Картина 29, горестная, будничная. Затруднительное положение

Семья художника. Художник Владимир Маковский. Азербайджанский Государственный музей искусств, Баку

По возвращении в Нижний Новгород Никоновы были удручены и подавлены печальными известиями. Мать умерла и похоронена.  Последней своей волей  она завещала всё своё состояние до последней копейки в пользу церкви  на нужды  Ново-Афонского монастыря.  Какая ирония  или,  лучше сказать,  какая  изощрённая месть! Во-первых, он и его семья навсегда погружаются в бедность. Во-вторых, он никогда не сможет вернуться в Новый Афон и посмотреть на своё лучшее творение.

Семья Никоновых разместилась в доме стариков Есыревых, которые, конечно, были чрезвычайно рады заниматься со своими внуками.
Михаил навестил своего бывшего слугу Митрофана, и тот рассказал о кончине матери. На её похороны разом слетелись все родственники, и все они были в высшей степени поражены, услышав завещание покойной. Дядя Фёдор в ярости рванулся было искать места, где могли бы храниться деньги и ценные бумаги сестры. Но официальные представители церкви немедленно наложили арест на всё движимое и недвижимое имущество Никоновых, даже ещё не вполне осознавая ценности свалившегося на них наследства. А что касается небольших наличных денег, Митрофан спрятал их заранее и теперь передал все в целости Михаилу. Михаил был глубоко тронут преданностью старого слуги, который сохранил деньги и не попытался получить выгоду от этого.

Видит Бог, семья Никоновых оказалась в затруднительном положении. За время пребывания в монастыре удалось скопить лишь самую скромную сумму. Некоторое время можно будет свести концы с концами. А что дальше? Возможности заработка у Михаила не предвиделось. Надо было что-то придумать. И через три дня Михаил решил перебираться в Москву, всё же не так далеко от Нижнего, и попытать там себе счастья в роли свободного художника. И вот в начале зимы они всей семьёй сели на поезд – и вскоре уже выгружались на Казанском вокзале в Москве. В эти годы сеть железных дорог существенно расширилась и обеспечила лёгкую досягаемость всех основных городов Центральной России.

Никоновы поселились в скромной съёмной квартире в купеческом районе, в Замоскворечье, на юге Москвы. Лишь одна неприятная новость омрачила их счастливую жизнь. Из газет они узнали, что началась большая война с Турцией, одним из эпизодов которой стало жестокое нападение турок на Ново-Афонский монастырь; многие монахи при этом были убиты, а сама обитель разграблена и сожжена. Семья Никоновых горевала по погибшим друзьям, а Михаилу, кроме того, было больно от того, что его творение безвозвратно уничтожено.

Но повседневная суета, семейные хлопоты и домашние дела, в общем приятные и радостные, заставили их полностью забыть обо всём на свете. За шесть лет брака их совместная жизнь не погрязла в бесконечных бытовых мелочах и повседневных заботах о доме, о детях, о хлебе насущном. Они всё ещё нежны в любви и интересны один другому как мыслящие личности. Они по-прежнему любили собираться за семейным столом и громко читать интересные книги, журналы, и это вошло у них в привычку, в семейную традицию.

Картина 30, батальная. Война и мир

Портрет писателя Л.Н. Толстого. Художник Иван Крамской. Государственная Третьяковская галерея, Москва

В 1870 году Михаил и Елизавета, целиком и полностью, подпали под магическую власть романа Льва Толстого «Война и мир» – поистине величайшего литературного произведения всех времён и народов. Наслаждаясь чтением книги, они тщательно анализировали сюжетные линии, разбирали характеры героев, обсуждали заложенные в романе идеи, глубокие смыслы. Вызывало интерес, что семья самого Льва Николаевича, а также его друзья, знакомые и другие известные ему люди во многом стали прототипами этого произведения. Елизавета особенно восхищалась сильными женскими характерами, такими как Наташа Ростова и княжна Марья. Михаил же был просто поражён эпическими батальными сценами, невиданными никогда прежде ни в нашей, ни в зарубежной литературе. Он даже создал серию акварельных иллюстраций к книге. Посетил издателей книги с предложением сделать иллюстрированную книгу, но не встретил поддержки.

