Нам разный путь судьбой назначен строгой…
А.С.Пушкин

1.1. Выбор профессии

В 1954 году, когда после окончания ленинградской 203-ей школы имени А.С. Грибоедова  пришло время сделать выбор, чем заниматься дальше,  я не знал, куда мне податься. К чему меня влекло?  Я очень любил читать книги. Но такой профессии – читать книги, если не считать работу цензора, не существовало. Нравилась физкультура, — пять лет занимался в районной спортивной школе гимнастикой, но способностей  не проявил. С удовольствием рисовал, школьная учительница рисования даже направляла меня в художественное училище на Таврической улице. Но я посчитал, что рисую средне, и не пошел. Еще я любил рассматривать географические карты. Большая комната, в которой мы жили с мамой и старшим братом Дмитрием, была увешана географическими картами. А я уже в третьем классе  помнил  столицы всех государств мира, и мечтал побывать в них.
В младших классах школы я дружил с  Вовой Черновым, чей отец  работал в геологической экспедиции на Кольском полуострове.  Я приходил в их квартиру на Кирочной рядом с Домом офицеров, разглядывал красивые минералы, медвежью шкуру, оленьи рога, изделия из моржовой кости. Там я слышал рассказы о Кольском полуострове и заболел этим краем. Я разглядывал карту полуострова, читал рассказы А.Е. Ферсмана. Тогда я не сомневался, что когда стану взрослым, то обязательно уеду работать геологом на Кольский полуостров, хотя в одной из книг вычитал  поговорку: «От Колы до ада – два шага». Потом я забыл о своей мечте, а она неожиданно стала явью.

В старших классах потянулся ко всему морскому, как и многие мои сверстники-ленинградцы. Зачитывался  морскими повестями и рассказами К.М. Станюковича. Носил тельняшку, ремень с якорем на пряжке. Зимой вместе со своим одноклассником Славой Прохоровым ездил в яхтклуб на Петровской косе, и там, сидя в неудобной позе, соскабливал с внутренней поверхности обшивки яхт старую краску, чтобы потом нанести новую. Летом суровый Слава, невозмутимый Боря Наулайнен и другие  мои школьные товарищи выходили на сверкающих белизной яхтах в море, а я плавал в самодельной фанерной плоскодонке, залитой гудроном, по  живописной речке Оредеж. Там, в пос. Вырица,  на обрывистом, сложенном красными песчаниками берегу реки,  располагался наш пионерский лагерь.

Я часто подумывал о поступлении в  Высшее мореходное училище. После окончания училища его выпускники ходили в загранплавания, а поскольку большинству советских людей путь за рубеж был закрыт, очень многие ребята стремились поступить в мореходное училище, и этим создавали огромный конкурс. Поэтому поступать туда без  протекции, или, как говорили, без блата,  не имело смысла.  Один из знакомых предлагал устроить меня в Военно-морское училище, но предупредил, что после окончания училища я буду служить  на подводной лодке. Мне этого не хотелось. Я любил простор, которого подводники лишены. Да и опасался военных строгостей. И вообще с дисциплиной я был не в ладах.

В то время в одной квартире со мной жил  двоюродный брат Виктор Гессен. Он учился на  втором курсе нефтяного факультета Ленинградского горного института, и посоветовал мне поступать туда же. Аргументы pro были: учиться в институте интересно, летом на полевой практике студенты весело проводят время у костра с гитарой и бутылкой вина, получают самую большую в городе стипендию, да еще с тройками, в то время как в других вузах троечникам стипендию не дают. Он даже исполнил фрагмент студенческой песни: «От сессии до сессии живут студенты весело, а сессия всего два раза в год…». После окончания Горного института жизнь еще интереснее. Постоянные выезды в поле с необыкновенными приключениями, дикие места, где геологу выдают карабин, охота, рыбалка. Геолог работает самостоятельно, за ним никто не надзирает. Он свободен!  К тому же геологи неплохо зарабатывают. Аргументы весьма убедительные. Пожалуй, жизнь геолога  привлекательнее, чем  морские походы.

Одновременно подруга моей мамы предлагала помощь в поступлении  во ВТУЗ при металлическом заводе им. Сталина. Это было знаменитое на всю страну предприятие, производившее турбины для гидроэлектростанций – великих строек коммунизма. Однако я не мог себе представить, как  после окончания ВТУЗа, если я пойду туда учиться,  мне придется каждый день ходить на одно и тоже предприятие, начинать работу по гудку и оканчивать так же, при этом постоянно находиться под чьим-то наблюдением, потом возвращаться домой, в свою коммунальную, густо населенную квартиру. И так каждый день, из года в год. С тоски можно помереть. И хотя эта работа крайне необходима  для построения  коммунизма в нашей стране, мне это занятие не подходит, решил я, и  поехал  в Горный институт на день открытых дверей.

Таким образом, я выбрал не профессию, а образ жизни, которая  у геологов  представлялась мне полной романтики и  приключений. А если говорить точнее, то я выбрал свободу, которой мне очень не доставало. При этом я понимал, что впереди  немало трудностей и невзгод, но они меня не смущали.

Позже я узнал, что геология всегда давала приют изгоям советского общества. Так,  Нобелевский лауреат поэт Иосиф Бродский, проработавший несколько лет в геологических экспедициях, писал: «Геология была как та курица – брала под свое крыло кого хочешь, кто туда заберется. Геология стала  кормящей матерью для столь многих!». Работа в геологических экспедициях не прошла бесследно для творчества поэта. В «Столетней войне», написанной во второй  половине 1963 года, когда в его памяти еще свежи были воспоминания о работе в полевых  экспедициях, часто встречаются  геологические термины. Например, оз, аллювий, девон, карбон, докембрий и др. Всего в «Столетней войне»  я насчитал  около двадцати геологических терминов…

1.2. Поступление в Горный институт

Я знал, где расположен Горный институт. Когда я еще учился в школе в шестом классе, мой отец — Всеволод Николаевич Архангельский, доцент кафедры русской литературы Ленинградского педагогического института им. А.И. Герцена, живший с другой семьей, принес  путевку в пионерский лагерь Горного института. Этот лагерь  располагался  на берегу озера Кавголовское. Места очень красивые, недаром они носили название «Русская Швейцария». К сожалению, путевку дали только на одну смену, поскольку отец, хотя и работал в Высшей школе, отношения к Горному институту не имел. В лагере я познакомился с ребятами – детьми сотрудников Горного института. Позже, когда я поступил в Горный институт, многие знакомые по лагерю  фамилии воплотились в знаменитых людей. Например, со мной в лагере находился Слава Бокий – прекрасный спортсмен, и просто хороший парень. В горняцком мире, как я узнал позже,  фамилия Бокий пользуется большим уважением. Так вот, перед тем как ехать в лагерь, мама привезла меня в Горный институт на медосмотр. Тогда я впервые увидел здание Горного института. А теперь увидел снова.

Классическое здание Горного института, построенное в 1806-1811 г.г. по проекту архитектора А.Н. Воронихина, обращено своим фасадом на Неву. У причальных стенок покачивались суда. На стапелях соседнего Балтийского завода были видны корпуса  огромных кораблей, а на Адмиралтейских верфях с другой стороны Невы строились подводные лодки.

Перед главным входом в институт по сторонам широкой пологой лестницы рядом с колоннадой установлены скульптурные группы. Слева — «Похищение Прозерпины Плутоном» скульптора В.И. Демут-Малиновского. В ней выражена мысль о том, что  владелец сокровищ подземного царства будет обладать и плодами земного изобилия. Справа —  «Борьба Геракла с Антеем» скульптора С.С. Пименова. Эта скульптура напоминает о мудрости древних: силу можно почерпнуть только в соприкосновении с землей. Выполнены скульптуры в 1809-1811 гг.  из знаменитого Пудостьского камня (известкового туфа) артелью мастера С.К. Суханова. Из  Пудостьского камня изготовлены колоннада и лестница. Камень добывали в окрестностях деревни Пудость, неподалеку от Гатчины.

Горняцкий поэт Владимир Британишский в своих воспоминаниях так писал о скульптурных группах: «Перед входом в Горный институт стояли две скульптурные группы: Геракл, борющийся с Антеем, и Плутон, похищающий Прозерпину. Из борющихся мы сочувствовали Антею: Антей верен земле, земля дает ему силу, так и мы каждую весну выезжаем на практику, припадаем к земле. Смысл другой скульптуры тоже легко толковался. Плутон, бог геологии, похищает Прозерпину, музу геологии и поэзии, как похитили ее мы, поэты-горняки».

Другой горняцкий поэт — Олег Тарутин, с которым я жил в одном доме №35 по Баскову переулку (а в доме №12 в это время подрастал будущий президент России Володя Путин),  по-своему увидел скульптурные группы перед фасадом Горного института:

И подставив солнцу спину, по-весеннему влюблен,
Похищает Прозерпину жизнерадостный Плутон.
И  Геракл, согнувши шею, весь облезлый, но не злой,
Поднял на руки Антея и качает головой.
Даже в камне сердце бьется, оживленное весной,
Так чего же остается ждать от публики живой…

Недалеко от главного входа располагалась кафедра гидрогеологии и инженерной геологии. Туда я сразу и попал. Лысый мужчина невысокого роста  увлеченно рассказывал о подземных водах. При этом он очень по-доброму улыбался, чем сразу расположил к себе. Как я позже узнал, с нами беседовал знаменитый гидрогеолог, заведующий кафедрой Нестор Иванович Толстихин. Слушая Нестора Ивановича, я подумал, не пойти ли мне на эту специальность, но в одном из кабинетов  кафедры меня напугало обилие пробирок, которые ассоциировались у меня с детской поликлиникой на ул. Пестеля, а, следовательно, с прививками, сдачей анализов и т.п.  Поколебавшись, я все-таки подал заявление на нефтяной факультет, специальность «нефтяная геология». Сокращенно НГ. Там еще имелась специальность «нефтяное бурение (НБ)».

Первый экзамен по математике я сдал на тройку. Мама меня отругала, сказала, что я совершенно не готовлюсь, только шляюсь по улицам,  и  получил по заслугам. Хотя на самом деле для меня был приглашен репетитор по математике, и по этому предмету я готовился старательно. К тому же в нашей школе преподавал математику замечательный учитель Владимир Иосифович Лафер. Но оказалось, что всего этого недостаточно, чтобы хорошо сдать вступительный экзамен. Настроение мое упало, и я решил больше не напрягаться. Будь что будет!

Следующий экзамен – химия. По этому предмету я был подготовлен еще слабее, чем по математике, хотя в школе  получал одни пятерки. Учитель химии поручал мне мыть химическую посуду и готовить химические препараты к урокам. Я у него постоянно выспрашивал, что будет, если соединить один препарат с другим, и, таким образом, узнал, как получить взрыв. За усердие в мытье посуды и любознательность учитель ставил мне отличные оценки, не спрашивая на уроках. А я, кроме секрета изготовления взрывчатого вещества, выведал, как химическим путем без следа свести нежелательную запись в школьном дневнике. Больше я ничего толком не знал. Экзамен по химии, но в другой группе, уже сдавала моя соседка по лестничной площадке Мирра Соколинская. Она перечислила мне вопросы, которые ей попались в экзаменационном билете. По  этим  вопросам я  и подготовился, другой материал  учить  не стал. На экзамене я вытащил билет №13 и посчитал, что все кончено. Однако в этом билете оказались именно те вопросы, по которым я только и готовился, в частности, получение сероводорода. Я без запинки  ответил на них, а на дополнительный вопрос, естественно, ответить не смог. В результате  получил четверку.

Затем — физика, которую я не любил, вернее у меня не сложились отношения с  учительницей физики, и  нерасположение к учительнице перешло на предмет.  Принимал экзамен Б.М. Звягин — преподаватель маленького роста по прозвищу Молекула. Рассказывали, что он заваливает всех рослых абитуриентов. Поскольку я был не намного выше Звягина, он мне поставил четверку. Потом я понял, почему он не любит высоких абитуриентов. Я видел, как один длинный парень держал билет, а сверху  лежала шпаргалка, с которой он быстро что-то переписывал на доску. К нему подошел Звягин, вытянул голову, но не смог увидеть шпаргалку. Она находилась на недоступной для него высоте. Чтобы увидеть, ему пришлось подпрыгнуть…

Дальше следовал экзамен по английскому языку, к которому я готовился летом  с нашей когда-то соседкой по квартире, известной переводчицей, автором книги «Прогулки с английским» Марией Адольфовной Колпакчи. Английский я сдал на «отлично».

Оставались письменный и устный экзамены по литературе. За этот предмет я не беспокоился. Еще, сдавая выпускные экзамены в школе, мы предполагали, что темой сочинения обязательно станет образ Ленина  в произведениях советских писателей. Совсем недавно умер Сталин, и теперь его полностью вытеснил Ленин. Тогда я готовился  к сочинению на тему «Образ Ленина в творчестве В.В. Маяковского». В качестве главного пособия имел опубликованную в журнале «Новый мир» статью моего отца, которая посвящалась творчеству В.В. Маяковского. За школьное сочинение по угаданной теме я получил пятерку. В Горном институте  писал сочинение на ту же тему,  использовал те же шпаргалки и  тоже получил пятерку. Устный экзамен по литературе я считал для себя самым легким. Так и оказалось. В итоге я набрал 26 баллов и меня зачислили в институт. Если бы набрал на один балл меньше, остался бы за бортом.  Тогда  у меня впервые возникло ощущение, будто  в трудную минуту жизни ко мне кто-то приходит на помощь…

1.3. Провал первой экзаменационной сессии

Первого сентября начинались занятия. Но вместо учебы нас направили на овощную базу рядом с  железнодорожной станцией Кушелевка. В сумрачном помещении мы перебирали картошку и другие овощи. Здесь же работали заключенные женщины из ближайшей тюрьмы. Почти у всех были ярко накрашены губы,  многие курили папиросы. Их охраняла  коренастая тетя в военной форме с винтовкой в руках.

Мне и моим товарищам Володе Соскину, с которым я прежде учился в одной школе, и Боре Садофьеву надоело перебирать овощи, и мы начали перебрасываться гнилыми  картофелинами и  кидать их в студенток. Кто-то пожаловался на нас в деканат. Вскоре нашу троицу отозвали в институт, вручили ломики и лопаты, и  велели в институтском  дворе копать глубокую траншею. Эта работа была потяжелее, чем переборка овощей. Но нам за неё хорошо заплатили, в то время как работающим на овощной базе платили гроши. Так что мы остались довольны. (Когда  через 20 лет я пришел в Горный институт, то увидел во дворе молодых людей, отрывавших траншею точно в том же месте, где когда-то копали мы.)

Потом наступили занятия. Я практически не занимался. Поскольку я выбирал не профессию, а образ жизни, то тяги к учебе, естественно, не имел. Контроля со стороны не было, никто не спрашивал, как в школе, и я совершенно забросил учебу. Правда, однажды я попытался выполнить полученное от преподавателя марксизма-ленинизма задание – законспектировать «Капитал» Карла Маркса. Я пошел в читальный зал институтской библиотеки и попросил «Капитал».  Мне дали толстенную книгу,  и я с ней уселся  за стол. Прочитав, ничего не понимая, несколько страниц, я пришел к выводу, что задача законспектировать эту книгу – для меня непосильная. Посидев для приличия минут двадцать, я сдал книгу библиотекарше. Через месяц я взял готовый конспект у Эдика Будько и, не вдумываясь в смысл написанного, переписал его, меняя местами слова, и, пропуская некоторые предложения, чтобы мое произведение  не было похоже на конспект Будько.

В  деканат поступали жалобы на меня, Володю Соскина и Борю Садофьева, за то, что мы на лекциях громко болтаем, мешаем другим студентам слушать преподавателя, занимаемся посторонними делами, и даже нецензурно выражаемся.  На эту тему  кто-то из сокурсников (скорее всего, сокурсниц) написал обличительную заметку в стенную газету «Нефтяник».  Мы нередко пропускали лекции,  и если бы не наш строгий староста Саша Сафронов, вообще не ходили бы на занятия. Саша отмечал каждый наш прогул, несмотря на уговоры. Он имел очень внушительный вид — высокого роста, широкоплечий, с крупной головой, насупленным взглядом из-под сросшихся бровей.  Наверное, его назначили старостой из-за грозной внешности. Однако в душе это был чуткий и добрый человек.  Поэтому мы  не обижались на него, когда он отмечал наше отсутствие. Но хотя мы и пропускали лекции,  в институт приходили всегда. Интереснее места тогда для нас не существовало. Собирались вместе с другими прогульщиками-первокурсниками  на лестничной площадке второго этажа рядом с тележкой  газированной воды. Очень вкусную воду разливал по стаканам худощавый мужчина с выразительным лицом по прозвищу Бойль-Мариотт. Его вода была вкусной потому, что в отличие от других ленинградских продавцов, он не разбавлял сироп водопроводной водой. Совсем неимущим студентам он наливал газированную воду без сиропа. Поскольку Бойль-Мариотт слышал все разговоры, которые вели рядом с ним студенты, он был в курсе институтской жизни  и нередко вставлял свои реплики в разговоры студентов, поправляя, если кто-нибудь неточно излагал события.  Иногда подходили студенты старших курсов и, выпив стакан газировки, сообщали нам некоторые студенческие заповеди, например:

уходя с лекции, в целях конспирации не прощайся с преподавателем;
зачетная книжка – лицо студента, не издевайся же над своим лицом;
соблюдай «сухой» закон – не плавай на  экзамене;
у нас забудь пословицу  «Тише едешь – дальше будешь».
не убеждай преподавателя, что не имеешь шпаргалки, ибо он посчитает тебя неподготовленным к экзамену;
если ты получил тройку, то считай, что тебе обеспечен прожиточный минимум.

В дальнейшем, когда троечник выходил с экзамена, и товарищи спрашивали, какая у него оценка, он гордо объявлял: «Прожиточный минимум!».

В  Горном институте студенты носили красивую форму с золотыми погонами, на которых выделялись буквы «ЛГИ». Мы, смеясь, говорили, что  студентам Горного института дают приказ врать. А вот студенты-геологи Университета, у которых на погонах сияют буквы «ЛГУ», и так врут, без указания свыше. Однако в год нашего поступления в институт форму отменили. Тем не менее, многие первокурсники форму все-таки шили. Некоторые ограничивались горняцкой фуражкой.

Вечерами и в выходные дни  в компании c Володей Соскиным и Борей Садофьевым,  я ездил к интерклубу моряков, который размещался в старинном двухэтажном особняке на наб. канала Грибоедова, д.166. Там иностранные моряки по очень низкой для нас цене продавали модные заграничные вещи. Например, галстуки с экзотическими рисунками: пальмами, обезьянами, обнаженными женщинами. Продавались также рубашки, обувь, брюки, носки, куртки. Большим спросом пользовались жевательная резинка, американские сигареты, зажигалки (ничего этого в магазинах  тогда не было). Покупали у моряков и модные в то время женские нейлоновые чулки с черной пяткой, яркие женские платки  и другие товары. Обращаясь по-английски к морякам, мы предлагали им заняться бизнесом. Они живо откликались. На вырученные деньги моряки покупали водку, и бывало,  выпивали ее на улице из горлышка. Иногда, заглянув в магазин, и увидев там толкучку и большие очереди, моряки пугались, поскольку они не привыкли к очередям, и просили купить бутылку кого-нибудь из нас.  Пару раз и я покупал, и получал в награду пачку американских сигарет. Среди моряков преобладали жители скандинавских стран, где существовали ограничения на продажу  алкоголя, поэтому они буквально набрасывались на дешевую русскую водку. А мы купленные вещи носили сами или же продавали знакомым, чем пополняли свой студенческий бюджет. Самую крупную сделку мы совершили со шведским моряком. Он предложил нам строгий темно-синий костюм из английской шерсти совсем дешево. Мы, конечно, обрадовались низкой цене, но не понимали, как он нам его продаст. Ведь костюм был на нем. Все оказалось просто. Он завел нас в ближайший подъезд и снял с себя пиджак. Под ним оказалась куртка.  Потом снял брюки, под которыми были надеты другие брюки. Я попросил старшего брата Дмитрия сдать костюм в скупочный пункт, в котором, в отличие от комиссионного магазина, деньги давали сразу, правда, значительно меньше, чем в комиссионке. Брата я попросил, потому что он выглядел солиднее  меня и моих товарищей, и его не станут расспрашивать, откуда взялся костюм. Выручка оказалась, на наш взгляд, очень приличной…

Около интерклуба я часто встречал Мишу Хаскина — студента  металлургического факультета Горного института. Это был очень симпатичный парень. Его украшала густая шевелюра, а на  круглом лице сверкали исключительной белизны зубы. Миша не знал, что такое зубная боль. У него не было ни одного испорченного зуба. Среди ленинградцев это была большая редкость. По этому поводу мы все  завидовали Мише. Он успешно торговал с моряками, а позже и с другими иностранцами. Всегда был прекрасно одет и имел много денег, или как мы говорили, башлей.  Вскоре после окончания института  его поразила страшная болезнь – рак челюсти. Миша испытывал дикую боль. Он предлагал врачам пачки денег за морфий,  чтобы как-то усмирить боль. Но врачи боялись продавать  морфий, за это их сажали. И так, в жутких мучениях, Миша умер в возрасте 26 лет…

Когда торговля около интерклуба  только начиналась, милиция смотрела сквозь пальцы на контакты с иностранными моряками. Один сержант милиции, которого мы часто угощали американскими сигаретами, даже подбадривал нас: «Давай ребята, грабь иностранцев!». Этим он выражал свое классовое неприятие представителей буржуазного общества. Но вскоре торговля у интерклуба стала преследоваться: покупателей забирали в милицию и отбирали приобретенные вещи. Наши деловые отношения с иностранцами называли спекуляцией, которая в Советском Союзе каралась по закону. Я перестал ездить к интерклубу, но желание модно одеваться не пропало.  В те годы в магазинах не продавались иностранные вещи, а советская одежда шилась по довоенным моделям. Вместе с тем многим молодым людям хотелось одеваться  по современной западной моде, несмотря на то, что любителей всего иностранного тогда презрительно называли стилягами. Любимый укор обличителей стиляг звучал так: «Небось, сало русское едите!». Это они цитировали стихи известного детского поэта, автора слов Гимна Советского Союза Сергея Михалкова:

Я знаю, есть еще семейки,
Где наше хаят и бранят,
Где с умилением глядят
на заграничные наклейки,
А сало русское едят!

Расплата за пренебрежение учебой наступила быстро. Я получил две двойки на первой экзаменационной сессии и чуть не вылетел из института. Одну двойку получил по начертательной геометрии, а другую —  по химии у  Николая  Ивановича  Ягна, который, как заверяли меня старшекурсники накануне экзамена, за всю историю института, в котором он работал с довоенных времен,  не поставил ни одной двойки.

Ягн слыл тонким ценителем балета. Был хорошо знаком с великим танцовщиком Константином Сергеевым, дружил с самой воздушной Жизелью – Наталией Дудинской, не пропускал ни одной постановки балета в Мариинском (Кировском) театре. Говорили, что он всегда сидит в первом ряду…

На экзамене я переписывал со шпаргалки на доску  сложную химическую формулу. Николай Иванович находился  от меня довольно далеко, но вдруг он совершил какой-то фантастический прыжок (в балете называется Grand Saut) и оказался рядом со мной. Но я успел спрятать шпаргалку, и не был пойман на месте преступления.  Ягн покраснел и попросил меня покинуть аудиторию, поскольку я, по его словам, списывал, хотя я уверял его, что никакой шпаргалки не было.

Потом проваленные предметы я пересдал. Все-таки я кое-что знал, в отличие от персонажа горняцкого студенческого спектакля, который «химию сдавал три раза – не отличал он жидкости от газа…».  Конечно, остался без стипендии. Как тогда говорили: «данке шён – стипендии лишён». Кроме того, в то время существовала плата за обучение в институте. Раз в семестр надо было вносить деньги в кассу института. Мама получала мизерную зарплату школьного библиотекаря, и нам пришлось нелегко без моей стипендии. Правда, вскоре плату за обучение отменили. Борю Садофьева после первого семестра отчислили из института за неуспеваемость, и он устроился в Кукольный театр на ул. Некрасова рабочим сцены. Он сразу уехал с театром на гастроли по городам прибалтийских республик, и вернулся полный впечатлений. Вскоре  его призвали в армию. Он попал в летные части и на военном аэродроме водил грузовик.

Кроме Садофьева, из нашего потока исключили еще одного студента, о котором ходили слухи, что он промышляет карманными кражами. И он не опровергал эти слухи. Это был симпатичный брюнет выше среднего роста. Звали его Юрием. В воровской среде он имел прозвище цыган, с ударением на первый слог. Однажды глубокой осенью мы с Володей Соскиным встретили его в начале Невского проспекта возле кафе «Баррикада». Рядом с этим кафе располагалась круглосуточная стоматологическая помощь. Естественно, бесплатная. Как-то ночью у меня разболелся зуб. Я выходил из квартиры на лестницу, подбирал окурки и курил, чтобы как-то успокоить боль. Но зуб ныл все сильнее и сильнее. Транспорт уже не ходил, и я побежал по пустынным улицам  к «Баррикаде». В поликлинике мне положили на зуб лекарство, и боль прошла. А теперь  мы  втроем зашли в кафе «Баррикада», где к нам за столик подсели двое парней. Один из них спросил стриженного наголо Володю, где он «чалился». Юра пояснил, что Володя нигде не «чалился», т.е. не сидел, и,  указывая  на нас, добавил: «Ребята не воры». Но парни продолжали разговаривать на блатном жаргоне. Блатная речь слышалась и у соседних столиков. Юра поведал нам, что, сегодня – понедельник, для воров выходной день, и они здесь отдыхают. Я для себя сделал вывод, что по понедельникам за свои карманы можно не беспокоиться.  Мы выпили по несколько стопок водки, и наши соседи за столиком начали ссориться.  На бумажных салфетках они писали друг другу оскорбительные слова и угрозы. Юра пытался их успокоить, но не получилось,  и мы вышли на улицу. Мне было интересно узнать о политических взглядах Юры, и я завел разговор о нашей системе. Володя пренебрежительно отозвался о ней. Я подумал, что Юра поддержит его. Но, к моему удивлению, он стал расхваливать советский строй. Видно, в нашей стране воры чувствуют себя уютно. Позже я прочитал у писателя Варлама Шаламова, проведшего в сталинском ГУЛАГЕ  двадцать лет, что администрация лагерей называла воров «друзьями народа» и призывала их активно бороться с «врагами народа» — политическими заключенными, что они с удовольствием и делали, издеваясь и физически уничтожая в большинстве своем ни в чем не повинных людей…

Возникли проблемы с комсомольской организацией. Когда я поступил в институт, представитель комитета комсомола спросил, какой общественной работой я занимался в школе. Я ответил, что являлся членом редколлегии школьной стенной газеты. Тогда меня зачислили в редколлегию стенной газеты «Нефтяник». Я один раз пришел на выпуск газеты, что-то намалевал, и больше не приходил. За неуспеваемость и отлынивание от общественной работы мне объявили выговор. На заседании комитета комсомола института секретарь комитета Юрий Парийский, строго глядя на меня стальными глазами, заявил, что я не доучусь до третьего курса. (Через несколько лет, уже после  окончания института, мы дружески общались с Юрием Михайловичем Парийским в связи с организацией при кафедре техники разведки платных курсов повышения квалификации буровых мастеров, с которыми я работал в поле).

Надо сказать, что во время учебы на первом курсе комсомольская жизнь в Горном  институте  отличалась суровой непримиримостью ко всем чуждым проявлениям в студенческой среде. Часто объявлялись комсомольские собрания с повесткой дня типа: «Рассмотрение аморального поведения комсомольца такого-то». Как-то я вместе с Володей Соскиным пришел на первое для нас в институте комсомольское собрание нефтяного факультета. На собрании разбирался поступок студентки, укравшей деньги у своей подруги по общежитию. Оказалось, что это  не первая ее кража.  На допросе она призналась, что воровала  не по собственной воле, а по принуждению. Студент старшего курса, с которым она находилась в любовной  связи, заставлял ее приносить деньги. Собрание обрушилось на альфонса, и сразу поступило предложение исключить его  из комсомола, что было равносильно исключению из института. Почти все проголосовали за исключение. Против никто не голосовал. Лишь несколько старшекурсников воздержались, и, глядя на них, воздержались и мы с Соскиным.  Но тут неожиданно вскочил с места один из комсомольцев и с перекошенным от злобы лицом потребовал, чтобы мы с Володей объяснили собранию, почему  не голосуем вместе со всеми. Правда, председатель собрания успокоил его. Больше мы с Володей  на комсомольские собрания не приходили. Ни ходили мы с ним и на праздничные демонстрации. И что удивительно, нам никто по этому поводу не делал замечаний. В своей жизни я был только один раз на праздничной демонстрации – когда учился в восьмом классе, и она мне очень не понравилась. Однако накануне праздников я  с нетерпением ждал появления в фарватере Невы боевых кораблей Балтийского флота. Направляясь по набережной Невы в институт и обратно, я, как и многие ленинградцы, всегда любовался ими. И еще я любил праздничный салют…

После провала на сессии я взялся за учебу, и постепенно все стало на свои места.  Но репутация  моя была подмочена, и потребовалось время, чтобы преподаватели стали относиться ко мне с доверием.

