Дмитрий Григорьевич Гилливер. 2004 г.

01.04.2013 Ханов О.А.
…С Дмитрием Григорьевичем договорились, что приеду к нему домой, на Гражданку. Приезжаю, звоню по домофону, поднимаюсь на лифте, вижу пожилого человека, опирающегося на костыль, передвигающегося с трудом, но весьма энергичного.

Мы проходим в квартиру, он знакомит меня с женой, Юлией Фридриховной (далее – Ю.Ф.), — невысокой женщиной, тоже серьезного возраста. Я включаю диктофон, и почти без предисловия Дмитрий Григорьевич начинает свой рассказ…

Содержание

Беседа первая

Беседа вторая

Юлия Фридриховна, моя жена

От первого лица

О.Ханов. Разговоры с Гилливером

Беседа первая

20.03.2013
Родился в 1935-ом. Во время войны жил в детском доме, как беспризорник. Оттуда меня взяла и усыновила тетушка, сестра отца…

- Вы маму Лёнину знали? – Маленькая такая, очень хорошая женщина.

В 1964-ом я работал в ЦКБ «Строймаш». В тот год взял путевку – экскурсия на пароходе по Волге, до Астрахани и обратно. У нас сложилась хорошая компания, в которой и была Надя. Мы много общались, и если говорить прямо, полюбила она меня. Ну, «полюбила» — наверно громко сказано, но влюбилась, — это точно. Вот, видите, какой я тогда был (Дмитрий Георгиевич показывает фотографию – солидный симпатичный мужчина лет тридцати).

И так мы на том пароходе подружились! Вернувшись в Ленинград, продолжили наши отношения, много времени проводили вместе, гуляли по Фонтанке туда-сюда. Надя жила в квартире, где Леня сейчас живет, я один раз там был (при ее жизни). И все-таки, мир тесен! Оказалось, что Надя жила в том самом доме, где жила моя жена.

Через много-много лет (в 2012-м) я попытался ее найти. Пришел туда, а какая квартира, уже не помню. Помню, что на  последнем (шестом) этаже, а жена моя жила на пятом. В общем, бросил я в почтовые ящики квартир шестого этажа (там их две) записки, где упомянул Надю и записал номер своего телефона, по которому попросил позвонить. Ее отчество и фамилию я не знал.

И вот, откликнулся Леня, позвонил.
- Вы, говорит, бросили записку, возможно, речь идет о моей маме.
- Надя, Надя как?
- Она умерла в 1990-ом году.
- Приезжайте!

Сначала он приехал, с женой (Ирина Ивановна – знаете ее, наверно), потом повез нас туда, к себе домой, вместе с Юлей, женой моей. Она в том доме когда-то жила. Посмотрела, но не пошла в ту квартиру – там давно живут  другие люди.  Мы у них посидели, а потом поехали на Надину могилу. Леня – солидный такой парень.

Вот так мы познакомились с Леней, это было месяца три назад. Потом мы еще раз виделись. Я пришел, позвонил по телефону. Он спустился с последнего этажа, мы с ним посидели немного в Доме книги и разошлись. Сегодня тоже приглашал – Ленечка, приезжайте! – Я, говорит, заболел. Я его все прошу – приезжайте, приезжайте. Но он очень замкнутый. Я-то наоборот, может быть, даже слишком открытый.

Что же вам рассказать? Многие мои друзья и знакомые уже написали и опубликовали свои воспоминания, я тоже хотел написать книжку. Все сохранилось в моей голове, но ленивый я, очень ленивый.
______

До войны мама не работала, меня воспитывала. Когда началась блокада, 6 лет мне  было. — Что помню? – Покойников помню, а больше нечего вспомнить, мал был.  И жена тоже здесь блокаду провела, безвыездно. Всю блокаду мы были здесь, от «А» до «Я».

Сначала жили на ул. Рентгена. Когда мама приехала сюда и познакомилась с отцом…

Гилливер Григорий Исаакович (1904 -1942 гг.)