Бесспорно, Михаил и Елизавета не были бы настоящими мыслящими личностями, если бы не уловили глубокую философскую мысль великого гения Толстого, выражающуюся в том, что подлинными героями в войне являются не императоры и генералы, а простые люди. И что вообще только коллективная сила народа движет историю, что историю творят, по его выражению, «миллиарды воль». Конечно, по форме в этих словах нет призыва к мятежу, но по сути это даже более революционные идеи, чем любой другой философии.

***

А дух мятежа уже витал в воздухе. Будучи в монастыре, Михаил и Елизавета были в какой-то степени оторваны от политики. Теперь они оказались в самой гуще событий. Политическая обстановка в стране в это время чрезвычайно обострилась. Почти все либерально настроенные интеллектуалы были разочарованы ходом реформ – и экономических, и политических. Они считали, что отмены крепостного права фактически не произошло, что царь своей «реформой» обманул народ. Одновременно проявился и необычайно разросся революционный терроризм, когда экстремисты и нелегальные политические организации брали правосудие в свои руки, массово убивая правительственных чиновников и даже совершая неоднократные покушения на жизнь царя. Правительство стало закручивать гайки, пытаясь по возможности полностью искоренить преступников, вплоть до показательных казней, расстрелов и виселиц, но это не останавливало революционеров, жертвовавших собственной жизнью без малейшего колебания, и на месте павших появлялись новые герои. Поползли слухи о подпольной организации «Земля и воля», провозгласившей индивидуальный террор основным методом политической борьбы с самодержавием. Либерально настроенные круги общества, в принципе осуждая политическое насилие, тем не менее, мирились с ним как с неизбежным злом и оказывали моральную поддержку, порой даже симпатизировали террористам. Это дошло до крайности, когда только что недавно введённый, в России, суд присяжных оправдал Веру Засулич, которая даже не отрицала того, что она стреляла в петербургского градоначальника. Оправдательный приговор был восторженно встречен в обществе и сопровождался манифестацией со стороны собравшейся у здания суда большой массы публики.

Картина 31, грустная. Встреча с основателем

Иван Крамской, автопортрет. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Мелькали дни, пролетали месяцы в лихорадочной суете семейных будней, в поисках случайного заработка. Михаилу пришлось признаться, что его план проживания в Москве не удался. Московский художественный рынок торговли произведениями искусства был полностью захвачен несколькими модными художниками, которые старались угождать специфическим, изощрённым вкусам избранных особ, родовитых и сановных. Стиль Михаила имел поклонников главным образом среди более простой публики, которая, в общем, не могла позволить себе приобретать его работы. Приходилось продавать задёшево свои картины малообразованным купцам, а те не умели по достоинству ценить творения искусства и просто использовали их для завешивания стен в своих домах.

Михаил помнил, что в Санкт-Петербурге была организована Артель художников под руководством Ивана Крамского. Теперь он решил написать письмо Крамскому, чтобы напомнить о себе, о годах, проведённых вместе в Академии художеств, узнать, наконец, как обстоят у них дела. Особых надежд на ответ не возлагал, даже ожидал получить формальную отписку. Отклик на удивление оказался очень тёплым. После нескольких недель колебаний Михаил надумал съездить самому в Петербург, чтобы поговорить о возможности вступления в Артель.

