Владивосток Новый мост через бухту Золотой Рог

16.1. Переезд

С Васей Бочаровым и Андреем Кольчиком (в центре)

Последующие 14 лет службы пришлись на проектный институт ВМФ во Владивостоке, куда я перевёлся благодаря другу по училищу Андрею Кольчику. Мой затёртый корабельный китель сменился на тужурку с кремовой рубашкой и галстуком. Городская жизнь, восьмичасовой рабочий день с обеденным перерывом, наличие, а точнее, засилье женского персонала – всё это весьма слабо напоминало военную службу, тем более флотскую.

При переезде во Владивосток пришлось несколько необычным способом решать жилищную проблему. В начале лета 1971-го, когда я оформлял документы в морской инженерной службе (МИС), мне предложили встречный обмен квартирами с офицером спортивной роты из Владивостока. Отказаться от такого заманчивого предложения было бы легкомысленно.

Слава Фиошкин, Начальник УВМУЗ, наш друг и сосед

В назначенный день к нашему дому в Тихоокеанском подъехал военный грузовик. Спортивный офицер, прибывший со своим имуществом, разгрузился, а мы, соответственно, загрузили наши вещи. Только заполночь уставшие и голодные мы семьей вместе с офицером добрались до его дома на Малом Улиссе. Владивостокцам, конечно, знакома эта уютная бухта, где располагалась бригада дизельных подводных лодок. У дверей квартиры дежурил матрос, подчинённый нашему офицеру. Ему было велено охранять квартиру и «никого не пущать». Мы застыли от неожиданности. Как же так, ведь переселение происходит на законных основаниях с ведома МИСа. Не знаю, как удалось хозяину квартиры обмануть часового и заставить выполнить его последнее приказание, как того требует устав. Проблема была решена мгновенно. Наши вещи были быстро разгружены, причём с помощью самого часового. Он был отпущен в часть и, как я потом узнал, бедолага был посажен на гауптвахту.

Мало-помалу, обустроившись, я стал привыкать к новому месту. Меня определили в технологический отдел, по профилю работы наиболее близкий к моей специальности. Отдел занимался проектированием береговых сооружений флота: дизельными и компрессорными станциями, хранилищами, казармами и другими промышленными и гражданскими объектами. В коллективе отдела, как и во всём ВоенМорПроекте, доминировали выпускники Высшего инженерно-технического училища (ВИТУ), о котором я мечтал ещё суворовцем.

С Толей Яковлевым и Алёной Кольчик в бухте Шамора

Отдел возглавлял капитан Н. Роганский, из бывших штатских, спортивного типа, рослый и самоуверенный человек. Трудно сказать, случайно или по злому умыслу он поручил мне, корабельному офицеру, в качестве почина «привязку» типового проекта коровника на 10 голов. Да ещё приказал сходить в сельхозотдел крайисполкома за чертежами системы удаления навоза.

– И не забудьте предусмотреть стойло для быка, – добавила одна из женщин. Я тогда эту реплику воспринял, как издёвку. И напрасно, ведь на самом-то деле корова без быка не даёт молока в отличие от курицы, которая несётся без петуха. Но, увы, я сельскохозяйственных «академиев» не кончал.

Технологический отдел справа-налево: Н. Роганский, Т. Быкова, Л. Терёхина, И. Андронова, В. Маницына, Л. Овчарова, (забыл имя) и я

16.2. Ракушка

Худо-бедно завершив свой первый проект, я отправился в первую командировку. У нас в отделе работал матрос срочной службы. Мне предстояло слетать во Владимиро-Ольгинскую военно-морскую базу и привезти из части, где служил этот матрос, его продовольственный аттестат. Странное задание, по-моему, проще было бы воспользоваться почтой, но приказ, есть приказ.

На кукурузнике АН-2 я уже однажды летал из Комсомольска-на Амуре в Хабаровск. Там был двухрядный вариант кресел, а на этот раз – десантный. То есть в салоне, шириной 165 сантиметров 12 пассажиров сидят лицом к лицу, коленки к коленкам на складных скамейках. Рядом со мной два кавторанга, как потом выяснилось, из Штаба флота. Напротив – молодые женщины. Наш двукрылый лайнер, занесённый, между прочим, в книгу рекордов Гинесса, отчаянно шумел, трясся и изредка проваливался в воздушные ямы. Неприятная вещь, с непривычки даже страшновато. Кое-кто из сидящих напротив начал прикладываться к бумажным пакетам. Я старался на них не смотреть, но запашок уже пошёл. Неожиданно все мы дружно подбросились, скамейки под нами сложились, и мы благополучно приземлились на пол. Причём, уже в другом порядке и вперемежку с использованными пакетами. Пилот обернулся и спросил: «Ну, как вы там?» Его хладнокровие и безразличие нас успокоило – наверное, всё под контролем.

А за окном уже замелькала вата кучевых облаков. Лихо приземлившись и немножко подскакивая, покатились по «картофельному полю» и остановились у деревянной хибары. Здесь нас ждал новый сюрприз: распутица размыла дороги и оттого автобусное сообщение парализовано. Пассажиры выстроились в очередь к телефонной будке, а штабисты, выяснив, что мне тоже в Ракушку, предложили воспользоваться, прибывшим за ними ГАЗиком. Повезло, так повезло!

Дорога выглядела абсолютно непроходимой. Водитель «противолодочным зигзагом» лавировал из одной глубокой колеи в другую. Машину клало с борта на борт, как на хорошей волне. Эх, дороги – одна из двух извечных российских бед! Я, честно говоря, засомневался, доберёмся ли до финиша. Всё-таки благополучно добрались и, миновав КПП, подъехали к плавбазе. Я молча следовал за своими спутниками. Мне предоставили двухместную каюту и вскоре пригласили отобедать в пустую кают-компанию.

Я ещё не разобрался, где эта минно-торпедная партия, куда мне предстоит добраться, и сообразил, что здесь меня приняли за штабиста, но совесть окончательно не потерял. Увидев на рукаве офицера повязку «рцы», принял решение чистосердечно признаться, что попал сюда случайно. Офицера это нисколько не удивило, он только попросил освободить каюту к завтрашнему подъёму флага, а заодно пояснил, что минно-торпедная партия находится в получасе ходьбы в сторону Весёлого Яра.

Предстояло как-то убить оставшуюся часть дня, и у меня был заготовлен план навестить однокашника Виктора Воробьёва. В училище он был одним из нескольких сверхсрочников, а, отслужив год-два в должности КГДУ, подался в замполиты.

Виктора дома не оказалось – ушёл «в моря». Битых три часа беседовал с его женой Илоной, с которой косвенно был знаком по Питеру. Она с Виктором жила в доме на улице Марата на одной площадке с моими родственниками, куда я еженедельно приходил в увольнение переодеваться. Однажды мне даже довелось побывать у Илоны и рассмотреть богатые, написанные маслом картины её предков.

Но мне было уже не до воспоминаний – сосало под ложечкой, а возвращаться на плавбазу на ужин уже поздновато, да и неудобно опять на халяву. А уж просить у хозяйки чего-нибудь поесть – на это не хватало наглости. Когда одевал фуражку, она всё-таки из вежливости спросила: «Может, чайку?» В ответ я поблагодарил за гостеприимство и откланялся.

В половине восьмого утра я уже шагал по пирсу на выход. Без завтрака, разумеется. Где же раздобыть чего-нибудь съестного? Мне указали на склон сопки. Там есть магазинчик, который откроется ровно в десять. Как-то надо дотерпеть. Старался не думать о еде, ведь, говорят, голодать полезно. Но оказалось это так нестерпимо мучительно, особенно, если нечем отвлечься. Да и деть себя было некуда: несколько домиков и редкий лес. Время тянулось, как никогда, долго. За 15 минут до десяти я уже стоял у закрытой двери в надежде ворваться сразу за продавцом. Наконец, в половине одиннадцатого, когда я уже был почти готов проситься обратно в часть и просить на камбузе кусок хлеба, долгожданная тётенька нарисовалась. Она удивлённо посмотрела на меня, единственного и незнакомого покупателя, и, открыв дверь, спросила, чего я хочу купить. Выбор был невелик, я взял батон с бутылкой кефира, отошёл поодаль и, прислонившись к дереву, позавтракал. А потом побрёл по дороге в сторону Весёлого Яра.

16.3. Рижские каникулы

Это было давно, почти полвека назад, в мои лихие лейтенантские годы. Я прилетел с берега тихоокеанского на берег балтийский для трёхнедельного отдыха в санатории ДКБФ «Майори». Не найдя в бумажнике мелких купюр для расчета с регистратурой, я по совету приёмщицы направился к некой тёте Маше, которую почему-то все знали.

Тётя Маша оказалась хозяйкой уникального питейного заведения, единственного объекта Министерства обороны СССР, где по личному распоряжению главкома ВМФ, чья дача находилась рядом, была разрешена торговля алкогольными напитками, причём в разливе. Сделано это исключительно в целях поддержания престижа офицеров флота по той причине, что «господа офицера», находясь на отдыхе в окружении десятков ресторанов, не в состоянии продемонстрировать свой высокий моральный облик.

Меня посадили за столик с пожилой семейной парой и моложавым подтянутым кавторангом, которого впоследствии я ни разу не встречал за завтраком. Вырвавшись из уз корабельного и семейного плена, он, как я выяснил, лечился в санатории по собственной методике. Возвращался в палату под утро, а уже в полдень, пройдя легальную процедуру у тёти Маши, являлся к обеду слегка помятый, но полный юмора и в боевой готовности к очередным подвигам.

Однажды он обратил моё внимание на щеголявшего в морской форме капитана-лейтенанта, про которых на флоте шутят: «Сорок лет, а уже старший лейтенант!» Его супруга трижды превосходившая мужа по водоизмещению, при входе в столовую ошвартовывалась у «зелёного» стола и доверху загружала большую плоскую тарелку салатами всех сортов. Кавторанг презрительно смотрел на эту сцену и цедил: «Подойти бы к этому юному каплею и набить морду за то, что откормил такую свинью».

Но я отвлёкся от темы. Вернувшись с обеда в трёхместную палату, я уставший от почти суточного путешествия завалился спать. Проснулся под вечер от женского возгласа: «И кто же у нас тут нарушает распорядок дня?» C трудом открыв глаза, я увидел женщину в белом халате, занятую какими-то хозяйственными делами. Она ещё раз напомнила мне о внутреннем распорядке, спросила, где остальные, а потом неожиданно предложила мне присоединиться к коллективному чаепитию. Я не стал задавать лишних вопросов, ибо по опыту военно-морских госпиталей знал, что медсестры иногда соглашаются попить чаёк в компании больных.

Видя моё недоумение, техничка, решительно указала мне место и время сбора – под этим окном через полчаса. Человеку, одевшему военную форму в 12 лет, повторять команду не надо. В назначенное время умытый и побритый я стоял в точке рандеву и разговаривал с молодым старлеем. Появилась техничка, мы куда-то двинулись. Потом они названивали кому-то по автомату, взяли такси и через минут 20 остановились в глухом месте. Меня попросили остаться в машине, и вскоре уже в темноте я увидел их возвращающимися, но втроём. Нетрудно было догадаться, что я понадобился для чётного числа. Все мои медицинские данные, звание и семейное положение были легкодоступны медперсоналу. Покосившись на присевшую рядом со мной женщину, я сглотнул слюну, но быстро взял себя в руки – не грабить же меня везут. Хотя в какой-то степени это оказалось правдой.

Мы возвратились в Майори и зашли в украшенный красивой рекламой радуги ресторан «Семь Сестёр». Я отдал должное экзотическому интерьеру. Было почти темно и только плинтусные фонари высвечивали пол, покрытый чем-то синим и мягким. Других посетителей не было, нас усадили, принесли меню, и наши спутницы активно начали его изучать. Мне удалось получше разглядел навязанную мне даму и подумалось, неужели я выгляжу на все пятьдесят. Никто меня не расспрашивал и не советовался, что заказать, потребовалось только в конце оплатить с напарником кругленькую сумму. Потом мы подошли к поезду, я по наивности решил, что проводы закончены. Посмотрел на часы, предвкушая час расставанья, но напарник удивился – куда торопиться, ведь самое главное нас ждёт впереди. Но я был твёрд и не удосужился объяснять причину.

Через несколько дней я увидел знакомое лицо в кабинете старшей сестры нашего отделения. Ещё никогда в жизни на меня так зло не смотрели глаза женщины. Потом мне рассказали, что Рига прочно удерживает в Союзе первенство по числу разводов и наводнена одинокими дамами. Немного позже я познакомился с одной из таких на танцах в санатории. Нашлись общие темы, было легко и поначалу весело. Мы бродили «по узким улочкам Риги», пили кофе в уютных кафешках.

В один из вечеров она завела меня в безлюдную улочку старого города и постучалась в наглухо закрытую неприглядную дверь без опознавательных знаков. Открылось крохотное окошко, там что-то буркнули по-латышски и снова закрыли. Подруга спросила, есть ли у меня с собой удостоверение личности офицера.

– Давай сюда! – она без объяснения снова постучала в окошко и, когда показалась знакомая борода, на этот раз предъявила в развернутом виде мой документ.

К моему удивлению двери открылись. Нас пригласили в крохотную приёмную, любезно раздели и предложили подняться наверх. Это был очень странный ресторанчик похожий на вагон-ресторан. Где-то в глубине и в тишине без музыки сидели люди. Официант принёс нам скромный заказ, мы часа полтора славно болтали, но предстоящее расставанье навеки тяжелым грузом начинало давить. Занавеси окон вздувались от легкого ветерка. Ни официант, ни посетители нас не беспокоили. Однако, под конец, когда собрались расплачиваться, к нам всё-таки подсел приятный молодой человек, прислушался к нашему разговору о городе, а потом, извинившись, заметил с сильным латышским акцентом. Дескать, всем хороша Рига, вот если бы ещё латышей отсюда убрать.

Его ирония стала понятна мне много позже. Название ресторанчика я так и не увидел, но подруга перевела его как «Вей, ветерок».

16.4. ГИП

Наша фирма

С Андреем Кольчиком

В 1977 году с подачи Андрея Кольчика я вступил в должность ГИПа (главного инженера проекта). Произошло это совершенно неожиданно. Командир части предложил мне эту новую вакансию, и я, не задумываясь, отказался, поскольку в строительстве был «ни уха, ни рыла», не зная даже размеры кирпича. Но командир напомнил мне флотскую поговорку «Не умеешь – научим, не хочешь – заставим» и дал сутки на принятие решения. За дверьми встретил улыбающегося Андрея. Нетрудно было догадаться, кто «бросил меня под танк». Мои сомнения Кольчик категорически пресёк: «Саша, соглашайся, справишься – я знаю тебя лучше, чем ты сам себя».

Так на следующий день начался новый, нелегкий, но очень интересный этап моей службы. Прежде, чем начать руководить процессом проектирования я поставил перед собой задачу «не навредить», затем – «способствовать», и уж только потом – «руководить».

ГИПа, как и волка, ноги кормят. В этом я очень скоро смог убедиться и обрадоваться. Я же с детства мечтал о заграничных путешествиях, но сначала надо было получше узнать родину. Новая работа открывала мне в этом плане широкие перспективы. Частые командировки стали для меня важной частью жизни. После одного случая я принялся вести их учёт.

Среди офицеров ВоенМорПроекта Андрей Кольчик сидит шестой слева, я стою седьмой слева в первом ряду

А дело было так. Не припомню, в чём-то меня пытались обвинить, но я был уверен в своём алиби. Как доказать? Только документально, например, отчётом о командировке. В соседней комнате бухгалтеры предложили мне окунуться в их архивы, что громоздились на антресоли скирдами папок. И я докопался и доказал свою правоту. С тех пор завёл правило фиксировать все поездки. И этот длинный перечень из 72 пунктов до сих служит мне неплохим справочным пособием для воспоминаний. Вообще, по натуре я – полу-статист, полу-зануда, любитель всё подсчитывать и коллекционировать. Как это у Пушкина?

«Полу-мудрец, полу-невежда,
Полу-подлец, но есть надежда,
Что будет полным, наконец»

На память приходят несколько эпизодов моих ГИП’овских командировок. Я частенько мотался по городам и весям России, и география моих объектов простиралась от Томска до Камчатки. Более всего, точнее 24 раза, приходилось ездить в Хабаровск, где наш институт проектировал жильё для 179-го судостроительного завода.

16.5. Мягкий вагон

– Завтра надо согласовать с главным архитектором фасады дома объекта 179, – услышал я приказание командира, едва переступив порог его кабинета. На столе меня уже ждал отмытый на раме планшет девятиэтажки на улице Полярной Хабаровска. Я посмотрел на часы – четыре пополудни, то есть домой уже не успею. Ну, что ж, не в первый раз!

Скорый поезд до Хабаровска словно создан для командированных. Садишься на поезд после работы – и в восемь утра уже на месте. Вот только билеты желательно покупать хотя бы за пару дней. Об этом я размышлял, отмеряя быстрым шагом дистанцию 200 метров, отделяющую наш институт от вокзала. Так и случилось – купейных мест нет, остались только СВ. Поскольку до капраза я еще не дослужился, придётся доплачивать своими кровными – не обеднею.

Впервые поднимаюсь в спальный вагон и отмечаю вокруг непривычную роскошь. Ба, в моём купе уже расположилась попутчица! Мягкий диван, занавесочки, кружевная скатёрочка – просто мещанский уголок! Да еще боковая дверь куда-то? Оказывается, там общий со смежным купе туалет, круто! Дама, видя моё любопытство, по-хозяйски приглашает к столику, находит место моему длинному планшету, и начинается привычное поездное знакомство. Я, вообще-то, словоохотливостью не отличаюсь, однако, если нахожу родственную душу или интересную особу противоположного пола, то меня может понести. Но тут явно не тот случай.

