Лекция по общей химии профессора В.П. Шишокина

3.1. Начало учебы. Общежитие

По расписанию, все наши занятия делились на лекционные – общие, в больших аудиториях, совместные для нескольких факультетов, и специальные, где присутствовали только мы – металлурги. Такова была «Общая химия», которая считалась для нас более важным предметом, чем для других специальностей. Поэтому лекций по химии читалось для нас больше и это происходило только в химическом корпусе, который целиком считался «резиденцией» металлургического факультета. Вскоре выяснилось, что студентов-металлургов поступивших на 1-й курс, было всего около 20 человек (число неточное, прирост продолжался).

В дальнейшем, после завершения 2-го года обучения, мы должны будем еще разделиться на 6 основных металлургических специальностей. Девушек и юношей было почти поровну, и все довольно сильно различались по возрасту. Это сразу же стало очевидно, когда выяснилось, кто и откуда прибыл.

Около двенадцати человек демобилизовались прямо из действующей армии, все они воевали, четверо пришли с производства, остальные со школьной скамьи – главным образом – девушки. Самым «крутым» производственником оказался один я – проработал несколько лет на заводе, почти всю войну. У остальных такого длительного непрерывного стажа работы не было.

Фронтовики резко от всех отличались не только по возрасту. Похоже, все имели ранения, некоторые серьезные, а один из них – Миша Лонгинов – успел повоевать и в финскую кампанию. Он, среди нас и по возрасту – 1920-го года рождения, и по жизненному опыту, оказался самым старшим. Мы его немедленно избрали старостой курса. Остальные фронтовики также заметно выделялись своим более строгим и реальным пониманием повседневной жизни. Бесспорно, такое мировоззрение сказалось и на их успеваемости, но все это стало заметным и проявилось чуть позже.

Хорошо запомнились занятия, когда весь наш поток металлургов в обычной классной аудитории с черной доской, проходил практические занятия под руководством именитых лекторов – профессоров и доцентов. Так изучали математику, начертательную геометрию, теоретическую механику, иностранный язык. На этих занятиях я сидел вдвоем за одним столом со Смирновым Поликарпом, приехавшим из Вологды.

Конечно, сейчас можно только удивляться, что практические занятия вели те же преподаватели, которые читали нам лекции! Даже трудно в это поверить! Такое, с точки зрения руководства института, «расточительство», могло быть объяснено только одним – резким дефицитом студентов, что по тем временам вполне понятно. Лабораторные работы по физике и химии проводились в больших лабораториях, довольно хорошо оснащенных учебным оборудованием.

Занятия по черчению проводились в специальных чертежных залах – «чертежках». Вспоминается суровая дама – ассистент по фамилии Жемчужникова. Одета она была в солдатскую одежду, включая военную шинель и кирзовые сапоги, и в учебной аудитории выглядела довольно своеобразно. Она помогала правильно пользоваться чертежными инструментами, очень толково объясняла, как следует грамотно чертить на непривычно больших листах ватмана, при этом много курила.

Часто пепел сыпался на чертеж, но она небрежно, легким движением пальцев, его смахивала. В первый год обучения наши занятия, кроме химии и черчения, проводились все в том же 1-м учебном корпусе. Помнится, что условия в большой лекционной аудитории были довольно суровые. Температура внутри часто мало отличалась от наружной, и мы сидели и писали свои конспекты в верхней одежде, а кое кто и в перчатках. Но лекторы, правда, не все, по-видимому, из эстетических или воспитательных соображений, приходили читать лекции, будучи строго одетыми – только в костюме, и даже при галстуке.

Лекции и упражнения по математике и теоретической механике вели профессор Д.Л. Гавра и доцент А.С. Кельзон, по физике – профессор Е.А. Штрауф.

Профессор В. П. Шишокин

В малой химической аудитории химкорпуса общую химию увлекательно, глубоко и интересно читал профессор В.П. Шишокин. Его лекции почти всегда сопровождались эффектными опытами, которые его ассистент Наталия Вихорева, в абсолютном молчании, но очень квалифицированно и безошибочно демонстрировала, пользуясь заранее приготовленными для каждой темы специальной химической посудой, приборами, реактивами.

Меня совершенно не удивило, что в программе обучения в институте вполне в духе времени были предусмотрены серьезные занятия по физкультуре. Нами занимались две молодые женщины, темненькая и блондинка, запомнились их фамилии – Лебедева и Смирнова. По-видимому, к началу занятий был срочно восстановлен добротный, очень хорошо оборудованный и укомплектованный спортивным инвентарем большой физкультурный зал. Нас, однако, предупредили, что с наступлением зимы акцент по этой дисциплине будет переключен на лыжи.

Я понял, что для меня это станет чем-то совсем новым и незнакомым, натуральных лыж я в жизни не видел. К началу регулярных занятий мне удалось полностью решить вопрос с общежитием: оно размещалось на улице Прибытковской, дом 14 – совсем недалеко от учебных зданий института (сейчас этой улицы уже нет). Требовалось лишь перейти прилегающий к парку института пустырь. Наше общежитие называлось 7-м корпусом. Это было довольно унылое темно-серое пятиэтажное здание с большим количеством комнат, в основном восьмиместных.

Тогда, в первый послевоенный год, не все этажи были заселены. Имелось несколько менее крупных комнат – четырехместных, по-видимому, для более требовательных жильцов. В них поселялись, в основном, участники войны, инвалиды. Кухни и «удобства» были размещены по принципу «коридорной системы». Мне досталась большая комната на первом этаже, где уже устроились 7 человек. В ней еще не была занята одна железная пружинная койка. Матрас, подушку и одеяло требовалось принести на себе со склада на территории института, а белье должен был выдать дежурный администратор по месту жительства.

Было забавно встречать однокурсников, несущих «в охапку» через пустырь огромные тюки матрасов и подушек. Однако это воспринимались только с юмором и сопровождалось взаимными улыбками. Совершенно не помню, существовала ли оплата нашего немудрящего жилья, но если она и была, то явно символическая. Мы получали регулярно, как-никак, совсем неплохую стипендию. Например, металлургам на первом курсе ежемесячно выдавалась стипендия 325 рублей. Остальные факультеты выплачивали своим студентам намного меньшую сумму – 230 рублей.

Питание также было организовано вполне удовлетворительно. Столовая размещалась в отдельном здании на территории института – в парке, но на пути, ведущем от места жительства к учебным аудиториям. Открывалась она до начала занятий и работала весь рабочий день. Несмотря на вынужденную медлительность кассиров, вырезавших в карточках соответствующие «граммы» мяса, жиров, муки и еще получавших символическую стоимость еды (буквально, копейки), очереди никогда не образовывались. Время на обед или завтрак занимало от силы 20-30 минут.

Помещение столовой было довольно просторным. При этом никто никому не мешал и никого не торопил. Похоже, что здесь, как и во всех других инстанциях и службах института, проявлялась какая-то врожденная культура поведения персонала. Эта манера спокойного, неагрессивного общения, довольно непривычная для заводской среды Уральска, не слишком явно, но последовательно воспринималась всеми нами – приезжими. Чувствовалось, что и мы понемногу становились чуть мягче, миролюбивее, общительнее.

3.2. Новые товарищи, однокурсники

Михаил Логинов

Поликарп Смирнов

Хочу подробнее описать коллег, с которыми завязывались первые товарищеские отношения. Я уже упомянул Поликарпа Смирнова, с которым мы сидели рядом на практических занятиях. Он, как и я, до поступления в институт, некоторое время работал на лесозаготовках и в разных сельскохозяйственных предприятиях на Вологодчине. Но, в отличие от меня, он окончил не рабочую вечернюю школу, а обычную дневную, и его учебная подготовка была намного основательнее моей. Да и в русском языке он был значительно грамотнее меня, хотя и выговаривал слова своеобразно, по «вОлОгОдски», с заметным ударением на букву «О». Характером отличался на редкость покладистым, был дружелюбен, добродушен и отзывчив. Очевидно, эти его качества и способствовали нашему быстрому сближению. По возрасту, он был моложе меня на год.

Из других сокурсников чаще всего общались с нашим старостой – Мишей Лонгиновым. Будучи намного старше нас, он совсем этим не злоупотреблял, наоборот, помогал советами, поддерживал при решении и сложных учебных задач, и в практической жизни. Был истинным, очень близким нашим старшим товарищем.

Ира Агеева

Рита Соколова

Остальные коллеги, из бывших фронтовиков, поначалу, пожалуй, держались несколько обособленно и смотрели на всех чуть свысока. Правда, это со временем прошло и мы, естественно, по-товарищески сблизились. Девушки все были дружелюбны и приветливы, независимо от того, откуда они прибыли.

На мой взгляд, из них несколько выделялись две – Рита Соколова и Ира Агеева. Последняя была коренной жительницей района Политехнического института, ее родители в свое время в нем учились и тут же и проживали. Она где-то в этом районе поблизости и родилась. А Рита приехала из Саратова, успев немного поработать на каком-то строительном предприятии после окончания техникума.

