Глава 11. Чажма

 

Подводная лодка К-7 в Малаккском проливе

11.1. Начало

Распределение по флотам с согласия начальства прошло не по рейтингу успеваемости, а добровольно и в соответствии с установленной квотой: 60% – на Северный флот, остальные – на Тихоокеанский (ТОФ). Мой выбор давно состоялся – только на Дальний Восток, туда, где бродят уссурийские тигры, растёт женьшень и плещется Японское море. Заполярье, куда мы ежегодно ездили на практику, меня отнюдь не привлекало. Короче, практичные и приземлённые выпускники отправились на Север (полуторный оклад), романтики – на ТОФ (оклад 130%), блатники – сразу на Камчатку (двойной оклад).

В 1964 году судостроительная промышленность ещё только наращивала выпуск атомных подводных лодок. Поэтому флот не мог предоставить всем молодым офицерам службу по специальности. Некоторым были временно предложены должности на дизельных лодках и на береговых объектах. Кое-кто не годился для службы на атомоходе по состоянию здоровья. Я был направлен на АПЛ К-66, находящуюся в ремонте в бухте Чажма на должность командира группы дистанционного управления (КГДУ).

Наша лодка была пришвартована к плавучей мастерской. Экипаж жил рядом на старой плавучей казарме вместе с полчищем крыс и с лютым старпомом-холостяком. Я делил крохотную каюту со своим однокашником Колей Белявским. Офицерские семьи жили в посёлке Тихоокеанском, что в часе езды по пыльной дороге от места службы. Молодым женатым офицерам из-за нехватки квартир были предложены покинутые артиллерийским полком заброшенные бараки. На этом фоне очень «патриотично» воспринималась информация замполита о дискриминации чёрных американских офицеров, которых флот не обеспечивал нормальным жильём.

Моим первым командиром дивизиона движения был педантичный капитан-лейтенант Н. Веневитинов, умница и великолепный специалист. Под спецодеждой он носил белоснежную нейлоновую рубашку. Съезд на берег подчинённых офицеров разрешал в зависимости от их усердия по службе и издевательски говорил: «Теперь, господа офицеры, регулировать вашу половую жизнь буду я!»

Холостякам, жилось проще. Единственной заботой было поскорее получить допуск на самостоятельное управление. Для этого сначала предстояло сдать командирам дивизионов длинный перечень зачётов. Процесс подготовки к экзамену занимал многие месяцы. Примеряясь к предстоящей экзекуции, я однажды попросил одного из бывалых управленцев протестировать меня. Он согласился и задал самый, что ни на есть тривиальный вопрос – действия оператора при срабатывании аварийной защиты реактора. Я лихо отчеканил всё по пунктам, начиная с первого: «сбросить аварийный сигнал». Драгоненко улыбнулся и сказал: «Два балла, повтори ещё раз!» Я повторил, а он опять мотает головой и говорит: «Сначала надо выматериться, а потом сбросить аварийный сигнал, и ты в этом сам убедишься»

Затем в присутствии всех офицеров нашей боевой части (БЧ-5) устраивался экзамен, «публичная казнь». Экзамен состоял из трёх составных частей: физика ядерного реактора, паропроизводительная и паросиловая установки. Каждый офицер имел право задавать любой вопрос по объявленным темам. Преодолеть этот экзамен с первого захода, по-моему, никому не удавалось, но и провалить его не считалось зазорным. Дело в том, что никто, даже самый умный и опытный подводник, не мог похвастаться абсолютным знанием устройства лодки. Поэтому результат любой проверки на профпригодность фактически был предопределён. Между прочим, я прочитал, что экзамен на самостоятельное управление у управленцев первой на ТОФ’е лодки принимал сам великий академик Анатолий Петрович Александров, лауреат четырёх Сталинских, Ленинской и Государственной премий, кавалер девяти орденов Ленина и трижды Герой Социалистического Труда, «отец» советского атомного флота.

Контр-адмирал В.Н. Леонтьев, командир БЧ-5 ПЛ К-66

Наш командир БЧ-5 капитан 3 ранга В.Н. Леонтьев уже тогда был известной фигурой, автором узаконенного на флоте режима энергетической установки на пониженных параметрах. Он потом быстро продвигался по службе: на Камчатке занимал адмиральскую должность начальника электро-механической службы флотилии, затем командовал первым факультетом нашего училища. Несмотря на свою объёмную фигуру, проворно двигался, говорил быстро и не очень внятно, а когда его переспрашивали – злился.