По прибытии в Петербург Михаилу пришлось целых две недели дожидаться возвращения Крамского из неожиданной его поездки. И наконец, разговор с Крамским состоялся. Это происходило в студии в его большой квартире на Васильевском острове. Квартира казалась довольно тёмной, холодной, неустроенной, но молодой задор и увлечённость хозяина позволили им отвлечься от обстановки и полностью сосредоточиться на предмете беседы. Крамской сразу же перешёл к делу и раскрыл всю суть и неожиданные подробности взаимоотношений между художниками. Выяснилось, что дела в артели в данное время обстояли далеко не блестяще. Камнем раздора послужили случаи предательского отхода некоторых артельщиков от заявленных высоких принципов, отказы отдавать часть заработанных денег в «общий котёл» и «заигрывания» с Академией художеств с целью получения дополнительных личных благ. Крамской не мог согласиться с такого рода поступками, и, в конце концов, артель распалась. Не привыкший сдаваться Иван Крамской и другой «бунтовщик» Константин Маковский решили начать новое предприятие. К ним присоединилось ещё трое. Они выдвинули новую, благородную, поистине революционную идею: поскольку их творчество предназначается для народа, то его нельзя запирать в домах богатых. Решено было всячески приближать искусство к народу, так сказать, нести искусство в народ. Для этого придумали устраивать выставки картин и вывозить их в разные провинциальные города. Люди на местах будут покупать билеты и в массе своей обеспечат гораздо большую покупательную способность, чем любые предприниматели. Так как музеи не принимали их картины, а с Академией художеств были разорваны отношения, то художникам самим пришлось заниматься выставочным делом.
– Так всё-таки, у вас есть выставочная площадка в Петербурге? – поинтересовался Михаил.
– А-а, вот это самое интересное. У нас нет постоянной выставки. Мы делим свою коллекцию на части и двигаем их по разным городам. Таким образом, мы можем каждый раз показывать что-то новое и можем достать, дотянуться до любого человека в стране. Я имею в виду “любого”, кто никогда в жизни не съездит в столицу, чтобы посмотреть хорошее, добротное искусство.
– Как Вы назвали – подвижные картинки? – задумчиво произнёс Михаил.
Иван подхватил и развил идею:
– Пожалуй, “передвижные картинки”. Потому что мы хотим двигаться к каждому зрителю в самой глубине России и подвигнуть его навстречу лучшему обществу. И в официальных документах мы называемся Товарищество передвижных выставок, или коротко “передвижники”.
– Могу ли я присоединиться к вам? – загорелся Михаил.
– Считайте, что Вы уже с нами. Разумеется, я имею в виду, что Вы не можете быть соучредителем Товарищества, но нам нужен наш распорядитель в Поволжье. Вы будете заниматься доставкой произведений живописи, организацией выставок, продажей билетов. Вы всегда можете выставлять свои картины, подходящие по стилю и по тематике выставки. Вы имеете право на долю от полученных доходов, а также будете получать комиссионные за проданные картины. По-моему, неплохо?
– Да, вроде как будто я к этому готовился всю жизнь, – ответил Михаил, тщательно скрывая грустную иронию своих слов; что и говорить, предложенное занятие было больше похоже на работу торговца и оставляло мало времени на творчество. Но всё-таки, всё-таки это было связано с искусством и давало шанс вырваться из бедности.

Картина 32, сумрачная, унылая. Мысли

Константин Маковский, автопортрет. Государственная Третьяковская галерея, Москва

«Вот уже шесть лет прошло, как муж начал это гиблое дело с передвижными выставками, а кажется, что минуло шестьдесят, – размышляла Елизавета. – Кочевой образ существования высасывает всю радость из моей жизни и всю жизнь – из меня самой. Выставки слишком длительны, чтобы поехать ему, всё организовать и вернуться. И выставки слишком кратковременны, чтобы семье обосноваться на новом месте, детям завести друзей по соседству – а тут уже новый переезд. Всё это очень нелегко. Не зря говорят на Руси – три переезда, что один пожар, и ещё неизвестно, переживёте ли вы его.