Они, как нередко бывает, сумели за короткий срок стать близкими подругами, поэтому чаще всего их можно было видеть вдвоем. Перечислять остальных наших однокурсников сейчас не буду, но, слегка забегая вперед, должен заметить следующее. Со временем этот очень малочисленный первый послевоенный набор студентов – металлургов 1945-го года, а именно около двадцати человек на целом курсе (!), будет оценен нашими старшими современниками, своего рода экспертами науки и производства, как уникальный.

Речь не только об успехах в учебе и «общественной работе», которая, разумеется, тоже важна для становления специалиста. Основная особенность этого набора – в незаурядности его выпускников во всей последующей профессиональной деятельности. После окончания Политехнического института, в тех научных учреждениях, на производствах, в учебных институтах, куда они были распределены, все, до одного, проявили себя как специалисты самого высокого уровня, как теперь говорят, «первого ряда». И что особенно интересно и существенно, эта оценка относилась, практически ко всем участникам первого набора!

Печально одно, сегодня уже с трудом можно найти в живых лишь нескольких товарищей, оставшихся – буквально единицы .

Учеба в институте, равно как и новая, еще не очень привычная, студенческая жизнь, постепенно набирала обороты. Как-то осенью, как обычно, довольно долго, работал в «чертежке», стараясь завершить «Первый лист». При этом общался с трудившимся на соседней доске студентом с электромеханического факультета, фамилию его запомнил – Богуславский (имя забыл). Он переживал, что черчение и особенно надписи, буквы, цифры на чертеже, даются ему очень тяжко. Единственное, в чем он преуспел и мог этим похвастаться – наловчился идеально удалять, без следов, всё плохо написанное или обведенное тушью, и даже большие нечаянные кляксы.

Недалеко от нас работали над своими листами, естественно, как всегда вместе, Ира и Рита. К этому времени Ира уже прославилась умением легко, прямо от руки, без каких либо приспособлений, быстро выполнять на чертеже все надписи. Конечно, мы – большинство ее коллег, широко этим пользовались. Я ее позвал помочь соседу по «чертежке». Она без единого слова мгновенно вывела нужные ему буквы и цифры, а малознакомый студент-электрик был изумлен и искренне счастлив.

После этой случайной встречи в чертежном зале я снова с грустью вспомнил свою старую обиду о несостоявшемся поступлении на электромеханический факультет. Время на чертежные работы закончилось и мы, свернув чертежи в рулоны, направились в столовую. По дороге вначале шли вместе с Ирой, которая по этой же дорожке шла домой. Неожиданно она меня спросила, отчего я почти всегда хожу таким мрачным и часто выгляжу как в воду опущенный? Естественно, я удивился ее наблюдательности, но историю поступления в институт достаточно подробно ей рассказал. Особенно сетовал на «свирепость» ректора.

Ира, помнится, мой рассказ никак не стала комментировать, но в свою очередь, рассказала о себе и о своем поступлении. Оказалось, что она с самого начала стремилась попасть именно на металлургический факультет. Ее родители, в свое время учились на этом факультете и после его окончания продолжали там же работать преподавателями. Они считали этот факультет одним из лучших во всем Политехническом, как по оснащению сложным, дорогим, но необходимым оборудованием, так и по высокой квалификации преподавательского состава.

Дополнительно родители ей еще посоветовали выучиться на «металловеда». По их мнению, эта специальность на факультете самая ёмкая по фундаментальной подготовке и наиболее интересная в творческом отношении. Она полно охватывает и обосновывает особенности подготовки металлурга. Дойдя до развилки наших дорог, мы разошлись. Но этот разговор я хорошо запомнил.

Вспоминая его, всегда задумывался о том, что мое упорство в выборе специальности было в свое время не очень сильно аргументировано. Правда, от намеченных первоначальных идей и замыслов, совсем не думал отказываться. Согласно расписанию занятий, мы в течение всей недели, а в те годы она состояла из шести рабочих дней, были ежедневно плотно заняты с 9 до 15 часов. Причем, это было время нашего обязательного присутствия в институте – на лекциях, упражнениях, в лабораториях, на семинарах. Выполнение серьезных учебных работ также требовало посещения института: черчение, работа в библиотеке, консультации в специально назначенные часы по некоторым предметам, даже упражнения в физкультурном зале.

Зал был единственным, и его учебное время регламентировалось особо. Для всех этих работ отводились вечерние часы после 15 часов, не каждый день, но по отдельному расписанию. Таким образом, свободным временем от учебных занятий был только один день в неделе – воскресение и поздние вечерние часы.

3.3. Знакомство с городом

Аничков мост на Фонтанке

Нам всем, молодым людям, особенно впервые приехавшим жить в этот необыкновенный город, естественно постоянно хотелось как можно больше с ним познакомиться, даже изучить, наконец, просто посетить множество музеев, побывать в памятных местах, осмотреть ансамбли знаменитых площадей.

Нам было хорошо известно, что архитектура города имеет уникальную историю, а ее бесценные творения создавалась величайшими мастерами мирового искусства. Все это не могло нас не притягивать, не настраивать на скорейшее начало экскурсий по городу! Но для реализации этих стремлений поначалу не было никаких возможностей.

Мы ведь прибыли сюда, в первую очередь, для того, чтобы основательно выучиться. Это благородное намерение было доминирующим. Да и проживали мы не в центре города, а на его северной окраине. Красивый, немного романтичный и своеобразный адрес нашего института тоже говорил об этом: «Дорога в Сосновку, дом 1/3». Протяженность пути от нас до Невского проспекта, на трамвае «девятке» – единственное средство сообщения с центром в то время – преодолевалось не менее чем за 1 час. Ходил трамвай очень аккуратно по расписанию, сбоев не помню. Таким образом, для «культурного досуга», а лучше сказать, для нашего общего и культурного образования, оставалось в неделе лишь одно воскресение.

Сейчас несущественно, какова была последовательность моих ознакомительных «путешествий по городу». Но первую пешеходную прогулку по Невскому проспекту, от его пересечения с Литейным проспектом в сторону Адмиралтейства, хорошо запомнил. Цель этого маршрута была рассмотреть знаменитый Невский проспект и множество его достопримечательностей.

Прогулки по Невскому проспекту

После поворота у Адмиралтейства, естественно, дойти по набережной Невы до Сенатской площади, и впервые полюбоваться «в натуре» величественным «Медным Всадником», символом города!!! Невдалеке высилась громада Исаакиевского собора, а справа великолепные здания Сената и Синода. Естественно, все это незабываемо, хотя уверен – выбранный мною маршрут не отличался оригинальностью. Вероятно, его осуществляют почти все, кто впервые приезжают познакомиться с Северной Пальмирой.

Исаакиевский собор и Медный всадник

На каждом шагу попадались следы войны и недавней страшной блокады. На всем протяжении Невского проспекта то и дело я с горечью натыкался на строения с выбитыми и заделанными фанерой или досками остатками огромных зеркальных витрин. Поражали руины шедевров архитектуры, например, Гостиного Двора. Но одновременно не могло не радовать всеобщее желание жителей города, любого социального уровня и возраста, быстрее все восстановить, как можно скорее прийти к нормальному ритму и укладу жизни.

Такое настроение чувствовалось на каждом шагу, удивляла чистота на многих, еще поврежденных, но ремонтируемых участках. Это проявлялось и в разговорах с разными людьми, знакомыми или посторонними. Одна такая беседа наметила тему следующего похода: «Музей Обороны Ленинграда». Посещение его состоялось недели через две. Хорошо помню это мое первое знакомство с настоящим и теперь знаменитым музеем. Замечу, что даже в те послевоенные дни, когда только ликвидировали разруху, музеев в городе открыто было уже не мало.

В выбранный нами день, помню, это был поздний октябрь, стояла серая, но не теплая погода. Собралось нас трое. Юра Красильников – мой знакомый, коренной ленинградец, частично переживший в нем блокаду. Я знал его еще в Уральске, куда его вывезли вместе с семьей и заводом. Он приехал в Ленинград раньше нас. С нами был мой товарищ, Женя Болдин, из города Вольска, с ним мы жили в одной комнате в общежитии. Красильников успел не раз посетить этот музей, и сейчас мы шли по его настойчивой рекомендации. Он хотел стать для нас гидом.

Музей Обороны Ленинграда тогда располагался в Соляном переулке, рядом с Художественно-промышленной школой Штиглица и занимал невысокое, но очень большое по площади здание. Не случайно, что я подробно это описываю. К великому сожалению, такого музея сейчас нет, точнее, он уже совсем иной – в несколько десятков (!) раз меньше! Того впечатления, которое он тогда на нас произвел, сегодня получить невозможно.

Пришли мы туда довольно рано, по-видимому, к открытию. Уже при входе создавалось ощущение, что сейчас начнется бомбежка города! Чувство было очень натуральным – раздавались звуки сирены, тревожно вещало подлинное радио. Но это не пугало посетителя, человек как-то моментально мысленно преображался в свидетеля великой эпопеи, в жителя-блокадника! И дальше впечатление только усиливалось.

