Глава 8. Ударная возгонка плюс пас в сторону (1977 год)

 

Следуя проторенной дорогой, начнем с событий международных. Начался год с опубликования в Праге знаменитой «Хартии-77». Чехи, всерьез поверившие в дух Хельсинки, пытались показать, что права человека продолжают нарушаться. Ох, и досталось же этой хартии от наших идеологов!

Что касается прав человека, то они нарушаются при любом государственном устройстве. Прожив достаточно долго в США, думаю, что могу высказаться по этому поводу. Демократия отличается от диктатуры тем, что при демократии о нарушении прав человека можно говорить.

Год начался с… взрыва в Московском метро. 8 января сработало заложенное в вагоне самодельное взрывное устройство. Событие в прессе не освещалось, на закрытом процессе исполнители – трое армян – были приговорены к расстрелу. В зале суде не присутствовали даже родственники. Это, конечно, было свидетельством нарастающей тенденции к развалу Союза, только многие, включая меня, этого не понимали. Сообщений в прессе о взрыве не было.

В марте случилось редкое в этом регионе сильное землетрясение в Румынии. Погибло около полутора тысяч человек. Отраженная от Карпат волна дошла даже до Москвы.

Мы были дома, когда вдруг замигал свет, задрожал дом, а стул, на котором сидела жена, сам собой выехал на середину комнаты. «Что это?» – с испугом спросила Вера, а я не нашел ничего лучшего и ответил: «Примерно так начинается ядерная война». Очень кстати пришелся этот ответ.

В марте же произошла крупнейшая в истории авиационная катастрофа. В воздухе столкнулись два «Боинга-747», погибло 582 человека. Это событие, широко освещаемое западной прессой, было практически проигнорировано советскими средствами массовой информации.

«Важнейшее» событие в жизни советского народа произошло в июне. Леонид Ильич Брежнев уволил на пенсию Николая Викторовича Подгорного и занял пост Председателя Верховного Совета, объединив в своем лице высшую партийную и высшую советскую власть.

Что стояло за этим решением, оставалось только гадать. Скорее всего, это было ненасытное тщеславие и жажда почестей, хотя по Москве ходили слухи, что семидесятилетнего лидера стала настораживать излишняя самостоятельность Н.В. Подгорного.

Законы единоличной власти требуют ее концентрации. Так было при Сталине, Хрущеве и Брежневе. Не пройдет и года, и вся реальная власть сосредоточится в аппарате Генерального секретаря, оставив без реальных полномочий даже премьер-министра А.Н. Косыгина. Впрочем, никто особенно не протестовал, подавалось все это как усиление роли Партии, к которой все руководство принадлежало.

В июне был опубликован проект новой Конституции СССР. Новая волна идеологического цунами! Сколько было проведено по этому поводу семинаров, сколько написано рефератов, сколько потеряно рабочего времени, теперь не сочтет уже никто! В этом важнейшем документе СССР провозглашался общенародным государством при руководящей и направляющей роли КПСС.

То есть, диктатура пролетариата как-бы отменялась, но в партию по-прежнему принимали без очереди только рабочих и военнослужащих, а именно КПСС определяла всю политику внутри страны и за рубежом. Одним словом, общенародная диктатура КПСС. Приоритет КПСС выражался даже в мелочах. Так, перевод партийного работника на советскую работу рассматривался как знак недоверия со стороны партийного руководства.

Конечно, новая конституция подавалась идеологами как огромная победа социалистической демократии. Теперь, по крайней мере, официально пролетарское происхождение не давало никаких преимуществ. Но анкеты в отделе кадров были те же с графой «Социальное происхождение», и так же каждый поступающий на работу заполнял знаменитый пятый пункт.

В Китае был возвращен на прежние должности Дэн Сяопин, тот самый политический деятель, который произнес знаменитую фразу: «Неважно, какого цвета кошка, лишь бы она мышей ловила». Именно он стал отцом экономических реформ, которые позволили Китаю сохранить социализм и одновременно использовать мощные стимулы частной инициативы.

Прошло всего тридцать лет, и Китай сбил свой собственный спутник, чтобы испытать китайский космический перехватчик. Разительный контраст с временами «большого скачка», когда много говорили, но мало делали.

А сейчас (апрель 2007 года) США с опаской поглядывают на Китай, который выкачивает из них ежегодно десятки миллиардов долларов только за счет дефицита во внешней торговле. И США не хотят признать, что дешевизна китайских товаров – это следствие тех самых преимуществ (плановое хозяйство и государственное регулирование цен), о которых в США вспоминать нельзя, чтобы не быть обвиненным в пропаганде социализма.

Президент Египта Анвар Садат, которого советская пропаганда считала чуть ли не фашистом, нашел в себе силы начать мирные переговоры с Израилем и даже посетил Иерусалим. Теперь и арабский мир дружно осудил Садата как предателя.

Убийство лидера ливанских мусульман Камиля Джумблата вызвало новую волну кровавых столкновений.

В Соединенных Штатах Америки произошло три события, вошедших в официальную хронику.

Во-первых, состоялась инаугурация Джимми Картера как 39-го Президента США.

Во-вторых, в Нью-Йорке внезапно отключили электричество. Сам по себе факт незначительный, но начавшиеся во мраке грабежи показали, что оболочка цивилизации еще очень тонка. Неладно что-то в Датском государстве, если Христовы заповеди внедряются в жизнь полицией.

