Как вся БЧ-5 боролась с всплывшей буй-вьюшкой

Мой первый выход в море на АПЛ К-42 в должности командира дивизиона живучести (временно исполняемой,  вместо заболевшего штатного). После назначения на К-42  командиром группы дистанционного управления (КГДУ),  относительно быстро я сдал зачеты на дежурство по кораблю и через более долгое время – на самостоятельное исполнение занимаемой должности. Нет смысла описывать, насколько это было достаточно трудоемко. Экзаменаторы – командиры дивизионов БЧ-5 – старые зубры, проходившие обучение еще под руководством самого академика А.П. Александрова – отца советского атомного флота. Комдив-раз  Спиглазов Анатолий Фёдорович, комдив-два Мороз Петр Никонович и комдив-три  Петров Владимир Семенович.  Знали они  устройство подводной лодки и своё заведование, что называется – от зубов. И требовали того же, с прибывшей молодежи. Из прибывших в БЧ-5 нас было всего двое – я и командир группы автоматики Володя Емельянов – партийная кличка Емеля – старый. Старый, потому как, ему было уже 27 лет(!).  Годом позже пришел командиром турбинной группы его однофамилец и конечно, получил кличку Емеля – молодой. Спрос знаний с нас был беспощадный. Все трубопроводы, клапана, переключатели, распредкоробки и т.п. мы должны были знать и определять с закрытыми глазами. Сколько раз приходилось от своих экзаменаторов снова лезть по трюмам, стучать гаечным ключем по трубам, чтобы в соседнем отсеке старый Емеля тебе ответил тем же. Т.е. так мы определяли нужный трубопровод. Все эти познания доставались не в какое-то, выделенное для этого время. Такого времени просто не существовало. Оно было занято дежурствами по гарнизону, несением патрульной службы, отработкой бесчисленных корабельных учений и прочих мероприятий в своем отсеке. Свободное время для освоения корабля было преимущественно ночью. Даже попытки использовать адмиральский час  жестко преследовались командиром дивизиона. Навсегда в памяти останется незабываемый слоган от Анатолия Фёдоровича в адрес Емели-старого: – «Лейтенант!!  И спите?!!!». Это – когда Емеля прилег в обед,  подремать вместо использования обеденного перерыва для обучения. Вид у Вовы был, конечно, еще тот – один глаз залип и открываться не хочет, штанина задралась, китель застегнут не на ту пуговицу. И видно, что он не как не сообразит, где он. Да и мне, порой казалось, что я попал в сумасшедший дом, где единственный сумасшедший – это я.

