То, что осталось после избранного

Три дня до армии (с 4-м курсом теоретиков КМУ)

Настроение и состояние души накануне явки с вещами на призывной пункт чем-то похоже на то, которое испытываешь накануне отъезда на приемные экзамены в ВУЗ чужого города (по крайней мере, во времена, когда о ЕГЭ ещё слыхом не слыхивали). Впрочем, и ныне порядок поступления и в армию, и в ВУЗ нашего профиля не изменился. Порядок был, порядок остался.

Армейская срочная служба в родном городе – редкостное исключение из правил. Однако и в этом случае порядок соблюдался. Сначала всех «исключительных» везут вместе с остальными в Нерехту (в другой город за 40 километров). Там пропускают через очередную медкомиссию. Комплектуя партию на этап по месту назначения, маринуют ранее прибывших, ожидая прибытия последующих новобранцев из других регионов страны. Затем маринуют всю команду в ожидании «покупателей». Водят в столовую, устраивают на ночлег (возможно, многократный) в спальном помещении военкомата-накопителя. Своеобразие спального помещения заключается в циклопических, в пару метров шириной, двухъярусных нарах вдоль всех стен. Гости заведения укладываются поперёк полок, ботинками наружу, подложив под голову свои котомки и вещмешки и укрываясь тем, у кого что есть. Ввиду просторности помещения, напрашивающаяся аналогия с комплектом цветных карандашей в коробке справедлива лишь отчасти. Тесноты «притыка» всё-таки не было. В течение полутора суток желающих увидеть Свято-Троицкий Ипатьевский мужской монастырь и знаменитую пожарную каланчу в городе Костроме набралось человек 25-30.

Ближе к вечеру второго дня за нами приехал симпатичный старший лейтенант из батальона обслуживания учебного процесса (БОУП) Костромского высшего военного училища химической защиты. Отрекомендовался комсоргом этого самого БОУП, спросил, есть ли среди нас комсомольцы. Членами Ленинского Комсомола оказались все без исключения. (В 2022 г. в интернет-материалах о 3-м батальоне КВВУХЗ мне встретилась фотография командира 8 роты 3-го батальона, капитана Н. Н. Дешкевича. Не уверен на 100%, но вероятнее всего, что речь идёт именно о нём. Как раз в этот период времени Дешкевич был переведён из БОУП в 3 батальон.)
Изобразив восторг на лице и в голосе, но быстро успокоившись, старший лейтенант деловито и аргументировано предложил сдать ему на хранение имеющиеся деньги и ценные вещи.

В ту пору разнообразные ужастики о вполне реальной армейской дедовщине бурно обсуждались в гражданском обществе. Поэтому мы дружно выстроились в очередь и, под запись в лейтенантском блокноте опорожнили свои карманы в небольшой лейтенантский саквояж.

Впоследствии мы были очень благодарны комсоргу за его предусмотрительность и личную честность. Не в меньшей степени мы благодарны ему и прочим командирам за то, что на протяжении всей армейской службы о комсомоле, превратившемся к тому времени в ритуально-формалистическую обязаловку с бесконечной чередой никому не нужных мероприятий ради галочки в отчётах, нам, во всяком случае, мне больше слышать не довелось.

Оформив все необходимые документы, старший лейтенант загрузил нас в две армейские машины, и мы поехали в Кострому.

С воспитанниками оркестра

Один из двух моих земляков-костромичей оказался выпускником нашего кулинарного техникума, дипломированным мастером приготовления чего-то там к обеду. Спустя месяц с небольшим он был уже уважаемым человеком, трудясь в столовой химучилища.

Военная специальность второго тоже просматривалась вполне отчётливо. Он быстро бегал, будучи, если я не ошибаюсь, кандидатом в мастера спорта по лёгкой атлетике. Пройдя курс молодого бойца, бегун почти два года успешно защищал спортивную честь военного училища. Случались и конфузы в его военно-спортивной карьере. Так ещё на первом году службы, будучи в самоволке, наш КМС самым позорным образом проиграл соревнование по бегу комендантскому патрулю. Видимо предварительно имело место серьёзное нарушение режима «питания» на воле.

