Мозаика воспоминаний никак не укладывается
в какую-то стройную картину.
Или память подводит,
или события тех лет настолько пестры,
что не поддаются обобщению в одно целое.

Как-то я выступал в Музее Анны Ахматовой. После выступления ко мне подошла женщина, передала привет от своей подруги, с которой я когда-то был в экспедиции на Сахалине. Сама подруга, к сожалению, прийти не смогла. Интересуется, помню ли я её и то время, когда мы были на Сахалине. Конечно, помню!

Несмотря на то, что прошло столько лет, а это было в 1960-е годы, воспоминания той поры сохранились. Экспедиция Зоологического института Академии Наук проводила подводные исследования вдоль берегов Южного Сахалина. Залив Анива, пролив Лаперуза, берега, омываемые Тихим океаном. Как же можно это забыть! Я попал в экспедицию как человек, имеющий по тем временам неплохой опыт погружений и владеющий фото- и киноаппаратурой для подводных съёмок.

Одно время экспедиция находилась в снимаемом доме. Дом большой, деревянный. В нём была лаборатория, а мы жили в палатках рядом с домом, прямо в черте огородов. Наша работа – тех, кто под воду спускался, – набрать с определённого квадрата всю живность, обитающую на дне. Рамка метр на метр опускалась на дно на разные глубины. Пять метров, десять, пятнадцать, и так до сорока. А в лаборатории уже всё разбирали, сортировали по банкам и заливали формалином со спиртом, чтобы потом отправить на материк. Уйма работы: описи, сортировки занимали много времени, но иногда вечерами мы собирались все вместе попить чаю, попеть песни.

Время экспедиции совпадало с нерестом горбуши, идущей из океана в речушки острова. Вот в устье одной из таких речушек невдалеке от пролива Лаперуза мы с моим напарником Женей и пытались заснять под водой это действо.

Выходим на берег и попадаем в объятия шестерых здоровых парней, которые и препроводили нас в барак, стоящий невдалеке. В период нереста в устьях рек стоят временные артели рыбаков, которые отлавливают рыбу, здесь же делают первичную обработку, икру с тузлуком – в бочки, рыбу – в брезентовые чаны на засол. Вот такая-то бригада и забрала нас как японских шпионов и привела к своему бригадиру. Бригадир, небольшого росточка дедок, худощавый, подвижный, как ртуть, тут же вертит ручку телефона и сообщает пограничникам о задержании. Сидим, ждём. Час, два. Говорю: «Дед, если задержал, то хоть накорми». Дед молча кивает своим, а те, все шестеро, сидят рядком на нарах в одинаковых байковых спорткостюмах, кулачищи на коленях. Один из них встаёт, приносит бельевой эмалированный таз с икрой, полбуханки черного хлеба и свежепросоленную рыбину целиком, не говоря ни слова, кладёт её на стол и садится опять на нары. У нас с Женей, как говорят, «с собой было». Мы всегда брали флягу «для технических нужд». Разливаем по стаканам, предлагаем бригадиру: «Дед, выпей с диверсантами». Он так брезгливо: «Поди, водка?» – «Обижаешь, – говорю, – чистый».

Проходит час, другой, пограничников всё нет. Наша фляга уже пуста. Дед, сидя с нами за столом, опять же молча подзывает кого-то с нар, что-то ему негромко говорит, и парень выходит. Через минуту слышим звук двигателя старенького джипа, удаляющегося по отливной полосе в сторону посёлка, до которого 18 км. Туда и обратно надо успеть до времени прилива, иначе волной прибоя прижмёт к скалам.

Посыльный успел, возвращается и ставит к ногам деда ящик зубровки.

Потом руководитель экспедиции рассказал, что поздно вечером у дома, где располагалась наша партия, остановился джип. За рулем щуплый дедок, спрашивает: «Это ваши?» Посмотрели, узнали, выгрузили вместе с аквалангами и аппаратурой. Дед развернулся и уехал. А ведь сколько я помнил, он «принимал» наравне с нами. На следующий день начальник, выслушав наш отчёт, пенял: какого-то деда не осилили! И смотрел на нас явно по-отечески.

Прошла неделя. Инцидент забылся. И вдруг в середине дня опять джип у нашего дома. За рулем дедок, а в джипе (он открытый) в два ряда сидят шестеро. Все в чёрных костюмах, при галстуках. Входят, и каждый ставит на стол бутылку шампанского. Наши засуетились, забегали, девчонки сдирают бигуди, бегут переодеваться. У шефа во взоре немой вопрос. Оказывается, мы с Женей по пьянке пригласили их в гости и даже день назначили.

