –
А если у них истребителей много –
Пусть примут в хранители нас!

Хранить – это дело почётное тоже, –
Удачу нести на крыле
Таким, как при жизни мы были с Сережей,
И в воздухе и на земле.

II. Песня лётчика-истребеителя («Як» – истребитель)

Я – «Як»-истребитель, – Мотор мой звенит,
Небо – моя обитель, –
Но тот, который во мне сидит,
Считает, что он – истребитель.

В этом бою мною «юнкерс» сбит, –
Я сделал с ним, что хотел.
А тот, который во мне сидит,
Изрядно мне надоел!

Я в прошлом бою навылет прошит,
Меня механик заштопал, –
А тот, который во мне сидит,
Опять заставляет – в «штопор»!

Из бомбардировщика бомба несёт
Смерть аэродрому,
А кажется – стабилизатор поёт:
«Мир вашему дому!»

Вот сзади заходит ко мне «мессершмитт» –
Уйду – я устал от ран!..
Но тот, который во мне сидит,
Я вижу, решил – на таран!

Что делает он?! Вот сейчас будет взрыв!.
Но мне не гореть на песке, –
Запреты и скорости все перекрыв,
Я выхожу из пике.

Я – главный, a сзади… Ну чтоб я сгорел!
Где же он, мой ведомый?
Вот он задымился, кивнул – и запел:
«Мир вашему дому!»

И тот, который в моём черепке,
Остался один – и влип, –
Меня в заблуждениье он ввёл и в пике –
Прямо из «мёртвой петли».

Он рвёт на себя, и нагрузки – вдвойне, –
Эх, тоже мне – летчик-ас!
Но снова приходится слушаться мне, –
И это – в последний раз!

Я больше не буду покорным – клянусь! –
Уж лучше лежать на земле…
Ну что ж он не слышит, как бесится пульс:
Бензин – моя кровь – на нуле!

Терпенью машины бывает предел,
И время его истекло, –
И тот, который во мне сидел,
Вдруг ткнулся лицом в стекло.

Убит! Наконец-то лечу налегке,
Последние силы жгу…
Но… что это, что?! Я – в глубоком пике, –
И выйти никак не могу!

Досадно, что сам я немного успел, –
Но пусть повезёт другому!
Выходит, и я напоследок спел:
«Мир вашему дому!»

1968 г.

Он не вернулся из боя

Почему всё не так? Вроде всё как всегда:
То же небо — опять голубое,
Тот же лес, тот же воздух и та же вода,
Только он не вернулся из боя.

Мне теперь не понять, кто же прав был из нас
В наших спорах без сна и покоя.
Мне не стало хватать его только сейчас —
Когда он не вернулся из боя.

Он молчал невпопад и не в такт подпевал,
Он всегда говорил про другое,
Он мне спать не давал,он с восходом вставал,
А вчера не вернулся из боя.

То, что пусто теперь, — не про то разговор:
Вдруг заметил я — нас было двое…
Для меня — будто ветром задуло костёр,
Когда он не вернулся из боя.

Нынче вырвалось — будто из плена весна, —
По ошибке окликнул его я:
— Друг, оставь покурить! — А в ответ — тишина:
Он вчера не вернулся из боя.

Наши мёртвые нас не оставят в беде,
Наши павшие — как часовые…
Отражается небо в лесу, как в воде, —
И деревья стоят голубые.

Нам и места в землянке хватало вполне,
Нам и время текло — для обоих.
Всё теперь одному. Только кажется мне,
Это я не вернулся из боя.

1969 г.

Чёрные бушлаты

За нашей спиною остались паденья, закаты,
Ну хоть бы ничтожный, ну хоть бы невидимый взлёт!
Мне хочется верить, что чёрные наши бушлаты
Дадут нам возможность сегодня увидеть восход.

Сегодня на людях сказали: «Умрите геройски!»
Попробуем – ладно! Увидим, какой оборот.
Я только подумал, чужие куря папироски:
«Тут кто как сумеет, – мне важно увидеть восход.»

Особая рота – особый почёт для сапера.
Не прыгайте с финкой на спину мою из ветвей,
Напрасно стараться,- я и с перерезанным горлом
Сегодня увижу восход до развязки своей.

Прошли по тылам мы, держась, чтоб не резать их сонных,
И вдруг я заметил, когда прокусили проход,-
Ещё несмышлёный, зелёный, но чуткий подсолнух
Уже повернулся верхушкой своей на восход.

За нашей спиною в шесть тридцать остались – я знаю,–
Не только паденья, закаты, но взлёт и восход.
Два провода голых, зубами скрипя, зачищаю,–
Восхода не видел, но понял: вот-вот – и взойдет.

…Уходит обратно на нас поредевшая рота.
Что было – не важно, а важен лишь взорванный форт.
Мне хочется верить, что грубая наша работа
Вам дарит возможность беспошлинно видеть восход.

1972 г.

*******

Александр Городницкий

ВОЙНА

На время войны замолчи, поэт,
Так было всегда и днесь.
Война – это быт, которого нет,
И жизнь, которая есть.

Ракета, означившая рассвет,
Плохую приносит весть.
Война – это сон, которого нет,
И холод, который есть.

Поспешно на бруствер, комроты вслед,
В атаку не вздумай лезть.
Война – это доблесть, которой нет,
И смерть, которая есть.

Уткнулся в землю лицом сосед,
Напрасных потерь не счесть.
Война – это помощь, которой нет,
И подлость, которая есть.

Оставь в тылу как ненужный бред
Понятия «долг» и «честь», –
Война – это стыд, которого нет,
И грязь, которая есть.

Не требуй ни званий, ни эполет,
На гвоздик ремень повесь.
Война – это орден, которого нет,
И рана, которая есть.

Не слушай писак тыловую лесть
О подвигах славных лет.
Война – костыли, которые есть,
И ноги, которых нет.

На склоне дней о цене побед
Статьи не стремись прочесть.
Война – это правда, которой нет,
И ложь, которая есть.

2015 г.

*******

Семён Гудзенко

Перед атакой

Когда на смерть идут — поют,
а перед этим
можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою —
час ожидания атаки.

Снег минами изрыт вокруг
и почернел от пыли минной.
Разрыв —
и умирает друг.
И значит — смерть проходит мимо.

Сейчас настанет мой черед,
За мной одним
идет охота.
Будь проклят
сорок первый год —
ты, вмерзшая в снега пехота.

Мне кажется, что я магнит,
что я притягиваю мины.
Разрыв —
и лейтенант хрипит.
И смерть опять проходит мимо.

Но мы уже
не в силах ждать.
И нас ведет через траншеи
окоченевшая вражда,
штыком дырявящая шеи.

Бой был короткий.
А потом
глушили водку ледяную,
и выковыривал ножом
из-под ногтей
я кровь чужую.
1942 г.

Моё поколение

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.
Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты.
На живых порыжели от крови и глины шинели,
на могилах у мертвых расцвели голубые цветы.

Расцвели и опали… Проходит четвертая осень.
Наши матери плачут, и ровесницы молча грустят.
Мы не знали любви, не изведали счастья ремесел,
нам досталась на долю нелегкая участь солдат.

У погодков моих ни стихов, ни любви, ни покоя –
только сила и зависть. А когда мы вернемся с войны,
все долюбим сполна и напишем, ровесник, такое,
что отцами-солдатами будут гордиться сыны.

Ну, а кто не вернется? Кому долюбить не придется?
Ну, а кто в сорок первом первою пулей сражен?
Зарыдает ровесница, мать на пороге забьется, –
у погодков моих ни стихов, ни покоя, ни жен.

Кто вернется – долюбит? Нет! Сердца на это не хватит,
И не надо погибшим, чтоб живые любили за них.
Нет мужчины в семье – нет детей, нет хозяина в хате.
Разве горю такому помогут рыданья живых?

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.
Кто в атаку ходил, кто делился последним куском,
Тот поймет эту правду, – она к нам в окопы и щели
Приходила поспорить ворчливым, охрипшим баском.

Пусть живые запомнят, и пусть поколения знают
Эту взятую с боем суровую правду солдат.
И твои костыли, и смертельная рана сквозная,
И могилы над Волгой, где тысячи юных лежат, –

Это наша судьба, это с ней мы ругались и пели,
Подымались в атаку и рвали над Бугом мосты.

…Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели,
Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты.

А когда мы вернемся, – а мы возвратимся с победой,
Все, как черти, упрямы, как люди, живучи и злы, –
Пусть нам пива наварят и мяса нажарят к обеду,
Чтоб на ножках дубовых повсюду ломились столы.

Мы поклонимся в ноги родным исстрадавшимся людям,
Матерей расцелуем и подруг, что дождались, любя.
Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем –
Все долюбим, ровесник, и работу найдем для себя.
1945 г.

*******

Ион Деген

Ион Деген в центре

Начало

Девятый класс окончен лишь вчера.
Окончу ли когда-нибудь десятый?
Каникулы — счастливая пора.
И вдруг — траншея, карабин, гранаты,

И над рекой дотла сгоревший дом.
Сосед по парте навсегда потерян.
Я путаюсь беспомощно во всём,
Что невозможно школьной меркой мерить.

До самой смерти буду вспоминать:
Лежали блики на изломах мела.
Как новенькая школьная тетрадь,
Над полем боя небо голубело.

Окоп мой под цветущей бузиной.
Стрижей пискливых пролетела стайка.
И облако сверкало белизной,
Совсем как без чернил «невыливайка».

Но пальцем с фиолетовым пятном,
Следом диктантов и работ контрольных,
Нажав крючок, подумал я о том,
Что начинаю счёт уже не школьный.
Июль 1941 г.

Из разведки

Чего-то волосы под каской шевелятся.
Должно быть, ветер продувает каску.
Скорее бы до бруствера добраться.
За ним так много доброты и ласки.
Июль 1942 г.

Осветительная ракета

Из проклятой немецкой траншеи
………………………..слепящим огнём
Вдруг ракета взметнулась,
………………………..и замерла, сжалась нейтралка.
Звёзды разом погасли.
………………………..И стали виднее, чем днём,
Опалённые ветки дубов
………………………..И за нами ничейная балка.
Подлый страх продавил моим телом
………………………..Гранитный бугор.
Как ракета, горела во мне
………………………..Негасимая ярость.
Никогда ещё так
………………………..Не хотелось убить мне того,
Кто для тёмного дела повесил
………………………..Такую вот яркость.
Июль 1942 г.

Жажда

Воздух — крутой кипяток.
В глазах огневые круги.
Воды последний глоток
Я отдал сегодня другу.
А друг всё равно…
И сейчас
Меня сожаленье мучит:
Глотком тем его не спас.
Себе бы оставить лучше.
Но если сожжёт меня зной
И пуля меня окровавит,
Товарищ полуживой
Плечо мне своё подставит.
Я выплюнул горькую пыль,
Скребущую горло,
Без влаги.
И в душную бросил ковыль
Ненужную флягу.
Август 1942 г.

*** * ***

Воздух вздрогнул.
Выстрел.
Дым.
На старых деревьях обрублены сучья.
А я ещё жив.
А я невредим.
Случай?
Октябрь 1942 г.

*** * ***

Сгоревший танк
на выжженном пригорке.
Кружат над полем
чёрные грачи.
Тянуть на слом
в утиль
тридцать четвёрку
Идут с надрывным стоном тягачи.
Что для страны десяток тонн металла?
Не требует бугор благоустройства.
Я вас прошу,
Чтоб вечно здесь стояла
Машина эта -
Памятник геройству.
Лето 1943 г.

*** * ***

Дымом
Всё небо
Закрыли гранаты.
А солнце
Блеснёт
На мгновенье
В просвете
Так робко,
Как будто оно виновато,
В том,
Что творится
На бедной планете.
Июль 1944 г.

*** * ***

На фронте не сойдёшь с ума едва ли,
Не научившись сразу забывать.

Мы из подбитых танков выгребали
Всё, что в могилу можно закопать.
Комбриг упёрся подбородком в китель.
Я прятал слёзы. Хватит. Перестань.

А вечером учил меня водитель,
Как правильно танцуют падеспань
Лето 1944 г.

*** * ***

Всё у меня не по уставу.

Прилип к губам окурок вечный.
Распахнут ворот гимнастёрки.
На животе мой «парабеллум»,
Не на боку, как у людей.

Всё у меня не по уставу.

Во взводе чинопочитаньем
Не пахнет даже на привалах.
Не забавляемся плененьем.
Убитый враг – оно верней.

Всё у меня не по уставу.

За пазухой гармошка карты,
Хоть место для неё в планшете.
Но занят мой планшет стихами,
Увы, ненужными в бою.

Пусть это всё не по уставу.
Но я слыву специалистом
В своём цеху уничтоженья.
А именно для этой цели
В тылу уставы создают.
Июль 1944 г.

Ночь на Неманском плацдарме

Грохочущих ресов* багровый хвост.
Гусеничные колеи в потравленном хлебе.
Пулемётные трассы звёзд,
Внезапно замершие в небе.

Придавлен запах ночной резеды
Раздутым брюхом лошади.
Рядом
Кровавое месиво в луже воды
На дне воронки, вырытой снарядом.
Земля горит.

И Неман горит.
И весь плацдарм – огромная плаха.
Плюньте в того, кто в тылу говорит,
Что здесь, на войне не испытывал страха.

Страшно так, что даже металл
Покрылся каплями холодного пота,
В ладонях испуганно дым задрожал,
Рождённый кресалом на мякоти гнота.

Страшно.
И всё же приказ
Наперекор всем страхам выполнен будет.
Поэтому скажут потомки о нас:
– Это были бесстрашные люди.
Июль 1944 г.

*** * ***

Случайный рейд по вражеским тылам.
Всего лишь взвод решил судьбу сраженья.
Но ордена достанутся не нам.
Спасибо, хоть не меньше, чем забвенье.