И посему, попив чайку с печеньками и соблюдая светский этикет, поочередно выходим в коридор и укладываемся в свои мягкие постельки, предусмотрительно расположенные по вертикали. Незнакомка о чём-то ещё щебечет в темноте, я поддакиваю и пытаюсь заснуть под стук колёс. Но спустя пару минут вздрагиваю от её неожиданного голоса снизу:

– Вообще-то это настоящее безобразие! – я очнулся и повёл ухом. – Как можно продавать билеты мужчине и женщине в одно купе?

Во мне всё замерло и напряглось. Притворился уснувшим. Что же ответить? Действительно, вопиющее беззаконие и нарушение всех норм нравственности! Вдруг это станет достоянием супругов этих несчастных разнополых пассажиров. И при закрытых дверях! Меня бросило в дрожь! Почему я согласился на этот безнравственный эксперимент? Но, в конце концов, дама могла бы сразу попросить проводницу расселить нас, ведь вагон, как я успел заметить, был практически пуст.

А, может быть, я чём-то её обидел или напугал? Я путался в догадках, и как истинный проектировщик не мог принять решение без необходимых исходных данных.

Но вдруг до меня дошло. Скорее всего, я не оправдал её робких надежд, поступил подло, не по-джентльменски. Не дай бог, узнает кто-нибудь в бюро ГИПов – от позора не отмоешься! Фу, как жарко в купе! Сжав волю в кулак, резко сбрасываю с себя простыню.

И через несколько минут я уже блаженствую в объятьях Морфея.

16.6. Геологиня

Отправляясь к новому месту службы в Таллин, Андрей Кольчик передал мне несколько объектов центрального подчинения, расположенных в глубине Сибири. Мне доставляло удовольствие кататься по командировкам «от Москвы до самых до окраин», то есть до Камчатки. Постепенно накапливался опыт.

Однажды меня командировали в глухой сибирский город на режимный флотский объект. Со мной были начальник строительного отдела и девушка-геолог, которая должна была взять пробу грунта под строительство сооружения. По приезде возникла проблема. Для посещения специальной зоны у нас потребовали дополнительный допуск Главного управления ВМФ. Моему возмущению не было предела. Я не первый раз посещал такого рода объекты и был хорошо знаком с правилами их допуска.

– Таков новый порядок после недавней московской проверки, – это всё, что мне могли объяснить в штабе части.

– Хорошо, – говорю грузному мичману, отведя его в сторонку, – давайте девушка проинструктирует, что Вы должны сделать, а мы постоим у забора. Договорились, подъехали к КПП, на воротах которого метровыми буквами красовалось предупреждение «За курение – под суд!» Геологиня достала свои скляночки-баночки и принялась объяснять, где и как взять пробу. Надо было видеть несчастное лицо мичмана. Он не дослушал инструктаж и принял волевое решение: «Полезай, дочка, в кузов, я накрою тебя брезентом, только не шевелись, копаться в земле будешь сама!»

Так и сделали. Через полчаса наша спутница была возвращена в полной сохранности и доложила об успешном завершении секретной миссии. Я пожал руку мичману, он многим рисковал, а раскрасневшаяся геологиня поделилась впечатлением: «Вы бы видели, сколько там грибов!»

16.7. Байкал

Наша комиссия на рельсах БАМа

И, наконец, не могу не рассказать о самом значительном эпизоде моей проектной карьеры. Весной 1981 года я прилетел в Иркутск участвовать в выборе места строительства крупного военного объекта, затрагивавшего интересы сразу трёх главных управлений министерства обороны: одного армейского и двух флотских. Комиссию из двадцати человек возглавляли генерал-лейтенант в сопровождении двух полковников и контр-адмирал с двумя капитанами 1 ранга. Я в качестве ГИПа-генпроектировщика также имел свой эскорт: начальника отдела генпланов, гидрогеолога и топографа. Был еще ГИП-субподрядчик из харьковского военпроекта.

У берега Байкала

Работу начали с отдыха – отправились на Байкал в лимнологический музей. На следующий день мы были приняты первым секретарём Иркутского обкома КПСС, который зажёг нам «зеленый свет» в предстоящей месячной командировке по его вотчине. Не дождавшись заказанных топографических карт и не выполнив необходимых предварительных согласований, мы вылетели в Усть-Кут, где на пыльном лётном поле были торжественно встречены местным партийным начальством. Нас разделили на две группы. Основная часть отправилась обустраиваться в заранее подготовленную казарму, а самые важные персоны, к которым были причислены и мы с харьковчанином, последовали за хозяевами в райком.

Нас радушно встретили хлебом-солью, а также грибочками, омулем и другими байкальскими дарами. Из выпивки был только лимонад (шутка). Будучи младшим по званию, я не имел права уклоняться от тостов и потому вместе с остальными членами делегации быстро захмелел. Через некоторое время, после окончательного единения партии, флота и армии, когда господа офицеры дошли до определенной кондиции, соседние двери широко распахнулись, и гостей пригласили в конференц-зал для официальной части встречи. Там уже давно томились начальники управлений райисполкома. Начались расспросы о размере и месте землеотвода, объёмах потребления тепла, электроэнергии и воды. Одетые в штатское полковники отвечали по-военному уверенно и конкретно: «Земли надо много, потребности будут большими, обращайтесь к нашему ГИПу». Видит Бог, позорней ситуации я в жизни не испытал! Пришлось уклончиво пояснять, что-то вроде: «нагрузки уточняются и будут представлены в ближайшее время».

На следующий день утром на совещании генерал-лейтенант поднял меня первым:

– Что будем делать, ГИП?
– Без заказанных карт, товарищ генерал, проектировщикам делать нечего.
– Садитесь, сегодня выезжаем для осмотра ранее выбранной площадки.

Через несколько часов на двух коломбинах нас доставили на вершину холма, окружённого вековыми соснами. Меня подозвал капитан 1 ранга и назидательно рассказал, что вон там, он по-ленински вскинул руку в сторону склона, мы планируем посадить хранилища изделий. Я неопределенно пожал плечами – мне уже надоело повторять одно и то же. Два следующих дня прошли по тому же сценарию. Оказывается, до нас флотские москвичи уже везде побывали, и непонятно, зачем потребовались проектировщики. Когда же, наконец, были получены карты и выполнены укрупнённые расчёты, то выяснилось, что стоимость строительства только подъездной ветки железной дороги превысит ориентировочную стоимость всего объекта. Вторая площадка отпала по причине отсутствия разведанных источников водоснабжения.

Решили продолжить обследование. Для этих целей к нашей комиссии был прикомандирован экипаж вертолёта, на котором мы начали совершать челночные вылеты вдоль трассы Байкало-Амурской магистрали. Через несколько дней я с небольшой группой офицеров был заброшен и оставлен на ночь в посёлке для сбора информации. Утром за нами прилетел вертолёт, и мы узнали страшную новость. Оказалось, что накануне наш лихой адмирал решил обследовать ещё одно место. Выехали на флотской коломбине, пригнанной из Канска. За рулем – мичман, в кузове – мои коллеги: генпланист Гена Федукин и гидрогеолог Юра Малетин, а также офицер из Москвы, с которым я успел подружиться. На крутом спуске у машины отказали тормоза, и она столкнулась с вынырнувшим из-за поворота самосвалом. Москвич скончался сразу, Юра и мичман получили серьёзные увечья, Гена разбил очки, а адмирал отделался царапиной, хотя его пассажирское место смялось гармошкой.

С контр-адмиралом, Геной Федукиным и офицером из Москвы (с папкой), погибшим через трое суток

Потом нашу комиссию перебросили в Киренгу. Там, наконец, накормив досыта комаров, мы получили заветное «пятно» землеотвода и вернулись в Иркутск, чтобы согласовать материалы и оформить акт выбора. Работа уже близилась к концу, когда я попросил харьковчанина навестить изыскательский трест и обрадовать его обещанным большим заказом. Результат его визита стал вторым и финальным торпедным ударом по нашей миссии. Выяснилось, что выбранный нами участок ранее был отдан под строительство другому военному управлению, и изыскательские работы давно завершены. Наверняка, местные органы самоуправления, потеряв надежду на строительство объекта прежним военным заказчиком, решили передарить его нам. Вот так бесславно закончилась эта авантюрная акция, участником которой мне довелось быть. А надо было всего лишь внимательно читать и аккуратно выполнять требования мудрой инструкции Министерства обороны, к чему я безуспешно пытался призвать начальство. А, впрочем, нужен ли был этот объект вообще?

16.8. Подполковник

У дачи Главкома в Майори

Вот и на сей раз, как обычно, отправился знакомой дорожкой на вокзал. Проходя мимо гарнизонной комендатуры, невольно попытался взглянуть на себя придирчивым взглядом коменданта Владивостока и мысленно сказал:

– Да, товарищ инженер-капитан 2 ранга, не дружите Вы с приказом Министра обороны № 300. Есть ли у Вас хоть один элемент, соответствующий Правилам ношения военной формы одежды? Понятно, что пропахнувшая суриком роба подводника давно снята, что в военморпроекте на сотню офицеров приходятся две сотни женщин и что подан рапОрт на ДМБ. Не забыли ли, как мичманом отсидели пять суток на легендарной гауптвахте в Питере, на Садовой?

С Лорой в Вильнюсе во время командировки

– Нет,– ответил я сам себе,– ничего не забыл, но не могу же отказать себе в удовольствии в свой последний, 26-ой год службы насладиться красотой флотского мундира. И поэтому я сшил себе форму в военном ателье по индивидуальному заказу. А перечень нарушений могу сам перечислить:
– удлинённая тужурка для придания стройности,
– удлинённые нарукавные нашивки кавторанга,
– заваленные назад погоны против сутулости,
– расклешённые брюки без карманов,
– кожаные туфли для лёгкости походки,
– фуражка-блин с шитым канителью крабом и креном на правый борт.

Вот в таком прикиде я появился в вагоне поезда «Владивосток-Хабаровск». Нас в купе пока трое: молодой человек в очках, дама в возрасте и я. Все уткнулись в своё чтиво и молчим – ещё не успели познакомиться. Первая остановка – Уссурийск. В коридоре вагона послышались шаги и голоса новых пассажиров. Гадаю, кто же будет четвёртым? Вот дверь купе плавно откатилась, и мы увидели офицера в полевой форме армейского подполковника. Он приветливо улыбнулся, поставил на пол большую тяжёлую спортивную сумку и сел рядом со мной. Какое-то время новичок изучал нас и тщетно искал глазами собеседника. Наконец, потеряв терпение, он нагнулся к своей сумке, расстегнул молнию и воскликнул: «Вот, посмотрите, какие книги!»

Все разом оторвались от чтения и устремили взор на содержимое сумки. Она оказалась до отказа набита новыми книгами. Началась их презентация с упором на показ красивых обложек. Мои соседи учтиво кивали головами, а я почему-то вспомнил книгу Леонида Соболева «Капитальный ремонт» и вышел в коридор. Подполковник вскоре присоединился ко мне, пытался завязать со мной беседу, осведомился, в какой стороне ресторан и исчез.

Прошло часа полтора. Давно уже принесли постель, мы попили чай и, немного пообщавшись, стали готовиться ко сну. Короче, всё шло обычно, как много раз до этого. Когда мои спутники потушили свои светильники и уснули, а я ещё сидел за чтением, в дверь постучались. В открывшемся проёме я снова увидел пропавшего армейца, стоящего, точнее, висящего на заботливых руках двух сопровождающих его мужчин. Один из них спросил: «Шеф, это твоё купе?» Шеф, не поднимая болтающейся головы, что-то буркнул. Я поднялся, помог ему сесть, указал его законное ложе на второй полке и поспешил удалиться.

Стоять долго у тёмного окна уже не было сил – клонило ко сну. Я заглянул в купе и обнаружил счастливого обладателя дефицита на моей постели. Он возлежал на спине головой к дверям с открытым ртом и с сапогами на подушке. «Вот это по-гусарски!» – подумал я и, решив занять свободное место на второй полке, взял полотенце и отправился в туалет.

Закончив вечерний моцион, я увидел из тамбура «картину маслом». На другом конце безлюдного коридора одиноко покоилась на полу голова несчастного книголюба. Подойдя ближе, я убедился, что, во-первых, голова, не отделена от туловища а, во-вторых, она лежит словно на гильотине, шеей прямо на пороге катающейся взад-вперёд двери. Господи, чего ещё от него ожидать, вот уж повезло! Как же его угораздило занять такую боевую позицию? Я растормошил вояку, он испуганно открыл глаза и по моей просьбе послушно продолжил свой сон на нижней полке. А я полез наверх и долго-долго не мог заснуть.

16.9. Альма-матер

В апреле 1985 г. я прилетел в Москву в свою последнюю командировку – осенью собирался на пенсию. Впереди были выходные, и вместо того, чтобы, как обычно, навестить родных в Вильнюсе, решил съездить в Тулу. С волнением бродил я по безлюдному двору теперь уже бывшего суворовского училища, ныне интерната, и оглядывал такие знакомые уголки нашей «кадетки». «Здесь каждый шаг в душе рождает воспоминанья прежних лет…» Выяснил, что полковник К. Шадрин работает в обкоме партии, и его можно увидеть завтра на ленинском субботнике. Я обрадовался, уточнил адрес, но сначала решил зайти туда, где прошли долгие годы учёбы.

Представился вахтёрше и с её разрешения поднялся наверх. Помещения были на своих местах, как и 25 лет назад. Я заглядывал в каждое – они все были оборудованы как спальни. Вот комната преподавателей, умывальник, где стояла пирамида с лыжами, спальня и класс нашего третьего взвода, туалет, ленкомната, каптёрка. Картины ушедшего детства всплывали одна за другой. Меня охватило острое чувство безвозвратной утери чего-то очень дорогого и близкого. И тут случилось совершенно неожиданное. У меня ручьём потекли слёзы. Взглянул в зеркало – красное, как после бани, зарёванное лицо капитана 2 ранга на фоне чёрного плащ-пальто с белым кашне и фуражки «а ля маршал Жуков» – это была настоящая карикатура. Но пора уходить, и я, прикрывшись носовым платком, прошмыгнул мимо вахтёрши, успев сказать «спасибо!».

После обеда направился на субботник. Среди бескрайнего картофельного поля мне указали на чернеющую вдалеке далеко на горизонте группу людей. Там должен быть Шадрин. Топаю через всё поле, и, увидев знакомую фигуру полковника, перехожу на строевой шаг с докладом: «Товарищ полковник, суворовец Тамарин на празднование юбилея училища прибыл… с опозданием!» Студенты недоумённо переглянулись, Шадрин улыбнулся, но я понял, что он меня не узнал. Зато Юру Мейсака, моего земляка и известного боксера, припомнил. На прощанье Шадрин пригласил завтра зайти к нему в обком для вручения сувениров.

Следующий день был не менее интересным. Гуляя по городу в ожидании аудиенции, я забрёл в скверик, что в центре, остановился перед великолепной церковью и щёлкнул затвором фотоаппарата.

– Молодой человек, – услышал я голос позади себя и, обернувшись, увидел даму в униформе и при кобуре, – дайте Ваш фотоаппарат или засветите пленку! Я отказался, но тётенька настаивала.
– Тогда пройдемте со мной!
– Ну, «если женщина просит…» – меня раздирало любопытство, и я позволил отконвоировать себя в проходную Тульского оружейного завода, который поначалу и не приметил.

Вскоре появилось должностное лицо, похожее на начальника первого отдела. Мы поднялись в его кабинет, и начался допрос: «Кто такие, откуда прибыли, знаете ли, где находитесь?» Вопросы прерывались телефонными звонками. Видимо, доклад о задержании «шпиона» уже прошёл куда следует, и начальство требовало доклада о принимаемых мерах. Я простодушно оправдывался, дескать, не видел запретных надписей, и ваш основанный Петром Великим завод, выпускающий мелкокалиберные винтовки, извините, был у меня за спиной.

В конце концов, терпение моё лопнуло, и чтобы завершить эту комедию я устроил сеанс саморазоблачения. Предъявил удостоверение личности и командировочное предписание, где были указаны три Главных управления ВМФ, в одном из которых зарегистрирована моя форма секретности. Добавил, что в своей войсковой части исполняю обязанности нештатного заместителя командира по режиму. Почему я здесь? – прибыл на юбилей Тульского СВУ, которое имел честь закончить 25 лет назад. Если есть сомнения, можно позвонить в обком КПСС, где через полчаса меня ждёт начальник орготдела товарищ Шадрин. Следователь быстро оценил моё откровение, вернул документы, извинился и добавил примирительно: «Вы же военный – должны меня понять». Я его понял, пожал протянутую руку и отправился в обком, а потом еще успел навестить в Политехническом институте нашего преподавателя немецкого.

16.10. Прокуратура

Довелось мне однажды быть вызванным в военную прокуратуру. Молоденький капитан показывает подписанный мной месяц назад акт приёмки жилого дома в Хабаровске и спрашивает: «Ваша подпись?»

– Да, моя!
– Вам известно, что дом не готов к заселению из-за недоделок?
– Возможно, но моя подпись среди десяти остальных гарантирует только соответствие объекта проектной документации.

Спорить не стал, ибо по мнению капитана я отвечал за всё, включая некачественную побелку и незакрывающиеся двери. Но на ус намотал, и оказалось не зря.

Буквально через неделю в моём кабинете появился офицер строительного управления и предложил подписать акт приёмки очередного жилого дома. Ну, уж, дудки, думаю, пока не увижу дом, не подпишу! Приехал в Хабаровск, хожу по пустым этажам построенной девятиэтажки. Начальника управления нет. Сопровождающий меня солдат простодушно раскрывает все секреты недоделок: пожарный насос ещё не смонтирован, ограждение балкона на девятом этаже шатается. А внизу уже меня ждёт начальник, с которым я немного знаком. Он явно поддатый и рад нашей встрече. С удовольствием рассказывает, как только что в ресторане выбил главную подпись у женщины, председателя Краснофлотского исполкома. Осталось подписать только мне, и ладушки!