А получилось так. Сначала сюда приехал мой дядя. (Потом он стал летчиком, закончил Кащенское училище, знаменитое первое училище, дослужился до подполковника). Мама моя была его любимая сестра. Жили они в селе на Украине, там было очень тяжело, — вкалывала как мужик. И перетащил он ее сюда. Жил на последнем (пятом) этаже, на улице около театра на Владимирском проспекте, 10. Комната в коммуналке была длинная, как трамвайный вагон, — узкая и длинная. В этой комнате они жили – мама, ее брат, папа, а потом появился я. Через некоторое время, я уже не помню, как получилось,    поменялись, переехали на улицу Рентгена, где комната метров 30 была. И там, во дворе, был детский сад. Утром мама меня отправляла туда, а вечером приходила с работы и забирала домой. Тогда она уже работала на оборонительных работах – лесозаготовки, рытье траншей. Возвращалась и забирала. А потом перестала меня брать, потому что ночевала уже на работе, домой не приходила.

Когда мне исполнилось 8 лет  (школу тогда начинали с восьми), меня «автоматом» перевели в детский дом N41, что на улице Литераторов, на Карповке. В этом детдоме я был до 44-го года, оттуда меня уже тетушка забрала, а мама умерла.

Папу в армию не взяли сначала. Сказали, — ты старый, да и плохо видишь. Он 1904-го года рождения, а брали всех 1916-18 годов. И вот, в 1942-ом пришли к нам двое — милиционер и представитель военкомата, забирать в армию. А он уже лежал без движения. Они махнули рукой, и ушли. В марте 42-го умер. Была блокада, 42-ой самый страшный был год. В 1944-ом, 23 января умерла мама в больнице, в 1-м медицинском, а 27-го сняли блокаду, не дожила она совсем немного. Мама умерла от гипертонии, а отец – от дистрофии.

Тетушка приходила в детский дом, спрашивала – Как дела? Навещала раз в месяц. – Что она могла? – Такая же голодная была. Приходила, спрашивает меня: «А что же это воспитательница говорит, что ты всех колотишь?» – Я драчун был жуткий. Был маленький, но сильный.

В детдоме был рэкет. Тогда не было этого слова, а рэкет был. А что такое рэкет? Были там 8-е и 9-е классы, 10-ых не было. И эти старшие ребята заступались за малышей, т.е. за нас. Мне было 8, а другим – 7, 6 лет. Но не просто так заступались. – Сегодня ты отдашь мне кусочек хлеба (давали 125 грамм), завтра – компот, послезавтра – второе и т.д., каждый день был расписан. А я сам жрать хотел, голодный был.

Подраться любил. Как это было. – Идешь по коридору, плечом задел чуть-чуть, — и пойдем,  «стыкнемся». Я никогда не отказывался – Пойдем! Мне морду били, и я бил. Воспитательница и говорит – он всех колотит здесь. – «Он колотит!» – вон, какой сегодня поцарапанный, побитый, — тут синяк, там шишка, что это только на меня показывают! – Она говорит – не знаю, не знаю. – А получилось так, что собрались несколько человек сразу, и все вместе меня били. Я их потом по одному вылавливал, и тоже колотил. Один на один – это было проще. Вот такие дела были у нас в детском доме.

Ну, а потом, когда меня тетка  взяла, мы жили на Петра Лаврова (Фурштатская сейчас). И пошел я в 203-ю школу, она была с одной стороны «Спартака», а с другой стороны кинотеатра – женская, 189-я и еще одна, 239-я.

В первый класс я пошел еще в детском доме. Был отличником, хоть и не любил учиться никогда, потому что там дисциплина, а я не очень-то ее любил. Хотя наш класс…

Анна Исааковна

Посмотрите, — это фотография моей мамы. Когда Ира (жена Лени) увидела эту фотографию, — «Это актриса» — говорит.

Нет, она была крестьянка, и была она очень красивая. Когда мама приехала в Ленинград, устроилась работать. Кажется, это был театрально-постановочный комбинат. Там же работала моя тетка – родная сестра отца. Она говорит: «Хочешь, познакомлю с хорошим человеком?» — Познакомь.  Сестра  познакомила ее с моим будущим папой, и таким образом родился я.

В блокаду, когда мама еще бывала дома, мы выходили с ней на улицу и шли как по коридору – кругом снежные сугробы. Снег сгребали, в сторону откидывали. А дорожки чистили. И не дай Бог, если возле дома не прочищена дорожка, — дворников лишали хлебных надбавок. – Так это называлось. Видимо, какие-то премиальные были. Все было убрано и посыпано. Это во время войны, в 41-м и 42-м году! Несмотря ни на что, городские службы работали, и участковые за этим делом следили.

…Вот фото моей мамы, а это – папа. Мама была очень красивая. -  А это я. Дальше – жена моя, Юлия Фридриховна, дальше – моя тетка, которая меня воспитала. Тяжело ей было, очень трудно. Ну, парень рос, а на мне же горело все!