За наш случайный сумасшедший бой
Признают гениальным полководца.
Но главное – мы выжили с тобой.
А правда – что? Ведь так оно ведётся.
Сентябрь 1944 г.

*** * ***

Есть у моих товарищей танкистов,
Не верящих в святую мощь брони,
Беззвучная молитва атеистов:
– Помилуй, пронеси и сохрани.

Стыдясь друг друга и себя немного,
Пред боем, как и прежде на Руси,
Безбожники покорно просят Бога:
– Помилуй, сохрани и пронеси.
Сентябрь 1944 г.

День за три

Багряный лист прилипает к башне.
Ручьём за ворот течёт вода.
Сегодня так же, как день вчерашний,
Из жизни вычеркнут навсегда.
Изъят из юности.
В личном деле
За три обычных его зачтут.
За злость атак,
За дождей недели
И за несбывшуюся мечту
О той единственной,
Ясноглазой,
О сладкой муке тревожных снов,
О ней, невиданной мной ни разу,
Моих не слышавшей лучших слов.
И снова день на войне, постылый,
Дающий выслугу мне втройне.
Я жив.
Я жду
С неделимой силой
Любви,
Утроенной на войне.
Октябрь 1944 г.

*** * ***

Зияет в толстой лобовой броне
Дыра, насквозь прошитая болванкой.
Мы ко всему привыкли на войне.
И всё же возле замершего танка
Молю судьбу:
Когда прикажут в бой,
Когда взлетит ракета, смерти сваха,
Не видеть даже в мыслях пред собой
Из этой дырки хлещущего страха.
Ноябрь 1944 г.

*** * ***

Туман.
А нам идти в атаку.
Противна водка.
Шутка не остра.
Бездомную озябшую собаку
Мы кормим у потухшего костра.
Мы нежность отдаём с неслышным стоном.
Мы не успели нежностью согреть
Ни наших продолжений не рождённых,
Ни ту, что нынче может овдоветь
Мы не успели.
День встаёт над рощей.
Атаки ждут машины меж берёз.
На чёрных ветках,
Оголённых,
Тощих
Холодные цепочки крупных слёз.
Ноябрь 1944 г.

Затишье

Орудия посеребрило инеем.
Под гусеницей золотой ковёр.
Дрожит лесов каёмка бледно-синяя
Вокруг чужих испуганных озёр.

Преступная поверженная Пруссия.
И вдруг покой.
Вокруг такой покой.
Верба косички распустила русые
Совсем как дома над моей рекой.

Но я не верю тишине обманчивой,
Которой взвод сегодня оглушён.
Скорей снаряды загружать заканчивай!
Ещё покой в паёк наш не включён.
Ноябрь 1944 г.

Мадонна Боттичелли

В имении, оставленном врагами,
Среди картин, среди старинных рам
С холста в тяжёлой золочёной раме
Мадонна тихо улыбалась нам.

Я перед нею снял свой шлем ребристый.
Молитвенно прижал его к груди.
Боями озверённые танкисты
Забыли вдруг, что ждёт их впереди.

Лишь о тепле, о нежном женском теле,
О мире каждый в этот миг мечтал.
Для этого, наверно, Боттичелли
Мадонну доброликую создал.

Для этого молчанья. Для восторга
Мужчин, забывших, что такое дом.
Яснее батальонного парторга
Мадонна рассказала нам о том,

Что милостью покажется раненье,
Что снова нам нырять в огонь атак,
Чтобы младенцам принести спасенье,
Чтоб улыбались женщины вот так.

От глаз Мадонны тёплых и лучистых
С трудом огромным отрывая взор,
Я вновь надел свой танкошлем ребристый,
Промасленный свой рыцарский убор.
Ноябрь 1944 г.

*** * ***

Когда из танка, смерть перехитрив,
Ты выскочишь чумной за миг до взрыва,
Ну, всё, – решишь, – отныне буду жив
В пехоте, в безопасности счастливой.

И лишь когда опомнишься вполне,
Тебя коснется истина простая:
Пехоте тоже плохо на войне.
Пехоту тоже убивают.
Ноябрь 1944 г.

*** * ***

Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.

Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам ещё наступать предстоит.
Декабрь 1944 г.

*** * ***

Осколками исхлёстаны осины.
Снарядами растерзаны снега.
А всё-таки в январской яркой сини
Покрыты позолотой облака.

А всё-таки не баталист, а лирик
В моей душе, и в сердце, и в мозгу.
Я даже в тесном Т-34
Не восторгаться жизнью не могу.

Так хорошо в день ясный и погожий,
Так много тёплой ласки у меня,
Что бархатистой юной женской кожей
Мне кажется шершавая броня.

Чтобы царила доброта на свете,
Чтоб нежности в душе не убывать,
Я еду в бой, запрятав чувства эти,
Безжалостно сжигать и убивать.

И меркнет день.
И нет небесной сини.
И неизвестность в логове врага.

Осколками исхлёстаны осины.
Снарядами растерзаны снега.
Январь 1945 г.

Ущербная совесть

Шесть «юнкерсов» бомбили эшелон
Хозяйственно, спокойно, деловито.
Рожала женщина, глуша старухи стон,
Желавшей вместо внука быть убитой.

Шесть «юнкерсов»… Я к памяти взывал,
Когда мой танк, зверея, проутюжил
Колонну беженцев – костей и мяса вал,
И таял снег в крови дымящих лужах.

Шесть «юнкерсов»?
Мне есть что вспоминать!
Так почему же совесть шевелится
И ноет, и мешает спать,
И не даёт возмездьем насладиться?
Январь 1945 г.

Товарищам «фронтовым» поэтам*

Я не писал фронтовые стихи
В тихом армейском штабе.
Кровь и безумство военных стихий,
Танки на снежных ухабах
Ритм диктовали.
Врывались в стихи
Рваных шрапнелей медузы.
Смерть караулила встречи мои
С малоприветливой Музой.
Слышал я строф ненаписанных высь,
Танком утюжа траншею.
Вы же – в обозе толпою плелись
И подшибали трофеи.

Мой гонорар – только слава в полку
И благодарность солдата.

Вам же платил за любую строку
Щедрый главбух Литиздата.

* Вместо заключительного слова во время выступления в доме литераторов летом 1945 г.

Медаль «За отвагу»

Забыл я патетику выспренних слов.
О старой моей гимнастёрке.
Но слышать приглушенный звон орденов
До слёз мне обидно и горько.

Атаки и марши припомнились вновь.
И снова я в танковой роте.
Эмаль орденов – наша щедрая кровь,
Из наших сердец позолота.

Но если обычная выслуга лет
Достойна военной награды,
Низведена ценность награды на нет,
А подвиг – кому это надо?

Ведь граней сверканье и бликов игра
Вы напрочь забытая сага.
Лишь светится скромно кружок серебра
И надпись на нём – «За отвагу».

Приятно мне знать, хоть чрезмерно не горд:
Лишь этой награды единой
Ещё не получит спортсмен за рекорд
И даже генсек – к именинам.
1954 г.

Безбожник

Костёл ощетинился готикой грозной
И тычется тщетно в кровавые тучи.
За тучами там – довоенные звёзды
И может быть где-то Господь всемогущий.

Как страшно костёлу! Как больно и страшно!
О, где же ты, Господи, в огненном своде.
Безбожные звёзды на танковых башнях
Случайно на помощь костёлу приходят.

Как чёрт прокопчённый я вылез из танка,
Ещё очумелый у смерти в объятьях.
Дымились и тлели часовни останки.
Валялось разбитое миной распятье.

На улице насмерть испуганной, узкой
Старушка меня обняла, католичка,
И польского помесь с литовским и русским
Звучала для нас, для солдат, непривычно.

Подарок старушки «жолнежу-спасителю»
В ту пору смешным показался и странным:
Цветной образок Иоанна Крестителя,
В бою чтоб от смерти хранил и от раны.

Не стал просветителем женщины старой,
И молча, не веря лубочному вздору,
В планшет положил я ненужный подарок.
Другому я богу молился в ту пору.

Устав от убийства, мечтая о мире,
Средь пуль улюлюканья, минного свиста
В тот час на планшет своего командира,
Слегка улыбаясь, смотрели танкисты.

И снова бои. И случайно я выжил.
Одни лишь увечья – ожоги и раны.
И был возвеличен. И ростом стал ниже.
Увы, не помог образок Иоанна.

Давно никаких мне кумиров не надо.
О них даже память на ниточках тонких.
Давно понимаю, что я – житель ада.
И вдруг захотелось увидеть иконку.

Потёртый планшет, сослуживец мой старый,
Ты снова раскрыт, как раскрытая рана.
Я всё обыскал, всё напрасно обшарил.
Но нету иконки. Но нет Иоанна.
Ноябрь 1956 г.

*******

Юлия Друнина

Запас прочности

До сих пор не совсем понимаю,
Как же я, и худа, и мала,
Сквозь пожары к победному Маю
В кирзачах стопудовых дошла.

И откуда взялось столько силы
Даже в самых слабейших из нас?..
Что гадать! Был и есть у России
Вечной прочности вечный запас.

*******

Евгений Евтушенко

Хотят ли русские войны

Хотят ли русские войны?
Спросите вы у тишины
над ширью пашен и полей
и у берез и тополей.
Спросите вы у тех солдат,
что под березами лежат,
и пусть вам скажут их сыны,
хотят ли русские войны.

Не только за свою страну
солдаты гибли в ту войну,
а чтобы люди всей земли
спокойно видеть сны могли.
Под шелест листьев и афиш
ты спишь, Нью-Йорк, ты спишь, Париж.
Пусть вам ответят ваши сны,
хотят ли русские войны.

Да, мы умеем воевать,
но не хотим, чтобы опять
солдаты падали в бою
на землю грустную свою.
Спросите вы у матерей,
спросите у жены моей,
и вы тогда понять должны,
хотят ли русские войны.

1961 г.

Бабий Яр

Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.
…….Мне страшно.
Мне сегодня столько лет,
как самому еврейскому народу.

Мне кажется сейчас –
…….я иудей.
Вот я бреду по древнему Египту.
А вот я, на кресте распятый, гибну,
и до сих пор на мне – следы гвоздей.

Мне кажется, что Дрейфус –
…….это я.
Мещанство –
…….мой доносчик и судья.
Я за решеткой.
…….Я попал в кольцо.
Затравленный,
…….оплеванный,
……….оболганный.
И дамочки с брюссельскими оборками,
визжа, зонтами тычут мне в лицо.

Мне кажется –
…….я мальчик в Белостоке.
Кровь льется, растекаясь по полам.
Бесчинствуют вожди трактирной стойки
и пахнут водкой с луком пополам.
Я, сапогом отброшенный, бессилен.
Напрасно я погромщиков молю.
Под гогот:
…….«Бей жидов, спасай Россию!»-
насилует лабазник мать мою.

О, русский мой народ! -
…….Я знаю –
……….ты
По сущности интернационален.
Но часто те, чьи руки нечисты,
твоим чистейшим именем бряцали.
Я знаю доброту твоей земли.
Как подло,
…….что, и жилочкой не дрогнув,
антисемиты пышно нарекли
себя «Союзом русского народа»!

Мне кажется –
…….я – это Анна Франк,
прозрачная,
…….как веточка в апреле.
И я люблю.
…….И мне не надо фраз.
Мне надо,
…….чтоб друг в друга мы смотрели.

Как мало можно видеть,
…….обонять!
Нельзя нам листьев
…….и нельзя нам неба.
Но можно очень много –
…….это нежно
друг друга в темной комнате обнять.

Сюда идут?
…….Не бойся – это гулы
самой весны –
…….она сюда идёт.
Иди ко мне.
…….Дай мне скорее губы.
Ломают дверь?
…….Нет – это ледоход…

Над Бабьим Яром шелест диких трав.
Деревья смотрят грозно,
…….по-судейски.
Всё молча здесь кричит,
…….и, шапку сняв,
я чувствую,
…….как медленно седею.

И сам я,
…….как сплошной беззвучный крик,
над тысячами тысяч погребенных.
Я –
….каждый здесь расстрелянный старик.
Я –
….каждый здесь расстрелянный ребенок.

Ничто во мне
про это не забудет!
«Интернационал»
пусть прогремит,
когда навеки похоронен будет
последний на земле антисемит.

Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
я всем антисемитам,
…….как еврей,
и потому –
…….я настоящий русский!

1961

Баллада о штрафном батальоне

Э. Неизвестному

И донесла разведка немцам так:
«Захвачен укреплённый пункт у склона
солдатами штрафного батальона,
а драться с ними – это не пустяк».

Но обер-лейтенант был новичок –
уж слишком был напыщен и научен,
уж слишком пропагандою накручен,
и он последней фразы не учёл.

Закон формальной логики ему
внушил, что там, в сердцах на правосудье,
обиженные Родиною люди,
и вряд ли патриоты потому.

Распорядился рупор приволочь
и к рупору пьянчугу-полицая,
и тот, согретый шнапсом, восклицая,
ораторствовал пламенно всю ночь.

Он возвещал солдатам, как набат,
всё то, что обер тщательно преподал:
о всех несправедливостях преподлых,
которые загнали их в штрафбат.

Мол, глупо, парни, воевать за то,
что вас же унижает и позорит,
а здесь вам снова стать людьми позволят,
да и дадут в награду кое-что.

Сам полицай, по правде говоря,
в успех не верил, жалок и надрывен.
Он думал: обер, обер, ты наивен.
Не знаешь русских ты. Всё это зря.

А как воспринимали штрафники
тот глас? Как отдых после перестрелки.
Махрой дымили, штопали шинелки
и чистили затворы и штыки.
Они попали кто за что в штрафбат:
кто за проступок тяжкий, кто за мелочь,
и, как везде, с достатком тут имелось
таких, кто был не слишком виноват.