В-третьих, в столице США боевики из организации «Мусульмане Ханафи» захватывают и два дня удерживают три здания. Кто такие эти мусульмане Ханафи, чего ради они затеяли этот акт, никто до сих пор толком не знает.

Деятельность террористов продолжается.

В Западной Германии убит Генеральный прокурор. Через 18 дней полиции удается захватить организатора преступления Андреаса Баадера и двух его сообщников. А в октябре «герои» кончают жизнь самоубийством в тюрьме.

И снова, не при Джордже Буше начался мировой терроризм и не при нем он прекратится.

Описываемый год был отмечен высокой активностью в Космосе. Даже краткое перечисление пусков заняло на Интернете 39 страниц. Советский Союз провел 91 пуск при пяти авариях, США – 19 пусков, из них два аварийных.

Подавляющее большинство пусков в СССР и более половины у США относились к военной тематике.

Наиболее драматичной аварией 1977 года стал отказ и падение на территорию Канады советского разведывательного спутника УС-А с ядерной энергетической установкой на борту.

Падению этому предшествовали томительные дни в декабре, когда Центр управления пытался заставить упрямый спутник выполнить команду Земли и перейти на высокую безопасную орбиту высвечивания (захоронения).

Я дежурил по Части в один из этих дней. Г.П. Мельников, поздно вечером, убывая домой, приказал мне вызвать на рабочие места боевой расчет, если поступит телеграмма со словом «увод». При этом он долго повторялся и допытывался, понял ли я, о чем он говорит. Я-то сразу понял, но эта телеграмма так и не поступила. Увод не состоялся.

УС-А упал в первые дни января 1978 года. По останкам спутника определить его назначение и характеристики было практически невозможно, но радиоактивность спрятать было нельзя.

Очистка зараженной территории стоила СССР по разным данным от 3 до 7.5 млн. долларов плюс нежелательный международный резонанс.

Не обошлось и без игр спецслужб. ЦРУ сделало все, чтобы обломки попали в США, а советский спецназ готовил операцию по захвату драгоценного радиоактивного мусора на территории Канады. К счастью, победил разум, и поисково-диверсионные группы в Канаде высажены не были.

Кстати, такая операция, если бы ее провели, имела все шансы на успех. Даже сейчас, после всех террористических актов, бдительность спецслужб США и Канады оставляют желать лучшего, а уж 30 лет назад…

1977 год остался в моей памяти как один из самых тяжелых. Причины этого станут понятны, если читатель дочитает эту главу.

Ажиотаж 1976 года продолжался и в 1977 году. Нашему дорогому и единственному лидеру Леониду Ильичу Брежневу в 1976 году исполнилось 70 лет, и мы никак не могли отликовать.

Леонид Ильич был вторым (после И.В. Сталина) высшим руководителем страны, которому удалось остаться на своем посту в таком возрасте (льстивые борзописцы назвали это зрелым возрастом, видимо, по аналогии с придуманным ими же термином «зрелый социализм»). Таким образом, страной зрелого социализма управлял лидер в зрелом возрасте. Как поэтично!

Социализм действительно созрел, непонятно только было, какого от него ждать урожая.

Пройдет всего 13 лет, и первое в мире государство рабочих и крестьян (определение официальных идеологов) перестанет существовать. А рабочие и крестьяне ничего не сделают, чтобы его защитить. Да и трудно было ожидать другого, потому что вопреки оптимистическим заявлениям жить становилось все труднее и труднее, и люди были согласны на любой выход по принципу «лучше ужасный конец, чем ужас без конца».

Впрочем, я преувеличиваю. Большинству будущее виделось в рамках социализма с человеческим лицом, когда наступит изобилие, будут сохранены (и еще увеличены) все социальные льготы, будут уничтожены коррупция и засилье советской и партийной бюрократии. Вкратце это будет кем-то кратко сформулировано как несбыточное желание работать, как при социализме, а зарплату получать, как при капитализме. Пока же маразм крепчал.

Я приведу только один пример. Моя жена нуждалась в постоянном приеме импортного (ГДР) препарата. Он поступал с перебоями, и мне приходилось иногда искать его по всей Москве. Когда я его находил, меня всегда спрашивали, кто его выписал, а затем без возражений выдавали лекарство.

Моя жена Вера

Однажды я не успел получить рецепт из ее обычного лечебного учреждения и предъявил в аптеке на Лесной улице рецепт местной Болшевской поликлиники. Мне лекарство не дали! Тут-то и выяснилось, что аптеки города Москвы выдают только лекарства, выписанные московскими учреждениями.
Для улаживания ситуации пришлось лететь на такси через всю столицу за «настоящим» рецептом.

Я не выдержал и послал письмо в высокую медицинскую инстанцию с просьбой о помощи и между прочим написал, что не понимаю, почему по рецептам, выписанным в Московской области, не выдаются лекарства в Москве. Ведь Москва, писал я, для жителей Подмосковья то же, что Тула для жителей Тульской области.

Вскоре пришел любезный ответ. Мне стали специально доставлять дефицитное лекарство для моей жены в местную аптеку. Но в ответе ни слова не говорилось о моем предложении уравнять в правах больных Москвы и области.