1.4. Поэзия в Горном институте

В то время, когда мы учились на первом курсе, в Ленинграде сильно оживилась студенческая художественная самодеятельность. По Домам культуры и клубам города с триумфом шел спектакль Ленинградского электротехнического института «Весна в ЛЭТИ». Тогда многие думали, что наступила весна, но это была лишь оттепель. Потом спектакль показывали по телевидению. Другие вузы не хотели отставать. В том числе и Горный институт. В институте  объявили конкурс на лучший спектакль между семью факультетами. В создании спектаклей принимали участие члены Литературного объединения  Горного института (горняцкое ЛИТО). Оно  возглавлялось поэтом Глебом Сергеевичем Семеновым. Участники ЛИТО звали себя «Глеб-гвардии Семеновским полком». Воспитанниками ЛИТО являются известные нынче литераторы: Александр Городницкий, Владимир Британишский, Леонид Агеев, Олег Тарутин, Лев Куклин, Андрей Битов, Лидия Гладкая, Елена Кумпан, Лина Глебова. Среди бывших членов ЛИТО –  крупные ученые и организаторы производства, лауреаты Государственных премий, авторы открытий и изобретений.

Не знаю, был ли членом ЛИТО Олег Цакунов, поступивший в 1954 году на специальность ГСПС (геологическая съемка и поиски). Окончив институт, он понял, что у него иное призвание, и профессионально занялся литературой. Со временем, в смутные девяностые годы, когда детская литература сходила «на нет», он возглавил  детский журнал «Костер», который при нем достиг небывалого тиража. Тогда он сказал: «Детская литература-то жива! А значит все не зря. И мы не зря!». Но в 2000 г. Олег Александрович Цакунов трагически погиб…

С горняцким ЛИТО был тесно связан заведующий кафедрой иностранных языков Владимир Ефимович Шор, являющийся профессиональным переводчиком, членом Союза писателей СССР. На фронте он потерял руку. Позже  Александр Городницкий писал:

И вспомню я, над тишиной могил
Услышав звон весеннего трамвая,
Как Шор в аудиторию входил,
Локтем протеза папку прижимая.

Он кафедрой заведовал тогда,
А я был первокурсником. Не в этом,
Однако, дело: в давние года
Он для меня был мэтром и поэтом.

Ему, превозмогая легкий страх,
Сдавал я переводы для зачета.
Мы говорили битый час о чем-то,
Да не о чем-то, помню – о стихах…

(«Комаровское кладбище», 1985г.)

Другой преподаватель, близкий к ЛИТО, — много лет заведующий кафедрой кристаллографии Илларион Илларионович Шафрановский. Это был крупнейший кристаллограф XX столетия. Он оставил после себя множество научных трудов, многократно издаваемый учебник, популярную книжку «Кристаллы стихов – стихи кристаллов». Он является  автором многих стихотворных произведений, в том числе перевода «Фауста» И.В.Гёте. В годы блокады он потерял всех своих близких. Но и тогда он писал стихи, полные трагизма и мужества, и продолжал верить в силу человеческого разума:

Нам было ясно – не навек
Нависла эта тьма:
За нами – строй библиотек,
Сокровища ума.

И никогда И.И.Шафрановский не забывал, что он ученый:

Не Ломоносову ль я внук?
…На невском берегу
Плоды воспетых им наук
Я свято сберегу!

(Зима 1941-1942г).

Кристаллография и поэзия были для Шафрановского неразделимы. Наверное, и успехи бывших членов ЛИТО на научном и производственном поприще,  можно объяснить тем, что для них работа не была тягостным  исполнением  служебных обязанностей, как для многих людей. Они всегда находили в своей работе поэзию, как Шафрановский находил ее в кристаллах…

В институте очень любили поэзию. И студенты, и преподаватели. «Горняцкая правда» с «Литературной страницей» стихов расхватывалась  в считанные минуты. На вечерах поэзии старинный конференц-зал бывал забит до отказа. Надо сказать, что в настоящее время газета «Горняцкая правда» и факультетские стенные газеты больше не существуют. Наверное, их время прошло.

Большую помощь в становлении Горняцкого ЛИТО оказал главный редактор многотиражки «Горняцкая правда» Павел Иванович Мустель, ставший позднее ректором института.  Будучи ректором, он читал на нашем потоке «Технику безопасности». Читал интересно, мы узнали от него много жизненно важных сведений. Павел Иванович помог осознать огромную важность этой дисциплины. На производстве руководители различных рангов не всегда достаточно серьезно относятся к технике безопасности, пренебрегают основными требованиями,  и, как результат, – несчастные случаи, вплоть до смертельных. Любимый довод многих руководителей – если соблюдать все правила, то тогда надо останавливать производство. Когда я после окончания института работал на изысканиях, в моей партии за многие годы не было ни одного несчастного случая, хотя мы занимались довольно опасным делом — бурением скважин в прибрежной акватории Баренцева моря. Бурение велось с небольших плавучих средств в условиях приливов и отливов, волнения, сильных ветров и течений. Я, как мог, старался предотвратить несчастные случаи. Конечно, нередко просто везло, как говорится, проносило.

Очень много внимания уделял Мустель  безопасному проведению подземных горных работ. Но он никогда не рассказывал о гибели людей в наших шахтах. Студенты считали, что на советских шахтах люди не погибают. Шахтеры гибнут только в капиталистических странах. Позже мне попал в руки перечень событий в Советском Союзе, которые подлежат засекречиванию. В этом списке на одном  из первых мест стояли аварии на шахтах и рудниках со смертельным исходом. Так что, Мустель не мог нам рассказывать о гибели людей на советских шахтах, хотя, наверное, был информирован об этих событиях.

В конце курса Мустель поведал нам одну важную вещь. Он сказал, что многие предметы, которые мы изучаем в институте, совсем не потребуются в практической работе. Но пусть нас это не расстраивает. Зато мы в институте научимся в короткий срок овладевать новыми знаниями. И поскольку жизнь  постоянно меняется, а темпы технического развития становятся все выше и выше, мы должны будем быстро приспосабливаться ко всему новому. И у нас это хорошо получится. Я убедился,  насколько он был прав. И всегда  помнил Павла Ивановича, его негромкий голос, мягкую, интеллигентную манеру общения…

1.5. Занятия спортом в бывшем Храме

В те времена в вузах  кипела и спортивная жизнь. В Горном институте большой популярностью пользовались бокс и борьба самбо. Бои боксеров устраивались на сцене  конференц-зала. При этом на сцене всегда сидела  врач в белом халате и демонстративно читала книгу, показывая своим видом, что все происходящее здесь ее не интересует, но так положено, все может произойти на спортивных соревнованиях. Однажды и я боксировал на сцене. Болельщики моего соперника —  студента-металлурга Исаака Максимова, бывшего моего одноклассника, кричали: «Бей  керосинщика!».  Тогда я проиграл по очкам, и Володя Соскин смеялся надо мной: «Изю в школе колошматили все, кому не лень, а ты ему проиграл! Ха-ха-ха…».

Спортивные занятия проходили в помещении бывшего Храма во имя Преподобного Макария Египетского. Храм был устроен архитектором  А.Е. Штаубертом в корпусе здания Горного института, выходящем на 21-ю линию, одновременно с постройкой  всего здания по проекту А.Н.Воронихина. Из святынь, хранившихся в Храме, особенно замечательны были: большой малахитовый запрестольный крест на горке из искусно подобранных  самоцветов; образа Преображения  и Воскресения  Христова – мозаики  из резных камней с вкрапленными в них самородками золота; иконы иконостаса  главного алтаря Храма кисти Г.И.Угрюмова.

Храм перестал существовать в конце 1917 года, и его стали использовать для самых разных целей, в том числе и для занятий спортом. Мы об этом ничего не знали, поскольку все следы Храма были тщательно уничтожены. Таким образом, мы, не ведая того, принимали участие в осквернении Храма…

После распада  Советского Союза началось восстановление уничтоженных Храмов. Указом Президента РФ Б.Н. Ельцина от 30.07.1996 года Санкт-Петербургский горный институт  включен в свод особо ценных объектов культурного наследия народов России. Сразу начались работы по воссозданию Храма, и 7 июля 2004 года состоялось освящение Храма Патриархом Московским и всея Руси Алексием II. За большой вклад в дело воссоздания Храма высокими наградами Русской Православной Церкви удостоены ректор Владимир Стефанович Литвиненко и его коллеги  — активные участники воссоздания Храма. Надо сказать, что с приходом к руководству Горного института талантливого организатора В.С.Литвиненко началась новая эпоха в развитии  института. Мы, студенты пятидесятых годов, не могли даже представить себе, как  преобразится Горный институт…

А тогда мы занимались разными видами спорта в помещениях бывшего Храма. Вначале я с большим удовольствием занимался боксом. Я представлял себе, как в будущих боях  посылаю в нокаут своих противников одного за другим, рефери поднимает вверх мою руку в перчатке, и публика мне громко аплодирует. Но после первого же проигранного боя я  разочаровался в боксе, и  в следующем году пошел заниматься на общую физкультуру, где преобладали занятия на  кольцах, брусьях,  перекладине и гимнастическом коне. Поскольку я до этого несколько лет занимался гимнастикой в районной спортивной школе, на занятиях общей физкультурой преподаватели меня постоянно хвалили, что мне было весьма приятно.  Мои товарищи, у которых не  получались упражнения на гимнастических снарядах, ревниво кричали преподавателям: «Так он раньше занимался!». Когда я учился в девятом классе школы, занятия гимнастикой, можно сказать, спасли мне жизнь. Дело было так. Я перебегал Кирочную  в неположенном месте,  и меня сбил автомобиль. Пока я летел, я автоматически сгруппировался и приземлился на корточки   посередине трамвайных путей. Как будто соскочил с перекладины. Обычно люди, которых сбивает машина, ударяются головой об мостовую и погибают. Шофер, сбивший меня, резко затормозил  и выскочил из машины.  А я, на всякий случай, бросился бежать в сторону пр. Чернышевского…

Чтобы получить зачет по физкультуре, требовалось также сдать лыжный норматив. Мы должны были пробежать  10 км вокруг Смоленского кладбища. Я бежал круг за кругом, потом мне надоело бежать, я спрятался за могилу и стал ждать, когда лыжники пойдут на последний круг. И вот, когда я хотел присоединиться к финиширующим лыжникам,  из-за соседней могилы выскочил преподаватель кафедры физкультуры Ромм, громко прокричал мой номер и объявил, чтобы я явился для повторной сдачи. Этого преподавателя я запомнил со вступительного занятия на кафедре физкультуры. Тогда он начал свою лекцию с рассказа о том, какое значение придавал занятиям физкультурой Карл Маркс. Я представил, как бородатый, с огромной шевелюрой, Карл Маркс  раскачивается на брусьях. Примерно то же самое вообразил и Володя Соскин. Мы с ним хохотали, а Ромм неодобрительно на нас поглядывал. Потом Соскин долго пародировал выступление Ромма, который плохо произносил звук «р»: «Еще Кал Макс говоил, что физкультуа  посто необходима». При этом самого преподавателя Соскин называл Оммом. Повторную сдачу лыжного норматива кафедра физкультуры  назначила на льду озера Кавголовское.  Мы бежали посередине озера, дул ледяной ветер, но спрятаться было некуда. Я ностальгически вспоминал Смоленское кладбище,  из-за холода  старался бежать как можно быстрее, и благодаря этому  получил зачет.

1.6. Саблинская геологическая практика

После первого курса (весна 1955-го года) мы проходили ознакомительную геологическую практику в живописной местности вблизи станции Саблино под Ленинградом. Руководил практикой доцент Юрий Константинович Дзевановский –  седой мужчина с молодым, красивым лицом.  Некоторые наши девушки были в него  тайно влюблены. В первом семестре Дзевановский читал нам курс по общей геологии. Он был нашим первым проводником в геологическую профессию. Правда,  на вводной лекции он нас ошарашил, заявив: «Геологическое будущее Земли бесперспективно. Энергия солнца не бесконечна. Через миллионы лет светило потухнет. Жизнь на земле, увы, прекратится!». Когда первый шок от этого заявления прошел, он продолжил: «Но из этого не следует, что геологию изучать не надо. Цивилизация немыслима без пополнения ресурсов…».

На экзамене, когда я не мог ответить  на задаваемые  вопросы, он стыдил меня: «Товарищ Архангельский, ведь вы же геолог!». Но я тогда еще не чувствовал себя геологом, а на экзамене получил «удовлетворительно». После окончания института я много времени уделял изучению общей геологии. Я уже ощущал себя геологом, хотя и понимал, как много геологических знаний мне не достает. И, конечно, жалел о своем безалаберном отношении к учебе в институте…

Местность, где проходила практика, не характерна для нашего региона  с редкими геологическими обнажениями. Здесь, в обрывистых склонах долин рек  Саблинка и Тосна прослеживаются кембро-ордовикские отложения, начиная с синих кембрийских глин. Эти уникальные обнажения нижнепалеозойских отложений имеют международное значение.

Мы увидели знаменитый Саблинский водопад и водопад на реке Тосна. Интересны саблинские пещеры, зияющие в береговых обрывах. Пещеры представляют собой старые горные выработки, пройденные для добычи белого кварцевого песка, который использовался для производства стекла и знаменитого императорского хрусталя.

Эта местность всегда служила объектом изучения геологами, геоморфологами, биологами. Разноплановые геологические исследования, в том числе и для составления геологических карт северо-западной части России, проведенные здесь в разные годы, связаны с именами таких выдающихся геологов, как А.П. Карпинский, А.Е. Ферсман, И.В. Мушкетов, А.А. Борисяк, М.М. Тетяев и др.

Здесь также имеются  исторические памятники: место стоянки новгородского князя Александра Ярославовича перед битвой со шведами в устье реки Ижора, где  состоялась знаменитая Невская битва, после которой он получил имя Невского; хуторок «Пустынька» — бывшая усадьба графа А.К.Толстого. Рядом со стоянкой Александра Невского на левом берегу реки Тосно в 150м от ее слияния с рекой Саблинка находится крутой обрыв, представляющий собой так называемое «21 обнажение».  Обрыв не оставил равнодушным  художника А.В. Тыранова, который в 1827 году запечатлел это место на своем полотне «Вид на реке Тосно близ села Никольское». Картина находится в экспозиции Русского музея.

Необычная природа этих мест – глубокие, до 30м,  каньоны, водопады, вековые деревья — клен, дуб, сосна, береза,  реликтовые «саблинские» колокольчики белого и нежно-синего цвета  - всегда вдохновляла художников, поэтов и писателей на создание замечательных произведений. Здесь жили и работали А.В. Тыранов, Я.П. Полонский, А.А. Фет, А.К. Толстой, А.М. и В.М. Жемчужниковы, В.С. Соловьев, И.С. Тургенев, И.А. Гончаров и др. Впоследствии  вековые деревья вырубили, и вся местность  заросла подлеском – березой, ольхой  и осиной.

Ныне туристские фирмы организуют для всех желающих экскурсии в эти заповедные места…

Во время  Саблинской практики  ко мне подошла девушка из нашей группы и  сообщила, что у одного из студентов  ожидается день рождения,  и что  я должен внести деньги на подарок. Я отдал деньги и поинтересовался, у кого день рождения. Она заглянула в бумажку и сообщила: «у Архангельского!». Потом ойкнула, смутилась и убежала, но деньги  не вернула. Таким образом,  я сделал взнос на собственный подарок. В  день рождения на зеленой полянке мне его  вручили – симпатичную деревянную лошадку, которая цела до сих пор. Парни принесли водку и вино, а на закуску — зеленые маринованные помидоры – весь ассортимент местного магазина. Мы выпили, закусили помидорами, и, конечно, опьянели. Одному из студентов  стало плохо, и он начал возвращать природе зеленые помидоры. Это, а может быть что-то другое, не понравилось другому участнику трапезы – Аркаше Горбушину, и он полез к бедняге с кулаками. Но тому было не до драки: изрыгая помидоры, он уползал на четвереньках вверх по склону. Однако агрессор  продолжал преследование, и мы с трудом оттащили его  от жертвы.  Так я отметил свое совершеннолетие.

По окончании Саблинской геологической практики  мы съездили  на берег Финского залива   в район поселков Солнечное, Репино и Комарово, где  Дзевановский знакомил нас с живописными дюнами – поросшими сосной холмами и грядами песка, переносимого ветром. В начале 21 века многие дюны срезаны строителями и на их месте построены роскошные коттеджи.

1.7. Геодезическая практика в Вышегороде

Потом мы поехали на геодезическую практику в деревню  Вышегород Дедовичского района Псковской области. На поезде, который шел с Витебского вокзала, мы ночью прибыли на станцию Дедовичи.  Там нас встретил с грузовой машиной представитель базы «Горняк». В машину посадили  девушек и сложили личные вещи всех студентов. Парни должны были идти пешком. Представитель базы кое-как объяснил нам дорогу в Вышегород, нарисовал схему и объявил: «Планы дадены, идите!». До Вышегорода расстояние  составляло  больше двадцати километров. И мы пошли. Причем у нас сложились  разные представления о предстоящем пути, поэтому мы пошли разными дорогами. Я шел с Володей Соскиным. Одеты мы были в одинаковые непромокаемые прорезиненные плащи синего цвета, которые иронично называли мантелями, и кирзовые сапоги.  Как говорил Володя, идем в мантелях и прохорях.  Ранним  туманным утром мы пришли в Вышегород, по мокрой траве взобрались на холм и были поражены видом Храма, словно парившего в небесах. Потом туман рассеялся  и перед нами открылся необыкновенной красоты ландшафт. Далеко вокруг простиралась холмистая местность, покрытая лесами и озерами. На вершине холма возвышался величественный Храм — так называемая Красная церковь,   в которой разместилось наше камеральное помещение, попросту – камералка. На самом деле Красная церковь – это  когда-то знаменитая Церковь Михаила Архангела, построенная в 1873 г. Рассказывали, что во время  строительства никто из местных жителей не смел есть яйца – раствор для Храма замешивался на яичном белке, и  он приобретал высокую прочность.

После революции  1917 г. церковь  разорили, колокола сбросили на землю. До 1936 г. церковь пустовала, а затем ее передали Ленинградскому горному институту. Во время  войны немцы устроили в Храме оружейный склад, а в подвале — тюрьму для партизан. Однажды местный подросток  Сережа Евдокимов попытался передать узникам  хлеб и воду. Его тут же расстреляли…

Жили мы в большом двухэтажном деревянном доме барачного типа  с двухъярусными нарами. На следующий после приезда день нас разбили на бригады. Практика начиналась с топографической съемки. Причем  к съемке мы приступили после собственноручного изготовления планшетов. Нынешние топографы не знают, как это делается. А мы покупали у местных жителей яйца и яичным белком приклеивали плотную белую бумагу к планшету. Не клеем, а яичным белком! Когда белок высыхал, бумага натягивалась без единой морщинки.

Однажды мы  снимали выделенный нам участок территории, и вдруг наш белоснежный планшет облепила целая туча летучих муравьев. Мы пытались отогнать их, но подлетали все новые и новые крылатые существа, и через какие-то минуты наш белый планшет  стал черным. Кроме того, вредные насекомые  покрыли светлые рубахи студентов, а потом облепили лица. Мы вынуждены были свернуть инструмент, сняли с себя  рубашки и бросились бежать на базу. По пути  летучие твари отстали от нас. Больше они не появлялись.

Через некоторое время после налета летучих муравьев, на меня напал молодой домашний кабан. Я попытался отогнать его, но ничего не получилось, а его оскал выглядел очень внушительно, и я побежал от него в надежде где-нибудь укрыться. Пока я бежал, меня в переносицу ужалила пчела. Какой-то сельский  террор!  На  моем пути стояла изгородь, я перепрыгнул через нее, и кабан  меня оставил, тогда  я принялся растирать распухший нос. Я всегда считал свиней добрыми и  безобидными существами. Мне казалось, что их глаза похожи на человеческие. Когда-то во время войны, будучи эвакуированным в Костромскую глушь, я пас наших интернатских свиней. Целыми днями они лежали в дорожной пыли и не причиняли мне никаких хлопот. Иногда я садился на спину какому-нибудь борову и катался на нем верхом. А здесь такой агрессивный кабанчик. Через много лет, когда я приехал на Кубу, я с удивлением узнал, что кубинские свиньи используются для охраны домов, причем со своими обязанностями справляются успешно. Злоумышленники их опасаются. Правда, кубинские свиньи, в отличие от наших отечественных, очень худые, потому они быстро бегают. Раскраска у них самая разнообразная: черная, коричневая, пятнистая, белая…

Во время глазомерной съемки студенты нередко наталкивались на  гранитный валун с выдолбленным  сиденьем. Согласно легенде, здесь бывал А.С. Пушкин и любил сидеть на этом валуне.  И валун носит имя «Пушкинский камень». Знаменитые Пушкинские горы располагаются относительно недалеко от Вышегорода – примерно в 70км  к  югу, поэтому вполне возможно, что это так и было.

Руководил практикой  доцент Спиридон Акинфович Коробков. Раньше долгое время практикой в Вышегороде руководил интереснейший человек – член-корреспондент Академии наук СССР, видный ученый-геодезист Николай Георгиевич Келль. Среди студентов ходила легенда о том, что в тех местах, где мы проходили геодезическую практику, когда-то располагалась дворянская усадьба Келлей. На самом деле Николай Георгиевич родился в селе Петрово Торопецкого уезда  Псковской губернии в крестьянской семье. В 1903 году поступил учиться в Санкт-Петербургский Горный институт, который окончил только в 1915 году. Трудовую деятельность начал в 1906 году на прокладке Донецкой железной дороги, а в 1907 году продолжил  ее при постройке трамвайных линий в Санкт-Петербурге. Спустя год, в качестве топографа  Русского географического общества, будучи тогда еще студентом, в составе геологического отдела экспедиции попал на Камчатку, где в 1908-1911 годах провел детальные геодезические исследования.  Он составил первую карту вулканов Камчатки. Еще в довоенные годы он стал заведующим кафедрой геодезии Ленинградского горного института и оставался на этом посту до 1953 года. В предвоенные годы он также руководил геодезическими работами в Кузбассе, на Урале, где вел съемку горы Магнитной, и на Крымской оползневой станции…

Как и многие  жители России, он преклонялся перед Л.Н. Толстым. Дал имя своему сыну в честь великого писателя. Внешне старался быть похожим на Толстого, одевался по-простонародному, хотя для него это было несложно. Студенты принимали его за сельского жителя, и когда он подходил к ним во время работы, иногда просили подержать геодезическую рейку, и даже  давали за работу деньги. Он невозмутимо клал деньги  в карман. Еще рассказывали, что как-то, приняв его за сторожа, студенты попросили его поднести чемодан при разгрузке машины с вещами. Он безропотно поднес чемодан. Это был настоящий ученый-интеллигент, очень скромный,  никак не подчеркивающий свой высокий статус.

Несмотря на большую загрузку полевой и камеральной работой, мы находили время искупаться в живописном озере Локно, посидеть у костра, попеть  песни. Лично в моем репертуаре преобладали  песни, которым я научился в пионерских лагерях. Кроме пионерских и комсомольских песен, это были песни военных лет, например, «Артиллеристы, Сталин дал приказ…», песня британских летчиков «Мы летим, ковыляя во мгле…», романтические песни «В нашу гавань заходили корабли», «В Кейптаунском порту», имелись и блатные песни типа «Мурки» и «На Дерибасовской». Теперь я узнавал песни студентов и геологов.

Услышал  я и песню топографов на мотив «Крутится, вертится шар голубой…», очень уместную на геодезической практике. В ней были такие слова:

Крутится, вертится теодолит,
Крутится, вертится,  лимбом скрипит,
Крутится, вертится – угол дает,
На две минуты он все-таки врет.

Я микрометренный винт повернул,
Я одним глазом в трубу заглянул,
Вижу на горке, где липа цветет,
Девушка в беленьком платье идет.

Мигом влюбился я в девушку ту,
Отфокусировал в темпе трубу,
И любовался я девушкой той,
Только обидно, что вниз головой…

Через семь лет я рассматривал в теодолит Никиту Сергеевича Хрущева, естественно, вниз головой, но мне это было не обидно, а смешно…

Любители карт по вечерам резались в буру на деньги. Я как-то сел в эту компанию, которую составляли студенты НБ (нефтяное бурение). Это были довольно взрослые ребята, намного старше меня,  в основном приехавшие в Ленинград из других городов. Меня быстро обыграли, хотя мне казалось, что я имел опыт игры. Я захотел отыграться и поставил на кон свою рубашку. Проиграл и ее. Снял рубашку и, сидя голым по пояс, думал, что же мне надеть. Другой рубашки  я не имел. Во время игры к нам подсел один из студентов  буровой специальности по фамилии Медведь. Он понаблюдал за игрой, а потом заявил, что меня обыграли нечестным путем. Он стал играть, отыграл все мною проигранное  и вернул мне. Медведь пояснил, что в родном городе Ужгороде ему приходилось играть с шулерами, и он все их повадки изучил.

Иногда мы посещали занятия по стрельбе из малокалиберной винтовки,  которые проводил встречавший нас в Дедовичах работник базы. Это был простой  человек, и словарный запас у него был очень скудный. Поэтому литературные слова он успешно  заменял матерными. И всегда свою «яркую» речь заканчивал словами: «Вот так, по-рабочему!».  Но нам объяснений, как стрелять, не требовалось. Мы в школе изучали военное дело, и стрелять умели.

Кормили нас только два раза в сутки, поэтому всем постоянно хотелось есть. Если у кого-нибудь из студентов появлялась еда, то он обязательно делился ею с товарищами.  Но вот как-то утром один из студентов объявил,  что он ночью проснулся и почувствовал, что от его соседа по нарам пахнет колбасой. Рюкзак соседа был подвергнут ревизии. Действительно, там нашли колбасу, которую тут же коллективно съели.

С местными жителями мы практически не общались. Лишь раза два в наш лагерь приходили  подростки и просили хлеба. Мы поняли, что в российской деревне живется несладко. Но мы сами испытывали недоедание, и поэтому помочь им  не могли.

На вышегородской практике продолжали  развиваться романы, начавшиеся на первом курсе, и зарождались новые.  Юные пары имели очень благоприятные условия для уединения. Хорошая погода, места холмистые, сухие. Комары не надоедали. Кругом густая растительность, хранящая тайны влюбленных.

Через девять месяцев после окончания практики появились первые дети. На нашем потоке родился ребенок у Тани Чернецкой и Лени Гоника.  Они поженились, а почти сразу после окончания института Леня скоропостижно скончался. Как будто он предчувствовал скорую кончину и поспешил продолжить свой род…

Трудились мы на практике старательно, и почти все студенты нашей группы получили за практику отличные оценки. После окончания практики я с несколькими ребятами отправился в обратный путь пешком до станции Дедовичи. Пришли туда вечером к отходу поезда на Ленинград. Но поезд был настолько заполнен, что проводники закрыли двери  вагонов и никого туда не пускали, даже с билетами. Тогда по совету местного жителя мы сели на открытую платформу грузового поезда, который отправлялся в обратную сторону до станции Дно. Нам сказали, что на этой станции формируются поезда до Ленинграда и там легче попасть в поезд.  С частыми  остановками товарный состав прибыл на станцию Дно. Окоченевшие от ночного холода, мы слезли с грузовой платформы. После недолгих поисков  нашли поезд, который должен был отправиться в Ленинград. Двери в вагоны не закрывались, но поезд уже был битком забит людьми. Все сидячие и лежачие места, в том числе, и багажные полки, оказались занятыми. Мы встали в проходе, а когда поезд тронулся, легли на пол и сразу заснули. Во время сна я чувствовал, что по мне кто-то ходит, но  продолжал спать. Зато сколько радости мы испытали, когда поезд подошел к перрону Витебского вокзала!