Подробно описать эту экспозицию невозможно – настолько она была полна блокадными реалиями. Никакие слова не смогут передать те чувства, которые оставлял осмотр. Очень хорошо помню, что мы вышли потрясенные и безмолвные, на улице было уже темно. Ведь мы пробыли там, не заметив этого, весь день.

По приглашению Юры направились пешком к нему домой, жил он недалеко, около Кузнечного рынка. Дома его мама – блокадница (кажется, Вера Ивановна) накормила нас жареной на большой сковородке картошкой, которая для нас была вкуснее самого изысканного блюда с богатого стола.

Как жаль, что через несколько лет (1949 год), по совершенно надуманному поводу музей закрыли, причем полностью, сочтя «вредным»! Значительно позже (1989 год) одумались, вновь открыли, но это уже был другой музей. Первые подлинные, часто драгоценные экспонаты, начисто были утрачены. Говорят, что многие из них умышленно истребляли, тоже как «вредные».

Само здание кто-то успел присвоить. Сегодня музей снова открыт и существует, но в «остаточном» варианте – его площадь и экспозиция в десятки (!) раз меньше. Ведутся долгие, к сожалению, безрезультатные, разговоры о его восстановлении в прежнем уникальном виде. Однако, как это часто бывает, что-то непонятное мешает.

Мое мнение по этому поводу довольно простое: закрытие Музея Обороны Ленинграда в 1949-м году было обыкновенным трусливым преступлением тех лет, естественно, связанным с пресловутым «Ленинградским делом». Оно сейчас заслуживает справедливой оценки и наказания, этот поступок равен тяжкому греху, соизмеримому с осквернением святого, памяти предков! Были у меня вскоре и другие, правда, не частые экскурсии по городу, посещения музеев, но все их описывать нет большого резона.

3.4. Первая сессия

Постепенно приближался конец первого семестра. В обиходе у нас появился новый термин – зачет. Оказалось, что это экзамен без оценки, хотя по значению зачет ничуть не менее важен, чем сам экзамен. Отсутствие сданного зачета было чревато, вначале, лишением стипендии, а в случае полного его отсутствия, отчислением из института. Зачетов предполагалось сдавать довольно много – около десяти. А по четырем предметам должны были быть сданы, кроме зачетов еще и экзамены. Все зачеты следовало сдать, получая при этом соответствующую запись в зачетной книжке, до нового года.

После нового года, числа с 10 января, стартует экзаменационная сессия, которая должна быть завершена не позже конца января. После, в качестве приятной передышки или отдыха, положены были небольшие каникулы, числа до 10-12 февраля. А далее, студенты приступают к занятиям по программе следующего, 2-го семестра, где продолжатся или завершатся курсы по предметам, начатым в первом семестре.

Пришла информация, которая меня немного озадачила: занятия по физкультуре требовали сдачи 2-х зачетов. Один из них по любому виду гимнастических снарядов, на выбор, который мог быть заменен спортивным бегом на время. Этим постоянно занимались, и тут у меня опасений не было. Второй зачет – это сдача норматива – 10 километров на лыжах, причем абсолютно обязательно, лыжный кросс не мог быть заменен никаким другим видом спорта. Кстати, и снежок уже начинал выпадать. Но я, как уже говорил, настоящих лыж в жизни даже не видел! Как это можно будет выполнить? Срок сдачи зачета по лыжам был большой – весь период, пока не растает снег.

В парке Политехнического института снега было много. Там и 10-километровая трасса лыжни проложена. Значит, время еще есть, чтобы хоть немного научиться ходьбе на лыжах, подумал я тогда. Меня предупредили, что скидок по этому предмету не бывает никаких и никому, разве что по медицинским показаниям, и тогда для деканата должны быть соответствующие справки. Причем юношей это касается в первую очередь. Очевидно, такая суровая категоричность в «лыжной дисциплине» являлась рецидивом опыта недавней войны.

1945 год почти завершился, на улице – декабрь, зачетная сессия началась с какого-то предмета, сейчас его уже не вспомнить. В зачетке появилась первая запись – «зачет сдан», и подпись преподавателя. Вскоре таких записей стало заметно больше, зачеты сдавались как-то безболезненно, это не оставляло особых эмоций. Конец декабря внес некоторое разнообразие в нашу многоплановую учебно-деловую жизнь, скучной ее грех было бы назвать.

Не забывалась еще совсем недавняя обстановка и очень непохожие заботы на заводе в Уральске. А дело было в том, что кому-то пришла благородная мысль: встретить всем нашим немногочисленным курсом вместе Новый Год! Предложение приятно поразило всех и получило только один ответ – прекрасно! Но, как и где это организовать? Не в общежитии же? Ответ был найден быстро: будет организована всеми участниками скромная складчина и по продовольственным карточкам и по деньгам – а о месте встречи девушки, у которых есть квартиры, еще подумают и своевременно объявят. Так и сделали.

Праздничное мероприятие, как всегда бывает, заметно сблизило несколько различающуюся по интересам группу. Почти сразу после нового года, не позже 5-го января, был назначен первый экзамен, а всего их должно было быть четыре. Деканатом предусмотрены между экзаменами паузы до 5-и дней, чтобы дать возможность хорошо подготовиться, а также получить при необходимости, соответствующие консультации. Почему-то у меня, да и у других студентов, накапливалась в душе какая-то смутная тревога, но вслух мы ее не обсуждали.

Не помню сейчас точно свое настроение на первом экзамене, по начертательной геометрии, которую я любил, и сдавал его довольно спокойно. Ответил на все вопросы по билету, профессор не задал мне ни одного дополнительного вопроса и выставил тройку. Я молча удалился, немного удивленный. Результатом доволен не был, но воспринял это спокойно. Потом узнал, что еще у нескольких студентов из нашей группы случилось что-то похожее. Вскоре, с интервалом в несколько дней, точно так же, и с тем же результатом, были сданы еще два экзамена. Но последний – по математике, который принимал, всегда внешне мрачноватый и довольно суровый профессор Гавра Д.Л., запомнился особо.

Я отчетливо чувствовал, что он был недоволен всеми моими решениями, ответами и объяснениями. Тут мне стало как-то не по себе и беспокойно. Уже не помню, каким образом, но удалось в конце опроса, хоть немного удовлетворить сурового экзаменатора. Полученная «удовлетворительная» отметка на этот раз меня даже обрадовала. Выходило, что первая сессия сдана, пусть далеко не блестяще по отметкам, именно «удовлетворительно», что для такого студента как я, весьма слабо подготовленного в школе, было совсем неплохо.

До моего сознания стало доходить, что уровень подготовки в вечерней школе рабочей молодежи, без отрыва от производства, не мог ни в какое сравнение идти с тем, что получали ученики в нормальной средней школе. Фактически, я поступил в один из лучших институтов страны после восьмилетнего (!) образования в школе – десятилетке! И даже тот единственный полноценный 8-й класс, тоже был для меня адаптирован после его сопоставления с программой обучения в румынской гимназии. Это дополнительно вносило несоответствия со стандартной программой десятилетки. Наконец, мне стало понятным, в какой неразберихе и чехарде складывались элементы полученного мною среднего образования! Разумеется, я также понял, как весьма квалифицированные преподаватели Политехнического мгновенно, с первых же слов ответа, улавливали поверхностность и слабость моей школьной подготовки! Отсюда и уровень всех оценок.

Следует вспомнить и о той, приобретенной в заводской жизни самоуверенности, о которой говорилось раньше. Не сразу, но постепенно я стал отчетливо чувствовать, какой полноценный жизненный урок получаю. Поговорки насчет сверчка и шестка, «век живи – век учись» не в бровь, а в глаз попадали. Они указывали, какие немалые усилия мне потребуется еще приложить, чтобы выровнять сильно отстающий от требуемого уровня, хаотичный и неполный багаж знаний! Интересно и полезно было продемонстрировать и сравнить результаты сессии у других студентов нашей группы: оказалось, я был не одинок в своих скромных успехах, скорее всего, находился где-то в середине или чуть ниже.

Человека три просто отчислили, как получивших неудовлетворительные оценки. Они больше не появились в институте. А вот наши фронтовики, в прямом смысле слова, полностью отличились: у девятерых из десяти все экзамены были сданы только на одни пятерки! Один отставал, да и то по состоянию здоровья. Их успехи стали очень показательными для остальных, было приятно за них, но становилось как-то неловко сознавать свою явную отсталость, даже, пожалуй, некоторую «неполноценность». Мы были далеки по развитию от их среднего уровня. Конечно, эти ребята по возрасту заметно нас опережали, но главное их преимущество, конечно, была способность достигать поставленной цели, приобретенная на военной службе и в условиях реальной войны.