Когда я учился в шестом классе, у одного нашего одноклассника появился велосипед. Он выходил на улицу, катался, а мы – дай прокатиться, дай прокатиться, — ну как обычно. Я так хотел велосипед! Прошу тетку – купи! Она: — Вот закончишь 6-ой класс хорошо, тогда куплю. А я в шестом два года сидел, — двоечником был. Ну, она и не купила. Нашел я на помойке раму – ржавая была. Я всю ее отскоблил своими руками. А там ни каретки не было, ничего – только голая рама. Отскоблил, купил эмаль черную, выкрасил. Пошел на барахолку. Она была на Обводном, — там, где сейчас автобусный вокзал. На барахолке познакомился с мужиком одним, который мне много помог. Накупил всяких деталей, каретку, педали – все, что нужно. Надо было «заспичить» колесо – купил спицы, сделал. Тот мужик научил меня выверять «восьмерки» — я все выверил, получилось отлично! И когда собрал велосипед, решил прокатиться из дома по кругу, — один раз попробовать, что получилось. Педалей и седла еще не было. Вместо седла подушку подложил, а вместо педалей только оси торчали.  Проехал немного, и вдруг – хоп! – меня за шиворот дружинник хватает. – Без номера ехал, а номер одиннадцать рублей стоил. И, гад такой, сел и ехал сам до 7-го отделения милиции, а я шел рядом, и думал: «Ну, ты, гаденыш!». Это был 1949 год.

Стасик Пугачев я. 18.02.1953

Потом, когда уже полностью собрал велосипед, раза три в неделю ездил на нем в Зеленогорск и обратно. – Ну, какие тут к черту занятия! Ездил с приятелем из нашего класса, Стасиком Пугачевым. Зеленогорск стоит на 54-ом километре (он и сейчас там стоит), плюс город, — это 60 км – туда, и столько же обратно — 120 км. Хорошая закалка получилось для моего организма, потом это пригодилось.

В школе был у нас учитель математики по фамилии Лафер, учитель «от Бога». Он не только научил нас математике, он научил нас думать, и это самое главное. Мне он говорил, что если бы у меня выходила тройка, то все равно он вывел бы мне четверку.

Но однажды я его выгнал из класса. Было так. Парты стояли в три колонки. У Лафера правило, — приходит в класс и просит нас раскрыть тетради на том месте, где написано домашнее задание.  Потом медленно проходит по колонкам, и смотрит сверху вниз (он был высокий и пузатый). — Ага, домашнее задание не выполнено! – Двойка! Причем, он с акцентом говорил: «Едыныца, два! Молодой человэк (мы иногда передразнивали), надо не с Маринкой гулять, надо урокы делать!». И все время так подзуживал того, кто не сделал задание.

В тот день я задание не сделал. После короткой перебранки по этому поводу он говорит: «Выйдите вон!». – Как это «Выйдите вон»! – Такую грубость я не признавал. «Сами выходите!» – я ему. И вот, началась у нас перепалка. Потом он почесал затылок и вышел из класса. Я с диким воем:  «Сейчас пойду, морду набью!» – на весь класс. Все притихли, когда мы ругались. Один только Марк Гальперин вскочил, испугался, что я действительно там драку устрою. Он вышел, а я за ним, из класса. В коридоре Лафера не было.  Потом я вернулся, и вскоре он тоже вернулся. Все было тихо, продолжил урок.

В школе было принято так – если ты какой-то предмет не знаешь, или задание не сделал, остаешься после уроков, — на следующий день, или через день, — ну, когда преподаватель сможет, и отвечаешь ему этот раздел, этот урок. Когда учитель вернулся в класс, говорит:
- Так, Гилливер, завтра останетесь после уроков.
- Ну, завтра, так завтра, — какая разница, пусть будет завтра.

Математики тогда было три – алгебра, геометрия и тригонометрия. Я не сделал только алгебру, но он меня гонял по всем этим трем математикам, гонял весь вечер. И говорит: «Пятерка». (Сказал с акцентом: «Пятьерка» — Лафер был еврей, технарь, всю войну в авиации прошел).