Нашёлся ещё один земляк, уже не по городу, а по области. Трубач, выпускник, кажется, Буйского музыкального училища – мой будущий коллега по оркестру. Парень серьёзный, довольно взрослый, обстоятельный и работящий.

Все остальные ребята прибыли из других регионов, преимущественно с юга России и из Белоруссии. Почти все – авто-водители, недавно получившие права.

При въезде на территорию части люди в форме изъяли из нашей группы самого старого новобранца (на три месяца старше меня), имевшего самый большой водительский опыт. Больше мы его не видели нигде, кроме как за рулём белой служебной «волги» начальника училища – генерала Лебедева.

На закате дня нас обмундировали и разместили в пустой казарме первого этажа здания недавней постройки. Остальные этажи занимали курсанты училища. Наше заселение почти не нарушило пустоту и строгий простор большого помещения.

Покинув наш ставший обитаемым пространственный пятачок, комсорг прошёл в дальний тёмный конец массива незаселённых коек, на одной из которых кто-то спал. С трудом разбудив спящего без сапог, но в полном повседневном обмундировании бойца, офицер долго уговаривал его заняться прибывшим пополнением, т.е. нами. Боец не соглашался, однако, в конце концов, с кровати всё-таки слез и пополнение оглядел. Мы ответили взаимностью. Это был хмурый, невысокий, расслабленного мешковатого вида старший сержант с опухшим от долгого сна (проверено — именно от сна!) лицом. После паузы, вызванной общей игрой в гляделки, два воина старших званий продолжили дискуссию.

Суть её заключалась в том, что старший сержант, по факту уже дембель, переслуживший несколько лишних дней, (что-то там затянулось с оформлением документов) категорически отказывался делать что-либо, кроме как спать есть и гулять. Старшему лейтенанту тоже хотелось домой, к жене, тем более, что близились выходные. По всему получалось, что раньше следующего понедельника дембельские документы старшего сержанта всё равно готовы не будут.

В понедельник же – клятвенно обещал комсорг – он лично привезёт из летнего лагеря двух молодых сержантов для замены заслуженного ветерана. Решающим аргументом стало обещание старшего лейтенанта изыскать серьёзную сверх-служебную форму материальной благодарности для старшего сержанта. И Алёшин – такова фамилия последнего – уступил, но выдвинул категорическое требование. Сейчас ему надо уйти до утра к подружке, а вот уж с утра следующего дня…

Короче говоря, бедняге-комсоргу пришлось пасти нас всю ночь. До отбоя мы были научены превращать лоскут белого материала в подворотничок гимнастёрки, и это стало нашим обязательным ежевечерним занятием на протяжении месячного курса молодого бойца, именуемого ещё карантином.

Утром команду «подъём» давал уже старший сержант Алёшин. Офицеров же в своей казарме с этого момента мы почти не видели. Видимо, они боялись нарушить строгие карантинные требования. По счастью на протяжении карантина мы почти не видели и старослужащих коллег. В это время они резвились за городом на природе — в летнем лагере училища. Лишь однажды в казарму забрела группа прибывших по какой-то надобности солдат-аборигенов. Они проверили, разумеется, не без выгоды для себя карманы дневального, все прикроватные тумбочки и ещё карманы двух-трёх молодых бойцов, оказавшихся в казарме на тот момент. Затем открыли каптёрку, где хранилась наша одежда с гражданки, произвели её осмотр, изъяли понравившиеся образцы и удалились.