Совершенно очевидно, что о переводе на электромеханический факультет, мне уже не думалось, а если об этом случайно вспоминал, то только с некоторой самоиронией. Со своими новыми коллегами-металлургами мы уже сблизились и неплохо подружились. Второй семестр начался после короткого перерыва – каникул, где-то во второй декаде февраля. Учебные дисциплины, в основном, оставались прежними и занятия по ним продолжались.

3.5. Весточка об альпинизме

Неожиданно у меня появилось дополнительное занятие, которое помогло сдать зачет по лыжам. Как всегда, помог случай. Во время перерыва между занятиями в химический корпус пришел студент старших курсов другого факультета. Я хорошо его запомнил, это был Володя Прусаков. Он стал уговаривать всех подряд записываться, на добровольных началах, в спортивную секцию альпинистов. Зимой занятия будут в спортивном зале по вечерам, а с наступлением весны планируются тренировочные выезды в область на скалы. А летом успевающие члены секции смогут претендовать на получение путевки для выезда в горы, на Кавказ. Имеются специальные альпинистские лагеря. Этот вид спорта очень интересен, и он хорошо развит в Политехническом институте.

Вскоре и я, и мои друзья, которые отозвались на этот призыв, в правоте его слов убедились непосредственно. Но об этом подробнее скажу немного позже. Подождав, пока Володя Прусаков освободится от внимания его окружающих, я к нему подошел с двумя «личными» вопросами. Что это за вид спорта – альпинизм, конечно, можно догадаться, связано с горами, но в чем его особенности? И второй вопрос – не слишком ли Володя преувеличивает в своих обещаниях о предстоящих возможностях поехать в горы? Ведь ближайшие к нам горы – Кавказ, совсем не ближний край! Как туда, в такую даль, можно рассчитывать просто взять и поехать, нам, простым смертным?

Мне и сейчас становится смешно и печально вспоминать о своей наивности в то время. Я-то помнил свою поездку, и особенно, посадку в Уральске. Прусаков подробнее рассказал об альпинизме, а затем спокойно разъяснил, что поездки в альплагерь – дело вполне нормальное и законное. Оно будет совершено по путевкам, которые котируются наравне с санаторными, а те, в свою очередь, обеспечиваются неукоснительной продажей железнодорожных билетов, даже без очереди, в специальных кассах.

С некоторой долей удивления и недоверия к столь простым сказочным перспективам я его поблагодарил, и мы расстались. Но в альпинистскую секцию я без колебаний записался, уточнив время занятий. Все они проводились два раза в неделю, причем поздно вечером. Остальное время зал был занят учебными занятиями.

На первом же сборе, я обратился к одной девушке из нашей группы металлургов – Айно Мюлляри, финке по происхождению, также как и я, записавшейся на занятия по альпинизму. По моему расчету, она, вероятно, была лыжницей. Я попросил ее помочь мне освоить лыжи для сдачи моего зачета, в любое свободное время. Выбор оказался правильным, она очень удивилась моему невежеству в таком элементарном вопросе. Мы с ней вскоре пошли на склад, где выдавался весь инвентарь, специальные ботинки с креплениями, сами лыжи и палки к ним.

Немедленно был получен первый урок по нехитрому личному оснащению и даже смазке лыж. Конечно, Айно не могла не предложить, тут же пройти эти 10 км и сразу же получить зачет. Естественно, я категорически от такой авантюры отказался. Мы с ней прошли немного вокруг учебного корпуса, больших хитростей постигать не потребовалось, все было намного проще, чем я предполагал. Во всяком случае, ходить на лыжах оказалось намного легче, чем на коньках, на которых я еще в детстве немного катался.

Недели через две, уже в конце марта, по начинающему таять снегу, зачет на лыжах, не без приключений, я сдал и успокоился на достигнутом. А занятия по альпинизму, наоборот – постепенно приобретали популярность. Из нашей группы металлургов записались, кроме меня и Айно, еще Лариса Шибалдина, родом из Архангельской области и Нина Алаева, приехавшая из Осташкова. Вскоре на занятия стала ходить и Галя Ионова-Высоцкая, также наша студентка, недавно приехавшая из Новосибирска. Было немало ребят и с других факультетов. Все они, в отличие от меня, что-то об альпинизме ранее слыхивали. Похоже, один я оказался совсем серым «необразованным» любителем, который прельстился лишь доступными и простыми возможностями – путешествовать, посещать другие края, проще говоря – таким легким путем повидать свет и познакомиться со своей огромной страной.

Ира Агеева, Рита Соколова, Айно Мюлляри

Нина Алаева, Лариса Шибалдина, Галя Ионова-Высоцкая

В свое оправдание скажу, что первое же знакомство с настоящими горами в альплагере «Химик» в районе Баксана, ущелье Адыр-Су, начисто изменило мое представление об этом необыкновенном виде спорта, приобрело для меня новую, несравнимо более высокую оценку, несопоставимую с другими известными мне видами спорта.

Мне показалось, что его даже нельзя называть просто спортом. Это скорее образ жизни, это совершенно другой круг людей, который обычно редко встречается в повседневной жизни. Но обо всем этом подробнее следует поговорить особо.

Гидробашня Политехнического института

На первой же встрече в спортивном зале мы познакомились и как-то мгновенно почувствовали товарищескую близость с опытным альпинистом, имеющим еще довоенный стаж, Володей Старицким. Володя, лет на 10 старше нас, был преподавателем на кафедре гидравлики и только на днях, демобилизовавшись, приступил к своей основной работе. Нам еще нравилось, что его кафедра размещалась в необыкновенно красивой институтской гидробашне.

У этой башни была интересная история. Сначала на этом месте построили деревянную башню для водоснабжения Политехнического института, но в 1905-м году ее заменили уникальной каменной башней необычной архитектуры по проекту Эрнеста Вирриха и Иосифа Падлевского.

Очень скоро было сделано еще одно «открытие»! Наш, бесспорно всеми уважаемый, очень спортивно выглядевший и блестяще читающий лекции по теоретической механике, доцент Анатолий Саулович Кельзон, также оказался альпинистом, да еще высокого класса – мастером спорта еще с довоенных времен! Не прошло и двух месяцев «любительских» занятий по альпинизму, как в институт стали возвращаться после демобилизации его сотрудники – Вадим Прядилов, Андрей Вальтер и Лев Рубинштейн – все альпинисты высокого класса с довоенным стажем.

Последние двое, очень скоро начали нам преподавать «сопротивление материалов» и «детали машин», а Вадим был научным сотрудником механико-машиностроительного факультета. У всех троих судьба и служба на фронтах прошедшей войны была весьма неординарная, если не сказать героическая. Внешне в их манере это никак не проявлялось. Но мы почувствовали, что секция дополнительно обрела надежных и опытных старших товарищей.

Анатолий Кельзон и Владимир Старицкий (в центре) с молодыми альпинистами

Мы, новички, конечно, не сразу, но твердо стали убеждаться, что альпинизм, действительно, совсем не рядовой вид спорта, и это было логичным под эгидой таких учителей! Это «открытие», уже не покидало нас никогда и актуально даже сейчас, в конце жизни.

3.6. Вторая сессия, первые каникулы

Вернемся к главной стороне студенческой жизни – учебному процессу. Я стал замечать в своем существовании, да и в учебной практике, какую-то размеренную, не скучную, но уверенную будничность. Обязанностей было множество, отказать им в серьезности и трудности было нельзя. По всем циклам лекций непрерывно поступал поток новых интересных сведений. Семинары и лабораторные работы по физике, химии, занятия по языку и черчению отнимали все учебное время без перерывов.

В этом ритме, незаметно, опять нагрянула зачетная неделя, с тем же немалым количеством зачетов – кажется их было двенадцать. А экзаменов предстояло сдавать уже шесть! Перечислю главное, что произошло, на мой взгляд, позитивное – зачеты, как и прежде, были сданы в срок и спокойно, а на экзаменах появились приятные изменения в результатах – получил две пятерки, одну четверку, кстати, по теоретической механике у А.С. Кельзона. Но три тройки в зачетке, все же еще оставались. Конечно, очень был рад успешному зачету по неведомым ранее лыжам.

Нельзя не сообщить, что все наши фронтовики и эту сессию, точно также как и первую, снова полностью сдали на одни пятерки! Мне оставалось решить вопрос получения путевки в альпинистский лагерь. Ведь полные 4 месяца, без единого пропуска на занятиях, должны были, хотя бы формально сказаться на оценке моей успеваемости. К сожалению, тут произошел очень досадный сбой, причем коварный, совсем не типичный для нашего жизнерадостного коллектива.

Одному индивидууму, к сожалению, участнику войны, несколько непохожему на остальных (жил в небольшой комнате напротив нашей, числился активным членом профкома) захотелось надо мной подшутить. Он, видимо, чтобы покуражиться, вдруг всенародно сообщил, что в комитете профсоюза мне путевку решили не выдавать, как еще слишком молодому спортсмену.