Был обер прав: у них, у штрафников,
у стреляных парней, видавших виды,
конечно, были разные обиды.
А у кого их нет? У чурбаков.

Но русские среди трудов и битв,
хотя порой в отчаянье немеют,
обиды на Россию не имеют.
Она для них превыше всех обид.

Нам на неё обидеться грешно,
как будто бы обидеться на Волгу,
на белые берёзоньки, на водку,
которой утешаться суждено.

На чёрный хлеб, который вечно свят,
на «Догорай, гори, моя лучина…»,
на всех, что спят в земле неизлечимо,
на матерей, которые не спят.

Ошибся обер, и, пойдя в штыки,
едва рассвет забрезжил бледновато,
за Родину, как гвардии солдаты,
безмолвно умирали штрафники.

Баллада, ты длинна, но коротка,
и не могу закончить я балладу.
Ведь столько раз солдатскую баланду
хлебал я из штрафного котелка.

К чему всё это ворошить? Зола.
Но я, солдат штрафного батальона,
порой грустил, и горько, потаённо
меня обида по сердцу скребла.

Но я себе шептал: «Я не убит,
и как бы рупора ни голосили,
не буду я в обиде на Россию –
она превыше всех моих обид.

И виноват ли я, не виноват, –
в атаку тело бросив окрылённо,
умру, солдат штрафного батальона,
за Родину как гвардии солдат».

1963 г.

Итальянские слезы

Возле Братска, в посёлке Анзёба,
плакал рыжий хмельной кладовщик.
Это страшно всегда до озноба,
если плачет не баба – мужик.

И глаза беззащитными были
и кричали о боли своей,
голубые, насквозь голубые,
как у пьяниц и малых детей.

Он опять подливал, выпивая,
усмехался; «А, всё это блажь!»
И жена его плакала: «Ваня,
лучше выпей, да только не плачь».

Говорил он, тяжёлый, поникший,
как, попав под Смоленском в полон,
девятнадцатилетним парнишкой
был отправлен в Италию он:

«Но лопата, браток, не копала
в ограждённой от всех полосе,
а роса на шоссе проступала,
понимаешь – роса на шоссе!

И однажды с корзинкою мимо
итальянка-девчушечка шла,
и, что люди – голодные, мигом,
будто русской была, поняла.

Вся чернявая, словно грачонок,
протянула какой-то их фрукт
из своих семилетних ручонок,
как из бабьих жалетельных рук.

Ну а этим фашистам проклятым –
что им дети, что люди кругом,
и солдат её вдарил прикладом
и вдобавок ещё – сапогом.

И упала, раскинувши руки,
и затылок – весь в кровь о шоссе,
и заплакала горько, по-русски,
так, что сразу мы поняли все.

Сколько наша братва отстрадала,
оттерпела от дома вдали,
но чтоб эта девчушка рыдала,
мы уже потерпеть не могли.

И овчарок, солдат мы – в лопаты,
рассекая их сучьи хрящи,
ну а после уже – в автоматы.
Оказались они хороши.

И свобода нам хлынула в горло,
и, вертлявая, словно юла,
к партизанам их тамошним в горы
та девчушечка нас повела.

Были там и рабочие парни,
и крестьяне – все дрались на ять!
Был священник, по-ихнему «падре»
(так что бога я стал уважать).

Мы делили затяжки, и пули,
и любой сокровенный секрет,
и порою, ей-богу, я путал,
кто был русский в отряде, кто – нет.

Что оливы, браток, что берёзы –
это, в общем, почти всё равно.
Итальянские, русские слёзы
и любые – всё это одно…»

«А потом?» –
«А потом при оружье
мы входили под музыку в Рим.
Гладиолусы плюхались в лужи,
и шагали мы прямо по ним.

Развевался и флаг партизанский,
и французский, и английский был,
и зебрастый американский…
Лишь про нашенский Рим позабыл.

Но один старичишка у храма
подошёл и по-русски сказал:
«Я шофёр из посольства Сиама.
Наш посол был фашист… Он сбежал…

Эмигрант я, но родину помню.
Здесь он, рядом, тот брошенный дом.
Флаг, взгляните-ка, – алое поле, –
только лев затесался на нём».

И тогда, не смущаясь нимало,
финкарями спороли мы льва,
но чего-то ещё не хватало –
мы не поняли даже сперва.

А чернявый грачонок – Мария,
(да простит ей сиамский посол!)
хвать-ка ножницы из барберии
да и шварк от юбчонки подол!

И чего-то она верещала,
улыбалась – хитрёхонько так,
и чего-то она вырезала,
а потом нашивала на флаг.

И взлетел – аж глаза стали мокнуть
у братвы загрубелой, лютой –
красный флаг, а на нём серп и молот
из юбчонки девчушечки той…»

«А потом?»
Похмурел он, запнувшись,
дёрнул спирта под сливовый джем,
а лицо было в детских веснушках
и в морщинах – не детских совсем.

«А потом через Каспий мы плыли,
улыбались, и в пляс на борту.
Мы героями вроде как были,
но героями – лишь до Баку.

Гладиолусами не встречали,
а встречали, браток, при штыках.
По-немецки овчарки рычали
на отечественных поводках.

Конвоиров безусые лица
с подозреньем смотрели на нас,
и кричали мальчишки нам: «Фрицы!» –
так, что слёзы вставали у глаз.

Весь в прыщах лейтенант-необстрелок
в форме новенькой – так его мать! –
нам спокойно сказал: «Без истерик!» –
и добавил: «Оружие сдать!»

Мы на этот приказ наплевали,
мы гордились оружьем своим:
«Нам без боя его не давали,
и без боя его не сдадим».

Но солдатики нас по-пастушьи
привели, как овец, сосчитав,
к так знакомой железной подружке
в так знакомых железных цветах.

И куда ты негаданно делась
в нашей собственной кровной стране,
партизанская прежняя смелость?
Или, может, приснилась во сне?

Опустили мы головы низко
и оружие сдали легко.
До Италии было не близко.
До свободы – совсем далеко.

Я, сдавая оружье и шмотки,
под рубахою спрятал тот флаг,
но его отобрали при шмоне:
«Недостоин, – сказали, – ты враг…»

И лежал на оружье безмолвном,
что досталось нам в битве святой,
красный флаг, а на нём – серп и молот
из юбчонки девчушечки той…»
«А потом?»
Усмехнулся он желчно,
после спирту ещё пропустил
да и ложкой комкастого джема,
искривившись, его подсластил.

Вновь лицо он сдержал через силу
и не знал, его спрятать куда.
«А, не стоит… Что было – то было.
Только б не было так никогда.

Завтра рано вставать мне – работа.
Ну а будешь в Италии ты:
где-то в городе Монте-Ротонда
там живут партизаны-браты.

И Мария – вся в чёрных колечках,
а теперь уж в седых – столько лет…
Передай – если помнит, конечно, –
ей от рыжего Вани привет.

Ну не надо про лагерь, понятно.
Как сказал – что прошло, то прошло.
Ты скажи им – им будет приятно:
«В общем, Ваня живёт хорошо…»

Ваня, всё же я в Монте-Ротонде
побывал, как просил меня ты.
Там крестьянин, шофёр и ремонтник
обнимали меня, как браты.

Не застал я сеньоры Марии.
На минуту зашёл в её дом,
и взглянули твои голубые
С фотографии – рядом с Христом.

Меня спрашивали и крестьяне,
и священник, и дровосек:
«Как там Ванья? Как Ванья? Как Ванья? –
И вздыхали: – Какой человек!»

Партизаны стояли рядами –
столько их для расспросов пришло,
и твердил я, скрывая рыданья:
«В общем, Ваня живёт хорошо».

Были мы ни пьяны, ни тверёзы –
просто пели и пили вино.
Итальянские, русские слёзы
и любые – всё это одно.

Что ж ты плачешь, опять наливая,
что ж ты цедишь: «А, всё это – блажь!»?
Тебя помнит Италия, Ваня,
и запомнит Россия. Не плачь.

1964 г.

*******

Михаил Исаковский

Перед боем

У выжженной врагами деревушки,
Где только трубы чёрные торчат,
Как смертный суд, стоят литые пушки,
Хотя они пока ещё молчат.

Но час придёт, но этот час настанет,
И враг падёт в смятенье и тоске,
Когда они над грозным полем брани
Заговорят на русском языке.

1941 г.

Куда б ни шёл, ни ехал ты…

Куда б ни шёл, ни ехал ты,
Но здесь остановись,
Могиле этой дорогой
Всем сердцем поклонись.

Кто б ни был ты – рыбак, шахтёр,
Учёный иль пастух, –
Навек запомни: здесь лежит
Твой самый лучший друг.

И для тебя, и для меня
Он сделал все, что мог:
Себя в бою не пожалел,
А Родину сберёг.

1942 г.

Огонёк

На позиции девушка
Провожала бойца,
Тёмной ночью простилася
На ступеньках крыльца.

И пока за туманами
Видеть мог паренек,
На окошке на девичьем
Всё горел огонек.

Парня встретила славная
Фронтовая семья,
Всюду были товарищи,
Всюду были друзья.

Но знакомую улицу
Позабыть он не мог:
– Где ж ты, девушка милая,
Где ж ты, мой огонек?

И подруга далёкая
Парню весточку шлёт,
Что любовь её девичья
Никогда не умрёт;

Всё, что было загадано,
В свой исполнится срок, –
Не погаснет без времени
Золотой огонёк.

И просторно и радостно
На душе у бойца
От такого хорошего,
От её письмеца.

И врага ненавистного
Крепче бьёт паренёк
За Советскую Родину,
За родной огонёк.

1942 г.

В прифронтовом лесу

Лиде

С берез, неслышен, невесом,
Слетает жёлтый лист.
Старинный вальс «Осенний сон»
Играет гармонист.

Вздыхают, жалуясь, басы,
И, словно в забытьи,
Сидят и слушают бойцы –
Товарищи мои.

Под этот вальс весенним днём
Ходили мы на круг,
Под этот вальс в краю родном
Любили мы подруг;

Под этот вальс ловили мы
Очей любимых свет,
Под этот вальс грустили мы,
Когда подруги нет.

И вот он снова прозвучал
В лесу прифронтовом,
И каждый слушал и молчал
О чем-то дорогом;

И каждый думал о своей,
Припомнив ту весну,
И каждый знал – дорога к ней
Ведёт через войну…

Так что ж, друзья, коль наш черед,-
Да будет сталь крепка!
Пусть наше сердце не замрёт,
Не задрожит рука;
Пусть свет и радость прежних встреч
Нам светят в трудный час,
А коль придётся в землю лечь,
Так это ж только раз.

Но пусть и смерть – в огне, в дыму –
Бойца не устрашит,
И что положено кому –
Пусть каждый совершит.
Настал черед, пришла пора,-
Идём, друзья, идём!
За всё, чем жили мы вчера,
За всё что завтра ждём!

За тех, что вянут, словно лист,
За весь родимый край…
Сыграй другую, гармонист,
Походную сыграй!

1942 г.

Мы шли молчаливой толпою…

Мы шли молчаливой толпою,-
Прощайте, родные места!-
И беженской нашей слезою
Дорога была залита.

Вздымалось над селами пламя,
Вдали грохотали бои,
И птицы летели над нами,
Покинув гнездовья свои.

Зверье по лесам и болотам
Бежало, почуяв войну,-
Видать, и ему неохота
Остаться в фашистском плену.

Мы шли… В узелки завязали
По горстке родимой земли,
И всю б ее, кажется, взяли,
Но всю ее взять не могли.

И в горестный час расставанья,
Среди обожженных полей,
Сурово свои заклинанья
Шептали старухи над ней:

- За кровь, за разбой, за пожары,
За долгие ночи без сна
Пусть самою лютою карой
Врагов покарает она!

Пусть высохнут листья и травы,
Где ступит нога палачей,
И пусть не водою – отравой
Наполнится каждый ручей.

Пусть ворон – зловещая птица –
Клюет людоедам глаза,
Пусть в огненный дождь превратится
Горючая наша слеза.

Пусть ветер железного мщенья
Насильника в бездну сметет,
Пусть ищет насильник спасенья,
И пусть он его не найдет.

И страшною казнью казнится,
Каменья грызя взаперти…

Мы верили – суд совершится.
И легче нам было идти.

1942 г.

Ой туманы мои растуманы…

Ой, туманы мои, растуманы,
Ой, родные леса и луга!
Уходили в поход партизаны,
Уходили в поход на врага.

На прощанье сказали герои:
– «Ожидайте хороших вестей!»
И по старой Смоленской дороге
Повстречали незваных гостей.

Повстречали – огнем угощали,
Навсегда уложили в лесу
За великие наши печали,
За горючую нашу слезу.

С той поры да по всей по округе
Потеряли злодеи покой:
День и ночь партизанские вьюги
Над разбойной гудят головой.

Не уйдет чужеземец незваный,
Своего не увидит жилья…
Ой, туманы мои, растуманы,
Ой, родная сторонка моя!

1942 г.

Русской женщине

…Да разве об этом расскажешь-
В какие ты годы жила!
Какая безмерная тяжесть
На женские плечи легла!..

В то утро простился с тобою
Твой муж, или брат, или сын,
И ты со своею судьбою
Осталась одна на один.

Один на один со слезами,
С несжатыми в поле хлебами
Ты встретила эту войну.
И всё – без конца и без счёта –
Печали, труды и заботы
Пришлись на тебя на одну.

Одной тебе – волей-неволей –
А надо повсюду поспеть;
Одна ты и дома и в поле,
Одной тебе плакать и петь.

А тучи свисают всё ниже,
А громы грохочут всё ближе,
Всё чаще недобрая весть.
И ты перед всею страною,
И ты перед всею войною
Сказалась – какая ты есть.