Глупый я был и многого не понимал. Ведь Москва, в качестве столицы, Ленинград, в качестве колыбели революции, и Киев, как матерь городов русских, всегда были привилегированными городами-витринами для показа интуристам. Только во времена Брежнева даже в этих потемкинских деревнях показывать было уже нечего.

Пройдет небольшое время, и мы удостоимся получить особые удостоверения под названием «Визитная карточка покупателя». Я сохранил свое и держу в специально для него изготовленной из толстого целлулоида обложке вместе с карточкой американской Social Security (аналог советского Собеса). По этой визитной карточке жители Московской области могли покупать в области дефицит (если он был в продаже). Жители других областей покупать могли только то, что не пользовалось спросом.

Конечно, это была замаскированная попытка возродить карточную систему, но без отрывных талонов. Впрочем, позже появились и талоны. И опять, в московском магазине по областным визитным карточкам дефицит не продавали.

Утренние электрички приносили в столицу тысячи и тысячи желающих отовариться. А на электричке можно было без пересадки приехать из Калуги и Тулы, из Калинина и Александрова, то есть, из всех окружающих Москву областей. Некоторые из этих электричек народ так и прозвал «колбасными».

А как же запреты и ограничения? Они легко обходились, только платить иногородним (а позже и московским) покупателям приходилось дороже и не в кассу, а продавцу наличкой.

Это было время предсмертного расцвета советской торговой мафии. Мафия бессмертна, возразит бдительный читатель и будет, конечно, прав, но советской торговой мафии все же не будет – она сменит кожу.

Дефицит товаров народного потребления привел к неожиданному результату: в стране стали в массовом порядке создаваться подпольные предприятия, скромно называемые цехами.

Вообще-то, цеховики существовали всегда, начиная с 1917 года, но в 70-е годы теневая экономика стала системой.

Если судить по советскому кино, эти цеха существовали и изготавливали, и продавали все, начиная от колбасы и мебели до металлопосуды и одежды. Просто раньше их было относительно немного.

Теневое предприятие создавалось, как правило, на основе легально существующего государственного. Главное было определить круг людей, достойных доверия. А дальше, заводилась двойная бухгалтерия, и начиналось нелегальное производство, о котором знали далеко не все его участники.

Народу об этом ничего не говорили, но УБХСС (управление по борьбе с хищениями социалистической собственности) работало сверхурочно.

Очень быстро эти усилия были нейтрализованы повальной коррупцией органов охраны порядка, партийных и советских работников. Вспомним еще раз тот пивной ларек в Ленинграде, где продавец давал каждому инспектору деньгами и натурой минимальную месячную зарплату за составление благоприятного акта проверки.

Большие деньги надо было тратить. Расцвели подпольные казино, игорные квартиры и закрытые ночные шоу для избранных в ресторанах. Если верить известному актеру Леониду Каневскому, входной билет стоил от ста до трехсот рублей (1-3 месячных зарплаты инженера).

Это был скрытый НЭП, при котором место налога заняла взятка.

Огромные деньги, обращающиеся в теневой экономике, порождали зависть у тех, кто по положению довольствовался взятками. Коррумпированным чиновникам казалось, что они тоже могли бы делать большие деньги, даже больше, чем цеховики. В мечтах они уже видели себя хозяевами жизни, оставалось только разрешить официально создавать частные предприятия. Вскоре это случится, но способностей к бизнесу и места у кормушки хватит далеко не всем…

В этой обстановке и праздновался юбилей Леонида Ильича Брежнева, лидера, который поучаствовал в войне на политических должностях, но получил больше золотых звезд Героя (после того, как стал Генеральным секретарем), чем маршал Жуков; никогда не руководил стратегическими операциями, но был награжден орденом «Победа» (после овладения штурмом должностью Н.С. Хрущева); сам принимал незаконные подношения в особо крупных размерах, но не мешал воровать окружающим; занял все высшие партийные и государственные посты без всякой на то необходимости и служил на них до смерти.

Сейчас предающиеся ностальгии называют Брежнева чуть ли не отцом нации. Они правы: при нем не было массовых репрессий, при нем все было дозволено, и, по отзывам лично знавших Леонида Ильича, он был хорошим человеком. Ну как не умилиться, когда глава государства в интервью одной из центральных газет признает, что на зарплату в СССР прожить нельзя, и рассказывает, как он вместе с другими студентами воровал овощи, которые их посылали разгружать.

К сожалению, Л.И. Брежневу не хватило политической воли и знаний, чтобы легализовать происходящее в стране и начать процесс политических и экономических реформ по типу китайских, которые в его время еще могли спасти социализм.

Или кремлевская мафия не дала ему ничего сделать?

Впрочем, нельзя было требовать слишком многого от нашего тогдашнего руководства. Они уже по возрасту и состоянию здоровья были неспособны к принятию новых решений. Я вспоминаю по этому поводу злой анекдот.

Добрая фея обещает одинокому старику исполнить одно желание. «Знаешь что, милая, – говорит старик после раздумья, – устрой меня в лучший в мире дом престарелых». – «Закрой глаза и открой глаза». – велит фея. Старик открывает глаза и оказывается в незнакомой уютной комнате, обставленной с солидной роскошью. Старик выглядывает в окно и видит на противоположной стороне Красной площади здание ГУМа.

Конечно, выдающийся юбилей любимого лидера нельзя было не отметить, поэтому весь 1976 год прошел под знаком социалистического соревнования в честь 70-летия вождя. А итоги подводили в 1977.