И эта постоянная нехватка денег… К счастью, сестра милосердия всегда нарасхват. Принимают на работу в земскую больницу – сразу в тот же день, без промедления. Но жалованье небольшое, не то, что у врача. Михаил иногда получает деньги, но чаще расходы на ведение дел превышают все доходы. Ко всему ещё, в каждом городе к выставкам, как ко всему новому, относятся с опаской, не принимают, а то и вовсе гонят. Для местных коммерсантов – это подозрительные пришельцы, некая смутная угроза. Для местных чиновников – это попросту заноза в заднице. Понятно: а что если они скрытые мятежники? Или смутьяны, распускающие слухи против властей? Ведь если запрещаешь что-нибудь, то это не потеря. Но если что-нибудь разрешаешь, это может стоить тебе карьеры. И Михаил должен был нести взятки всем, от градоначальника и исправника до последнего надзирателя. При этом размера требуемой мзды не знаешь. Известно только, что купец – первой гильдии. А где она?!
Да-а, понимание того, что эти тяжёлые времена никогда не кончатся, приводило в полнейшее уныние.
Но я не должна показать своё настроение ни словом, ни взглядом. Я выходила замуж не за его богатство, которое сейчас исчезло. Он самый честный и благородный человек, которого я когда-либо знала. Это долг жены – поддерживать мужа на любом повороте судьбы. Он не пьёт и не играет на деньги. Без его любимой работы жизнь для него потеряет весь смысл. Нужно держаться. Но как долго? Дети несчастливы. Все мы несчастливы. Милый, разве ты не видишь, как я угасаю?!»

***

Михаил отчётливо понимал, что дела его идут всё хуже и хуже. «Прости меня, – обращался он мысленно к Елизавете, – ты сама чувствуешь, что в нашей семье происходит неладное. Но я уверен, что мы вырвемся из этой нищеты и заживём по-человечески».
Он постоянно вёл внутренний монолог: «Нет, она не подписывалась под этим. Я был обязан дать ей спокойную и счастливую жизнь. А сейчас мы живём как будто на холодном, пронизывающем ветру. И это всё сделал я, винить больше некого. Как она ещё терпит меня? Она, должно быть, поистине святая, она моя Мадонна. Но – при всём при том – она женщина, и я не могу ожидать особой святости от неё. Да, я ничего не должен говорить. Если молчать обо всём об этом, то может показаться, что ничего плохого не происходит. Но если это вырвется наружу, то уже определённо ничего нельзя будет поделать. Тогда я уже точно потеряю её. И детей. Что делать? Всё бессмысленно…
Если бы я мог зарабатывать больше денег. Мы могли бы немного передохнуть, начать жить спокойнее. Но эти передвижники-основатели постоянно требуют свою плату, угрожая выкинуть меня из дела. Проклятые знаменитости! Эти небесные создания, занятые только своим высоким искусством… И выезжают на нас, организаторах выставок, держат нас в чёрном теле. Попробуй объясни им, что мы работаем себе в убыток!..»
Так мысль его постоянно возвращалась к поиску путей преодоления превратностей его дела и судьбы его незавидной.

Картина 33, мрачная и трагичная. Чёрный человек

Дмитрий Иванович Менделеев. Художник Иван Крамской. Музей-архив Д. И. Менделеева (СПбГУ)

В 1877 году Михаил организовал передвижную выставку в Самаре. В этот тихий, благословенный городок на Волге он взял с собой и семью. Они все с шумом заявились в дом тёти Анфисы. Оказалось, что дядя Фёдор недавно волей Божией скончался. Анфиса была рада-радёшенька видеть их и настояла, чтобы они остановились у неё: «Хватит вам уже скитаться туда-сюда, живите здесь».

Михаил редко бывал дома, постоянно решая возникающие задачи и преодолевая новые трудности с выставками. Бывший слуга дяди, Петрович, вызвался помогать ему в его деле. Жил он теперь в маленькой избушке на окраине города и зарабатывал починкой часов. Елизавета устроилась в местную больницу и была благодарна Анфисе за помощь в уходе за детьми.

***

Однажды холодным осенним днём, человек в грязной, поношенной одежде вошёл в выставочный павильон через задний вход и попросил позвать Михаила Никонова. Служащие провели его в маленькое служебное помещение Михаила. Михаил подумал, что это очередной бродяга, просящий временной работы, и уже приготовил слова отказа, как вдруг, в крайнем изумлении узнал в пришедшем Ивана Корсеева. Когда они остались одни, Иван прошептал: «Я ранен, и меня ищет полиция. Помоги!» С этими словами он рухнул на пол.
«О Боже! – мелькнуло в голове Михаила. – Он умер? Нет, не думаю…»
С трудом посадив пришедшего в кресло, Михаил стал размышлять: «Его ищут! За что? Ах, лучше не знать. Итак, что же делать?»
Михаил дождался темноты, нанял извозчика, вытащил Ивана через задний ход и погрузил в повозку. «Мой братец, надрался вдрызг», – объяснил он. И они поспешили к дому Петровича.

