Как в армии мы были

 

Предисловие

Это первый и, надеюсь, единственный литературный опыт, произведённый и собственноручно положенный мною на экран компьютерного монитора (т.е. увидевший свет в буквальном смысле). Произошло это событие по просьбе военного дирижёра Э.Г. Клейна, занимающегося вопросами истории российской военно-оркестровой службы, и собиравшего в ту пору материал для книги об истории оркестра Костромского высшего военного училища химической защиты. Сейчас, по всем формальным показателям это уже другое учебное заведение – не училище, а целая военная академия.

Удивительно, но в тщательно прописанной исторической родословной академии отсутствует даже намёк на какую-либо взаимосвязь с бывшим училищем. Ещё более удивительно, что при получении запроса о Костромском химучилище доакадемических времён, всезнающий интернет начинает изображать из себя глухонемого инвалида – толи было такое училище, толи не было. Право, легче узнать, есть ли жизнь на Марсе. Однако я же там служил! (Не на Марсе, конечно!) При всей моей «любви» к военной службе за «хим-дым» (укоренившееся среди костромичей народное наименование училища), как за часть Малой Родины, всё-таки обидно. Это было серьёзное, значимое не только для города, но и для всей страны учебное заведение, достойно выполнявшее возложенные на него задачи.

Уверен, что новая книга Э.Г. Клейна будет интересна не только военным музыкантам и костромским краеведам, но и бывшим солдатам, бывшим и ныне действующим офицерам, взращённым в стенах училища химической защиты, будет интересна простым и не простым костромичам, да и прочему российскому люду. Уверен, что даже сам факт появления этой книги послужит доказательством преемственности, родственных связей бывшего училища и ныне здравствующей академии, по крайней мере, по линии военно-оркестровой службы.

Возвращаясь после рекламного блока, посвящённого пока ещё ненаписанной книге, к своему творению и, завершая предисловие, торжественно заявляю, что пишу правду, только правду, ничего кроме правды. Ещё должен сказать, что творение это, первоначально законченное в феврале 2018 г., в октябре 2019 г. превратилось в первую часть сложной двухчастной формы.

О.А. Новиков

Часть 1

Избранное: минимемуары в абзацах

(АБЗАЦ здесь и далее – это, большей частью, не совсем то, о чём Вы подумали. Да и вообще не стоит зацикливаться на прямом значении только-что упомянутых терминов)

Абзац первый

Обучаясь на теоретическом отделении КМУ [Костромское музыкальное училище, ныне – Костромской областной музыкальный колледж (КОМК)] и не имея прямого отношения к отделению оркестровых инструментов, я, тем не менее, в ходе повседневного межстуденческого общения реально ощущал особую смысловую нагрузку двух часто упоминавшихся ребятами-оркестрантами имён-прозвищ: «Филиппыч» (Н.Ф. Щетинин), «Петрович» (А.П. Дмитриев). Никто из иных преподавателей училища в те поры не имел в нашей среде подобных наименований, воплощавших в себе и уважительное отношение к данному человеку, и намёк на некую духовную общность с ним.

Филиппыч, Петрович – военные музыканты, по совместительству работавшие и в нашем училище. Они не были рядовыми «урокодателями», они были ведущими преподавателями КМУ. Поступить в класс Н.Ф. Щетинина, пройти у него курс обучения – гарантия знака качества. Мне приходилось слышать совершенно восторженные высказывания Л.А. и Г.Б. Лошмановых (ведущие педагоги КМУ 1-го поколения, уважаемые в музыкальном мире Костромского края), вспоминавших концертные выступления Николая Филипповича, отмечавших особую красоту и благородство тембровой палитры его кларнета, безукоризненность технической и художественной стороны исполнения сложнейшей музыки самых различных стилей и эпох, в т.ч. произведений крупной формы. Сходным образом Лошмановы характеризовали и многих учеников Щетинина.

В среде преподавателей и студентов КМУ не меньшим авторитетом обладал и А.П. Дмитриев.