Но главный инженер проекта Тамарин, побывавший неделю назад в прокуратуре за свою легкомысленную подпись, не хочет вторично наступать на грабли. Аргументирую свой отказ: а вдруг завтра пожар, а вдруг подвыпивший новосёл грохнется с девятого этажа?

Начальник трезвеет и ещё больше краснеет:

– Да знаешь ли ты, дорогой, что о готовности дома замкомфлота уже доложил в Москву? Но я непримирим и, глядя на часы, говорю, что через пару часов уезжаю во Владивосток. Начальник звереет, берёт телефонную трубку и говорит:

– Сейчас ты у меня доиграешься, можешь не торопиться домой, звоню генералу! Но ни генерала, ни нашего командира на моё счастье на месте не оказалось. Удалось соединиться с главным инженером.

– Тамарин – член государственной комиссии, – ответил он, – и в этой временной должности мне не подчинён!

Я откланялся и победоносно удалился.

В понедельник утром не успел я переступить порог части, как меня вызвали к командиру.

– Ты знаешь, что натворил?
– Я действовал согласно…

Полковник перебивает меня непечатными словами, и я прошу его быть повежливее, чем вызываю новую волну агрессии.

– Ишь какой интеллигент, – не унимается командир,– известно ли тебе, что меня дважды в неделю материт сам Командующий Тихоокеанским флотом?

Я пожал плечами, дескать, это Ваши проблемы.

На следующий день в Хабаровск выехала группа наших проектировщиков для контроля за устранением недоделок. А в субботу акт приёмки объекта мне принесли на подпись прямо домой.

Мои отношения с командиром части понемногу ухудшались. А всё началось с рапОрта о пенсии. Дело в том, что предельный возраст действительной службы капитана 2 ранга составляет 45 лет. Большинство офицеров, не добирая в этом возрасте до предельного размера пенсии 250 рублей, продолжают служить. У меня была иная ситуация. Служба на атомной подводной лодке засчитывалась, как год за два. Поэтому к своему предельному возрасту я имел за плечами льготную выслугу лет, равную 32 годам и полностью выбранный лимит пенсии. А поскольку я мечтал поскорее снять погоны и вернуться в родной Вильнюс, то резона продолжать службу у меня не было.

Беспокоило меня только то, что я не знал ни одного случая ухода на пенсию в 45 лет.

– Никто тебя не отпустит, – говорили все вокруг. Примерно то же сказал мне и командир части, отвечая на мой рапОрт. Но получилось по-другому. Зимой 1985 года, когда до заветного пенсионного возраста оставалось полгода, я взял путёвку в военный санаторий «Шмаковка» и приказом по части оформился в отпуск. И вдруг ни с того, ни с сего, за неделю до отпуска мне срочно приказали лететь в командировку на Курилы. И я бы с удовольствием посетил в первый раз остров Кунашир, если бы не испортившаяся на несколько дней тамошняя непогода. Дня за три, когда стало ясно, что мне уже не успеть в командировку, я сдал билеты и в ближайший понедельник согласно приказу убыл в отпуск.

В приёмном отделении санатория, как только прочитали мою фамилию, сразу попросили позвонить в часть, что я и сделал. Начальник бюро ГИПов, мой непосредственный начальник, узнав о моём демарше, предупредил о больших неприятностях, которые готовит мне командир. Но я твёрдо решил не возвращаться. Конечно, отпускное настроение было испорчено, впрочем, до тех пор, пока я не познакомился с офицером-кадровиком. Я излил ему всю свою печаль, а он мне в ответ выдал все секреты положения о прохождении действительной военной службы. Нам, офицерам, хорошо вдалбливали наши обязанности, а вот прав своих никто не знал. Оказалось, что в мирное время принудительно продлить офицерскую службу имеет право только Министр обороны. Как рассказал мне этот кадровик, был случай, когда один кавторанг, которому командир отказал в увольнении, направил в приёмную Верховного Совета жалобу на Главкома ВМФ и добился своего.

Возвратившись из отпуска, я окрылённый этой новостью и вняв совету кадровика, направился в прокуратуру флота. На сей раз был принят начальником повыше рангом. Он выслушал мою историю и сказал, что если бы, например, я был пьяницей и бил жену, то в увольнении мне бы наверняка не отказали. Посоветовал вторично подать рапОрт командиру и в случае письменного отказа обратиться в прокуратуру официально. Не знаю, стало ли известно командиру об этом визите или нет, но моему очередному прошению он дал зелёный свет.

16.11. В запас

Наши дома в 9282 км. от Москвы

Приморская осень!

Но это было только первым этапом мытарств, связанных с моей демобилизацией. Дело в том, что наши отношения со Светой были далеки от безоблачных. У каждого из нас давно закрепились серьёзные причины, вынуждавшие сохранять мирное сосуществование под общей крышей. Её, на мой взгляд, связывала со мной материальная зависимость, меня с ней – общие дети, без которых я не представлял себе дальнейшую жизнь. Подойдя к финишу службы, я должен был решить дилемму: уезжать в Вильнюс и распрощаться с детьми, либо остаться навсегда во Владивостоке, поставив крест на голубой мечте своей жизни. К тому же ситуация усложнилась тем, что для получения жилья в Вильнюсе необходимо было сдать служебную владивостокскую квартиру и получить так называемую «форму раз». Но Света категорически отказалась уезжать куда-то, где нас не ждала квартира. К тому же наша 4-летняя дочка Анфиса попала в больницу с серьёзным диагнозом.

По совету друзей я обратился с просьбой к Командующему ТОФ о предоставлении взрослому сыну однокомнатной квартиры, взамен своей двухкомнатной. Получив положительный ответ, обрадовался, рассчитывая оставить там семью и получить упомянутую справку. Но не тут-то было. Морская инженерная служба отказала мне в отдельной квартире для сына, предложив только малосемейку с общей кухней. Я взбесился и решился на аудиенцию к своему бывшему командиру лодки, который, дослужившись до вице-адмирала, занимал должность начальника штаба флота. Но и здесь меня ждала неудача. Хватов отмахнулся от меня, возможно, в отместку за нашу последнюю встречу в госпитале, о чём я уже рассказал.

Это был тупик. Видя моё отчаяние, главный бухгалтер Ада Васильевна упрекнула меня в неслыханной наивности. По её словам, многие офицеры, уходя на пенсию, умудряются выбивать отдельные квартиры не только своим взрослым детям, но и любовницам. Намёк бухгалтера был достаточно прозрачен. Для получения желанной справки без сдачи квартиры мы со Светой решились на развод. В немалой степени это соответствовало нашим реальным отношениям, поэтому будущее моей семьи оставалось в неопределенности. «Форму-раз» всё же мне не дали, заменив её простой справкой о разводе и лишении доли жилплощади.

В первых числах января 1986 года я попрощался с семьёй. До остановки автобуса шли молча с Русланом. Был настолько сильный мороз, что сломалась ручка моего дипломата. Сделав очередной жизненный поворот, я выходил на новую прямую.

Глава 17. Снова Вильнюс

17.1. Сняв мундир

15 ноября 1985 года я снял военную форму, которую носил ни много ни мало 33 года. Из них 21 год пришёлся на офицерскую службу. Причём за это время я умудрился избежать счастья иметь подчинённых людей, что при моих весьма скромных командных навыках, было мне на руку. В начале января 1986 года я вернулся, наконец, в город моего детства. Семья осталась далеко на Востоке, там, где родились мои дети. Первый месяц жил на улице Дзержинского, в четырёхкомнатной квартире, вместе с семьёй Лоры. Быстро оформил необходимые пенсионные документы и благодаря Лориному другу устроился работать на знакомый с детства завод электросчётчиков в отдел главного конструктора. Мой протектор, занимавший должность заместителя начальника отдела, пробил мне неплохой для начала заработок и пообещал вскоре соответствующую этому окладу квалификацию инженера-конструктора первой категории.

Вскоре нашлась для меня квартирка в малосемейном доме в районе Жирмунай. Её хозяин якобы отправлялся на три месяца в Москву в командировку. На самом деле, как я вскоре выяснил в милиции, он отправился в ЛТП (лечебно-трудовой профилакторий для алкоголиков), а квартирка его была притоном для женщин с «низкой социальной ответственностью». Все три месяца проживания в этом логове ушли на отмывание, выветривание и борьбу с полчищами тараканов. В конце концов, мне удалось получить место в заводском общежитии за вокзалом. Все мои мысли были направлены на поиски съёмного жилья для оставленной во Владивостоке семьи. Удалось отыскать свою давнюю пассию Нину Бальчунайте, которая хвасталась своими связями и уверяла меня, что найти место для моей семьи ей не составит труда. Увы, она меня водила за нос, не знаю, с какой целью.

17.2. Радиозавод

В Вильнюсе я снова сел за кульман

На заводе я довольно быстро освоился. Работал в бюро электронных систем учёта электроэнергии. Руководство мной заинтересовалось, напечатали обо мне статью в местной газете, хотели внедрить сразу в партийное бюро отдела. Стали предлагать командировки, причём в любой город страны, поскольку география поставки комплектующих элементов была весьма обширной. Я ради шутки назвал Хабаровск, место службы Руслана. Вскоре к моему радостному удивлению такую поездку предоставили.

Прилетел в Хабаровск на радиозавод, позвонил из проходной в отдел сбыта с просьбой о пропуске. Мне ответили, что наш заказ на микросхемы ещё не готов и предложили переждать несколько дней в гостинице.

– Какая гостиница, – возмутился я, – вы и так сорвали договорные сроки. Повесив трубку, услышал позади себя сдержанные смешки. Подходит один мужчина и со знакомым мне акцентом успокаивает: «Не горячитесь, берите направление в гостиницу, мы тут все из Литвы, третий день торчим, так что будете очередным».

А я не хочу «торчать», и в моей голове уже крутятся планы. Завод находится в Краснофлотском районе, где я почти восемь лет будучи ГИПом проектировал жилые дома. Может быть, кто-нибудь в райисполкоме вспомнит мои заслуги? Но вот вышла девушка и провела меня к начальнику коммерческого отдела. Начинаю снова качать права, ссылаясь на договор и угрожая жалобой в министерство, но ответ начальника меня обескуражил. Вместо того, чтобы спорить он подлил масла в огонь:

– Жалуйтесь – буду только рад! – И пояснил, почему. Оказывается, этому недавно построенному заводу поставили старые средства производства, снятые с действующего предприятия. Поэтому изношенное технологическое оборудование не позволяет заводу справиться с заказами. К тому же, разнарядка на сбыт составлена издевательски. Все литовские потребители прикреплены к Хабаровску, хотя рядом у них знаменитый Минский радиозавод. И всё-таки я выклянчил частичную поставку.

17.3. Руслан

Руслан

Кроме служебных интересов у меня в этом городе были свои шкурные. В моём чемодане лежали вильнюсские деликатесы для Руслана, и я поторопился найти его учебную войсковую часть. Однако, там выяснилось, что сын недавно распределён в город Бикин Хабаровского края. Стрелой помчался на вокзал покупать билет. Не тут-то было! Южное направление – закрытая зона, гражданским лицам требуется разрешение военного коменданта вокзала. А я 14 лет катался между Владивостоком и Хабаровском и этого не знал. С комендантом столкнулся, когда тот закрывал двери своего кабинета.

– Приём закончен, приходите завтра, – сухо произнёс майор, но я взмолился, и мне на этот раз повезло.

И вот я стою на КПП части и, волнуясь, всматриваюсь в приближающуюся ко мне фигуру солдата. Вроде похож на сына, да нет лицо незнакомое! Прошёл неполный год, как мы не виделись – неужели не узнаю? И всё-таки это Руслан! Как нелепо сидит на нём форма и как растолстел, особенно лицом! Получив разрешение на ночёвку, веду сына в гостиницу. Он раздевается, чтобы принять душ – бельё чёрное от грязи. На мои вопросы отвечает неохотно. «Откуда синяк под глазом?» – «Пришлось показать новому коллективу, что не слабак» –. Я достаю гостинцы от Лоры: сервилат и корейку. На душе и радостно, и тяжело.

Со Светой и Русланом в Вильнюсе

Руслан с Алёной Кольчик и собачкой Лаймой

Весь обратный путь судьба Руслана не выходит из головы. В начальных классах он преуспевал, и я практически его не контролировал. Но, перейдя в другую школу, скатился на тройки, ведь на одних природных способностях долго не продержишься – надо задействовать «пятую точку». Меня вызывали в школу, отчитывали как нашкодившего ученика. Восьмой класс в связи с нашим переездом Руслан заканчивал в третьей по счёту школе. Для продолжения учёбы требовалась аттестация, и тут возникла угроза «загреметь» в ПТУ (профессионально-техническое училище). Озадаченный плохой успеваемостью сына я взял отгул и просидел весь день в школе на его уроках. Руслан умудрился в моём присутствии получить двойку. От безнадёжности решил поделиться своей тревогой с завучем.

Руслан - курсант ДальРыбВТУЗа

– Не расстраивайтесь, – успокаивала она, – Ваш сын – не клон, это другой человек. Представьте, а каково мне? Я тоже, как Вы, закончила школу с золотой медалью и, занимая эту должность, имею рядом сына двоечника. Руслан – неплохой парень, принимайте его таким, каков он есть.

Не знаю, то ли в результате этого моего визита или по ходатайству классного руководителя, но Руслана перевели в девятый класс. Более того, закончив школу, он к моему глубочайшему удивлению, практически не готовясь, поступил на штурманский факультет ДальРыбВТУЗа. Летом 1986 года, после окончания второго курса, несмотря на наличие в институте военной кафедры, сына призвали в армию. Там он благодаря своей хорошей спортивной подготовке (всё-таки, первый разряд по морскому многоборью) был особой, приближённой к командованию. Закончив учебный отряд в Хабаровске, Руслан прибыл в Бикин командиром БМП (боевой машины пехоты) в звании младшего сержанта. Тут я его и застал. Через несколько месяцев Руслана перевели в соседний ракетный полк помощником начальника физподготовки. Оттуда он был переброшен сначала в Розенгартовку, потом – в спортивную роту в Хабаровске, а, демобилизовавшись, продолжил обучение в ВУЗе, но до получения незаконченного высшего образования не хватило одной оценки.

17.4. Малюкявичюс

Анфиса

Возвратился в Вильнюс. Я холостяковал уже целый год не только юридически, но и буквально. Кто мне помог найти жилплощадь – конечно, Лора! Зимой 1986/87-го, наконец, прибыли Света с Анфисой, и мы сняли комнату в квартире в районе Каролинишки. О скором получении обещанной законом квартиры не могло быть и речи. Но готовиться к этому надо было заранее, поэтому мы с женой решили восстановить наш брачный союз. Я решил искать любую работу с временным более-менее приемлемым общежитием. Узнал, что на строющуюся в Литве атомную электростанцию набирают людей и обеспечивают общежитием. Подумал, чем чёрт не шутит, вдруг моя специальность окажется востребованной. Пока я сидел на бирже труда в ожидании вызова к рекруту, ко мне подошёл мужчина и поинтересовался предметом моего поиска. Узнав мои нужды, он предложил мне завод строительно-отделочных машин в пригороде города – Новой Вильне. Место в новом семейном общежитии гарантировал.

Почему-то я вспомнил об этом предложении только неделю спустя. Позвонил по оставленному номеру и немедленно получил приглашение на интервью. В заводоуправлении меня уже ждали знакомый мужчина (он оказался начальником отдела кадров) и профорг. Главный инженер завода Малюкявичюс сразу произвёл на меня приятное впечатление, и я не обманулся. Сын репрессированного литовского финансиста Антон Антонович (так его звали по-русски) раньше жил и учился на Урале, прекрасно владел русским языком, был прост в обращении с подчинёнными, остроумен и ироничен. Свой высокий инженерный профессионализм никогда не выпячивал, а, наоборот, иногда шутил по поводу отсутствия всесторонней компетентности. Однажды он меня спросил, знаю ли, почему все начальники такие тупые. Потому, отвечал он, что подчинённые в порядке подхалимажа поддакивают начальникам, и у тех создаётся впечатление своей непогрешимости.

Дверь кабинета главного инженера была всегда открыта настежь. Стоило кому-нибудь зайти к его секретарше – он окликом приглашал к себе, и, если был занят, просил присесть и подождать у гостевого стола. Когда я попадался ему на глаза, он интересовался моей прошлой службой и заводил разговор о заводских проблемах, о наших компрессорах, которые он шутя называл лучшими среди всех плохих. Видя мой интерес к зарубежным аналогам, поручил провести сравнительный анализ заводской продукции на фоне лучших мировых образцов.

Нашу продукцию, удостоенную престижного знака качества, знали по всей стране, а также в соцстранах, включая Кубу. Была неудачная попытка проникнуть на рынок Австралии. Нашли общий интерес с итальянцами, заключили договор о совместном производстве краскораспылительных пистолетов. Сотрудничество началось с командировок начальства в Италию. Малюкявичюс, как сын репрессированного, был невыездным. Наконец, с ответным визитом прибыли итальянцы. На заводе царило праздничное настроение – выходим на высокий международный уровень. Повели гостей в лучший цех полуавтоматов, где изготавливались головки пистолетов. Увидев нашу «передовую технологию», иностранные специалисты воскликнули: «O, mamma, mia!» Переводчица промолчала, но все поняли, что это «Finita la кommedia»

17.5. Первая заграница

Сняв флотский мундир и немного адаптировавшись в Вильнюсе, я размечтался о загранице, чтобы реализовать свои давние грёзы. Подали со Светой прошение на визу в Польшу, и мне отказали. Вероятно, потому, что указал недавнюю военную службу. Предполагаю, что в ВоенМорПроект пошёл запрос, и командир части А. Мелехов не преминул уколоть меня за давнюю обиду, когда я невольно помешал его карьере. Было очень обидно, но на моё счастье к Лоре из Киева приехала некая Лида, торговый работник, у которой в жизни всё было схвачено. Она мне пообещала помочь обойтись без получения визы. Верилось в это с трудом пока где-то через месяц не раздался звонок из Киева: «Берите отпуск, профсоюзную характеристику и с паспортом приезжайте на инструктаж тургруппы».