Тут пришло, наконец, время поговорить подробно о феномене социалистического соревнования.

В горячке первых лет после революции Владимир Ильич Ленин лихорадочно искал стимулы, которые заставили бы человека работать при социализме. Решить эту проблему было трудно, потому что достойно оплачивать труд было нечем, зарабатывать вне государственных предприятий считалось преступлением, а посредническая деятельность, которой кормится значительная часть населения, к примеру, США, была названа спекуляцией и наказывалась тюремным заключением (а на первых порах, расстрелом).

К тому же, сам Ленин плохо понимал роль управления в производстве и жизни государства, заявляя, что управлением при социализме может заниматься любая кухарка. Отсюда был сделан вывод, что работникам сферы управления высокая квалификация не нужна, вывод – недоучкам можно занимать высшие должности в государстве. Это и сыграло в дальнейшем роковую роль.

Отныне любой работник управления мог получать заработную плату не выше средней зарплаты квалифицированного рабочего. Тот же вывод распространили на работников непроизводственной сферы, чтобы подчеркнуть особую роль рабочих (и чтобы платить поменьше). А дальше все было просто. Постепенно к работникам управления были приравнены все инженеры, все врачи, а позднее и все работники культуры и искусства.

Высшего звена руководства это ограничение не касалось, потому что оно вознаграждалось за свой титанический труд по совершенно иным правилам, в которых зарплата как таковая роли почти не играла.

Для примера, инструктор ЦК КПСС получал зарплату меньше 400 рублей в месяц, но был допущен к партийной кормушке, где цены на дефицитные товары были в несколько раз ниже, чем в магазинах. Плюс премии плюс изобретенная Сталиным конвертная система плюс… Минусов не было.

Так что, получив высшее образование, можно было рассчитывать на зарплату в размере 90-120 рублей в месяц (15-20 долларов в неделю по официальному курсу того времени).

Самой низкооплачиваемой профессией были начинающие актеры, которые после окончания института получали восемьдесят рублей в месяц. Актеров выручали выездные концерты. Да и цены на товары первой необходимости были установлены так, чтобы такой молодой специалист не умер с голоду, но и только.

Работать за такую зарплату никто особенно не старался, ведь безработицы при социализме быть не могло. А заставить работать надо было, ведь согласно все тому же В.И. Ленину «капитализм может быть окончательно побежден, и капитализм будет окончательно побежден тем, что социализм создаст, новую, гораздо более высокую производительность труда». Но как?

И тут мы должны признать, что что Владимир Ильич оказался прозорливцем. Он заметил, что во время первых коммунистических субботников, когда людям вообще ничего не платили, производительность труда была много выше, чем в рабочие дни.

Тут сказались два фактора. Во-первых, на субботники выходили члены партии и сочувствующие, т.е., люди высокой сознательности (сегодня мы сказали бы, политически ангажированные). Во-вторых, при коллективной работе любой человек старается не отстать от других.

Из этих наблюдений родилась целая теория социалистического соревнования, которое и стало практически единственным стимулом в экономическом соревновании с капитализмом.

Правда, теперь соревновались все, включая политически неангажированных, и каждый день, а не только в дни субботников. Поэтому и действенность соцсоревнования была ниже ожидаемой. Может быть, где-то платили за работу, может быть, где-то были невероятно большие премии. Не знаю, не встречал.

Я прослужил в армии более тридцати лет и отметил две тенденции:

Во-первых, привилегии офицерского состава, начиная с времен Хрущева, постепенно вымывались. При этом офицерам категорически запрещалось совместительство. В большинстве они были той самой категорией советского общества, которая жила «на одну зарплату». И жизнь эта становилась все труднее.

Во-вторых, условия жизни отдельного офицера определялись тем, в какой части он служит. Для подразделений, где офицеры были заняты основной работой: будь то боевое дежурство, испытания новой или эксплуатация серийной техники, или работа с горячо любимым личным составом – наши доблестные политические органы вынуждены были делать послабления.

Немаловажную роль играл и географический фактор. Офицерская поговорка царских времен «дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут» продолжала оставаться справедливой и для «непобедимой и легендарной».

В отдаленных гарнизонах командиры и политработники (они ведь тоже люди) поддавались усыпляющей скуке провинциальных армейских буден и не слишком усердствовали, оживляясь только в предвидении приезда очередной комиссии.
Зато политорганы отыгрывались на штабах и научно-исследовательских институтах.

Действительно, низшая офицерская должность в НИИ (младший научный сотрудник) была майорской, т.е., приравнивалась к должности командира батальона в войсках. И вот какой-нибудь лейтенант занимает высокую должность в хорошем городе, получает приличный (по советским меркам) оклад и не имеет ни одного подчиненного и никакой техники!

Но не любит пустоты природа. Все эти преимущества легко и просто сводились к нулю изощренным искусством наших замполитов. Причем, они и сами были жертвами в этой нескончаемой фантасмагории под названием «Партийно-политическая работа в войсках».

Попробуй не выполнить какую-нибудь из директив вышестоящего органа, и тебе тут же найдут место подальше от Москвы. Естественная человеческая забота о своей карьере и страх перед наказанием заставляли усердно служить и изобретать все новые фокусы даже тех, кто признавал иллюзорность своих усилий (редко, но попадались и такие замполиты).