Химучилище 1972 год. Оркестр за этими окнами

Аналитический разбор сцены, происшедшей между старшим лейтенантом и старшим сержантом, в плане прогнозирования атмосферы будущей службы наш молодняк произвёл в тот же вечер. Разброс мнений был широк. Промелькнуло и слово «бардак». Не знаю, наблюдался ли бардак в БОУП по окончании месячного курса молодого бойца, но внутри и на протяжении этого курса форменным бардаком и безобразием мне виделась только ситуация с банными помывками. Таковых просто не было. Не было почти 4 недели. Душа в казарме тоже не было. Таким образом, вымывшись последний раз на гражданке перед призывом, следующего «омовения» пришлось ждать месяц! А за этот месяц сколько земли было перекопано, сколько чёрной работы переделано… А пробежки в несколько километров каждое утро всем табуном по улицам просыпающегося города… А ежедневные строевые занятия на майско-июньском солнышке, в т.ч. пару дней в противогазах и прорезиненных общевойсковых защитных комплектах (ОЗК), да ещё с вводными командами: «вспышка справа», «вспышка сзади»…

Справка для непосвященных. Считается, что при сравнительно отдалённом ядерном взрыве шансы пережить воздействие ударной волны повышаются, если успеть бросится ничком на землю – головой в сторону взрыва, накрыв эту самую голову руками. При этом по возможности, желательно оказаться в вышеописанном положении позади какого-либо чрезвычайно массивного и устойчивого предмета, либо позади выступающей складки местности.

Подобная тренировка во время маршевого движения напоминает детскую игру в «замри – отомри». При этом поза замирания, когда ты уже на земле или на асфальте, даже удобнее многих странноватых поз детской игры.

Подавляющее большинство солдат БОУП – военные водители, проводили день-деньской под пуководством профессионалов-прапорщиков в огромном автопарке училища. Помимо бортовых грузопассажирских машин, способных одномоментно перебросить почти весь личный состав училища Бог знает куда, были там и самосвалы, и автокраны и землеройная техника, и спецмашины химической разведки, и установки для дегазации местности (реактивные авиационные двигатели на автомобильном шасси), и бронетранспортёры, и даже лёгкие танки. Были там и несколько разномастных автобусов камуфляжных цветов.

В состав БОУП входило и некое число солдат, прикреплённых к конкретным объектам, находящимся на территории части. Один рядовой был прикреплён к клубу. Ещё несколько в качестве истопников и слесарей – к котельной и бане. Кажется, ещё кто-то был при складах и при территории летнего лагеря. В общей казарме БОУП никто из них почти не показывался. Все круглосуточно отсиживались и отлёживались где-то на подведомственных точках.

Командовал батальоном майор Силкин. Немолодой, высокий, плотный, подвижный, с резко очерченным, всегда недовольно-сумрачным лицом.

Сержант Алёшин оказался отличным наставником, умелым, вдумчивым и справедливым. Во время занятий по строевой и физической подготовке вся его расслабленность и мешковатость исчезала начисто. На турнике он мог подтянуться подряд несколько десятков раз, после чего, без перерыва выдавал на перекладине целый каскад атлетических упражнений практически циркового уровня.

Сразу предупредил, что никого не выпустит из казармы вне строя до тех пор, пока все не научатся правильному воинскому приветствию («отданию чести»), правильному строевому шагу с разворотами, правильному подходу к командиру.
И началось…

Хорошо помня школьные времена, правые руки у большинства из нас столь чётко и отработанно выдавали пионерский салют, что пару автопарковых прапорщиков, заглянувших на огонёк и наблюдавших всё это, потом едва удалось вернуть к жизни. Бедняги аж посинели от хохота. Мы тоже изрядно повеселились. Думаю, что подобное шоу предсказуемо собирало зрителей с регулярностью каждой очередной призывной кампании вплоть до кончины СССР и даже чуть далее.

После того, как Алёшина сменили двое не очень толковых сержантов, каких-то всполошенных, неосновательных, трусоватых в отношениях с начальством, но излишне начальственных в отношениях с нами, порядка стало меньше, а бестолковщины больше.

В первую же ночь они подняли нас для тренировки отбоя по горящей спичке. Забава заключалась в том, что полностью одетые и выстроенные в два ряда новобранцы, получив команду «отбой», одновременно с которой один из сержантов зажигает спичку, ломают строй и несутся, сломя голову, к своим койкам, сталкиваясь и падая в узких проходах, снося прикроватные табуретки, тумбочки, да и сами койки. До того момента, как спичка потухнет, необходимо было добежать, раздеться, нырнуть под одеяло. Естественно, многие «отбиться» не успевали, и по команде «подъём» всё начиналось заново. Сержанты веселились.