Замечу, что индивидуальный зарубежный туризм отсутствовал тогда напрочь – только организованный по турпутёвке. Обязательным было получение заграничного паспорта взамен на общегражданский и наличие характеристики местного комитета профсоюза, которая учитывала характер, поведение и нравственный облик будущего туриста. Кроме того, перед выездом проводился инструктаж. Там рассказывали о правилах поведения за границей, сообщали сведения о стране, её традициях и обычаях, а также предупреждали о соблазнах и напоминали о моральном облике советского человека. Помните, об этом пел В. Высоцкий:

«Будут с водкою дебаты – отвечай:
«Нет, ребята-демократы, – только чай!
От подарков их сурово отвернись:
Мол, у самих добра такого – завались!»

Я ничего этого не знал, но, положившись на компетентность Лиды, выполнил её указания, приехал в Киев, остановился у дяди Нюмы и через пять дней вместе с группой отправился поездом в Польшу. Паспорт свой сдал старшему группы. Кроме него о моей вильнюсской прописке, как предупредила меня Лида, никто не должен был знать.

Во Вроцлав приехали очень поздно вечером, разместились в отеле на привокзальной площади. Я нервничал, так как мой личный план оказался под угрозой срыва. Дело в том, что мне предстояло срочно встретиться с женой. Она последний день гостила у своей подруги пани Ирены и должна была передать мне кое-что для реализации на рынке. Не знаю, нужно ли пояснять, что в те времена, когда немного приоткрылись границы империи, советские люди хлынули за границу и, чтобы сэкономить деньги на покупки, продавали и меняли привезённое с собой барахло.

Мне, прежде всего, надо было раздобыть польские злоты на такси. Я поймал в вестибюле служащего и торопливо попытался озвучить просьбу, естественно, на своём родном языке. Он непонимающе пожал плечами, и я не сразу сообразил, что нахожусь в Польше, а не в Вильнюсе, где любой поляк свободно владеет русским. И вот тут я впервые в жизни заговорил по-польски, на языке, который был знаком с детства. Обменял деньги, сел в такси и без особого труда всю дорогу общался с водителем, чувствуя, что меня просто понесло от радости общения с человеком, не умеющим говорить на моём языке.

Следующим утром в отеле за завтраком я снова удивил сам себя умением договориться с официантом. Но ещё более меня поразило, что все мои спутники киевляне практически не понимали поляков ведь украинский язык значительно ближе к польскому, чем русский. Осмелев, я вспомнил про кофе «Арабика», которым меня снабдила Света для продажи, и предложил его продавщице в буфете. Та понюхала пакет и брезгливо сказала: «My taki nie pijemy!» (мы такой не пьём). Вот те на, а у нас он слывет лучшим! Ко мне подошли мои соседи и предложили совместную прогулку по городу, видимо, мой польский их впечатлил.

Кроме кофе мне предстояло реализовать золотое колечко и пару детских китайских платьиц. И вот стоим на рынке, как барыги, ребята выложили на газету пару бутылок водки, у меня на руках платьица.

– To jest zabronione sprzedawać (это нельзя продавать), – предупреждает подошедший покупатель и указывает на водку. Я перевожу это соседям, и они недоуменно прячут товар. А вот на золотишко, пожалуйста, запрета нет, и мне помогли его продать.

В пакет тура входили две поездки в соседние страны: однодневная в чехословацкий городок Градец-Кралове и в Берлин с ночёвкой на границе. Первая ходка не удалась совсем. Была суббота, лил дождь, мы бродили по этому уютненькому городку, бывшему когда-то столицей Чехии, без единой кроны в кармане, ибо обменных пунктов не нашли. Народ жаждал испробовать чешского пива. Остановились у бара, кто-то из наших мужчин попытался купить бокал пива за рубли. Продавец сжалился над жаждущими и угостил пивом бесплатно.

А вот в Берлине повезло больше. Ко мне опять подвязались спутники, ведь немецкий язык у нас в кадетке преподавался 10 часов в неделю. Но без конфузов не обошлось. В супермаркете я обратился с вопросом к встречному немцу. Тот внимательно меня выслушал и произнёс: «Я Вас не понимаю». А другой раз в магазине чернокожая продавщица, уловив мой акцент, тоже ответила по-русски, объяснив, что жила и училась в Москве. В Берлине я приобрёл жене чулки, Руслану – ботинки, а во Вроцлаве накупил коробочки с чаем. На них-то и обратил внимание польский пограничник, когда мы возвращались в Киев. И опять я услышал знакомое «zabronione». Мне очень не хотелось расставаться с покупкой. Заметив это, страж закона решил сделать для меня исключение: «Niech pan pomodlić się w kościele!» (помолитесь в костёле). Мои соседи по купе, избежавшие досмотра, рассмеялись и расслабились. А когда мы пересекли границу, они подвергли меня допросу: «Александр, мы тут гадаем всю неделю, откуда Вы приехали? Судя по Вашему польскому, Вы – из Львова, но отсутствие украинского акцента говорит о том, что Вы житель другого польскоязычного города – Вильнюса. Вы ни разу не употребили наше традиционное «Та ты шо?» (украинский эквивалент русского «Неужели?»). Я поднял руки вверх – сдаюсь, вы меня вычислили!

17.6. Первая квартира

С Анфисой в Паланге

Понемногу мы обжили нашу комнатку в заводском общежитии. Анфиса пошла в школу. Летом 1989 года она закончила второй класс и вместе с мамой улетела во Владивосток. Я дождался, наконец, своей очереди на квартиру, но в Новой Вильне, в районе, где царила совершенно чуждая мне, отличная от литовской столицы атмосфера. Других вариантов у горисполкома не было, поэтому пришлось согласиться на предложенный вариант. То есть, получить эту квартиру, выполнить отделку и, дождавшись новой готовой к заселению квартиры, сдать прежнюю. У городских властей в то время под предлогом нехватки рабочей силы появилась новация – предоставлять жильцам квартиры без отделки. Открываешь своё долгожданное жилище и видишь девственные голые стены с пустыми проёмами для внутренних дверей, окна без подоконников, бетонный пол без линолеума, кухня и туалет без плитки. Мне досталась квартира на одиннадцатом этаже. Лифт отключён – вдруг новые жильцы испортят. Вот тебе, уважаемый новосёл, сорок рублей на отделку согласно смете, все материалы во дворе, в бытовке. А те строители, которых якобы не хватает, ходят по этажам и спрашивают у ошалевших хозяек:

– Ну, что, мамаша, будем работать?
– А сколько возьмёшь?
– Так и быть, специально для тебя всего лишь тысячу.

Я, разумеется, решил всё сделать сам, ведь это моя первая в жизни неказённая квартира. Да, и откуда у меня взялись бы такие деньги? Полный энтузиазма врубился в незнакомую работу. Три месяца ежедневно после работы я поднимал по лестнице на 11 этаж вёдра шпаклёвки и цемента, бетонные плиты подоконников и дверные блоки, ящики с плиткой и рулоны линолеума. За сорок сметных рублей! Через полгода горисполком сдержал своё обещание и предоставил мне квартиру в желанном районе Фабийонишки. Но! Снова не было профессиональных рабочих рук, и пришлось опять повторить этот гигантский труд, правда, всего лишь на втором этаже.

17.7. Революция

А в Литве в эти времена созревала революционная ситуация. Полученная у Москвы экономическая самостоятельность оказалось формальной, ибо Литовская компартия продолжала оставаться в составе КПСС. В декабре 1989 года произошло разделение компартии на самостоятельную под руководством А. Бразаускаса и остающуюся в составе КПСС. Меня, как секретаря парторганизации отдела главного конструктора, вызвали в партком и предложили составить соответствующие раздельные списки коммунистов. Я начал с главного конструктора:

– Ты за красных или за белых? Мы с Николаем были на «ты». Он был прямым и открытым человеком, закончившим, как и многие на заводе, Могилёвский техникум. Вести официальные междугородние разговоры он порой поручал мне, ибо боялся за свои не совсем литературные обороты. На мой вопрос он ответил вопросом: «А ты?» Я твёрдо решил покинуть партию, так как за четверть века своего членства неплохо изучил её изнутри и мог бы долго-долго рассказывать как накапливалось моё разочарование.

Никто из опрошенных коммунистов не решился ответить на мой вопрос, о чём я и доложил наверх. А на следующий день вывесил объявление о партийном собрании с повесткой дня «Персональное дело коммуниста Тамарина». Николай, узнав о моей инициативе, заметил, что решение о собрании не согласовано с ним и что из партии самостоятельно не уходят, из партии выгоняют. Однако, собрание состоялось. Царило угрюмое молчание. Меня исключили единогласно.

Viso gero, draugas Leninas! (Прощайте, тов. Ленин)

Во время трагических для Литвы январских событий 1991 года наш завод занял промосковскую позицию. По указанию директора для поддержки вооружённого захвата Парламента были отправлены два автобуса с рабочими отрядами. Я эту сцену наблюдал из окна главного инженера. Мы с ним были по другую сторону баррикад.

Как раз в это время прилетела из Владивостока Света. Отделка второй квартиры подходила к концу. Мебель приходилось постоянно перетаскивать из комнаты в комнату. Я не ждал от жены похвалы за проделанную работу – источником моей энергии были мысли о будущем благополучии дочки. По радио незнакомым голосом на русском языке сообщали, что в Литве националисты убивают жителей, поддержавших новую власть. Чтобы успокоить Свету, я повёл её к Парламенту. Мы увидели толпы взволнованных людей, расхаживающих среди брёвен и горящих костров. На самодельном стенде под портретом Горбачёва висел мешок, куда сбрасывали юбилейные армейские медали. Боясь окружающей русофобии, Света, попросила меня помолчать. Но я не верил радио, я читал газету «Московские новости» и пытался сам осмыслить происходящие события. Мы подошли к группе людей и услышали русскую речь. Журналистам из Ленинграда что-то рассказывали и пожимали им руки.

17.8. Литовская армия

Посоветовали мне как-то податься в новую литовскую армию. Устроили приём в министерстве обороны в бывшем республиканском военкомате, где я когда-то поступал в суворовское училище. В приёмной две девушки-секретарши попросили подождать. Минут через 10 в кабинет прошмыгнул молодой человек, я не успел заметить его лицо. Секретарша оторвалась от кофе и кивнула мне: «Ну, идите!» Это был первый Министр обороны Литвы А. Буткявичюс. Он, не отрываясь от письма, выслушал мою заготовленную заранее просьбу и направил меня ни куда-нибудь, а в Генеральный штаб. Нет, не на Фрунзенскую набережную в Москве, а в бывшее военное училище радиоэлектроники на Антоколе.

Проходная Генштаба имела вид временной будки, а само пятиэтажное здание находилось в ремонте. Моё появление заинтересовало литовских полковников. Они почему-то все красовались с генеральскими лампасами, терпеливо внимали мою исповедь и передавали меня из кабинета в кабинет. В конце концов, очередь дошла до начальника боевой подготовки, и я снова, напрягая свои знания литовского, принялся рассказывать ему о себе. Слушая меня, начальник делал записи в блокноте, а затем, отложив ручку, произнёс на чистейшем русском языке:

– Не хочу Вас больше мучить – давайте перейдём на русский! Мы здесь все новички, я вместе с другими служил в Минске. После отделения Литвы нам, литовцам, предложили демобилизоваться. Мы можем подыскать Вам что-нибудь в Клайпеде, где есть несколько катеров, или хозяйственную должность здесь. Если Вы согласитесь служить – получите новое звание и в дополнение к своей московской пенсии должностной оклад.

Предложение было заманчиво, но хозяйственника из меня точно не получилось бы, и уезжать из Вильнюса я тоже не собирался. Мы пожали руки и распрощались.

17.9. Проблемы сбыта

Оказавшись в независимом государстве, оторванный от централизованного снабжения и реализации продукции наш некогда очень успешный завод стал сдуваться. Суровые законы маркетинга требовали от руководства решить вопросы: что производить, в каком количестве и по какой цене продавать. Директор приказал конструкторам искать новые изделия. Как раз в это время подружка привезла Лоре из Израиля маленький презент. Это такая простенькая штучка для чистки овощей, напоминающая безопасный бритвенный станок. Вот её бы внедрить в армии! Да и для любой хозяйки это будет на пользу. Оценив достоинства этой игрушки, я показал её сначала своему начальнику, потом главному инженеру. Сомнений не было – будет литовский аналог! Но, главный технолог, внимательно рассмотрев это буржуазное чудо техники, высмеял всех нас: «Вы хоть представляете, как сложно будет изготовить это лезвие? У нас нет таких станков!»

Другая проблема была со сбытом. В этом отделе традиционно работали одни женщины. Сбыт продукции раньше выполнялся централизованно по разнарядкам. Теперь всё пошло прахом, все связи с потребителями оборвались. В совете директоров начались трения, но об этом мне стало известно после очередной командировки.

В сентябре 1992 г. меня вызвал Малюкявичюс и сказал: «Вы работали в военно-строительной структуре, а военные всегда были у нас самыми богатыми заказчиками. Отправляйтесь в командировку куда угодно и на любой срок для поиска потребителей нашей продукции». Я с радостью согласился поскольку получил возможность посетить Владивосток, куда временно уехали Света с дочкой. И, вообще, путешествовать я люблю. Выписал себе командировку только на месяц – жадничать не стал. Первым пунктом была Москва, Мосстрой на Советской площади, напротив Моссовета. Там мне дали адреса и номера телефонов строительных трестов. В одном из них не только получил заказ, но и договорился о создании учебной базы для освоения наших компрессоров и скобо-гвозде-забивных пистолетов. Большой успех удался у меня в управлении оборудования Министерства обороны, что на Арбате. Туда я ходил целую неделю, как на работу, и получил заявку более чем на миллион рублей. Более того, один полковник, узнав, что я служил в военморпроекте, куда направлен его сын, снабдил меня нужными номерами телефонов всех военных округов страны. Далее я полетел во Владивосток, и там, в родном Дальвоенморстрое, набрал тоже немало заказов.

Ведя деловые беседы с людьми, приходилось отвечать на вопрос, как это мне, бывшему военному, живётся в Литве, дерзко вышедшей из СССР. Не беспокоюсь ли за собственную безопасность? Скрывать мне было нечего – говорил всем раньше, и сейчас, тридцать лет спустя, готов это подтвердить. Никто из литовцев ни разу не только не назвал меня оккупантом, но и косо не посмотрел в мою сторону. Хотя о своём прошлом я рассказывал охотно.

Вернувшись на завод, подробно отчитался о командировке. Получился солидный материал: десятки заявок, реквизиты заказчиков, номера телефонов. Главный инженер ознакомился с моими записями и сказал: «Завтра я соберу шоблу (совет директоров), не могли бы Вы при них зачитать сами свой отчёт?» Странным было это предложение. Конечно, я согласился и огласил свои результаты. Малюкявичюс взял мой отчёт, подошёл к коммерческому директору и сунул ему в лицо бумагу со словами: «Вот так надо работать!» Стало понятно, что главный инженер просто хотел утереть ему нос.

Недели через две меня стали одолевать звонками отовсюду, где я засветился. Все недоумевали, почему наш завод упорно не отвечает на запросы о договорах. Отправился в отдел сбыта. Заместитель начальника в присутствии подчинённых сотрудниц не захотел со мной разговаривать и предложил выйти в коридор.

– Ну, какой ты, Александр, наивный (который раз мне об этом говорят). Кому нужны твои заказы? Начальство нашу продукцию гонит в Польшу вагонами.

Да, похоже, я действительно, идеалист, и всё принимаю за чистую монету.

17.10. Металлолом

Осенью 1993 года я отдыхал в ялтинском военно-морском санатории. На фоне всеобщей деградации курортно-санаторной индустрии он производил неплохое впечатление и даже принимал отдыхающих из соседних закрывающихся здравниц. В ходу были новые украинские деньги – гривны. Их рыночный курс упал до трёх тысяч за один литовский лит. Так что я вмиг почувствовал себя миллионером. А мой бедолага-сосед из Севастополя капитан 3 ранга и в должности старшего помощника эсминца не мог позволить себе купить бутылку пива. Зарплату российские офицеры получали по официальному курсу, а расплачиваться приходилось – по рыночному.

Отдых прошёл в целом неплохо, я много выхаживал пешком: посетил Ливадию, Воронцовский дворец, царскую тропу. Зато обратная дорога домой на поезде запомнилась, как кошмарный сон. Началось с запоздалой посадки в прицепной вагон «Симферополь-Вильнюс». Проводники долго не открывали двери, а когда мы вошли, то увидели наскоро помытый ещё мокрый пол. Потом выяснилось, в чём была причина. Мои попутчики, среди которых была женщина, пьянствовали и играли в карты. Лёжа на нижней полке и отвернувшись к стене, я пытался заснуть под непрерывные толчки в спину, пьяные вопли и отборный мат. Ответом на мою деликатную жалобу было пожелание «не трепыхаться» и напоминание о местах не столь отдалённых, откуда они держат путь. Потом всю ночь я вынужден был терпеть возню на верхней полке.

Но это была только увертюра. Весь следующий день в компании творились какие-то разборки и беготня. По прибытии в Киев в наше купе ворвалась милиция, велела выйти в коридор, перевернула все постели, вскрыла чемоданы, опросила нас на предмет оружия и увела двух молодцов. Больше я их и не видел. Затем всем пассажирам вагона запретили выход из купе, и началось тотальное вскрытие полов и потолочных люков. Их содержимое я увидел вскоре на перроне, прямо перед нашим окном. Это была неправдоподобно огромная куча цветного металлолома. Просто не верилось, что всё это могло быть спрятано в одном вагоне. Стало понятно, почему проводницы не смогли вовремя начать посадку в вагон.

