Если вспомнить 1978 год, то событий было много.

Во исполнение ранее достигнутых договоренностей в Иерусалиме начались официальные переговоры Египта и Израиля. Не прошло и месяца, как президент Картер предлагает продать Египту 50 истребителей.

Это награда Садату за хорошее поведение и одновременно знак смены ориентиров во внешней политике Египта. Ну, и для бизнеса неплохо.

Маргарет Тэтчер в интервью признает, что разделяет опасение части британцев об избыточном количестве иммигрантов в стране.

Интересно, что она сказала бы об этой проблеме сейчас.

В феврале Китай и ЕЭС заключают первое торговое соглашение. Это начало нового этапа мирового развития проходит незамеченным. А фактически это толчок, значительно ускоривший глобализацию.

Теперь в любом американском магазине можно найти товары всемирно известных фирм с малозаметной пометкой «Сделано в Китае». А поскольку американские товары рядовые китайцы по бедности покупать не могут, ежегодный дефицит внешней торговли с Китаем растет и сейчас составляет как раз стоимость программы «Аполлон». Правда, доллар тогда был более весомым.

В марте израильские войска вторгаются в Южный Ливан. Советская пресса бурно комментировала эти события. Сейчас, по прошествии многих лет, эта операция все еще оценивается неоднозначно.

С одной стороны, стремление обезопасить свою территорию от одиночных террористических актов ООП понятно.

С другой стороны, именно эта операция детонировала цепь событий, которые позволили Ясиру Арафату всплыть из политического небытия на поверхность и стать фактором международной политики. В оправдание израильских военных можно сказать, что стратегия борьбы с терроризмом была еще в зародыше. И через тридцать лет после израильской операции «Литания» США все еще пытается вести борьбу с радикальными исламистами чисто военными средствами. Упомянутая стратегия так и не выработана.

В Италии «Красные бригады» похищают и убивают бывшего премьера Альдо Моро.

В апреле в Афганистане власть захватывают исламисты и коммунисты. Так называемая Саурская революция, провозгласившая социалистический путь развития, стала одной из предпосылок ввода советских войск (для защиты строительства социализма). Постоянное забегание вперед, желание видеть в любом событии движение к победе социалистических идеалов – одна из неизменных слабостей советского руководства.

История повторяется. Только теперь народу Афганистана предлагают вместо социализма построить демократию. Никак не могут просвещенные люди понять, что не всякую яму можно перепрыгнуть; если яма слишком широка, надо сначала построить мост.

В июне боевики одной и той же группы убивают президентов Северного и Южного Йемена. Об этом советская пресса молчит, потому что с Южным Йеменом связаны новые надежды Кремля – ведь товарищи из Йемена провозгласили социалистический путь развития.

Умирает римский папа Павел VI, очередным римским понтификом избран Иоанн Павел I, который скоропостижно скончался меньше чем через месяц. На престол апостола Петра восходит Иоанн Павел II.

В Лондоне получает смертельный укол зонтиком болгарский писатель Георгий Марков.

В ноябре в Гайане происходит массовое (911 человек) ритуальное самоубийство членов секты «Народный храм».

Напряженным был год и в космической программе.

Всего с учетом третьих стран было произведено 124 пуска. Пять из них – аварийные (не считая отказов спутников, уже выведенных на орбиту).

На 91 советский пуск США ответили всего двадцати шестью. Такая большая разница вызвана, по-видимому, тем, что американские разведывательные аппараты к тому времени обеспечивали гораздо более долгий срок активного существования как в смысле надежности аппаратуры, так и конструктивно. Я имею в виду способность передавать информацию с орбиты.

В 1978 году завершилась печальная история «Космоса-954», о которой я рассказал в предыдущей главе.

Спутники военного назначения продолжали доминировать в программах СССР(75,8%) и США(42,3%).

Впрочем, все эти события теперь имели ко мне только косвенное отношение. Из всех отделов Института отдел стандартизации и метрологического обеспечения был дальше всех от реальной жизни войск и промышленности.

Теперь, когда я стал старше и опытнее, я снисходительно улыбаюсь, вспоминая, каким глупым я был. Рассуждая сейчас о несовершенстве системы прикладной военной науки, о неподготовленности людей, которые занимались разработкой научно обоснованных предложений по совершенствованию техники, которой подавляющее большинство из них в глаза не видели, я забываю главное. Институт был частью Системы и функционировал так, как диктовали ей наши бонзы.

Во-первых, Институт был перенасыщен отпрысками «хороших» семей. У некоторых сотрудников были звучные фамилии: Щелоков, Долгих, Самохвалов, Ивашутин. Другие прятались за малозаметными, тот же Витя Григоренко. И каждого надо было пристроить, обогреть вниманием, обеспечить хорошей должностью.