Когда на следующий день он пришел в класс, я напомнил: «Владимир Иосифович, Вы мне пятьерку поставили». – Взял он журнал, и очень неохотно вывел в нем «5». У меня это была первая и единственная пятерка от него. Дело в том, что у него была принцип (и это мне не нравилось очень) – если ты двоечник, больше тройки не поставит никогда. Если ты отличник, то он тебя вытянет, хоть за шкирку, но на четверку. После того случая, он никогда не проверял у меня домашнее задание, — мимо проходил, не останавливаясь около меня. Но больше тройки мне уже не ставил никогда, как бы я ни отвечал – проучил меня немножко.
_______

- Вы на лыжах катались?  — Я очень много катался, в субботу и воскресение были лыжи и коньки.

В Кавголово было трамплинов 20 учебных.  Небольшие трамплинчики там, летишь метров 20-30. Ну, и был большой, конечно, туда не пускали. Стоял сторож, вахтер, и пройти наверх, даже просто посмотреть, было нельзя. Так вот, все трамплины Кавголово были мои, кроме большого. Фотография есть, где я по воздуху лечу, буквально. Я не боялся ничего.

Была там гора (и сейчас, наверно есть), Бараний Лоб называлась. Она крутая и очень скользкая, была так раскатана, что оледенела. Стою и думаю – сейчас скачусь…

Ю.Ф.: Не в этом дело. Снизу не видно, какая она. Я, кстати, только когда наверх поднялась, увидела, насколько она крутая, страшно крутая. Забралась, а ноги трясутся, страшно.
Д.Г.: Я всегда приучал себя к тому, что думать надо там, внизу. Сначала думать, а потом делать, приучал себя к этому всю жизнь. Забрался на этот Лоб, и как-то спустился – кубарем, конечно, — где ноги, где голова, где руки… Кстати, ни разу не сломался. И так я осваивал эти горки – спускаюсь, кувыркаюсь, и снова наверх, и пока не спущусь хорошо, нормально, не уходил.
Ю.Ф.: А я с этого Лба  с первого раза спустилась.
О.А.: Я помню это название – Лоб, там каждая горка имела название.
Ю.Ф.: Семейка, Серенада – помните?
О.А: Семейку помню.
Ю.Ф.: Я ехала и орала на всю округу…
_______

Мне нравилось слесарное дело, и любил я работать на токарном станке, что  был у нас в школе. Хотел на нем выточить шахматы, но из всех фигур мне удалось сделать одну только пешку, для остального материал нужен был (кроме всего прочего).

Шахматы я любил и играл неплохо. А один приятель мой из нашего класса несколько книжек написал на эту тему. Одна из них – «Столбовые шашки». Был он кандидат в мастера спорта по шахматам.

Когда закончил школу, меня никуда не брали на работу. Я поздно закончил, в 18 лет. Это была 203-я школа им. Грибоедова. Школа мужская, а напротив – женская, сейчас она 239-я. И я болтался, болтался, подхожу к школе. Выходит учитель географии из школы, спрашивает – чем занимаешься?
- Да вот, Роман Абрамович, никуда не берут. Куда ни приду по объявлению, говорят: «Вас скоро в армию должны забрать. Оформим, а Вы сразу и уйдете». И никуда меня после десятилетки не брали. Помог мне тогда Николай Николаевич Сидоров (он в ЛИИЖТе работал)…

Недавно решил я его найти. Это было в прошлом году. Пошли мы с Юлей в ЛИИЖТ, искали там. Узнали, что он зав. кафедрой  стал, доктор наук, профессор, умер…

Потом я поступил в МИСИ – Московский Инженерно-строительный институт,  на заочный факультет «Строительные дорожные машины».

Что дальше делать? – Учитель физики говорит – приходи ко мне, работать лаборантом. Я обрадовался, что меня хоть куда-то берут. Оклад был 300 рублей в тех деньгах. Там проработал года 2-3.

Приходит мне бумага: «Явится в институт». Оказалось, что в ЛИСИ есть тоже факультет заочный и тоже «Строительно-дорожные машины», — «один в один» — предметы одни и те же.  – И чего нас держать в Москве, когда мы живем в Ленинграде. И «автоматом» весь курс перевели в ЛИСИ.  И когда я с Надей познакомился, был уже на шестом курсе.

Вызывают меня  в институт. А хвостов у меня было выше головы, учиться не любил никогда. Иду и думаю, что вернусь сейчас с  сумкой, со всеми документами и с аттестатом «неполной зрелости». Но куратор листает мое дело – «Ну что же Вы так!, говорит. Учились легко и хорошо (а у меня пятерки на первом курсе были, да и потом тоже были. Особенно хорошо было с математикой, а там мало у кого пятерки были) – Вы так хорошо начали, а теперь – ну что же Вы!»