1.8. Минералогия

На втором курсе нам преподавали минералогию. Я с нетерпением ожидал занятий. Когда-то в детстве я видел красивые минералы в доме  моего товарища Вовы Чернова, читал «Занимательную минералогию», изданную в 1936 году. Эта книга  сохранилась у меня до сих пор. Автор книги – академик Александр Евгеньевич Ферсман.  Читая книгу, я окунулся в новый для меня мир – мир приключений, мир охоты за минералами. Книга имеет большой формат,  хорошо иллюстрирована, в том числе имеются цветные изображения минералов. Я часто перелистывал книгу и после того, как ее прочитал. Из книги я впервые узнал об удивительной истории знаменитого алмаза «Шах», которым Персия откупилась за убийство А.С.Грибоедова.  Кроме того, в детстве я читал интересные  сказы писателя П.П.Бажова, в которых  участвовали уральские самоцветы. Сборник его сказов  назывался «Малахитовая шкатулка», поскольку по Бажову, «в малахите радость земная собрана». На экраны был выпущен яркий цветной кинофильм по сказам Бажова «Малахитовая шкатулка». Дома у меня имелась небольшая коллекция минералов, образцы для которой поставлял мой старший брат Дмитрий — студент географического факультета Ленинградского университета и его товарищи.  Я запомнил первый минерал в моей коллекции. Это был исландский шпат – бесцветный прозрачный минерал с двойным лучепреломлением. Мне нравилось класть исландский шпат на газетные заголовки и смотреть, как раздваиваются буквы.

Исходя из впечатлений от книги Ферсмана и сказов Бажова,  я надеялся услышать на лекциях по минералогии захватывающий рассказ о минералах. Но в действительности все оказалось не так, как ожидалось. Никаких сказок и тайн. Мы услышали сухой перечень минералов, заучивали их химические формулы. На практических занятиях нас заставляли разглядывать цвет черты, оставленной минералом на матовой поверхности фарфоровой пластинки, определять твердость по шкале Мооса, отмечать сингонию, спайность, блеск, излом, реакцию на воздействие кислотой, магнитность и т.п. А где описание красоты и гармонии минералов, где занимательные истории, связанные с минералами и т.д.?  Минералы, которые мы рассматривали, были затерты, залиты кислотой, и  мне они представлялись вроде булыжников из мостовой. Я быстро потерял интерес к минералогии, прекратил систематически заниматься минералами и с трудом сдал зачет и экзамен.  Единственное, что мне доставляло удовольствие при прохождении минералогии, так это  посещения Горного музея. На лестничной площадке недалеко от входа в музей стояла глыба уральского малахита массой около 1500 кг, подаренная музею Екатериной II. Студенты многих поколений отбивали от  глыбы по маленькому кусочку малахита, и она  уменьшилась в размерах, поэтому ее перенесли в помещение музея. Музей занимает парадные залы института. Собрание музея  насчитывает около 230000 экспонатов. В отделе минералогии представлена огромная коллекция минералов. В том числе самородки золота, серебра, платины, собрание драгоценных камней, большая коллекция алмазов, метеориты. Имеется огромная друза горного хрусталя из Японии, которую передал в дар музею Александр II. Когда в музей однажды приехала съемочная группа студии Ленинградского телевидения для снятия документального фильма о Горном институте, то меня и Эдика Будько телевизионщики буквально схватили на лестнице и привели в музей. Меня поставили рядом с друзой горного хрусталя для масштаба, чтобы показать, как велика друза.  Будько оставили в стороне, он не подошел по росту. Потом я видел этот фильм…

В музее имеются также экспозиции, посвященные палеонтологии, палеоботанике, исторической и динамической геологии, петрографии. Широко представлен отдел истории горной и горнозаводской техники, бурения, горного дела, обогащения полезных ископаемых, металлургии. Меня поразили многие изделия из камня и металла. Например, тончайшая пальма, выкованная русским умельцем – донецким кузнецом А.И. Мерцаловым из одного куска железнодорожного рельса…

Позже, когда я окончил институт и работал в экспедициях, я  увлекся собиранием минералов и горных пород. Хотя направление моей работы было иным — инженерно-геологические изыскания для строительства. Меня всегда коробило,  когда специалисты по инженерной геологии, также как и строители,  все твердые горные породы называли  скалой, как будто они не имели названия. Особенно много образцов я собрал на Кольском полуострове. Правда, значительную часть коллекции я раздал, в частности, передал в школу, где училась моя дочь. Так что любовь к камню все равно вернулась, иначе быть не могло. Конечно,  я сожалел, что изучал минералогию в институте не очень старательно. Все-таки, знания, приобретенные  в молодые годы, остаются в памяти надолго. И что интересно, позже я прочитал, что Ферсман, с раннего детства увлеченный камнем, поступил в Новороссийский университет, чтобы стать минералогом. Но из-за скучных лекций  профессора минералогии он решил расстаться с минералогией и заняться историей. Однако в это время его отца перевели по службе в Москву, и Ферсман перешел в Московский университет, где курс минералогии читал Владимир Иванович Вернадский. Его лекции ошеломили Ферсмана. От скучной описательной науки о камнях не осталось и следа. В лекциях Вернадского камни ожили и засверкали. Позже писатель А.Н.Толстой назвал Ферсмана  поэтом камня за его чудесные рассказы о минералах, а ведь он вполне мог стать историком, особенно если учесть, что в Московском университете он слушал блестящие лекции по русской истории В.О. Ключевского…

Новый 1956 год Женя Каратыгин предложил встретить в г. Павловске, в доме некоего Залмана. Этот Залман недавно приехал откуда-то из глубинки и работал помощником мясника. Он хорошо зарабатывал, но ему, как он горько сетовал, не хватало интеллигентного общения, особенно с представительницами прекрасного пола.  Поэтому он уговорил Женю привезти к нему на Новый год  студенческую компанию. При этом от студентов не требовалось никаких материальных затрат. Все  обеспечивал Зал- ман.  Женя собрал компанию, в  которой состоял и я, а также мой дворовой приятель Володя Еремеев. Правда девушки-студентки наотрез отказались ехать в неизвестный загородный дом, и их пришлось заменить подругами Еремеева — девицами, весьма далекими от студенческой среды. Стол на втором этаже деревянного двухэтажного дома, где жил Залман,  ломился от яств. Стояли бутылки с водкой высшего качества, которую я никогда не видел, распластались незнакомые рыбины, на тарелках лежали нарезанные колбаса и сыр, стояли консервы со шпротами, вазы были наполнены фруктами. Для того времени стол был просто роскошный. Студенты сразу набросились на дармовые выпивку и закуску. В результате все сильно опьянели, кому-то стало плохо,  и высокий красивый Залман приводил студентов в чувство. Потом он бросил это занятие и перешел к обработке девиц. Чем кончились его потуги, я не видел. Я тоже почувствовал себя нехорошо,  и  в одной белой рубашке с галстуком выскочил на улицу подышать свежим воздухом. Побыв некоторое  время на морозе, я пришел в себя и направился обратно в дом. Но дверь в дом оказалась запертой изнутри. Я стал колотить в дверь и кричать, но ребята меня не слышали, поскольку  на втором этаже   гремела музыка. Окна первого этажа были затемнены, и оттуда не подавалось никаких признаков жизни. Я начал коченеть.  Все-таки дело происходило  зимой, кругом лежал снег. Тогда я полез по стене дома и вскоре оказался в открытом окне второго этажа. Утром, когда я вышел из дома, я посмотрел на стену, по которой ночью залез в дом. Стена состояла из гладких плотно пригнанных досок. Ни одного выступа. Как я лез в темноте по этой стене, до сих пор не понимаю…

1.9. XX Съезд КПСС

Во время нашей учебы на втором курсе в жизни страны произошло чрезвычайно важное событие: в феврале 1956 года состоялся XX съезд КПСС. Коммунистам и комсомольцам  Горного института зачитали доклад Н.С.Хрущева «О культе личности и его последствиях». В этом докладе была изложена новая точка зрения на недавнее прошлое страны, с перечислением многочисленных фактов  преступлений второй половины 1930-х – начала 1950-х годов, вина за которые возлагалась на Сталина. Была поднята проблема реабилитации партийных и военных деятелей, репрессированных при Сталине.

Во время чтения  доклада в  конференц- зале стояла  белая статуя Сталина в шинели, с рукой, засунутой за ее полу, со слегка опущенной головой. Было ощущение, будто он кается  в содеянном. После доклада подавленная толпа молча выходила из зала. Студент нефтяного факультета  Миша Судо  произнес, указывая на голову Сталина: «Хочется взять кувалду и снести эту голову». А Эдик Будько повторял: «Я не верю, не может этого быть». На следующий день статую куда-то унесли. Доклад произвел огромное впечатление на студентов, все были просто потрясены. Мы долго  вспоминали доклад, спорили, одни возмущались сталинскими зверствами, другие не верили, некоторые даже оправдывали Сталина. Однако обсуждения доклада в партийной и комсомольской организациях Горного института не происходило. И в целом по  стране не состоялось массового обсуждения доклада Хрущева, за исключением отдельных партийных организаций. В газетах доклад не публиковали, а зачитывали только членам партии и комсомольцам. Поэтому многие жители страны долго ничего толком не знали. Вместе с тем, доклад попал за границу и был опубликован в западной печати. После этого многие коммунисты на западе стали выходить из своих партий. А в Советском Союзе доклад опубликовали только во время перестройки в 1989 г. в журнале «Известия ЦК КПСС».

Были в стране выступления и в защиту Сталина.  Так, 2 марта 1956 года в годовщину смерти Сталина тысячи студентов и старшеклассников  собрались у памятника Сталину в Тбилиси с требованием «восстановить доброе имя Сталина». Митингующие вышли с лозунгами «Долой Хрущева, Микояна, Булганина». После трехдневного траура по всей Грузии прокатилась волна многотысячных митингов и манифестаций. Демонстранты  окружили  здание ЦК компартии Грузии и требовали, чтобы вышел первый секретарь Мжаванадзе и  разъяснил,  что же говорилось   на съезде о Сталине. Но так и не  дождались. Волнения продолжались несколько дней. А 9 марта в Тбилиси вошли войска, обстреляли и разогнали танками безоружных людей. Десятки человек были убиты, сотни ранены…

1.10. Возвращение преподавателей из заключения

В то время в институт стали возвращаться из мест заключения репрессированные ранее преподаватели Горного института.  Заведующий кафедрой высшей математики Андрей Митрофанович Журавский. В 1942 г. его арестовали. Во время допросов  жестоко избивали и принуждали к подписанию протоколов с ложными данными. Военным трибуналом Ленинградского фронта был приговорен к расстрелу, который потом заменили 10 годами исправительно-трудовых лагерей (ИТЛ). Его этапировали в Усольлаг, потом перевели в Ленинградские «кресты», где он работал руководителем группы и написал 30 научных статей и отчетов, в т.ч., по теории тепловых расчетов орудийных стволов. В 1952 г.  по окончании срока заключения был выслан в Сыктывкар. В 1955 г. реабилитирован и вернулся в Ленинградский горный институт, где  его назначили заведующим кафедрой высшей математики.  Журавский разрабатывал применение математических методов в геофизике. В последний период своей жизни  организовал  при Горном институте общегородской семинар по теории вероятностей, которая в  те годы пользовалась огромной популярностью в самых различных областях знаний. Скончался А.М. Журавский в 1969 г.

Возвратился заведующий кафедрой «Тектоники и структурной геологии» Михаил Михайлович Тетяев. Когда-то, в 1901 г. поступил  в Санкт-Петербургский Горный институт, но в 1902 г. был уволен из института и сдан в солдаты. Осенью вернулся, но в 1903 г. его снова исключили без права повторного поступления. Учился в Бельгии, где закончил техническое отделение Льежского  университета с дипломом горного инженера (1911). После окончания Льежского университета защитил диссертацию по палеозойским образованиям Европейской России и получил ученое звание геолога. Женился на француженке и уехал в Россию, где работал в Геологическом комитете. Занимался исследованиями Прибайкалья и Забайкалья.  С 1930 г. – профессор ЛГИ и ЛГУ.

В ноябре 1948 года был награжден орденом Ленина, а в июне 1949 г  его арестовали. Приговорен к заключению в исправительно-трудовых лагерях  на 25 лет. В лагере работал геологом, был главным геологом Енисейстроя.

Сидел он по так называемому «делу геологов», или еще называли «Красноярскому делу». Только в отличие от дела врачей, о «преступлениях» которых рассказывали все газеты и радио, дело о «вредительстве» в геологии  было строго засекречено. Никаких сообщений об этом ни в печать, ни на радио не поступало. Началось все в марте 1949 года. Геологи обвинялись в «подрыве  государственной промышленности», в «сокрытии богатых месторождений», в «саботаже». Эти дикие обвинения, сочиненные по лживым доносам нескольких работников  геологических организаций и газетных корреспондентов, послужили основанием для репрессий в отношении сотен геологов, начиная от министра геологии И.И. Малышева и кончая рядовыми геологами. О «деле геологов» тогдашний министр безопасности Абакумов докладывал руководству партии. Он хвастался тем, как  много «вредителей»-геологов вверенные ему органы отправили за решетку. Даже Сталин не выдержал и сказал: «Абакумов, не очень-то увлекайся арестами геологов, а то и разведку недр  некому будет вести». В конце концов, все геологи были реабилитированы. Но это произошло лишь после смерти Сталина. Причем немало геологов   реабилитировали посмертно.

М.М. Тетяев был реабилитирован 31 марта 1954 г. Когда-то блестящий профессор Тетяев вернулся через четыре года в родной институт сломленным, уставшим от переживаний, лишенным своей прежней импозантности. Он был восстановлен в правах, в должности декана, вновь стал заведующим кафедрой, но это уже был другой человек. Вскоре он умер (1956).

Вернулся из заключения в Норильске  крупнейший никельщик  Михаил Николаевич Годлевский. После окончания Горного института, с 1930 по 1940 г.г. работал на кафедре минералогии Горного института, затем во ВСЕГЕИ (1940-1941). Воевал на Ленинградском фронте, попал в плен, где находился до 1944 г. Освободившись из плена, был возвращен в армию и воевал на немецкой территории, а в 1945 г. был назначен комендантом Цейсовского завода в Иене. По окончании войны вернулся во ВСЕГЕИ. В первый день работы был арестован в здании ВСЕГЕИ и приговорен к 10 годам лагерей с последующим поражением в правах на 5 лет и конфискацией имущества. В заключении находился в Норильском лагере. Реабилитирован в ноябре 1956 г. Работал в Горном институте и ВСЕГЕИ. Затем, с 1961 по 1984 г.г. трудился в Сибирском отделении АН СССР.

Конечно, после войны сажали меньше народу, чем в довоенные годы, когда волна репрессий захватила Горный институт. Тогда были арестованы крупный ученый, бывший директор Горного института и  Геологического комитета Д.И. Мушкетов, заведующие кафедрами: минералогии – В.В. Черных, кристаллографии – А.К. Болдырев, палеонтологии – В.Ю. Черкесов, гидрогеологии – П.И. Бутов, гидрогеологии и инженерной геологии Н.В. Бобков; палеонтолог, геолог-стратиграф Г.Н. Фредерикс и  другие.

На арест выдающегося ученого Дмитрия  Ивановича Мушкетова тогдашний нарком внутренних дел  Ежов получил согласие непосредственно Сталина, которого поддержали Молотов, Ворошилов и  Каганович.  В своем  «Спецсообщении о ликвидации фашистской организации», направленном Сталину,  Ежов так охарактеризовал Д.И. Мушкетова: «профессор ленинградского горного института, руководитель фашистской группы организации, руководитель вредительско-террористической деятельности данной группы».  Перед арестом  Д.И. Мушкетов занимался подготовкой XVII Международного геологического конгресса, который состоялся  в Москве летом 1937 года без его участия.

Д.И. Мушкетов, В.Ю. Черкесов, Н.В .Бобков и Г.Н. Фредерикс были расстреляны в Ленинграде одновременно, в феврале 1938 года. П.И. Бутова расстреляли в Оренбурге в 1939 году. В.В.Черных расстрелян в 1941 году в Орловской тюрьме перед тем, как фашисты вошли в город.  А.К. Болдырев трагически погиб на Колыме в 1946 году – машина, в которой он ехал, провалилась под лед залива. Шофер утонул, а ему удалось выбраться из машины, но было суждено замерзнуть на берегу в нескольких сотнях метров от жилого пос. Ола.

Атмосфера страха и подозрительности  охватила Горный институт, также как и всю страну. Но все равно продолжался учебный процесс, велась интенсивная научная работа. Место одного сгинувшего преподавателя заменял другой. Хотя это было, как правило, нелегко. Например, после того, как в 1935 году органы НКВД арестовали заведующего  кафедрой гидрогеологии П.И. Бутова, оказалось, что из числа сотрудников кафедры некого поставить  на его место. Тогда было принято решение объединить кафедру гидрогеологии и инженерной геологии, а возглавить объединенную кафедру поручили заведующему кафедрой инженерной геологии Н.В. Бобкову. Но в 1937 году его постигла участь предшественника. Встал вопрос, что делать дальше. Декан геологоразведочного факультета М.М. Тетяев предложил на это место доцента Н.И. Толстихина. Но его отец, бывший наказной атаман и  казачий генерал, был расстрелян еще в 1922 году. И хотя говорилось что «сын за отца не отвечает», в жизни все происходило наоборот. И Нестору Ивановичу не следовало привлекать к себе внимания. Но поскольку стоял вопрос о существовании кафедры, он проявил мужество и согласился на предложение Тетяева.

1.11. Имена — легенды Горного института

Несмотря на чистки, в Горном институте продолжали работать  ученые, благодаря которым институт смог сохранить свой высокий научный авторитет: А.П. Герман, Н.Г. Келль, Д.В. Наливкин, Е.О. Погребицкий, И.И. Шафрановский, Л.Я. Нестеров и другие.

А.П.Герман был легендарной личностью. По институту ходили рассказы о дуэли студентов дореволюционного Горного института Александра Германа и барона Петра Врангеля, которая возникла из-за актрисы Александринского театра, первой красавицы Санкт-Петербурга Елизаветы Тимме — дочери профессора Горного института. Дуэль, к счастью, окончилась бескровно. Еще рассказывали, что красивейший, с резьбой по дереву рояль, стоявший в конференц-зале, является подарком Германа (а может быть Врангеля) актрисе Тимме. После окончания Горного института Герман и Врангель пошли разными путями.

Петр Николаевич Врангель окончил Горный институт в 1901 году с золотой медалью. В институте особой любовью у него пользовалась минералогия. После окончания института он проходил обязательную воинскую повинность, хотя статус горного инженера позволял ему не служить в армии. Когда началась Русско-японская война, он добровольно принял в ней участие и остался служить в армии. Закончил Академию генерального штаба. В Первую мировую войну стал первым русским офицером, награжденным Георгиевским крестом. К началу Февральской революции дослужился до генерала.

К концу Гражданской войны стал командующим Русской армией. Он принял командование, когда положение армии было безнадежным. Союзники отказались помогать белому движению и предложили вести переговоры с Советской властью о капитуляции. В 1920 году войска Врангеля были разбиты в Крыму Красной армией под командованием М.В.Фрунзе, и Врангель вместе со  своей армией на кораблях Черноморского флота покинул Россию.  Всего ему удалось вывезти из Крыма около 145000 человек, включая гражданских лиц и детей. В своей книге «Другие берега» Владимир Набоков описывает, как в то время  он вместе со своей семьей на небольшом греческом  судне «Надежда» покидал севастопольскую бухту: «порт уже был захвачен большевиками, и звук беспорядочной стрельбы был последним звуком России…»

Учитывая трудности и лишения, которые придется терпеть Русской армии, Врангель разрешил желающим остаться в Крыму. Тем, кто не покинул Россию, Фрунзе в своих листовках обещал сохранить жизнь. Однако «для наведения порядка» в Крым прибыли с большими полномочиями Розалия Землячка и Бела Кун. Они издали приказ, согласно которому, все бывшие врангелевцы должны явиться на регистрацию, не явившимся грозил расстрел. Но и все, кто послушно зарегистрировался, были расстреляны.  При этом уничтожили многих гражданских лиц, работавших при Врангеле в различных учреждениях. Поэт Максимилиан Волошин писал своему другу К.В. Кандаурову в июле 1922 года, что «за первую зиму было расстреляно 96 тысяч – на 800 тысяч всего населения…».

В армии Врангеля в составе юнкерского полка воевал будущий советский «атомный» академик, трижды Герой социалистического труда А.П. Александров. Он остался в  Крыму и ему  удалось уцелеть. Берия знал о прошлом Александрова и  в ходе осуществления советского атомного проекта оберегал  его, также как и других ученых-ядерщиков, от репрессий. Сам Берия во время Гражданской войны служил в мусавитистской  контрразведке, как будто по заданию закавказских  большевиков.

Впоследствии А.И. Солженицын назвал Землячку «красной фурией». Как и многие большевистские палачи, она с почетом захоронена в кремлевской стене. А Бела Куна в 1938-м году  расстреляли его единомышленники, которым  он так верно служил. Расстрелу предшествовали жестокие пытки, поэтому он признал себя «виновным». Накануне ареста он редактировал книгу стихов своего любимого венгерского поэта Шандора Петефи…

Скончался Врангель в Брюсселе в 1928 году после тяжелого заболевания гриппом, похоронен в Белграде. Король Югославии Александр устроил ему государственные похороны с воинскими  почестями, ружейным и артиллерийским салютом, при огромном стечении сослуживцев Врангеля в военной форме и военнослужащих югославской армии. Захоронен Врангель в  церкви  Святой Троицы в центре Белграда. Во времена  Тито настоятель Храма прикрыл гробницу, на которой была короткая надпись «Генерал  Врангель», картиной-иконой «Суд Пилата». Ее убрали в 1968 году…

Александр Петрович Герман окончил Горный институт в 1903 году. Ранее окончил физико-математический факультет Санкт-Петербургского Университета. С 1907 года преподавал в Горном институте, с 1914 года – профессор. С 1939 года – академик АН СССР. Один из основоположников горной механики. Про него в студенческой среде ходило немало легенд, помимо истории  дуэли с Врангелем. Рассказывали, что он жил один. Хозяйство вела домработница. Когда началась война, Герман женился на своей домработнице. Иначе бы ее не взяли в самолет, эвакуировавший ученых Горного института вместе с семьями. Иными словами, он спас женщину. Прилетев в Пятигорск, куда первоначально эвакуировали Горный институт, Герман развелся. Вскоре в Пятигорск вошли немцы и предложили Герману – ученому с мировым именем — сотрудничество.  Герман обещал подумать. Когда немцы пришли к нему снова, вышла домработница и сообщила, что академик не может их принять ввиду занятости работой.

После войны  Герман занимал должность заместителя директора института, и  к нему на прием однажды пришел студент, проживавший в общежитии на Малом проспекте, дом 40. После беседы Герман попросил студента передать письмо коменданту общежития. Будучи интеллигентным человеком, Герман, естественно, не заклеил конверт. Студент правил приличий не соблюдал и решил посмотреть, что находится в конверте. Оказалось, докладная записка Герману от коменданта общежития. В докладной сообщалось, что в 12 часов ночи комендант зашел в комнату, где проживают студенты Н. и М.  Студент Н. возлежал на кровати с девицей, а студент М. спал носом к стенке. Вывод гласил: в общежитии процветает проституция, необходимо принять меры. Резолюция Германа состояла из трех пунктов. Первое: проституция в СССР ликвидирована в 1917 году. Второе: неприлично заходить в комнату в 12 часов ночи без стука и разрешения. Третье: выразите мое сочувствие студенту М. Подпись: Герман. Эта история быстро разлетелась по институту к великой радости студентов…

1.12. Выставка Пикассо

На втором курсе я занимался значительно  больше, чем  в первый год учебы. Но при этом почему-то появилось свободное время. Я ходил в театры, на концерты, в музеи. Полюбил Эрмитаж, в котором чаще всего посещал зал французских художников-импрессионистов, и Русский музей, где  меня особенно привлекали работы Врубеля, Борисова-Мусатова, Нестерова. Начал собирать репродукции картин. Как радостно было через много лет увидеть в крупнейших музеях Европы картины, с  которыми я познакомился в юные годы по репродукциям.

Однажды профессор С.П. Соловьев, преподававший нам петрографию, посоветовал сходить в Эрмитаж на первую в Советском Союзе выставку художника Пабло Пикассо, которая открылась 1 декабря 1956г. Соловьев считался большим знатоком Эрмитажа. Для студентов специальности РМ (разведка месторождений полезных ископаемых) он устраивал интересные экскурсии по Эрмитажу. Рассказывал о многочисленных экспонатах, изготовленных из самоцветов: малахита, яшмы, лазурита, родонита, порфирита и других минералов и горных пород.   К сожалению, нефтяников он туда не водил. На первом практическом занятии по петрографии он спросил, кем мне приходится знаменитый геолог А.Д. Архангельский. Я ответил, что не имею к нему никакого отношения. Тогда ребята стали дружно уверять преподавателя, что имею самое прямое отношение, но из-за своей скромности не признаюсь в этом. Соловьев поверил им и относился ко мне чересчур благосклонно. Даже как-то подошел ко мне и поправил воротничок белой рубашки. Сам он одевался очень аккуратно. Всегда в накрахмаленной белой рубашке с аккуратно повязанным галстуком, строгом отутюженном костюме, начищенной обуви. На экзамене по петрографии он дал Володе Соскину для определения какую-то невыразительную породу черного цвета, которую тот не смог определить. А передо мной  Соловьев  выложил образец известняка-ракушняка, состоящего из сцементированных ракушек. Название этой породы мог бы установить и человек, не имеющий отношения к геологии. Соскин ворчал, что Архангельскому, как «родственнику» известного геолога,  по блату  дали ракушняк, а ему что-то неопределимое…

Чтобы попасть на выставку Пикассо, пришлось выстоять огромную очередь. Художник писал абстрактные картины, а в Советском Союзе абстрактное искусство было практически запрещено. Но для Пикассо — известного борца за мир, члена французской компартии,  сделали исключение. На выставке разгорались  жаркие споры сторонников и противников абстрактного искусства. Работники Эрмитажа избегали давать какие-либо пояснения. С одной стороны,  надо отстаивать социалистический реализм, которому глубоко чуждо абстрактное искусство, а с другой – выставка открылась по распоряжению свыше. Поэтому они просто прятались. Я, конечно, выступал в  защиту абстрактного искусства, хотя ничего в нем не понимал, да и сейчас не очень разбираюсь.

Позже я попросил рассказать об абстрактной живописи своего двоюродного брата Олега Савельева. Он окончил Саратовское художественное училище, а теперь учился в Ленинградской Академии художеств (институт им. Репина) на архитектурном факультете. Он мне ничего не стал рассказывать, а пригласил к себе в общежитие, где на стенах огромной комнаты, в которой жили студенты, я увидел совершенно необычные картины, явно не имеющие ничего общего с социалистическим реализмом. В это время в комнату вошла группа эстонских студентов, приехавших в Ленинград на зимние каникулы. Они увидели картины и зааплодировали. Потом достали фотоаппараты и начали их фотографировать. Я больше не расспрашивал Олега, а стал всматриваться в картины и думать, о чем же они?..

1.13. Неординарные студенты

А в Горном институте  на специальности «разведка месторождений»  курсом младше нас учился Яков Виньковецкий, прекрасно разбирающийся в абстрактной живописи. Яша окончил 203 школу им. А.С. Грибоедова, в которой учился и я. Он не только понимал абстрактную живопись, но и сам писал абстрактные картины. Об его увлечении узнали в парткоме и комитете комсомола  института. Начались гонения. Однако они воспринимались скорее со смехом, чем с возмущением. Так, один из комсомольских вожаков института кричал с трибуны, что этот, с позволения сказать товарищ (Виньковецкий), «внес свою лепту в ряд чуждых нам абстракционистов – Сезанна, Ван-Гога, Дега,  Гогена и прочих Малевичей и Кандинских»…

Во время учебы в институте он  занимался не только абстрактной живописью. Будучи участником Литературного объединения (ЛИТО),  писал стихи. Ходил в спортивный клуб, где на борцовском ковре познакомился с будущим писателем Андреем Битовым и привел его в  ЛИТО. В своей книге «Неизбежность ненаписанного» Андрей Битов описал свое вступление в литературу:

«…в октябре 1956 года, подталкиваемый в спину Я.А. Виньковецким (1938-1984), я вошел в аудиторию Горного института, где заседало литобъединение, руководимое Г.С. Семеновым (1918-1982), и мне там так  понравилось, что на вопрос, что я пишу, испугавшись ответить, что ничего, я прочитал два стихотворения своего старшего брата Олега, таким образом, начав свой путь как профессионал, не написав еще ни строчки,  — с плагиата…»

Яков был разносторонне развитым человеком. Одним из первых в стране начал заниматься применением математических методов в геологии. Опубликовал немало интересных научных работ,  в том числе, философского характера.