Я уже писал, как расхищалось рабочее время научных сотрудников.

Но социалистическое соревнование занимало тут особое место, потому что оно шло непрерывно. Менялись только лозунги и поводы. Стандартная схема включала социалистическое соревнование за квартал, за год, к годовщине со дня рождения В.И. Ленина, к годовщине Великой Октябрьской Социалистической Революции. Эта рутинная схема дополнялась соревнованием в честь съездов партии и юбилеев лидера.

1977 год был особенным, поскольку он был дважды юбилейным. Мы еще не завершили празднование 70-летия Брежнева, а уже предстояло готовиться к 60-летию Октября.

Для подведения итогов соревнования каждый раз создавались комиссии на всех уровнях (в отделах, управлениях и Институте). Для объективности оценки лучшие умы разработали многостраничную испещренную формулами методику подведения итогов.

Каждая выполненная работа (статья, заявка на изобретение, отчет, доклад и т.д.) получала свою оценку в баллах. Содержание и важность работ в учет не принимались. По сумме баллов определялись победители. Но каждый раз выходило так, что лучшим отделом становился двадцатый отдел, а лучшим управлением – второе.

Еще бы, ведь эти подразделения были единственными, работой которых вплотную занимался сам ГП. Ну, и жульничества тоже хватало.

Победа в социалистическом соревновании была нужна второму управлению, чтобы хоть как-то оправдать густой дождь премий и правительственных наград, который проливался на узкий круг приближенных нашего Командира.

Исключением стал Виктор Юрьевич Татарский, который за время пребывания на должности начальника двадцатого отдела ничего не получил и вскоре был возвращен на должность начальника отдела надежности. Тут-то и выяснилось, что его паснули в сторону только для того, чтобы сделать В.Н. Дубинина заместителем начальника управления.

Для не элиты существовали денежные премии, которые выплачивали каждый квартал, но размеры этих премий постоянно сокращались.

Как только итоги были подведены, и становилась известна заветная сумма премии отделу, собиралось совещание (начальник отдела, его заместитель, начальники лабораторий и секретарь партийного бюро).

В начале совещания начальник отдела забирал часть денег (20-25 рублей) для поощрения особо отличившихся с его точки зрения. Затем вычиталась сумма на поощрение передовиков соцсоревнования. Оставшиеся деньги делились на число работников и устанавливался минимальный размер премии для младшего научного сотрудника не передовика соцсоревнования. Лишение премии, или депремирование, считалось взысканием, поэтому премию должны были получать все.

С ухудшением экономической ситуации в стране денег давали все меньше, так что в восьмидесятые годы не редкостью стала премия МНСу за квартал в размере… пяти рублей. Время, проводимое докторами и кандидатами наук в комиссиях по подведению итогов соревнования, стоило дороже, чем выделяемые на отдел премии, но это никого не смущало.

После подведения итогов за первый квартал начинался главный бум. Развертывалось соревнование в честь дня рождения В.И. Ленина с неизбежным коммунистическим субботником 22 апреля.

Тут жульничество заключалось в том, чтобы в заветный день было завершено как можно больше работ. Обычно отделы отчитывались за больший объем работ, якобы выполненных 22 апреля, чем за целый квартал. Если мы были ряжеными, то 22 апреля было днем ежегодного большого парада ряженых.

Глупость перестает быть таковой, если ее делают с серьезным видом. Так, по крайней мере, думали наши политические руководители.

Смеяться над социалистической глупостью в Советском Союзе было опасно. Поэтому не смеялись, когда машинисты поездов соревновались за движение поездов по графику, когда водители принимали свои грузовики на социалистическую сохранность и т.д. Простое выполнение служебных обязанностей становилось чем-то особенным, если употреблялись слова «социалистический» и «коммунистический».

Последним достижением теоретиков социалистического соревнования было движение за коммунистический труд. Само употребление этого термина как бы приближало заветную цель. Подумать только, рядом уже были люди, которые трудились как бы при коммунизме.

Были и у нас ударники коммунистического труда (в народе это произносили «кому нести, чего, куда»).

Зачем я вспоминаю все это? Наверное, чтобы отсмеяться последний раз и забыть навсегда. А то и в назидание тем, кто забыл или не видел этого. Ведь будущее непредсказуемо, и трагедия России, строившей коммунизм, может обернуться фарсом строительства еще чего-нибудь совершенно нового, но при этом исконно русского. Так пусть строители хотя бы не повторяют ошибок прошлого.

Пока политработники и командиры изощрялись в выражении глубочайшей преданности лидеру, жизнь шла своим чередом. На очереди стояло развертывание управления научных основ эксплуатации космических средств.

А пока шла невидная и неслышная работа по подбору кадров. С выдвижением Волика на замначальника отдела освободилась должность начальника лаборатории. Новым начальником лаборатории был назначен Дмитрий Иванов, которого Валентин Иванович Потемин нашел на Северном полигоне во время очередной командировки.

Иванов, как я понимаю, попал в поле зрения Потемина по наводке Виктора Николаевича Дубинина, с которым Дима вместе учился в академии. Дима был энергичен и напорист, он сумел защитить кандидатскую диссертацию на полигоне, но систематической научной подготовки не имел. При этом он отличался весьма высоким самомнением и нетерпимостью.