Раньше был другой подход, сейчас дали бы «под зад коленкой» — и разговор закончен. А может быть, мне повезло – наверно я не совсем уж плохой был.

Берет бумажку и пишет, что надо сдать. Хвостов у меня было штук 10, кроме экзаменов надо было сдавать зачеты, курсовые, домашние задания. Ничего у меня не было сделано, потому что работал на заводе (слесарем 3-го разряда).

Тяжелая была работа. Вы представляете, что такое швеллер 200 мм? – Из этих швеллеров делали пресс-формы, в которые отливали потолочные плиты. Привезли эту машину, швеллер свалили, а он весь немножко кривоват. Не немножко даже, а здорово кривой. А кто может рихтовать? – Да тот, кто безропотный. В цеху таковым был я, мне что дадут, то и делаю. – Стучать, так стучать, калить, так калить – мне все равно было. И вот, всю эту машину я неделю рихтовал, там тонн было 20, не меньше. Всю машину отрихтовал увалдой, а как промахнешься  ею –  удар по трубе, сильная отдача по рукам. Тяжелая была кувалда. И, в конце концов, я понял, что не надо мне здесь работать, а надо учиться все-таки…

И вот, написал он мне много экзаменов – штук 10 написал. Я, конечно, 10 не сдал, только 4 — 5. Кроме экзаменов, курсовые надо сдать, а для этого чертить надо. — Где я буду чертить? — Дома бесполезно, бессмысленно.

И ушел я с завода  в ЦКБ «Строймаш» — строительные дорожные машины, как раз, по  специальности. Пришел, в институт, приношу куратору зачетку – вот, видите, — экзамены сдал. — Ну, это молодец, так и продолжай. – Иди, гуляй, и больше хвосты не получай.

Из деканата ушел, конечно, довольный, что не выгнали из института. – Не исключили, а не выгнали! И вот, когда я уходил с завода, мне говорят, — А мы хотели тебя сделать секретарем комсомольской организации. Я сказал: — «Этого мне еще не хватает!», и ушел.

27 лет мне исполнилось, когда работал в ЦКБ «Строймаш». Это был возраст выхода из комсомольской организации. А комсомолец я активный был. Подходит ко мне секретарь парткома и говорит, — Дима, мы хотим тебя в парторганизацию принять. Там нужно было двоих работяг принять в то время, — все есть, рекомендации тебе дадим,  — давай в партию! Я говорю – я еще не созрел. Он от меня как ошпаренный отскочил и больше не подходил. Оттого, что не согласился, мне труднее было, конечно. Членам партии был «зеленый свет». Но я решил, что буду своей головой все пробивать. – И пробил!

Из ЦКБ перешел в Гидроприбор, который готовил «морское подводное  окружение». Конкретно, я занимался торпедой, сейчас можно уже говорить.  Пришла однажды к нам в ЦКБ «Строймаш» девочка из Гидроприбора (из 63-го, минерского отдела) и стала рассказывать, какие там командировки, какие зарплаты, премии  и вообще, как там все хорошо. И только единственное, что было плохо – надо таскать с собой чемодан и печать. Ей это не нравилось, а я подумал: «да Бог с ним!», — и пошел туда.

В Гидроприборе проработал 37 лет. Потом ушел на пенсию – ну сколько же можно,  больной был. После всех своих инсультов, инфарктов возвращался на работу. Потом упал на локоть – отлетел «концевой отросток», как это называется. Пришел в нашу поликлинику на Градскую, в травмпункт, – нет, говорят, это не наша работа, Вам надо операцию делать. И отправили меня в больницу Вредена, спрашивают: «На операцию согласны?»  – А что делать! Тогда я тоже – с машины, прямо на операционный стол, две операции было. После этого опять вернулся на работу.
- Ну ты и живучий! — говорят,
- А я – Не дождетесь! – И вот, живу.
________

Из-за чего я пошел в Гидроприбор?

Когда та женщина мне рассказала, что у них есть своя аспирантура, и т.д. и т.д., думаю, — а что же я, дурак что ли! Рыжий? – Не рыжий я, пойду в аспирантуру! – И пошел в Гидроприбор. Но не сразу меня туда взяли, целый год хлопотал. Наконец, взяли, подал заявление в аспирантуру… Вернее, не в аспирантуру, а на курсы по подготовке в аспирантуру, на курсы только. Во-первых, это было не по моей специальности, во вторых, учился я на заочном, а там главное – диплом, а знания – не очень-то и нужны были, а уж мне и тем более. И вот, меня на работе вдруг на комиссию отправляют, на морские испытания.