После окончания института он продолжал заниматься абстрактной живописью. Но выставиться удалось только три раза. И после каждой выставки следовали доносы в соответствующие органы. Он находился под пристальным вниманием КГБ и в конечном итоге  вынужден был уехать за рубеж. В США он работал в нефтяном научно-исследовательском институте фирмы «Эксон», где быстро завоевал высокий научный авторитет. Продолжал заниматься живописью. В США и других странах состоялось 45 выставок работ Якова Виньковецкого. К тому же он был очень чутким и добрым человеком. К окружающим  людям он всегда относился с любовью и уважением, отдавал им тепло своей души, помогал, чем мог. А в ответ нередко получал зло. «Наша цивилизация не готова для таких людей» — говорил Юз Алешковский.

В 1984 году Яков Виньковецкий трагически погиб. Его смерть потрясла многих. Михаил Шемякин написал картину, передающую весь ужас происшедшего. Свои стихи посвятили ему Дмитрий Бобышев, Александр Городницкий, Яков Гордин. Кинорежиссер  Евгений Поротов создал фильм о творчестве Якова Виньковецкого, названный «Окна в пространства света»…

В институте фирмы «Эксон» вместе с Яковом работали его бывшие соотечественники, как правило, талантливые ученые. Среди них трудился Георгий Миркин, -когда-то мой  однокурсник по нефтяному факультету. Окончив институт, он работал в  нефтяном институте (ВНИГРИ). Жора постоянно что-то изобретал и открывал. Однажды он пришел в НПО «Севзапгеология» к нашему бывшему однокурснику Вадиму Дроздику, который в то время занимал в НПО должность секретаря парткома. Жора сообщил ему, что,  изучая американские карты космической съемки, он открыл месторождения алмазов на Северо-Западе СССР. Вадим отвел Жору к главному геологу объединения, которому он все объяснил, и главный геолог подтвердил обоснованность доводов Миркина. Однако открытие Миркина оставили без внимания. Вскоре, когда Жора уже уехал в США, появилось сообщение, что под Архангельском открыто месторождение алмазов и ведется их промышленная добыча. Жора пытался получить какую-нибудь компенсацию, но из этого ничего не вышло. А в настоящее время ведутся поиски алмазов в Ленинградской области и в Карелии. Так что, прогнозы Жоры полностью оправдались. Хотя алмазы на Северо-Западе искали и раньше.

Работая в «Эксоне», Жора продолжал изобретать. Так, он изобрел прибор для прозвучивания илов. Название прибора состояло из двух слов – английского «mud»(ил, грязь) и русского «звон». В русском варианте получилось «Мадозвон»,  потом это название трансформировалось в «Мудозвон Миркина». Так оно и было  запатентовано…

На нефтяном факультете с нами учился  способный студент  Вадим Чудинский. Высокий, красивый брюнет. В своей дальнейшей жизни я  периодически встречал его, и каждый раз  он меня сильно удивлял. Он жил в полном соответствии со своей фамилией. После окончания Горного института  работал там же, где и Жора Миркин -  во ВНИГРИ. По ночам подрабатывал, устроившись сторожем. Саша Никольский, наш бывший однокурсник, рассказывал мне, как он справлял свою свадьбу в Москве, поскольку его невеста была москвичкой, и вдруг на свадьбе неожиданно появился Чудинский. Как он узнал про Сашину свадьбу в Москве и адрес, непонятно. Потом он поступил на математический факультет Университета и окончил его. Однажды я ждал около школы свою дочку, которая училась тогда в четвертом классе. Это было в 1974 году. И вдруг из школы выходит Чудинский. Оказывается, он  преподавал в этой школе математику.  Я поинтересовался, какие оценки он ставит детям. Вадим выразил мнение, что у настоящего педагога ученики получают только хорошие оценки, а поскольку он не настоящий учитель, то у него есть и плохие ученики. Через несколько лет я встретил его на улице, и он мне сообщил, что недавно вернулся из похода. Он один, на байдарке проплыл 200 км по Северной Двине. Вначале с ним плыл напарник, но не выдержал тягот путешествия и сошел на берег. В походе Вадим наткнулся на геологическое обнажение с редкими образцами ископаемых окаменелостей. Потом он специально приезжал на это обнажение и выколачивал образцы окаменелостей. Я спросил Вадима, зачем ему понадобилось это путешествие  уже в немолодом возрасте. Он ответил, что хотел испытать себя. Это желание мне знакомо.

Еще через несколько лет я  увидел Вадима в Озерках на кольце трамвая №55 с бензокосилкой в руках, — он косил траву на газоне. Потом я столкнулся с ним около Невского рынка, где он работал грузчиком — таскал какие-то ящики. Последний раз я встретил его около станции метро «Политехнический институт». Он  устанавливал крест на куполе обновленного  Храма Покрова Божией Матери. Церковь была построена при Политехническом институте в 1914 году. В 1924 году церковь закрыли и передали под клуб института. Позже здесь разместилась военная кафедра Политехнического института. Много лет в купол упиралась ракетная установка. В 1992 году Храм возвратили верующим. И вот Вадим установил на куполе крест. Больше я его не видел. В 1998 году он уехал на постоянное жительство в Германию…

1.14. Палеонтология

На  втором курсе мы изучали палеонтологию. Читал этот предмет Борис Васильевич Наливкин. Палеонтология требовала систематических занятий. Мы должны были уверенно определять множество ископаемых окаменелостей, запоминать их латинские названия и периоды жизни. Чтобы лучше запомнить эти сведения, студенты сочиняли стишки с нелепым текстом, типа «от силура до девона жил пентамерус зеленый; по брегу оболус  бродил, жил кембрий-три, силур-один; от силура до девона жила-была сирингопора и т.д.» Чем глупей был текст, тем легче он запоминался. Мне было легче, чем другим студентам. В школе я три года изучал латынь, которую преподавал нам замечательный латинист Садье Александрович Шубик. Правда,  на уроках я вел себя безобразно и постоянно выкрикивал пушкинские строки «…латынь из моды вышла ныне», о чем впоследствии сильно сожалел.

Изучение палеонтологии будило фантазию. В воображении возникали фантастические животные из прошлого. Космос казался населенным необыкновенными существами. Недаром известный палеонтолог Иван Антонович Ефремов, уроженец памятного  мне пос. Вырица Ленинградской области, окончивший Ленинградский горный институт, стал нашим любимым писателем-фантастом. В 1957 году вышла его книга «Туманность Андромеды», а потом мы зачитывались и другими его увлекательными произведениями. Роман «Час быка», вышедший в конце 1960 года, был воспринят идеологами страны, как карикатура на СССР. Но это был примитивный взгляд. Книгу изъяли из библиотек, запретили переиздание. Гонения подорвали здоровье писателя. После смерти Ефремова на его  квартиру приходили с обысками сотрудники КГБ. Его обвиняли в принадлежности к английской разведке. Через два года это обвинение сняли…

Когда мы изучали моллюсков, Борис Васильевич поведал нам о том, как следует употреблять устриц: «Надо взять раковину с устрицей и надрезать мускул, соединяющий створки раковины, а затем из раскрывшейся раковины втянуть в себя устрицу и проглотить». Я в своей жизни так и не попробовал устриц, хотя не раз доставал их с морского дна. Уж больно не хотелось глотать их живьем.

Брат Бориса Васильевича – Дмитрий Васильевич Наливкин был знаменитым геологом и палеонтологом. Он окончил Горный институт еще до революции — в 1915 году. При этом затратил на учебу почти 12 лет, поскольку постоянно отправлялся в длительные экспедиции, так как он  нуждался в средствах для существования. Всего через пять лет после окончания института он стал профессором. Во время Великой Отечественной войны он открыл на Урале крупное месторождение бокситов – сырье для производства алюминия,  который применялся в авиационной промышленности.  За открытие он получил Сталинскую премию. В 1957 году за создание геологической карты СССР ему была присуждена Ленинская премия, а в 1963 году ему присвоили звание Героя социалистического труда.

Д.В.Наливкин был не только замечательным ученым, но и высоконравственным человеком. Когда в предвоенные годы органы НКВД арестовали, а затем расстреляли заведующего кафедрой палеонтологии В.Ю.Черкесова, а его жену Е.В.Черкесову отправили в лагеря, Дмитрий Васильевич воспитывал их детей…

Как-то Дмитрий Васильевич зашел к нам на экзамен по палеонтологии. В это время Борис Васильевич с трудом вытягивал палеонтологические знания из студента, который краснел, обливался потом, но никак не мог определить предложенные ему образцы окаменелостей. Тогда Дмитрий Васильевич, обратившись к брату, сказал: «Боря, зачем ты мучаешь парня, поставь ему хорошую оценку и отпусти с богом!». Борис Васильевич возмутился: «Дима, прошу не мешать мне!». Дмитрий Васильевич продолжал настаивать на гуманном отношении к студенту. В конце концов, Борис Васильевич попросил брата покинуть аудиторию. Смеясь, Дмитрий Васильевич вышел…

В стихотворении «Комаровское кладбище» А. Городницкий написал о братьях Наливкиных:

Густая ель склоняет ветки вниз
Над молотком меж строчек золоченных.
Спят рядом два геолога ученых –
Наливкины – Димитрий и Борис.

Мне вдруг Нева привидится вдали
За окнами и краны на причале.
Когда-то  братья в Горном нам читали
Курс лекций по истории Земли:

«Бесследно литосферная плита
Уходит вниз, хребты и скалы сгрудив.
Все временно – рептилии и люди.
Что раньше них и после? – Пустота».

(А.Городницкий, 1985г.)

1.15. Студенческие вечера

Одним из развлечений в институте являлись студенческие балы, или, как тогда их называли – вечера. Они проводились на первом этаже института в портретной галерее, иногда снимался зал в каком-нибудь рабочем клубе или школе. Однажды в портретной галерее на вечере играл студенческий оркестр из Свердловского горного института. Обычно же на вечер приглашали модные среди молодежи оркестры, не признанные официальными органами культуры. Чаще всего это был оркестр под управлением молодого композитора Станислава Пожлакова. Позже он приобрел широкую известность. На вечерах звучала джазовая музыка, хотя слово «джаз» находилось под запретом. Играющие на вечерах оркестры называли эстрадными, или оркестрами легкой музыки. На вечерах ведущий объявлял медленный  или  быстрый танцы – некое подобие танго и фокстрота.  В то время появился рок-н-ролл. Этот  танец был запрещен категорически, хотя оркестр изредка исполнял очень популярный в то время «rock around the clock» (рок вокруг часов). Тогда  появлялись пары, исполняющие рок-н-ролл под восхищенные возгласы студентов. Однако прибегали дружинники и выводили крамольных танцоров из зала.

Иногда на стенах помещения, в котором проводились вечера, развешивали плакаты самого разного содержания. На одном из вечеров висел плакат:

Прошу надеть на вилку снедь
и на секунду замереть.
В Москве прошел Двадцатый съезд.
Пусть каждый выпьет и заест.

Вечер стал предметом обсуждения на заседании парткома института. Допрашивали многих институтских поэтов. Искали, кто посмел смеяться над съездом партии. Установили, что это был отрывок из веселой пьесы в стихах Агеева  и Тарутина. О событиях тех лет в записной книжке Олега Тарутина сохранилась запись:

Был Агей – поэт крамольный,
На беседу вызван в Смольный.
Предлагали встречу эту
И Тарутину – поэту.

Но не прельстились встречей сей
Ни Тарутин, ни Агей.

Одним из организаторов горняцких вечеров был студент горного факультета Миша Морейдо. Впоследствии он  бросил свою горняцкую профессию и стал театральным постановщиком. Работал в московских театрах, а затем уехал на Камчатку и там трагически погиб при невыясненных обстоятельствах. В организации вечеров участвовал и студент нашей группы Юра Гольдберг, живущий ныне в Канаде. Он рассказывал мне, как где-то в туалете отсчитывал рубли некоему Додику за оркестр Пожлакова. Додик жаловался, что ему деньги девать некуда – завалена вся комната. Писатель Василий Аксенов описал горняцкий вечер в романе «Ожог», где обозвал студентов-горняков пьяницами.

С годами партийно-комсомольский контроль  за проведением  вечеров ослаб. Тем  не менее,  когда на одном из вечеров был объявлен конкурс  латиноамериканских  танцев,  и студентка нефтяного факультета Наташа Коварская  лихо отплясывала бразильскую самбу, ее, как секретаря курсового бюро комсомола, буквально на следующий день вызвали в Смольный, в обком комсомола.  Вместе с ней вызвали главного редактора стенгазеты «Нефтяник»  Жору Миркина, поскольку в стенгазете имелись крамольные шаржи и карикатуры. В обкоме комсомола потребовали, чтобы  они выложили свои комсомольские  билеты, на что студенты ответили, что вопрос об исключении решает комсомольское собрание. На этом все и закончилось…

Экзаменационная весенняя сессия второго курса состоялась в мае-июне 1956г. В это время в Москву приехал президент Югославии Иосип Броз Тито. После довольно длительного периода отчуждения происходила нормализация отношений Югославии и Советского Союза. Из Москвы Тито выехал в Ленинград. Еще совсем недавно Тито называли агентом американского империализма, изображали на карикатурах со страшным лицом, с окровавленным топором в руках.  А теперь он  стал, как сказал Н.С. Хрущев, «Дорогой товарищ Тито». В ходу были стишки:

Дорогой товарищ Тито!
Ты ни в чем не виноват,
Так сказал  Хрущев Никита-
Наш  верховный депутат…

В день  приезда Тито в Ленинград мы с Володей Соскиным стояли с учебниками в руках на углу Невского и ул. Бродского (ныне Михайловская) около гостиницы «Европейская». Вдруг недалеко от нас остановились две черные машины. Из первой машины вышли двое невысоких мужчин, одетых в светлые костюмы из  хорошего материала, и направились по тротуару прямо на нас. Из второй машины вышел высокий представительный военный  в красивой иностранной форме и остановился рядом с тротуаром. Вокруг раздались крики: «Тито, Тито!», и люди бросились к военному. А мы с Володей оказались на пути у двух невысоких мужчин, которые вплотную подошли к нам и остановились.  Вдруг Володя ткнул пальцем в живот одного из них и громко и насмешливо произнес: «Смотри, Никита!», имея в виду Хрущева. Я внутренне вздрогнул. Ждал, что сейчас нас скрутят и куда-нибудь отволокут. Но нас никто не схватил, и это был не Хрущев, а  Булганин – председатель Совета министров СССР, тоже   невысокого роста и округлый, как Хрущев. Второй мужчина оказался Тито. Поскольку мы мешали вождям пройти,  они обошли нас и сошли с тротуара на мостовую. В это время люди разобрались, где настоящий Тито, и окружили Тито и Булганина. Тот поднял в приветствии руку. Любопытная толпа напирала, и  его нечаянно толкнули в спину. Булганин с трудом удержался на ногах. Но подбежали милиционеры, растолкали народ, взяли Тито и Булганина в кольцо, и те спокойно пошли по середине Невского проспекта, приветствуя ленинградцев. Когда я через много лет рассказывал об этом случае своим знакомым, некоторые не верили. Меня спрашивали:  «А где же была правительственная охрана?». Удивительно, но никакой охраны я не видел.  Очевидно,  охрана была не готова к тому, что вожди выйдут  из машины и пойдут общаться с народом, и где-нибудь замешкалась.  С той поры  руководители  страны  не ходили среди народа по Невскому проспекту. И лишь в конце восьмидесятых годов Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Сергеевич Горбачев вышел из машины и пошел по площади Восстания, беседуя с ленинградцами…

1.16. Геологическая практика в Крыму

После окончания экзаменационной сессии  мы поехали в Крым на   учебную  практику по геологической съемке. Прямого билета до Симферополя достать не удалось. Доехали только до Москвы.  Наш поезд из Москвы на Симферополь уходил лишь утром следующего дня. Поэтому мы с ребятами долго гуляли по Москве, а вечером зашли в ресторан «Баку». Сидели там до закрытия, ели шашлыки, пили вино, потом вышли на бульвар, легли на скамейки и накрылись газетами. Так в Советском Союзе обычно изображали бездомных американских безработных, и мы решили побывать на их месте. Погода стояла теплая, мы быстро уснули. Под утро нас растолкал милиционер, стал расспрашивать, кто мы такие, почему  спим на скамейках. Мы объяснили, что студенты, едем на практику в Крым. Он недоуменно спросил, какая может быть практика в Кремле? Снова объяснили, что едем в Крым, а не в Кремль. Он отошел. Потом мы сели на поезд и благополучно прибыли в Симферополь, а оттуда добрались до базы Горного института, расположенной недалеко от села Партизанское, которое до войны называлось Саблы. Там, на пологом склоне холма был устроен палаточный лагерь. Спали на матрацах, набитых соломой и уложенных прямо на земле. Каждый день с раннего утра, вооружившись геологическими молотками, мы уходили в поле на съемку. Карабкались на куэсту, сложенную мергелями (куэста – форма рельефа в виде гряды с ассиметричными склонами: крутым, срезающим толщу пород, и пологим, отвечающим направлению падения пластов пород). Отбивали молотком образцы горных пород, выколачивали фауну и несли ее на опознание, если сами не могли определить, к преподавателю палеонтологии Б.В. Наливкину.
В одной палатке со мной жили два китайских студента – Цуй Куэнь и Цай Эрфань. Это были исключительно старательные и добросовестные студенты. Вечером, придя в палатку, они брали в руки учебники и пытались запомнить трудные для них геологические названия. Однажды Цай  Эрфань так и заснул с книгой в руках. И вдруг во сне он заговорил: «Апт, альб, готерив, баррем, Соскин». Это он произносил названия ярусов нижнего отдела меловой системы. Понятно, что человек заучился. Но причем тут Соскин?

В студенческой песне о Крымской практике звучал  нелестный отзыв о той местности, на которой мы выполняли съемку: «Там только таврика и мергеля, в колючках острых вся земля…» Действительно,  колючек там хватало. Но какое это имело значение? Главное, что нас окружали горы. Воздух  был напоен непередаваемым ароматом, который бывает только на юге. В долинах  плодоносили фруктовые сады,  иногда незаконно посещаемые нами (однажды меня застал сидящим на плодовом дереве сторож, — как оказалось, бывший труженик блокадного Ленинграда, которому врачи порекомендовали по состоянию здоровья жить в Крыму). Вдоль дорог тянулись вверх пирамидальные тополя. Вечно голубое небо. Дождь — большая редкость. Правда,  во время дождя и после его окончания нам приходилось прорывать вокруг палаток водоотводящие каналы, иначе   пришлось бы спать на мокрых матрацах.

Питались мы только утром и в обед, также как и в Вышегороде,  поэтому вечером очень хотелось есть. Пищу мы заменяли хоровым пением. Одной из любимых была песня о первобытных людях на мелодию «В этот вечер танцев карнавала…», в которой очень актуально звучали  слова:

Жрать захочешь – придешь,
И пещеру найдешь,
Хобот мамонта мне принесешь…

Однажды мы увидели бегущую собаку, которая держала в зубах круг копченой колбасы. Очевидно, кто-то спрятал колбасу в палатке, но собака почуяла колбасу, залезла под полог и украла её. Один из студентов – спортсмен-разрядник  по бегу на короткие дистанции -  быстро догнал собаку.  Мы отобрали у нее колбасу и  съели, оставив собаке маленький кусочек, который она держала в зубах. Собака долго жалобно скулила…

Вместе с нами  практику проходила студентка  Лайма, приехавшая в Ленинград из Риги. Высокая, крупная, светловолосая девушка. По характеру добрая, очень спокойная. Володя Соскин ее постоянно поддразнивал словами: «Лайма, ты нам должна быть благодарна за то, что мы тебя освободили…». Лайма на эти  шутки никак  не реагировала.

Если честно признаться, то Лайма  мне нравилась, но я стеснялся  к ней  подойти. Слишком отличались наши габариты. Это теперь молодых людей не смущает, если девушки выше их ростом,  некоторые даже гордятся этим. А раньше над низкорослым кавалером смеялись. Помню, один студент рассказывал о женитьбе своего друга: «Представляешь, его жена на три года старше и на два метра выше, вот умора!»…

В заключение Крымской практики мы побывали на Камыш-Бурунском железорудном комбинате  под Керчью, где познакомились с работой огромных карьеров, обогатительной и агломерационной фабрики. Около фабрики мы видели отвалы обогащенной железной руды. Через несколько лет я неожиданно обнаружил груды этой руды далеко на севере, на берегу Баренцева моря. Она использовалась для  изготовления тяжелого бетона при строительстве хранилища радиоактивных отходов  атомных подводных лодок. Ощущение у меня было, как при встрече со старым знакомым.

Там же, под Керчью, мы осмотрели небольшие грязевые вулканы. Когда несколько девушек подошли к одному из  вулканов, я бросил в центр вулкана кусок породы, и светлые платья бедных девушек заляпала «грязь». Меня конечно сильно ругали. Но с геологической точки зрения вулканическая  «грязь» — это глинистая масса, насыщенная газами, а не грязь в бытовом понимании. Однако девушкам от этого было не легче, и они еще долго возмущались.

На  берегу Керченского пролива мы видели громадные оползни, из-за которых берег перемещался вглубь суши и некоторые жилые дома  находились под угрозой разрушения.

Еще мы посетили разветвленную сеть подземных выработок в карбонатных породах — знаменитые керченские катакомбы, в которых во время войны скрывались партизаны.

В поселке Аршинцево, где в здании местной школы мы жили в те дни, когда знакомились с железорудным  комбинатом и другими достопримечательностями края, произошел случай, довольно типичный для того времени, а также для предыдущих и последующих периодов жизни в Советском Союзе. Мы пошли на  танцплощадку, приглашали на танец  местных девушек, а у выхода с площадки нас уже ожидала большая толпа поселковых ребят. Получилось так, что я шел с высоким Юрой Гольдбергом. Нас окружила группа рослых парней, которые стали предъявлять какие-то дурацкие претензии к Юре. Явно искали повода прицепиться. На меня внимания не обращали. Но затем меня из этой группы вытянули другие парни,  пониже ростом, ближе к моему, и взяли меня в кольцо.  Через некоторое время раздались громкие крики, и я увидел вырывающегося из толпы Юру, на котором уже была порвана белая рубашка и из-под нее выглядывала тельняшка. Юра побежал, а за ним с гиканьем и свистом бросилась толпа, в том числе и парни, окружавшие меня. Я остался один. Потом выяснилось, что Юре разбили голову и сорвали с руки часы. Вскоре та же толпа с выломанными из забора палками подошла к школе, в которой мы жили, но оттуда уже высыпали студенты с геологическими молотками, и началось толковище. Оно закончилось ничем, и аборигены с радостными воплями пошли прочь. Позже Юра  предъявил мне претензии,  будто я бросил его, но он был несправедлив. Я ему помочь ничем не мог, я сам находился в кольце враждебно настроенных ребят, но он не видел, как меня вытянули от него, и, наверное, подумал, что я убежал. Слышать его упреки мне было крайне неприятно, поскольку я никогда в жизни не бросал в беде своих товарищей…

После окончания Крымской практики мы погрузились в грузовик, который поздно вечером привез нас на берег моря в Алуште. В приморском ресторанчике мы выпили очень приятного массандровского портвейна, знакомого нам уже с первых дней практики, покатались верхом на ишаке, привязанном на длинной веревке к вбитому в землю колу, а потом  завернулись в одеяла и легли спать на каменистую землю. Рано утром мы проснулись и с высокого берега увидели величественную картину бескрайнего синего моря и плывущих в нем дельфинов. Мы заворожено смотрели на эту красоту…

Когда-то великий польский поэт Адам Мицкевич (1798-1855), побывав в Алуште, писал, что Алушта – одно из восхитительных мест в Крыму. Алуштинские впечатления вдохновили Мицкевича на создание сонетов «Алушта днем» и «Алушта ночью»…

С  Володей Соскиным и Игорем Коганом  мы сняли в Алуште недалеко от моря дровяной сарай без дверей. Кроме дров там ничего не было. Зато у нас имелись с собой одеяла и рюкзаки. Одеяла мы стелили на дрова и покрывались ими, а рюкзаки клали под головы. Все комнаты в доме хозяйки,  чердак и сараи сдавались отдыхающим. Даже на ветвях огромного дерева было устроено лежбище, на котором ночевал какой-то парень. В одной из комнат жили симпатичные девушки из Москвы. С самой красивой из них Володя Соскин закрутил роман, по его словам весьма успешный. Мои приставания к другой девушке были отвергнуты. Каждый день мы спускались по крутой узкой улице, через которую был перекинут выцветший плакат «Да здравствует 1-ое мая!», и шли на пляж. Иногда ездили  в Ялту, в другие места Южного Крыма. В Ялте мы встретили девушек с нашего курса, которые предложили вместе встретить рассвет на Ай-Петри, но Володя высмеял их романтический порыв. Я тоже посмеялся, хотя на самом деле мне очень хотелось пойти вместе с ними.

Однажды к Алуштинскому причалу подошел катер и с него сошел недавно снятый с поста министра иностранных  дел СССР  В.М. Молотов. Он был одет в  дорогой светлый костюм, приветливо улыбался людям на причале, и его тепло приветствовали, несмотря на то, что в партийной печати Молотова сильно ругали. Когда-то Молотов дружил  со старшим братом моей мамы Даниилом Гессеном, с которым  учился   в Петроградском политехническом институте. Оба состояли в партии большевиков, но через несколько лет после революции Даниила обвинили в троцкизме и посадили. Его жена  обратилась к Молотову с просьбой помочь. Молотов похлопотал, и Даниила выпустили. Но вскоре опять посадили. И Молотов больше помочь не смог. В 1943 году Даниила расстреляли в Челябинской тюрьме. Перед этим он долгие годы провел в Соловецких лагерях…

Некоторые ребята из нашего потока после окончания практики уехали на Кавказ. Так, Боря Лашков вместе с Ирой Розенцвит  отдыхал в Сухуми. По возвращении он с восторгом рассказывал о гостеприимстве местных жителей.

Мы жили в Алуште, пока имелись деньги. Когда все деньги кончились, поехали в Ленинград. В дороге питались зелеными грушами, собранными в  хозяйском саду.

1.17. Перевод на новую специальность

В Ленинграде нас ждала новость. Оказывается,  московское руководство решило, что нефтяной факультет в Ленинградcком горном институте не нужен, поскольку в Ленинграде нефти нет, и не предвидится, хотя существовали и противоположные мнения. Так, профессор М.М.Тетяев считал, что под Ленинградом, в районе Павловска, существует структура, к которой может быть приурочена нефтяная залежь. Но высшее руководство полагало, что нефтяной факультет должен находиться в местах добычи нефти, например, в г. Грозном. Где расположен  г. Грозный, мало кто представлял, и уезжать из Ленинграда ни студенты, ни преподаватели не собирались. Тогда  было принято решение прекратить прием на нефтяной факультет, а специальность «нефтяная геология»  сократить. При этом часть студентов переводилась на другие факультеты. Так, из четырех групп на нашем потоке оставили одну, и в ней продолжали учиться наиболее успешные и активные студенты – Игорь Татаринов, Юра Григоренко, Наташа Коварская, Жора Миркин, Фата Снисарь и др. Две группы из менее прилежных студентов перевели на  геологоразведочный факультет, специальность «техника разведки месторождений полезных ископаемых» (РТ), куда попал и я. Оставшихся студентов отправили на горный факультет, специальность «горное машиностроение» (ГМ), где стипендия была намного меньше, чем на других специализациях. Такой же расклад происходил и на других курсах. Многие студенты, особенно старшекурсники,  возмутились и повели борьбу за сохранение нефтяной специальности. Написали  коллективное письмо в ЦК КПСС, но оттуда ответили, что поскольку государство дает бесплатное образование, то оно и будет решать, какую нам  получать профессию.  Тогда студенты написали жалобу  в Международный Союз студентов, находящийся в Праге. Это письмо в обкоме комсомола расценили как непатриотичное и антисоветское. Представители обкома долго выявляли зачинщиков письма в Прагу. Но не нашли.

Нефтяная специализация существовала и на геофизическом факультете (НФ), но тогда ее не тронули. Лишь в 60-е годы группы НФ перевели в специализированные нефтяные институты, в частности, в Московский нефтяной институт им. И.М. Губкина.