После той странной встречи Михаил несколько раз ездил на своей коляске навещать гостя. Иван выглядел гораздо лучше, в глазах появился прежний философический блеск. Как-то он попросил Михаила взять ему в аптеке несколько медицинских препаратов по предложенному списку. Выходя Михаил заглянул в список, и что-то показалось ему необычным и даже подозрительным. «Сахар, желатин, глицерин, серная кислота, азотная кислота, бертолетова соль, хлопчатая бумага». Он вернулся в избу:
– Иван, зачем тебе азотная кислота?
– Я тебе сказал, для моих лекарств.
– Не морочь мне голову. Мы проходили один и тот же курс химии.
– Ты, может быть, и учил химию, но ты не имеешь представления о современных исследованиях и не занимался химическими опытами. Знаешь ли ты об открытии Дмитрия Менделеева? Он расположил все химические элементы в таблицу, которая объясняет их основные свойства, – Иван расхаживал по комнате и размахивал руками в подтверждение своих слов. – Представь, теперь определить их валентности в химических реакциях – это пара пустяков. Он даже с помощью своей таблицы предсказал новые элементы… Ладно, я понял, что тебя не проведёшь. Да, это никакие не лекарства. Я иногда балуюсь химическими опытами. А что тут такого?
– Договорились. У тебя всё это будет, – Михаил выскочил из комнаты внутренне возмущённый, с искажённым до неузнаваемости лицом.

Весь день после этого он бродил сам не свой, мрачнее тучи. На вопрос Петровича о деталях организации выставки он ответил такой нелепостью, что даже сам удивился, а Петрович только присвистнул.

Вечером того дня Михаил вернулся домой и сразу бросился к Елизавете:
– Милая, я оказался в затруднительном положении, не могу решить для себя. Я понял, что мой не то чтобы друг, но однокашник Иван Корсеев что-то замышляет. Точнее говоря, делает бомбу. Надзиратель, с которым я встречался недавно, проболтался мне, что наш губернатор ожидает визита Великого князя. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сопоставить эти два факта и понять, что готовится взрыв.

Елизавета выслушала всё это очень внимательно, с каждой секундой становясь всё бледнее и бледнее, и в конце вымолвила:
– Я тебе вот что скажу: ты ни в коем случае не должен вмешиваться в это дело. Что бы ты ни сделал, ты получишь серьёзные неприятности и от полиции, и от террористов. Твоя главная обязанность – это дом, семья. Мы не можем жить без тебя.
– Ты права. Я ничего не буду предпринимать.

***

Решение было правильное, он это хорошо чувствовал. Он даже немного симпатизировал террористам. В сущности, цели подпольной организации “Народная воля” были благородны. Вот только методы они выбрали неверные. Хотя может быть Великий князь и заслуживает своего, и миллионы крестьян будут счастливее. А помещики и губернаторы, которые веками угнетали и даже убивали крепостных?! Почему они заслуживают милости?

Но как всегда, вторые его мысли приводили к неудачам, порой даже к пропасти. Такая у него была натура. И в самом деле, через пару часов его разум начал играть другую мелодию: «А губернаторы, ведь у них малые невинные дети… Почему они должны стать сиротами? И при каждом террористическом покушении гибнут люди. Простые солдаты или полицейские, слуги, безвинные прохожие. За какую-то абстрактную идею? Не лучше ли остановить Ивана, пока он безвозвратно не загубил свою душу убийством?»

После ужина он пробормотал какие-то нелепые объяснения, что якобы забыл закрыть выставочное помещение, и промчался мимо Елизаветы так, чтобы она не успела сказать ни слова. Через пять минут он нашёл пьяного извозчика и втолковал ему, что надо ехать в жандармерию.