Другой абзац

Спустя шесть лет, в 1972/1973 г. мне довелось более тесно и непосредственно общаться с А. П. Дмитриевым – дирижёром военного оркестра Костромского высшего военного командного училища химической защиты, бывшим майором, пониженным в звании до капитана по решению суда офицерской чести за излишнее пристрастие к горячительным напиткам.

По окончании теоретико-композиторского факультета Казанской консерватории и почти года работы в КМУ я проходил в этом оркестре срочную военную службу, и именно в это время в служебной карьере Алексея Петровича произошёл вышеупомянутый сбой. Несколько недель он тянул с изменением облика своих погон, но, в конце концов, был принуждён привести их содержание в соответствие с суровой реальностью. В эту пору никто уже не величал его Петровичем даже заочно. Более того, никто в оркестре не мог себе представить, что когда-то, где-то такое практиковалось.

К подчинённым он обращался только на ТЫ и исключительно по фамилии. Служил только в оркестре. Впрочем, даже после всего случившегося, он мог всё по той же причине не появляться на службе по нескольку дней. В такие периоды оркестром командовал (и делал это вполне себе мягко) старшина оркестра – прапорщик, тубист Юра Беляков (Юрий Иванович).

Пользуясь отсутствием Дмитриева на график вольного присутствия на работе, особенно в осенне-зимние холода, переходила и значительная часть сверхсрочников (так их тогда называли). Поэтому на ежедневные разводы (развод курсантов по учебным корпусам и развод караула производился под оркестровые марши) оркестр порой выходил весьма забавным числом, составом и звучанием, что заметно злило вышестоящее учебно-строевое начальство, присматривающее за всей этой церемонией. Однако злилось оно, как-то не громко, не в нашу сторону и почти без последствий для наших рядовых голов. Лично я, по окончании месячного курса молодого бойца в БОУП (батальон обслуживания учебного процесса. Пребывание в нём – отдельная, неспетая песня) и нескольких следующих суток акклиматизации в оркестре, постоянно ночевал дома. Сразу после вечернего развода со специально приобретённой, солидного вида папкой в руке и консерваторским ромбиком на мундире отправлялся в самоволку прямо через КПП, а перед утренним разводом тем же порядком возвращался обратно. Фактически на работу ходил.

Со следующего сентября (призвали меня в мае) работы прибавилось за счёт полной ставки педагогической нагрузки в музыкальном училище. Это уж по инициативе и договорённости начальства – гражданского и военного. Впрочем, ни одного мероприятия в оркестре я не пропустил. Вот только не помню случаев своего участия в траурных церемониях в составе оркестра. По-видимому, система народного здравоохранения в Костроме работала в тот год безупречно.

Дмитриев приходил на работу мрачный, молчаливый, неконтактный. Таковым и оставался весь рабочий день, состоящий у него из двух-трёх десятиминутных посещений расположения оркестра и, изредка, всё тех же разводов. Остальное время он проводил в клубе и около, в компании начальника клуба Бойцова, кажется, старшего лейтенанта, имевшего такие же проблемы с алкоголем.

Всё менялось в канун плановых проверок, конкурсов, смотров и прочих внешних раздражителей, имевших отношение к оркестру. К одному из них был даже изготовлен оркестровый бунчук и проведена пара строевых тренировок с оным атрибутом. В такие периоды Петрович превращался во внимательного и вдумчивого музыканта, проводил 3-5 толковых репетиций с разучиванием присланных откуда-то сверху обязательных конкурсных произведений крупной формы и серьёзного замысла, выстраивал чёткую драматургию исполнительского прочтения, и, в итоге, наш оркестр всегда был первым и лучшим среди трёх костромских военных оркестров.

Наш оркестр, наш дирижёр (А.П. Дмитриев), наш бунчук

Ну и музыканты наши в преобладающем большинстве были крепкими профессионалами, способными собраться и справиться в нужный момент с репертуаром повышенной сложности.

И ещё абзац

20 Июля 1972 года гостями нашего города были футболисты национальной сборной команды Нигерии. Состоялся товарищеский матч с костромским «Спартаком», завершившийся со счётом 2:1 в нашу пользу. Голы забили В. Горбунов и В. Коридзе (с 11-метрового).