От квартир в Болшево многие из детей элиты презрительно отказывались: их папы обеспечивали жилплощадью в столице.

Конечно, благоустройство детей из «хороших» семей не являлось моей заботой – этим занимался лично ГП. За свои услуги он получал сторицей. В таких условиях он, естественно, не ожидал от «знатных» МНСов научных результатов – их ценность заключалась в другом.

Во-вторых, отдел кадров Института пристраивал родственников и знакомых наших собственных начальников. Способностей к научной работе у них не было, но как не порадеть родному человечку. Третьим источником пополнения кадрами были войсковые части, охотно отпускавшие в Институт офицеров, чей возраст начинал приближаться к пенсионному. Ведь перевод в Болшево освобождал местное командование от заботы о квартире для семьи отставника. Конечно, и эта категория сотрудников не блистала талантами, но могла работать при условии квалифицированного руководства со стороны командиров. Плохо одно – в Институте новых сотрудников никто ничему не учил. Им давали задание в первый день их пребывания на новой должности, а дальше – хоть трава не расти.

Я часто употребляю в этой книге словечко «ряженые». Увы, меня вынуждает к этому жестокая правда жизни.

Но даже на этом живописном фоне 74-й отдел выделялся тёмным пятном. При штатной реорганизации туда слили всех ненужных, включая меня, так как мое начальство не могло найти мне подходящего места.

Единственным приятным исключением стал начальник 741-й лаборатории Юрий Дмитриевич Григорьев. Он знал толк в унификации, был приятным в общении и при случае любил сочинять стихи. Одна из его бессмертных строчек до сих пор помнится. «Будем мы слегка гмзать» – так написал он, породив новый русский глагол от болгарского гъмза, как называлось красное сухое вино. Да здравствует социалистическая экономическая интеграция!

Юрий Иванович Сафронов, как и многие из наших начальников, служил живым свидетельством неверности закона Паркинсона. Как известно, Сирил Паркинсон утверждал, что каждый из нас по службе достигает своего уровня некомпетентности и продолжает работать на этом уровне. В наших условиях такой некомпетентный сотрудник мог достичь новых высот, потому что продвижение по службе зависело не он его талантов, а от должности, которую занимал в Системе его родственник (третья рука).

На мой взгляд, Юра Сафронов достиг своего уровня некомпетентности уже на должности МНС, В качестве начальника отдела он проявил новые стороны своего характера – исполнительность и твердость в проведении линии руководства, а большего от него и не требовалось. Он снова достиг уровня компетентности.

Согласно ГП, Юрий Иванович мог теперь защищать докторскую диссертацию; на деле он был безмерно счастлив, что новая должность дает ему право не выполнять квартальных заданий.

Мне приходилось выполнять эти самые задания, и я писал что-то на тему.. военной метрологии. Так были распределены обязанности. Свою епархию – стандартизацию и унификацию – начальник отдела сохранял для себя.

Впрочем, «куда конь с копытом, туда и рак с клешней». Начальник 742-й лаборатории Владимир Николаевич Захаров думал то же о метрологии. Когда я однажды в шутку сказал, что собираюсь делать докторскую по метрологии, он взвился и заявил: «Нет уж, на метрологии я сижу!»

Увы, ни о какой докторской для Владимира Николаевиче не могло идти и речи. Отмучившись на научных должностях, он ушел на пенсию и в годы перестройки, как скромно стал именоваться начальный период разрушения социалистической системы, пошел работать в службу безопасности какой-то частной фирмы, подбирая туда тех из военных пенсионеров, кому он доверял.

Я быстро освоился с обязанностями замначальника отдела, но отношения наши с начальником отдела были испорчены окончательно. Я не любил его, он терпеть не мог меня, но ни один из нас не мог избавиться от другого – этакий брак без любви.

Впрочем, Юрий Иванович делал попытки найти мне должность. Так однажды он предложил мне перевод в Москву на должность старшего научного сотрудника в НИИ-45. Привлечь меня в этой должности могли три обстоятельства. Во-первых, должностная категория была полковничьей. Во-вторых, можно было получить московскую квартиру. В-третьих, сорок пятый институт подчинялся напрямую Генштабу, а это вам не ГУКОС.

Но я оказался неблагодарным и отказался. Почему? Да все по глупости: мне было жаль расставаться с Космосом. Романтик, как презрительно называют политика, чтобы избежать обидного «дурак».

Вместо меня на эту должность пошел безымянный подполковник из первого управления и преуспел.

Впоследствии мне пришлось однажды пообщаться с управлением Генштаба, которое курировало ЦНИИ-45. Если я не ошибаюсь, речь шла о программе стандартизации и унификации системы вооружения. Офицер управления в чине полковника был безоружен перед промышленностью. Он попросил меня сформулировать общие требования к программе, которые он мог бы предъявить на переговорах. Я попросил полчаса, учтенный лист бумаги и один из ГОСТов, сейчас уже не помню номер.