Я не участвовал в составлении писем и ни за что не боролся, потому что для меня не имело значения, на какой горняцкой специальности учиться. Для меня важно было  остаться в Горном институте, и чтоб стипендию не уменьшили. Поэтому перевод на РТ меня не взволновал, хотя другие ребята были очень недовольны. В частности, Боря Лашков  заверил, что после окончания института он все равно будет заниматься  геологией, а не бурением. Свое обещание он сдержал.

Наша новая  специальность считалась в институте непрестижной.  К элитному студенчеству в Горном институте относились геофизики из засекреченной специальности РФР (геофизические методы поисков и разведки месторождений редких и радиоактивных элементов). Эта была самая молодая специализация в институте. Она была открыта в 1953 году, а вскоре был образован геофизический факультет.

Открытию новой геофизической специализации предшествовало  создание в Советском Союзе  в обстановке строжайшей секретности  атомной промышленности. В мире  шла холодная война.  В 1949 году Советский Союз  впервые произвел испытания атомной бомбы. Главным конструктором атомной бомбы был двоюродный брат моей мамы академик Юлий Борисович  Харитон. Несмотря на опасности, которые ему все время угрожали, он достиг своей цели. И ему было  чего опасаться. Его отец Борис Иосифович Харитон до революции редактировал  газету «Речь», которая являлась печатным органом партии конституционных демократов (кадетов). В 1922 году Б.И. Харитон  был выслан из Советской России. Первое время он находился в Берлине, затем редактировал в Риге газету «Сегодня».  В 1940-м году, когда Красная Армия вошла в Ригу, органы НКВД арестовали его в числе десятков тысяч жителей «освобожденных» прибалтийских республик, и он погиб в лагерях. Мать Юлия Борисовича – Мирра Яковлевна Буровская (Биренс), актриса Московского Художественного театра  в послереволюционные годы поехала на гастроли в Германию и не вернулась. Перед войной был арестован и отправлен в сибирский лагерь брат моей мамы Владимир Гессен. В 1943-м году   расстреляли старшего брата   Даниила. Были расстреляны другие родственники. В органах безопасности об этом не забывали. Кроме того, после войны Абакумов пытался обвинить Харитона в том, что в период двухлетней работы у Резерфорда в Ковендишской  лаборатории, английская разведка завербовала его. Харитон постоянно  ожидал репрессий. Но Берия, являвшийся руководителем работ по созданию атомной бомбы, защищал Харитона и не давал его в обиду. Именно, благодаря Берии,  Харитон остался жив и смог продолжать работу. После испытания атомной бомбы Харитона представили Сталину, который проявил о нем большую заботу. Он даже запретил ему летать на самолете,  и Харитон пользовался личным салон-вагоном. (Первый салон–вагон Харитона до революции принадлежал Николаю II.)

Через два года после испытания атомной бомбы власти предложили Харитону баллотироваться  кандидатом в депутаты Верховного совета СССР  по Политехническому избирательному округу г. Ленинграда. Когда-то он учился в Политехническом институте. Теперь ему предстояло встретиться с преподавателями и студентами института. После встречи с избирателями Харитон приехал к нам в Басков переулок. Его сопровождал здоровенный мужчина – телохранитель, который назывался секретарем. Он  внес в квартиру телевизор КВН — дар моему дяде-инвалиду Юрию Юльевичу Гессену. Это был первый телевизор в нашем пятиэтажном доме. Потом секретарь вышел на лестницу и все время визита Харитона просидел на широком мраморном подоконнике, хотя его приглашали в дом. Харитон поговорил с дядей, а потом позвали меня. Юрий Юльевич представил меня Харитону и при этом сказал, что я переживаю из-за того, что не расту, а вот дядя Юля маленького роста, а каких высот достиг! Харитон при этом молча улыбался…

В стране создавался ядерный щит, а урановую руду для изготовления бомбы добывали в основном в Восточной Германии (ГДР). По количеству атомных бомб  Советский Союз сильно уступал  США.  Поэтому требовалось  очень быстро разведать и освоить новые урановые месторождения, которых в стране явно не хватало. Об этом академик В.И. Вернадский сообщал еще в марте 1943 года в  письме академикам В.Л. Комарову, А.Ф. Иоффе и В.Г. Хлопину. Он писал: «…до сих пор не выяснено нахождение у нас сколько-нибудь значительных необходимых для этой цели (для получения источников новой мощной энергии)  запасов урановых руд. Эта задача, которая сильно беспокоит меня в данный момент, является одной из основных и первоочередных задач Урановой комиссии…». Только в начале пятидесятых годов в стране приступили к широкомасштабным поискам урановых руд, но оказалось, что не хватает высококвалифицированных специалистов. Поэтому в вузах Москвы, Ленинграда и Свердловска срочно открыли новые геофизические специальности. Выбор пал на геофизические методы, поскольку они считались  самыми эффективными методами разведки урановых  месторождений. На новую специализацию принимали молодых людей с отличной подготовкой по физике и математике, как правило, медалистов. Не каждый был способен учиться на специальности РФР, и она пользовалась большим уважением среди студентов всех специальностей института. Уважения добавляла и таинственность, которой она была окружена. Студенты этой специализации имели допуск к «совсекретным» работам. Все записи велись в секретных тетрадях, которые выдавались студентам инспектором спецотдела при входе в секретную зону, перекрытую железной дверью. И все, что было связано с изучением урановых месторождений, являлось секретным: учебники, пособия, аппаратура, и даже иностранные журналы. Студенты радиоактивной специальности получали повышенную стипендию. Кроме того, военнообязанные студенты освобождались от военных сборов. Но как говорится, за все приходится платить. Радиоактивщики потом расплачивались здоровьем и преждевременной смертью. Встреча с ураном обходилась недешево. А во время учебы  молодые и здоровые студенты, теоретически зная о пагубных последствиях радиоактивного облучения, все же относились к нему несерьезно. Александр Городницкий даже написал веселую песенку, которая стала  впоследствии трагикомическим гимном  студентов–радиоактивщиков:

На уран он жизнь свою истратил,
Много лет  в горах его искал,
И от этой жизни в результате
Он свой громкий голос потерял.

Загрустил от этой он причины
И промолвил с горечью в словах:
«Я теперь уж больше не мужчина,
А всего лишь – облако в штанах».

Он заплакал и пошел, рыдая,
Через реки, горы и поля,
И лежала перед ним большая,
Женщинами полная Земля.

Согласно древнегреческой мифологии, Уран — владыка неба, являлся сыном  Геи – богини Земли, но потом он вступил с нею в интимную связь, от которой появились циклопы, сторукие великаны, титаны. Еще у них родился сын Кронос, который оскопил кривым стальным мечом (серпом?)  своего отца Урана, и тот больше не смог никого производить.  Жуткие дела творились в коллективе античных богов. А теперь, те, кто встречается с ураном,  заболевают, становятся бесплодными и нередко умирают…

Надо сказать, что радиоактивное излучение действует на людей избирательно. Так, однажды во время эксперимента Юлий Борисович Харитон  подвергся сильнейшему радиоактивному облучению, такому, что зашкалило прибор, показывающий величину радиации. Харитон вспоминал: «Я поехал в больницу, чтобы взять пробу крови. Я знал,  как выглядит кривая состава крови  при получении летальной дозы. Мои анализы за последние несколько дней шли по летальной кривой. Но неприятных изменений я не чувствовал, что утвердило меня в уверенности, что это не смертельная доза, и, действительно, скоро кривая пошла на убыль». Он так и не узнал точную дозу облучения. Его сестра Анна Борисовна рассказывала, что он долго ничего не мог есть, кроме шоколада. После этого Харитон многие годы плодотворно трудился и ушел на пенсию только, когда ему исполнилось 90 лет. Всего он прожил почти 93 года…

Во втором  десятилетии XXI века в ведущих российских вузах все ярче проявляется нежелание абитуриентов, студентов и аспирантов специализироваться на разведке и промышленном освоении урановых месторождений.  Конечно, молодежь заботится о своем здоровье, но, кроме того, у нее нет  материальных и моральных стимулов заниматься этим небезопасным делом. А положение с урановыми месторождениями после распада Советского Союза можно назвать кризисным. Многие крупные урановые месторождения стали собственностью Казахстана, Узбекистана и Украины. Российские предприятия, которые успешно занимались поисками урановых руд, переориентированы на экологические исследования. И ведущие российские ученые, как когда-то В.И. Вернадский, обеспокоены  нынешним положением в урановой отрасли…

На самой престижной радиоактивной специальности РФР с отличием учился  ныне знаменитый поэт и композитор, крупный ученый-геофизик, профессор, доктор геолого-минералогических наук Александр Моисеевич Городницкий.  А на нашей непрестижной буровой специальности РТ, курсом младше нас, учился также ныне знаменитый писатель Андрей Георгиевич Битов. Правда, за двойки его исключили из института, призвали в строительные войска, но через год  комиссовали (признали чуть ли не сумасшедшим) и он был восстановлен в  институте.

Заведующим кафедрой техники разведки являлся создатель кафедры профессор Филипп Аристархович Шамшев. Будучи известным ученым-угольщиком, он основал кафедру в 1949-м году. Высокий мужчина с колоритной внешностью, родом из донских казаков. Собираясь со своими земляками, он пел старинные казачьи песни. Его прекрасный бас выделялся из общего хора. Он не читал лекции «перемещенным лицам», как мы называли себя, но всех знал и помнил. Он никогда не ждал, когда с ним поздоровается студент, а здоровался первым, да еще с легким поклоном. Я всегда чувствовал себя неловко, когда  не успевал опередить его. В то время в молодежных газетах нередко помещались статьи о правилах хорошего тона с разъяснением, кто должен  первым здороваться. Объяснялось, что мужчина первый здоровается с женщиной, младший по возрасту — со старшим, подчиненный — с руководителем, и т.п. Филипп Аристархович преподал нам уроки истинной вежливости: первым здоровается тот, кто вежливее…

Итак, на третьем курсе (1956-1957 годы) мы уже учились на новой специальности. На мой взгляд, учиться на  новой специальности было легче, чем на нефтяном факультете. Здесь не было предметов, которые требуют систематических занятий, таких как минералогия, кристаллография, палеонтология. Где надо запоминать сотни названий, в том числе на латыни. С техническими предметами все проще -  главное понять. И страшные по слухам предметы вроде сопромата, ТММ, который расшифровывался как «теория машин и механизмов», а студенты трактовали, как  «тут моя могила», оказались совсем не страшными. Над ними не надо было корпеть каждый вечер. Однако геологические дисциплины я считал более интересными, чем технические…

1.18. Венгерские события

В октябре-ноябре 1956 года в Венгрии произошли события, которые в Советском Союзе были названы контрреволюционным мятежом, назывались и фашистским выступлением. Мы, не таясь, обсуждали все, что происходило в Венгрии. Слушали Би-би-си и Голос Америки. Правда, их передачи сильно глушили. Западная информация  сильно расходилась с сообщениями советских газет и радио. Кое-что мы узнавали от Шандора  Текея — учившегося с нами венгра.

4 ноября в 5 часов 20 минут советские части вступили в Будапешт. Началась операция «Вихрь», разработанная маршалом Г.К. Жуковым. Три дня продолжались ожесточенные бои. Погибли 25 тысяч венгров и 7 тысяч советских  солдат. У нас, конечно, об этом ничего не сообщалось. «За подавление венгерского фашистского мятежа» и в связи с 60-летием со дня рождения маршал Г.К. Жуков был награжден четвертой медалью «Золотая Звезда»…

После кончины Г.К. Жукова поэт Иосиф Бродский в  стихотворении «На смерть Жукова» написал:

Воин, пред коим  многие пали
стены, хоть меч был вражьих тупей,
блеском маневра о Ганнибале
напоминавший средь волжских степей.

Кончивший дни свои глухо в опале,
Как Велизарий или Помпей.

Сколько он пролил крови солдатской
В землю чужую! Что ж, горевал?
Вспомнил их,  умирающий в штатской
белой кровати? Полный провал.

Что он ответит, встретившись в адской
области с ними? «Я воевал».
К правому делу Жуков десницы
больше уже не приложит в бою.

Спи! У истории русской страницы
хватит для тех, кто в пехотном строю
смело входили в чужие столицы,
но возвращались в страхе в свою…

На демонстрации 7 ноября 1956-го года один из студентов нашей специальности  выкрикивал разные лозунги. Например, он кричал: «Долой клику Ракоши-Гере!» (руководители Венгрии). Окружающие поддерживали его криками «Ура!». А потом он прокричал: «Долой клику Хрущева-Булганина!» (Н.С. Хрущев был тогда первым секретарем ЦК КПСС, а  Н.А. Булганин председателем Совета министров СССР). Тут же сквозь толпу к нему стали пробираться какие-то люди. Он бросился бежать. Бегал он хорошо, имел по бегу спортивный разряд. Так что он убежал. Но его выдали. Парня исключили из института и отправили для исправления на Воркутинскую угольную шахту.  Через два года, изрядно облысевший, он появился на нашей кафедре для восстановления. Ф.А. Шамшев объявил своим чудным басом, указывая на него: «Герой венгерских событий!». Причем в его тоне не было ни тени осуждения, ни похвалы, скорее констатация факта.

В Горном институте вообще было принято провинившихся студентов отправлять для исправления  на шахты. Знакомый мне по занятиям боксом студент Эпштейн довольно сильно отколошматил  соседа по общежитию за  нанесенное оскорбление. Тот назвал Эпштейна жидовской мордой. Эпштейна исключили из института и направили на шахту в Донбасс. Через год он вернулся, и его  восстановили в институте. Подобные случаи бывали нередкими в студенческих общежитиях Ленинграда. Мой двоюродный брат Олег Савельев, проживавший в общежитии Академии художеств, рассказал мне, как  один студент-художник, занимающийся боксом, отделал другого студента — представителя малых народов севера за то же оскорбление. По этому поводу был поднят сильный шум, грозились передать дело в суд за избиение, поскольку малые народы севера  пользовались особым покровительством властей. Боксера исключили из Академии  и сразу забрали в армию. Когда я приходил к Олегу в общежитие, я видел его. Олег сказал, что это очень талантливый художник.…

Увлечение молодых людей с нелюбимым кадровыми работниками и частью населения «пятым пунктом» такими видами спорта, как бокс или борьба, объяснялась очень просто. В конце сороковых и начале пятидесятых годов прошлого столетия евреи  часто подвергались оскорблениям и насилию, особенно в период так называемого  «дела врачей». Чтобы иметь возможность защититься и проучить обидчиков, молодые люди и шли заниматься боксом или борьбой. Но, проучив, большинство из них не испытывало морального удовлетворения. Мой знакомый студент Политехнического института Клим Мосиондз занимался борьбой  самбо. Однажды, он так швырнул своего обидчика, что тот ударился головой о стенку в парадной какого-то дома и  отключился.  Клим ушел, а потом очень переживал, и все время повторял, что он убил человека. Он уговорил приятеля, и они пошли на место столкновения. Там никого не  было, стояла тишина. Признаки какого-либо происшествия отсутствовали, но Клим долго не мог успокоиться…

А венгерские события  всколыхнули  многих в Горном институте. Студентка геофизического факультета, участница горняцкого ЛИТО Лидия Гладкая написала стихи, посвященные венгерским событиям, под названием «26 ноября 1956 года»:

Там красная кровь – на черный асфальт,
Там русское «Стой» — как немецкое «Halt»,
«Каховку» поют на чужом языке,
и  н а ш  умирает   на  н а ш е м   штыке.

А здесь – равнодушье (с тоской пополам)
тащит    людей по ничтожным делам,
философы плачут над лужами водки,
на танцы спешат красюки  и красотки.

А комсомольцы с унылым  задором
фальшиво гнусят фестивальные хоры,
и, если не слышат соседи и теща,
скулят сопляки про Сенатскую площадь.

…«Аврора» устало скрипит у причала:
Мертвою зыбью ее укачало.

Стихи распространились среди молодежи, дошли до верхов, и Лидию обсуждали на факультетском комсомольском собрании. Там ее заставили прочесть стихи, долго  кричали, ругались, но не наказали.
Почти одновременно студент нефтяного факультета Миша Судо в стенгазете «Нефтяник» поместил свои стихи «Не отмщенные в 37-м», посвященные всем репрессированным. Эта тема была близка Михаилу. Его отец являлся японским коммунистом, приехавшим в Советский Союз. В 1937 году его расстреляли. Когда Миша поступал в институт, он был вынужден  скрывать свое японское происхождение, выдавая себя за азербайджанца. За стихи «Не отмщенные в 37-м» его хотели исключить из института, но декан нефтяного факультета Михаил Васильевич Романов выручил его. Он срочно отправил Судо в дом отдыха под Ленинградом, где тот провел две недели. За это время страсти улеглись, и его оставили в институте.

Памяти отца

Я хочу рассказать тебе многое, многое -
Все, что с болью свернулось в груди,
Все, что с  детства досталось нам
долью убогою
И  проклятьем легло на пути…
Гнутся ветви к земле поседевшими кронами,
Скорбно вторит им сердце-набат.
По великой стране вновь листки похоронные
Запоздалый  кружит листопад.
Я поведать хочу  тебе многое, милая,
Не затем ли поэтом зовусь,  -
Над глухою тайгой, над святыми могилами
Поздним стоном волнуется Русь…
Смолкли честные,  — силой враждебною,
вздорною,
Заклейменные страшным клеймом.
Пали лучшие смертию злой и позорною,

Неотмщенные в тридцать седьмом… (1956)

С нами учились и другие студенты из семей репрессированных. Например,  студенты нашей группы  Женя Каратыгин и Юра Гольдберг. Отец Жени – Павел Михайлович Каратыгин до войны работал в Горном институте на кафедре геофизики. В полевые сезоны руководил экспедицией, ведущей разведку в восточной Сибири. У него, как у начальника экспедиции, работающей в тайге, имелось личное оружие. И вот он узнает, что готовил заговор с целью застрелить тов. Сталина из своего личного оружия. Мальчику еще не исполнилось и года, когда отца арестовали. Вскоре отца расстреляли, а мать отправили в лагеря. Женя жил со своей тетушкой-инвалидом, которую называл Мулей. Ютился в темной  каморке, отгороженной тонкой фанерной стенкой в коридоре коммунальной квартиры на Суворовском проспекте. Никакой помощи ни от кого он не получал. Его мама была освобождена после войны,  но в Ленинграде ее не прописали.

Та же судьба была уготована  и  Юре Гольдбергу. Только семья Юры жила в Москве. Юра родился за пять месяцев до ареста отца — Льва Наумовича Гольдберга, который занимал должность начальника электромеханической службы Московского метрополитена. Ему приписали покушение на тов. Сталина. Он был расстрелян, а мать отправлена в казахстанский лагерь. Юра  воспитывался своей тетей. Его маму после войны освободили, но в Москве  жить не разрешили, и она поселилась в г. Луга Ленинградской области, где жили ее родственники. Чтобы жить ближе к матери, Юра после окончания школы  поступил в Ленинградский горный институт. Учился он в школе очень хорошо, шел на медаль, которую ему так и  не дали. Но поступил в институт без особого труда…

1956 год остался в моей памяти, да и в памяти многих других соотечественников, как  год, богатый событиями в общественно-политической и культурной жизни. Прошел XX съезд партии, многое изменивший в сознании народа. Витал дух свободы. Появились надежды на послабления в идеологической сфере. Состоялась выставка Пикассо. Приехал на гастроли французский певец Ив Монтан. Я слышал его и не могу позабыть. В продаже появились книги Сент-Зкзюпери, Э.Хемингуэя,  Э.М.Ремарка. Зазвучала неувядаемая мелодия «Besa me mucho (Целуй меня крепче)», сочиненная еще в 1941 году шестнадцатилетней мексиканской пианисткой Консуэллой Веласкес, которая к моменту сочинения, по ее рассказу, еще ни разу не целовалась…

В конце 1956-го года пленум ЦК КПСС  принял решение о снижении норм выработки для рабочих – фактически было принято решение об увеличении зарплаты рабочим. После венгерских событий в ноябре 1956 года власти задабривали рабочий класс. В дальнейшем ничего подобного в Советском Союзе не происходило.

В ленинградских магазинах полки  заполнялись продуктами.  В ресторанах можно было недорого и вкусно поесть. С каждой стипендии мы ходили в ресторан, чаще всего в Метрополь, реже в рестораны гостиниц «Астория» и «Европейская»,  где заказывали хороший ужин с вином, который никак не сказывался на нашем студенческом бюджете. (Теперь и всей студенческой стипендии не хватит на один приличный ужин в ресторане). В магазины стали поступать импортные товары – из ГДР, Болгарии, Венгрии, Китая и других стран. Появилась возможность модно и недорого одеваться. Началось интенсивное жилищное строительство. Энергичный руководитель Н.С. Хрущев, хотя над ним и посмеивались, и называли Никитой-кукурузником,  вселял надежды на лучшее будущее. Он даже пообещал, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. Конечно, этому заявлению мало кто верил. Но в то, что в ближайшие годы  жизнь советских людей улучшится, верили многие, и я в том числе.  К сожалению, совсем скоро многое изменилось  в худшую сторону. А поколение советских людей, которому был обещан коммунизм,  увидело крах социалистической системы.

А тогда ветерок свободы подул и в наш дом в Басковом переулке. Однажды я обнаружил в почтовом ящике открытку на имя мамы с изображением Эйфелевой башни. Это открытка пришла из парижского пригорода Сен-Дени от маминого двоюродного брата  Михаила Френкеля,  который подписался  как Мишель.  Он писал, что жизнь его и брата Василия, или как он его называл — Базиля, только стала налаживаться, как вдруг  Базиль скоропостижно скончался. Похоронен на кладбище Пэр-Лашез.  Когда-то я читал, что в мае 1871 г. там были расстреляны 147 коммунаров  у стены, которая стала называться Стеной коммунаров. С тех пор каждый год в последнее воскресенье мая у Стены коммунаров устраиваются митинги французских трудящихся…

Я обрадовался открытке –  впервые увидел письмо из-за рубежа, и понес ее в институт показывать друзьям.  Мама отреагировала по-другому. Она показала открытку секретарю партийной организации своей школы. Женщина-партийный секретарь похвалила ее за то, что проинформировала  партию, и велела ей ни в коем случае не отвечать, потому что «письмо может оказаться провокацией». Мама не ответила, а Мишель снова написал открытку. Тогда на письмо ответил Юрий Юльевич Гессен — мой дядя-инвалид, не опасавшийся гонений. У них завязалась переписка. Дядя Юра рассказал мне  историю братьев. Оказывается, их мать уехала во Францию еще до революции. Братья  остались в России. Потом они жили и работали в Советском Союзе, а когда началась война, были отправлены на фронт. Окончание войны застало их  в Австрии, в советской оккупационной зоне. Здесь ими заинтересовалась контрразведка. Их вызывали на допрос и подолгу расспрашивали о родственниках за границей. Братья не стали дожидаться окончания следствия. Они сели на мотоцикл и рванули в американскую зону оккупации, а оттуда выехали во Францию…

В 1956 году  в связи со столетием со дня рождения  видного марксиста и руководителя социал-демократического движения в России Г.В. Плеханова Горному институту было присвоено его имя. Студенты недоумевали, за какие заслуги в горном деле? Оказывается, Плеханов чуть больше года проучился в Горном институте. Но и другие не менее известные люди начинали учиться в Горном институте, но не окончили. Например, поэт Пушкинской плеяды Н.М.Языков (…Клянусь Овидиевой тенью: Языков, близок я тебе), писатели В.Г. Короленко, В.М. Гаршин и др.  На мой взгляд, Горному институту больше подошло бы имя  Владимира Афанасьевича Обручева – крупнейшего геолога, палеонтолога, географа, писателя, окончившего Санкт-Петербургский горный институт  в 1886 году. Скончался Обручев в 1956 году…

1956 год стал знаменательным для горняцкого ЛИТО. Был выпущен первый сборник поэтов-горняков. Он имел очень большой успех. В следующем, 1957 году выпустили второй сборник стихов горняцкого ЛИТО. Несколько книжек из второго выпуска  до его утверждения каким-то образом  попали в Москву на Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Бдительные органы изъяли сборник и с  соответствующим сопровождением отправили в Ленинградский обком  КПСС. Оттуда дали  ценное указание в партком Горного института, и весь тираж  уничтожили – сожгли в институтской котельной. Занятия ЛИТО были прекращены, а его руководитель Г.С.Семенов изгнан. Короткая оттепель закончилась…

Наши ранние строки сожгли в институтском дворе
И развеяли пепел – я выше не знаю оценки…
(А. Городницкий, 1992г.)

Поскольку в магазинах Ленинграда стали появляться импортные товары, нам, естественно, хотелось их приобретать. Но денег студентам, особенно живущим в общежитии, не хватало, и многие были вынуждены носить старую одежду, перешедшую от старших братьев или отцов. А высокий, красивый студент нашей группы Юлий Кириченко щеголял в отцовской офицерской шинели, поэтому Юлий получил прозвище «офицер». К тому же Юлий  занимался фехтованием, так что прозвище было вполне уместным…

Не удивительно, что студенты стремились где-нибудь подработать. Позже, когда мы стали зарабатывать на производственной практике, положение облегчилось. А пока  мы использовали любую возможность заработать. Осенью, когда в Ленинград шел с юга поток фруктов, торговые организации приглашали желающих поработать на погрузо-разгрузочных  работах. Со студентом нашей группы Славой Ереминым я ходил по выходным дням разгружать фрукты на знаменитые Бадаевские склады, расположенные  на Киевской улице. В начале блокады Ленинграда склады подверглись бомбежке немецкой авиации, и долго горели, вследствие чего город лишился части своих продовольственных запасов. Об этом событии упоминается в песне В.Высоцкого «Я вырос в Ленинградскую блокаду»:

Я видел, как горят Бадаевские склады,
В очередях за хлебушком стоял.

Ленинградцы со всего города ходили на Киевскую улицу, чтобы раздобыть  земли, пропитанной расплавленным сахаром. Обернутую в газету «Сладкую землю» можно было купить на «Голодных рынках» или обменять на золото наравне с другими продуктами. В сознании ленинградцев пожар на Бадаевских  складах стал символом начала голода. На самом деле это была легенда. На Бадаевских складах сгорели лишь трехсуточные запасы продовольствия…

Я с удовольствием ходил на Бадаевские склады. Мне нравилось разгружать фрукты. За работу я сразу получал деньги, правда, небольшие. Можно было кое-что брать с собой. Каждый раз  с разрешения охраны я выносил в маленьком спортивном чемоданчике пару лимонов, три больших яблока и гроздь винограда. Для того времени это был неплохой набор. А вот грузчики, с которыми мы числились в одной бригаде, умудрялись в подкладке пальто проносить по сотне лимонов. Они аккуратно укладывали лимоны под подкладку, как кирпичики, один к одному, и я  их пальто называл «кремлевской стеной». Кроме того, они умудрялись перекидывать через ограду какие-то ящики. Я не видел, чтобы они работали. Они занимались исключительно своими воровскими делами. А задание бригадира выполняли мы со Славой…

1.19. Военные сборы

По окончании третьего курса (1957г.) все военнообязанные студенты были призваны на военные сборы. Девушки и освобожденные  от военной службы (белобилетники, как мы их называли) в это время  практиковались по бурению скважин на полигоне Горного института на берегу озера Кавголовское. Один из белобилетников –  высокий, крупный Дима Старовойтов  внешне никак не походил на больного. Однако у него был серьезный недуг. Сразу после войны Дима находился в Германии вместе со своим отцом – офицером Советской армии. Однажды Дима с отцом ехал на машине. Прогремел взрыв – машина наскочила на мину. Дима получил тяжелое ранение,  которое стало причиной развития  опасного заболевания. Вскоре после окончания института Дима скончался. А во время учебы трудно было предположить, что добрейший, постоянно улыбающийся Дима страдает от боли. Володя Соскин, указывая на него, восклицал: «Смотрите, такой битюг и белобилетник!».

Военные сборы проходили на военном полигоне вблизи пос. Кирилловское   Выборгского района Ленинградской области. Здесь сохранились брошенные финские хутора с кустами одичавшей черной смородины рядом с домами. Нашей военной специальностью являлась наземная артиллерия. Поэтому на сборах мы стреляли не только из стрелкового оружия, но и из артиллерийских орудий. Причем патроны нам выдавали поштучно, а  количество снарядов не ограничивалось. На полигоне лежали огромные штабели снарядов, оставшихся еще со времен войны и их надо было по возможности израсходовать.