Спутницу этой компании не тронули. Всю оставшуюся дорогу, она, представившись жертвой, рассказывала мне, как её принудили к сотрудничеству, чем вызвала моё сочувствие. Где-то в Белоруссии она вышла, забыв, уже не помню, какой-то документ. По оставленному номеру телефона мы созвонились, и я через водителя автобуса, следовавшего в её город, возвратил потерю.

Это маленькая иллюстрация того, как в постсоветской России протекала ранняя стадия развития капитализма. В начале девяностых в стране царила массовая контрабанда цветных металлов. Металл приобретался на уральских заводах в основном нелегальным способом и переправлялся в Прибалтику разными средствами: автотранспортом, железной дорогой и даже военно-транспортной авиацией.

17.11. Тюль

Посетив социалистические страны и не уронив честь советского гражданина, «руссо-туристо» мог рассчитывать на поездку в капиталистические страны. У меня эта последовательность формально была соблюдена, впрочем, наступили новые времена, повеяло ветром свободы, и «облико морале» уже не играло роли.

Пока я отдыхал в Ялте Света успела съездить в Грецию за тюлем и предложила мне последовать её примеру. Тюль хорошо продавался на знаменитом вильнюсском рынке Гарюнай. Нечего и говорить, я с радостью согласился, тем более, что все организационные и коммерческие дела возлагались на старшую группы. Получив от Светы взятые в долг две тысячи долларов (раньше я больше десяти долларов в руках не держал), полный энтузиазма и, предвкушая море впечатлений, я сел на поезд «Санкт-Петеребург – София». Кроме старшей в группу входили четыре челночницы, которые не «просыхали» в течение всего пути, а также две молодые пары. Пограничные процедуры решались старшей при закрытых дверях её купе, полагаю, что за наши деньги, учтённые сметой по принципу «всё включено».

В Бухаресте, увы, не удалось осмотреть даже вокзал – наш поезд стоял на дальней платформе, затёртый с обеих сторон составами. Проезжая предместья румынского города Джурджу, расположенного на берегу Дуная, я содрогнулся, увидев гигантские горы мусора. Вспомнилась песенка Эдиты Пьехи:

«Вышла мадьярка на берег Дуная,
Бросила в воду цветок,
Утренней Венгрии дар принимая,
Дальше понёсся поток.
Этот поток увидали словаки
Со своего бережка.
Стали бросать они алые маки,
Их принимала река».

Получается, что словаки бросали в Дунай алые маки, а румыны – «каки». Сразу за Мостом Дружбы была уже Болгария, город Русе. Здесь мы должны были высадиться, пересесть на заказанный автобус и следовать в южном направлении через всю страну в Салоники. Ждать пришлось несколько часов, я пошатался по ближайшей улице и ничего интересного для себя не нашёл: унылые советские пятиэтажки, запущенные дворы и абсолютное засилье «жигулей». Пришлось дожидаться автобуса в большом полупустом вокзале с пустым желудком, довольствуясь купленным пирожком.

В автобусе наши женщины оперативно развернули складной стол, накрыли поляну, не забыв про выпивку. Было шумно, весело, наперебой провозглашались тосты и знакомились поближе. Я достал фотоаппарат и прильнул к окну. Придорожный ландшафт не отличался разнообразием, и только к вечеру показались живописные горные картины. К греческой границе подъехали в полночь. Нас вывели «с вещами на выход» в холодную ночь и подвергли дотошному досмотру. Пока мы ёжились от холода греческие погранцы тщательно обшарили автобус. Как выяснилось, Греция ввела эмбарго на ввоз всех товаров, так что даже мои несколько припасённых для продажи детских китайских платьиц пришлось распределить по чужим сумкам. Зато на обратном пути в наш забитый доверху тюками автобус вообще не заглядывали. И вот мы ночью катим по Элладе! Кроме ярко освещённых неоном разноцветных заправок ничего не видать.

Очнулся я, когда было ещё темно, а наш автобус нёсся по городской магистрали. По обе стороны сверкали закрытые решётками витрины магазинов. Переполненный вчерашними впечатлениями я не сразу врубился, что это и есть загадочный город Салоники, названный в честь сестры Александра Македонского. Пассажиры понемногу просыпались, водитель включил греческую музыку, которая сопровождала нас всю поездку и, ещё потом дома долго звучала в ушах.

Привезли нас в курортный городок Неа Калликратия, что в 40 километрах от города, и поселили в отеле на берегу Эгейского моря, в двух шагах от пляжа. Был февраль, отель пустовал и обслуживался только хозяином и его сыном. Они и регистрировали, и убирали, и угощали завтраками. Мне, одиночке, достался отдельный номер с непривычно холодным мраморным полом. Следующим утром нас повезли в город и прямиком на центральную улицу Игнатия, в магазин, где предстояло закупить товар. На втором этаже в офисе за столом сидел обыкновенный парень. Я, как и другие, молча протянул ему пачку долларов. Он, продолжая с кем-то разговаривать и не заморачиваясь пересчётом денег, потрепал их немного и сунул в ящик. Конечно, потом я понял, что старшая всё обговорила заранее и будучи его постоянной клиенткой гарантировала безопасности сделки. Как всё это было непохоже на наши порядки. Вспомнилось, как однажды в командировке в Москве мне позарез потребовались рубли. Я нашёл в супермаркете обменный пункт и сунул в окошко последнюю пятидолларовую купюру. Приёмщица осторожно, боясь уронить, взяла её, пропустила через машинку, маникюрным ноготком поковыряла загнутый кончик и сказала, что обмен невозможен, так как купюра испорчена.

Освободившись от валюты и получив тюль, мы прикрепили к своим рулонам бумажки с именами и отправились гулять. Обратный рейс автобуса в отель был назначен на четыре часа пополудни. Моими спутницами в тот первый день оказались наши молодые женщины с мужьями. Они предложили заглянуть в магазин с русской надписью «Шубы», каких, как потом оказалось, было немало. Я согласился – все мы впятером были здесь новичками и как-то интуитивно держались вместе. Остальные литовские дамы, которых я окрестил «группой захвата», жили своей отдельной жизнью. Их не интересовали ни тюль, ни достопримечательности. Всю неделю по возвращении из очередной городской поездки они сидели у себя в номере, «керосинили» и распевали песни. И это так не укладывалось в моей голове с имиджем скромных литовских женщин.

От вереницы роскошных шуб нельзя было оторвать глаз. Примеряя их, наши женщины превращались в голливудских красавиц. Жаль, было темновато, и я не смог сделать качественный снимок. Вернувшись в магазин за тюлем, мы принялись перетаскивать купленные тюки на улицу. Складировали их прямо на тротуаре, у автобусной остановки. На мой вопрос, – небезопасно ли оставлять дорогой товар без присмотра на улице, – старшая заметила, что это Вам не Россия.

Салоники, 1994 г.

Все последующие дни я предпочитал держаться вне членов группы, да и они во мне не нуждались. И не только не нуждались, но и откровенно удивлялись моему ненасытному любопытству. Возвращаясь в отель, я тут же отправлялся осматривать городок. Многое мне было в диковинку. Я заходил в магазины, долго изучал ассортимент, а потом удалялся без покупки, чем раздражал продавцов. Удивлялся тому, что продавца выносных развалов фруктов не сразу и найдёшь где-то внутри. Видел кладбище с обилием памятников из белого мрамора. Легко читаемые заглавными буквами названия городских улиц напомнили, что Салоники – это родина основателей русского языка Кирилла и Мефодия. Побывал и на русской барахолке, и на рынке, и в православном храме.

Но и это меня не удовлетворило. Захотелось окунуться в Грецию немного поглубже. Поэтому накануне отъезда решил предпринять пеший переход вдоль берега моря по направлению к полуострову Халкидики, чей трезубчатый профиль помнил ещё по школьным контурным картам. По дороге наблюдал красивые белые дома с красными черепичными крышами, чёрными декоративными решётками балконов и солнечными фотоэлектрическими панелями на крышах.

Гну спину на капиталиста, Греция, 1994 г.

Изрядно устав, я остановился перед одним строящимся домом и стал наблюдать за работой трёх парней. Они тоже обратили на меня внимание, и завязался немой разговор, в основном, жестами. Это были наёмные албанские работяги. Узнав, что я из России, они вдохновились и на руках стали показывать, как автоматами надо сбивать самолёты американо: «Ды-ды-ды!». Нашу беседу прервал босс. Он ткнул меня пальцем в грудь и спросил: «Албано?»

– Руссо! – возразил я на чистом греческом. Босса это не смутило, и он тем же указательным пальцем показал мне ставку за один час работы. Я не стал торговаться, ибо заработок меня не очень интересовал. Просто захотелось дома рассказать, как я работал на капиталиста. Обязанности оказались простыми – тачкой перевозить песок с одного места на другое. Через полчаса я подал на увольнение, босс похлопал меня по плечу и протянул несколько монет с профилем Александра Македонского.

Возвратившись, я увидел у отеля трёх красавцев эллинов, которые под наблюдением «группы захвата» загружали в наш автобус тюки товаров. Стало понятно, почему дамы всю неделю маялись от безделья без отрыва от бутылок. Как я уже сказал, на обратном пути ни греческие, ни болгарские, ни румынские, ни украинские пограничники на наш багаж не обращали внимание. И только перед прибытием в Вильнюс товар перетащили в тамбур. Когда поезд тормознул на полустанке тюки в бешеном темпе полетели в глубокий снег. А у дороги я увидел получателей товара, прибывших на нескольких легковых машинах. Это были мужья наших челночниц.

17.12. На переломе

Шло время, литовские предприятия, весьма успешные в Союзе, оказались в новых условиях ненужными. Да и не только литовские. Однажды в Москве, не помню, по какому-то поводу, я посетил завод «Атоммаш», рядом с Бутырской тюрьмой (вот это помню). Мне рассказывали о бедственном положении некогда богатейшего предприятия, об уникальных станках и высококвалифицированных рабочих. Чтобы хоть как-то удержаться на плаву и избежать утечки персонала администрация разрешила рабочим выполнять на заводском оборудовании частные заказы. Наш завод строительно-отделочных машин тоже оказался на грани развала. Разрыв связи с московским главком «Стройдормаш» привёл к разрушению централизованного снабжения материалами, комплектующими, а также потере сбыта. Вообще-то, по словам заказчиков, и в хорошие времена наши дешёвые пистолеты после использования даже не промывали, а просто выбрасывали. Но в условиях советской системы хозяйства производителей это не очень беспокоило. Завод в своей нише отрасли был почти монополистом, любимым детищем главка и дотировал своими доходами другие малоэффективные предприятия Союза.

Осенью 1994 года я тоже был вынужден отправиться в «свободное плавание», потому что работать за гроши, теряя время, не имело резона. Пришлось впервые по-настоящему задуматься о том, как заработать на хлеб насущный. И не только я один об этом думал. Одни рванули в Стамбул за заморским товаром, другие этот товар продавали на рынке, третьи пооткрывали ларьки с экзотическими названиями, например «Spekulacija». Мой заводской приятель предложил мне совместный подряд по побелке квартир. Он притащил с работы краскопульт, нашёл заказ, мы приступили к работе, но процесс пошёл вкось. Краскопульт попался бракованный и брызгал краску больше на нас, чем на потолок. Мы перепачкались с ног до головы и провозились три дня вместо расчётного одного. Однако хозяин квартиры вместо штрафа заплатил нам больше, чем договаривались (редкий случай в истории мирового бизнеса), но не в качестве премии, а из сострадания за неадекватно затраченный труд.

Убедившись, что мои руки растут не из того места, я вспомнил про свои мозги – может быть, они мне помогут заработать копейку. В те шальные девяностые годы студенты ВУЗов тоже поумнели. Не проще ли вместо учёбы, – думали они, – заняться коммерцией, а на заработанные деньги заказать свои курсовые и дипломные проекты. Тем более что при новом общественном укладе учителя со своими нищенскими окладами оказались ни у дел. Рассуждая об этом, я появился в вестибюле Политехнического института и стал предлагать свои услуги. Не скажу, что заказы посыпались, но их поступило немало – я даже отсеивал слишком сложные. Взял курсовые по начертательной геометрии и строительной механике. Пришлось, скажу честно, изрядно попотеть, видимо, мои извилины частично выпрямились и припудрились на предыдущей работе. Но свою смелость в этот раз так же, как и в прошлый визит к Министру обороны я оценил. Мой энтузиазм ещё не был исчерпан и ради благополучия дочки я готовился к новым подвигам.

Наш дом в районе Фабийонишкес, где мы, наконец, приобрели постоянное жильё, располагался рядом с прекрасным сосновым лесом. А чуть далее, посреди поля, стояла полуразвалившаяся хибара – «командный пункт» лесника пана Адольфа (ударение на первый слог). Лесник любил сидеть на завалинке, охотно вёл беседы, вспоминал жизнь «за польским часом». Будучи одним из его друзей я имел право собирать клубнику, а также получил в дар несколько грядок земли. К сельскохозяйственным работам у меня никогда не было особой тяги, но жизнь заставила. Посадил картошку, а потом с Анфисой ежедневно собирали и сжигали колорадских жуков. Неплохой урожай выдался на цукини. Это такие огромные кабачки, из которых Света пекла аппетитные блинчики.

Зимой 1994/95 года в независимой Литве частное предпринимательство постепенно набирало обороты. Одна из подруг Светы предложила мне поработать под началом её брата. Мне даже не объяснили характер работы, но я без колебаний согласился – вдруг получится. Это была примитивная коптильня, собранная «на коленке» в сарае частного дома для снабжения ресторана копчёной продукцией. Глядя на дымящихся кур, я загорелся желанием постичь технологию копчения: научиться регулировать терморежим, определять готовность изделий на глаз и, самое главное, своевременно подкладывать дрова. Но моя привычка применять научный подход при освоении новой техники первый раз дала осечку. Коптить сосиски – это вам не управлять ядерным реактором. Здесь наука бессильна, и инструкции не помогут – тут требуется особое чутьё. А чутья я ещё не успел приобрести. Поэтому, как ни старался, а одна из партий сосисок, приготовленная мной под наблюдением старшего коптильщика, оказалась некондиционной. В результате, проморозившись целую неделю, я был уволен, не заработав за неделю ни цента.

Холодная зима обычно соседствует с жарким летом. Именно так и было в тот раз, поэтому тоже осталось в моей памяти. Сын пана Адольфа Слава, которого я порой видел на «фазенде», имел возможность оценить моё трудолюбие и поэтому решил меня трудоустроить. В арендованном гараже у него была установлена адская электрическая машина турецкого производства, предназначенная для плиссировки юбок. Обслуга состояла из двух человек. Оператор, сидя за пультом, направлял заранее раскроенные заготовки ткани в приёмную щель машины. Пройдя сложную кинематику горячих вращающихся валков, эти заготовки превращались в гармошки-плиссе. Помощник оператора собирал их, упаковывал и передавал заказчикам. Потом из этих частей шились модные юбки и продавались на рынке Гарюнай как заграничные бренды, а-ля «маде ин Пабраде». (Pabrade – городок в 50 км от Вильнюса. Прим. автора).

Машина продуцировала много тепла и отличалась капризностью. Малейшее нарушение параллельности подачи приводило к искажению геометрии плиссе, то есть, к браку. Ещё больше неприятностей доставляла температура валков. Материал либо подгорал, либо недостаточно гофрировался. Короче, проблем было выше крыши. Технологический процесс был непрерывным. Чтобы подставить голову под струю водоколонки или сбегать в туалет оператор на время заменялся помощником. Работали по 5-7 часов в зависимости от количества заказов. Платил нам Слава щедро и только в СКВ – целый доллар в час. Его косвенный родственник был моим напарником. Он отвечал за приём материала, выдачу готовой продукции, вёл переговоры с заказчиками, но, видимо, был не очень чист на руку. Во всяком случае, спустя примерно месяц Слава, заручившись нашей дружбой, поручил мне его контролировать.

Однако законы капитализма никто не отменял. Благодаря мне литовский рынок быстро наводнился тюлем, копчёными сосисками, а теперь ещё и плиссированными юбками. Началась очередная волна спада, и Слава остановил массовое производство, закрыл свою лавочку и уволил нас без выходного пособия.

Замечено, что человечество делится на две части. Одни предпочитают среднеоплачиваемую постоянную работу с выходными днями, другие – временную, без бенефитов, но с хорошим окладом. Я был исключением, ибо готов был трудиться за небольшое жалование и постоянно. То есть, говоря пафосно, уверенно смотреть в своё будущее. И такую работу нашла мне опять же Света. И опять же не без помощи своих подруг.

Моя новая должность называлась «работник охранного предприятия» или, если по-простому «сторож». Предприятие «Жвельгине» состояло из шести бойцов. Приняли они меня весьма приветливо, но настороженно. Объяснили, что объектом охраны является территория типографии, которая перешла в частные руки. А руки эти обеспокоены сохранностью своих материальных фондов. Основные должностные обязанности смены охранников заключались в пропускном контроле, а также ежечасном ночном обходе всех цехов, складов и помещений объекта.

Я считаю себя человеком не очень общительным, но в коллективе жить умею. Слава Богу, за плечами 12 лет казармы и 7 лет в экипаже подводной лодки. Мои новые коллеги довольно быстро смирились с тем, что я люблю флотский порядок, самодисциплину и (о, ужас!) не «употребляю» в служебное время. Мне же, в свою очередь, пришлось привыкать к официальному общению на литовском языке, в среде которого я давно жил, но никогда им не пользовался. Конечно, меня в этом никто не упрекал. Даже высокие начальники, выслушивая при утренней встрече мой доклад, типа: «за время Вашего отсутствия в вверенной Вам типографии никаких происшествий не случилось», не морщились и не задавали лишних вопросов.