Было темно, хоть глаз выколи. Он постучал в дверь, как будто в вечность. Наконец, дежурный офицер, молодой человек с медно-красным лицом и чёрными усами, открыл дверь, с нескрываемой подозрительностью осмотрел его с головы до ног и впустил вовнутрь.
– Ваше благородие, Вы думаете, что я сумасшедший. Но выслушайте меня прежде.
Офицер, представившийся капитаном Кривошеевым, вовсе так не думал. Он был очень вежлив, слушал Михаила со вниманием, записал адрес дома Петровича, уточнил не относящиеся к делу подробности вроде времени пребывания Михаила и Ивана в Академии. Закончив с формальностями, вызвал урядника и отдал приказ всей ночной смене построиться в полной боевой готовности, с оружием.
– Я могу идти? – спросил Михаил.
– О нет, нет!  Откуда  мне  знать,  что ты  не главарь подпольной  ячейки?  Вы,  купцы толстопузые,  только наживаетесь на благородной крови, пролитой ради вас. А сами? Как что, требуете конституции? Вот тебе от потомственного дворянина! – с этими словами он ткнул кулаком Михаилу в нос. Кровь сразу залила всё лицо. А капитан затащил его в камеру и закрыл на замок. – Разберёмся с тобой утром! – были последние слова, которые слышал Михаил.

Всю ночь в тёмной камере то безрассудные, то покаянные мысли обуревали скорбный разум Михаила: «Боже, какой стыд, я буду клеймёным преступником. Может быть, капитан хотел лишь напугать меня? Елизавета была права, зачем я не послушался её? Как они выживут без меня? Они умрут от голода. А если нет, то уж точно жизнь моих детей будет полна лишений и страданий. И они будут стыдиться меня. Всё-таки есть надежда, что Иван почувствует что-то в моих слова и скроется».

Утром жандармский унтер открыл дверь камеры и препроводил Михаила в штаб. Седой мужчина в цивильном костюме за солидным столом суровым и проникновенным голосом спросил:
– Позвольте узнать, как Вас зовут?
Михаил представился.
– Хм. В таком случае разрешите мне рассказать вам историю. У меня такое чувство, что это Вас заинтересует. Сегодня вскоре после полуночи известный Вам капитан Кривошеев и шестеро моих бравых молодцов проверили дом на Семёновской улице. По нелепой случайности, произошёл взрыв, который полностью разрушил дом. Все жандармы, владелец дома и неустановленный гость трагически погибли. Сразу после этого на место прибыл наряд полиции, который обнаружил обуглившиеся фрагменты их тел. Стыдно за Кривошеева! Позор! Избыток амбиций и горячая голова привели его к бесславной кончине, – в этот момент удовлетворённая кошачья улыбка промелькнула по лицу седого. – Однако, был отличный, без сомнения, отличный офицер… А что касается Вас… то никаких оснований для Вашего дальнейшего задержания мы не имеем. Так что Вы можете быть свободны.

Михаил во всё время беседы стоял, превозмогая боль, ноги его были словно налиты свинцом. Но всё-таки он нашёл в себе силы спросить:
– Почему Вы были столь откровенны передо мной? И почему Вы отпускаете меня?
Хозяин кабинета от души рассмеялся, но вдруг резко прервал смех:
– Вся моя работа основывается на сведениях и сообщениях, полученных от заявителей. Я желал бы, чтобы Вы и подобные Вам, – здесь он сделал какую-то отвратительную гримасу, – без всяких колебаний приходили ко мне.

***

Михаил появился дома бледный, как привидение. Елизавета сразу осознала, что произошло что-то ужасное, и проявила достаточно мудрости, чтобы сдержать гневную тираду, висевшую уже на кончике языка («Где тебя черти носили всю ночь?! Я чуть не умерла от страха! А тебе на всё наплевать…») Он сел за стол и жутко болезненно откашлялся в платок. На платке остались тёмные пятна крови. Елизавета очень хорошо знала, что это чахотка и ничего нельзя сделать.