В весьма торжественной обстановке мы принимали присягу. Этот день я хорошо запомнил. Погода безоблачная. Мы стояли  строем в две шеренги с карабинами со штыками и каждый подходил к столу, за которым стоял офицер, брал у него текст присяги, и, повернувшись лицом к  строю, зачитывал текст. Я принял присягу одним из первых, и мне еще долго предстояло слушать других. Стоящий сзади меня во второй шеренге Слава Еремин вдруг выронил карабин. Штык воткнулся мне в ногу, но не очень сильно. Тем не менее, я попросил разрешения покинуть строй. Мне разрешили. Я пошел в казарму и лег на нары. А остальные ребята еще долго изнывали  на солнцепеке, и стройность рядов к концу принятия присяги уже была нарушена…

Кульминацией наших сборов была стрельба из артиллерийских орудий. Стреляли мы с закрытых позиций, т.е. цели не видели. Все огневые расчеты, кроме нашего, выполняли команды своего офицера. Наш расчет стрелял без офицера. Случилось следующее: исходные данные для открытия огня подготовил лейтенант Кочергин. По его команде мы выстрелили. Снаряд разорвался вблизи наблюдательного пункта, на котором расположился генерал. В полевом телефоне раздался оглушительный мат, и генерал велел прогнать Кочергина, а на его место поставить студента. Кочергин понуро ушел.  Мы стреляли самостоятельно и точно поразили все цели. Потом мы получили благодарность от командования. Правда, мой личный вклад в общее дело был довольно скромным – я  лишь подносил снаряды.

Однажды по сигналу «Отбой» мы легли спать, но через  три часа были подняты по тревоге. Офицер объявил, что будут проведены ночные учения с применением прибора ночного видения.  Мы немного побегали по лесу вслед за офицером. В руках он держал  этот прибор.  Понимая абсурдность  учений, офицер вскоре отпустил нас в казарму. Какие могут быть ночные учения с  прибором ночного видения, когда «одна заря  сменить другую спешит, дав ночи полчаса…». Ночи ведь не было!

Был случай, который несколько омрачил наше пребывание на сборах. Однажды мы под командой старшины маршировали по пыльной дороге. Вдруг откуда-то появился внушительных габаритов генерал, остановил нас и громким лающим голосом стал нам за что-то выговаривать. Я так и не понял, за что.  Потом оставил нас, мы пошли дальше, а кто-то из студентов-курсантов в строю пролаял, как бы сымитировав  речь генерала. Генерал услышал передразнивание, крикнул старшине, чтобы остановил строй и, разъяренный, начал орать на студентов.  Чаще всего он повторял слова «гнилая интеллигенция». Речь его была оскорбительной и оставила неприятный  осадок. После оскорблений генерала старшина, обращаясь к нам, спросил: «Теперь понятно, почему в армии стреляются?»…

Запомнились забавные случаи. Например,  Женя Каратыгин,  приветствуя командиров, говорил «здрасте», слегка кланялся и прикладывал руку к пилотке. Вид у него был далеко не бравый, к тому же носил очки, что в армии служило предметом насмешек. Поэтому к нему нередко цеплялись. Как-то  ему приказали чистить (вместе со мной) солдатскую уборную на 20 посадочных  мест. От одного вида объекта Жене стало дурно, и я убирал один. За  вредность работы Женя во время обеда отдал мне свой компот. Зато при стрельбе из пистолета ТТ он показал самый лучший результат, и  командир объявил ему благодарность.  Женя ответил, как положено: «Служу Советскому Союзу!».

Один из генералов допытывался у обладателя пшеничных усов Эдика  Будько,  почему тот носит есенинские «уши», чем очень озадачил Эдика и всех любителей поэта…

Однажды на специально отведенном для курения месте (в центре площадки  вкопана  в землю железная бочка, а вокруг нее установлена деревянная скамейка)  командир батареи майор Федоров вел с нами  задушевные разговоры. По его просьбе мы пели под гитару мелодичные песни советских композиторов. Потом майор Федоров попросил объяснить ему, что это за штука «рокинролл». Мы ему в популярной форме пытались рассказать о рок-н-ролле. Предложили послушать рок-н-ролл в исполнении Игоря Когана. Тот долго отказывался, но потом под нашим давлением согласился. Взял гитару и очень громким хриплым голосом исполнил рок-н-ролл. По мере его исполнения майор мрачнел и багровел. Игорь, увидев его реакцию, положил гитару и быстро ретировался. Майор Федоров вскочил с места и прорычал: «Ну, я покажу этому еврейчику «рокинролл!». А мы, конечно, от души хохотали. К тому же  мы понимали,  что простоватый, и, на наш взгляд, недалекий майор Федоров ничего не будет «показывать»…

Общее впечатление от сборов осталось хорошее, было весело, если не считать, что ежедневно перед обедом старшина заставлял нас маршировать по пыльной дороге и при этом петь строевые песни.  Наглотавшись пыли, мы шли обедать. Причем каждый шел со своей ложкой и кружкой. Перед построением на обед старшина-казах всегда командовал: «Взять кружка-ложка, выходи строиться». Этот старшина на перекличке обычно искажал мою фамилию. Однажды он назвал меня «Архангельды». Я не стал его поправлять. Потом он меня назвал «Архангельды–Мамедов». И на эту фамилию  я  отозвался, после чего многие ребята стали называть меня Мамедовым. Когда через несколько лет после окончания института, я встретил Женю Каратыгина, он приветствовал меня словами: «Здорово, Мамедов!». И нам сразу стало весело…

1.20. Буровзрывная учебная практика в г. Кировске Мурманской области

После окончания военных сборов и практики в Кавголово наш поток в полном составе поехал  за Полярный круг в г. Кировск Мурманской области. Город расположен в самом центре  Кольского полуострова  в  южной части Хибинского горного массива на берегу озера Большой Вудъявр.  В 1920-х годах в результате геологических исследований под руководством академика А.Е. Ферсмана в Хибинах были открыты богатые залежи апатит-нефелиновых руд. В 1929 году началась их разработка трестом «Апатит». Одновременно возводился город Хибиногорск. В декабре 1934 года после убийства С.М.Кирова Хибиногорск был переименован в г. Кировск.

На апатитовом руднике, находящемся высоко в горах,  проходила учебная буро-взрывная практика. Добыча апатита осуществлялась методом взрывной отбойки. Бурились шпуры, в которые закладывалась взрывчатка, гремел взрыв. Взорванная порода грузилась в вагонетки и вывозилась из рудника. Руководил практикой доцент А.Н. Ханукаев. Как-то по Ленинградскому радио я слышал передачу о капитане Ханукаеве, который в осажденном Ленинграде обезвреживал неразорвавшиеся бомбы и снаряды. Это был наш преподаватель. В Ленинграде он проводил с нами занятия по взрывным работам. В  старой шахте  на территории Горного института он демонстрировал нам опытные взрывы. Когда-то  эта шахта пользовалась славой и называлась примерным рудником. Шахта была небольшой, но ничем не отличалась от настоящей. Штольни вели к забоям, в стены которых были искусно вделаны обломки  горных пород из разных областей России. А мы брели в полной темноте и  ничего этого не видели,  только вздрогнули, когда прогремел взрыв, устроенный доцентом Ханукаевым…

Несмотря на середину лета, в Кировске было довольно холодно. Однажды, когда мы спускались с рудника в город, пошел снег. На склонах Хибин мы видели много деревьев, наклоненных в направлении вниз по склону. Это следы схода снежных лавин, которые доставили много неприятностей молодому городу. В первое десятилетие своего существования, начиная с 1933 года, Кировск подвергался многократным снежным атакам. Лавины сносили целые жилые кварталы, переворачивали железнодорожные составы с апатитовой рудой, и самое страшное – несли гибель людям. Только в ночь на 5 декабря 1935 года с горы Юкспор сошли лавины, жертвой которых стали 88 человек. Тогда на апатитовом руднике была создана служба противолавинной защиты. По мере накопления снега работники службы  обстреливали снежную залежь из миномета, и лавина устремлялась к подножию Юкспора. И сейчас существует противолавинная  служба, но ее обеспечивают подразделения МЧС.

Изучением образований лавин занимались сотрудники расположенной у подножия Юкспора Хибинской географической станции Московского государственного университета. Гляциологи совершали восхождения на плато, чтобы  по ряду глубоких шурфов проследить изменения снежного покрова. Мы тоже побывали на плато. Там, на самой бровке склона, кто-то из студентов решил продемонстрировать свою физическую силу и столкнул вниз огромный валун, который, набирая скорость, переворачиваясь на ходу, покатился по склону. В это время вверх по склону поднимался один из преподавателей Горного института, сопровождавших нашу практику.  Валун мчался прямо на него. Мы даже не успели крикнуть, чтобы предупредить его. Но человек вдруг исчез из вида, как будто провалился под землю;  валун перелетел то место, где он только что находился, и покатился дальше. А преподаватель появился снова и продолжал свое восхождение. Какая-то мистика! Я решил разобраться в случившемся и спустился ниже по склону. Оказалось, что вдоль склона проходила узкая, но глубокая нагорная канава, которая и спасла нашего преподавателя. А он так и не узнал о грозившей ему опасности.

Жили мы в общежитии Кировского горно-химического техникума. Два года здесь учился на маркшейдера прекрасный русский поэт Николай Рубцов. Жители Кировска хранят память о нем, также как и о писателе Венедикте Ерофееве, прожившем  в Кировске  17 лет.

В этом симпатичном северном городке мы познакомились  со студентками-географичками Московского педагогического института, которые приехали практиковаться на  Хибинскую географическую станцию.  Мы хотели с ними собраться, попеть геологические песни. Но ничего не вышло. Они находились под жестким контролем своей руководительницы. Когда мы  пришли к ним в общежитие,  девушки все время озирались, просили говорить тише и т.п. Тем не менее, несколько пар прониклись взаимной симпатией, и потом переписывались.  Переписывался Саша Сафронов, Толя Трофимов, возможно и другие  ребята.  С одной из студенток я тоже переписывался, но недолго. В своих письмах  девушка  ссылалась на положения диалектического материализма, критиковала меня  за «пессимистические настроения».  Мне стало как-то не по себе, и я прекратил переписку.

После учебной  практики в г. Кировске у нас начиналась первая производственная буровая практика. Несомненно, что любая практика являлась значительным событием в студенческой жизни. Студенты возвращались с практики полные новых впечатлений и знаний, а на производственной практике и  свой бюджет пополняли неплохо. Бывали   и несчастные случаи. Так, на  практике погиб бывший ученик ленинградской 203-ей школы им. А.С.Грибоедова, которую я окончил, выпускник 1952 года Борис Пахнин. Наш однокурсник Саша Шустов где-то на Памире упал в пропасть, сильно обморозился, но выкарабкался…

1.21. Производственная буровая практика в районе Воркуты

Буровая производственная практика проходила в геологоразведочных партиях на территории  всей страны. Володя Соскин записался на практику в Крым, на Камыш-Бурунское железорудное месторождение  под Керчью, куда мы приезжали во время прохождения учебной Крымской  геологической практики. Володя звал и меня, расписывал прелести южной жизни: купание в теплом море, красивые девушки, вино, фрукты. Но мне захотелось испытать себя в  суровых условиях, и я отправился на практику в трест «Воркутауглегеология». Туда же решили поехать Эдик Будько и Слава Еремин.

Ехали мы до Воркуты больше пяти суток с пересадкой в г. Котласе, расположенном в районе впадения реки Вычегда в Северную Двину в 600 км от Архангельска. Там переночевали в деревянном Доме крестьянина, где на нас обрушились полчища кровожадных клопов. В столовой, пока ожидали официантку, изучали развешанные по стенам  многочисленные плакаты. Наше внимание  привлек плакат с призывом: «Голые яйца в соль не макать!». В то время столовые самообслуживания в Советском Союзе еще не существовали. Они появились позднее. После того, как Н.С.Хрущев съездил в США. Поэтому, чтобы пообедать, всегда приходилось долго ждать официантку, пока она подойдет и примет заказ. А потом еще  дольше ждали, когда она принесет еду…

И вот мы в Воркуте. Расположен город на  реке Воркута в 150 км севернее Полярного круга. В переводе с ненецкого языка «Воркута» означает «много медведей», «медвежий угол». Основан он в 1930 году геологами – заключенными сталинских лагерей на месте богатого месторождения каменного угля. С первых дней здесь широко использовался  труд заключенных. И первое, что мы увидели, сойдя с поезда, это как по улицам Воркуты вооруженная  охрана ведет на работу заключенных.

Город произвел удручающее впечатление. Многие дома повреждены. Казалось, что Воркута подверглась бомбардировке и артиллерийскому обстрелу. Я сразу вспомнил послевоенный Ленинград. На самом деле это результат влияния многолетней мерзлоты. Большинство домов здесь возводилось на многолетнемерзлых породах без сохранения мерзлоты. Вследствие этого мерзлые породы в основании отапливаемых зданий  начали постепенно протаивать. Под отдельными домами глубина протаивания достигала более 12м.  Это привело к неравномерным осадкам в процессе эксплуатации и массовым деформациям зданий. Некоторые здания полностью разрушились.

В тресте «Воркутауглегеология» нас очень радушно встретил  молодой главный инженер С.А. Голубев. Через много-много лет, когда он уже был на пенсии, мы встретились с ним  в Ленинграде и вспоминали Воркуту. До нашей последней встречи он руководил геологоразведочными работами в Иране, где  я со своими коллегами позднее выбирал  место для строительства атомной станции у южных берегов Каспийского моря. Я нашел Голубева в Ленинграде по просьбе иранских геологов, которые работали вместе с ним на разведке угля. Позже они сотрудничали с советскими геологами, приехавшими на выбор площадки для строительства атомной станции на севере страны. Голубев оставил по себе очень хорошую память, и местные геологи хотели, чтобы он снова приехал в  Иран. Однако  ему в силу преклонного возраста уже было трудно ехать, хотя он не отказывался и был готов вылететь, но с кем-либо из геологов…

Главный инженер направил нас в  геологоразведочную партию, которая вела разведку каменного угля  восточнее Воркуты. Мы сели в пригородный поезд Воркута-Хальмер-Ю и поехали. («Хальмер-Ю» в переводе с ненецкого языка означает «Мертвая долина».) Все пассажиры поезда были одеты в одинаковые серые ватники и сапоги. Мы внешне отличались от окружающих людей, и народ сразу определил, что мы студенты. К нам отнеслись приветливо и пригласили выпить  спирту. В Воркуте, как и в других северных городах, водка не продавалась, а покупателям предлагался питьевой спирт. В Новый год на север иногда привозили шампанское, так многие жители разбавляли шампанское спиртом и пили этот самодельный напиток, называемый «Северное сияние». Меня спросили, как я буду пить спирт, разбавляя водой или не разбавляя. Я храбро ответил, что, конечно, не разбавляя, хотя до этого чистый спирт никогда не пробовал. Я выпил стакан спирта, запил водой, чем-то закусил, и вскоре почувствовал, что мне становится  худо. Я вышел в тамбур, и тут меня вывернуло наизнанку. Сразу стало легче. Как ни в чем не бывало, я вернулся в вагон, где продолжалось распитие спирта. Меня снова пригласили в компанию, но я, поблагодарив, отказался. В это время в вагон вошел железнодорожник, который набросился на выпивающих пассажиров с руганью по поводу того, что кто-то облевал весь тамбур. Те  удивленно заявили, что с ними такого никогда не случалось. На меня никто не подумал.

Я обратил внимание на ехавшего в нашем вагоне парня, выделяющегося, также как и мы, своим обликом среди окружающих людей. На нем были надеты узкие светлые брюки и красная клетчатая рубашка навыпуск с короткими рукавами. Лицо его показалось мне очень знакомым. Я подошел к нему и спросил, не из Ленинграда ли он? Ответ был утвердительный. Мы разговорились, и выяснилось, что он, как и я, часто прогуливался по Броду (Бродвею). Это название молодые люди в ту пору, когда власти вели борьбу с космополитизмом, присвоили  участку Невского проспекта от ул. Восстания до Литейного проспекта. Брод являлся местом паломничества молодежи со всего города, но больше всего из центральных районов. Собирались на Бродвее, в основном, по вечерам. Атмосфера там была дружелюбной. Но иногда возникали ссоры, переходящие в своеобразные выяснения отношений – толковища. Нередко толковище заканчивалось рукопожатием, но бывали и серьезные последствия. Во время одного из толковищ пырнули ножом моего приятеля Юру Сивкова, и он попал в больницу.

С обитателем Бродвея у нас оказалось много общих знакомых. Я спросил его, что он тут делает. Оказалось, он выслан в Воркуту за «тунеядство». В те времена это обвинение предъявлялось многим молодым людям, неугодным властям. Позже за «тунеядство» был осужден и выслан из Ленинграда замечательный поэт, будущий Нобелевский лауреат  Иосиф Бродский. Из Воркуты моего попутчика направили в ту же геологоразведочную партию, куда ехали и мы.

Когда мы прибыли на нужный полустанок, первое, что мы увидели, это был исправительно-трудовой  лагерь, окруженный высоким забором с колючей проволокой и сторожевыми вышками. На воротах висел плакат: «Труд — есть дело чести, славы, доблести и геройства». На крыше барака праздно сидели заключенные.

В конторе партии «тунеядца» оставили на базе партии работать возчиком, или, как шутили в те времена, водителем кобылы. На прощанье он подарил мне тюбик канадской пасты от комаров. Где он ее раздобыл?.  Меня же направили  в бригаду старшего бурового мастера Гинтлера.  Славу Еремина и Эдика Будько послали в другие бригады.  Мы с рабочим из бригады Гинтлера погрузили какой-то груз  в будку на полозьях,  подцепили ее к трактору, сели на скамейку в будке, и сильно тарахтящий трактор потащил нас по заболоченной тундре. По дороге  рабочий прокричал мне в ухо все сведения о бригаде. Сообщил, что Гинтлер — ссыльный немец из Поволжья, очень хороший человек, никогда не обманывает рабочих при составлении нарядов, не пьет, и все его уважают, правда, за глаза называют Гитлером. Часа через четыре мы подъехали к жилому вагончику, в 100м от которого стояла буровая вышка. Позже я познакомился с членами бригады. Это были люди разного возраста и разных национальностей, но все исключительно трудолюбивые. Одни приехали на север заработать, другие пришли на буровую вышку после окончания срока заключения также с целью заработать, чтобы домой возвращаться не с пустыми руками. Поэтому и те другие не терпели безделья. Отношения между ними были спокойные. Никакой ругани я не слышал. Ко мне отнеслись дружелюбно.

Работа на буровой велась круглосуточно, без выходных дней. На скважине стоял буровой станок КАМ-500 с рычажной подачей. Работа на нем требовала больших физических усилий. Это был станок устаревшей конструкции, но очень надежный. Тогда уже появились новые станки типа ЗИФ с гидравлической подачей. На них работалось значительно легче, но когда они выходили из строя, требовался ремонт в мастерской. А для ремонта КАМ-500, как правило,  достаточно хорошего удара кувалдой  тут же на буровой.

Стояла необычная для севера жаркая погода. Донимали комары. Канадское средство быстро окончилось. Другого средства от комаров у меня не было. Жара и комары  не давали нормально выспаться, поэтому я чувствовал  себя прескверно. Во время работы на буровой комары особенно сильно не донимали. Но вот в свободное время я не знал, куда укрыться от комаров и жары. Потом я нашел выход: залезал в яму, заполненную водой, предварительно обмотав голову рубашкой. И так сидел довольно долго, пока не начинал коченеть.  Но затем  наступили холода и комары исчезли. Сразу стало легче жить. Мы только работали, ели и спали.  Водку не пили. То ли существовал запрет, то ли сами рабочие, приехавшие на заработки, не хотели этого. Общего, так называемого котлового питания, в бригаде не существовало. Каждый готовил для себя. Продукты закупали на  подбазе, расположенной в пятнадцати километрах от нашей вышки. На подбазу продукты доставляли  с основной базы. Там же иногда можно было купить и водку. Однажды я приехал туда на телеге с одним из наших рабочих, и незнакомые буровики, уже купившие водку, предложили нам составить им компанию. Мы выпили и разговорились. Они вспоминали о своей жизни в лагере, рассказали про восстание заключенных в 1953 году. Тогда почти восемь тысяч заключенных, большинство которых было осуждено по 58-ой статье,  отказались спускаться в шахту. Люди находились на положении рабов, и они требовали элементарных прав. Без стрельбы не обошлось. Многие погибли. Но в результате начальство пошло на послабление режима. Заключенные слышали и о восстаниях в Норильских и Казахстанских лагерях. Там  начальство тоже пошло на послабление режима. Один из новых знакомых спросил меня, не комсомолец ли я. Я  ответил отрицательно. Услышав рассказы бывших заключенных об их жизни в лагере, я  не решился сообщить о своей принадлежности к комсомолу…

Иногда к нам приезжала кинопередвижка. За один приезд крутили множество кинокартин. Показ длился целые сутки, и фильмы успевали посмотреть рабочие всех трех смен.

Единственным транспортным средством на буровой  была лошадь. Она паслась около вышки, а когда надо было что-то везти, ее запрягали в телегу. Однажды Гинтлер поручил мне запрячь лошадь и привезти с ближайшей буровой вышки бочку дизельного топлива для двигателя. Но лошадь даже не подпустила меня к себе. Пришлось звать помощь. Когда лошадь запрягли, я сел на телегу, взял в руки вожжи и поехал в указанном направлении по тракторной дороге.  Дело было ночью, но ярко светило солнце, мы ведь находились за Полярным кругом. Вокруг расстилалась бескрайняя тундра.  Где-то на востоке   виднелись горы Полярного Урала. Вдалеке тарахтел движок. Других звуков не раздавалось.  Я благополучно доехал до нужной вышки, мне залили бочку горючим, и я поехал обратно. Но в это время  небо заволокло тучами,  солнце скрылось, и я потерял ориентировку. Вся тундра была испещрена тракторными дорогами, по которым я приезжал в никуда. Короче говоря, я заблудился. И тут из дырки в бочке потекла солярка. Я соскребал с дороги глину и пытался ею залепить дырку, но безуспешно. Потом я прекратил это занятие, и вдруг солярка перестала течь. Но как добраться до буровой, я не знал. В сердцах я бросил вожжи, и лег на телегу. Лошадь потихоньку брела куда-то, я задремал, а когда проснулся, увидел наш вагончик, из которого выбегали рабочие.  Оказывается, я отсутствовал всю ночь. Обо мне запрашивали по рации у других бригад — пропал студент! — и уже хотели отправляться на поиски…

Заработал я на практике очень хорошо. На заработанные деньги  купил  первые в моей жизни часы марки «Победа» Петродворцового завода, которые прослужили мне больше 20 лет. Возвращался домой в купейном вагоне, правда, только до Котласа, где пришлось пересесть на другой поезд, в общий вагон на багажную полку. В купейном же  вагоне вместе со мной ехали немцы, которых в начале войны с берегов Волги привезли в Воркутинские лагеря. Ходивший по вагонам патруль внутренних войск постоянно проверял у них документы. Военнопленные немцы, пришедшие на нашу землю с оружием в  руках, давно уже уехали  на родину. Свои же немцы  отпущены только теперь. Причем  ехали они не домой – Республика немцев Поволжья была ликвидирована в 1941 году, и дома у них давно отобрали, а ехали они на поселение в Казахстан. Позднее мне  пришлось побывать в тех местах, где до войны жили немцы Поволжья. Среди выжженной степи торчали фундаменты некогда добротных немецких домов. А  12 апреля 1961 года там приземлился первый в мире космонавт Юрий Гагарин.…

1.22. Горно-буровые науки

Четвертый курс (1957-1958г.г.) прошел без каких-либо событий. В основном, мы изучали  предметы по бурению скважин и проходке горных выработок. На лекциях по бурению преподаватель рисовал, заглядывая в бумажку, бесконечные кинематические схемы буровых станков. На одном листе кинематическая схема не помещалась, поэтому он брал со стола по очереди разные листы. Кто-то из студентов решил подшутить над ним и стащил со стола один  из листков, пока преподаватель рисовал схему. Он взял следующий лист и продолжил рисование. Но студенты указали ему на разрыв в схеме. Тогда он стал перебирать листки, окончательно запутался, и закончил лекцию. Таким образом, мы немного развлеклись, а то уж больно скучно было на лекциях по бурению, когда нам рисовали кинематические схемы. К сожалению, у нас не читал лекций заведующий кафедрой Ф.А. Шамшев. При случайных беседах он успевал рассказать много занятного  из жизни геологов, и было бы интересно послушать его лекции.

Однажды я сдавал экзамен по бурению Николаю Ивановичу Николаеву. Один из вопросов в экзаменационном билете касался проведения взрывных работ в буровых скважинах. Я не помнил,  чтобы на лекциях нам объясняли способ доставки взрывчатого  вещества на забой скважины. Да и в учебнике  ничего не нашел. Поэтому, отвечая по билету, я прибегнул к испытанному студенческому приему: неизвестное мне название заменил словом «специальный». Я сказал, что взрывчатое вещество подается на забой скважины с помощью специального устройства. Николай Иванович усмехнулся: «Какое специальное устройство? Девушек тут нет. В гондоне опускают взрывчатку».

Когда  после окончания института я занимался бурением скважин на море, я вспоминал институт и думал, почему  лекции по бурению не захватывали нас. Ведь бурение — это  очень интересное занятие. Я  увлеченно писал книги по морскому бурению, о котором в институте  не услышал ни слова, читал много  специальной литературы. Знакомился  с  работами, посвященными  истории бурения, и узнал  удивительные сведения. Так, китайский философ Конфуций за 600 лет до н.э.  сообщал о китайских скважинах глубиной до 500 м. Буровая вышка, инструмент, трубы, и даже буровое долото изготавливались из бамбука. Китайский рекорд глубины был перекрыт  лишь в XIX веке.  В России в XI – XIII веках в районах добычи соли зародилась своя, отличная от китайской, технология бурения скважин на рассолы. Диаметр соляных скважин составлял почти 1 м, глубина – 100м. Даже для современной техники бурение таких скважин далеко не простое дело. Соляной раствор добывался через рассолоподъемные трубы, которые изготовлялись из древесины. Трубы выдалбливали из цельного дерева и оборачивали в просмоленную парусину. Буровой инструмент также изготовлялся из дерева. Металлические трубы появились только в XIX веке.

1.23. Сверхглубокое бурение

По мере углубления в недра Земли все больше усиливался интерес человека к геологическому строению планеты. Так, в середине XIX века в заграничной научной литературе совершенно серьезно обсуждалась гипотеза, которая имела многочисленных защитников. Согласно этой гипотезе,  земной шар пустотелый,  а его недра освещены маленьким светилом и населены. Эта гипотеза послужила основой для увлекательного научно-фантастического романа «Плутония», написанного известным геологом, выпускником Санкт-Петербургского горного института  В.А.Обручевым. В романе рассказывается о том, как арктическая экспедиция ученых проникла по отверстию во льдах в глубь Земли и оказалась среди животных и растений, которые на поверхности Земли давно вымерли. Приключения ученых были описаны так увлекательно и правдоподобно, что многие читатели  спрашивали Обручева, почему не снаряжаются новые экспедиции для исследования  подземного мира  и не изучено отверстие  среди льдов Арктики, ведущее в недра Земли…

В другом научно-фантастическом романе «Путешествие к центру Земли» Жюль Верна описывается, как ученые спускаются по жерлу одного из вулканов Исландии и находят подземные пустоты, населенные загадочными существами и исчезнувшими  животными. А обратно на поверхность ученые выплывают по жерлу другого вулкана  на плоту по кипящей воде и, наконец, по расплавленной магме…

В то время как о космосе написаны тысячи научно-фантастических рассказов и романов, заглянуть вглубь нашей планеты рискнули только два писателя-фантаста. Это связано с тем, что космос изучен  гораздо лучше, чем Земля. Лишь в начале двадцать первого века появился  еще один писатель, своеобразно увидевший  недра Земли. Дмитрий Глуховской написал фантастический рассказ «From Hell». Это история о том, как российский профессор Штейн организовал в Иркутской области бурение глубокой скважины, в которой он предполагал встретить  разлом земной коры. По его гипотезе через три-четыре миллиона лет территория  нынешней России по этому разлому окажется разорвана  между двумя новыми континентами. Но вместо  разлома на глубине более чем три тысячи метров  была  обнаружена Преисподняя. Оттуда доносись  страшные вопли, чрезвычайно похожие на человеческие,  и  рычания неизвестных чудовищ. Буровые рабочие в страхе сбежали в тайгу и там пропали. Сотрудники профессора лишились рассудка. Сам профессор Штейн, пытавшийся сделать доклад о своем открытии в Академии Наук, был признан сумасшедшим…

Во второй половине XX века возникла новая отрасль науки и техники — сверхглубокое бурение. Самая глубокая в мире скважина была пробурена в Мурманской области, в 10 км от г. Заполярный, недалеко от границы с Норвегией. Глубина скважины составила чуть больше 12 км. Одним из авторов проекта скважины является Давид Губерман – брат известного поэта–диссидента  Игоря Губермана. Скважину пришлось закрыть из-за серьезнейшей аварии. Бурение Кольской сверхглубокой скважины – это большой успех отечественной науки и техники. Однако расстояние до центра Земли равно 6400 км и до него по-прежнему чрезвычайно далеко. Если представить себе Землю в виде гигантского яйца, сваренного вкрутую, то скорлупа – это земная кора. Ниже находится белок Земли-яйца, называемый оболочкой или мантией. Она простирается  примерно на 2900 км. Внутри оболочки, или же в нашем примере  внутри белка, находится желток, известный как ядро Земли. Никто не знает, из чего сложена мантия, а тем более ядро. Да и скорлупа — земная кора изучена лишь в верхних горизонтах. Современные представления о глубинном геологическом разрезе строятся в основном на геофизических данных, во многом весьма спорных.