За три дня до матча поступил приказ открыть футбольное состязание исполнением гимнов двух стран сводным духовым оркестром – нашим и полка ВДВ. Наш гимн – это наш гимн. Это всегда, пожалуйста. В любое время суток и при любом состоянии организма. А вот нигерийского гимна никто никогда не слышал, не видел, и нот его в ту доинтернетовскую эпоху в Костроме достать было невозможно. Кинулись к представителям уже приехавшей иноземной команды. Благо, с ними был переводчик, который, в конце концов, нашёл-таки в бумагах команды замусоленную вырезку из нигерийской газеты с одноголосной строчкой мелодии их государственной святыни. Вся эта кутерьма заняла полтора дня.

В оркестр газетную страницу доставили вечером предпоследнего дня перед матчем. Дмитриева в расположении части уже не было. Кстати, найти его не смогли и на следующий день. Предвидя это, прапорщик Юра вручил мне газетный листок, отдав приказ «гармонизовать и оркестровать». А в расположении оркестра – ни инструментальных таблиц, ни справочников по духовым инструментам. И я в этой области, мягко говоря, теоретик. Бежим на Полянскую (Полянская улица близь военного училища) к личному «запорожцу» прапорщика, мчимся за Волгу ко мне домой – благо, у меня в библиотеке есть всё, что нужно.

Возвращаемся в часть. Я сажусь за гармонизацию. Прапорщик договаривается в клубе и ещё где-то о ночном допуске к фортепиано. Затем, по моему настоянию, мчится на своём запорожском ушастике к африканским гостям с целью захвата «языка» и «уха», совокупность которых могла бы определить степень сходства плода моего творчества с первоисточником (не дай Бог, спровоцировать крупный международный конфликт!).

«Запорожец» вернулся уже затемно, имея на борту чернокожего футболиста и полусонного переводчика команды. Я встречаю всю компанию с нотным листом в руках.

Идём в клуб к инструменту (к фортепиано). Играю. Африканский гость активно кивает, широко улыбается, взахлёб и с увлечением тараторя нечто на непонятном языке. Явно узнаёт что-то знакомое, и процесс узнавания наполняет его восторгом. Переводим взгляд на переводчика. Тот, борясь со сном, резюмирует долгую феерическую речь подопечного одним единственным русским словом – «похоже». Играю второй вариант с несколько видоизмененной гармонией. Вновь бурный поток слов и горячее одобрение на лице футболиста. Перевод столь же однозначен и суров: «похоже». И никаких нюансов! Играю фрагментами, тасуя некоторые детали гармонии и подголосков. При этом, оставив в покое переводчика, мы с прапорщиком внимательно следим за лицом и всей фигурой африканца, пытаясь, хотя бы на эмоционально-подсознательном уровне подключиться к фонтанирующему информационному потоку. В конце концов, понимаем, что окончательный выбор придётся делать самим.

Собираю фактуру чужого гимна по своему вкусу и разумению. На всякий случай уточняю темп, интересуюсь, не предполагаются ли какие-либо национальные ритмические особенности или иные африканские страсти.

Понятно, что в целом мы имеем дело с наследием проклятого колониального прошлого, укоренившемся в официальной африканской культуре, т.е. с европейским хорально-гимническим стилем, опирающимся на предсказуемую гармоническую логику и регулярную ритмику. Однако на этом «обще-империалистическом» фоне не исключены специфические национально-прогрессивные ударные эффекты. Переводчик вспоминает, что при исполнении бывают какие-то дополнительные погремушки и порой в немалом количестве. Конкретней объяснить не может.

С погремушками решаем не рисковать, прощаемся. Прапорщик везёт гостей туда, где их взял и отправляется спать, а я сажусь за оркестровку. Срочник Облов (реальный духовик, трубач, вместе призывались) кое-в чём помогает. Наконец переписываем партии в расчёте на два оркестра, и к утру, к приходу всех наших заканчиваем работу. Воспроизводим обретённый на костромской земле шедевр полным составом, успокаиваемся и отправляем комплект нот коллегам из ВДВ.