Строго говоря, успеть было бы можно, если предварительно:
а) продумать и отработать траектории взаимных перемещений;
б) поколдовать с петлями новой форменной одежды, чтобы пуговицы выскакивали из петель даже при слабом рывке;
в) снять (или не надевать) портянки, чтоб сапоги сами слетали с ног.

Но кто же знал, что вместо отдыха после трудового дня среди ночи начнётся такая веселуха?

Веселуха, однако, длилась не долго. Минут через десять в казарму вошли четверо крепеньких курсантов с верхних этажей. Ещё пятеро стояли в дверях. Разделившись на пары, вошедшие взяли сержантов за шкирку и слегка шмякнули ими по ближайшей стенке. Стенка устояла. Сержантов же, заботливо придерживая, уравновесили и попросили впредь вести себя по уставу и быть примером для подражания. В противном случае наше социалистическое отечество будет обременено выплатой двух лишних пенсий по инвалидности. На прощанье курсанты дали команду «отбой» для всех, включая и сержантов, проследили за её выполнением и вышли.

Не знаю, как в этом плане сложилась армейская служба у других однокашников по призыву, но моё знакомство с неуставными отношениями в армии этим эпизодом и ограничилось.

Подавляющее большинство дней нашего пребывания в так называемом карантине (курс молодого бойца) выстраивались по одной и той же схеме. Помимо утренней пробежки по городу, вечерней прогулки строем по территории училища, трёхразового питания в столовой и ряда иных более мелких служебных и чисто бытовых событий, день был заполнен строевыми занятиями, зубрёжкой наизусть текста Военной присяги и, главное, обслуживанием техники автопарка с одновременной наработкой навыков её вождения. Впрочем, автопарк и вождение – это только для водителей.

Могучая река водителей под предводительством пары-тройки специалистов-прапорщиков текла в автопарк, а тоненький ручеёк из четырёх неводителей (так нас вполне официально титуловали), под водительством людей главкома хозяйственной части майора Пивоварова тихо струился в сторону складов. Либо на земляные работы (чаще), либо на работы погрузочно-разгрузочные (реже). И то, и другое происходило на стеснённой складами территории, либо на самих складах. Фигура, майора Пивоварова, напоминавшая Наполеона Бонапарта периода стодневной реставрации, обычно встречала нас подле приготовленного уже арсенала шанцевых инструментов. Майор и его люди исчезали, а мы оставались.

В основном выкапывали. Судя по глубине, то траншею под водопровод (на глубину в полтора раза выше моего роста), то канавку под кабель (где-то около метра глубиной), то просто яму непонятного назначения. Выкапывали и вздымали наверх попадавшиеся в раскопе булыжники, куски асфальтобетона, фрагменты ржавых металлических конструкций, прочие археологические ценности, перекрывавшие заданное направление. Закапывать ямы, перемещать с места на место кучи песка и грунта тоже приходилось. Не скажу, что работа была на износ, но положительных эмоций она не вызывала. А главное, вымыться после неё толком было негде. (Про отсутствие банных помывок я уже говорил).

Учить наизусть текст Военной присяги 25 дней подряд мне тоже не очень нравилось. Зачем? Ведь принимая присягу, текст зачитываешь по бумаге! Сержанты, однако, уверяли, что иначе нельзя. Якобы, на самой церемонии от волнения буквы в глазах будут расплываться. Думается, что причина в другом. Скорее всего, столь длительное изучение этого достойного документа благополучно покрыло время, ежедневно отводимое на политзанятия различной тематики. Если так, то и, слава Богу!

В один из последних дней карантина нам выдали 10 автоматов на всю компанию и отвезли на стрельбище при летнем лагере училища. Рассказали и показали куда смотреть, куда стрелять, как принять правильное положение для стрельбы лёжа. Накануне каждый из нас дважды разобрал и собрал автомат и из рук сержанта увидел, как снаряжается патронами автоматный рожок. Таким образом, на момент открытия огня мы были во всеоружии теоретических и практических знаний и навыков. Каждому предстояло выполнить один-два одиночных выстрела по мишени, а затем врезать по ней короткой очередью.