Ты шла, затаив своё горе,
Суровым путём трудовым.
Весь фронт,что от моря до моря,
Кормила ты хлебом своим.

В холодные зимы, в метели,
У той у далёкой черты
Солдат согревали шинели,
Что сшила заботливо ты.

Бросалися в грохоте,в дыме
Советские воины в бой,
И рушились вражьи твердыни
От бомб, начинённых тобой.

За всё ты бралася без страха,
И, как в поговорке какой,
Была ты и пряхой и ткахой,
Умела – иглой и пилой.

Рубила, возила, копала,-
Да разве же всё перечтёшь?
А в письмах на фронт уверяла,
Что будто б отлично живёшь.

Бойцы твои письма читали,
И там, на переднем краю,
Они хорошо понимали
Святую неправду твою.

И воин, идущий на битву,
И встретить готовый её,
Как клятву шептал, как молитву,
Далёкое имя твоё…

1945 г.

Враги сожгли родную хату

Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью.
Куда ж теперь идти солдату,
Кому нести печаль свою?

Пошёл солдат в глубоком горе
На перекресток двух дорог,
Нашёл солдат в широком поле
Травой заросший бугорок.

Стоит солдат – и словно комья
Застряли в горле у него.
Сказал солдат: «Встречай, Прасковья,
Героя – мужа своего.

Готовь для гостя угощенье,
Накрой в избе широкий стол,-
Свой день, свой праздник возвращенья
К тебе я праздновать пришёл…»

Никто солдату не ответил,
Никто его не повстречал,
И только тёплый летний ветер
Траву могильную качал.

Вздохнул солдат, ремень поправил,
Раскрыл мешок походный свой,
Бутылку горькую поставил
На серый камень гробовой:

«Не осуждай меня, Прасковья,
Что я пришёл к тебе такой:
Хотел я выпить за здоровье,
А должен пить за упокой.

Сойдутся вновь друзья, подружки,
Но не сойтись вовеки нам…»
И пил солдат из медной кружки
Вино с печалью пополам.
Он пил – солдат, слуга народа,
И с болью в сердце говорил:
«Я шёл к тебе четыре года,
Я три державы покорил…»

Хмелел солдат, слеза катилась,
Слеза несбывшихся надежд,
И на груди его светилась
Медаль за город Будапешт.

1945 г.

Юрий Левитанский

Первая кровь

А первую кровь мы видели так.
…….Снегом нас обдавая,
тридцатьчетверки берут разбег,
…….выскочив на большак.
Дымное зарево впереди.
…….Скоро передовая.
Сбоку идет старшина Свиридов,
…….командует —
…………..шире шаг!

Потом обгоняют нас на рысях
…….конники в вихре белом.
У эскадронного — белый чуб
…….да на щеке рубец.
У эскадронного по боку —
…….шашка и парабеллум,
лихо несет его вороной
…….в яблоках
…………..жеребец.

А нам шагать еще и шагать —
…….служба наша такая.
Мы, говорят, царица полей —
…….это, конечно, так.
Нам шагать себе и шагать,
…….службу не попрекая,
сбоку идет старшина Свиридов,
…….командует —
…………..шире шаг!

И вдруг навстречу нам, из леска,
…….словно бы от погони,
оттуда, где орудийный гром
…….ухает без конца,
мчатся лошади без людей,
…….дикие скачут кони,
кровь на загривке у вороного
…….в яблоках
…………..жеребца.

Так и запомнилось навсегда.
…….Дикие кони скачут.
Черная лошадиная кровь
…….падает на большак.
Дымное зарево впереди.
…….Бабы в деревне плачут.
Сбоку идет старшина Свиридов,
…….командует —
…………..шире шаг!
1942 г.

Ледяная баллада

Скоро месяц выйдет.
………Суля беду,
он встанет с левой руки.
Обдирая ладони,
………ползем по льду,
по шершавому льду реки.
(Дома, наверное, спят давно.
Ставень стучит в окно).

Над нами —
………железный холод зимы.
Под нами — железный лед.
Мы сами — железные,
………если мы
упрямо ползем вперед.
(Дома, наверное, спят давно.
Ставень стучит в окно).

Тень часового.
………Удар клинка.
Ракет тревожный свет.
Жизнь обрывается,
………коротка,
как светящейся пули след.
(Дома, наверное, спят давно.
Ставень стучит в окно).

А глаза бойца
………затянуло льдом,
и рука холодна, как лед.
Похоронная —
………это будет потом,
нескоро она придет.
(Дома, наверное, спят давно.
Ставень стучит в окно).

Рубеж

Из старой тетради

Травка в окопе жесткая и шершавая.
Лётное небо, невыносимо синее.
Пьем скупыми глотками
…….болотную воду ржавую,
и жажда становится невыносимее.
Есть же на свете реки —
…….где-то Волга, а где-то Висла,
вода родниковая
…….зябкая, как ветер рассвета.
А здесь одно это солнце,
…….солнце над нами повисло
и снижается медленно,
…….как осветительная ракета.
А вдали качаются ветлы над тихой рекою,
……..и за час до атаки
………….у водного рубежа
хочется просто,
…….как в детстве,
………….воду потрогать рукою,
забрести по пояс
…….и пить ее не спеша.
Но она смеется над нами —
…….вода без меры и счета.
Стороной идут облака,
…….черные и горбатые.
Раненый просит воды,
…….поминая бога и черта,
Большое горячее солнце
…….медленно,
…………..медленно падает.
И когда мы вылазим на бруствер,
…….и бежим по песку прибрежному,
и немцы бросаются вплавь,
…….не надеясь на нашу милость, —
чувствую я,
…….что солнце
…………..висит над нами по-прежнему,
но что-то такое
…….в мире
………….переменилось.
Это воде возвращается
…….ее изначальная ценность.
Волны зализывают
…….кровь на песке
………….и следы.
И мир, на части разрозненный,
…….вновь обретает цельность
и вновь состоит из простых вещей —
…….из солнца,
……………..земли,
……………………воды.

Солдату выпала беда…

Солдату выпала беда,
надежды не имеется.
А он всегда, а он всегда
домой прийти надеется.
Он бороды не брил давно,
он белый, как метелица.
А он невесте всё равно
понравиться надеется.
Последней крошкой табаку,
последней каплей делится.
А материнскую щеку
поцеловать надеется.
А он, как леший, бородат,
одной шинелью греется.
На что надеется солдат?
А на себя надеется.
Пройдут дожди и холода,
земля травой оденется.
И он тогда, и он тогда
домой прийти надеется.

Румынские цветы

Пропыленные клены и вязы.
…………Виноградные лозы в росе.
Батальоны врываются в Яссы
…………и выходят опять на шоссе.
Ох, и пыль по дороге взбиваем —
…………знаем чертову пыль на зубок!
Украинские песни спиваем
…………и сбиваем подковы сапог.
Мы почетом людским не обижены,
…………и крестьянки, слегка смущены,
нам в тарелках несут мамалыжины —
…………скудный хлебушко этой страны.
Мы киваем в ответ ободряюще,
…………мы уходим в положенный срок,
до конца не осмыслив пока еще творческих наших дорог.
А история тут же творится, и, входя в неизбежную роль,
у окраинных зданий столицы
…………к нам навстречу выходит король.
Сквозь цветы и слова величальные
…………мы идем, сапогами пыля,
и молчат генералы печальные
…………за спиной своего короля.
Астры падают справа и слева,
…………и, холодные хмуря черты,
напряженно глядит королева
…………на багровые эти цветы.

Румыния, 1944 г.

В день победы

Год прошел — не видались.
………..Как будто пропали без вести.
И звонить не звонили, —
………..а тут собрались они вместе,
трое скатку носивших
………..терпенью обученных трое,
в ту войну принимавших
………..крещенье свое боевое.
В тесном комнатном мире
………..(ничто да не будет забыто!)
как могли воскресили
………..приметы военного быта —
всё, что в войске солдату
………..положено было по штату.
Прикрепили на шкаф указатель —
………..дорога к санбату,
к пиджакам прикололи
………..свои ордена и медали,
стол газетой застлали,
………..железные кружки достали,
а потом на столе,
………..за отсутствием гильзы-коптилки,
засветили огарок свечи
………..на порожней бутылке
да прибили к стене
………..огоньковское старое фото:
на поляне лесной
………..умывается снегом пехота.
И наполнили кружки.
………..И прежде чем пить,
……………….помолчали
в память той неизбывной,
………..немеркнущей братской печали,
тех,
………..кому и минуты
………………..от этого дня не досталось,
в память тех, от которых
………..лишь память о них
………………..и осталось…

Я, один из троих,
………..был с друзьями на празднике этом.
Мы, как прежде,
………..вполголоса,
………………..песни окопные пели.
Мы в обнимку по улице шли,
………..и под зябким рассветом
возмужавшие
………..послевоенные клены кипели.
Вдалеке громыхало.
………..Рассвет еще был напряженным.
Было нашей победе —
………..начало второго десятка.
Просыпались
………..военной разлуки не знавшие
………………..жены.
Обгоняя свой гул,
………..самолет выходил на посадку.
Тротуары мели.
………..Поливали водой мостовые.
В этом слаженном ритме
………..гражданского мирного быта
мы еще не забыли
………..свои адреса полевые
Ничего не забыли.
………..Ничто да не будет забыто!

Ну что с того, что я там был…

Ну что с того, что я там был.
Я был давно. Я все забыл.
Не помню дней. Не помню дат.
Ни тех форсированных рек.

(Я неопознанный солдат.
Я рядовой. Я имярек.
Я меткой пули недолет.
Я лед кровавый в январе.
Я прочно впаян в этот лед –
я в нем, как мушка в янтаре).

Но что с того, что я там был.
Я все избыл. Я все забыл.
Не помню дат. Не помню дней.
Названий вспомнить не могу.

(Я топот загнанных коней.
Я хриплый окрик на бегу.
Я миг непрожитого дня.
Я бой на дальнем рубеже.
Я пламя Вечного огня,
и пламя гильзы в блиндаже.)

Но что с того, что я там был,
в том грозном быть или не быть.
Я это все почти забыл.
Я это все хочу забыть.
Я не участвую в войне –
она участвует во мне.
И отблеск Вечного огня
дрожит на скулах у меня.

(Уже меня не исключить
из этих лет, из той войны.
Уже меня не излечить
от той зимы, от тех снегов.
И с той землей, и с той зимой
уже меня не разлучить,
до тех снегов, где вам уже
моих следов не различить).

Но что с того, что я там был!..

Это дело давнее

Это дело давнее.
……………..Не моя вина.
Увезла товарищей
…………….финская война.
Галочкой отметила
…………….тех, что в строю.
— Рано! — ответила
……………на просьбу мою.
Я остался дома.
……………По утрам в Сокольники
почта приносила
……………письма-треугольники.
О своих раненьях
…………..и обмороженьях
товарищи писали
…………..в кратких выраженьях.
Ждать их наказывали.
…………..Нас мучила совесть.
Мы на хлеб намазывали
…………..яблочный соус.
Зимняя нас лавочка
…………..у ворот сводила.
синяя лампочка
…………..у ворот светила —
письма читали
………….синими глазами,
девушки плакали
………….синими слезами…
Это дело давнее.
………….Не моя вина.
Выпала мне дальняя,
………….долгая война.
В рамах оконных
…………стекла дрожали.
В ямах окопных
………….сверстники лежали.
Мины подносили
………….руками усталыми,
глину месили
…………сапогами старыми
и домой вернулись
…………старыми бойцами,
в мятых гимнастерках,
………….с чистыми сердцами…
Это дело давнее,
………….не моя вина.
Под холмом могильным
………….зарыта война.
Зарыта, забыта,
………….но, душу леденя,
синяя лампочка
………….смотрит на меня.
Синяя лампочка
………….стоит перед глазами:
девушки плачут
………….синими слезами.
Синие отсветы
………….лежат на снегу, —
выключить лампочку
………….никак не могу.

Памяти ровесника

иии

Опоздало письмо.
……….Опоздало письмо.
…………………..Опоздало.
Ты его не получишь,
……….не вскроешь
…………………..и мне не напишешь.
Одеяло откинул.
……….К стене повернулся устало.
И упала рука.
……….И не видишь.
……………..Не слышишь.
…………………….Не дышишь.
Вот и кончено все.
……….С той поры ты не стар и не молод,
и не будет ни весен,
……….ни лет,
……………….ни дождя,
……………………….ни восхода.
Остается навеки
……….один нескончаемый холод —
продолженье
……….далекой зимы
……………….сорок первого года.
Смерть летала над нами,
……….витала, почта ощутима.
Были вьюгою белой
……….оплаканы мы и отпеты.
Но война,
……….только пулей отметив,
……………….тебя пощадила,
чтоб убить
……….через несколько лет
……………….после нашей победы.
Вот еще один холмик
……….под этим большим небосклоном.
Обелиски, фанерные звездочки —
……….нет им предела.
Эта снежная полночь
……….стоит на земле
……………….Пантеоном,
где без края могилы
……….погибших за правое дело.
Колоннадой тяжелой
……….застыли вдали водопады.
Млечный Путь перекинут над ними,
……….как вечная арка.
И рядами гранитных ступеней
……….уходят Карпаты
под торжественный купол,
……….где звезды мерцают неярко.
Сколько в мире холмов!
Как надгробные надписи скупы.
Это скорбные вехи
……….пути моего поколенья.
Я иду между ними.
……….До крови закушены губы.
Я на миг
……….у могилы твоей
……………….становлюсь на колени.
И теряю тебя.
……….Бесполезны слова утешенья.
Что мне делать с печалью!
……….Мое поколенье на марше.
Но годам не подвластен
……….железный закон притяженья
к неостывшей земле,
……….где зарыты ровесники наши.