Как-то я покритиковал предложенную Димой методику и был тут же вызван в кабинет Дубинина, который пригрозил мне, что разберется со мной, если я буду критиковать работу своих сослуживцев. Я отшутился, но сам факт был неприятен. Виктор Николаевич не успел со мной разобраться. Вскоре ему поставили диагноз «боковой рассеянный склероз», и он исчез со сцены.

Собрав все сбережения, семья купила комнату в частном доме в Болшево, где Дубинин провел последние месяцы жизни. При этом он продолжал числиться на службе, для чего регулярно издавались фиктивные приказы о выходе его на службу после болезни.

Потемин не раз потом сокрушался по поводу Димы Иванова, но сделанного не воротишь. Было странно видеть партийного работника, совершенно не разбиравшегося в людях.

Но это был эпизод. Главная борьба шла за должность начальника управления и начальников отделов. Нам, конечно, подробности этой возни были неизвестны. К сожалению, и В.И. Потемин не был борцом. Его вывели из схватки – заранее предложили должность замначальника управления при условии, что он не будет вмешиваться в формирование кадров.

Дошла очередь и до меня. Однажды начальник отдела вызвал меня и спросил, какую должность я хотел бы занимать в новом управлении. Я честно ответил, что рассчитываю на должность заместителя начальника 70-го отдела, занятую Воликом. «А куда же Анатолия Петровича денем?» – Спросил Потемин. – «Да подвиньте его на любой другой отдел» – предложил я. «Нет, – с сожалением ответил Валентин Иванович, – мне сказали, что зама поменять, что с женой развестись».

На этом разговор закончился, но я сделал вывод, что Потемин уже сыт по горло своим новым заместителем и сам хотел бы его заменить.

Весной мы отметили день рождения А.П. Волика. Праздник продолжался два дня. В первый день мы все изрядно выпили, Отпускать виновника торжества в таком состоянии в Москву было рискованно. Тут вызвался Владимир Захаров. Он подогнал свою машину, и мы втроем отправились в район МГУ. Захаров был лихой водитель и довез Волика до дому без происшествий.

Мы сдали Анатолия с рук на руки жене, и тут Захаров вдруг попросил… нашатырного спирта. Приняв изрядную дозу, он с торжеством воскликнул: «Теперь – только анализ крови!» Мы успешно вернулись домой, хотя я под конец засыпал на ходу.

Утром все участники вчерашней вечеринки были неработоспособны. Мы вышли большой группой в первый городок, но пива в магазине не было. Тут кому-то пришла в голову мысль отправиться всем на Передовую Текстильщицу и похмелиться по-настоящему.

Я позвонил с проходной Волику, отпросил весь коллектив и пригласил его присоединиться, но он отказался, заметив, что кто-то должен прикрыть отсутствующих.

Мы разжились парой авосек, накупили водки и закуски и отправились за Клязьму в лес. Там мы прекрасно провели день на природе, прогулявшись до следующего моста. Остановки делались только у живописных пней, которые мы использовали как стол. К концу похода мы были на взводе, но у нас хватило ума переждать в лесу час пик, когда народ возвращался с работы.

Этот способ времяпровождения был увековечен в новом глаголе, когда Головко на следующий день произнес: «А славно мы вчера попеньковали!»

Я не знал тогда, какую бешеную активность при формировании седьмого управления развил К.А. Люшинский. Он не забыл итогов НТС, где обсуждался доклад В.И. Потемина, и решил подстраховаться от неприятностей, устроив на ведущие должности своих ставленников. Будь его воля, он все командные должности позанимал бы, но тут он столкнулся с пятым управлением, которое было колыбелью, по крайней мере, трех отделов из пяти.

Так или иначе, Люшинскому удалось главное, он выдвинул на начальника управления доктора технических наук полковника Иревлина Владимира Сергеевича, выходца с Южного полигона.

В.С. Иревлин – убежденный коммунист и практичный человек одновременно. Он любил острое словцо и не пренебрегал матом при разговорах с глазу на глаз. С подчиненными он хорошо ладил в меру тех возможностей, которые оставлял ему ГП. Научной работой он заниматься не мог, даже если бы хотел. Административные обязанности занимали все время без остатка.

На должность начальника головного отдела у ГП имелись свои виды, поэтому Люшинскому пришлось удовольствоваться должностью начальника головной (моей) лаборатории. На нее пришел уже знакомый читателю Евгений Михайлович Кульбацкий. Я в этой ситуации оказался ненужным.

Согласно закону Паркинсона, существует два способа избавляться от ненужных работников: ударная возгонка (назначение на более высокую должность) или пас в сторону (посылка на учебу или назначение на одинаковую должность в другое подразделение). В моем случае оба эти метода применены были одновременно, только я об этом не подозревал.

В конце апреля В.И. Потемин вызвал меня и заявил: «Вы назначены на должность заместителя начальника 74-го отдела и никаких возражений я от Вас не приму!» Меня как обухом по голове хватили. Мало того, что отдел этот занимался стандартизацией и унификацией, предметом мне мало знакомым, так еще и командовал им Юрий Иванович Сафронов, с которым у меня отношения складывались не лучшим образом.

Подавленным явился я на собрание офицерского состава, где ГП представил нам начальника управления, его заместителя и начальников отделов. Основной сюрприз для присутствующих заключался в том, что начальником головного отдела вместо В.И. Потемина был назначен офицер из НИИ-4. Впрочем, удивление было недолгим: Анатолий Трофимович Шершнев был мужем секретаря ГП Валентины Шершневой.