Сели все за один большой стол. Шеф достал свой «портфель» – 20-литровую канистру, с которой он решал все проблемы на местном уровне. Начали. Памятуя прошлое, сажаем дедка рядом с шефом. Они быстро нашли общий язык. Выпиваем, поём, разговариваем. Вдруг один из шести выпадает назад. Молча отключился. Двое других кладут его на раскладушку. Продолжаем. Отключается другой, чего греха таить, спирт – он и на Сахалине спирт. Но что интересно, за это время первый приходит в себя и опять садится за стол. Сколько это всё продолжалось, помню смутно, потому как в стороне не стоял.

Финал помню хорошо. Шеф сломался за столом. Дедок погрузил своих в джип. Поблагодарил за стол и песни, сделал ручкой и уехал. А пил наравне со всеми. На следующий день шеф отменил все работы и объявил выходной день. Заходим с Женей к нему, сидит с мокрым полотенцем на голове, молча разводит руками.

Уже уезжая на материк, мы свиделись еще раз. Дед с ребятами приехали нас проводить, привезли в подарок два анкерка по 20 кг и бочонок в 40 кг свежего посола икры. На местной авиалинии в багаж брали не более 20 кг на один билет, и у нас с грузом возникли проблемы. Как мы их решали – это отдельный рассказ. А с икрой шеф предложил мне пройти с рюкзаком, якобы полупустым, держа его на одном плече, в салон. А следом шел шеф, двумя руками прижимая к груди завернутый бочонок, приговаривая: «Осторожно, ценный прибор». А ценный прибор где-то, видимо, потек, так как аромат тузлука заполонил весь салон. Слава богу, всё обошлось, и мы благополучно добрались до материка, где перебрались на ТУ-104, летающий из Хабаровска в Ленинград.

Комфортабельность салона ТУ-104 тех лет (кто помнит) располагала к чему-то возвышенному, неординарному. Мои соседи предложили играть в карты. Лететь долго, решили писать «пулю», им нужен был третий, а я в жизни своей не играл в карты, да и до сих пор, кроме «дурака», не знаю ни одной карточной игры. Ну, они решили снизойти до моего уровня и предложили научить меня игре в кинга. Это, по-моему, какой-то упрощённый вариант покера, но игроков нужно тоже не меньше троих. Договорились, что проигравший должен пройти к кабине пилотов и потом на четвереньках, гавкая по-собачьи, пробежать в хвост самолета, где мы сидели. При этом почему-то оба смотрят на меня. С одним из игроков у меня были свои счеты. Не знаю, как правильно сказать об игроке женского рода. Видимо, все-таки – игрица. Так вот, эта игрица, помимо того, что была научным сотрудником зооинститута, в свободное от работы время (тогда еще не было короткого слова «хобби») пела ни больше, ни меньше как в Народной опере, и голос свой называла «контральто».

В экспедиции по вечерам, слушая, как я выражал свои чувства под гитару, она снисходительно говорила: «Валя, а у тебя ведь есть какие-то задатки голоса, и при желании их (эти задатки) можно развить». Я отнекивался, отказывался от обучения, ссылаясь на нехватку времени. Но она настаивала. Ежедневно, выходя в море, наша команда шла часа полтора на сейнере до места погружений. Это время и решили использовать для обучения меня вокалу.

Мы перебрались на нос сейнера. Прослушав теорию о том, как надо держать грудь при пении, как концентрировать голос, как владеть диафрагмой, я начал что-то изображать. Продолжалось это два дня. На третий при первой моей попытке открыть рот открывается в рубке иллюминатор, и глас народа в лице капитана, чередуя мать-перемать, предлагает нам перебраться на корму сейнера и реветь там, благо звук работающего двигателя сродни тому, что я изображаю. Я понял: не дано. И вот, сидя в салоне самолета и видя этот ненавязчивый взгляд игрицы, начинаю с грустью размышлять: опять!

Но бог не фраер, как говаривал на Сахалине мой знакомый дедок, он все видит. И здесь состоялось. Давно известно, что дуракам и начинающим в картах везет. Я не проиграл, проиграла она. Ну, мы как истые джентльмены предложили аннулировать результат. Но не тут-то было. Она сказала: «Я предложила, я и сделаю». И пошла. Да как! Представьте женщину, сменившую экспедиционную одежду на цивильное платье, с русой косой за спиной, проходящую по салону самолета среди кресел. Статная, с гордо поднятой головой, она дошла до кабины пилотов и повернулась лицом к салону. Встав на четвереньки и гавкая по-собачьи, припустила в хвост самолета. Тишина, только турбины гудят. Потом хохот, на который открылась дверь пилотской кабины, и кто-то из команды обеспокоено спросил, что происходит. Конечно, это действо повторялось всеми играющими и мной в том числе. Но новизна ощущений – великое дело. Как правило, помнят совершающего открытие.

Далее

В начало

Из книги: Вихорев В. И. В океане времени: Песни, стихи, проза, рисунки. – СПб.: «Бояныч», 2005 г.