Моё поколение

И убивали, и ранили
………. пули, что были в нас посланы.
Были мы в юности ранними,
………..стали от этого поздними.
Вот и живу теперь — поздний.
………..Лист раскрывается — поздний.
Свет разгорается — поздний.
………..Снег осыпается — поздний.
Снег меня будит ночами.
………..Войны мне снятся ночами.
Как я их скину со счета?
………..Две у меня за плечами.
Были ранения ранние.
………..Было призвание раннее.
Трудно давалось прозрение.
………..Поздно приходит признание.
Я всё нежней и осознанней
………..это люблю поколение.
Жесткое это каление.
………..Светлое это горение.
Сколько по свету кружили!
………. Вплоть до победы — служили.
После победы — служили.
……….Лучших стихов не сложили.
Вот и живу теперь — поздний.
………..Лист раскрывается — поздний.
Свет разгорается — поздний.
………. Снег осыпается — поздний.
Лист мой по ветру не вьется —
………..крепкий, уже не сорвется.
Свет мой спокойно струится —
………..ветра уже не боится.
Снег мой растет, нарастает —
………..поздний, уже не растает.

*******

Юстинас Марцинкявичюс

КРОВЬ И ПЕПЕЛ

(Отрывок из поэмы)

Прелюдия

Была деревня и деревни нет.
Её сожгли живьём – со всеми.
Кто должен жить,
Кто должен умереть,
И с теми, кто на свет
Родиться должен.
Была деревня, и деревни нет.

Неправда!
Есть деревня эта.
Есть!
Она горит и по сей день,
Сегодня, –
И будет до тех пор гореть, пока
Те, кто поджёг деревню эту, живы.

Так расступись огонь,
Раздайся шире, пламя,
Дай мне взглянуть на тех, которые горят…
Вот парень… Разве он
Мне не сказал однажды:
– Мне эта жизнь нужна затем, чтоб мог я жить…

Как много он хотел и как немного!
Мой брат, ровесник мой, и почему,
О, почему ты не сказал в тот день:
– Мне эта жизнь нужна, чтобы я мог бороться.
Как горячо в моей груди!
Что там горит? Быть может, это сердце…
Гори, о сердце! Ты должно гореть,
Чтоб не сжигали никогда людей.

Дзукиец этот¹, он пахал в тот день,
Пар под озимые двоил напором плуга.
Его остановили. Борозду
Не дали кончить. Плуг, вонзённый в землю,
Так и остался в ней.
Но не ржавеет он,
Нет, не ржавеет, потому что в поле
Приходит еженощно тот дзукиец
И, засучив дерюжные штаны,
Крестом он осеняется и пашет.
И протянулась эта борозда
От Пирчюписа к Панеряй,
От Панеряй к Освенциму, в Маутхаузен,
Она, как жизнь, длина та борозда,
И, как траншея жизни беспредельной,
Рвам смерти противостоит повсюду.

Пусть никогда не заржавеет плуг.
1960 г.

1. Дзукиея – юго-восточная часть Литвы

*******

Булат Окуджава

ВЫ СЛЫШИТЕ, ГРОХОЧУТ САПОГИ

Вы слышите, грохочут сапоги,
и птицы ошалелые летят,
и женщины глядят из-под руки,
вы поняли, куда они глядят?

Вы слышите, грохочет барабан?
Солдат, прощайся с ней, прощайся с ней.
Уходит взвод в туман, в туман, в туман.
А прошлое ясней, ясней, ясней.

А где же наше мужество, солдат,
когда мы возвращаемся назад?
Его, наверно, женщины крадут,
и, как птенца, за пазуху кладут.

А где же наши женщины, дружок,
когда вступаем мы на свой порог?
Они встречают нас и вводят в дом,
а в нашем доме пахнет воровством.

А мы рукой на прошлое – вранье,
а мы с надеждой в будущее – свет.
А по полям жиреет воронье,
а по пятам война грохочет вслед.

И снова переулком – сапоги,
и птицы ошалелые летят.
И женщины глядят из-под руки,
в затылки наши круглые глядят…

1957 г.

ПЕСЕНКА О ЛЁНЬКЕ КОРОЛЁВЕ

Во дворе, где каждый вечер всё играла радиола,
где пары танцевали, пыля,
ребята уважали очень Лёньку Королёва,
и присвоили ему званье Короля.

Был Король, как король, всемогущ. И если другу
станет худо и вообще не повезет,
он протянет ему свою царственную руку,
свою верную руку, – и спасет.

Но однажды, когда «мессершмитты», как вороны,
разорвали на рассвете тишину,
наш Король, как король, он кепчонку, как корону,
набекрень, и пошел на войну.

Вновь играет радиола, снова солнце в зените,
да некому оплакать его жизнь,
потому что тот Король был один (уж извините),
королевой не успел обзавестись.

Но куда бы я не шёл, пусть какая ни забота
(по делам или так, погулять),
всё мне чудится, что вот за ближайшим поворотом
Короля повстречаю опять.

Потому что, на войне хоть и правда стреляют,
не для Леньки сырая земля,
Пототму что (виноват), но я Москвы не представляю
без такого, как он, короля.

1957 г.

Первый день на передовой

Волнения не выдавая,
оглядываюсь, не расспрашивая.
Так вот она – передовая!
В ней ничего нет страшного.

Трава не выжжена, лесок не хмур,
и до поры
объявляется перекур.
Звенят комары.

Звенят, звенят:
возле меня.
Летят, летят –
крови моей хотят.

Отбиваюсь в изнеможении
и вдруг попадаю в сон:
дым сражения, окружение,
гибнет, гибнет мой батальон.

А пули звенят
возле меня.
Летят, летят –
крови моей хотят.

Кричу, обессилев,
через хрипоту:
«Пропадаю!»
И к ногам осины,
весь в поту,
припадаю.

Жить хочется!
Жить хочется!
Когда же это кончится?..

Мне немного лет…
гибнуть толку нет…
я ночных дозоров не выстоял…
я ещё ни разу не выстрелил…

И в сопревшую листву зарываюсь
и просыпаюсь…

Я, к стволу осины прислонившись, сижу,
я в глаза товарищам гляжу-гляжу:
а что, если кто-нибудь в том сне побывал?
А что, если видели, как я воевал?

1957 г.

Ангелы

Выходят танки из леска,
устало роют снег,
а неотступная тоска
бредёт за нами вслед.

Победа нас не обошла,
да крепко обожгла.
Мы на поминках водку пьём,
да ни один не пьян.

Мы пьём напропалую
одну, за ней вторую,
пятую, десятую,
горькую, десантную.

Она течёт, и хоть бы чёрт,
ну, хоть бы, что – ни капельки…
Какой учёт, когда течёт?
А на закуску – яблоки.

На рынке не развешенные
дрожащею рукой,
подаренные женщиной,
заплаканной такой.

О ком ты тихо плакала?
Всё, знать, не обо мне,
пока я топал ангелом
в защитной простыне.

Ждала, быть может, слова,
а я стоял едва,
и я не знал ни слова,
я все забыл слова.

Слова, слова… О чём они?
И не припомнишь всех.
И яблочко мочёное
упало прямо в снег.

На белом снегу
лежит оно.
Я к вам забегу
давным-давно,

как ещё до войны,
как в той тишине,
когда так нужны
вы не были мне…

1957 г.

ДО СВИДАНИЯ, МАЛЬЧИКИ

Ах, война, что ж ты сделала, подлая:
стали тихими наши дворы,
наши мальчики головы подняли –
повзрослели они до поры,
на пороге едва помаячили
и ушли, за солдатом солдат…
До свидания, мальчики! Мальчики,
постарайтесь вернуться назад.
Нет, не прячьтесь вы, будьте высокими,
не жалейте ни пуль, ни гранат
и себя не щадите вы, и все-таки
постарайтесь вернуться назад.

Ах, война, что ж ты, подлая, сделала:
вместо свадеб – разлуки и дым,
наши девочки платьица белые
раздарили сестренкам своим.
Сапоги – ну куда от них денешься?
Да зеленые крылья погон…
Вы наплюйте на сплетников, девочки.
Мы сведем с ними счеты потом.
Пусть болтают, что верить вам не во что,
что идете войной наугад…
До свидания, девочки! Девочки,
постарайтесь вернуться назад.

1958 г.

Я ухожу от пули…

Я ухожу от пули,
делаю отчаянный рывок.
Я снова живой
на выжженном теле Крыма.
И вырастают
вместо крыльев тревог
за моей человечьей спиной
надежды крылья.

Васильками над бруствером,
уцелевшими от огня,
склонившимися
над выжившим отделеньем,
жизнь моя довоенная
разглядывает меня
с удивленьем.

До первой пули я хвастал:
чего не могу посметь?
До первой пули
врал я напропалую.
Но свистнула первая пуля,
кого-то накрыла смерть,
а я приготовился
пулю встретить вторую.

Ребята, когда нас выплеснет
из окопа четкий приказ,
не растопчите
этих цветов в наступленье!
пусть синими их глазами
глядит и глядит на нас
идущее за нами поколенье.

1958 г.

«НЕ ВЕРЬ ВОЙНЕ, МАЛЬЧИШКА…»

Не верь войне, мальчишка,
не верь: она грустна.
Она грустна, мальчишка,
как сапоги, тесна.

Твои лихие кони
смогут ничего.
Ты весь – как на ладони,
все пули – в одного.

1959 г.

«ПО ФОНТАНКЕ, ПО ФОНТАНКЕ, ПО ФОНТАНКЕ…»

По Фонтанке, по Фонтанке, по Фонтанке
лодки белые холёные плывут.
На Фонтанке, на Фонтанке, на Фонтанке
ленинградцы удивлённые живут.

От войны ещё красуются плакаты,
и погибших ещё снятся голоса.
Но давно уж – ни осады, ни блокады, –
только ваши удивленные глаза.

Я – приезжий. Скромно стану в отдаленье.
Слов красивых и напрасных не скажу:
что я знаю?.. Лишь на ваше удивленье
удивленными глазами погляжу.

1959 г.

«ЗДЕСЬ ПТИЦЫ НЕ ПОЮТ…»

(из к/ф «Белорусский вокзал»)

Здесь птицы не поют, деревья не растут.
И только мы, плечом к плечу, врастаем в землю тут.
Горит и кружится планета, над нашей Родиною дым.
И, значит, нам нужна одна победа,
одна на всех – мы за ценой не постоим.

Припев:

Нас ждет огонь смертельный,
и всё ж бессилен он.
Сомненья прочь, уходит в ночь отдельный
десятый наш, десантный батальон.

Едва огонь угас, звучит другой приказ,
и почтальон сойдет с ума, разыскивая нас.
Взлетает красная ракета, бьёт пулемет, неутомим…
Так значит, нам нужна одна победа.
Одна на всех – мы за ценой не постоим.

Припев

От Курска и Орла война нас довела
до самых вражеских ворот – такие, брат, дела.
Когда-нибудь мы вспомним это –
И не поверится самим…
А нынче нам нужна одна победа.
Одна на всех – мы за ценой не постоим.

1969 г.

«ПРОСТИТЕ ПЕХОТЕ…»

Простите пехоте,
что так неразумна бывает она:
всегда мы уходим,
когда над Землею бушует весна.
И шагом неверным,
по лестничке шаткой, спасения нет…
Лишь белые вербы,
как белые сёстры глядят тебе вслед.

Не верьте погоде,
когда затяжные дожди она льет.
Не верьте пехоте,
когда она бравые песни поет.
Не верьте, не верьте,
когда по садам закричат соловьи:
у жизни со смертью
ещё не окончены счеты свои.

Нас время учило:
живи по-привальному, дверь отворя…
Товарищ мужчина,
а все же заманчива должность твоя:
всегда ты в походе,
и только одно отрывает от сна:
чего ж мы уходим,
когда над Землёю бушует весна?
Куда ж мы уходим,
когда над Землёю бушует весна?

БЕРИ ШИНЕЛЬ, ПОШЛИ ДОМОЙ!

(из к/ф «От зари до зари»)

А мы с тобой брат из пехоты,
А летом лучше, чем зимой,
С войной покончили мы счёты,
С войной покончили мы счёты,
С войной покончили мы счёты,
Бери шинель, пошли домой.

Война нас гнула и косила,
Пришёл конец и ей самой.
Четыре года мать без сына,
Четыре года мать без сына,
Четыре года мать без сына,
Бери шинель, пошли домой.

К золе и пеплу наших улиц
Опять, опять товарищ мой!
Скворцы пропавшие вернулись,
Скворцы пропавшие вернулись,
Скворцы пропавшие вернулись,
Бери шинель, пошли домой.

А ты с закрытыми очами
Спишь под фанерною звездой.
Вставай, вставай, однополчанин,
Вставай, вставай, однополчанин,
Вставай, вставай, однополчанин,
Бери шинель, пошли домой.

Что я скажу твоим домашним,
Как встану я перед вдовой,
Неужто клясться днём вчерашним,
Неужто клясться днём вчерашним,
Неужто клясться днём вчерашним,
Бери шинель, пошли домой.

Мы все войны шальные дети,
И генерал и рядовой.
Опять весна на белом свете,
Опять весна на белом свете,
Опять весна на белом свете,
Бери шинель, пошли домой.
Бери шинель, пошли домой.

1974 г.

*******

Роберт Рождественский

Реквием (Вечная слава героям)

Памяти наших отцов и старших братьев,
памяти вечно молодых
солдат и офицеров Советской Армии,
павших на фронтах
Великой Отечественной войны.

Вечная слава героям!
Вечная слава!
Вечная слава!
Вечная слава героям!
Слава героям!
Слава!..