Испытания проходили в Алахадзе, это за Гаграми сразу, на юге. Я отказывался – ну куда же я там, мальчишка. А в приемной комиссии были Главные конструктора, Лауреаты Государственных премий (у нас вообще много лауреатов было), кандидаты технических наук. Помню, на планерке сижу, рядом председатель комиссии, руку положил мне на плечо, спрашивает:
- Дима, какая должность у тебя?
- Старший инженер.
Он руку отбросил, как будто его обожгло. Потому что, ну кто это мог старшего инженера послать в Приемную комиссию!

Алахадзе, 1968 г. Гилливер Д.Г – справа

Председатель приемной комиссии – это руководитель работ и всех испытаний, а в комиссии до 30 человек было. Приезжали, уезжали, отмечались. Там были гидродинамики (это я), прибористы, электрики, акустики из разных отделов, слесари были, ну и просто хорошие люди.

После испытаний меня повесили на Доску почета, два раза я там висел – на Доске почета Института и один раз – на доске почета отделения.

Человек я для начальства неудобный, ругаться не боялся. Помню, с Начальником лаборатории, Каспаряном, вдрызг разругался. Хотел он от меня избавиться, выгнать, — не  получилось. Потому что я писал и звонил прямо директору. Мне потом ребята говорят, — ну что ты сразу к директору! – Главному инженеру надо (Бородин, был такой). В конце концов, пришла телеграмма: «Комиссии Гиливера обеспечить фронт работ, и т.д., работы продолжить».

Всю работу сделали, испытания прошли, защита была, — две диссертации появились после этого, но моей не было. Когда вернулся с испытаний, мне говорят – все, аспирантура закончилась, теперь только на будущий год. И решил я – ну, да и Бог с вами! И занимался я вот чем. (Передает мне Дмитрий Григорьевич папку с авторскими свидетельствами – 33 изобретения). — Мы с приятелем этим занимались. Серьезных там не так много, но все внедрены! Это была интересная работа. И все, что я делал, мы оформляли с приятелем. А он такой умный был, у него 100 с лишним изобретений.

Идешь, бывало, подписывать бумаги к начальнику, а он: «Я там есть?» — Ну конечно! — Иначе и не подпишет.  Я тогда хотел получить звание «Заслуженный изобретатель СССР». Но это очень сложно было получить, легче – «Лауреат Госпремии». Я это знаю, поскольку занимался такими делами.
________

Всю жизнь занимался туризмом, прошел Ленинградскую, Псковскую и Новгородскую области. То были пешие походы с группой. Однажды даже работал инструктором, 300 с чем-то рублей заплатили, но больше не стал ходить в таком качестве. Ходили по лесам и болотам, случались очень трудные походы, но было интересно! Молодые были, — вот у меня фотография, я рядом с двумя девчонками.
О.А.: — Симпатичный молодой человек.
Д.Г,: — Да, был я симпатичный. И вот что скажу, — я, конечно, влюблялся, но в основном, женщины в меня влюблялись.

Надя закончила ЛЭТИ, кажется. Работала в лаборатории. Когда мы там были (на Волге), у нее недавно умерла мама, и осталась она одна, очень переживала. Она немного прихрамывала, — каталась когда-то на лыжах, упала и сломала ногу,  нога потом неправильно срослась. А когда умерла мама, все у нее пошло «наперекосяк». Старше меня была года на два, 1933-го, наверное. Сказала – мне сделал предложение начальник лаборатории (в будущем, Лёнин папа), и я дала согласие, когда вернусь, выйду замуж. Так оно и случилось.

Мама Надина умерла, похоронили ее на кладбище в конце пр. Энергетиков, в самом конце того кладбища на Охте. Пойти на кладбище – святое дело. Говорит мне Надя:
- Дима, съездим.
- Съездим.
- Никогда я никому не предлагала такого, чтобы съездить на кладбище.

Одной неудобно ей было идти, или страшно, — не знаю. И мы съездили с ней. Очень хорошо ко мне Надя относилась, и очень добрая она была.

Один раз взяла билеты на Медею, мы пошли с ней, у меня даже билеты сохранились. В очень хороших отношениях с ней были, и продолжалось это, может быть, год после той поездки.  А потом мы как-то разошлись.  Я был женат, и жена меня держала строго. Это сейчас она от меня бегает, а тогда за мной бегала. Мы всю жизнь прожили вместе, до сих пор живем.