Начальника нашего звали Ромас. Это был высокий молодой человек, исключительно приветливый, мягкий и деликатный. С ним у меня завязались сначала деловые, а потом и приятельские отношения. Ему понравилось, что я привёл в порядок документацию, разобрался с пультом охранной сигнализации, отрегулировал и красиво оформил график дежурств. Что уж там говорить – «военная косточка». Оценив мои заслуги, Ромас назначил меня бригадиром и освободил от ночных дежурств. Последнее было для меня неоценимым подарком, так как в отсутствии Светы я не мог оставлять свою 14-летнюю дочку одну на ночь.

Как я не хорохорился, а заработанных денег хватало лишь на оплату квартиры и жалкое питание. Света изо всех сил старалась поправить наше положение. Вместе с «коллежанками», нагруженная баулами, занималась грошовым челночным бизнесом до тех пор, пока в Польше её не ограбили под дулом пистолета. И снова Лора пришла на помощь – вызвала Свету за океан на подработку.

Конечно, как любой уважающий себя сторож, пусть даже и начальник, Ромас не пренебрегал алкоголем. На работе, возможно, об этом никто и не догадывался. Но я-то знал его лучше других и в какой-то степени потворствовал его пагубной страстишке. Нередко в позднее время у меня дома раздавался телефонный звонок, и в трубке слышался невнятный, но очень эмоциональный возглас Ромаса с ударением на третье слово: «Александрай, на проценты!» (в литовском языке есть седьмой, звательный падеж мужского имени). Эта короткая фраза означала: «Александр, дай, пожалуйста, взаймы денег – на возврат с процентами не поскуплюсь!» Сколько я не противился его процентам, ведь мы – друзья, он упорствовал: «У литовцев только на проценты!» И действительно, долг он возвращал всегда аккуратно и не забывал про свои проценты. После моего согласия «gerai» (хорошо) к нашему подъезду подкатывала машина с курьером для доставки указанной Ромасом суммы по назначению.

В то время для всех работников нетитульной национальности требовался сертификат на знание литовского языка. Для низшего персонала, к коему я относился, устанавливалась третья, последняя ступень, требования к которой были официально прописаны. Мне всегда нравился литовский язык, он в моём представлении напоминает детскую речь. Поскольку в нашей команде я был единственный иностранец, то не один раз говорил Ромасу о своей готовности сдать экзамен. Но он упорствовал: «Тебе не надо, а вот твоему другу Г. – надо!»

Г., мой очень давний закадычный друг, был принят в нашу команду по моей протекции. Он давно жил в Вильнюсе, сыновья его женились на литовках. Но что-то не сложились у него отношения с типографским начальством. То ли оттого, что он был в ещё большей степени перфекционистом, чем я. А скорее всего, проявился нередкий для наших соотечественников в Литве синдром «старшего брата».

Ромас не только платил мне жалование, но иногда находил работу «на шару». Так однажды довелось перерисовывать большую коллекцию католических крестов. Другой раз, чуть ли не ночью, он повёз меня на своей «Ауди» в общежитие к китайцам, чтобы нарисовать на дипломном планше одно дерево.

17.13. Увидеть и не умереть

В 1996-м Света улетела в США на заработки, а я, продолжая оставаться безработным, кувыркался в новой непривычной гражданской жизни. Моей конвертированной в литы флотской пенсии едва хватало на оплату коммунальных услуг и минимально сбалансированное питание дочки. О своём пайке думать не хотелось, собственную вину за создавшееся положение я хорошо понимал. Но кое-что удалось подзаработать на подряде у мужа племянницы, и это сыграло решающую роль в судьбе моего очередного вояжа.

Однажды, разговаривая на «фазенде» с одной из хозяек соседних грядок, я получил фантастическое предложение: «Хочу ли я съездить в Париж?» Я тяжело вздохнул, ибо мне, как и многим соотечественникам, мечталось «увидеть Париж, и …» не умереть, как Эренбургу. Но со мной не шутили. За 400 долларов предлагалось отправиться с религиозной миссией в небольшой французский городок и транзитом посетить Париж. У меня перехватило дыхание. Вспомнил про свой загашник. Анфису, можно отдать подруге Светы Карине. Решение принято, и следующим утром я уже вёл переговоры в указанном мне офисе. Но там меня принялись переубеждать. Дескать, в моём возрасте отправляться в такую поездку легкомысленно. В Париже паломников поселят где-нибудь на окраине и в лучшем случае прокатят один раз по городу. Потом несколько дней придётся коротать время в захолустье пока они будут молиться. Не лучше ли добавить ещё пару сотен и купить цивилизованную турпутёвку в Париж на 4 дня. Я внял логике и согласился.

И вот настал долгожданный день. За полчаса до назначенного времени я уже стоял в нужном месте в ожидании автобуса. У меня с собой паспорт с французской визой, неизменный кипятильник, аварийный провиант в виде орешек и склеенная из кусочков карта центра Парижа. По мере ожидания нарастает тревога – неужели обман? Я уже наслышался о мошенничестве. Почти в отчаянии забежал в ближайшую гостиницу, позвонил в офис. Меня успокоили – ждите! Обернувшись, заметил пустой автобус с открытой дверью. А где же мой? Ба, да это и есть он самый, которого я жду! Неужели я – единственный пассажир, а где остальные? Занял самое удобное одиночное место у задней двери. Почему-то выехали на минское шоссе, а не к польской границе – ничего не понимаю, но вопросов не задаю. Наконец, девушка-гид объяснила мне, что сначала надо забрать группу в Минске. Странно это всё как-то, но потом выяснилось, что белорусским туристам выгоднее пользоваться услугами турагентов соседней Литвы.

Брестская таможня, доложу я вам, – это настоящие «врата ада». Революционный поэт Владимир Маяковский, проходя таможню, гордился своей страной (читайте, завидуйте…!). Мне за советскую державу, которая, правда, к тому времени приказала долго жить, было не столько обидно, сколько противно. Выстояв долго в очереди, я, наконец, подошёл к столу таможенника и открыл свой чемоданчик. Мой нехитрый скарб был привередливо досмотрен.

– В Париж, значит, отправляетесь? – таможенник презрительно взглянул на меня, не спеша перелистывая мой литовский паспорт, – я вижу, Вам понравилось ездить заграницу.

Потом вся наша группа несколько часов томилась в накопителе, причём, многие, как и я – стоя. Среди моих попутчиков было много детей-подростков, и единственный туалет на одно очко был постоянно занят. Старшая группы тревожно посматривала на двери – куда же запропастились водители. В конце концов, они появились и рассказали, что наш пустой автобус подвергся пунктуальнейшему обыску и осмотру всех доступных и недоступных мест. Измученные бессонной ночью, голодные и злые мы расселись в автобусе и медленно переместились на другую сторону священной государственной границы. В передней двери автобуса появился польский пограничник. Он был немолод, улыбчив и изрядно пьян, чем немного скрасил угрюмую обстановку. Но меня он разозлил тем, что шлёпнул свою печать прямо на фамилию в паспорте. Забегая вперёд, добавлю впечатление от этого места на обратном пути. На границе пассажирские автобусы, разумеется, пропускаются вне очереди. А частные автомобили в многочасовом ожидании выстраиваются в километровую колонну, что мы и наблюдали. О туалетах, понятно, и речи быть не может, поэтому можете себе представить, что я увидел в ближайшем лесочке.

В Прагу прибыли только к полуночи и целый час кружили по пустынным улицам в поисках заказанного отеля. В моём номере уже успели поселиться три наших парня. Они пригласили меня за стол, но я еле стоял на ногах от усталости. Утром была организована обзорная экскурсия по городу, а после обеда двинулись в дальнейший путь.

Германия мне запомнилась своими автобанами, где нет не только ограничений скорости, но почему-то и обочин. Проплывающие за окном ландшафты напоминали сказочные лубочные картинки: засеянные сочными травами поля, игрушечные фермерские постройки, чёрно-белые коровки. Казалось, педантичные немцы сумели предусмотреть все государственные и личные нужды. На заправках я наблюдал выстроенные рядком разноцветные мусорные контейнеры для сортировки отходов, в туалетах – бесплатные пакетики презервативов. Кстати, снова о туалете. Однажды, уединившись в одном из них, я стал невольным слушателем разговора двух наших водителей. Поскольку к своему стыду я не очень силён в литовском, деталей разобрать не смог, но суть понял. Речь шла о какой-то технической неисправности. Моя тревога вскоре нашла своё подтверждение. Автобус продолжил движение с явно замедленной скоростью. Была глубокая ночь, все пассажиры мирно дремали, но мне уже не спалось.

Ранним утром прибыли в пограничный с Францией город Саарбрюккен и остановились на заправке. До Парижа оставалось не более четырёх часов езды. Спустя полчаса старшая группы сделала объявление. Обнаружена небольшая неисправность автобуса, которую может устранить только автосервис в течение одного дня. По законам страны об этом дана информация дорожным службам, поэтому дальнейшее движение без ремонта исключено. Воцарилось напряжённое молчание, а когда старшая удалилась, начался тихий «бунт на корабле». По рядам стали передавать для подписи заполненную от руки жалобу на туристическую компанию. Я и ещё примерно треть пассажиров отказались подписывать петицию. Пригласили для переговоров старшую, она всеми силами старалась успокоить людей, угостила каждого мороженым.

Только часов в восемь вечера продолжили путешествие уже по Франции. Я вдохновился, Vive la France! Однако от моего внимания не ускользнула поменявшаяся картинка за бортом: что-то не то в смысле образцового порядка, и по сравнению с Германией, как говорится, «труба пониже и дым пожиже». В первом часу ночи автобус выгрузил нас у крохотного парижского отеля. Старшая группы, учитывая моё неудачное соседство в Праге, предоставила мне свой отдельный номер, а сама поселилась с одинокой дамой. Комнатка моя едва вмещала большую кровать с длинным валиком-подушкой и клеёнкой под простынёй. Зато туалет с огромным зеркалом был непропорционально большим. Я бухнулся в постель, отказавшись от заманчивого предложения совершить первую вылазку в город.

Нотр-Дам-де-Пари

Проснулся рано, за окном уже были видны крыши Парижа, и я не мог удержаться от желания немедленно выйти наружу и убедиться, что это не сон. Портье поздоровался со мной по-французски, и я понял: это не сон! В двух шагах от дверей отеля я сразу обнаружил застывшую в поцелуе парочку, словно адресованная мне реклама «Welcome to Paris!»

Три с половиной дня пролетели, как в сказке. От одних только знакомых по книгам названий кружилась голова. Наша гид, привлекательная и весёлая сибирячка, ставшая парижанкой по замужеству, сумела заразить нас всех своей любовью к этому городу. Программа была достаточно насыщенной, но я всё равно не мог себе позволить простой. К примеру, отпущенные нам в Лувре четыре часа я сократил вдвое. Рассудил, что достаточно акцентировать внимание на трёх шедеврах: Моне Лизе, Венере Милосской и Нике Самофракийской. Сыграл пользу купленный в Вильнюсе за пять долларов членский билет ЮНЕСКО. Благодаря ему я смог бесплатно посетить несколько музеев.

Я и Эйфелева башня

Угадывая настроение туристов, гид привела нас в дешёвый магазин «Тати» и предупредила, что его фирменные жёлтые пакеты вызывают у парижан снисходительную брезгливость. Я там что-то подыскал из духов для Анфисы, но одна из наших женщин остановила меня: «Не духи это, а дешёвая туалетная вода». Пришлось выбрать «ногтещепалку» с видом Эйфелевой башни. Дома я с досадой разглядел надпись «Made in China».

Настоящими французскими духами мне повезло насладиться на следующий день во время речной прогулки по Сене. На верхней палубе, рядом со мной сидела одна из белорусских попутчиц, лицо которой я даже не запомнил. Всю дорогу мы молчали, слушали в наушниках русский перевод гида и любовались проплывающей панорамой парижский набережных. Лёгкий ветерок периодически обволакивал меня тонким изысканным ароматом духов соседки, от чего я просто сходил с ума. Никогда в жизни не приходилось испытывать такого ощущения счастья, и не думал, что запах способен так воздействовать на моё настроение.

О пище материальной пришлось забыть – только традиционный круассан с кофе в отеле, остальное время обходился вильнюсскими орешками. Единожды раскошелился на макдоналдс, оставив 60 франков. Я чувствовал себя неловко среди своих спутников, состоятельных белорусов и испытывал стыд, избегая общения и боясь быть приглашённым вместе отобедать.

– Вот так, Тамарин, – казнил я себя, – кроме как управлять реактором, ты ничему не научился, поэтому жуй свои орешки! Один раз старшая группы организовала нам за счёт своей провинившейся компании обед в ресторанчике самообслуживания на Монмартре. Рядом с раздаточной стойкой стоял большой контейнер, заваленный доверху бутылочками с вином. С немого согласия нашей парижанки мы скромно прихватили по одной, но потом нам объяснили, что это добро можно брать сколь угодно, как хлеб. Вышли наружу и парижанка глядя через окно вовнутрь заметила: «Сразу отличишь русских туристов – оставили на тарелках самое полезное – шпинат».

Могила Рудольфа Нуриева

Были ещё два сверхплановых мероприятия. Очень впечатлила меня поездка на знаменитое русское кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, где похоронены наши соотечественники: Иван Бунин, Феликс Юсупов, Андрей Тарковский. Остановились у свежей могилы, накрытой восточным ковром, и несколько минут слушали историю жизни Рудольфа Нуриева. А потом стряслось чудо – ковёр оказался не настоящим, а каменным из искусно выложенной мозаики.

В свой последний вечер мы вместе с гидом прогулялись по небезызвестной улице «красных фонарей» Сен-Дени. Мужчинам во избежание неприятностей рекомендовалось не пялиться на «ночных бабочек».

Обратный путь на сей раз пролегал через Берлин. Спешились у зоопарка в знакомом по военным фильмам Тиргартене. После роскошного Парижа Западный Берлин показался суровым и мрачным. Надо было как-то распорядиться предоставленным временем. Решил пройтись пешком до Бранденбургских ворот. С демократической стороны я уже их видел. На вскидку оценил расстояние – около пяти километров, но захотелось совершить хоть какой-то подвиг, да и ноги размять не помешает. По пути разглядел Рейхстаг, он ещё реставрировался, но знакомый силуэт хорошо просматривался. Возвращаться «на своих двоих» не было сил, а приобрести билетик на автобус не за что. Отважился прокатиться зайцем, и повезло, а ведь в Германии порядок чтут – не забалуешь!

Я рассказал так подробно о своих первых трёх запомнившихся поездках за границу, потому что все последующие нашли отражение в многочисленных фотографиях и фильмах.

17.14. Перед прыжком

Стремясь увидеть зарубежные страны, я, отнюдь, не испытывал желания остаться там жить. Советским людям внушали, что ничего страшнее тоски по покинутой родине быть не может. Как бы ни удачно сложились судьбы эмигрантов, им будут сниться русские берёзки и ржаной хлеб, они будут со слезами на глазах встречать русских моряков и просить привезти им горстку родной земли. Когда началась массовая эмиграция в Израиль, я думал, что люди просто сошли с ума. Что и кто их, бедных, там ждёт в этой пустыне? Лора мне рассказывала, как боится предстоящего замужества своей младшей дочери Инны. Вдруг её тоже увезут в Израиль.

Но людям свойственно менять мнение, иной раз под тяжестью обстоятельств. И вполне естественно, что они ищут для себя и своих близких лучшей доли. Меня до сих спрашивают давние друзья: «Как же тебя угораздило податься в такую даль?» Ответить сложно, да и, честно говоря, не хочется – не все поймут, особенно те, кто рассуждает о «колбасной эмиграции».

По иронии судьбы случилось именно то, чего боялась моя сестра. Выйдя замуж, Инна стала одним из звеньев эмигрантской цепочки родственников, а потом перетянула за океан и свою маму, и сестру. Меня туда никто не тянул, потому что, во-первых, во Владивостоке я оставил свой якорь, в смысле сына. А во вторых, эмигранты, как я понял позже, опасаются перетягивать на чужбину других. Вдруг они не приживутся и искалечат себе жизнь, а возвратиться – не легче, чем уехать.

Моё «созревание» длилось несколько лет. Первым серьёзным препятствием на пути за океан оказалось восстановление своего еврейского происхождения. Без этого нельзя было рассчитывать на статус беженца, как единственную возможность эмигрировать в США. Лора, покидая родину, несколько лет назад, видела, что я ещё не готов последовать её примеру. Но, как она считала, подстраховаться не мешает, и почему бы мне не переписать пятую графу, ведь она сама – единственное живое доказательство моего происхождения. Чего же бояться? Я понимал, что записи в моём личном деле со ссылкой на якобы русского отца шиты белыми нитками, что кадровики на это не обращали внимание только потому, что я не рвался делать карьеру. Поэтому царивший в стране негласный антисемитизм меня не коснулся.

Впрочем, признаюсь, один малосущественный случай был. В 1983 году на кафедре ТУЖК (теория, устройство и живучесть корабля) Тихоокеанского Военно-морского училища, где работала Света, открылась вакансия для преподавателя офицера-подводника. Начальник кафедры, узнав обо мне, попытался убедил Свету, что никаких препятствий к моему переводу нет. Но отдел кадров флота отклонил его запрос по очень понятной всем причине.

Намного серьёзнее сложились судьбы моих друзей, еврейские имена которых я не уполномочен называть. Оба они в отличие от меня закончили военно-морские училища с золотой медалью и имели блестящие перспективы роста по службе, однако, вынуждены были преждевременно покинуть флот. Истинная причина увольнения всячески маскировалась, но была очевидна – «нетитульная национальность».