Но зачем она им, эта слава, –
мертвым?
Для чего она им, эта слава, –
павшим?
Все живое –
спасшим.
Себя –
не спасшим.
Для чего она им, эта слава, –
мертвым?..
Если молнии в тучах заплещутся жарко,
и огромное небо
от грома
оглохнет,
если крикнут все люди земного шара, –
ни один из погибших
даже не вздрогнет.
Знаю:
солнце в пустые глазницы не брызнет!
Знаю:
песня тяжелых могил не откроет!
Но от имени сердца,
от имени жизни,
повторяю!
Вечная
Слава
Героям!..
И бессмертные гимны,
прощальные гимны
над бессонной планетой плывут величаво…
Пусть не все герои, –
те,
кто погибли, –
павшим
вечная слава!
Вечная слава!
Вспомним всех поименно,
горем вспомним своим…
Это нужно –
не мертвым!
Это надо –
живым!
Вспомним гордо и прямо
погибших в борьбе…
Есть великое право:
забывать
о себе!
Есть высокое право:
пожелать
и посметь!..
Стала
вечною славой
мгновенная
смерть!

Разве погибнуть ты нам завещала,
Родина?
Жизнь обещала,
любовь обещала,
Родина.

Разве для смерти рождаются дети,
Родина?
Разве хотела ты нашей смерти,
Родина?

Пламя ударило в небо! –
ты помнишь,
Родина?
Тихо сказала: «Вставайте на помощь…»
Родина.
Славы никто у тебя не выпрашивал,
Родина.
Просто был выбор у каждого:
я или Родина.

Самое лучшее и дорогое –
Родина.
Горе твое –
это наше горе,
Родина.

Правда твоя –
это наша правда,
Родина.
Слава твоя –
это наша слава,
Родина!

Плескалось багровое знамя,
горели багровые звезды,
слепая пурга
накрывала
багровый от крови закат,
и слышалась поступь дивизий,
великая поступь дивизий,
железная поступь дивизий,
точная
поступь солдат!
Навстречу раскатам ревущего грома
мы в бой поднимались
светло и сурово.
На наших знаменах начертано слово:
Победа!
Победа!
Во имя Отчизны –
победа!
Во имя живущих –
победа!
Во имя грядущих –
победа!
Войну мы должны сокрушить.
И не было гордости выше,
и не было доблести выше –
ведь кроме
желания выжить
есть еще
мужество
жить!
Навстречу раскатам ревущего грома
мы в бой поднимались
светло и сурово.
На наших знаменах начертано слово
Победа!
Победа!

Черный камень,
черный камень,
что ж молчишь ты,
черный камень?

Разве ты хотел такого?
Разве ты мечтал когда-то
стать надгробьем
для могилы
Неизвестного солдата?
Черный камень.
Что ж молчишь ты,
черный камень?..

Мы в горах тебя искали.
Скалы тяжкие дробили.
Поезда в ночах
трубили.
Мастера в ночах
не спали,
чтобы умными руками
чтобы собственною кровью
превратить
обычный камень
в молчаливое
надгробье…

Разве камни виноваты
в том, что где-то под землею
слишком долго
спят солдаты?
Безымянные
солдаты.
Неизвестные
солдаты…

А над ними травы сохнут,
А над ними звезды меркнут.
А над ними кружит беркут
и качается
подсолнух.
И стоят над ними
сосны.
И пора приходит снегу.
И оранжевое солнце
разливается
по небу.
Время движется над ними…

Но когда-то,
но когда-то
кто-то в мире помнил имя
Неизвестного
солдата!
Ведь еще до самой смерти
он имел друзей немало.
Ведь еще живет на свете
очень старенькая
мама.
А еще была невеста.
Где она теперь –
невеста?..
Умирал солдат –
известным.
Умер –
Неизвестным.

Ой, зачем ты, солнце красное,
все уходишь –
не прощаешься?
Ой, зачем с войны безрадостной,
сын,
не возвращаешься?
Из беды тебя я выручу,
прилечу орлицей быстрою…
Отзовись,
моя кровиночка!
Маленький.
Единственный…

Белый свет не мил.
Изболелась я.
Возвратись, моя надежда!
Зернышко мое,
Зорюшка моя.
Горюшко мое, –
где ж ты?
Не могу найти дороженьки,
чтоб заплакать над могилою…
Не хочу я
ничегошеньки –
только сына милого.
За лесами моя ластынька!
За горами – за громадами…
Если выплаканы
глазыньки –
сердцем плачут матери.
Белый свет не мил.
Изболелась я.
Возвратись, моя надежда!
Зернышко мое,
Зорюшка моя.
Горюшко мое, –
где ж ты?

Когда ты, грядущее?
Скоро ли?
В ответ на какую
боль?..

Ты видишь:
самые гордые
вышли на встречу с тобой.
Грозишь частоколами надолб.
Пугаешь угластыми кручами…
Но мы поднимем себя
по канатам,
из собственных нервов
скрученных!
Вырастем.
Стерпим любые смешки.
И станем больше
богов!..
И будут дети лепить снежки
из кучевых
облаков.

Это песня о солнечном свете,
это песня о солнце в груди.
Это песня о юной планете,
у которой
все впереди!
Именем солнца, именем Родины
клятву даем.
Именем жизни клянемся павшим героям:
то, что отцы не допели, –
мы допоем!
То, что отцы не построили, –
мы построим!

Устремленные к солнцу побеги,
вам до синих высот вырастать.
Мы –
рожденные песней победы –
начинаем
жить и мечтать!
Именем солнца, именем Родины
клятву даем.
Именем жизни клянемся павшим героям:
то, что отцы не допели, –
мы допоем!
То, что отцы не построили, –
мы построим!

Торопитесь, веселые весны!
Мы погибшим на смену
пришли.
Не гордитесь, далекие звезды, –
ожидайте
гостей
с Земли!
Именем солнца, именем Родины
клятву даем.
Именем жизни клянемся павшим героям:
то, что отцы не допели, –
мы допоем!
То, что отцы не построили, –
мы построим!

Слушайте!
Это мы говорим.
Мертвые.
Мы.
Слушайте!
Это мы говорим.
Оттуда.
Из тьмы.
Слушайте! Распахните глаза.
Слушайте до конца.
Это мы говорим,
мертвые.
Стучимся в ваши сердца…

Не пугайтесь!
Однажды мы вас потревожим во сне.
Над полями свои голоса пронесем в тишине.
Мы забыли, как пахнут цветы.
Как шумят тополя.
Мы и землю забыли.
Какой она стала, земля?
Как там птицы?
Поют на земле
без нас?
Как черешни?
Цветут на земле
без нас?
Как светлеет река?
И летят облака
над нами?
Без нас.

Мы забыли траву.
Мы забыли деревья давно.
Нам шагать по земле не дано.
Никогда не дано!
Никого не разбудит оркестра печальная медь…
Только самое страшное, –
даже страшнее, чем смерть:
знать,
что птицы поют на земле
без нас!
Что черешни цветут на земле
без нас!
Что светлеет река.
И летят облака
над нами.
Без нас.

Продолжается жизнь.
И опять начинается день.
Продолжается жизнь.
Приближается время дождей.
Нарастающий ветер колышет большие хлеба.
Это – ваша судьба.
Это – общая наша судьба…
Так же птицы поют на земле
без нас.
И черешни цветут на земле
без нас.
И светлеет река.
И летят облака
над нами.
Без нас…

Я
не смогу.
Я
не умру…
Если
умру –
стану травой.
Стану листвой.
Дымом костра.
Вешней землей.
Ранней звездой.

Стану волной,
пенной волной!
Сердце свое
вдаль
унесу.
Стану росой,
первой грозой,
смехом детей,
эхом в лесу…
Будут в степях
травы
шуметь.
Будет стучать
в берег
волна…

Только б допеть!
Только б успеть!
Только б испить
чашу
до дна!
Только б в ночи
пела
труба!

Только б в полях
зрели
хлеба!..
Дай мне
ясной жизни, судьба!
Дай мне
гордой смерти, судьба!

Помните!
Через века, через года, –
помните!
О тех,
кто уже не придет никогда, –
помните!

Не плачьте!
В горле сдержите стоны,
горькие стоны.
Памяти павших будьте достойны!
Вечно
достойны!

Хлебом и песней,
Мечтой и стихами,
жизнью просторной,
каждой секундой,
каждым дыханьем
будьте
достойны!

Люди!
Покуда сердца стучатся, –
помните!
Какою
ценой
завоевано счастье, –
пожалуйста, помните!

Песню свою отправляя в полет, –
помните!
О тех,
кто уже никогда не споет, –
помните!

Детям своим расскажите о них,
чтоб
запомнили!
Детям детей
расскажите о них,
чтобы тоже
запомнили!
Во все времена бессмертной Земли
помните!
К мерцающим звездам ведя корабли, –
о погибших
помните!

Встречайте трепетную весну,
люди Земли.
Убейте войну,
прокляните
войну,
люди Земли!
Мечту пронесите через года
и жизнью
наполните!..
Но о тех,
кто уже не придет никогда, –
заклинаю, –
помните!
1962 г.

*******

Давид Самойлов

Бабельсберг. 1945

Мне снился сон, тифозный и огромный,
Как долгий дождь, подробно, не спеша,
Как будто в целом мире от разгрома
Не уцелела ни одна душа.

И только пятна трупов вдоль обочин,
И только – крупы вымерших коней,
И только – роща голая и очень
Просторный сумрак плещется по ней.

Прошли войска по Западной Европе.
Пролязгали железные стада.
И медленно, как в сказке о потопе,
Обратно в русла схлынула вода.

И просыхают прусские долины.
И тишина объемлет шар земной.
Но где он, голубь с веткою маслины,
Не жди его, новорожденный Ной!

Так холодно в Германии и пусто.
По рощам осень ходит не спеша.
Дома оглохли. И такое чувство,
Что нет души. Что вымерла душа.

А в кабаке оркестр играет танцы.
Цветные юбки кружатся в пыли.
И пьют коньяк в домах американцы,
И русские шагают патрули.

Скрежещут ставни, старые, косые,
Тревожное идет небытие…

Как хорошо, что где-то есть Россия,
Моя мечта, прибежище мое!

1946 г.

Тревога

Долго пахнут порохом слова.
А у сосен тоже есть стволы.
Пни стоят, как чистые столы,
А на них медовая смола.

Бабы бьют вальками над прудом –
Спящим снится орудийный гром.
Как фугаска, ухает подвал,
Эхом откликаясь на обвал.

К нам война вторгается в постель
Звуками, очнувшимися вдруг,
Ломотой простреленных костей,
Немотою обожжённых рук.

Долго будут в памяти слова
Цвета орудийного ствола.
Долго будут сосны над травой
Окисью синеть пороховой.

И уже ничем не излечим
Пропитавший нервы непокой.
«Кто идёт?» — спросонья мы кричим
И наганы шарим под щекой.

1947 г.

Сороковые

Сороковые, роковые,
Военные и фронтовые,
Где извещенья похоронные
И перестуки эшелонные.

Гудят накатанные рельсы.
Просторно. Холодно. Высоко.
И погорельцы, погорельцы
Кочуют с запада к востоку…

А это я на полустанке
В своей замурзанной ушанке,
Где звёздочка не уставная,
А вырезанная из банки.

Да, это я на белом свете,
Худой, весёлый и задорный.
И у меня табак в кисете,
И у меня мундштук наборный.

И я с девчонкой балагурю,
И больше нужного хромаю,
И пайку надвое ломаю,
И всё на свете понимаю.

Как это было! Как совпало –
Война, беда, мечта и юность!
И это всё в меня запало
И лишь потом во мне очнулось!..

Сороковые, роковые,
Свинцовые, пороховые…
Война гуляет по России,
А мы такие молодые!

1961 г.

Слава Богу…

Слава богу! Слава богу!
Что я знал беду и тревогу!
Слава богу, слава богу -
Было круто, а не отлого!

Слава богу!
Ведь всё, что было,
Всё, что было, — было со мною.
И война меня не убила,
Не убила пулей шальною.

Не по крови и не по гною
Я судил о нашей эпохе.
Всё, что было, — было со мною,
А иным доставались крохи!

Я судил по людям, по душам,
И по правде, и по замаху.
Мы хотели, чтоб было лучше,
Потому и не знали страху.

Потому пробитое знамя
С каждым годом для нас дороже.
Хорошо, что случилось с нами,
А не с теми, кто помоложе.

1961 г.

*******

Константин Симонов

Тот самый длинный день в году…

Тот самый длинный день в году
С его безоблачной погодой
Нам выдал общую беду
На всех, на все четыре года.

Она такой вдавила след
И стольких наземь положила,
Что двадцать лет и тридцать лет
Живым не верится, что живы.

И к мертвым выправив билет,
Всё едет кто-нибудь из близких
И время добавляет в списки
Еще кого-то, кого нет…
……И ставит,
………..ставит
…………… обелиски.

Майор привез мальчишку на лафете

Майор привез мальчишку на лафете.
Погибла мать. Сын не простился с ней.
За десять лет на том и этом свете
Ему зачтутся эти десять дней.

Его везли из крепости, из Бреста.
Был исцарапан пулями лафет.
Отцу казалось, что надежней места
Отныне в мире для ребенка нет.

Отец был ранен, и разбита пушка.
Привязанный к щиту, чтоб не упал,
Прижав к груди заснувшую игрушку,
Седой мальчишка на лафете спал.

Мы шли ему навстречу из России.
Проснувшись, он махал войскам рукой…
Ты говоришь, что есть еще другие,
Что я там был и мне пора домой…

Ты это горе знаешь понаслышке,
А нам оно оборвало сердца.
Кто раз увидел этого мальчишку,
Домой прийти не сможет до конца.

Я должен видеть теми же глазами,
Которыми я плакал там, в пыли,
Как тот мальчишка возвратится с нами
И поцелует горсть своей земли.

За все, чем мы с тобою дорожили,
Призвал нас к бою воинский закон.
Теперь мой дом не там, где прежде жили,
А там, где отнят у мальчишки он.

1941 г.

Жди меня, и я вернусь…

Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придет,
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждет.