На следующий день на месте эпохального международного спортивного события межконтинентального уровня, т.е. прямо на футбольном поле костромского стадиона «Спартак» сводный оркестр под руководством А. П. Дмитриева с блеском исполняет оба государственных гимна. Потом, уже перед посадкой в служебный автобус ко мне подходит пожилой сержант из оркестра ВДВ, внимательно меня рассматривает, потом тихо произносит: «не пиши так больше» (некоторые оркестровые партии местами оказались затруднительны, неудобны для исполнения. Но не для музыкантов нашего оркестра. Во всяком случае, от них рекламаций не поступило). И удаляется.

Что касается советско-нигерийских международных отношений, то, по моему разумению, они, безусловно, должны были резко взлететь на недосягаемую высоту. Во всяком случае, помнится, что не только июль, но и весь 1972 год закончился, слава Богу, мирно и благополучно.

Полный абзац

В 1973 году, накануне планово-ожидаемого, но как всегда внезапно материализовавшегося события, т.е. в преддверье, то ли 23 февраля, то ли какого-то важного армейского смотра-конкурса (точно не помню) меня с подачи Дмитриева вызвали к замполиту батальона одного из курсов КВВУХЗ. Невысокий подполковник, явно украинец и, кажется, с украинской фамилией, по первому впечатлению – этакий простодушный батяня в хорошем смысле (курсанты его любили и уважали) попросил (именно, попросил!) создать к вышеупомянутой дате курсантский хор, который выступил бы в концерте в сопровождении нашего оркестра. А срок до этой даты – неделя. Всю пугавшую меня организационную часть батяня обязывался обеспечить. Другие мои контраргументы – моё полное хормейстерское невежество, отсутствие опыта, вообще не та специализация и т.п. – были отклонены самым простым и естественным в армии способом, начинающимся словом «отставить». Далее весьма цветисто и образно, но очень дружелюбно и задушевно. (В 2022 г. в интернет-материалах о 3-м батальоне КВВУХЗ мне встретилась фотография подполковника А. Х. Батыченко. Не уверен на 100%, но вероятнее всего речь идёт именно о нём.)

Итог можно оценить известным выражением – ударили по рукам. Наверное, со стороны это почти так и выглядело. Тут же был вызван офицер, который и стал непосредственным куратором данного проекта: организатором репетиционного пространства, доставателем скамей-подставок для хора, собирателем и руководителем передвижений всей массы будущего хорового коллектива в то самое репетиционное пространство. И т.д., и т.п., начиная с первой репетиции и заканчивая днём концертного выступления.

Минута в минуту в клуб парадным маршем явилась рота курсантов, и мы, на пару всё с тем же Обловым (жаль, его довольно скоро перевели в оркестр кинешемской химбригады) принялись отбирать теноров, басов и прочих голосистых баритонов. Куратор сказал, чтоб мы не волновались, ибо «если этой роты будет мало, то согласно распоряжению командования через пять минут в клубе будет весь батальон!» Помнится, одной роты нам вполне (и в этот день надолго!) хватило. Хор получился огромный. Начальство сказало – «нормальный хор».

Удивительно, но ребята-курсанты даже в помыслах своих не пытались откосить от тягот артистической карьеры, свалившейся на их головы дополнительным грузом. Более того, те, которых мы отбраковывали, искренне огорчались. Удивительно и то, что потом на долгих, ежедневных репетициях парни не отвлекались, не халтурили, не просились покурить, но очень и очень старались. И всё же главное, что поразило меня во всей этой военно-хоровой эпопее, это невиданный мною ни до, ни после того (вплоть до дня сегодняшнего) высочайший уровень организации при совершенно запредельной точности, своевременности и обязательности выполнения всех элементов этой организации, охватывающей столь большое число людей, мест их пребывания, способов их перемещения, организации предметов реквизита и прочее, и прочее, и прочее. Никаких случайностей, ни в пространстве, ни во времени, ни в сфере так называемого человеческого фактора. Приходишь – все и всё, что надо уже тут. Сразу приступаешь к делу, не отвлекаясь на сопутствующие помехи и заботы, ибо таковых нет.