А женщинам я нравился. Был молодой, высокий, симпатичный. – Вот он, я на фотографии. А это – Семенов Виктор Васильевич, он тоже драчун был, мы с ним дрались часто. Сидели в школе на одной парте. Он здорово рисовал, очень здорово. Я говорю:
- Витя, ты можешь меня нарисовать?
- У тебя есть краски?
- Белая и черная, другой нет
- Нормально, сгодится.
- Холст есть?
- Есть мешок.
Отрезал я от мешка кусок, пришел он ко мне на ул. Петра Лаврова и за два дня нарисовал мой портрет. Шестой класс это был. А потом он закончил школу, пошел в Художественное училище (за Таврическом садом где-то). После училища поступил в институт Репина, руководитель у него был Мыльников, академик известный. Институт Репина при Академии Художеств закончил, стал Заслуженным художником СССР.

Я искал его, будучи уже в серьезном возрасте, а когда нашел, то узнал, что он умер.
________

Руки у меня нормальные. Видите, вот эти книжные секции, — все сделал своими руками. Фанеровал, шпоном покрывал.

А вот эту книжку мой школьный товарищ, Марк Петрович Гальперин написал, человек известный. Сейчас он, к сожалению, уехал на ПМЖ в Австралию. Когда у него была здесь мама, она его держала. Мама умерла, и он говорит:  «Все, уезжаю»…

На этой фотографии – парень из нашей школы, Назаров Валя. С золотой медалью закончил, очень умный парень был, умер тоже…

Вот туристы из нашего класса…

К нам из 189-ой женской школы пришли девчонки. Говорят: — Пошли в поход! И мы согласились – Пошли! Это – Ира Тетерина, вот – Марк Гальперин. В классе было 28 человек, и все закончили Высшие учебные заведения. Кроме троих, что закончили техникум.

Сейчас говорят о том, что одаренных ребят надо в особые классы, а я говорю – это получится резервация. Я не согласен с этим. У нас была обычная школа, самая обыкновенная! Преподаватели, я вам скажу, были не просто хорошие, — мы были их дети, так они к нам относились. Могли и подзатыльник дать, когда это надо было, или по попе, проходя мимо. – Никто никогда на это не обижался. Потому что после войны многие остались одинокими, детей завести не успели, и уже поздно было, мужей не было, — погибли на фронте. И мы для них были как собственные дети.

Каждый год у нас были встречи выпускников школы, обычно, в октябре – ноябре. Помню, пришел я на вечер встречи, учительница по географии говорит:
- Дима, как было с вами хорошо!
- А что такое?
- Да сейчас девчонки пришли (в 53-ем стало совместное обучение), — одни скандалы и жалобы – то директору, то в РОНО, невозможно стало работать. До девчонок не дотронься, сказать ничего нельзя, косо не посмотри – сразу жалуются родителям и родители возмущаются: «Двойки несправедливые ставите, обижаете»…

Из 28-ми выпускников класса 10 кандидатов технических наук, один доктор, профессор, один кандидат геолого-минералогических наук, один – медицинских. За последнее время, двое стали коммерсантами. Некоторые, уже будучи старыми, защитились. Один из них, Саша Ефимов – доцент, преподает в академии. Последний раз мы встречались в 2004 году. В кабак тогда не пошли, — дорого.

Приходит ко мне Саша Ефимов.  — Ну что же это вы! – чуть не плачет, — два беспомощных человека, надо вас отправить в санаторий. И вот что сделали ребята. Они понимают, что путевку нам никто не даст, надо за свой счет покупать. И собрали они полмиллиона рублей – 502,5 тысяч. – Вот такой у нас класс!

В основном, это я их всех собирал. Первые годы собирались в кабаках, в кафе. Потом у кого-нибудь на квартире. Сейчас у меня есть все, мне не хватает только общения. И потому звоню, говорю:
- Ты, наверное, проклинаешь меня…
- Да что ты!
________

Есть у меня приятель такой, Анатолий Мартынов, биоэнергетик. Помогает он многим людям, книжки пишет (у меня их 8), выступает. Если вам нужно, могу дать координаты.