Михаил сидел за столом, пустым взглядом уставившись в стенку. Спустя час или более он рассказал Елизавете обо всём, что произошло: «Я предал товарища и при этом не спас никого. Погибли люди, ты понимаешь!» Он закончил и смолк, понурив голову. Она чувствовала, что сейчас бесполезно упрекать мужа или устраивать ему сцены со словами «я тебе говорила». Они оба должны сделать всё возможное, чтобы вернуться к тому, как всё было раньше.

Картина 34, роковая, последняя. Конец

Неутешное горе. Художник Иван Крамской Государственная Третьяковская галерея, Москва

Жарким летним днём Михаил почувствовал некоторое облегчение в своей болезни и решил поработать на пленэре. Он давно хотел написать стоящую в центре сада старую узловатую яблоню, которую скоро предстояло выкорчёвывать. Долго подыскивал место, где бы поставить свой любимый тяжёлый мольберт. В окно было видно, что Елизавета готовит холодец, варит кости в большой кастрюле, а Николаша и Катерина бегают вокруг неё, прыгают и резвятся. Михаил обеспокоился: опасно, а что если они опрокинут кастрюлю с кипящим варевом и ошпарятся? Он поспешил к окну, чтобы предупредить жену, и вдруг увидел, что она снимает кастрюлю с плиты. «Нет! остановись! не урони!» – закричал он в жуткой панике. Но она не слышит, или не обращает внимания, как будто его и не существует. Она сталкивается с Катериной и словно в замедленном движении – начинает падать. Кастрюля с кипящим желатином летит на пол, всё горит и взрывается. Пламя мгновенно охватывает весь дом, крыша вспыхивает и рушится. Волна горящего воздуха заполняет лёгкие Михаила, и он не может вздохнуть. Он видит только бестелесные образы Елизаветы и детей над взрывом. Они смотрят на него с немым укором…
«Миша, проснись! Ты опять кричал!» – Елизавета потихоньку толкает мужа. Он встаёт, не говоря ни слова, идёт в гостиную и там кашляет долго и безнадёжно. Эти кошмары снятся ему почти каждую ночь вот уже несколько месяцев. Елизавета чувствует, что в Михаиле произошли серьёзные изменения. В нём не осталось ни капли радости. Он замкнулся, ушёл в себя, избегает прикосновений к ней, скупо разговаривает с детьми. Все её попытки вытащить его из скорлупы не приводят к желаемому результату.

***

Летом 1878 года семья переехала в Бугуруслан. Михаил, из последних своих сил, устраивал большую выставку передвижников. В конце августа состояние его резко ухудшилось, и его положили в земскую больницу. С этого времени он уже больше не вставал с постели. Елизавета старалась побыстрее работать со своими пациентами, чтобы выкроить каждую минутку и навестить больного мужа. Тот угасал на глазах. Видя невыносимые его страдания и понимая, что ничего нельзя сделать, Елизавета втайне уже желала скорейшей развязки. Перед самой кончиной он исповедовался и причастился.

Михаил умер серым дождливым утром 12 сентября. Дом мгновенно наполнился невесть откуда взявшимися плакальщицами. Они сноровисто, со знанием дела выполнили всё положенное в таком случае, расселись по стенкам и заплакали-запричитали: «Ой да улетел наш сокол ясный… Да на кого ж ты нас покинул…» Елизавета раньше не обращала особого внимания на этот, в общем-то обычный, обряд, но сегодня он просто переворачивал ей душу. Она собралась с духом, поблагодарила женщин за помощь и мягко выпроводила их из дому. «Удивительно, как так получается, что русский человек никогда не может остаться один, даже в таком… состоянии», – подумала она.

Отпевание прошло в тёмной церкви (“собор” одно название) и закончилось довольно быстро. Присутствовало совсем немного людей, с которыми Елизавета была едва знакома. Она не плакала. Она запретила себе плакать, ей нужно было быть сильной. Чтобы дальше жить, чтобы поднимать и растить детей. Вот они рядом с ней, держатся за руки: неожиданно быстро повзрослевший Николай и всё ещё растерянная Катерина. «Пойдёмте, дети. Жизнь продолжается».

Далее

В начало