Жди меня, и я вернусь,
Не желай добра
Всем, кто знает наизусть,
Что забыть пора.
Пусть поверят сын и мать
В то, что нет меня,
Пусть друзья устанут ждать,
Сядут у огня,
Выпьют горькое вино
На помин души…
Жди. И с ними заодно
Выпить не спеши.

Жди меня, и я вернусь,
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: — Повезло.
Не понять, не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой,-
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.

1941 г.

СЫН АРТИЛЛЕРИСТА

Был у майора Деева
Товарищ – майор Петров,
Дружили еще с гражданской,
Еще с двадцатых годов.
Вместе рубали белых
Шашками на скаку,
Вместе потом служили
В артиллерийском полку.
А у майора Петрова
Был Ленька, любимый сын,
Без матери, при казарме,
Рос мальчишка один.
И если Петров в отъезде,–
Бывало, вместо отца
Друг его оставался
Для этого сорванца.

Вызовет Деев Леньку:
– А ну, поедем гулять:
Сыну артиллериста
Пора к коню привыкать!–
С Ленькой вдвоем поедет
В рысь, а потом в карьер.
Бывало, Ленька спасует,
Взять не сможет барьер,
Свалится и захнычет.
– Понятно, еще малец!–

Деев его поднимет,
Словно второй отец.
Подсадит снова на лошадь:
– Учись, брат, барьеры брать!
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!–
Такая уж поговорка
У майора была.

Прошло еще два-три года,
И в стороны унесло
Деева и Петрова
Военное ремесло.
Уехал Деев на Север
И даже адрес забыл.
Увидеться – это б здорово!
А писем он не любил.
Но оттого, должно быть,
Что сам уж детей не ждал,
О Леньке с какой-то грустью
Часто он вспоминал.

Десять лет пролетело.
Кончилась тишина,
Громом загрохотала
Над родиною война.
Деев дрался на Севере;
В полярной глуши своей
Иногда по газетам
Искал имена друзей.
Однажды нашел Петрова:
«Значит, жив и здоров!»
В газете его хвалили,
На Юге дрался Петров.
Потом, приехавши с Юга,
Кто-то сказал ему,
Что Петров, Николай Егорыч,
Геройски погиб в Крыму.
Деев вынул газету,
Спросил: «Какого числа?» –
И с грустью понял, что почта
Сюда слишком долго шла…

А вскоре в один из пасмурных
Северных вечеров
К Дееву в полк назначен
Был лейтенант Петров.
Деев сидел над картой
При двух чадящих свечах.
Вошел высокий военный,
Косая сажень в плечах.
В первые две минуты
Майор его не узнал.
Лишь басок лейтенанта
О чем-то напоминал.
– А ну, повернитесь к свету,–
И свечку к нему поднес.
Все те же детские губы,
Тот же курносый нос.
А что усы – так ведь это
Сбрить! – и весь разговор.
– Ленька?– Так точно, Ленька,
Он самый, товарищ майор!

– Значит, окончил школу,
Будем вместе служить.
Жаль, до такого счастья
Отцу не пришлось дожить.–
У Леньки в глазах блеснула
Непрошеная слеза.
Он, скрипнув зубами, молча
Отер рукавом глаза.
И снова пришлось майору,
Как в детстве, ему сказать:
– Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!–
Такая уж поговорка
У майора была.

А через две недели
Шел в скалах тяжелый бой,
Чтоб выручить всех, обязан
Кто-то рискнуть собой.
Майор к себе вызвал Леньку,
Взглянул на него в упор.
– По вашему приказанью
Явился, товарищ майор.
– Ну что ж, хорошо, что явился.
Оставь документы мне.
Пойдешь один, без радиста,
Рация на спине.
И через фронт, по скалам,
Ночью в немецкий тыл
Пройдешь по такой тропинке,
Где никто не ходил.
Будешь оттуда по радио
Вести огонь батарей.
Ясно?– Так точно, ясно.
– Ну, так иди скорей.
Нет, погоди немножко.–
Майор на секунду встал,
Как в детстве, двумя руками
Леньку к себе прижал:–
Идешь на такое дело,
Что трудно прийти назад.
Как командир, тебя я
Туда посылать не рад.
Но как отец… Ответь мне:
Отец я тебе иль нет?
– Отец,– сказал ему Ленька,
И обнял его в ответ.
– Так вот, как отец, раз вышло
На жизнь и смерть воевать,
Отцовский мой долг и право
Сыном своим рисковать,
Раньше других я должен
Сына вперед посылать.
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!–
Такая уж поговорка
У майора была.
– Понял меня?– Все понял.
Разрешите идти?– Иди!–

Майор остался в землянке,
Снаряды рвались впереди.
Где-то гремело и ухало.
Майор следил по часам.
В сто раз ему было б легче,
Если бы шел он сам.
Двенадцать… Сейчас, наверно,
Прошел он через посты.
Час… Сейчас он добрался
К подножию высоты.
Два… Он теперь, должно быть,
Ползет на самый хребет.
Три… Поскорей бы, чтобы
Его не застал рассвет.
Деев вышел на воздух –
Как ярко светит луна,
Не могла подождать до завтра,
Проклята будь она!

Всю ночь, шагая как маятник,
Глаз майор не смыкал,
Пока по радио утром
Донесся первый сигнал:
– Все в порядке, добрался.
Немцы левей меня,
Координаты три, десять,
Скорей давайте огня!–
Орудия зарядили,
Майор рассчитал все сам,
И с ревом первые залпы
Ударили по горам.
И снова сигнал по радио:
– Немцы правей меня,
Координаты пять, десять,
Скорее еще огня!

Летели земля и скалы,
Столбом поднимался дым,
Казалось, теперь оттуда
Никто не уйдет живым.
Третий сигнал по радио:
– Немцы вокруг меня,
Бейте четыре, десять,
Не жалейте огня!

Майор побледнел, услышав:
Четыре, десять – как раз
То место, где его Ленька
Должен сидеть сейчас.
Но, не подавши виду,
Забыв, что он был отцом,
Майор продолжал командовать
Со спокойным лицом:
«Огонь!»– летели снаряды.
«Огонь!»– заряжай скорей!
По квадрату четыре, десять
Било шесть батарей.
Радио час молчало,
Потом донесся сигнал:
– Молчал: оглушило взрывом.
Бейте, как я сказал.
Я верю, свои снаряды
Не могут тронуть меня.
Немцы бегут, нажмите,
Дайте море огня!

И на командном пункте,
Приняв последний сигнал,
Майор в оглохшее радио,
Не выдержав, закричал:
– Ты слышишь меня, я верю:
Смертью таких не взять.
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Никто нас в жизни не может
Вышибить из седла!–
Такая уж поговорка
У майора была.

В атаку пошла пехота –
К полудню была чиста
От убегавших немцев
Скалистая высота.
Всюду валялись трупы,
Раненый, но живой
Был найден в ущелье Ленька
С обвязанной головой.
Когда размотали повязку,
Что наспех он завязал,
Майор поглядел на Леньку
И вдруг его не узнал:
Был он как будто прежний,
Спокойный и молодой,
Все те же глаза мальчишки,
Но только… совсем седой.

Он обнял майора, прежде
Чем в госпиталь уезжать:
– Держись, отец: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!–
Такая уж поговорка
Теперь у Леньки была…

Вот какая история
Про славные эти дела
На полуострове Среднем
Рассказана мне была.

А вверху, над горами,
Все так же плыла луна,
Близко грохали взрывы,
Продолжалась война.
Трещал телефон, и, волнуясь,
Командир по землянке ходил,
И кто-то так же, как Ленька,
Шел к немцам сегодня в тыл.

1941 г.

БЕЗЫМЕННОЕ ПОЛЕ

Опять мы отходим, товарищ,
Опять проиграли мы бой,
Кровавое солнце позора
Заходит у нас за спиной.

Мы мёртвым глаза не закрыли
Придётся нам вдовам сказать,
Что мы не успели, забыли
Последнюю почесть отдать.

Не в честных солдатских могилах -
Лежат они прямо в пыли.
Но, мертвых отдав поруганью,
Зато мы — живыми пришли!

Не правда ль, мы так и расскажем
Их вдовам и их матерям:
Мы бросили их на дороге,
Зарыть было некогда нам.

Ты, кажется, слушать не можешь?
Ты руку занес надо мной…
За слов моих страшную горечь
Прости мне, товарищ родной,

Прости мне мои оскорбленья,
Я с горя тебе их сказал,
Я знаю, ты рядом со мною
Сто раз свою грудь подставлял.

Я знаю, ты пуль не боялся,
И жизнь, что дала тебе мать,
Берёг ты с мужскою надеждой
Её подороже продать.

Ты, верно, в сорочке родился,
Что всё ещё жив до сих пор,
И смерть тебе меньшею мукой
Казалась, чем этот позор.

Ты можешь ответить, что мёртвых
Завидуешь сам ты судьбе,
Что мёртвые сраму не имут, –
Нет, имут, скажу я тебе.

Нет, имут. Глухими ночами,
Когда мы отходим назад,
Восставши из праха, за нами
Покойники наши следят.

Солдаты далеких походов,
Умершие грудью вперед,
Со срамом и яростью слышат
Полночные скрипы подвод.

И, вынести срама не в силах,
Мне чудится в страшной ночи
Встают мертвецы всей России,
Поют мертвецам трубачи.

Беззвучно играют их трубы,
Незримы от ног их следы,
Словами беззвучной команды
Их ротные строят в ряды.

Они не хотят оставаться
В забытых могилах своих,
Чтоб вражеских пушек колеса
К востоку ползли через них.

В бело-зелёных мундирах,
Павшие при Петре,
Мёртвые преображенцы
Строятся молча в каре.

Плачут седые капралы,
Протяжно играет рожок,
Впервые с Полтавского боя
Уходят они на Восток.

Из под твердынь Измаила,
Не знавший досель ретирад,
Понуро уходит последний
Суворовский мёртвый солдат.

Гремят барабаны в Карпатах,
И трубы над Бугом поют,
Сибирские мертвые роты
У стен Перемышля встают.

И на истлевших постромках
Вспять через Неман и Прут
Артиллерийские кони
Разбитые пушки везут.

Ты слышишь, товарищ, ты слышишь,
Как мертвые следом идут
Ты слышишь: не только потомки,
Нас предки за это клянут.

Клянемся ж с тобою, товарищ,
Что больше ни шагу назад!
Чтоб больше не шли вслед за нами
Безмолвные тени солдат.

Чтоб там, где мы стали сегодня, –
Пригорки да мелкий лесок,
Куриный ручей в пол-аршина,
Прибрежный отлогий песок,-

Чтоб этот досель неизвестный
Кусок нас родившей земли
Стал местом последним, докуда
Последние немцы дошли.

Пусть то безыменное поле,
Где нынче пришлось нам стоять,
Вдруг станет той самой твердыней,
Которую немцам не взять.

Ведь только в Можайском уезде
Слыхали названье села,
Которое позже Россия
Бородином назвала.

1942 г., июль

Атака

Когда ты по свистку, по знаку,
Встав на растоптанном снегу,
Готовясь броситься в атаку,
Винтовку вскинул на бегу,

Какой уютной показалась
Тебе холодная земля,
Как всё на ней запоминалось:
Примерзший стебель ковыля,

Едва заметные пригорки,
Разрывов дымные следы,
Щепоть рассыпанной махорки
И льдинки пролитой воды.

Казалось, чтобы оторваться,
Рук мало – надо два крыла.
Казалось, если лечь, остаться –
Земля бы крепостью была.

Пусть снег метет, пусть ветер гонит,
Пускай лежать здесь много дней.
Земля. На ней никто не тронет.
Лишь крепче прижимайся к ней.

Ты этим мыслям жадно верил
Секунду с четвертью, пока
Ты сам длину им не отмерил
Длиною ротного свистка.

Когда осекся звук короткий,
Ты в тот неуловимый миг
Уже тяжёлою походкой
Бежал по снегу напрямик.

Осталась только сила ветра,
И грузный шаг по целине,
И те последних тридцать метров,
Где жизнь со смертью наравне!

1942 г.

У огня

Стихотворение посвящено командующему 64-й армией
генерал-лейтенанту Михаилу Степановичу Шумилову
(в октябре 1943 г. присвоено воинское звание генерал-полковника и звание Героя Советского Союза)

Кружится испанская пластинка.
Изогнувшись в тонкую дугу,
Женщина под черною косынкой
Пляшет на вертящемся кругу.

Одержима яростною верой
В то, что он когда-нибудь придет,
Вечные слова «Yo te quiero» *
Пляшущая женщина поет.

В дымной, промерзающей землянке,
Под накатом бревен и земли,
Человек в тулупе и ушанке
Говорит, чтоб снова завели.

У огня, где жарятся консервы,
Греет свои раны он сейчас,
Под Мадридом продырявлен в первый
И под Сталинградом — в пятый раз.

Он глаза устало закрывает,
Он да песня — больше никого…
Он тоскует? Может быть. Кто знает?
Кто спросить посмеет у него?

Проволоку молча прогрызая,
По снегу ползут его полки.
Южная пластинка, замерзая,
Делает последние круги.

Светит догорающая лампа,
Выстрелы да снега синева…
На одной из улочек Дель-Кампо,
Если ты сейчас еще жива,

Если бы неведомою силой
Вдруг тебя в землянку залучить,
Где он, тот голубоглазый, милый,
Тот, кого любила ты, спросить?

Ты, подняв опущенные веки,
Не узнала б прежнего, того,
В грузном поседевшем человеке,
В новом, грозном имени его.

Что ж, пора. Поправив автоматы,
Встанут все. Но, подойдя к дверям,
Вдруг он вспомнит и мигнет солдату:
«Ну-ка, заведи вдогонку нам».

Тонкий луч за ним блеснет из двери,
И метель их сразу обовьет.
Но, как прежде, радуясь и веря,
Женщина вослед им запоет.