Вообще-то, он по адресам не ходит, у него есть свой пункт приема. А у меня бывает, мы с ним когда-то вместе в командировке были.
_________

С Надей у нас были очень хорошие отношения, теплые. Мы много ходили с ней по городу. Вечером идем по набережной, впереди стоит толпа ребят. Мы идем по тротуару, Надя меня берет меня за руку и оттаскивает в сторону, чтобы я на дорогу шел, потому что боялась, что могу затеять драку. А я, — ее за руку, и обратно. Толпа расступилась.

Перед Надей я очень виноват, — тем, что не общался. И когда, наконец, собрался ее увидеть, узнал, что ее нет. Надю мне очень жалко, такой хороший человек был!

В последнее время так у меня получается часто. Сидорова не стало, Семенова Виктора не стало. И чего мы с ним дрались, не знаю. Сидели на одной парте, а как перемена, идем драться на черную лестницу.

Впрочем, я понимаю, почему. Я в детском доме жил. А там были все время драки. И в самом детдоме, и за его пределами. Не знаю, почему, но детдомовцы и ремеслуха друг друга очень не любили, и все время дрались. Недалеко было ремесленное училище. Во время драк мы, малые, «снаряды» приносили, – камни, палки, а мальчишки, что постарше, дрались.

В детском доме надо было выжить, характер мой там закалился. Упрямый я был, очень упрямый и никогда никого не боялся. И когда работал руководителем группы, начальником отдела, — никого не боялся. И меня никогда не обижали. Чтобы давить, ругаться или оскорблять – не было такого.
_________

После окончания института я иногда приходил туда, ностальгия была. Приходил просто так, посмотреть, пропуск тогда не нужен был. Начальник учебной части факультета, Магдалина Александровна, была приятная женщина.
- Что ты, Дима, такой грустный?
- Да вот, Магдалина Александровна, кооперативную квартиру получил, а денег нет.
- Хочешь заработать?
- Хочу! – (нахальный был).
- Давай, преподавателем тебя оформим.
- А что преподавать?
- Начертательную геометрию.
Предмет я знал хорошо, но говорю:
- Нет, преподавать не смогу.
- Ну, не преподавать, практические занятия вести.
И она меня устроила туда. К заведующему кафедрой свела, ему я понравился, вроде бы. – Ну, давайте, оформляйте его.

Полгода вел практические занятия. А вели эти занятия тетки – то ли любовницы преподавателей были, то ли их жены – они никогда не работали,  ничего не знали по этому предмету, да и вообще, дуры были. Они зачеты ставили и уходили, чтобы поскорее «отбояриться» от этого дела. А мне сказали: «Вы только в зачетки ничего не пишите, мы это сами будем делать». Пришла Магдалина Александровна в аудиторию к нам, мне говорит:
- Вы будете старостой группы.
- Не, не буду.
- Да вы не бойтесь. Вы думаете, за дисциплиной надо будет следить? – Нет, не надо. Будете составлять списки допущенных к экзаменам.
- Ну, это ладно.

На экзамен допускались только те студенты, у которых не было хвостов. А хвосты были у всех. И я в этот список записывал всех. Приношу ей этот список. Она:
- Дима, меня уволят! – У этого хвост, у этого, а у этого 3 хвоста! Меня уволят, я не имею право.
А без ее печати список недействителен. Потом говорит:
- Ладно, беру все на себя.

Благодаря этому, многие закончили институт. А если нет допуска к экзамену, еще один хвост будет, и так до бесконечности.
- Ну ладно, — махнет рукой…

Двоим я поставил зачет в зачетку. – Я их знал, да и соображали они неплохо. А некоторым говорил:
- Ну нельзя же все на халяву, давай хоть немного поговорим, чтобы ты знал, что такое начертательная геометрия.

Когда они уже закончили институт, двое, которым поставил в зачетку, мне сказали, что студенты между собой говорили:
- К этому не ходи, -  Зверь!
Через полгода ушел, не смог работать с этими тетками.
________

На пенсию ушел не просто так. Чертить уже не мог, а конструктор я был хороший, занимался проверкой технической документации, составлением технических требований. Было так, что на одно и то же изделие 10 человек пишут бумаги, и все по-разному. Мне дали задание, я написал. А начальница отдела, Лена, сказала:

- Я дала это подготовить Леве, пусть будет «новое видение».

Кончилось тем, что этот Лева стал начальником сектора, иногда замещал ее и в отделе. Не нравилось мне все это, по моему мнению, он – «пустое место». Бумагу мою похерили, все пропало. Я разозлился, и ушел.

Это был 2002-й год…

Далее >>