Профессор Горного института П.М.Татаринов, читающий курс полезных ископаемых, дал следующее шутливое определение геофизике: «Геофизика подобна мини-юбке: она позволяет увидеть массу интересного, скрывая в то же время главный источник информации».

Создается  впечатление, что, полагаясь на результаты геофизических исследований, специалисты успокоились, считая, что им все известно о глубинном строении Земли. Вместе с тем, бурение сверхглубокой Кольской скважины подтвердило недостаточную надежность геофизических материалов. Там были встречены совсем не те породы, которые ожидались на основании геофизических прогнозов. Например, на глубине около 7 км ожидали встретить базальты, но их не встретили и на глубине свыше 12 км.

Кольскую скважину законсервировали, хотя, как уверяет Давид Губерман, скважина могла бы служить источником ценнейшей научной информации. Если организовать в скважине мониторинг, то можно, помимо получения многих важных сведений о земной коре,  улавливать определенные колебания земной коры – предвестников землетрясений в каком-нибудь районе Земли и предупреждать жителей этих районов, иными словами, спасать людей. Однако сейсмологи считают, что при современном   состоянии науки предсказать землетрясение невозможно, а разрушения и число человеческих  жертв могут быть уменьшены  только путем повышения  надежности сейсмостойкого строительства в сейсмоактивных регионах. Вероятно, что источник энергии землетрясений находится не только в глубине Земли, но и в космосе. Сегодня все больше ученых полагают, что геологическое развитие Земли обусловлено получением энергии из космоса, и в меньшей степени внутренними причинами. Так, установлено, что при создании новых звезд на Землю поступает  минимальное количество энергии. Эпохи активных звездообразований совпадают с эпохами великих оледенений на Земле…

Тем не менее, дальнейшее внедрение сверхглубокого бурения, несомненно, вызовет научно-техническую революцию в геологии, приведет к ломке устоявшихся взглядов. Могут быть получены такие данные о Земле, о которых никто и не помышляет. Бурение сверхглубоких скважин, возможно, даст ответ на вопрос, как же произошла Земля? У геологов, физиков, астрономов  еще не сложилось единого мнения  о причинах, вызвавших образование нашей планеты. Хотя  многие последние дискуссии о происхождении  Вселенной базируются  на теории «Большого взрыва». Однако человеческий опыт показывает, что взрыв несет гибель всему живому, и трудно себе представить расцвет жизни после «Большого взрыва»…

Тех специалистов, которые будут заниматься сверхглубоким бурением, наверняка ждут ошеломляющие открытия. Если бы на лекциях по бурению в Горном институте нам  рассказали о таких возможных перспективах бурения, многие выпускники нашей специальности, наверное, не ушли бы работать в другие отрасли…

1.24. Производственная практика на сланцевой шахте в Эстонии

После окончания четвертого  курса  у нас состоялась  производственная практика в Эстонии на сланцевой шахте №8 вблизи  г. Йыхве. В то время в стране показывали кинофильм «Случай на шахте №8». Конечно, речь в нем шла совсем не об эстонской шахте. Но зато у нас имелся повод для разного рода шуток…

В забое шахты  мы увидели, как под тяжестью горных пород гнутся толстые металлические стойки крепи. Казалось, кровля вот-вот рухнет.  На стенке одной из выработок были нанесены красной краской две  линии на  расстоянии 1-1.5 м. Нам пояснили, что это радиоактивный слой, из которого извлекают уран. Но мы никак не отреагировали. Тогда еще мало кто опасался радиации. Наоборот, ко всему радиоактивному относились с уважением. А я погладил ладонью  радиоактивный сланец, чтобы почувствовать, каков он на ощупь.

Студентов поставили на работу в откаточном штреке. Мы раскалывали кайлом слежавшуюся породу, которая высыпалась в течение многих лет из движущихся вагонеток, и снова кидали ее лопатой в вагонетки, перемещаемые контактным злектровозом. Контакт электровоза осуществлялся дугой с троллейным проводом, находящимся под напряжением 380 вольт. Под ногами хлюпала вода. Поэтому работали в резиновых сапогах. В штреке освещения не было. Но у  каждого из нас имелась шахтерская лампа, прикрепленная к каске.  С непривычки  работать было нелегко. Понятно, что такая  работа не требовала каких-либо знаний, приобретенных в институте, и многие ребята отказались работать с кайлом и лопатой. Остались только Витя Иванов, Слава Еремин, Эдик Будько и я. Еще работал до конца практики Боб Даев, но он с самого начала был взят на квалифицированную работу – помощником взрывника.

Однажды я перелезал через сцепление вагонеток и нечаянно ткнулся лбом в троллейный провод. Я почувствовал сильный удар и отлетел в сторону. При этом   каска упала с головы, а шахтерская лампа  погасла. Я лежал в полной темноте и тишине. Мелькнула мысль, что  нахожусь  «на том свете». Но в этот момент я услышал громкие очень знакомые слова, произносимые шахтерами, а потом увидел приближающийся свет шахтерской лампы…

После окончания практики мы перешли работать на поверхность – строить галерею для транспортера с породой. Уж больно хорошие солнечные дни тогда стояли, и не хотелось проводить их под землей.

В выходные дни  мы ездили купаться  и загорать на берег Финского залива в местечко Тойло-Ору. Там я неожиданно встретил Аду Кот – красивую голубоглазую блондинку, студентку Ленинградского педиатрического института. Я познакомился с Адой в доме отдыха во время зимних студенческих каникул, когда  учился на втором курсе. Я влюбился в Аду, и когда мы разъехались, много думал о ней, и даже посвятил ей  свои первые стихи. Потом я случайно встретил ее, а она сделала вид, что мы не знакомы.  И вот мы встретились снова, и я решил, что она   меня опять  «не узнает». Однако она искренне обрадовалась  и познакомила меня и моих товарищей  со своими подругами. Студентки проходили практику в лепрозории. Я поразился этому сообщению. В цивилизованном месте и вдруг лепрозорий! По книгам я знал, что в лепрозории лечат прокаженных. Неужели в нашей стране есть прокаженные? Потом мы забыли о лепрозории и договорились вместе провести время. Девушки приготовили закуски, мы купили вина, захватили гитару и приехали к ним в гости. Прекрасно провели время. Гвоздем программы были наши  песни. Начали мы с  гимна студентов–геологов «Я не знаю, где встретиться нам придется с тобой» и «Бригантины». Особенно понравилась девушкам песня, которая начиналась словами: «Шеф отдал нам приказ лететь в Кейптаун…». Там были слова, которые мы пели с особым чувством: «Не лучше ль сразу пулю в лоб, и делу крышка, но ведь смерть, говорят, не передышка». С большим воодушевлением мы исполнили «Здравствуй Невский, здравствуй Кировский..». В этой песне звучали совершенно замечательные для нас слова: «Куда б ни попал ленинградец, хоть в рай настоящий, хоть в ад, повсюду тебя вспоминает, любимый, родной Ленинград!». И еще мы исполнили  любимую нами  песню «Клен ты мой опавший» на стихи С. Есенина,  потрясающую, на мой взгляд, песню заключенных «Я помню тот Ванинский порт…» и другие…

Тогда я узнал, почему Ада при первой  встречи после отдыха  отвернулась от меня. Оказывается, вернувшись из дома отдыха, она  через свою подругу, которая приходилась двоюродной сестрой  моей однокурснице Наташе Кривцовой,  попросила  узнать у нее обо мне. Наташа дала мне весьма нелестную характеристику, в то время вполне заслуженную. Потом я переменился в лучшую сторону, о чем и было сообщено Аде. Поэтому в Эстонии она встретила меня по-другому.

Эстония пришлась мне по душе. Как будто попал в другую страну. Вежливые  и доброжелательные жители, чистые городки, отсутствие хамства в общественных местах,  в магазинах продукты хорошего качества, вкусная еда, большой выбор товаров, чего не было в Ленинграде, а тем более в других регионах страны. Еще мне понравились оборудованные велосипедные стоянки, в том числе и около шахты. Люди приезжали на работу на велосипедах. Поэтому общественный транспорт не был перегружен как у нас.

Шахтерская столовая, где мы питались, отличалась от всех столовых, в которых мне приходилось раньше бывать, вкусной едой, чистотой и вежливым обслуживанием. Чтобы сделать приятное очень симпатичной белокурой буфетчице, которая принимала у нас заказы, я несколько дней учил фразы на эстонском языке на тему посещения столовой. И когда я в очередной раз  пришел в столовую, я как всегда  поздоровался на эстонском языке, а затем, победоносно глядя на своих товарищей, заказал обед тоже по- эстонски. Буфетчица извинилась и попросила повторить. Я повторил. Тогда она снова извинилась и сказала, что еще плохо понимает по-русски. Ребята хохотали, а я больше не пытался заказывать обед на эстонском языке.  Когда позже, в конце семидесятых годов мне пришлось обедать в шахтерской столовой в г. Сланцы Ленинградской области, я поразился, как можно так наплевательски относиться к людям тяжелейшего труда. Еда была настолько противной, что  даже с голодухи есть ее не хотелось.  И мне сразу вспомнилась столовая на эстонской шахте №8 и приветливая  буфетчица…

Жили мы в шахтерском общежитии, где занимали «красный уголок», поскольку свободных жилых комнат  не нашлось. Со стен  на нас смотрели советские вожди, висели  плакаты с призывами выполнять и перевыполнять производственные задания по добыче сланца. По вечерам Витя Иванов, лежа на койке, перебирал гитарные струны и пел одну и ту же мелодичную песню  «Тишина за Рогожской заставою», где имелись слова: «тот, кто любит, в пути не заблудится…». Когда я спросил Витю, почему он поет только одну  песню, Слава Еремин со смехом ответил за него: «Так он же влюбленный, — в Таньку Виноградову!».  Эдик Будько тоже напевал одну и ту же  песню «Жил один студент на факультете». В этой песне звучали слова: «Если не попал в аспирантуру, собирай свой тощий чемодан и бери билет на Магадан…». Песня для Эдика оказалась пророческой. После окончания института он по распределению отправился в Магадан…

А дружеские отношения с медичками я продолжал поддерживать  и  в Ленинграде. Нередко  со своим двоюродным братом Олегом Савельевым, учившимся в Академии художеств, или с каким-нибудь институтским приятелем я приходил в гости к Аде, которая вместе с двоюродной сестрой Юлей Юдиной снимала  маленькую комнату на первом этаже  старинного дома на ул. Ракова (ныне Итальянская). Мы вместе гуляли по городу, вели оживленные разговоры на разные темы, ходили в театры. Ада и Юля приехали учиться в Ленинград из Украины, где они жили на станции Лозовая недалеко от Харькова. Это были интеллигентные, очень порядочные, добрые и отзывчивые девушки. С ними я всегда чувствовал себя комфортно и уходил от них с ощущением, как будто напился чистой родниковой воды. Ада и Юля очень добросовестно относились к занятиям  в институте и, наверное, стали хорошими детскими врачами…

Однажды наша компания студентов-горняков, пропустив занятия в Горном институте, явилась на лекцию в Педиатрический институт. Здесь в красивой аудитории сидели одни девушки, и только в середине амфитеатра среди них восседал  мой школьный приятель Гера Шеин.  Лекция  посвящалась психическим заболеваниям, и  по ходу лекции служитель вводил больных для демонстрации. Профессор предлагал им рассказать о себе, что они с готовностью и делали. Правда, они говорили такое, что мы не могли удержаться от хохота. Студентки смотрели на нас с укоризной, но потом не удержались и сами начали смеяться. Но тогда мы все были очень молоды, и поэтому нас можно простить…

После практики в Эстонии у нас начались каникулы. Но чем можно заняться в каникулы? Мы со Славой Ереминым и Борей Даевым решили поработать. В то время  в стране шла шумная компания по освоению целинных и залежных земель в Казахстане. В освоение вкладывались огромные средства. Желающим ехать на целину выдавали хорошие деньги – подъемные. В газетах и по радио молодежь агитировали ехать на целину. Поэты и композиторы  сочиняли песни о целине. Например, одна из них  начиналась  такими словами: «Мы пришли чуть свет, друг за другом вслед, нам вручил путевки комсомольский комитет, едем мы, друзья, в дальние края, станем новоселами и ты и я!». И молодежь бросала родные места и ехала на целину. Много молодежи покинуло свои бедствующие деревни в нечерноземной полосе России, чем окончательно была добита русская деревня. Вскоре в деревнях нечерноземной полосы остались одни старики. (Теперь оказалось, что мы осваивали целину за счет русских деревень для другой страны.)

1.25. Работа в геофизической партии

И вот мы  пришли в институтский комитет комсомола (правда не чуть свет) с просьбой дать нам путевку на целину. Однако  комитет комсомола не получал никаких указаний свыше по поводу отправки студентов на освоение целины и нам отказали. Но посоветовали обратиться в геофизическую экспедицию, из которой просили посылать к ним студентов, желающих поработать на каникулах. Руководство экспедиции располагалось в подвале жилого дома рядом с кинотеатром «Родина» на ул. Толмачева (ныне Караванная). После короткой беседы начальник экспедиции направил нас  в электроразведочные партии,  выполнявшие электроразведку по профилям, протягивающимся от района Ленинграда до Ладожского озера. Славу направили в одну партию, меня и Борю – в другую. Цель электроразведки состояла в определении глубины  залегания  кристаллического фундамента. Мы растягивали провода по заранее прорубленным просекам, подключали к ним тяжелые батареи, забивали в грунт металлические электроды, а начальник партии и техник-геофизик снимали показания с приборов, устанавливаемых на деревянных треногах. Славиной партией руководила молодая женщина, не имеющая еще достаточного опыта, а работа была сдельной, и Слава жаловался на низкие заработки. У нас начальником  партии был пожилой геофизик, с большим опытом, но любитель выпить, а потом поскандалить. Однажды, будучи пьяным, он даже подрался с молодым рабочим – бывшим заключенным, с которым я был дружен, после чего Боря Даев долго успокаивал начальника партии. Зато мы быстро двигались, и поэтому неплохо зарабатывали.

Я всегда изумлялся, как старый геофизик ловко разжигал костер возле своего рабочего места. Подтаскивал какую-нибудь большую корягу, одной спичкой поджигал ее, и она медленно тлела, согревая его, пока он стоял у своего прибора, и даже моросящий дождик не мог  загасить этот удивительный огонь.

Спали мы в палатках, готовили пищу на костре и сушились у огня. Питались  два раза в день – утром и вечером. Рацион наш был однообразный: макароны и свиная тушенка. Иногда по пути нам попадались картофельные поля, принадлежащие совхозам, и начальник партии подбивал нас набрать картошки, чтобы как-то разнообразить  стол. Готовила еду повариха — молодая полная женщина. Жила она в отдельной палатке, там же хранились продукты.  Как рассказывал один из  рабочих, к ней ночью постоянно наведывался шофер нашей партии. Рабочий с возмущением восклицал: «Они там кувыркаются на наших продуктах, а потом нас ими кормят! Я им все выскажу!». Но, так ничего и не высказал.

Работали мы в основном на заболоченной территории, часто лили дожди, и наши кирзовые сапоги сильно намокали. К утру обувь не просыхала, приходилось надевать мокрые сапоги. Мы попросили выдать нам резиновые сапоги, но начальник партии объяснил, что резиновые сапоги положены только тем, кто работает с электрическими приборами. Однажды утром, когда я не смог натянуть на ноги совершенно раскисшие кирзачи, я предложил своим товарищам не выходить на работу, а остаться в палатке, пока нам не привезут резиновые сапоги. Ребята меня поддержали. Начальство долго ругалось, но резиновые сапоги нам привезли. При этом начальник экспедиции  посетовал, что студенты постоянно подбивают рабочих на забастовки. Я впервые услышал это слово от руководителя применительно к советским рабочим. Раньше я считал, что забастовки возникают исключительно в капиталистических странах, где трудящиеся, прекращая работу, борются, таким образом, за свои права, в основном, за повышение зарплаты. А в Советском Союзе, считал я,  забастовки невозможны. Но  оказывается, забастовки  бывают и в нашей стране, да я и сам  забастовщик, причем не рядовой, а  организатор неповиновения.

Наступил последний, пятый курс (1958-1959 гг.). Нам прибавили на обучение дополнительно полгода, и окончание  института приходилось на декабрь, а не на весну 1959г., как у других специальностей. К последнему курсу в учебных группах образовались небольшие сообщества, объединяющие студентов, близких по интересам  или просто симпатизирующих друг другу. Некоторые студенты поженились. У меня наиболее дружеские отношения сложились с Аллой Иогансон, Володей Соскиным, Женей Каратыгиным, Ирой Хайкиной  и Игорем Коганом. С Володей до института мы учились в 203-ей школе имени А.С.Грибоедова. Причем в одном классе, правда, до определенного момента. Однажды учительница физики, она же классный руководитель, объявила о пропаже разновесок – набора гирек разного веса. Обратившись к классу, она спросила: «Кто украл разновески?». И вдруг сама же ответила: «Соскин, Архангельский!».   Она требовала от нас признания, но нам признаваться было не в чем. Дознание продолжалось чуть ли не месяц. Тогда  классный руководитель параллельного класса Александра Дмитриевна Гринева, добрейшей души человек, взяла меня в свой класс. Потом, когда мы уже учились в Горном институте,  Володя Соскин  вдруг произносил притворно мерзким голосом: «Кто украл разновески?». Я хохотал, а окружающие недоумевали: «Какие разновески? Что здесь смешного?».

Чаще, чем с другими, я общался с Аллой Иогансон — умной, начитанной девушкой. С ней всегда было интересно. С Аллой и  с одним-двумя моими приятелями, чаще всего с Володей Еремеевым, мы постоянно ездили в гости к ее подруге — студентке нашей группы Марине Максиной, которая жила в г. Пушкине. Во дворике ее дома, среди зелени стоял стол для пинг-понга – так тогда называли настольный теннис, в который мы с удовольствием играли. Маринина мама радушно принимала всех приезжающих студентов, угощала, и никто из нас не задумывался о том, что прокормить всех  непросто.

Однажды Марина нашла на чердаке своего дома книгу немецкого философа Фридриха Ницше «Так говорил Заратустра» дореволюционного издания. В Советском Союзе книги Ницше были запрещены. Марина читала нам вслух выдержки из книги и восклицала: «Правда, здорово?». Я ничего не понимал, но соглашался. Через много лет, когда в наших магазинах появилась возможность купить любую книгу, я приобрел  «Так говорил Заратустра» и начал читать ее. Но удовольствия не получил, до конца не  дочитал и решил, что я так и не созрел для подобных произведений. Потом из книги знаменитого священника Александра Меня я узнал, что исторический Заратустра, великий пророк, не имеет никакого отношения к  Заратустре Ф.Ницше. Это меня несколько успокоило…

Как-то в середине лета в перерыве между практиками мы оказались в Ленинграде. А у меня в конце июня день рождения, который совпадает с днем рождения Анны Ахматовой. Я  пригласил в гости хорошенькую соседку по квартире Ирочку Трагарж,   Аллу, которая  пришла с подругой, и Андриана Монахова — товарища моего старшего брата Дмитрия, который в это время работал в Магаданской области.  Андриан замечательно пел, играл на гитаре и ко мне относился очень по-доброму.  После непродолжительного застолья и песен в исполнении Андриана, мы с ним  пошли проводить Аллу с подругой до дома. От Баскова переулка, где я жил, до улицы  Чайковского, где находился дом Аллы, совсем недалеко. Погода стояла прекрасная. Поэтому, перед тем как свернуть к дому Аллы, мы прошли до Невы в том месте, где заканчивался проспект Чернышевского. Тогда здесь не было набережной, и мы по песчаному берегу подошли к самому урезу воды. Слева возвышался разведенный Литейный мост. Как пел Вадим Козин, «…только белая ночь трепетала над Литейным мостом кружевным». Я находился в приподнятом состоянии  от выпитого вина,   белой ночи, и от  ощущения жизненных сил. Мне захотелось что-нибудь совершить, и я заявил, что переплыву Неву. Разделся и бросился в воду. Я плыл, не глядя по сторонам, а когда поднял голову, увидел надвигающуюся на меня огромную баржу. Что было сил, я поплыл прочь от баржи в сторону берега. Наглотался воды, и когда вылез на берег, меня стошнило. Я чувствовал себя очень неловко перед девушками, но Алла не проронила ни слова. Сдержанность была одной из черт ее характера. Наверное, сказывались угро-финские гены. Однако Андриан похвалил меня, сказав, что «это — мужской поступок»…

Дружеские отношения я поддерживал и с другими ребятами. Это были Слава Еремин, Эдик Будько, Саша Сафронов, Витя Иванов, Костя Солодкий. Слава Еремин слыл весьма неординарным студентом. Он состоял в Горняцком ЛИТО, писал неплохие, на мой взгляд, стихи. Его отличали непосредственность и открытость в общении. С незнакомыми людьми он сходился очень быстро. И внешность он имел располагающую. Выше среднего роста, широкоплечий, круглолицый, с темно-русыми  волосами и голубовато-серыми глазами.  Мы с ним вместе ходили подрабатывать на Бадаевские склады, ездили на воркутинскую буровую практику, работали на эстонской шахте, провели дождливую осень  в геофизической экспедиции на болотах  под Ленинградом. На него всегда можно было положиться.  К сожалению, после окончания института Слава очень рано ушел из жизни. Как мне рассказал Толя Трофимов, Слава делал стойку на руках, опираясь на стол, не удержался и упал, сильно ударившись. Ушиб вызвал онкологическое заболевание, и вскоре он скончался…

1.26. Отношения с преподавателями

К последнему курсу  наши отношения с преподавателями переменились. Если в начале обучения мы продолжали чувствовать себя школярами, то к концу учебы наши отношения  стали почти равноправными и дружескими. Преподаватель по горному делу даже участвовал в студенческом застолье на одной из наших практик. Во время застолья Слава Еремин, обращаясь к преподавателю, называл его дядей Жорой, чем привел в очень веселое расположение всех участников  встречи.

Один из наших преподавателей однажды спросил Володю Соскина, не из Бобруйска ли родом его отец. Володя ответил утвердительно. Тогда преподаватель восторженно поведал нам, как он вместе с Володиным отцом  создавал комсомольскую ячейку и принимал активное участие в становлении в Бобруйске Советской власти. Но Володя прервал его, насмешливо заявив, что в те годы его отец прятался в подвале, опасаясь еврейских погромов, и политикой не занимался. Студенты рассмеялись, а преподаватель как-то сник. Позже Володя рассказал мне, что при встрече с отцом, который жил с  другой семьей, он спросил  о его жизни после революции. Отец повторил рассказ преподавателя. Неспроста он работал главным инженером известного в Ленинграде  предприятия «Красногвардеец» — производителе медицинского оборудования. А Володя Соскин слыл среди студентов большим хохмачом. Своими остроумными высказываниями и нестандартными поступками он  вызывал веселье у ребят. Иногда он  едко высмеивал окружающих, что нравилось далеко не всем. Имел склонность к эпатажу. Некоторые его поступки настолько не соответствовали сложившимся представлениям о правилах приличия, что я,  сам не всегда отличавшийся  этичным поведением, бывал шокирован. Его поступки были схожими с выходками Сальвадора Дали, хотя в то время мы ничего не слышали об этом выдающемся   художнике. Слова Сальвадора Дали: «Я иду, а за мной толпой бегут скандалы» — вполне применимы к  Володе…

Некоторое время у нас вел занятия  Александр Иванович Шалимов. Мы все знали, что он не только геолог, но и писатель-фантаст. Я прочитал все его рассказы, которые вышли к тому времени. Его фантастические рассказы были связаны с геологией. Мне они казались весьма правдоподобными. Александр Иванович носил модный импортный костюм, со студентами был строг и суров, но в своих произведениях он представлялся мне совсем другим человеком, и я всегда смотрел на него с восхищением. Он преподавал у нас недолго, но я запомнил его хорошо. После окончания  института  с большим интересом  прочитал несколько его сборников. Многие его произведения посвящены геологическим феноменам и загадкам природы.

Лекции по гидрогеологии и инженерной геологии читал  Петр Иванович Желтов. Его лекции   не сохранились в моей памяти.  Разве я тогда мог предположить, что инженерно-геологическим изысканиям я посвящу практически всю свою жизнь. Зато мне запомнился экзамен, который принимал Желтов. Я пришел на экзамен часам к одиннадцати и увидел взволнованных студентов. Оказалось, что  трое наших лучших студентов, которые всегда сдавали экзамен первыми, получили тройки, а один студент – двойку, хотя предмет на наш взгляд был совсем несложный. Я вошел в аудиторию и увидел нашего преподавателя с бледным, искаженным лицом. В своем доме я насмотрелся на больных людей, и поэтому сразу понял, что он испытывает сильную боль. На столе лежала грелка. Он быстро выпроводил отвечавшую ему студентку, поставив ей удовлетворительную оценку, и, проговорив: «Слава Богу, девушка ушла», расстегнул брюки и положил на живот грелку. Через некоторое время боль у него утихла, и он на глазах превратился в другого человека. Подошла моя очередь отвечать. Материал я знал неплохо, и он поставил мне «отлично». А потом рассказал, что у него «геологическое заболевание» – язва, и каждую весну она обостряется, причиняя очень сильную боль. И посоветовал мне, когда буду работать в поле – следить за своим режимом питания. Но я его советам не внял, и через несколько лет после окончания института получил то, что имел Петр Иванович. Потом я читал, что некоторые болезни буквально изводили академика  Ферсмана.  Иногда, будучи в маршруте, он слезал с лошади и ложился на землю, — настолько сильной была боль в печени, что он не мог сидеть в седле.  Но несмотря ни на что, он надолго уезжал в экспедиции, мучался, а потом, возвратившись домой, лечился. Александр Евгеньевич служил для меня образцом мужества, и я, стиснув зубы, преодолевал боль, помня о нем…

Очень нравился  мне курс  геологии СССР, который читал нам на втором курсе Николай Яковлевич Спасский – один из самых молодых преподавателей института. Поскольку наша разница в возрасте  являлась не очень существенной, мы легко с ним  разговаривали на разные темы во время перерыва между лекциями. Читал он лекции интересно, четко, без единой бумажки. Это был талантливый ученый. В Горном институте он стал самым молодым профессором. Но случилась беда. По причине  необратимого тромбофлебита ему ампутировали ногу. Однако  он продолжал аккуратно ходить на занятия, посещал заседания ученого совета, другие мероприятия. Преподаватели и студенты поражались его мужеству. Вскоре он умер…

С большим интересом я слушал лекции о месторождениях полезных ископаемых. Почему-то меня особенно заинтересовали месторождения полиметаллических руд. И  я всегда с удовольствием разглядывал их главные рудные минералы – галенит, сфалерит, пирит, халькопирит. Я даже  представлял себе, как после окончания института  работаю где-нибудь в горах на полиметаллическом месторождении. И хотя в жизни мне   пришлось  заниматься только разведкой  месторождений песков, глин и строительного камня, и то изредка, интерес к месторождениям полезных ископаемых сохранился навсегда, и я завидую тем геологам, которые открыли хотя бы одно месторождение полезных ископаемых…

На военной кафедре мы с удовольствием ходили на занятия полковника Мандрыки. Этот умный, прошедший всю войну офицер проводил занятия интересно и доходчиво. По ходу занятий с большим юмором рассказывал анекдотичные случаи из армейской жизни. Но некоторые рассказы ошеломили нас. Например, он рассказал, как, возвращаясь вместе с войсками из Германии после окончания войны, он в составе воинского патруля шел вдоль железнодорожного состава на одной из станций. И вдруг из окошка товарного вагона вылетела окровавленная человеческая голова. Вместе с патрулем он влетел в вагон и увидел там картежников, играющих в карты на человеческие головы. Это оказались призванные в армию уголовники, не изменившие своих диких привычек и на войне…

Мандрыка с нескрываемой симпатией относился к Эдику Будько, который приехал из г. Невинномысска Ставропольского края и звук «г» произносил как «х». Команда «огонь!» в исполнении Будько для  полковника Мандрыки звучала как музыка – в этот момент, по его словам, он вспоминал о родной Украине. А Эдик еще больше старался смягчить «г» и у него получалось «охонь!». Мандрыка умилялся и просил повторить команду.