Когда я вручил ему плоды своих трудов, бедняга только что на колени не встал. Как мало нужно было, чтобы прослыть в Системе гением!

Это я теперь, с высоты лет и своего американского пенсионерства, злословлю, а тогда я опять не сделал должных выводов и просто посмеялся в компании сослуживцев над тупостью власть предержащих. Я не подозревал тогда, до какого маразма довели любимые КПСС и руководимая ею советская власть собственные органы управления.

Теперь уже открыто пишут, что в результате применения научно обоснованной социалистической системы подбора кадров и в условиях отсутствия контроля за деятельностью органов управления, хотя бы со стороны никогда не существовавшей свободной прессы, к власти в СССР во всех эшелонах пришли идиоты.

Мы видели это наяву, но не делали обобщенных заключений. Армия многое дает человеку: физическую подготовку, самодисциплину, умение быстро принимать решения в критической ситуации, но лишает его внутренней свободы.

Опыт отдельного человека неизбежно ограничен его личной биографией. Поэтому написанное мною относится только к социалистической системе; по крайней мере, я так думал, когда писал.

Теперь с учетом пятнадцатилетнего опыта жизни в США я думаю иначе.

Опыт человечества показывает, что поиски идеального государственного устройства в течение всей писаной и неписаной истории так и не привели к желанному результату. При желании в демократической системе управления можно отыскать весьма существенные недостатки.

И здесь, как и в СССР, нерешенным остается, в частности, вопрос о защите государственного аппарата от коррупции и непотизма, от проникновения в верхние эшелоны власти людей, органически неспособных достойно выполнять свои обязанности.

И здесь самые высокие декларации о главенстве правосудия оказываются бессильными перед русской поговоркой: «Закон, что столб: не перепрыгнешь, но можно обойти».

Так чем же мы занимались в 74-м отделе?

К счастью для нас всех ничего нового придумывать не пришлось. Система стандартизации в СССР существовала с 1925 года, Государственный комитет по стандартам разросся и занимал роскошное здание в начале Ленинского проспекта, и в каждой комнате этого здания сидел чиновник, жаждущий расширить работы, чтобы укрепить собственное кресло.

Поэтому известие о создании нового отдела в ЦНИИКС-50 было воспринято с ликованием, и нас тут же включили во все мыслимые и немыслимые программы государственной стандартизации. Так что без работы мы не остались.

Трудность была в другом. Сотрудники нашего отдела являлись (точнее, числились) специалистами по стандартизации, унификации и метрологии вообще, а не узкими спецами, допустим, по ракетным двигателям. Поэтому нужно было исхитриться и заставить работать другие отделы и управления, сохраняя при этом головную роль.

Подобно чиновникам Госстандарта, мы приветствовали инициативу с мест, когда кто-то вдруг изъявлял желание поработать в нашей области, но такое случалось редко. Гораздо чаще Юре Сафронову и всем нам приходилось уговаривать представителей подразделений хоть как-то поучаствовать в наших грандиозных программах. В результате долгих мучительных переговоров рождались годовые и пятилетние планы работ Института по стандартизации, унификации и метрологическому обеспечению.

Обратного хода не было. Попасть в план было легко, отказаться от выполнения запланированного – практически невозможно.

Работали на уровне здравого смысла, практически без привлечения математического аппарата. Поэтому я сейчас со злорадством перечитываю в своей рабочей тетради указание ГП о подготовке к комиссии Министра Обороны, прибывающей в Институт с целью проверки системы моделей и методик, на основе которых принимались решения о включении в программы вооружений тех или иных изделий и комплексов.

Довел до нас это указание Юра Сафронов в лаконичной форме, свойственной нашему генералу: иметь в отделе систему моделей и методик. У самого Командира такая модель и методика была давно разработана, но ее высокой комиссии предъявлять было нельзя.

Суть его подхода можно выразить одной фразой: кто больше даст, того и выберем.
Это было взаимовыгодным делом. Институт в лице ГП, его приближенных и головного отдела получал кусочек жирного пирога, называемого заказом, а промышленность съедала его остаток.

Но это являлось самой охраняемой тайной в нашем совершенно секретном учреждении. Знали об этом единицы и помалкивали.

Показывать эту методику комиссии было бы неразумно.

В нашем случае указание ГП трансформировалось в приказ еще раз изучить в отделах уже имеющиеся «раскладушки» и при необходимости изготовить дополнительные.

Раскладушкой называли многостраничную схему, отражающую (внимание!) методологию решения проблем, стоящих перед отделом. Но методология понималась в соответствии с ГП – знать, кто, где и когда делает по этой проблеме в нашем Институте. Так очередная гора родила очередную мышь.