Самый мелкий из воспитанников (в центре) оказался самым крупным и самым матёрым шалопаем

Стреляли группами по 10 человек. Каждый – в свою мишень. Потом передавали автоматы следующей группе. Кое-кто, в цель попадал. Мишень падала, потом вновь поднималась. Тем не менее, примерно половина мишеней у каждой десятки оставалась непоражённой.

Наша группа с четырьмя неводителями в составе стреляла последней. После первого залпа все мишени шлёпнулись в ров, и встать больше не смогли. Офицер от удивления зашёлся кашлем и потерял голос. Отдышавшись, покосился на избушку управления мишенями, немного подождал, но туда не пошёл – далековато было. Избушка тоже не пошевелилась. Тогда он подошёл к нам, просипел, что с такими талантами надо служить в спецвойсках и на горячих точках, а не в БОУП, и, перейдя на полушёпот, объявил стрельбы законченными.

После того, как оружие было разряжено, а оставшийся боекомплект собран, офицер куда-то исчез. Образовались свободные 15 минут. В это время из пункта управления мишенями вышел и двинулся в нашу сторону низкорослый солдатик. Подойдя, помнил рукой меня и Облова. Представился: «рядовой оркестра Аминев, трубач».

Оказалось, оркестр в данный момент находится в летнем лагере ради сопровождения какой-то там церемонии, начало которой ожидалось часика через три. Музыканты разбрелись кто куда, а Аминев на попутке отправился на стрельбище в надежде познакомиться с будущими коллегами. Сам он – бывший воспитанник оркестра. Знает в училище и в летнем лагере всё и всех. Зайдя на пункт управления, договорился с ребятами и, отследив нас и нашу огневую группу в бинокль, синхронно с волной выстрелов положил все мишени специальным тумблером управления.

* * *

В оркестре меня сразу и неожиданно произвели в начальники над тремя рядовыми срочной службы и тремя, потом четырьмя воспитанниками, самый мелкий из которых оказался самым крупным и самым матёрым шалопаем.

Моё ежемесячное жалование выросло с солдатских 3 р. 80 коп. до 5 р. 80 коп. (В то время пачка сигарет «Прима» стоила 14 коп., батон сдобного белого хлеба -22 коп., килограмм варёной колбасы при наличии таковой – 2 р. 20 коп., бутылка пива – 37 коп., бутылка водки – 2 р. 87 коп.)
Должен сказать, что даже у курящих солдат после покупки сигарет, зубной пасты, гуталина (т.е. крема для обуви), ниток, материала для подворотничков и прочих мелочей оставались свободные деньги до следующей «зарплаты». Ну а по поводу еды, её качества и количества на курсанто-солдатскую столовую грех было жаловаться. Кстати, на территории училища было своё почтовое отделение, свой магазин широкого профиля, свой клуб с киноконцертным залом. Даже своя баня была, верно, с непонятным графиком и ещё более запутанными правилами попадания туда. В здании столовой, но в другом крыле была ещё и чайная. Помнится, меня очень удивляла стрёмная двусмысленность существования этого заведения в военном училище, где всё на глазах у начальства. Во всяком случае, наши музыканты-сверхсрочники, имевшие вообще-то склонность к разного рода рюмочным, эту чайную не жаловали, обходили стороной.

Ну, а солдаты и воспитанники оркестра не жаловали войсковую баню с её запутанным графиком работы. Быстренько наладили знакомство в бане на улице Ленина и мылись там бесплатно в любое желаемое время. Вышеупомянутую чайную они вообще не замечали.

Круг своих командирских обязанностей я выяснять не стал. Задай я такой вопрос дирижёру, обязанности могли бы материализоваться в несметном количестве. Поэтому действовал по своему разумению, исходя из обстановки. Присматривал за поддержанием чистоты и порядка в помещениях, занимаемых оркестром и оркестрантами; порой, в дни обще-училищных авралов (например, по случаю московских инспекторских проверок, либо по случаю прибытия высокого начальства) водил свои вооружённые силы в столовую и обратно строем. (Личностей, шатающихся по территории вне строя, начальство не любило. Особенно в «критические дни» разнообразных проверок и авралов. Дежурный офицер у входа в столовую мог запросто развернуть таковых, оставив их без еды.) И т.д., и т.п., не в ущерб сложившейся до меня оркестровой демократии.