Следуя совету сестры, я обратился в ЗАГС с прошением о восстановлении национальности. Увы, представленные мной документы чиновников не убедили, ибо национальность родителей в моём свидетельстве о рождении не указана. Дело затянулось на несколько лет. Я понимал, что без взятки дело не сдвинется, но боялся окончательно себе навредить, да и деньги где бы я взял. Развязка случилась неожиданно, возможно, по изменившейся политической ситуации. Вручая новое литовское свидетельство о рождении, начальница отдела поздравила меня и шепнула, что с самого начала не сомневалась в правильности моих документов, но начальство не давало ход делу.

В середине 1996 года я подал документы на выезд в Соединённые Штаты. Это был настоящий шаг отчаяния. Поделиться своими сомнениями и переживаниями было не с кем. Из-за океана меня подбадривали и советовали выполнить три главных условия: освоить базовый английский, вождение машины и набирающую популярность компьютерную программу AutoCAD. Ничего этого я не умел, но решимости хватило.

Начал с самого трудного – с языка. Раздобыл учебники и кассеты Илоны Давыдовой, благо тогда начался бум в изучении английского. Слова зубрил по собственной методике, отбирая их по частотности употребления. На полученные от сестры 500 долларов записался на престижные курсы Сороса, где преподавали англичане очень креативно и интересно. Но, увы, выше головы не прыгнешь. Ученье шло вкривь, то есть в грамматике я преуспевал, зато на слух язык воспринимал прескверно. Эта «родовая травма», к сожалению, преследует меня до сих пор.

В автошколу записывался неуверенно – смогу ли в свои годы сесть за баранку? Инструктор выслушал мои сомнения и вынес приговор: «Александр, Вы обречены управлять автомобилем! Начнём сразу с уроков вождения».

В компьютерных вопросах я был круглый ноль. Однако о возможностях цифровых программ рассказывали чудеса. Мог ли я предположить тогда, что очень скоро эти волшебные игрушки помогут мне стать на ноги в Америке и превратятся в то, без чего я просто не представляю себе жизнь? Помню, во время подготовки к московскому параду нас, суворовцев, водили в Политехнический музей и показывали огромный зал с длинными рядами непонятных машин, усеянных мигавшими лампочками. Всё это чудо называлось таинственным словом «компьютер».

В Вильнюсе стали говорить о персональных компьютерах. Неужели такую громадину можно разместить на столе? Оказалось, можно, и вот первые «персоналки» появились у нас на заводе. На них приходили смотреть, завидовали хозяевам, которые на экране печатали непонятные значки и буковки, а, оставаясь одни, раскладывали пасьянс. Появились первые владельцы этих машин, назывались их цены, сопоставимые с автомобилями.

Мне снова повезло с приятелем. Это был бывший начальник вычислительного центра и звали его Стасис. Поссорившись с женой, он притащил свой чудо-ящик и принялся за моё обучение. Его компьютер отвечал требованиям того времени, обладал памятью целых 256 мегабайт и операционной системой ДОС. Стасис пытался объяснить мне, как работает компьютер, что такое двоичная система и язык Бейсика. Мне казалось, что я ухватил саму суть. Это что-то вроде множества дисциплинированных солдат, каждому из которых приказано отвечать только «так точно» или «никак нет». Я спросил, может ли он создать компьютерную программу графика дежурства сторожей. Стасис сначала согласился, но исходные данные оказались столь сложными, что пришлось отказаться.

Однако, самой главной заслугой Стасиса было то, что он помог мне начать изучение AutoCAD. Этой программой можно было пользоваться только в операционной системе Windows 95. Поэтому мы поехали на барахолку и купили за 5 литов (1.25 доллара) соответствующий диск. К этому времени Стасис уже нашёл работу в офисе, где имелся нужный компьютер. Медлить было нельзя. Я оставался на ночь наедине с AutoCAD и при закрытых дверях лихорадочно осваивал революционную систему черчения. За неделю ночных занятий я вынес с собой кучу печатных листов. Но и этого было мало. По объявлению нашёл не знающего ни одного слова по-русски репетитора этой программы и брал у него уроки. Мои усилия не пропали даром, об этом в следующей главе.

8 ноября 1996 года мы проходили интервью в американском посольстве. Офицер-китаянка, которая решала нашу судьбу, после ряда формальных вопросов задала самый неожиданный: хожу ли я в синагогу. Вопрос был, словно удар по лбу, и чтобы я не произнёс – ответ читался на моём лице. Второй удар был посильнее. Офицер взяла наши паспорта и заявила, что для вынесения окончательного решения об эмиграции необходимо наше согласие на аннулирование наших 10-летних американских виз. Я сразу согласился, а у Светы случился лёгкий шок, ведь она, прибыв недавно из Штатов, легкомысленно рассчитывала по окончании процедуры возвратиться обратно за океан и ждать там меня с дочкой.

После утомительного ожидания в вестибюле стали раздавать результаты интервью. Я развернул свою бумагу и увидел первое слово, от которого потемнело в глазах: «Unfortunately…» (к сожалению). Это уже был нокдаун. Не помню, как мы добрались до снятой на пару дней московской квартиры. Я решил дочитать письмо. В самом конце, где-то на последнем листе, я с трудом перевёл фразу. Нас информировали, что в случае отказа в получении статуса беженца есть шанс получить другой – «пароль». Я вскочил, как ужаленный. Через полчаса мы снова стояли у закрытых дверей посольства.

Приём закончился, но маленькое окошечко оказалось доступным. Я сунул туда бумагу, спросил, что нам делать и получил неожиданный ответ. Нам давали шанс. Следовало пройти обязательную для всех эмигрантов медкомиссию, причём за свои кровные в отличие от тех, кому повезло с «беженцем». Однако мы уже опоздали на сегодняшний приём и должны были где-то у чёрта на куличках зарегистрироваться на другой день. Другой день оказался послезавтрашним, мы перекупили обратные билеты в Вильнюс, успешно прошли медкомиссию в какой-то бывшей элитарной клинике близ метро «Краснопресненская» и сели на поезд. Казалось, что все неприятности позади. Ан нет! На белорусско-литовской границе бдительный таможенник обнаружил в наших паспортах отсутствие милицейской отметки о пребывании в столице более трёх дней. У Светы не выдержали нервы, она чуть ли не полезла драться, и нам грозила высадка. Только путём спокойной дипломатии мне удалось как-то договориться.

В принципе, статус «пароль» нас устраивал, хотя для всех моих знакомых и близких он был неожиданным. На всякий случай подали апелляцию, но ответ был бескомпромиссным – решение офицера окончательно и обжалованию не подлежит. В отличие от беженцев мы должны были найти спонсора и обустраиваться на свои кровные без всяких привилегий. Почти весь следующий 1997-ой год ушёл на сборы. В ОВИРе висел длиннющий список необходимых для выезда справок. Один из пунктов меня насторожил – справка о получении пенсии. То есть, чтобы эмигрировать, как я предполагал, мне необходимо заручиться разрешением Министерства обороны России. Опасения оказались напрасны. Офицер военного отдела Российского посольства, не поднимая головы и не спросив мотив запроса справки, выдал мне её тут же.

Наш предстоящий отъезд вызвал удивление у знакомых людей. В типографии, где я продолжал трудиться, женщины спрашивали, что же я там буду делать. Я и сам не знал ответа и отшучивался: «Буду подметать мостовые». Более всех удивился школьный учитель Анфисы Юрий Петрович:

– Уезжают в Америку богатые, диссиденты, евреи, но что там делать русским?

Да, видно, не догадывался по лицу о моём происхождении уважаемый и хорошо знакомый мне педагог.

Обсуждались варианты нашего местожительства. В Нью-Йорке обосновалась старшая дочка Лоры Софья. В Атланте – сама Лора с мужем и семья младшей дочери Инны. Однако приоритетным виделось нам поселиться в Сент-Поле, штат Миннесота. Там и климат приемлемый, и родственники тёти Софы обещали мне трудоустройство.

До свиданья, Руслан, до встречи за океаном!

До свиданья, друзья: Стасис (мой компьютерный учитель), Онуте (учительница литовского), Света с подругами)

Наконец, пришла долгожданная телеграмма из Москвы – выезд разрешён, шлагбаум поднят. Это означало, что можно продавать квартиру, что мы и сделали без особых проблем. Света отправилась в Москву за пакетом выездных документов, а заодно – в Самару попрощаться с сестрой и мамой. И вот тут-то мы оказались на самом краю трагедии. Нам отказали в выдаче пакета! Мотив был таков: почему билеты заказаны в Сент-Пол, а не в Атланту к спонсору, в роли которого выступал Лорин зять. Потому, – был наш согласованный с Лорой ответ, – что ей это было разъяснено в иммиграционной службе. В течение двух недель мы находились в подвешенном состоянии. Мною впервые в жизни овладело чувство страха ответственности за семью и полной беспомощности. Света застряла в Москве, успев на несколько дней съездить в Самару. Я не находил себе места. Трудно сказать, как был развязан этот узел: то ли попытка племянницы Софьи в Нью-Йорке обратиться в международную организацию защиты прав человека, то ли гуманность чиновников иммиграционной службы. Я заказал билеты в Атланту, и долгожданный пакет был получен.

Вильнюс

Как много в мире мест хороших,
Куда нас тянет вновь и вновь,
Но город есть, что всех дороже,
Он мне, как первая любовь.

Там дом, в котором жили с мамой,
Там во дворе гонял в футбол,
Там поцелуй был первый самый,
Там в школу первый раз пошёл.

Сверкайте ж праздные столицы
Неповторимой красотой,
А мне по-прежнему всё снится
Та, что под ЗАмковой горой.

Литовский князь был звероловом.
Однажды он в лесу сосновом
Заночевал после охоты,
И снится Гедимину вот что:
Будто на горке, за рекою
Железный волк ужасно воет…

Проснувшись следующим утром,
Князь, не теряя ни минуты,
Лиздейку вызвать повелел.
– Вопрос тебе задать хотел:
Мне растолкуй без промедленья,
Что означает сновиденье?

– О, властелин, сей вещий сон,
Великим смыслом наполнён:
Коней своих быстрей седлай
И возвращайся, князь, в Тракай.
Там собери свою дружину
И обустройся здесь, в долине.
Построишь замок наверху
На устрашение врагу

И город, чтобы укрепиться.
Перенесёшь сюда столицу,
А для начала руби лес
Для первой улицы Pilies,
Потом ещё протопчем тропы
По направлению к Европе,
И это будет первый шлюз
По пути в Евросоюз.

Минули дни, прошли столетья.
Мне жаль, что не могу воспеть я
Мой город дорогой и чудный
В лесной оправе изумрудной,
И тесных улочек узор
В венце крутых песчаных гор,
Стоящих рядом недалеко,
И кружевную вязь барокко
И арки стрельчатые Анны,
Её фасад такой нарядный
На фоне черепичных крыш.
Не зря перенести в Париж
Его хотел Наполеон
Красою готики сражён.

Собор мне снится Кафедральный,
Костёлов перезвон печальный
И скверик под горой ЗамкОвой,
И бег Вилейки, что подковой,
Омыв подножия холмов,
Несётся быстро меж домов,
Чтоб с древней Вилией волною
Обняться общею струёю.

Я старой брамы помню скрип
И сладковатый запах лип,
И Бокшто стен булыжный ряд,
И Бернардинский помню сад,
И нашу школу возле дома –
О, как до боли все знакомо!

Тула, 1957
Ленинград, 1962
Нью-Йорк, 2012

До свиданья, старый, добрый Вильнюс!

Глава 18. Атланта

18.1. Адаптация

Таким я прибыл в Америку

Начинать или круто сворачивать всегда трудно. У меня жизненных поворотов было немало. Переселение в Америку, пожалуй, самый крутой. Окунулся в новую жизнь сразу с головой, без подготовки. Здесь всё было в новизну, многое радовало, многое удивляло, а что-то и раздражало и очень тревожило. Ну, разве обо всём расскажешь?

Со своей «боевой подругой» Светланой я расстался на третий день. Она оставила мне шестнадцатилетнюю Анфису и, не распаковав вещи, улетела в Нью-Йорк. Так спокойно и взаимно счастливо состоялся финал нашей тридцатилетней супружеской жизни.

Поначалу жил у Лоры в пенсионном доме на нелегальном положении, пользуясь запасным входом через гараж. Спустя месяц переселился в крохотную съёмную комнату в доме дальних родственников и купил свой первый компьютер.

Довольно скоро мне нашли работу в мастерской по производству изделий из оргстекла. В большом арочном сооружении без кондиционера трудились ещё трое нашинских, плюс бригадир-таиландец. Начальника мы почти не видели – он прятался со своей собачкой у себя в охлаждаемом офисе. Платили мне шесть с половиной долларов в час, как говорят: «зарплата была хорошая, но маленькая». Начатый мной в Вильнюсе процесс трансформации из интеллигента в пролетария здесь получил развитие. Овладел специальностями токаря, фрезеровщика и шлифовальщика. Потом мне доверили самый ответственный пост – распил материалов циркулярной пилой.

Анфису приютила племянница Инна. В школу дочку приняли сразу, предварительно проверив знание языка. Как хорошо, что в Вильнюсе я своевременно и дальновидно форсировал её обучение английскому! Нашлась одноклассница, соседка-москвичка, которая возила Анфису в школу и устроила работать в пиццерию.

«Автомобиль – не роскошь, а средство передвижения!» Это сказано как раз про Атланту, где общественный транспорт развит плохо. Есть, правда, десятка три станций метро, но автобусов почти не видно. Памятуя наказы, я стал готовиться к сдаче на права, причём по русским рукописным конспектам. Сдал экзамен на «permit» (вождение под наблюдением) с первого захода и тоже на родном. Уроки вождения брал у отставного полковника на его «бьюике». В первый же день он меня вывел на хайвей. У меня затряслись руки – шестирядное движение, стада машин, скорости. Я спросил его, не страшно ли со мной-новичком без дублированных педалей. Полковник ответил, что чувствует почерк клиента и, кроме того, знает, как трудно после российских дорог привыкать к американским, лучше – сразу.

Моя Toyota

Через два месяца я приобрёл подержанный «Pontiac». Я так гордился своим первым автомобилем. Модель была редкой и называлась поэтично «Sunbird» (солнечная птица). Друзья посмеивались – мол, если таких автомобилей мало, значит они не популярны. Чистая правда! Намучился я с этой «птицей» и кое-как избавился, раскошелившись на новую «Toyota Corolla». Пригодились оставшиеся от продажи вильнюсской квартиры 10 тысяч, а остальные взял в кредит.

Русская диаспора в Атланте довольно приличная – около 40 тысяч. Сюда, как в другой десяток американских городов, регулярно слетаются на заработки российские звёзды. Концерты даются на самых всевозможных площадках: клубах, спортзалах, синагогах. Благодаря своей заботливой сестре я быстро обзавёлся друзьями и в большей степени подругами. Уж очень хотелось Лоре поскорее меня женить.

Прибыв из Страны Советов, русские эмигранты очень любят давать советы. Я, лично к этому отношусь положительно, ибо не один раз они мне здорово помогли. Конечно, гарантий никто не даёт. Однажды мне посоветовали устроиться телефонисткой. Я вообще-то считал, что это женская профессия, но тут всё не так, как у нас. В Атланте располагался один из двух центров заказа международной сети отелей «Мариотт». В аппаратном зале я увидел около сотни операторов обоих полов, среди которых с десяток русских. Компания набирала учеников, проводила трёхнедельное обучение и выплачивала стипендию, примерно 6 долларов в час – точно не помню. Согласитесь, для безработного иммигранта это неплохо. Я рискнул записаться. В группе – ни одного русского, спросить не у кого. Хлопаю ушами. Дошли до очередной темы – как рекламировать гостиничный сервис. Вопрос к аудитории: попытайтесь, что-нибудь пропиарить. Доходит моя очередь, я встаю не в силах проронить ни слова. Соседка суёт мне в руки своё яблоко. Я вспоминаю английские слова и начинаю пафосно: «Смотрите, какое оно круглое, чистое, вкусное…!». Чтобы ещё сказать? И вдруг у меня вырывается: «Made in USA!» Все смеются. Для нас эта фраза – гарантия качества, а здесь, как я понял, в почёте европейское.

В нашей группе училась чернокожая девушка с хорошо заметным животиком. Вижу: собирают деньги на что-то. Я не спрашиваю, на что, – всё равно не пойму, – и тоже достаю десятку. Через несколько дней началось непонятное действие. Чернушечка стоит посреди огромной кучи детских подарков, разворачивает каждый из них, называет имя дарителя и благодарит с объятиями и поцелуями. И меня тоже обнимает – какое счастье! Но где же новорожденный? Он скоро явится, не беспокойтесь!

Парадокс в том, что американцы, в отличие от нас, более романтичны, но в то же время гораздо рациональнее. Беременность – не насморк, она сама по себе не пройдет, не рассосётся. Детские вещи потребуются сразу. Подарков будет много, и вероятность дублирования весьма велика. Поэтому составляется реестр потребных вещей с указанием брендов и отсылается в фирменный магазин. Дорогие гости туда приходят, знакомятся с реестром, выбирают всё, что им по душе и по карману за минусом уже разобранного, а потом приходят поздравлять будущую мамочку. И называется это «Baby shower».

18.2. Мой язык

Так постепенно своим усердием и не без помощи друзей и близких я преодолел много препятствий. И лишь одно до сих пор не осилил – его величество английский язык! Стыдно сказать, сколь неплодотворным оказался для меня мой гигантский труд, вложенный в его изучение. Я, правда, неплохо овладел грамматикой, но это меня мало утешает, так как на слух речь коренных американцев воспринимаю прескверно, индусов и китайцев – лучше. Меня утешают, уверяют, что местный диалект не под силу сразу понимать даже нашим бывшим преподавателям английского. Соотечественников легко «пеленгую» по акценту, и «сканирую» лицо. Смирившись со своей судьбой, я за 21 год «обитания в среде» как-то приспособился и привык общаться на примитивном уровне. В сложных ситуациях, например, ведя переговоры с банком, прибегаю к услугам переводчика, а в бытовых условиях выручают соотечественники.