Несмотря на доходчивость военных занятий, я так  и не научился решать артиллерийские задачи для открытия огня и  даже не старался вникнуть в их суть. Я считал, что страшная Вторая мировая война была последней на Земле и больше войн не будет, а на территории нашей страны и подавно, поэтому умение решать артиллерийские задачи никогда не пригодится. Зачем напрасно забивать голову? В дальнейшем  убедился, что так думаю не я один. Как-то после окончания института на военных сборах  офицеров запаса  преподаватель предложил мне решить артиллерийскую задачу. Я не смог. Он вызвал еще несколько человек. Все оказались беспомощными. Тогда преподаватель с надеждой в голосе назвал фамилию Рабинович —  он справедливо полагал, что  с такой фамилией человек должен знать все. Вышел Рабинович и с легкостью выполнил задание.

Мне действительно не пригодилось в жизни умение решать артиллерийские задачи и  подавать команду «огонь!». Но насчет прекращения войн я  глубоко заблуждался. За период после победы над фашизмом в мире произошло более 100 локальных войн, в которых погибли десятки тысяч людей. В нашей стране войны коснулись  следующих за моим поколений  молодых ребят: Афганистан, Чечня, другие горячие точки. Многие не вернулись домой, или вернулись калеками. Моему поколению, кроме кадровых военных,  почти не пришлось участвовать в этих войнах, нам выпала иная судьба. По нашему детству  прошлась Великая отечественная  война. Сотни тысяч моих сверстников погибли: умерли от голода в блокадном Ленинграде, расстреляны вместе с родителями фашистскими оккупантами, задушены в газовых камерах. Многие были угнаны в Германию. Немцы вывезли  в Германию из пос. Вырица Ленинградской области моего будущего товарища по ЛенТИСИЗу Володю Глазунова. Лично мне повезло. Я был эвакуирован из Ленинграда. Однако, когда осенью 1941 года меня с братом в числе других детей Дзержинского района Ленинграда везли в поезде к месту эвакуации, на станции Старая Русса Новгородской области налетели фашистские самолеты. В результате налета пострадал эшелон с детьми, а стоявший  на соседних путях воинский эшелон  уцелел. Я запомнил, как красноармейцы в скатках через плечо вытаскивали из горящего состава детей и сажали их в открытый кузов автомашин с газогенераторными двигателями, топившимися дровами. Потом мы  оказались в  Костромской области, где и пробыли до конца войны…

Большинство преподавателей Горного института мы глубоко уважали. Это были интеллигентные, эрудированные специалисты. Среди них встречались и необычные  люди. Например, преподаватель гидравлики Константин Георгиевич Асатур, как рассказывали, да и сам он не отрицал, обладал феноменальной памятью. Так, он помнил фамилии всех студентов, которые когда-либо у него обучались. И действительно, через несколько лет после окончания института я встретил его на улице, и он назвал меня по фамилии. Асатур был крупнейшим специалистом в области гидравлики. Он преподавал в институте до конца 90-х годов прошлого столетия. Скончался на 103-ем году жизни (2011 г.).

Некоторые преподаватели пользовались особой любовью. Например, Евгений Александрович Салье, который читал нам «Экономику, организацию и планирование геологоразведочных работ». Вначале мы считали этот предмет скучным, но лекции Салье не пропускал ни один студент. Так интересно он читал свой курс. Не шелохнувшись, мы слушали его увлекательнейшие рассказы о  жизни геологов, которую  он  знал досконально. И не удивительно. Почти всю свою жизнь он провел в поле. И только в возрасте около 50 лет стал преподавателем.

Салье находился в родстве со знаменитым в Санкт-Петербурге часовщиком Павлом Буре. Учился в немецкой гимназии Карла Мая на Васильевском острове. После окончания рабфака поступил в Ленинградский  горный институт. В предвоенное время занимался   изучением радиоактивных минералов в лаборатории А.Е. Ферсмана, работал на Кольском полуострове, в Средней Азии. С началом войны ушел добровольцем в Красную Армию, воевал на Ленинградском фронте, где был сильно контужен. После госпиталя в 1942 году был отправлен на «Урановый фронт». Занимался поиском и разведкой урановых месторождений в Средней Азии и Туве, где  ему поручили руководить неблагополучной Краснохолмской экспедицией. Ее начальник забаррикадировался дома за закрытыми ставнями, которые взбунтовавшиеся рабочие забрасывали камнями. Через полтора года после прихода Салье экспедиция получила переходящее Красное Знамя, а Евгений Александрович – орден Трудового Красного Знамени, который ему вручал В.М.Молотов. Но уже в 1951 году  на его место начальника урановой экспедиции  назначили полковника государственной безопасности, поскольку урановой отраслью тогда руководил Берия. Новый начальник добился отлучения Салье от урановой промышленности на всю оставшуюся жизнь. Он вернулся в Ленинград, где никто не хотел брать его на работу. В конце концов, в Горном институте заместитель декана  геологоразведочного факультета Е.Н. Володин взял его на свой страх и риск на почасовую оплату. Используя свой богатейший практический опыт, Салье создал специальный курс по организации геологоразведочных работ, а вскоре стал доцентом кафедры экономики и организации производства. В соавторстве с А.С. Гоцем написал книгу (учебное пособие)  «Организация и планирование геологоразведочных работ». И, главное, Салье стал любимейшим преподавателем  у  студентов и всех геологов-практиков, занимавшихся на курсах повышения квалификации.

Его дочь Марина Евгеньевна Салье, доктор геолого-минералогических наук, рассказывала, что «долгие, очень долгие годы, приезжая в какую-нибудь глушь и представляясь там своим братьям–геологам, заранее знала ожидавший ее вопрос: «Вы не дочь Евгения Александровича Салье?» И после утвердительного ответа начинался бесконечный разговор об этом удивительном человеке, оставившем по себе память в геологическом мире своим талантом разведчика урана и педагога от Бога».

Марина Евгеньевна в 1990-1993 годах избиралась депутатом Ленинградского городского Совета и народным депутатом России. Будучи председателем комиссии по продовольствию, сыграла большую роль в деле обеспечения жителей города продуктами питания, когда в начале девяностых годов  прилавки магазинов полностью опустели. Этот сложнейший период, благодаря Марине Евгеньевне и ее коллегам, прошел трудно, но без серьезных потрясений. Однако в борьбе с коррупцией  она нажила немало врагов. В 2000 году, опасаясь за свою жизнь,  уехала в глухую деревню Псковской области, где прожила 10 лет, не подавая голоса. Скончалась М.Е. Салье в марте 2012 г…

1.27. Преддипломная практика в Мариинской тайге

Состоялось распределение мест, где мы должны будем работать после окончания института. Все места предоставлялись только на периферии. Моей мечтой стал  Дальний Восток и Приморье. Я прочитал несколько книг путешественника, ученого и писателя, военного инженера-топографа  Владимира Клавдиевича Арсеньева: «По уссурийскому краю», «Дерсу Узала», «В горах Сихотэ-Алинь», «Встречи в тайге», и этот край меня заворожил. По книге «Дерсу Узала» был поставлен замечательный советско-японский художественный кинофильм. Однажды, будучи в какой-то глухомани, я увидел в местном клубе рекламу этого фильма, написанную от руки: «Дерсу у зала». Однако его книги советская цензура сильно сокращала. Цензоры все время помнили, что Арсеньев был царским офицером. И только в 2007 году в издательстве «Краски» вышло полное несокращенное собрание сочинений В.К. Арсеньева.

В Дальневосточное геологическое управление, расположенное в Хабаровске, намеревались поехать Толя Трофимов и Валя Запольский. Тогда я решил записаться в Приморское геологическое управление, находившееся во Владивостоке. Очередность распределения студентов устанавливалась по среднему баллу. По списку распределения я оказался посередине. Один студент, желающий попасть в Приморье, находился впереди меня по списку, а студентка, которая тоже мечтала об этом крае – позади меня. И хотя в Приморье у нас  имелось всего два места,  я  рассчитывал, что мое желание осуществится. Но неожиданно мои конкуренты поженились и, таким образом, захватили оба места. Правда, в Приморье они так и не поехали. А Толя Трофимов после  окончания института уехал по распределению на Дальний Восток, там женился и через три года вернулся с молодой женой…

В отличие от нашей специальности,  часть  студентов-нефтяников, с которыми мы начинали  учиться в Горном институте, осталась в Ленинграде – студенты распределились  во ВНИГРИ, здание которого, расположенное на Литейном проспекте, 39, напротив квартиры-музея Н.А. Некрасова, было известно всей стране, благодаря знаменитым строчкам поэта:

Вот парадный подъезд. По торжественным дням,
Одержимый холопским недугом,
Целый город с каким-то испугом
Подъезжает к заветным дверям…

До революции в этом роскошном  доме (Особняк Пашкова) жил министр государственного имущества, а теперь здесь расположились геологи-нефтяники, и отсюда они разъезжались по полевым экспедициям, а потом возвращались обратно. Вместе с Игорем Татариновым, Юрой Григоренко и другими ребятами сюда распределилась  Наташа Коварская, которая во время учебы в институте вышла замуж за высокого красивого студента-старшекурсника Вадима Брутмана и стала носить  его фамилию. И вот, когда после окончания института она пришла во ВНИГРИ, начальник отдела кадров заявил: «Эти Брутманы везде лезут!» и отказал Наташе, хотя геологи-нефтяники были очень нужны институту. В тот год в Смольном начала работать комиссия по молодым специалистам, которая помогла Наташе. Позже она вместе с Вадимом уехала на Сахалин, в Сахалинское отделение ВНИГРИ, и проработала там много лет до кончины мужа…

Поскольку место в Приморье мне не досталось, я  попросился  в Западно-Сибирское геологическое управление, которое находилось в г. Сталинске Кемеровской области. Туда же я поехал на преддипломную практику. Вместе со мной  на практику выехали Витя Иванов и Таня Виноградова, теперь уже Иванова. Город Сталинск расположился на берегу реки Томь, засажен высокими стройными тополями. Рядом с городом дымят промышленные предприятия. Весной повсюду летает тополиный пух, в какой-то степени очищающий загрязненный воздух. Владимир Маяковский в 1929 году написал стихи, посвященные Новокузнецку, переименованному затем в Сталинск. В них есть такие слова:

Я знаю – город будет,
я знаю – саду цвесть…

Через несколько лет после окончания института   я прочитал в газете «Правда»  заметку о том, что в Новокузнецке, — вновь переименованном  Сталинске, вырублены все тополя, поскольку у жены председателя горисполкома тополиный пух вызывал аллергию. Города-сада, о котором мечтал поэт,  не стало, остался город — металлургический комбинат.

В Западно-Сибирском геологическом управлении Ивановых направили на юг — в Горную Шорию, а меня — в Ижморскую экспедицию, базирующуюся в поселке Ижморский на севере Кемеровской области. Из  Ижморского  послали в   Ампалыкскую партию,  занимающуюся разведкой железорудного месторождения в Мариинской тайге. Здесь я увидел густую, темную тайгу с высоченными деревьями, каких я никогда не видел  на северо-западе страны.  В тайге в изобилии росли кусты дикой  красной и черной смородины с крупными,  сладкими ягодами.

Горные породы на железорудном месторождении значительно тверже, чем на угольном месторождении, соответственно здесь намного ниже скорость бурения. За смену буровые бригады  проходили не больше 1 м, в то время как в Воркуте – 5-7 м. На севере проходка велась твердосплавными коронками, а здесь – чугунной дробью.  Соответственно и физическая нагрузка на бурильщика здесь намного ниже. Иными словами, работалось здесь  легче, чем на севере, да и люди трудились менее интенсивно, как бы не спеша. На скважине стоял буровой станок ЗИФ-1200 с гидравлической подачей.  Глубина скважин  составляла около 1000 м.

Жить меня определили в маленький домик бурового рабочего, который жил в нем с молодой женой. Комната у них была всего одна, и чтобы им не мешать, я перебрался на чердак, где c удовольствием спал на охапке душистого сена. Работа на буровой шла в три смены. В свободное время играл в настольный теннис, смотрел кинофильмы, которое показывали в поселковом клубе, ходил ловить  рыбу на таежную речку со своим хозяином. Однажды мой сосед пригласил зайти к нему вечерком в выходной день, выпить по рюмочке, а  потом пойти, как говорили местные жители, в картину, т.е. смотреть кино. Рюмочка обернулась двумя бутылками, но мы все же пошли в клуб, где я сразу уснул. По окончании кинофильма меня разбудили, и я вышел на улицу. Там я увидел девушек из саратовской геофизической партии, которая разбила свой палаточный лагерь недалеко от поселка. Я решил обогнать девушек, которые направились в свой лагерь, а потом выскочить из кустов и напугать их. Вот такая идиотская мысль пришла мне в голову. Я пошел наперерез девушкам, вышел к тропинке, по которой они должны были подойти,  сел под куст и отключился. Проснулся я от холода  рано утром и увидел над собой разинутую пасть. Вначале я решил, что это медведь, и сильно испугался. Потом понял, что надо мною склонилась большая лохматая  собака. Она лизнула меня в лицо, гавкнула и побежала дальше. Домой я подошел к завтраку, и хозяин понимающе подмигнул мне. Если бы он знал, где я провел ночь на самом деле!

В Ампалыкскую партию приехали на практику студенты-геологи из разных городов страны. Здесь я встретил ребят из Томска, Алма-Аты, из г. Осинники Кемеровской области. Мы все дружно и весело общались. Но однажды у меня сильно разболелся зуб, а стоматолога в поселке не было. И мне было далеко не весело. Сосед посоветовал обратиться в исправительно-трудовой лагерь, находившийся в  нескольких километрах от поселка. Боль не проходила, и я пошел в лагерь. Там меня провели к фельдшеру, который принял меня любезно, но сказал, что он только удаляет зубы, а не лечит. Я согласился на удаление, поскольку зубов я имел тогда еще много. Фельдшер сообщил, что удалять будет с наркозом, поскольку я вольный. Заключенным он удаляет зубы без наркоза. Я порадовался своему статусу. Но наркоз у него не удался. Иголка выпала из шприца, а жидкость вылилась в рот. Фельдшер сказал, что это новокаин, он полезен для желудка, и чтобы я не беспокоился. Но новокаин у него кончился, и он будет удалять без наркоза. Удаление длилось в два приема. Вначале он долго расшатывал зуб, вспотел и решил покурить. После перекура с большими усилиями он все-таки выдернул зуб. Затем он промыл зуб и дал мне его  на память. Зуб был совершенно целый, только чернела  маленькая дырочка. Но я не огорчился. Боль прошла, и, слава Богу…

Уезжал я в Ленинград со станции Ижморская, куда я приехал в битком набитом открытом кузове грузовика геологоразведочной партии. Билетов на поезд  в железнодорожной кассе не оказалось. В это время на травке собралась компания для выпивки, куда пригласили и меня. Я сделал свой взнос, и на земле быстро выросла батарея бутылок  с небольшим количеством закусок. Но этих бутылок оказалось мало, а у моих собутыльников денег больше не имелось. Тогда один из них попросил меня купить еще, поскольку он  видел, что деньги у меня есть. Я купил еще бутылку, и при этом пожаловался на отсутствие железнодорожных билетов. Тогда  самый активный собутыльник заверил, что он достанет билет, но я должен дать ему деньги на его приобретение. С определенной опаской я передал ему  деньги и пошел вслед за ним. Я увидел, что он, постучав в дверь, зашел в кассу и вскоре вышел оттуда с билетом. Он отдал мне билет, но сдачу оставил себе. Я не возражал, поскольку  был счастлив, что имею билет в плацкартный  вагон и могу уехать в Ленинград.

Ехали мы долго, иногда я выходил в тамбур и видел там  недавно освободившихся заключенных. Они были острижены наголо, одеты в ватники, некоторые в русских сапогах. Бывшие зеки курили самокрутки и готовили в тамбуре чифирь. Для  этого они скручивали газетную бумагу в упругий жгут, поджигали его   и подносили  под консервную банку с водой и чаем, которую держали  на весу. Когда один жгут сгорал, подносили следующий. Черная пахучая жидкость в тонкой жестяной банке очень быстро доходила до кондиции, и  чифирщики наслаждались своим напитком.

Через четыре дня мы прибыли в  Москву, где поезд очень долго стоял.  В это время в Сокольниках  проходила первая после войны американская выставка. Мы с попутчиком — студентом ЛЭТИ — решили посетить выставку. Но там творилось столпотворение. Вход только по пригласительным билетам. В кассах билеты не продавались. Мы решили пройти со служебного входа. Объяснили стоявшим там  милиционерам, что мы здесь проездом, и что очень хочется посмотреть на американские автомобили, которые мы видели только в кино. Милиционер грубо оттолкнул моего попутчика, мы возмутились и стали выяснять отношения. Но нам быстро заломили руки за спину и привели в милицию, которая располагалась рядом с выставкой. В милиции на одной из дверей я увидел табличку «Кабинет культпросветработы». Я решил, что нас поведут именно в этот кабинет для проведения беседы воспитательного характера. Но нас повели дальше и втолкнули в дверь, на которой висела серьезная вывеска «Отдел по борьбе с бандитизмом». Там имелась еще одна дверь  в коморку с решеткой на окне, куда нас и запихнули. Дверь захлопнулась. Я предложил своему попутчику не называть домашний адрес и место учебы, а то пошлют письма  в наши институты, и у нас могут быть неприятности. А документ я посоветовал спрятать, и он засунул свой паспорт в сапог. Не успел он разогнуться, как дверь распахнулась, и в коморку ворвались два оперативника в штатском, сбили парня с ног, и стащили с него сапог. Там обнаружили паспорт. Вошел еще один в штатском, но чувствовалось, что старший. Он взял паспорт, бегло взглянул на него, и засмеялся: «А мы решили, что бандита поймали!». Дело в том, что мой попутчик принимал участие в каком-то дальнем туристском походе. Одет он был соответственно: в сапогах и ватнике, да еще острижен наголо и зарос многодневной щетиной. Поэтому он оказался в центре внимания милиционеров – его приняли за беглого зека. А меня только спросили, откуда я. «Ну, ребята, вам повезло, вы мои земляки, я ведь тоже ленинградец!» — заявил старший. «Так проведите нас на выставку!» — попросил я. Но земляк ответил, что это невозможно, а вот штраф за нарушение общественного порядка заплатить придется, и он назвал довольно приличную для нас сумму. Мы выложили на стол  мятые деньги, земляк положил их в карман, не выдав никакой квитанции, а мы понуро поехали на Ленинградский вокзал…

1.28. Защита диплома

После возвращения с практики я писал дипломный проект на тему «Детальная разведка северного участка Ампалыкского месторождения». Рецензентом у меня был декан геологоразведочного факультета Александр Семенович Голиков. В своей рецензии он отметил отсутствие каких-то данных, которые на самом деле имелись в дипломном проекте. На защите я указал страницу проекта, где эти данные были помещены. Александр Семенович проверил и  искренне извинился. Я решил, что все проходит благополучно, но тут член  комиссии по защите дипломов геофизик Д.Г. Успенский задал вопрос по поводу применения радиоактивного каротажа при разведке месторождения, а я, отвечая, перепутал гамма-каротаж и гамма-гамма-каротаж. С точки зрения  геофизика я допустил грубейшую ошибку. В результате мой дипломный проект оценили только на  «хорошо».

А  рассеянность Голикова объяснялась просто. В то время он очень переживал из-за сына, арестованного за какой-то якобы антисоветский сборник. Увели его из расположенного на территории института профессорского корпуса, в котором проживала семья Голиковых, и отправили в исправительно-трудовой лагерь. Арест Голикова-младшего обрастал вымышленными подробностями. Например,  будто  при аресте  обнаружили целый склад оружия. И что готовилось, чуть ли не вооруженное восстание, и т.п. Сам факт ареста сына доставил Голикову страдания, а тут еще  начались разбирательства по партийной и административной линиям. Среднего роста, с лысой головой, очень подвижный и всегда энергичный Александр Семенович не выдержал обрушившихся на него неприятностей. Они привели к инфаркту и раннему уходу из жизни…

29 декабря 1959 года проректор по учебной работе Лев Николаевич Келль вручал  всем «перемещенным лицам» дипломы о присвоении квалификации горного инженера.

Лев Николаевич, получивший свое имя в честь великого русского писателя, был необычный человек. Прежде всего, он имел атлетическую внешность. Рост под 2 м  и вес больше 100 кг. В студенческие годы он играл в баскетбольной команде. Рассказывали, что сдвинуть его с места во время игры было невозможно. Во время войны Келль обеспечивал геодезическими работами знаменитый «Дальстрой» на Колыме. Его жизнь там мало отличалась от жизни заключенных. Практически никаких прав он не имел. Единственным и полновластным хозяином на Колыме являлся начальник Дальстроя. Но спокойствие и добродушие, несмотря на все жизненные перипетии, всегда составляли  основные черты  характера Келля.

На нем был надет безукоризненный костюм, белоснежная сорочка, модный галстук, блестящие полуботинки чехословацкого производства, из нагрудного кармана торчал белый платочек. Он вручал диплом и большой красочный нагрудный знак об окончании Горного института, который позже жители  отдаленных районов принимали за орден. Каждого студента называл по имени и отчеству. При этом светился добротой, как любящий родитель, провожающий в дальний путь своих детей. Вскоре, в 1963 году, он стал ректором института и оставался на этом посту 15 лет. За это время  он совершил для института дела, которые, как написал профессор кафедры гидрогеологии и инженерной геологии Владимир Андреевич Кирюхин в книге «Нестор Иванович Толстихин. Жизненный и творческий путь 1896-1992»,  вышедшей в Санкт-Петербурге в 2006 г., по своей  значимости и объемности могут быть сопоставлены с подвигами Геракла, борющегося у входа в Горный институт с Антеем. Вот они:

создание системы заочного и вечернего образования, организация филиалов института на северо-западе (Воркута, Кировск, Мончегорск, Сланцы);

организация субсидирования и строительства нескольких учебных корпусов, актового зала, здания столовой; увеличение аудиторного фонда института почти в два раза;

организация и проведение на правительственном уровне юбилейных торжеств по случаю 200-летия со дня основания Горного института, награждения института  орденом Октябрьской революции.

В августе 2007 года я пришел на Богословское кладбище хоронить своего школьного товарища Евгения  Юровского. Через дорогу от его могилы я увидел захоронение семьи Келль. Там же похоронен и Лев Николаевич. Я поклонился  его могиле.

1.29. Окончание института

Получив дипломы и встретив новый 1960 год (я праздновал в компании с Аллой Иогансон,  Мариной Максиной и незнакомыми мне студентами нашего  института), мы отправились на завершающие военные сборы в воинскую часть, расположенную под г. Выборгом. Там мы разместились в бывших финских казармах из бетона и стекла, очень холодных. Студентам, которых на военных сборах называли курсантами, выдали офицерские шинели, но солдатские погоны черного цвета, указывающие на принадлежность к артиллерии. Иногда мы выезжали на полевые учения, однако офицерам, так же как и нам, не хотелось подолгу стоять на морозе, и мы получили указание проводить политзанятия с рядовыми, а также выпускать стенгазету, боевые листки и прочие средства наглядной агитации.

Однажды  нам дали  увольнительную, и мы поехали в г. Выборг. Город расположен в 122 км к северо-западу от северной столицы на берегу Финского залива, в устье реки Вуокса. Выборг меня поразил. Я впервые увидел европейский средневековый город, строгий и живописный, с каменными домами и узкими улицами,  выходами на поверхность гранитных скал. История Выборга начинается с 1293 года, когда во время одного из крестовых походов шведов  в землю, населенную карелами, на Замковом острове был основан мощный замок, получивший название Выборг. Он оставался неприступным несколько столетий, вплоть до 1710 года.

Из Выборга шведы постоянно угрожали только что основанному Санкт-Петербургу, совершали вылазки с целью разорить русскую столицу.  Петр I распорядился взять крепость штурмом. В марте 1710 года граф Федор Матвеевич Апраксин во главе 13-тысячной армии выступил из Кронштадта в поход по льду Финского залива.  Армия приступила к осаде крепости, но при этом несла потери и испытывала недостаток в орудиях, боеприпасах и продовольствии. В мае Петр I пробился к Выборгу с флотом сквозь льды. С флотом прибыло пополнение, вооружение, боеприпасы, провиант и амуниция. 1 июня  Апраксин открыл огонь по крепости, который велся в течение пяти дней.  Огонь вызвал в крепости большие разрушения, и Апраксин стал готовиться к решающему штурму.  Однако шведский комендант вступил с Апраксиным в переговоры об условиях сдачи крепости и города русским войскам. Вторичный приезд Петра I  ускорил ход переговоров, и 12 июня 1710 года соглашение было подписано. За взятие Выборга Апраксин  был награжден орденом Святого Андрея Первозванного и золотой шпагой с бриллиантами. Петр I придавал огромное значение победе. «Итако чрез взятие сего города Санкт-Петербургу конечное безопасение получено» — писал Петр I…

В 1910 году на праздновании 200-летия  со времени взятия Выборга русскими войсками  на Петровской горе в г. Выборге был открыт памятник Петру I. Дважды после этого памятник сбрасывался финнами с постамента – в 1918 и 1941 г.г.(видимо «вражду и плен старинный свой» финские волны  не забыли) и дважды открывался вновь – в 1940 и 1954 г.г. Вместе с тем, памятник русскому императору Александру II работы скульптора Вальтера Рунеберга до сих пор стоит в центре Хельсинки на Сенатской площади. Установив в 1894  году памятник,  финны выразили благодарность русскому императору за укрепление основ финской культуры, в том числе, за признание финского языка государственным…

12 июня 2010 года  в честь 300-летия взятия Выборга под Петровской горой  установлен памятник  ближайшему сподвижнику Петра I генерал-адмиралу, графу Ф.М. Апраксину. Граф  был похоронен в Московском Златоустовском монастыре. В 1930-х годах  монастырь  разрушили и на его месте построили жилые и административные здания. После уничтожения монастыря ничто и нигде  не напоминало о Ф.М. Апраксине  — одном из создателей Российского флота, победителе на суше и на море.  С возведением памятника справедливость в отношении Апраксина можно считать восстановленной. Я тоже внес скромный  вклад в дело сооружения памятника: для проектной организации составил заключение  об инженерно-геологических условиях  участка строительства памятника. Кроме того, в журнале «Инженерная  геология» была опубликована  об этом  статья при моем соавторстве вместе с биографией и портретом Ф.М. Апраксина…

Военные сборы под Выборгом, который произвел на меня сильное впечатление, продлились около месяца. Нам было присвоено воинское звание «младший лейтенант», и в военкоматах вручили билеты офицера запаса.

После окончания сборов в канцелярии Горного института мы получили приложения к диплому — выписки из зачетной ведомости (зачетки), где  были перечислены предметы и полученные оценки за время обучения в институте. Теперь мы должны были сниматься с воинского учета,  выписываться с занимаемой жилплощади и ехать на работу по месту распределения. Грустно  расставаться с институтом, со своими  товарищами, да надо  начинать новую жизнь. Веселое, замечательно-беззаботное время окончилось. Но Горный институт забыть невозможно. Как написал в подражание великому поэту выпускник Горного института Александр Городницкий:

Какие б ни качали нас глубины,
Куда бы новый ни увел маршрут,
Все те же мы, — нам целый мир чужбина,
Отечество нам – Горный институт.

(1956г.)

Почти все студенты нашего выпуска разъехались по стране: так, Вадим Дроздик и Юра Гольдберг уехали на север Кольского полуострова, Яша Роговой и Юра Пухонто – в Воркуту, Эдик Будько – в Магадан, Валя Запольский и Толя Трофимов – в Хабаровский край, поженившиеся Ира Розенцвит и Боря Лашков – в Забайкалье, Таня и Витя Ивановы – в Красноярский край и т.д. Уехал и я, полагая, что больше никогда мне не придется побывать в стенах родного института. Но оказалось, что  Горный институт прошел через всю мою жизнь…

Далее

В начало