Одним из солдат срочной службы оркестра оказался и мой сопризывник, наш «пан спортсмен» Евшов. В других подразделениях профессиональный бегун, находящийся на особом положении, выглядел бы абсолютным бельмом на глазу. Поэтому высокое начальство приписало его к оркестру. Прозвище, заимствованное кем-то из популярной телепередачи, прилипло к парню с первого дня его оркестрово-спортивной службы.

Дирижёр был несколько озадачен появлением в хозяйстве специалиста столь необычного профиля. Но когда на почётном месте в красном углу репетитория водрузился новенький оркестровый бунчук, вопрос, к какому оркестровому делу приспособить Евшова, решился моментально. Евшов стал служить при конских хвостах, стал бунчуконосцем. Разумеется, только во время, свободное от соревнований и тренировок, т.е. иногда.

В один прекрасный день дежурному по училищу проступил звонок из военной комендатуры: Евшов без увольнительных документов задержан комендантским патрулём на городской улице. Кто-то из начсостава подразделения должен прибыть в комендатуру для выяснения обстоятельств происшествия и препровождения задержанного по месту службы.

Дмитриев в этот день был на службе, а вот прапорщик Юра отсутствовал по причине каких-то оркестрово-хозяйственных забот. Кажется, это было связано с приобретением новой парадной формы для оркестра. Тема новой формы «цвета морской волны», скроенной и сшитой по индивидуальным меркам, снятым с каждого конкретного оркестранта, занимала умы и разговоры наших контрактников уже несколько недель. На солдат срочной службы «морская волна» не распространялась. Не распространилась на нас и магия ожидания этого сказочного события, чего нельзя было сказать о наших старших товарищах. При обсуждении этой темы их лица нежданно освещала та самая, давно забытая, светлая и неподдельно-наивная детская радость.

Тащиться в комендатуру на Щемиловку дирижёру Петровичу не хотелось, и он отправил туда меня, хотя и барабану было ясно, что рядовому срочной службы никто задержанного не отдаст.

Евшова в комендатуре, босого и без ремня, я увидел сразу. Он мыл полы. Причём почему-то делал это корабельно-палубным способом: выплёскивал из ведра добрую порцию воды и гонял её по линолеуму из конца в конец коридора огромной тряпкой из старой шинели. Заметив моё удивление, шепнул, что таково указание местного начальства. Затем ткнул пальцем в сторону двери, за которой оно, начальство, пережидало потоп. По счастью здание комендатуры было старое, пол неровный, и я, прыгая с одного островка на другой, благополучно добрался до нужного кабинета.

Не дав мне и рта открыть, скучающее начальство высказало своё удивление тем, что в комендатуру по доброй воле забрёл солдат срочной службы. Но, по-настоящему оно удивилось, когда узнало цель моего визита. В промежутке между двумя означенными точками удивления комендант внимательно изучил мой вузовский «поплавок», испросил и получил комментарии по его поводу и по поводу деталей моей гражданской профессии. Таким образом, к цели моего визита мы подошли в ходе течения вполне светской беседы. И вот тут-то беседа дала сбой.

Благодушное настроение хозяина кабинета как ветром сдуло. Из ящика стола была извлечена инструкция, прописывающая порядок возвращения в родную часть военнослужащего, задержанного комендантским патрулём. Мне, как человеку с высшим образованием было предложено быстренько изучить её содержание. Затем последовал вопрос, нашёл ли я в этой инструкции основание для выдачи задержанного рядовому срочной службы? Основания я не нашёл и счёл за благо попроситься на выход.

На прощанье комендант сообщил, что так и быть, выдаст Евшова на руки представителю части с более солидными погонами сегодня, но не ранее, чем часика через три, так как своей очереди на помывку полов ожидает ещё целый ряд кабинетов и нечто аналогичное гражданской КПЗ.