Моя наивность и доверчивость в данном случае оказались для дальнейших планов просто губительными. Поверив этой злой «шутке», я, конечно, очень огорчился и ничего не проверив, изменил свои планы на лето (поездка в альплагерь и на родину). С большим сожалением решил, что на все каникулы  (два месяца) поеду только в родной город, повидаюсь с вернувшимися из эвакуации родителями и с остальными родственниками. Уже и билет купил на это направление. Довольно сложным оказался маршрут – через Москву, Киев, Одессу и далее почти через всю Молдавию – в город Рени на Дунае.

Накануне отъезда вдруг в общежитие прибегают две девушки из альпинистской секции, сильно запыхавшиеся, но радостные, что меня нашли, одна из них – моя коллега Айно. «Мы принесли тебе путевку в альплагерь, почему ты сам ее не взял в комитете физкультуры?» спросили они. Далее сцена не требует описания – она понятна без слов – трудно придумать большее досадное разочарование! Злые шутки никогда к добру не приводят. Мы грустно расстались, путевка, видимо пропала, а с нею и мое реальное знакомство в том году с альпинизмом, с настоящими горами. Оно состоялось, только на следующий год.

3.7. Свидание с родными

Дунай в Рени

Индивидуальная, неорганизованная поездка в отпуск на юг в те годы представляла совсем непростое мероприятие. Сложным был сам маршрут на юг Бессарабии. Начало было обманчиво легким, магистраль Ленинград – Москва. Это был самый простой участок, а заодно и самый комфортный. Здесь предусматривались заранее все атрибуты – номер поезда, точное время отправления, номер вагона, места и даже стоимость постели, составлявшая тогда 3 рубля.

Но все удобства кончались, как только приходилось немного отойти от этой магистрали и чем дальше, тем сложнее все становилось. У меня первая трудность появилась уже в Москве, на Киевском вокзале. В страшной толчее и давке у кассы, билет удалось закомпостировать за минуты до отхода поезда. Поезд спокойно отходил от перрона на моих глазах, я бежал за ним – трудно забыть эту сцену – но догнать не удалось, очень мешал большой чемодан. В итоге был еще обруган дежурным по вокзалу, который все наблюдал. «Загубил драгоценный плацкарт»! – кричал он. Но, затем смирившись, выдал мне место во внештатный добавочный эшелон, следующий вскоре за только что ушедшим.

Москва интенсивно разгружалась от наплыва пассажиров – транзитников. Билет был без определенного места, номера вагона и времени отправления. Такие составы назывались тогда «пятьсот веселыми». Поездка до Киева на нем составила по времени около двух суток, но она действительно стала веселой. Вагоны были товарные, с нарами, абсолютно без каких-либо удобств. В нашем вагоне ехало человек 20 студентов Московского Высшего технического училища им. Баумана. Все ребята как на подбор. Мы великолепно провели в дороге эти двое суток, подружились, обменялись адресами.

В Киеве отправление и поездка в Одессу сложилось удачно, а вот дальше опять стало непросто, потому что хотя поезд Одесса – Рени и ходил ежедневно, в нем было очень мало мест. На первую часть пути, идущую по Молдавии через Тирасполь и Бендеры, было много желающих, что не позволяло оформлять заранее билет. Все определялось способностью ловко проникнуть в вагон, ну а дальше, как повезет в переговорах с проводниками. Мне удалось уехать без чрезмерных сложностей. В итоге, почти через сутки я прибыл из Одессы в свой родной Рени! На всю поездку до него от Ленинграда ушло около недели. По меркам тех дней вполне нормально.

Всех моих близких родных, вернувшихся из Уральска в феврале 1946-го года и поселившихся в «дедушкином доме» по Болградской улице, 30, застал в сборе. Там сейчас жили или туда приходили довольно часто и другие многочисленные родные, всех перечислять не стану, но некоторых упомяну. Это, в первую очередь, наша бабушка, мать папы. Она очень постарела за время войны, потеряла супруга – нашего дедушку, ушедшего в иной мир еще в 1942-м году. Как-никак, они родили, воспитали и вырастили восемь достойнейших граждан нашей грешной планеты! Большая часть их детей прожила немало лет, а их последующие потомки – внуки и правнуки и сейчас проживают и общаются в добром мире и согласии, несмотря на все земные катаклизмы.

Старшую и единственную их дочь – Феодору или, для всех нас привычнее, тетю Дору, увидел впервые. Она почти всю предшествующую жизнь одиноко прожила в Крыму, где учительствовала, преподавала географию. Вернувшись в 1942-м году в родной дом, чтобы похоронить отца она осталась в Рени и сейчас продолжала учить детей.

Еще один близкий человек – дядя Афанасий, брат отца и тети Доры, немного младше их, также прибыл из Крыма по упомянутой печальной причине в 1942-м году. Он был художником, работал учителем рисования в школе. Я увидел его впервые, но его неотразимое обаяние почувствовал сразу же. Вообще, у всех порядочных людей дядя Афанасий, разносторонне развитый милейший человек, оставлял самое глубокое и приятное чувство.

Слева направо: тетя Дора, бабушка и мама

Дядя Афанасий

Наконец, тетя Ленца, или официально – Елена Дмитриевна, жена самого младшего папиного брата – Фёдора, с двумя мальчиками, Юрием и тоже Фёдором, родившимися до войны. Меньший, как мы все его называли Едик («Ф» он не произносил), умудрился появиться на свет у самой границы с Румынией за несколько дней до начала войны. Вероятно, он слышал канонаду в 4 часа утра 22-го июня 1941-го года! Мама, схватив его, новорожденного, бежала из роддома под бомбами. Все трое, без отца, оказались в этом родительском доме, у дедушки с бабушкой. Тетя Ленца, как и другие взрослые, преподавала в средней школе, она вела химию и некоторые другие предметы.

Жизненный путь многих наших родных, особенно во время войны, очень необычный, заслуживает отдельного рассказа. Сейчас в подробности я вдаваться не буду.

Часть нашей семьи в Рени Верхний ряд: Мишуха, тетя Ленца и её дети – Юра и его брат Едик, Ильюша – младший брат Мишухи. Нижний ряд: дядя Доня брат папы, отец Мишухи и Ильюши, две сестры Женя и Лида – дальние родственницы, тетя Дора – сестра отца, Валя Проданова – моя троюродная сестра, сидит тетя Нина, жена дяди Дони Снимок сделан осенью 1945 г. Почти всех я застал летом 1946 г.

К перечисленным постоянным жителям «дома дедушки», как я уже писал, в феврале прибыла и часть нашей семьи – отец, мама и мой младший брат Сергей. Они вернулись после эвакуации из Уральска. В нашем доме, на Спортивной улице поселился начальник милиции города со своей семьей. Дом удалось освободить от посторонних жильцов не сразу и непросто, но об этом будет сказано позже.

Напротив «дедушкиного дома», по другую сторону крутой Болградской улицы, чуть ближе к мосту, снимала квартиру семья дяди Дони (Антона), еще одного младшего брата отца, с женой – тетей Ниной и двумя сыновьями, Мишухой и Ильюшей. Оба были младше нас с Сергеем. А чуть выше по улице жил в своем доме двоюродный брат папы – дядя Вася Манев с двумя сыновьями, Женей и Юркой (Экой, как мы его почему-то звали). Наши родные всегда были близки друг к другу, но связаны далеко не только родственными узами. Мы с ними прочно срослись духовно, и эта связь ощущалась в жизни. Это был своего рода клан.

Мне было интересно подробно осмотреть родной город, который я не видел уже около пяти лет. Конечно, многое вспоминалось, почти все было знакомо, но появились и заметные изменения. Да и сам я за это время изменился, в первую очередь в понимании жизни. Просто стал взрослым. Когда уезжали отсюда – мне было 14 лет, а сейчас – без малого 20. Но в чем город совсем не изменился, было увидеть легко – его главная достопримечательность, красавец-Дунай, как всегда, оставался полноводным, великим и прекрасным!

Очень скоро, после множества непрерывных визитов ко всем знакомым и близким, стало ясно, что я, помимо взаимной приятной встречи, отвлекаю их всех от насущных дел. В городе не было для меня занятия. Общался с работниками оставшегося после войны большого трофейного склада ОФИ (Отдел Фондов и Имущества) где, по слухам, хранились либо несметные богатства, либо просто никому не нужный хлам трофейного происхождения.

Удалось по смехотворной для того времени цене – 100 рублей, приобрести новый любительский немецкий широкопленочный фотоаппарат Leica устаревшей модели. Попытался освоить любительскую съемку, но особых успехов не достиг, не хватало реактивов и фотоматериалов.

Время тянулось довольно бесплодно, и вскоре оказалось, что следует возвращаться к очередному учебному году. Обратная дорога не сулила легких побед. Так и получилось. До Одессы путь на поезде был долгим – почти сутки, но удобным и без особых хлопот. Только приехав в Одессу я осознал – а ведь вокзала то нет! Полтора месяца тому назад, при первой поездке, как ни удивительно, этого не заметил. Люди рассказывали, что вокзал был взорван немцами при отступлении. Сейчас огромная, расчищенная от руин площадь-пустырь была застроена множеством бараков различной формы, размеров и назначений из разнообразнейших материалов: фанеры, жести, старого кирпича и даже из земли. В них и размещалась вся непростая служба крупного железнодорожного узла.