Так или иначе, но плоды таких требований были налицо – рано или поздно, все допуски были получены. Причем, качество наших знаний было весьма приличное.  Были на К-42 к тому времени и еще несколько молодых офицеров выпуска годом раньше. Это Володя Лешко – КГДУ-1 (долго семьями делили одну квартиру  в Большом Камне, а впоследствии служили в ТУ ТОФ) и Толя Марченко – КГДУ-2  (впоследствии, сменивший командира БЧ-5  на К-42 Николая Петровича Каменаровича). Впрочем, прежде, чем Вова Лешко занял левое кресло на пульте ГЭУ, долгое время первым управленцем был Лукьянчиков Леонид Михайлович, одногодок нашего комдива-раз Спиглазова А.Ф.  Некоторое время спустя, он был переведен в Ленинград в училище Фрунзе, где мы с ним, однажды, и встретились через много лет в период  моего кругосветного плавания на «Надежде».  Вместе с двумя молодыми управленцами, в то время, пришел на лодку и Миша Еремеев – командир группы автоматики.  В то время в первом дивизионе было целых три офицера в группе КИП и А. Возглавлял ее Петр Никонович Мороз, через некоторое время сменивший комдива-два Бондаренко. Первый и второй управленцы по  многочисленным  учебным, и в то время еще – боевым тревогам занимали свое место на пульте ГЭУ, а все прочие управленцы, включая и меня,  разбегались по своим отсекам. Вот этому – быть постоянно на пульте – я, по-настоящему, завидовал. Но ребята там обосновались всерьёз и надолго. Поэтому я был обречен на длительную роль командира второго отсека. Единственное, чем я мог сам себе помочь в сложившейся иерархии – превзойти всех в специальной подготовке.  Что я и пытался добиться.  Первым делом выучил наизусть первых 132 пункта Технологической инструкции по приготовлению и вводу ГЭУ.  Надо сказать, что эта инструкция, хоть и была догмой, но несколько отличалась от реальных действий, производимых на пульте ГЭУ.  Видимо, по мере накопления опыта,  действия операторов  и записи в вахтенных журналах велись  не совсем, слово в слово, по инструкции, хотя и полностью отвечали ее требованиям. Анатолий Федорович  категорически запрещал подглядывания, в какие бы то ни было, шпаргалки и прочие записные книжки, во время комплексной проверки  и  ввода ГЭУ. И когда обнаруживал это – месть его была, внешне ужасающей. Ручка из руки управленца летела в одну сторону, вахтенный журнал – другую. Подсказка изымалась и безжалостно уничтожалась. Уличенный изгонялся с ввода и вынужден был стоять за спиной у вызванного на пульт из отсека. Поскольку, весьма часто, попадался на этом деле Толя Марченко, то и доставалось ему, чуть ли, не на каждом вводе ГЭУ. Ну, а на замену ему, Спиглазов вызывал меня. И Толе ничего не оставалось, как молча наблюдать из-за моей спины за записями в журнале и одновременными действиями всевозможными ключами, кнопками и прочими атрибутами на пульте. Вова Лешко был постарше нас всех и, в принципе, поопытнее, поэтому Спиглаз его не душил, как остальных. Миша Еремеев  с сочувствием, молча, наблюдал за экзекуцией из-за пульта возле своих самописцев. Всё это не мешало нам оставаться хорошими друзьями и сопереживать друг другу, поскольку, в общем-то, попадало всем, по тому или иному поводу.

Работа на пульте ГЭУ мне всегда была по душе. Особенно всё, что касалось приготовления и ввода установки. Но начинались эти действия, как положено, по тревоге по приготовлению корабля к бою и походу. И моё место было во втором отсеке. А следом объявлялась готовность номер два и заступала вахта, которая и заканчивала ввод. Так что,  довольно часто приходилось  продолжать работу на уже введенном борту. К счастью, мои многочисленные командировки на К-133, К-115, К-94 (командир Зайцев – будущий начальник штаба ТОФ), К-151 (на ней комдивом-раз был, уже упоминавшийся Григорьев А.И.)  и другие лодки, дали мне, просто неоценимую практику.  В принципе, осознанно или нет, я стремился быть лучшим по специальности. Сдавал какие-то экзамены на классность, которую в то время от офицеров-подводников никто не требовал – единственный, из всех на 42-й.  Толку от этого было никакого, но и страха перед флагманскими зубрами (НЭМС – Э.Дешевой и его зам. Ладыженский  на Камчатке),  с кем приходилось общаться – не испытывал.  Это пригодилось в дальнейшем, при сдаче зачетов на должность командира дивизиона БЧ-5.  Так что,  буквально через два года после начала своей подводной службы я был допущен к управлению первым и третьим дивизионом и вахтенным инженер-механиком.  Реальная должность не светила, т.к. все комдивы были на месте. Но, только вышел приказ по соединению о допуске меня к этим делам, как тут же,  почти на все выходы в море на К-42 мне пришлось их подменять. То болезни, то отпуска для устройства  и  т.п. – прикомандировывать кого-то – вечная проблема.  А тут свой,  допущенный, под рукой. Народу на пульте это конечно не нравилось. К ним никого не добавляли вместо меня и приходилось нести вахту  по скользящему графику. Т.е. по очереди – следующую вахту несли не сменяясь. Не обходилось без ворчания и некоторого брюзжания – но, к чести моих соратников – терпели, не срывали на мне своей физической усталости. Был и некоторый моральный аспект. Вахтенный механик в центральном регулирует выход народа на мостик для перекуров в надводном положении. Но разрешает это только вахтенный офицер или, кто там, на мосту – старший. Поэтому, не всегда можно было объяснить толком, почему, вдруг, выход наверх запрещен. Так что, иногда и обижались. Хотя,  я как мог, шел на некоторые нарушения и,  втихаря, своих, выпускал по трапу  в рубку.