В Атланте мне понадобилось записаться на курсы AutoCAD. Каждый мой звонок по найденному в рекламе номеру телефона заканчивался неудачно. Я никак не мог выяснить, ни часы работы, ни последний день записи. На каждый мой простой и примитивный вопрос секретарша разряжалась длинной тирадой. Офис располагался довольно далеко от моей работы, и для регистрации у меня было два варианта: отправиться туда в выходной день, либо, отпроситься в будний. Был ещё и третий спасительный вариант – попросить помощи у говорящего по-английски соседа. Но мне так не хотелось в который раз чувствовать свою беспомощность, поэтому, вспомнив уроки моего литовского наставника Стасиса, пришла идея применить цифровую логику. Следующим утром я набрал выученный наизусть номер и попросил отвечать на мои вопросы только «Yes-No» На другом конце провода хихикнули, но я был настроен решительно и стал задавать вопросы по подготовленному алгоритму. После третьего вопроса всё стало предельно ясно. Я торжествовал.

Но были не только победы, но и поражения. Вспоминаю один из многих языковых конфузов, пожалуй, самый смешной. В Атланте мы с дочкой были приглашены в русский ресторан. Приехали, припарковались, и я начал спрашивать: «Where is the Russian restaurant, please?» Черная женщина вытаращила глаза и неопределенно махнула рукой в сторону супермаркета. Захожу туда и повторяю вопрос. Собралось уже несколько человек, но никто помочь не может. Пришлось вернуться домой – мобильных телефонов тогда не было. Оказалось, что моё британское «рестрон» люди понимали, как «реструм», то есть «туалет». Представляю, что думали американцы: «русский магазин или ресторан – куда ни шло, но русский туалет – это уже слишком!»

Анфиса закончила школу

Итак, я успешно записался на курсы AutoCAD. На моё счастье, среди слушателей оказался ещё один русскоязычный молодой человек. Мы с ним оказались нужными друг другу соседями. Он хорошо владел английским, но программу начинал с нуля и поэтому беспрерывно меня спрашивал и списывал у меня тесты. Я – наоборот: неплохо разбирался в теме, но не понимал слов преподавателя, посему больше смотрел на его большой экран, чем на свой дисплей, и это не ускользнуло от его внимания. Наконец, преподаватель нагнулся ко мне и тихо спросил, почему я игнорирую свой компьютер, наверное, уже знаком с программой. Услышав моё «Yes», он тотчас на всю аудиторию сделал объявление, смысл которой я примерно понял: «Вот этот русский парень недавно прибыл в страну и уже освоил программу. Я знаю русских – они очень умные».

Вообще, американские педагоги меня удивляют. Они никогда не ругают учеников, не поправляют – только хвалят. Сколько я слышал похвал в свой адрес – другой бы зазнался. А я то знаю себе истинную цену. Иногда мне говорили, что не следует казнить себя за плохой английский, мол пройдет пару лет, и заговоришь, как миленький. Увы, прошли годы, «а воз и ныне там».

Четыре года в Атланте, густо наполненные событиями и новыми ощущениями, пролетели незаметно. После трагического дня 11 сентября 2001 г. в нашей фирме Lucent Technologies начались сокращения. Дошла очередь и до меня. На долгие 9 месяцев я «сел» на пособие по безработице. Анфиса тем временем окончила школу и уехала в Нью-Йорк поступать в колледж. А Руслан, (о, чудо!) выиграл гринкарту, и моё решение пришло само собой – переселяться туда же, где, возможно, ещё есть шансы найти работу.

Глава 19. Нью-Йорк

19.1. Первый чудак

В Нью-Йорке

Загрузил я свой нехитрый скарб в машину и помчался по хайвэю на север, к берегам Гудзона. Там, в Нью-Йорке, меня ждала заранее снятая квартира, предназначенная для семьи сына. Начался второй этап эмиграции. Прежде всего, занялся поиском работы. На мое объявление в газете откликнулся энергичный пожилой мужчина и предложил мне возглавить стройку какого-то гаража. Я отказался и напомнил, что ищу работу, связанную с компьютерной графикой. Однако, он одобрительно покивал головой и стал разъяснять суть предлагаемой работы. Оказалось, что Яков, мой потенциальный работодатель, занимался строительством многоэтажного автоматического гаража на основе собственного патента. От меня требовалось разработать полный комплект чертежей на уже готовые конструкции. Заинтригованный таким предложением, я немедленно отправился на объект и увидел четырехъярусное металлокаркасное сооружение длиной не менее 30 м. Вокруг лежали ржавые, замысловатые конструктивные элементы. Яков надеялся, что строители небоскреба, возводимого на месте разрушенных башен-близнецов, заинтересуются его проектом. Я уважительно покачал головой, и мы ударили по рукам. С оплатой 300 долларов в неделю договорились чуть позже, когда я продемонстрировал ему свои навыки.

В течение нескольких месяцев я вдохновенно работал на дому, периодически наведываясь на объект для выполнения необходимых обмеров. Потом перебрался в мастерскую, где рождалось это «чудо техники». Вокруг царил невообразимый хаос, напоминающий заводскую свалку. В трех метрах от моего компьютера восседал огромный мохнатый и грязный сенбернар. Кроме меня в бригаде работали еще четыре соотечественника: два сварщика, электрик и специалист по автоматике. Технологические процессы были несложными, в основном, на коленке. Чем больше я там трудился, тем яснее убеждался в том, что участвую в каком-то лицедейском спектакле. На наших глазах бездарно закапывались в грязь миллионы долларов. Яков смело экспериментировал, не утруждая себя расчётами, покупал дорогое оборудование и материалы. Мои чертежи он уважительно рассматривал и, не разобравшись, брался на клочке газеты объяснять новую идею. А когда я робко интересовался, что же это – вид сверху или сбоку – шеф тяжело вздыхал и обещал показать готовый образец.

Но нам платили, и мы работали, посмеиваясь над причудами шефа. Единственное, что меня беспокоило – это техника безопасности, поэтому каждый раз перед нажатием кнопки подъемника я умолял всех отойти на безопасное расстояние, ибо машины иногда падали. В принципе, Яша был добрым человеком, уважал меня, приглашал на обед и не собирался со мной расставаться. Однако, в конце концов, наступил момент, когда надобность во мне окончательно отпала, и он не придумал ничего лучшего, как обвинить меня в воровстве. Я подарил ему очередной заработок и хлопнул дверью.

19.2. Второй чудак

С Раей на берегу Гудзона

Вновь стал искать работу, а нашел новую жену. «Жить стало лучше, жить стало веселее», но безработица продолжала сковывать мою энергию. «Все в Америке работу теряют, а потом находят, – успокаивала меня Раиса, – найдешь и ты». Действительно, вскоре меня познакомили с другим изобретателем. Он был специалистом в несколько иной сфере – в области урологии и сексопатологии и тоже имел патент – что-то там, в мочевом пузыре… Сразу взял с меня подписку о неразглашении его секретов, а для разминки заказал мне объемный чертеж имитатора. Оправившись от лёгкого шока, я успокоился мыслью, что мой первый проект во Владивостоке «коровник на 10 голов» тоже имел мало общего с моей специальностью. Сидя рядом со мной у компьютера, этот «слесарь-гинеколог», как я называл его за глаза, часами диктовал мне пространные пояснительные записки. Исчерпав запас идей в медицине, он переключился на технику, в которой был абсолютным нулем.

Как-то раз мой доктор заявил, что озабоченный трагической судьбой экипажа «Курска», придумал оригинальный способ выхода из затонувшей подводной лодки. И натолкнула его на это конструкция… презерватива. Существующие способы спасения подводников его не интересовали. Более того, он не имел ни малейшего понятия о подводной медицине. Тем не менее, через месяц материалы для патента были готовы, и мне пришлось с умным видом защищать этот бред перед экспертом. Сцена была из сказки о голом короле с той лишь разницей, что героями выступали три идиота: врач, инженер и юрист.

19.3. Третий чудак

Пожалуй, я не раз убеждался в пользе обретенных ранее знаний и навыков. Еще во Владивостоке, в проектном институте, капризы нашей машинистки побудили меня научиться печатать на машинке. Здесь, в Америке, этому ремеслу нашлось практическое применение.

Началом этому послужило знакомство с одним весьма оригинальным человеком по имени Пол. Ему было около восьмидесяти лет, тридцать из которых прожито в США. Типично наш человек-трудоголик, общественник, пропагандист, неутомимый борец за правду. В «той» жизни возглавлял ткацкую фабрику, а здесь зарабатывал на жизнь смежным бизнесом – развозил белье. Основал для русских пенсионеров клуб «Антилопа Гну», где он в роли массовика-затейника устраивал всевозможные культпоходы, встречи и викторины, причем совершенно бескорыстно, на свои кровные. Для Пола я печатал планы мероприятий клуба, объявления, стишки, загадки и шарады типа «назовите 10 ведущих артистов советского кинематографа».

Кроме того, у него было ещё одно неожиданное хобби – политолог-любитель и непримиримый оппонент существующей американской администрации. На обложке одной из своих брошюр Пол изобразил себя рыцарем на коне, с копьём наперевес в схватке с Джорджем Бушем и Хиллари Клинтон. Однако вершиной его литературного таланта стала не законченная пока и находившаяся у меня в печати книга «Как нам обустроить Америку, а вместе с ней – весь мир». Солженицын отдыхает…

Наконец, нашлась для меня работа у архитектора в частной проектной мастерской. Пригодились навыки компьютерного черчения. Но спустя полгода совершенно неожиданно получил долгожданное приглашение на работу в метро и задержался там на целых семь лет. Обязанности помощника электрика в общем-то не требовали специальных знаний, но были физически нелёгкими с учётом моего возраста и проблем с позвоночником. Зато, будучи штатным водителем небольшого автобуса намотал много миль по Нью-Йорку. Обо всём этом у меня уже не хватит сил рассказать.

В 72 года я решил, что пора заканчивать с трудовой деятельностью и спустя двадцать семь лет вновь стал пенсионером. Компьютер, мой бывший кормилец, стал незаменимым окном в мир информации, средством общения с друзьями и инструментом любимых занятий – фото и видеомонтажа. Моя семейная жизнь, начатая здесь с чистого листа, приносит одни радости. Дети давно выросли и живут со своими семьями поблизости. Внук закончил кадетский корпус, который я называл «американским суворовским».

19.4. Мечты сбываются

В Нью-Йорке, наконец, суждено было сбыться моим самым сокровенным мечтам о путешествиях. В очень большой степени этому способствовало то, что Раиса в полной мере разделяет мой интерес. За прожитые с ней годы мы объездили около сорока стран. И если бы не моё пошатнувшееся здоровье, на этом бы не остановились. Все впечатления я пытался выразить в своих фильмах и фотографиях. О самом, самом запомнившемся путешествии я всё-таки расскажу. Это был круизный лайнер Westerdam, на котором нам посчастливилось промчаться галопом по маршруту, напоминающему страницы школьной истории древнего мира: Афины, Стамбул-Константинополь, Кусадаси-Эфес, Назарет, Иерусалим, Александрия и египетские пирамиды. Вот как это было на заключительном этапе.

Не успев переварить увиденное накануне в Иерусалиме на следующий день мы увидели за бортом легендарную Александрию, город Александра Македонского и Клеопатры. Где-то здесь, рядом с морским портом, на дне лежат останки знаменитого Фаросского маяка, одного из семи чудес света. Швартовка стотысячного круизного гиганта очередной раз вызвала восхищение. Вспомогательные бортовые винты заменили прежнюю кропотливую работу морских буксиров. На пирсе выстроилась, словно на параде, длинная шеренга одинаковых туристических автобусов. Нашли свой. Нас приветливо встретила миловидная невысокая египтянка, наш гид. Автобус проталкивался по узким улочкам, запруженным транспортом и по-восточному одетыми людьми. Мрачные грязноватые фасады вперемежку с зелёными скверами и памятниками. Но былых свидетельств величия города не видать. Всем известные «иглы Клеопатры» ныне украшают Нью-Йорк, Лондон и Рим.

Покинув город, помчались по шоссе в сторону Каира. Снимать нечего – унылые картины природы, бедные постройки, небольшие мечети с минаретами и ещё непонятные конусообразные сооружения-голубятни. Оказывается, голубями в Египте не развлекаются, как у нас, а употребляют в пищу, поскольку с мясом у них напряжёнка – 13 кг. в год на человека (в России – 65, в США –120).

Гид безостановочно поливает нас информацией. Начав с общей характеристики страны, переходит к её славной истории. До начала девятнадцатого века, кроме одиночных монахов, Египтом никто не интересовался. Настоящее открытие Египта вызвала «военно-научная» экспедиция Наполеона. В 1799 году французский капитан обнаружил так называемый «розеттский камень», на котором имелся текст на двух языках – древнеегипетском и древнегреческом. Спустя 23 года француз Жан-Франсуа Шампольон сумел расшифровать иероглифы, и учёные, наконец, смогли прочитать на сохранившихся памятниках загадочные египетские надписи.

Нам раздают иллюстрированные заявки на изготовление картуши – серебряной пластинки, с выгравированным иероглифами именем. Дескать, почувствуйте себя фараоном. К концу второго часа езды пейзаж за окном заметно оживился. Появились залитые водой рисовые поля, пальмовые рощицы, заросли сахарного тростника миндаля и гранатовых деревьев, песчаные дюны. Феллахи с семьями стояли вдоль хайвея в ожидании перехода.

Пирамиды появились совершенно неожиданно, их тёмные громады замелькали где-то рядом, то справа, то слева. Пассажиры проснулись и завертели головами. Египтянка застрекотала ещё быстрее. Остановились у полицейского кордона. Водитель предъявил какие-то бумаги, и таможня дала добро на въезд.

Двигаемся длинной вереницей автобусов по узкой асфальтированной дороге. Прямо по курсу величественно громоздится одна из трёх пирамид. Я замираю в немом восторге звёздного часа своей жизни. Вот оно это чудо, которое тысячу раз видел в книжках, о котором столько читал и никогда, никогда не надеялся увидеть вживую! Нас привезли на видовую площадку. Десятки автобусов прижались друг к другу посреди пустыни. Снаружи много людей, они снуют между автобусами, мешают парковаться. Поодаль панорама трёх пирамид, на фоне которых все торопятся себя запечатлеть.

С Раисой у пирамид. 2010 г.

Возвращаемся к пирамиде. Тут другая история. Полно экзотически одетых людей и верблюдов. Кто-то соглашается на предложение покататься на верблюде, хотя нас предупреждали, что за снятие с его горбов погонщик потребует тройную плату. Я слышу за спиной чей-то испуганный возглас. Верблюд припал на передние колени, круто нагнул голову вниз, приглашая пассажира спешиться, а тот едва не покатился кубарем вниз.

Пирамиды, вопреки расхожим представлением, находятся не посреди безлюдной пустыни, а на ее краю, в пяти-десяти минутах езды от города Гизы, окраины Каира. Я подхожу поближе к основанию пирамиды, задираю голову вверх и пытаюсь понять, как мог человек 4500 лет назад соорудить это чудо. На этот счет существуют немало версий. Изначально пирамида была облицована полированным известняком. Однако, в XII веке арабы использовали девственную красоту пирамиды для восстановления Каира после его разгрома.

Границу между Гизой и Каиром я не увидел. Глаза тщетно ищут экзотику, и моя камера снова лежит на коленях без дела. Впрочем, была бы покруче оптика, я нашёл бы объекты съёмки. Транспорт – вот что отличает Каир от других мегаполисов. В этом городе нам явилось то, чего мы не видели нигде. Стада машин помятых и залатанных, движущихся по улицам без разметки, светофоров, пешеходных переходов. Мотоциклы с тремя-четырьмя пассажирами, заполненные до отказа маршрутки БЕЗ ДВЕРЕЙ, без одной-двух фар, висящие снаружи автобусов пассажиры, пешеходы, снующие между машин и ожидающие перехода на обочинах автострад. Всё это безобразие, тем не менее, регулируется какими-то местными, не понятными приезжим своими правилами: кивком головы, жестами и подмигиванием.

По данным ООН, Каир – самая густонаселённая городская территория в мире. Когда-то Каир был чуть ли не столицей мира. Его население достигало полумиллиона человек, то есть в два раза больше самого крупного города Европы.

Глядя на эту нищету, невольно задаёшься вопросом, как получилось, что цивилизация древнего Египта, которой мы так восторгаемся, выродилась в такую нищету. Неужели сегодняшние египетские арабы – это потомки древних египтян?

Заключение

С сыном

Ну, что ж, свою биографию я худо-бедно изложил. Получилось ли складно и интересно – не уверен, но имею скромную надежду на то, что близким ко мне в разной степени людям будет познавательно когда-нибудь прочитать и оценить мое жизнеописание. Поверьте, я очень старался: изучал доставшиеся в наследство от мамы фотографии, копался в сохранившихся семейных документах, строил генеалогические цепи, знакомился с историческими событиями, писал запросы в архивы, донимал звонками родственников. Лучом своего виртуального прожектора я рыскал в темноте памяти, высвечивая давно забытые эпизоды. Но самым трудным оказалось хоть как-то литературно выразить свои воспоминания. И не только потому, что впервые серьезно взялся за перо. Признаюсь, что процесс письма всегда меня тяготил и выматывал нервы. Сколько раз, перечитывая свои письма, я выбрасывал их и начинал заново.

И ещё непросто поставить точку, ведь я ничего не рассказал о семье Лоры, в багаже у которой на сегодняшний день две дочки, внук, три внучки, два правнука и четыре правнучки. Конечно, о них я немало мог бы поведать, но боюсь переврать. Пусть мои строки вдохновят их когда-нибудь рассказать о себе.

80-летие сестры Лоры отмечали на лайнере. Слева направо: сестра, жена, племянница, сын, племянница и я

В начало