Приобретение и компостирование билетов – основная забота транзитного пассажира, но здесь таких пассажиров была нескончаемая масса! Видимо-невидимо! У каждого вокзального барака, свои особенности, свои функции. Направлений выезда из Одессы множество, но самые востребованные были на север. Прямого поезда до Ленинграда не было, все стремились на Киев, Москву, Минск. Я совершенно не помню, куда именно мне удалось выехать из Одессы.

Но забыть это невозможно. Процедура получения места в вагоне заняла более суток непрерывного дежурства у одного из бараков! Ночью спали по очереди, остальное время дежурили, непрерывно отмечались, переписывали списки, периодически проверялись и т.д. Уже образовались сплоченные группы людей по интересам. Не буду утомлять читателя, скажу только, что к началу сентября удалось благополучно вернуться в Ленинград.

3.8. Второй год обучения. НЕЛУ

Без труда получил место в знакомом 7-ом корпусе, но уже в другой восьмиместной комнате. Вскоре появился и Поликарп, мы обрадовались, что попали в одну комнату. Занятия начались строго по расписанию, наша группа металлургов была полностью в сборе. Но мы уже были второкурсниками, и это звучало гордо!

Появились и новые студенты, человека два или три, нас меньше не стало. Из новых предметов особое место отводилось знаменитому «сопромату», преподаватели которого, по рассказам старших, славились особой принципиальной строгостью.

На втором курсе начали преподавать и военное дело. Политехническому институту, то есть нам, его студентам, в качестве конкретного предмета обучения досталась артиллерия, а точнее, гаубица калибра 122 мм. На эти занятия мы ходили одни, без девушек. У них появились «окна» в учебном процессе. Преподавали нам на военной кафедре множество дисциплин, но две из них запомнилась хорошо. Первую вел капитан Игорь Сергеевич Серебрянский. Его научно-военный курс назывался «Рассеивание». А по существу это было разделом чистой математики, причем далеко небезынтересным, видимо и потому, что капитан Серебрянский преподносил его на редкость доходчиво и занимательно.

Майор Панов

Вторым, запомнившимся, чисто военным предметом был «Устав» и «Строевая подготовка». Эти курсы читали и проводили несколько офицеров, но запомнился только один – майор Панов. Несмотря на специфику предмета, его было приятно и интересно слушать, видимо, поэтому он и запомнился. Остальные виды военной науки в памяти не сохранились. Но «Война» – так для краткости мы называли военную кафедру, оставалась обязательным предметом три года. После его завершения нам присваивалось офицерское звание младшего лейтенанта – командира взвода гаубиц.

В летние месяцы каникул большинство студентов проходили еще и военные сборы в специализированных лагерях с практической подготовкой. Мне этого выполнить не удалось из-за альпинизма, но это только немного отодвинуло срок присвоения мне офицерского звания.

Далее следует остановиться на одном, совершенно уникальном случае, который произошел со мной в первый же месяц учебы на втором курсе. Я уже рассказал, что занятия начались спокойно и строго по расписанию в сентябре месяце, без каких либо отклонений от уже привычного образа студенческой жизни. Мы, жители восьмиместной комнаты в седьмом корпусе общежития уже сумели между собой хорошо познакомиться и даже подружиться. Организовали приемлемое для всех время вечернего чаепития, общую посуду и наладили другие мелкие бытовые удобства.

Но в один прекрасный день сотрудник учебного отдела во время перерыва между занятиями попросил меня, без объяснения причин, пройти с ним к ректору института. К этому времени старый, печально мне знакомый П.Л. Калантаров ушел с этого поста, и его заменил новый ректор, профессор Константин Николаевич Шмаргунов. Происходило это в том же Первом учебном корпусе, где протекала большая часть нашей учебной деятельности. Мы быстро добрались до знакомого мне кабинета, шли довольно бодро и я постеснялся спросить о возможных причинах вызова.

В кабинете ректор был один, увидев нас, встал из-за стола, подошел, с улыбкой поздоровался, пожав мне руку, и без каких либо предисловий сообщил, что от меня требуется. Я от неожиданности слегка растерялся, никаких вопросов не задал и пояснений не просил, со всем согласился и мы с сотрудником вдвоем спустились на первый этаж этого корпуса.

А ректор в своей краткой просьбе-поручении выразил примерно следующее: сегодня, в первом послевоенном году, в наступившей мирной жизни страна приступила к нормальному обучению в школах, институтах. При этом мы обязаны позаботиться и о наших младших друзьях-братьях из «стран народной демократии». Впервые в Политехнический институт направлены шесть студентов-иностранцев, из которых пять из Югославии и один из Румынии. Югославы немого знают русский язык, среди них даже есть один, неплохо им владеющий. Так как их пятеро, им будет легче приспособиться к студенческой жизни в первое время. А у румына дела плохи, он один, абсолютно не владеет русским языком, и сейчас ему предельно трудно.

Ректорат узнал, что я владею в совершенстве румынским языком (тут явно не обошлось без подсказки славной Ксении Михайловны Арутюновой). Естественно, не в ущерб своему учебному процессу, я смогу, находясь вместе с ним, помогать ему адаптироваться в первое время. Он тоже студент второго курса, но электромеханического факультета (опять этот факультет!), по аттестации характеризуется, как очень способный парень.

Ректорат предоставит нам временно, примерно на полгода, комнату тут же в первом учебном корпусе на первом этаже. На этом ректор вежливо попрощался и дал понять, что мы свободны. Видно было, что мое мнение или согласие его совсем не интересовало. Пройдя с сотрудником учебного отдела к обещанной двухместной комнате, я понял, что этот вариант намного лучше моей родной восьмиместной, не говоря уже о близости жилья к учебным классам.

Не помню, когда, как и где состоялось непосредственное знакомство с румынским коллегой, но хорошо запомнил, как он обрадовался, что его понимают, и он слышит свою родную речь. Его звали Нелу – очень распространенное имя в Румынии, а фамилия довольно часто встречающаяся и у нас – Вайсман. Было вполне понятно его происхождение. Родители, точнее отец – в прошлом фабрикант, владелец небольшой фабрики по производству мыла, а сам Нелу, хорошо образованный молодой патриот своей страны. Естественно, член румынской рабочей партии, абсолютно лояльной политике СССР.

Звучал как анекдот его нешуточный рассказ, что он уже три дня питается только одним чаем – на первое жидкость, а на второе сами чаинки. Чай – было единственное слово, которое совпадало в наших языках и его в буфете понимали. Поэтому мы с ним сразу же пошли в столовую. Непосредственно после знакомства мы переехали в свое новое жилище, перенеся сюда немудрящий студенческий скарб. До этого Нелу несколько дней проживал один в аспирантском корпусе, который находился рядом с нашим 7-м корпусом. Надо признаться, что и мне стало как-то веселее от этого неожиданного общения с эрудированным и развитым пареньком.

Мы находили множество общих интересов в бесконечных беседах. У Нелу был спокойный, уравновешенный характер, но насмешек никаких он не терпел, чувство юмора у него было отменное, а по объему знаний как школьных, так и бытовых – он стоял в некотором смысле заметно выше меня. Скоро стало ясно, что он был обязан учиться только на отлично – это входило в долг перед страной, пославшей его на такую привилегированную учебу.

Получалось неплохо и то, что, общаясь постоянно с Нелу, я мог немного освежить начавший было забываться румынский язык. Ведь предыдущие шесть лет негде было даже услышать, не только произнести, хотя бы одно румынское слово. Распорядок дня и учебные вопросы у нас с ним были различные и независимые. Но свободные, главным образом ежедневные вечерние часы и выходные дни, мы проводили вместе.

Русский язык он интенсивно постигал на своем факультете, общаясь с однокурсниками и преподавателями. Еще он посещал специальные курсы, которые были организованы кафедрой иностранных языков института для иностранцев. Но вечером, отдыхая от такой для него напряженной жизни, рассказывал, естественно, по-румынски, о своих дневных приключениях. Постоянно просил пояснить некоторые непонятные для него эпизоды повседневности.

Нелу имел способности к языкам, и через два-три месяца начал самостоятельно и почти свободно общаться по-русски со всеми. Оставался лишь неизбежный акцент, но это не мешало полноценному пониманию, а главное – хорошей учебе.

Очень редко, один или два раза, «одинокий румын Нелу» встречался со своими коллегами-соотечественниками из других институтов. Ему хотелось им показать, как он живет, в каких условиях идет его учеба. При этом, по-видимому, из легкого хвастовства, просил и меня в них участвовать. От одной такой встречи в городе у Исаакиевского собора остался небольшой памятный снимок, но я совершенно не помню, ни имени его знакомых, ни института в котором они учились. Смутно припоминается, что это был, как будто наш Университет.