Я долго не верил сплетням об отношениях ГП с его секретаршей. Но однажды, дежуря по Части, я случайно увидел подтверждение. Эта связь тянулась очень долго и со временем стала в тягость одной из партий, но прервать ее сил у Вали не хватило.

ГП расхваливал Шершнева (для краткости я в дальнейшем называю его ШАТ – по инициалам). Главное, докторская у Толи была на выходе. Конечно, ни о какой докторской в действительности речь не шла. ШАТ, по словам Олега Констанденко, никогда не отличался способностями к научной работе и у Червонного получал по контрольным работам только двойки. Но, «не обманешь, не продашь», и ГП заливался соловьем.

На должность начальника 72 отдела назначили подполковника Панова с Северного полигона, а 73 отдел возглавил бывший секретарь парткома четвертого управления капитан второго ранга Николай Егорович Дежников. На должность замполита пришел полковник Василий Данилович Топорков, который уволил в отставку своего командира – начальника Ключевского пункта полковника Зотова за беспросветное пьянство, сам был переведен к нам с явным понижением.

С В.Д. Топорковым у меня случилось столкновение уже в первые дни моей службы в 74 отделе. Он пришел проверять конспекты и дал крайне низкую оценку Владимиру Юстиновичу Сапожнику. Я не согласился и тоже попал в обойму «плохишей». Когда замполит ушел, я вызвал Сапожника и посмотрел его конспекты сам. То, что я увидел, превзошло мои худшие ожидания.

Буквально через два дня на партсобрании управления я был подвергнут уничтожающей критике. Пришлось выйти на трибуну и покаяться. При этом я признал, что если бы видел конспекты Сапожника перед происшествием, то не спорил бы. В заключительном слове Топорков назвал меня «зрелым коммунистом». Инцидент был исчерпан.

В 105 корпусе мест на всех не хватило, и отдел № 74 сидел в другом здании. Это сокращало контакты с начальством до минимума, в чем была своя прелесть.

Юра Сафронов все допытывался, что же у меня за лапа. Так, однажды он спросил меня, бывал ли я на вечерах в клубе КГБ. Я случайно знал, где этот клуб расположен, но никогда не был внутри. Так я и ответил, но этим разрушил одну из гипотез моего начальника. Я знал, что блат Сафронова идет через Комитет, а он просто не мог себе представить, что в Институте может служить человек без связей.

Не прошло и трех месяцев в новом отделе, как мои отношения с Юрой были испорчены окончательно.

Однажды ко мне пришел старший инженер Григорий Спекторов, пожилой человек, служивший в Институте с незапамятных времен. Проблема его была сродни моей. Семья выросла, понадобилась новая квартира. Я подписал его рапорт, а начальник Управления отказал.

Тогда Гриша решил идти на прием к ГП и спросил, может ли он показать Командиру подписанный мною рапорт. Я разрешил, зная к тому времени, что личные приемы у ГП результата не приносят. Сам я к тому времени по квартирному вопросу виделся с ГП не однажды.

Чего я не знал тогда: всякая просьба дать квартиру являлась прямым вторжением в подпольный бизнес ГП, и он яро ненавидел просителей. Гриша сходил к ГП, тот ему отказал. Но ГП позвонил Иревлину и рассказал о том, что Гриша показал ему рапорт с моей подписью. Вскоре явился расстроенный Сафронов и устроил мне разнос. Я по простоте душевной так и не понял, что такого страшного я совершил, но доверие своего начальника отдела я потерял.

К тому времени ГП стал царьком, чьи капризы надо было не просто исполнять, а предвидеть.

Апрель и май 1977 года прошли для головного отдела в борьбе. Нужно было подготовить доклад на НТС управления и определить, чем же мы будем заниматься и как взаимодействовать с Первым управлением.

Почти доктор наук Шершнев, А.П. Волик, Е.М. Кульбацкий – лучшие умы в области эксплуатации космических средств – напряженно трудились.

23 мая состоялся торжественный вынос тела. Представленный на НТС доклад и плакаты не были просто плохи, они были не о том.

Необходимый декорум был соблюден, приняли обтекаемое решение, но стало ясно одно – царить в управлении будет некомпетентность.

Как ни странно, такой исход устроил всех. ГП управление эксплуатации было не нужно, Люшинский мог продолжать надувать щеки и создавать службу в белых перчатках, а в седьмом управлении каждый мог заниматься своим делом самостоятельно, потому что единого подхода головным отделом предложено не было.

В самом 74-м отделе – головном отделе Института по стандартизации, унификации и метрологическому обеспечению космических средств – специалистами по стандартизации были Сафронов и сотрудники 741 лаборатории во главе с Юрой Григорьевым.

Начальником 742 лаборатории стал Володя Захаров, не знающий о предмете ничего. Подстать ему были и его сотрудники.

Создатель отдела надежности покойный Гурий Нестерович Гай ясно видел цели. По его мысли лаборатория стандартизации должна была заниматься координацией создания системы стандартов по обеспечению качества и надежности. Теперь же первоначальная задача была размыта, от задуманной системы остались рожки да ножки, а 74 отделу приходилось заниматься всем спектром задач стандартизации. Самостоятельных разработок отдел практически не вел, но успешно осуществлял головную роль, занимаясь обширной перепиской.