Прозрение приходит не сразу, и ко многим слишком поздно. Я отношусь к этой категории людей. Утешает только то, что ко многим оно не приходит вообще.

Когда я пишу эти строки, уже слишком поздно что-либо изменить. Удивляет меня только одно: как могли нам так затуманить сознание, что мы не видели очевидных вещей.

Все эти комиссии, плановые и внеплановые проверки, приказы, директивы – имя им легион, вся эта шумная умело рекламируемая деятельность – к чему было все это? Просто сосчитать, сколько раз в месяц нас отрывали от работы, а мы, в свою очередь, дергали подчиненных, и умножить это пусть на полчаса, и вырисовывается зловещая картина: всё наше время уходило на ожидание и подготовку к очередной комиссии, участие в работе текущей комиссии, написание отчетов о выполнении особо ценных указаний предыдущей комиссии.

И не забудьте о соцсоревновании и так далее, и тому подобное…

С этим можно было бы смириться, если бы выводы комиссий были действительно серьезными. Но все сводилось к пустякам: нас слегка журили, а мы обещали работать еще лучше.

При этом у большинства из нас не хватало здорового цинизма, чтобы относиться к этому легко.

Как бывшему радисту мне теперь кажется, что уровень шума, создаваемого Системой, был настолько высок, что не позволял обнаружить полезный сигнал. Если, конечно, такой сигнал вообще существовал. Могло быть и так, что сильный шум заменял полезный сигнал. Тогда мы все работали без этого сигнала, а роль управляющего органа состояла в том, чтобы наблюдать за жизнью и время от времени издавать оглушающий вопль: «Низя-я-я-я!».

Глава эта получилась невеселой, но она точно отражает мое тогдашнее умонастроение. Перечитав ее, я понял, что был неправ и решил отдать должное тем людям, с которыми я проработал не один год.

О начальнике отдела и начлабах я уже писал.

Мои подчиненные в быту были совсем неплохими людьми, и я с ними отлично ладил.

В происшествии с многоопытным и трудолюбивым Григорием Спекторовым я был виноват сам и зла на него не держал.

Старшим научным сотрудником в лаборатории Григорьева служил подполковник Михаил Иванович Мальцев. Крепко сбитый невозмутимый, он обладал крестьянским здравым смыслом и мужицкой неприметной хитрецой. Поздно начав научную деятельность, он не строил грандиозных карьерных планов, он просто спокойно ждал получения квартиры и увольнения в запас. Поэтому ко всей бурной институтской возне он относился с усмешкой.

У Захарова старшим научным сотрудником работал Григорий Зарифьян. Он являлся несменяемым секретарем первичной партийной организации отдела, специалистом (в прошлом) по инфракрасной технике. Лёгкий человек в общении, он прекрасно понимал, что никакой наукой он заниматься не будет, и просто тянул служебную лямку.

Младший научный сотрудник Виктор Кривоцюк у Захарова – совсем из другой когорты. У него была идея фикс – он знал, как измерить суммарное тормозящее воздействие атмосферы на космический аппарат во время полета. Он относительно недолго продержался в нашем отделе и перешел в третье управление, где и защитил, вопреки указаниям ГП, докторскую диссертацию.

К служебным обязанностям он относился с юмором, упорно избегая всего неприятного в нашей жизни. Командиры чувствовали в нем чужака – представителя той группы людей, которые на что-то способны, поэтому вокруг него всегда скапливалась некая напряженность.

Другим МНСом у Захарова служил приятный и общительный майор Владимир Сергеевич Микодин.

Старший научный сотрудник 741-й лаборатории Владимир Юстинович Сапожник уже знаком читателю по инциденту с конспектом. В связи с ним запомнился один эпизод. Володя сидел в своей кухне в «хрущевке», а сосед за стеной увлеченно стучал молотком. После особенно громкого удара стук прекратился. Сапожник обернулся и увидел, что из стены, рядом с его затылком, появился огромного размера гвоздь. Несколько сантиметров спасли жизнь нашего героя.

Конечно, я упомянул не всех сотрудников. Я незаметно перешел в категорию дослуживающих (мне шел сорок второй год), и молодежь вроде Толи Кострикина уже видела меня стариком и начальником, и общение сводилось к минимальному. Но еще одного сотрудника, вернее, сотрудницу, я обязан вспомнить добрым словом.

В нашем отделе служила техником (читай, машинисткой) Люся Желновская. Всегда спокойная и доброжелательная, она управлялась с кучей работы. Ведь помимо отчетов о НИР ей приходилось печатать разнообразные письма, материалы к докладам, справки для бесконечных комиссий и т.д. Оставалось только удивляться, как она с этим справлялась.

Градостроительная карьера моей жены оказалась, увы, недолгой. В конце года она получила инвалидность второй группы и уволилась с Выставки.

Далее

В начало