Разыскав Дмитриева по возвращении в часть, я сразу понял, что ночевать Евшову придётся в свежевымытой комендатуре.

Лишь на следующий день прапорщик Юра вернул бедолагу под сень родных конских хвостов.

Главный военный дирижёр ВС РФ генерал-майор В.М. Халитов с оркестром Военной академии РХБЗ 16 декабря 2009 г., Костромская филармония

* * *

С однокашниками по призыву, оставшимися в БОУП, я практически никак не пересекался за исключением одного случая, трагического по сути своей.
К тому времени я уже служил одновременно в двух училищах — военном и музыкальном. Всё произошло на моих глазах, прямо у перекрёстка перед КМУ.
Первый из нескольких армейских грузовиков, начав торможение перед светофором и, продолжая замедляться, неожиданно съехал глубоко на обочину, уткнувшись, в конце концов, мордой в уличный столб. Удара не было, касание получилось мягким. Я шёл в том же направлении несколько позади, и поэтому сразу оказался в компании двух солдат – моих сопризывников, выпрыгнувших из кабины второй машины. Поздоровались. Смеясь над нелепым происшествием, вместе подошли к первому авто, водителем которого был ещё один наш однокашник.
Из кабины, с пассажирского места навстречу нам выбрался прапорщик автопарка химучилища. Водитель же был мёртв — внезапная остановка сердца. Реанимировать молодого парня не удалось.

Выступление Главного военного дирижера Вооруженных сил РФ генерал-майора В.М. Халилова с военным оркестром Военной академии РХБЗ. Кострома, 2009 г.

Вместо эпилога

Однажды начальник большого барабана нашего оркестра, обладавший солидной, склонной к полноте фигурой (эта пара – он и барабан – даже чисто визуально придавала оркестру особую внушительность), рассказал мне историю, приключившуюся незадолго до моего появления в коллективе. История эта поначалу показалась мне типичной военно-оркестровой байкой, произведением армейского фольклора. Выслушав мои сомнения, рассказчик с праведной обидой в голосе воззвал к коллегам, и коллеги-контрактники подтвердили, что всё это — чистейшая правда. В подтверждение были названы имена и звания офицеров — участников этого исторического эпизода, остававшихся на тех же должностях и на момент рассказа о нём. (Сейчас ни имён, ни званий, ни должностей я уже не помню).

По некой надобности курсантские роты отрабатывали на плацу парадный шаг, и что-то у них с этим шагом не ладилось. Окружение полковника — одного из заместителей командующего училищем, руководившего всей этой процедурой, убедило шефа, что виной всему оркестр. Слишком быстро играет. Полковник объявил 15-минутный перерыв, подошёл к оркестру и, усомнившись в профессиональных качествах музыкального коллектива, сделал соответствующее внушение. Дирижёр смолчал, но потихоньку послал кого-то из воспитанников за метрономом.

После перерыва шагистика продолжилась. Качества не прибавилось. Полковник нахмурился и отправил одного из офицеров к оркестру. Тот подбежал, пытаясь перекрыть рёв оркестра, стал что-то кричать. Ребята в ответ дружно закивали раструбами в сторону работающего метронома. Офицер закрыл рот, пару раз обошёл вокруг прибора, присел на корточки, изучил надписи на шкале и умчался назад. Больше в этот день оркестрантов никто не беспокоил.

Потом кто-то передал в оркестр суть диалога между офицером-порученцем и полковником.

- Ими какая-то машина управляет. Щёлкает в соответствии с заданной цифрой. Как она щёлкает, так они и играют.
- Ну, раз так, значит там всё в порядке. А этим (кивнул на парадные коробки) надо ещё пошагать.

Участники концерта, посвященного 300-летию русских военных оркестров в Костромской филармонии 2 февраля 2011 г. (Фото С.Б. Ласкина)

Фото из архивных коллекций Бориса Коробова

Более ранний вариант и ряд других публикаций на иные темы см.:
https://kostromka.ru/novikov/ Новиков Олег Анатольевич

В начало