Потеряв в снегах его из виду,
Пусть она поет еще и ждет:
Генерал упрям, он до Мадрида
Все равно когда-нибудь дойдет.
1943 г.
___________________________________

* «Я тебя люблю» (исп.)

*******

Борис Слуцкий

Песня (Ползет обрубок по асфальту…)

Ползёт обрубок по асфальту,
какой-то шар,
какой-то ком.
Поёт он чем-то вроде альта,
простуженнейшим голоском.

Что он поёт,
к кому взывает
и обращается к кому,
покуда улица зевает?
Она привыкла ко всему.

– Сам – инвалид.
Сам – второй группы.
Сам – только год пришёл с войны.–
Но с ним решили слишком грубо,
с людьми так делать не должны.

Поёт он мысли основные
и чувства главные поёт,
о том, что времена иные,
другая эра настаёт.

Поёт калека, что эпоха
такая новая пришла,
что никому не будет плохо,
и не оставят в мире зла,
и обижать не будут снохи,
и больше пенсию дадут,
и все отрубленные ноги
сами собою прирастут.

Памяти товарища

Перед войной я написал подвал
про книжицу поэта-ленинградца
и доказал, что, если разобраться,
певец довольно скучно напевал.

Я сдал статью и позабыл об этом,
за новую статью был взяться рад.
Но через день бомбили Ленинград
и автор книжки сделался поэтом.

Всё то, что он в балладах обещал,
чему в стихах своих трескучих клялся,
он «выполнил – боролся, и сражался,
и смертью храбрых,
как предвидел, пал.

Как хорошо, что был редактор зол
и мой подвал крестами переметил
и что товарищ,
павший,
перед смертью
его,
скрипя зубами,
не прочёл.

У офицеров было много планов…

У офицеров было много планов,
Но в дымных и холодных блиндажах
Мы говорили не о самом главном,
Мечтали о деталях, мелочах, —
Нет, не о том, за что сгорают танки
И движутся вперёд, пока сгорят,
И не о том, о чём молчат в атаке, —
О том, о чём за водкой говорят!

Нам было мило, весело и странно,
Следя коптилки трепетную тень,
Воображать все люстры ресторана
……………………………………Московского!

В тот первый мира день
Все были живы. Все здоровы были.
Всё было так, как следовало быть,
И даже тот, которого убили,
……………………………………Пришёл сюда,
чтоб с нами водку пить.

Официант нёс пиво и жаркое
И всё, что мы в грядущем захотим,

А музыка играла —
…………………………………что такое?—
О том, как мы в блиндажике сидим,
Как бьёт в накат свинцовый дождик частый,
Как рядом ходит орудийный гром,
А мы сидим и говорим о счастье.
О счастье в мелочах.
………………………………Не в основном.

Оказывается, война не завершается победой

Оказывается, война
не завершается победой.
В ночах вдовы, солдатки бедной,
ночь напролет идёт она.

Лишь победитель победил,
а овдовевшая вдовеет,
и в ночь её морозно веет
одна из тысячи могил.

А побеждённый побеждён,
но отстрадал за пораженья,
восстановил он разрушенья,
и вновь – непобеждённый он.

Теперь ни валко и ни шатко
идут вперед его дела.
Солдатская вдова, солдатка
второго мужа не нашла.

*******

Ярослав Смеляков

Судья

Упал на пашне у высотки
Суровый мальчик из Москвы;
И тихо сдвинулась пилотка
С пробитой пулей головы.

Не глядя на беззвёздный купол
И чуя веянье конца,
Он пашню бережно ощупал
Руками быстрыми слепца.

И, уходя в страну иную
От мест родных невдалеке,
Он землю тёплую, сырую
Зажал в коснеющей руке.

Горсть отвоёванной России
Он захотел на память взять,
И не сумели мы, живые,
Те пальцы мёртвые разжать.

Мы так его похоронили –
В его военной красоте –
В большой торжественной могиле
На взятой утром высоте.

И если правда будет время,
Когда людей на Страшный суд
Из всех земель, с грехами всеми,
Трикратно трубы призовут, –

Предстанет за столом судейским
Не Бог с туманной бородой,
А паренёк красноармейский
Пред потрясённою толпой,

Держа в своей ладони правой,
Помятой немцами в бою,
Не символы небесной славы,
А землю русскую свою.

Он всё увидит, этот мальчик,
И он ни йоты не простит,
Но лесть от правды, боль от фальши
И гнев от злобы отличит.

Он всё узна́ет оком зорким,
С пятном кровавым на груди,
Судья в истлевшей гимнастёрке,
Сидящий молча впереди.

И будет самой высшей мерой,
Какою мерить нас могли,
В ладони юношеской серой
Та горсть тяжёлая земли.

1942 г.

У насыпи братской могилы…

У насыпи братской могилы
я тихо, как память, стою,
в негнущихся пальцах сжимая
гражданскую шапку свою.

Под темными лапами елей,
в глубокой земле, как во сне,
вы молча и верно несете
сверхсрочную службу стране.

Всей верой своей человечьей,
и мыслью, и сердцем своим
мы верим погибшим солдатам,
и мертвые верят живым.

Так вечная слава убитым
и вечная слава живым!
Склонившись, как над колыбелью,
мы в ваши могилы глядим.

И мертвых нетленные очи,
победные очи солдат,
как звезды сквозь облако ночи,
на нас, не мерцая, глядят.

1945 г.

Моё поколение

Нам время не даром дается.
Мы трудно и гордо живем.
И слово трудом достается,
и слава добыта трудом.

Своей безусловною властью,
от имени сверстников всех,
я проклял дешёвое счастье
и легкий развеял успех.

Я строил окопы и доты,
железо и камень тесал,
и сам я от этой работы
железным и каменным стал.

Меня – понимаете сами –
чернильным пером не убить,
двумя не прикончить штыками
и в три топора не свалить.

Я стал не большим, а огромным
попробуй тягаться со мной!
Как Башни Терпения, домны
стоят за моею спиной.

Я стал не большим, а великим,
раздумье лежит на челе,
как утром небесные блики
на выпуклой голой земле.

Я начал – векам в назиданье –
на поле вчерашней войны
торжественный день созиданья,
строительный праздник страны.

1946 г.

*******

Арсений Тарковский

Суббота, 21 июня

Пусть роют щели хоть под воскресенье.
В моих руках надежда на спасенье.

Как я хотел вернуться в до войны,
Предупредить, кого убить должны.

Мне вон тому сказать необходимо:
«Иди сюда, и смерть промчится мимо».

Я знаю час, когда начнут войну,
Кто выживет, и кто умрет в плену,

И кто из нас окажется героем,
И кто расстрелян будет перед строем,

И сам я видел вражеских солдат,
Уже заполонивших Сталинград,

И видел я, как русская пехота
Штурмует Бранденбургские ворота.

Что до врага, то все известно мне,
Как ни одной разведке на войне.

Я говорю — не слушают, не слышат,
Несут цветы, субботним ветром дышат,

Уходят, пропусков не выдают,
В домашний возвращаются уют.

И я уже не помню сам, откуда
Пришел сюда и что случилось чудо.

Я все забыл. В окне еще светло,
И накрест не заклеено стекло.
1945 г.

*******

Алексей Шамарин

«Никто не забыт и ничто не забыто» –
Горящая надпись на глыбе гранита.

Поблекшими листьями ветер играет
И снегом холодным венки засыпает.

Но, словно огонь, у подножья – гвоздика.
Никто не забыт и ничто не забыто.

*******

Вадим Шефнер

Воин

Заплакала и встала у порога,
А воин, сев на черного коня,
Промолвил тихо: «Далека дорога,
Но я вернусь. Не забывай меня».

Минуя поражения и беды,
Тропой войны судьба его вела,
И шла война, и в день большой победы
Его пронзила острая стрела.

Средь боевых друзей – их вождь недавний –
Он умирал, не веруя в беду, –
И кто-то выбил на могильном камне
Слова, произнесенные в бреду.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Чертополохом поросла могила,
Забыты прежних воинов дела,
И девушка сперва о нём забыла,
Потом состарилась и умерла.

Но, в сером камне выбитые, строго
На склоне ослепительного дня
Горят слова: «Пусть далека дорога,
Но я вернусь. Не забывай меня».

1939 г.

Верим в Победу

Против нас полки сосредоточив,
Враг напал на мирную страну.
Белой ночью, самой белой ночью
Начал эту чёрную войну!

Только хочет он или не хочет,
А своё получит от войны:
Скоро даже дни, не только ночи,
Станут, станут для него черны!

1941 г., 23 июня, Ленинград

УДАЧА

Под Кирка-Муола ударил снаряд
В штабную землянку полка.
Отрыли нас. Мёртвыми трое лежат,
А я лишь контужен слегка.

Удача. С тех пор я живу и живу,
Здоровый и прочный на вид.
Но что, если всё это — не наяву,
А именно я был убит?

Что, если сейчас уцелевший сосед
Меня в волокуше везёт,
И снится мне сон мой, удачливый бред
Лет эдак на двадцать вперёд?

Запнётся товарищ на резком ветру,
Болотная чвякнет вода,
И я от толчка вдруг очнусь — и умру,
И все оборвётся тогда.

1958

22 июня

Не танцуйте сегодня, не пойте.
В предвечерний задумчивый час
Молчаливо у окон постойте,
Вспомяните погибших за нас.

Там, в толпе, средь любимых, влюблённых,
Средь весёлых и крепких ребят,
Чьи-то тени в пилотках зелёных
На окраины молча спешат.

Им нельзя задержаться, остаться -
Их берёт этот день навсегда,
На путях сортировочных станций
Им разлуку трубят поезда.

Окликать их и звать их — напрасно,
Не промолвят ни слова в ответ,
Но с улыбкою грустной и ясной
Поглядите им пристально вслед.

1961 г.

Весть

Когда мне приходится туго –
Читаю в ночной тишине
Письмо незабытого друга,
Который убит на войне.
Читаю сухие, как порох,
Обыденные слова,
Неровные строки, в которых
Доныне надежда жива.
И всё торопливое, злое
Смолкает, стихает во мне.
К душе подступает былое,
Как в грустном возвышенном сне.
Весь мир этот, вечный и новый,
Я вижу как будто с горы
И вновь треугольник почтовый
В шкатулку кладу до поры.

1969 г.

Отступление от Вуотты…

Отступление от Вуотты,
Полыхающие дома…
На земле сидел без заботы
Человек, сошедший с ума.

Мир не стоил его вниманья
И навеки отхлынул страх,
И улыбка всепониманья
На его блуждала губах.

Он молчал, как безмолвный Будда,
Все сомненья швырнув на дно;
Это нам было очень худо,
А ему уже — всё равно.

Было жаль того человека,
В ночь ушедшего дотемна, —
Не мертвец был и не калека,
Только душу взяла война.
. . . . . . . . . . . . .

Не от горя, не от оружья,
Не от ноши не по плечу,—
От безумного равнодушья
Я себя уберечь хочу.

В мире радостей и страданья,
В мире поисков без конца
Я улыбку всепониманья
Терпеливо гоню с лица.

1969

Учебные тревоги

Сегодня памятна немногим
Та довоенная игра.
Сигнал химической тревоги
Звучал со школьного двора.

Противогазы надевали
И шли, выравнивая шаг,
И стёклышки отпотевали,
И кровь тиктакала в ушах.

И было в жизни всё, что надо,
И молодость была легка,
Лишь голоса идущих рядом –
Как будто бы издалека,

Сквозь маску. И наставник классный,
Едва мы возвращались в класс,
С задумчивостью, нам неясной,
На нас поглядывал подчас.

Склонясь над нашею судьбою,
Он достоверно знал одно:
Там, в будущем, сигнал отбоя
Не всем услышать суждено.

1971 г.

Неизвестные

Там, где стоит вон тот кирпичный старый дом,
Сто лет назад тропинка узкая струилась,
И кто-нибудь кого-то ждал на месте том,
Напрасно ждал — и всё забылось, всё забылось,

Где трансформаторная будка на углу -
Когда-то кто-то у калитки приоткрытой
Расстался с кем-то и шагнул в ночную мглу,
И слёзы лил, — и всё забыто, всё забыто.

Мы их не встретим, не увидим никогда,
Они ушли — и отзвучало всё, что было.
Их без осадка, без следа и без суда
В себе стремительная вечность растворила.

Но в дни, когда душа от радости пьяна
И ей во времени своём от счастья тесно,
Она вторгается в былые времена,
На праздник свой она скликает неизвестных.

И на асфальте вырастает дивный сад,
Где всем ушедшим, всем забытым воздаётся,
И чьи-то лёгкие шаги вдали звучат.
И у калитки смех счастливый раздаётся.

1971 г.

*******

Автор: Администратор | слов 19682 | метки: Ахматова, Великая Отечественная война, Воронов, Высоцкий, Друнина, Исаковский, Окуджава, Рождественский, Самойлов, Симонов, Слуцкий, Смеляков, Шамарин, Шефнер

Галутва Игорь Григорьевич
9/05/2020 17:00:11

Уважаемая Администрация!
С большим удовлетворением ознакомился с Вашей подборкой стихов известных поэтов, посвященных военной тематике, Великой Отечественной войне. Сайт МемоКлуб всегда держал и держит, как говорится, руку на пульсе. И это хорошо, и это здорово!И Ваша публикация стихов, со всей очевидностью показывает, что в наше смутное время всё не так плохо, как может показаться на первый взгляд. Оказывается, ещё существует понятие патриотизм и есть патриоты. А писали эти стихи люди, которые хорошо знали, что такое война, тяготы и лишения которой прошли через их жизнь. Публикация этих стихов имеет огромное воспитательное значение — стихи писаны не в кабинетах!. Спасибо Вам!
С уважением И. Галутва