Конечно, нельзя забыть, как трогательно и простодушно мы проводили вечера дома. Особенно, как распивали сладкий чай! Постепенно это превратилось в ритуал. Кусочек хлеба, с какой-то добавкой к нему изображали бутерброд, а вот стакан чая выпивался с особым достоинством, даже священнодействием вокруг сладкого. Чистый сахар мы почти не употребляли, выкупать его по карточкам было невыгодно. А шоколадные конфеты, наоборот, были очень востребованы, с ними мы с удовольствием пили чай вприкуску. Помню, что на сто грамм сахара приходилось семь с половиной хороших шоколадных конфет и этого, по карточкам, нам хватало на двоих, каждый вечер в течение почти всего месяца.

Не знаю, как в жизни Нелу, но у меня после Уральска, где за все 4 года не было выдано по карточкам ни разу ни одного грамма чего-нибудь сладкого, процедура вечернего чаепития со сладким чаем в студенческом общежитии осталась в памяти, почти как священная.

Забегая немного вперед, подведу итог пребывания Нелу в Ленинграде. За первое полугодие учебы на втором курсе электромеханического факультета, он, не знавший до этого ни одного русского слова, не только стал бегло говорить по-русски, но сумел адаптироваться к совершенно ему непривычному образу жизни. Он сдал «на отлично» все предметы 3-го семестра. Нужды в моем кураторстве уже почти не было, и нас обоих перевели из «необыкновенно роскошной» комнатки во второй учебный корпус – обычное студенческое общежитие, где жили, в основном, студенты-физики.

К лету Нелу успешно окончил второй курс. По-видимому, для расширения его кругозора и из желания приобрести для страны более узкого специалиста – инженера-электрика по гидрогенераторам, из Румынии ему поступило указание перевестись в Энергетический институт в Москву. Находясь в последние полгода в общежитии вместе с физиками, мы сблизились с ними и хорошо подружились. Решили перед его отъездом сделать на память фотографию. Этот снимок сохранился – на фоне главного здания, обитатели комнаты, в которой прожили весь 4-й семестр, включая и провожаемого на учебу в Москву Нелу.

Проводы Нелу. Первый ряд, слева направо: Владимир Гришмановский, Николай Греков. Второй ряд: Петр Шкуропат, Нелу Вайсман, Марат Бадрединов

3.9. Сопромат

Теперь можно вернуться к моим учебным делам. Надо сказать несколько слов о пресловутом «сопромате». Не знаю, когда и откуда пошла об этом предмете так прочно и чуть ли не повсюду привязанная к нему жесткая слава. Самое известное ходовое выражение – «сдашь сопромат – можешь жениться», было на слуху у множества поколений студентов, и не только нашего института. Слышал его в Москве у моего близкого друга Алеши Портнова, который учился в институте Стали, когда я приезжал к нему в гости на 800-летие Москвы.

Профессор Юлий Иванович Ягн

Первую лекцию по этому суровому предмету наш курс металлургов прослушал в начале 3-го семестра в сентябре 1946-го года. Читал ее в большой аудитории одновременно для нескольких факультетов знакомый многим поколениям профессор Ягн Юлий Иванович, высокий худой, довольно пожилой человек со старомодной длинной бородкой. Признаюсь, ни я, ни остальные коллеги какого-либо особого трепета при этом не испытали. Вполне возможно, что такую реакцию создали и разговоры о необыкновенности этого предмета.

Старшие студенты говорили, что раньше курс вел также заведующий этой кафедрой крупный ученый – член-корреспондент АН СССР Н.М Беляев, автор известного учебника. Коротко говоря, наше вступление в студенческую «взрослость» состоялось буднично. Однако, как это часто бывает, ожидаемое не сразу себя проявляет. На первых же практических занятиях в лаборатории «Механических испытаний», расположенной в отдельном двухэтажном механическом корпусе института, наша группа познакомилась с ассистентом В.М. Соляник-Красса. Но тут требуется, для лучшего понимания всей обстановки, осветить подробнее некоторые особенности преподавания сопромата.

Механический корпус – огромный конгломерат инженерно-механических и энергетических служб института, к счастью, почти не пострадал во время войны. Принадлежащая кафедре сопромата лаборатория механических испытаний, входящая в этот комплекс, была оснащена необыкновенно большим количеством интереснейших приборов, испытательных машин, технологических приспособлений, от которых дух захватывало, как из-за изобилия замысловатых механизмов, так и от загадочности их назначения.

Лев Михайлович Рубинштейн

Конечно, самостоятельно осваивать сложную работу всех механизмов, на которых мы должны были выполнять практические работы, было просто нереально. Но и тут все было предусмотрено. Не менее трех ассистентов – лаборантов терпеливо нам разъясняли принципы конструкции и схему работы каждого механизма.

Среди них особенно запомнился по-дружески благожелательный Лев Михайлович Рубинштейн, который относился к нам просто как старший товарищ. В дальнейшем мы с ним и впрямь сблизились на почве альпинизма. Перед началом практических занятий преподаватель не менее 30-40 минут разъяснял программу действий. Он переводил то, о чем говорилось на лекции, в практическое понимание эксперимента.

Конечно, нелегко осваивались эти премудрости, но самое трудное оказалось в конце. Результат каждой работы должен был быть оформлен в отдельный отчет. А всего работ предстояло выполнить не менее шести или даже восьми, точно не помню. Так вот, сами отчеты со всеми расчетами, формулами, выкладками заключений, а главное, рисунками схем, эпюр напряжений и графиков должны были быть выполнены лично и исключительно каллиграфически, на бланках, которые выдавался каждому студенту.

Ассистент В.М. Соляник-Красса в оценке качества оформления был совершенно категоричен. Он считал работу законченной, только если отчет был оформлен строго по требованиям. Вот тут и проявился высокий класс обучения в Политехническом институте! Стремление приучить нас к настоящему инженерному стилю работы полностью доминировало. Подобное отношение к оформлению отчетов встречалось неоднократно и по другим предметам, но так явно, а главное – так жестко и категорично проявилось впервые. И если все же случалось, что недостаточно четко оформленная работа предъявлялась к сдаче неоднократно, то это неминуемо сказывалось на общей оценке, независимо от правильности и качества решения самой задачи.

Подводя итог, хочу признать, что такой «суровый курс сопромата», в конечном счете, мне просто понравился, и весь период обучения я его воспринимал только положительно. А со всем тем, чему он научил в жизни, в инженерной практике мне неоднократно пришлось встречаться, иногда очень близко, особенно на своей основной работе. Об этом будет сказано позже. О других предметах подробно рассказывать особого смысла нет. Они постигались спокойно, последовательно, согласно учебной программе и без особой спешки, своим чередом.

Сессия наступила строго по расписанию и календарю. До нового года были сданы все зачеты, а в январе экзамены, не помню, их было пять или шесть, но уже без троек. По «сопромату» получил «четыре» и был вполне удовлетворен.

3.10. Успехи в учебе. Первые восхождения. Поездка к родным

С этой поры, я в учебном процессе почувствовал себя значительно уверенней. Естественно, наши старшие коллеги, ранее уже неоднократно отличавшиеся фронтовики, снова, в третий раз, все предметы, все до одного, сдали на круглые пятерки. Но теперь это уже не осталось только одной констатацией. Скоро стало широко известно, что деканат выступил с ходатайством перед руководством института о присвоении им всем, без исключения, звания «сталинских стипендиатов». Денежная часть «сталинских стипендий» составляла 700 рублей! Мне кажется, что я просто обязан перечислить их полные достойные имена: Михаил Лонгинов, Николай Ветров, Дмитрий Беневоленский, Дасий Шабанов, Валентин Шоленинов, Георгий Цельм и Александр Расюк. Нельзя было не удивиться и избранной ими узкой специализации – все без исключения, выбрали черную металлургию. Это была самая трудная, но и самая необходимая в то время металлургическая специальность – производство чугуна и стали, или, конкретнее – доменное и мартеновское производство.

Перейдя на третий курс, мы должны были уже распределиться на группы по узкой специализации. Так вот, эти «черные металлурги» оказались в одной группе, состоящей только из «сталинских стипендиатов»! Внешне выглядело это довольно необычно, но по сути своей было серьезно, добротно и очень деловито.

Имелась у нашего курса металлургов еще одна аномалия – на кузнечно-прокатное производство пожелали идти специализироваться только два человека. Этой «микро-группе» читали курсы пластической обработки металлов и других дисциплин, профессора и специалисты индивидуально. Иногда получалось особенно забавно, когда неожиданно один студент из группы заболевал. Так, например, профессор В.С. Смирнов, специалист-прокатчик, в дальнейшем член корреспондент АН СССР, ректор института (занимал эту должность в течение 17 лет), неоднократно вынужден был вести занятия с аудиторией из ОДНОГО человека!

Но в целом, численность нашего курса не снижалась. Наоборот, даже начала увеличиваться за счет студентов переведенных из других институтов. Общая численность нашего потока уже достигала 30 человек. Примерно в таком составе мы заканчивали 4-й семестр обучения в институте.