Буквально в первый мой выход в море в должности врио командира дивизиона живучести (вместо заболевшего Петрова В.С.) после погружения последовал доклад старпома – всплыла буй-вьюшка!  На нашем проекте два спасательных сигнальных устройства – это АСБ (аварийно-спасательный буй  в корме) и буй-вьюшка на носовой надстройке.  Последняя – значительно меньше по размерам, чем АСБ.  В ней нет телефонной и светосигнальной связи и служит она для обозначения положения носовой части лодки. Тем не менее, также,  как и буй,  поднимает на поверхность линь-проводник, к которому крепится 400 метров стального троса, по которому спасательный колокол или АС могут спуститься на зеркало посадочной площадки  люка первого отсека.  Но, вот эта возможность, случайной отдачи и всплытия этих средств спасения,  делает их чрезвычайно опасными с точки зрения скрытности. Бывали случаи, когда перед боевой службой, их просто приваривали к надстройке парой ломов.

Вот и в нашем случае погружение было прервано. Срочно всплыли, продули ЦГБ и несколько человек из механической части под предводительством самого командира БЧ-5  Каменаровича  Н.П. вышли на надстройку.  Поймали за линь вьюшку, подтянули и втащили ее на борт. Ни  линь, ни стальной трос еще даже не успели размотаться. Быстро  линь уложили штатными шлагами на свое место и приступили к установке в это гнездо буй-вьюшки.  И неожиданно наткнулись на непредвиденное препятствие.  Из центра этого гнездовья для троса и веревки торчал железный штырь, на который и надо было насадить эту вьюшку, чтобы после, закрепить обычной гайкой сверху. Собственно, из-за гайки, вернее ее отсутствия, вьюшка и всплыла. Сейчас было не до разборок, почему, да, как – важно быстро установить всё обратно на место. И всё бы ничего, да верхняя часть этого штыря была на уровне среза носовой надстройки. А сам штырь не торчал вертикально, а привалясь  на бок этой ниши,  ждал от нас каких-то действий. По команде Каменаровича, мы с матросом трюмным приподняли вьюшку, чтобы насадить ее на штырь, да не тут-то было. Все попытки поймать отверстием в центре вьюшки кончик штыря были безуспешными. Руками не подсунуться – не хватает зазора. И никакими приспособлениями поймать штырь, чтобы подтолкнуть его к нужному месту – также не удавалось. Нет никакого пространства и всё тут. Чего только мы не делали! Только, что не плясали вприсядку с этой буй-вьюшкой.  А уж, хоровод вокруг ниши со штырём, точно, водили. Но, всё впустую. С мостика вопли – быстрей, вы, там! Пора погружаться!  И т.п.  В конце-концов, Коля Каменар не выдержал, вызвал комдива-два Петю Мороза и приказал запустить дизель на электросварку. Что тот и сделал.

Отожгли электродом непослушный штырь, засунули без этого препятствия на место буй-вьюшку и приварили сверху два лома крест-накрест над ней. Теперь не всплывёт!  И двинулись по плану.

Спустя сколько-то времени, после возвращения в базу, буквально на следующий день – смотрю – ломов нет и буй-вьюшка штатно закреплена.  Спрашиваю молодого невзрачного матроса-трюмного, который был в тот раз с нами на надстройке и очень старался помочь поймать этот штырь и всё прочее – как это удалось? Тот отвечает: – дык, ведь, как, это. – Мы ж, завсегда, на ППО и ППР эту вьюшку вынимаем, смазываем трос и штырь и садим на место. – Как, спрашиваю, садим?!!! – Да очень просто – из отсека отдаем штырь и все дела. – А на место – штырь вставляем во вьюшку и всё вместе – в нишу, через сальник. – И в отсеке закрепляем к механизму отдачи.

Немая сцена. Гоголь с ревизором рыдают.

– А чего же, ты тогда так не сделал???

– Дык, ведь, как, это… – Столько важного народу. – Попробуй, что-нибудь вякни…

Далее

Назад

В начало