Юрий Сафронов – личность нетворческая. К тому же он страдал сильной гипертонией, скрывал это, мучился на работе головными болями и был по этому поводу сердит на весь свет.

Только теперь, став заместителем начальника отдела, я оценил всю гениальность замысла. Работа была организована так, чтобы делом заниматься времени не оставалось. В отделе должны были существовать и постоянно пополняться двадцать шесть форм документов, начиная со схемы оповещения личного состава по тревоге до перспективного плана научного роста сотрудников. Планы были грандиозные, роста почти не было.

Начальник отдела этой суетой не занимался, для этого существовал заместитель. Научной работы начальник отдела тоже не вел, но имел право (согласно ГП) защищать докторскую диссертацию. Кстати, о докторской диссертации. Незадолго до моего ухода из 70 отдела у нас появились юркие людишки, которые интересовались, указан ли в наших отчетах ГП в качестве исполнителя. Я объяснил, сдерживая смех, что наша проблематика слишком незначительна, чтобы ГП мог ею заниматься лично. На этом мы и разошлись.

Оказалось, что у ГП, который к тому времени дозрел до докторской, не было научных трудов.

Узнав об этом(!), Командир воскликнул: «Как же так?! Ведь я им, паразитам, по каждому отчету выдаю концептуальные замечания!» Так ГП вмиг стал исполнителем и автором более сотни научных трудов.

Саму диссертацию подготовила группа особо доверенных сотрудников 20-го отдела. Возглавлял группу научный консультант Института генерал Селиверстов. Основой работы стали материалы старшего научного сотрудника Леши Коваленко, который узнал об этом последним, когда чертежницы сказали ему, что на «его» плакатах применено слово «целевой» вместо слова «функциональный».

Невольными соавторами ГП стали и все мы, потому что по Институту пронеслась эпидемия экспертного опроса по целевому анализу. Каждый должен был определить свои цели работы и вписать их в соответствующую клетку.

Кампания эта умерла почти сразу и практических результатов не имела, кроме заполнения пустых страниц в диссертации ГП.

ГП расплатился с Лешей, присвоив ему полковничье звание. Остальные получили высокую честь служить под доктором наук.

Я вспоминаю события тридцатилетней давности, потому что случайно увидел на Интернете имя своего командира в качестве «крупного организатора науки». Со всей ответственностью заявляю, что никакого отношения к науке ГП не имел. А был он всего-навсего ловким конъюнктурщиком и хапугой. Не принято говорить плохо о мертвых, но приходится.

В октябре внезапно позвонила мать из Ленинграда и сказала, что отец очень плох. Еще весной 1976 года ему стали делать операцию по поводу рака пищевода, но случай оказался неоперабельным.

Я пошел к Сафронову и попросил отпустить меня в Ленинград, но он ответил: «Но отец же еще жив». Я промучился два дня и поехал без разрешения. Приехал я, когда тело отца уже увезли в морг.

Я отчетливо помню детали, но описывать их у меня нет сил. Я вернулся и продолжал службу, но понял, что вместе с Сафроновым нам не служить. Понимало это и командование. Мне ни слова не сказали о моей самовольной отлучке, и вели себя командиры прилично. Но найти мне должность сразу они не могли, пришлось терпеть около трех лет.

Горе мое усугублялось полным бессилием что-либо изменить. Я был далеко не лучшим сыном на Земле, я мало обращал внимания на нужды моих родителей и рад бы был переиграть это все, но что бы я ни делал, отцу это было уже все равно.

Похороны отца.
Седой мужчина со сложенными руками – Иван Афанасьевич Белязо

Теперь, став много старше, я лучше понимаю своего отца. Он прожил недолгую трудную жизнь, отделенный от своей семьи женитьбой на моей матери, которая не устраивала его родителей. Ранняя женитьба и происхождение не позволили отцу получить достойное образование. Ему удалось полностью ассимилироваться в России, но одновременно с этим он усвоил и главный порок великого народа.

Я родился и вырос в советской России, и отцу даже мне нельзя было признаться, как его тяготило окружающее. Не мог он и жизни меня научить, потому что сам чувствовал себя чужаком.

Жизнь между тем продолжалась. Гремели барабаны, звенели трубы, приближался великий юбилей – 70-летие Октября.

Второго ноября я вышел на службу и тут же окунулся в истерию последних дней перед праздником. Непрерывные совещания и инструктажи, непрерывное напряжение и суета, «много шума из ничего», как сказал бы Шекспир.

Конечно, такой великий день не обошелся без наград. Все офицеры получили по очередной юбилейной медали, но без денежной премии: слишком много надо было бы выплатить денег.

Я и не подумал о том, что служу в армии уже 23 года, что до права на пенсию осталось всего два года, а когда вспомнил, испытал чувство облегчения. Работа для меня всегда нашлась бы, например, в том же ОКБ-1.

Для семьи моей год ознаменовался еще одним событием: жена перешла работать архитектором на Постоянную выставку по Градостроительству города Москвы, которая помещалась на Бережковской набережной. Конечно, она не могла быть настоящим архитектором; она была англоязычным гидом. В какой-то мере это вернуло ее к работе по специальности.

Далее

В начало

Автор: Ануфриенко Евгений Александрович | слов 5979


Добавить комментарий