После завершения сессии, перед наступающими каникулами надо было получить путевку в альпинистский лагерь. На этот раз я был уже предельно осторожен и бдителен. Весь учебный год я посещал все занятия в секции альпинистов и выполнял неуклонно все задания. После тренировок в зале в зимнее время, осенью и ранней весной мы выбегали на занятия в ближайший парк Сосновка. Были и поездки в Выборг, в известный парк «Монрепо», для освоения приемов скалолазания.

Альфред Бух и Игорь Спасский (сосед по палатке). Альплагерь «Химик». 1947 г.

Вскоре желанная путевка мною была получена, чему я был очень рад. Группа новичков, пять человек, получивших аналогичные путевки, объединилась. Мы должны были вместе отправиться поездом до города Минеральные Воды, а далее на попутных машинах в лагерь «Химик», расположенный в ущелье Адыр-Су Баксанского района, на Кавказе. Нас было двое мужчин и три девушки.

Моим напарником из мужчин оказался польский аспирант, звали его Альфред Бух. Был он заметно старше, но спортивно не слишком подготовлен. В институте работал и учился на кафедре сопротивления материалов, там мы с ним неоднократно встречались.

Двух девушек из нашей группы я хорошо знал, это были мои однокурсницы Лариса Шибалдина, из нашей группы металлургов, и Галя Липина, которая училась на механико-машиностроительном факультете. Иногда мы вместе с механиками слушали лекции. Третью девушку совершенно не помню.

Основная часть нашей секции альпинистов, старшие, теперь уже значкисты, побывавшие в горах в прошлом году, предполагали поехать в наш, в дальнейшем самый любимый лагерь «Алибек», в Домбайском ущелье. Некоторые поехали в лагерь «Накра», недалеко от города Зугдиди или даже в район Алатау, в Среднюю Азию. Им всем предстояло совершать сложные восхождения, повышать свое мастерство для достижения спортивных разрядов. А нам, новичкам необходимо было за 20 учебных дней постигнуть основы альпинизма и после зачетного восхождения на свою первую, пока еще несложную вершину и один перевал, заработать звание альпиниста и получить значок «Альпинист 1-й ступени».

Подробнее впечатления о первой поездке в горы описаны нами с Ларисой в сборнике «Альпинисты Северной Столицы» № 8 за 2008 год. Здесь следует лишь повторить уже сказанное ранее на этих страничках, что альпинизм – на мой взгляд, как вид спорта, совершенно не похож на другие. Он не оставляет равнодушным нормально развитого человека не только своими спортивно-физическими особенностями. У альпинистов вырабатывается в характере какая-то очень стойкая и глубокая психологическая составляющая, которая остается с ними навсегда, на всю жизнь. Опирается эта составляющая, скорее всего, на веру в дружбу, на упрямую стойкость, твердость, на товарищескую выручку в трудную минуту, на желание перебороть, кажущиеся иногда непреодолимыми трудности. Эти чувства не проходят со временем и остаются навсегда. Этому виду спорта почти не присущи элементы соревнования или борьбы между отдельными его участниками. Это «мирный» спорт.

Слева направо: Николай Греков, Альфред Бух и Игорь Спасский Альплагерь «Химик». 1947 г.

Группа студентов политехнического Института в альплагере «Химик». 1947 г.

Все 20 дней, проведенных в альплагере, казались самыми счастливыми из до того прожитых в жизни, благодаря необыкновенной полноте впечатлений.

Я решил, что оставшееся время отпуска, около одного месяца, следует посвятить посещению родных, как и в прошлом году. Меня, вероятно, ждали все близкие, да и я хотел поехать в мой родной город Рени! Однако, информации об обстановке в местах, куда я должен был ехать, у меня не было, я даже не знал точно, где в данный момент проживают родители.

Ходили какие-то смутные слухи о серьезных неприятностях в том районе страны из-за необычной засухи. Засуха началась еще с зимы, но говорилось об этом невнятно, под сурдинку, какими-то намеками, упоминалось даже о настоящем голоде, во что лично мне верилось с трудом. В письмах родители ничего определенного на эту тему не рассказывали. О реальных фактах информации было мало, открытых сведений, в печати или по радио, никто не видел и не слышал.

Конечно, слухи, как всегда, рождали тяжелые сомнения. Оставалось продумать наиболее рациональный путь и выбрать надежные средства транспорта. Одно обстоятельство вселяло некоторую уверенность – наличие путевки в альпинистский лагерь, которая приравнивалась к санаторной путевке. Я уже упоминал, что это преимущество обеспечивало выдачу билета в любом направлении по первому требованию в специальных касса, А в этих кассах никогда никаких трудностей не бывало.

После недолгих размышлений я решил, что самым простым и надежным маршрутом до Одессы будет морской вариант, лучше всего доплыть пассажирским пароходом. Новороссийск, судя по карте, находится от нас недалеко. До него, думал я, легко доберусь любыми попутными поездами, естественно, без особых удобств, учитывая краткость расстояния. А от Одессы железнодорожный участок до моего места назначения был освоен в прошлом году. Однако, поговорка «гладко было на бумаге…», очень подошла к данному случаю.

Чего я только не встретил на этом, выбранном теоретически, самом рациональном маршруте пути домой! Одной из самых больших проблем в те годы был вопрос гражданского транспорта. Не важно, какого – железнодорожного, довольно развитого, почти отсутствующего автобусного сообщения, или еще не родившегося авиа.

Морской пассажирский транспорт все же существовал как раз на Черном море, но оказалось, что корабли в те годы ходили только днем! Ночью плыть было смертельно опасно из-за мин, которые, то и дело всплывали из не полностью убранных после войны заграждений! А днем за безопасностью корабля следил визуально без особых приборов, разве что вооруженный биноклем, «впередсмотрящий» матрос на мачте. По причине таких «неудобств», корабль проходил расстояние от Новороссийска до Одессы за трое суток, при двух ночевках. И ходил он далеко не каждый день, по-видимому, и кораблей было недостаточно.

Дорожных перипетий по маршруту и дальше было очень не мало. Вместо трех с половиной дней по расписанию, пришлось потратить на дорогу восемь дней! А продовольствия, взятого на дорогу из альплагеря, было у меня, от силы – на четыре дня. Что касается денег, их хватало на оплату проездных билетов. Стоимость билета на пароход была почти символическая, несколько десятков рублей, естественно, только на палубу, где стояли шезлонги. Избежать голодного обморока удалось за счет одного килограмма каких-то дешевых орешков, которые я непрерывно жевал эти три дня на пароходе и стойкого оптимизма, который выработался в альплагере.

В городе Бендеры, уже недалеко от дома, где я сделал пересадку на поезд до Рени, к большому счастью, нашел старых близких знакомых – семью Юры Немеровского. Можно прямо признаться, они точно спасли меня. Их радушие и гостеприимство не забуду никогда! Остановившись у них на сутки и придя немного в себя, узнал, наконец, истинное положение, о котором до сих пор ходили только слухи.

Оказывается, действительно, два года подряд (1945-1946 гг.) серьезной засухи, которая бывает в тех районах Бессарабии, катастрофически подкосили хозяйства крестьян-хлеборобов, к тому же еще не успевших оправиться после войны. Но даже и это не было бы так ужасно, если бы руководство республики не скрывало обстановку перед большим союзным начальством и не сдавало, через силу, любой ценой, зерно государству. У крестьян отнимали насильно все зерно! Не оставляли даже семян, не говоря о продовольственном запасе.

Все началось с осени 1946-го года, и уже зимой в селах центральной части Молдавии и близких областей Украины появились признаки голода, массовые заболевания дистрофией. В Киеве и в Москве на это отреагировали в начале 1947-го года. Были приняты серьезные меры помощи, но, к сожалению, с большим опозданием. В некоторых районах смертность населения, особенно детского, увеличилась в несколько раз. На юге Бессарабии, куда я направлялся, уже несколько месяцев работали пункты по оказанию помощи населению питанием. Это пункты обычно размещались в школах, поскольку время года было каникулярное.

Застал почти всех своих взрослых родственников и знакомых занятыми работой. В первые дни о впечатлениях, полученных в альпинистском лагере, даже не вспоминалось. Уж очень велик был контраст с суровой действительностью, начиная с первых дней дорожных приключений. Правда, постепенно все улеглось.

Задерживаться лишнего у родных не хотелось, но рассказать о впечатлениях, полученных на Кавказе, все же пришлось. Конечно, было хорошо заметно различие в настроениях. Я сдерживал свои слишком оптимистические, порою неуместные, не всегда понятные восторги. У родных в быту к концу лета все стабилизировалось, я не стал затягивать свое пребывание и в августе стал собираться в Ленинград.

Новый учебный год – уже третий курс института начинался, как обычно с 1-го сентября. Поездка была совершенно заурядной. Дорога отняла не более трех или четырех суток.

В стране наблюдался жизненный прогресс!

Далее
В начало