По договорённости с Дмитриевым мы разучивали «Гимн Советского Союза» и песню «Широка страна моя родная». Конечно же, ребята запоминали хоровые партии с голоса, не по нотам. Кое-что в хоровых партитурах ввиду быстро надвигающегося судного дня мне пришлось переделать, упростить, в расчёте на помощь инструментальных голосов оркестра. На предпоследних репетициях вышли на уровень целостного прогона. Пришлось сесть за фортепиано, дирижируя головой, плечами и горлом. В канун концерта удалось провести прогон под оркестр – мой первый в жизни опыт дирижёрской практики. Дмитриева в этот день не было.

Премьерное выступление нашего новорождённого коллектива (так сказать, первый крик парадно-обмундированного младенца) состоялось в д/к «Патриот» на Никитской. Дмитриев скорректировал положение хора и оркестра на сцене, отошёл к пока ещё закрытому занавесу, окинул взглядом наши ряды, качнулся пару раз с пятки на носок и велел привинтить мои родные тарелки к большому барабану. Меня бросило в жар, потом в холод, ибо стало ясно, что меня ждёт через пять минут. Затем он поманил меня пальцем, развернул лицом к занавесу, сказал «ну, давай, начнёшь с гимна, сразу, как откроют занавес. Затем – по указанию ведущих концерта. Потом езжай в Москву, поступай на наш факультет» и ушёл в зал.

Так я второй раз выступил в качестве дирижёра.

Говорят, всё, что происходило и звучало далее, имело вид вполне сносный и даже вполне приличный. Батальонное начальство было довольно и выразило намеренье продолжить сотрудничество после летних лагерных сборов. Пришлось напомнить об ожидаемом с нетерпением и теперь уже скоро-грядущем завершении моей военной карьеры.

И потому, через пару дней меня разыскал Петр Букатчук (один из хоровых дирижёров-специалистов Костромы) с просьбой-предложением передать курсантский хор ему, что я и сделал с большой радостью и облегчением.

Всё это происходило ближе к закату моей военно-оркестровой службы. Однако была у этой службы и своя, так сказать, Аврора, своё начало, не менее для меня памятное.

Первый удар в только что выданные мне оркестровые тарелки я произвёл на первой же репетиции со своим участием, буквально под фанфары всего оркестра. Ударил-то я с большим старанием, вовремя и громко, как и требовалось, но изгиб тарелок от этого удара почему-то вывернулся наизнанку. Далее звучать они стали весьма сказочно. Круче, чем молоток без мастера у Булеза (Пьер Булез (1925-2016) французский композитор, дирижер и теоретик, лидер музыкального авангарда 2-й половины ХХ века. Считается, что основная идея прославившего его сочинения «Молоток без мастера» (1954 г.) – бессилие человека перед вышедшей из-под контроля машинной цивилизацией). Петрович остановил оркестр, хмыкнул, приблизился, привёл тарелки в нормальное состояние и, воспользуюсь ещё раз аналогией с Булезом, в две минуты рассказал и наглядно показал, чем отличается мастер от молотка.

Абзац без конца

Согласно какой-то толи договорённости, толи традиции музыканты нашего оркестра в «суббото-воскресные» вечера обслуживали танцы в парке Дома офицеров (ныне Дом народного творчества на ул. Советской), играя эстрадным составом. Для них это было неплохо оплачиваемой подработкой. Что-то там случилось с приглашаемым со стороны пианистом, и я распоряжением Дмитриева загремел в ещё одно новое для себя качество на весь весенне-летний сезон 1973 года. К концу лета, уже будучи гражданским лицом (кстати, в армии меня передержали почти полтора месяца), стал даже получать нормальные деньги за труд на поприще отечественной музыкальной эстрады. – Ребята попросили не уходить до сентября.

Конец без абзаца

Первоначально в этом месте у меня стояла жирная заключительная точка, но некоторый оставшийся материал, в конце концов, взбунтовался и объявил войну уже состоявшейся формоструктуре. Объявил войну, сразу же заключил мир и поселился рядом.

А потому:

Далее

Примечание:
Чтобы увеличить фотографию, надо навести на неё курсор и нажать левую кнопку мыши.

Автор: Новиков Олег Анатольевич | слов 2764 | метки: , , , , , , ,


Добавить комментарий