Зато командир подводной лодки Войтенко слыл настоящим флотским интеллигентом. Спустя примерно месяц после моего прибытия он вызвал меня в каюту и спросил, знаю ли я некую Берову Алевтину Ивановну. Ну как же не знать, – подумал я, – это героиня моего курсантского романа, случившегося на берегу Чёрного моря, в Гурзуфе. Но всё позади, «разошлись, как в море корабли» без взаимных упрёков и обещаний. Последнее предложение я произнёс вслух в качестве ответа. «Хорошо, – удовлетворился командир, – сообщать мне об этом на запрос Штаба флота или сами разберётесь?» Я отказался.

11.2. Мировоззрение

Чажма была для меня первым этапом службы на флоте. Здесь я заработал свой первый рубль, который аккуратно подписал на память и бережно хранил. Хранил до тех пор, пока лишённая всякой романтики супруга не купила на него картошку. Интересно, что жалование нам выдавали исключительно хрустящими новенькими купюрами в типографской обёртке, что по моим представлениям означало особое уважение к нашей профессии. Вообще, чувство законной гордости о важности своей специальности и о своей причастности к российскому флоту меня не покидало. С пятого курса училища я состоял кандидатом в КПСС, а здесь был принят в её ряды. Свою принадлежность к Коммунистической партии считал вполне естественным желанием любого офицера, поэтому влился в её ряды без всякой агитации.

С комсомолом, было иначе – сейчас смешно вспомнить. В Суворовском училище командир нашего взвода майор Ф. Кузьмин на очередном построении приказал сделать два шага вперёд тем, кому исполнилось 14 лет. Затем последовала команда: «Нале-во! В ленкомнату для изучения устава ВЛКСМ шагом марш!» Я отнёсся к подготовке очень серьёзно и во время приёма в комсомол продемонстрировал блестящие знания всех памятных партийных дат, а также фамилий руководителей компартий стран народной демократии. В общественной жизни коллектива не проявлял особого усердия, но поручения выполнял аккуратно. Из-за своих навыков в рисовании, каллиграфии и стихотворчества меня постоянно избирали в редколлегии стенгазет.

Здесь в Чажме после двенадцати лет отроческой и юношеской жизни в училищных казармах я, наконец, шагнул в настоящую взрослую жизнь. Моя вера в непогрешимость начальников, в правдивость телевидения и прессы, в соблюдение традиционных флотских традиций понемногу расшатывалась. «Голос Америки», который неплохо принимал мой приёмник «Спидола», вещал о нарушениях прав человека в СССР, о каких-то диссидентах Ю. Даниэле и А. Синявском. Я, по правде говоря, хоть и слушал западные голоса с интересом, но не очень им и доверял. Гораздо большее внимание на трансформацию моего мировоззрения оказала сама среда.

Служил у нас в ракетной боевой части (БЧ-2) старший лейтенант, фамилию припомнить не могу. Решил он избавиться от уз флотской службы необычным путём – стал верить в Бога. Повесил у себя в каюте иконку, что сразу стало достоянием всех начальников и в первую очередь – замполита. Долгие нравоучительные беседы о пагубности религии на офицера не действовали. Более того, он очень грамотно и аргументировано разбивал в пух и прах все нравоучения замполита.

Вообще, наш замполит, фамилию которого, наоборот, хорошо помню, но упоминать не хочу, из-за своей простоватой примитивности не пользовался авторитетом. Посмеивались над ним не только офицеры, но и матросы, многие из которых выглядели на его фоне более эрудированными. Кончилось всё это тем, что на комсомольском собрании экипажа верующего старлея исключили из комсомола, а затем сослали на остров Аскольд на тыловую должность.

Вообще, добровольно снять офицерские погоны было невозможно, о чём свидетельствовал ещё один пример. На офицерском собрании нашей дивизии обсуждали поведение капитана медицинской службы за недостойное поведение. По-моему, он пил, бил жену, короче, нарушал кодекс строителя коммунизма. Итог собрания подвёл начальник политотдела дивизии угрозой: «Не рассчитывайте на демобилизацию – разжалуем до лейтенанта, но служить будете!» Между прочим, сам нач. ПО через несколько лет попал в очень скандальную историю, которая раскрутилась в результате ночной автомобильной аварии одного из подчинённых ему замполитов. Свечку я, разумеется, не держал и сплетничать не буду. Те, кто служил в мои времена в 26-ой ДиПЛ, наверняка помнят эту историю.

В юношеские годы мне казалось, что политработники – это элита и сама офицерская совесть, ведь об этом столько написано и показано, начиная с подвига легендарного политрука Василия Клочкова. Вспоминается мне, как на курсантской практике в северодвинском Доме офицеров меня подрядили чертить тушью плакаты по написанным на бумажке текстам, орфография которых была на уровне отъявленного двоечника. Их автором оказался, кто бы мог подумать, политработник, капитан 2 ранга с двумя ромбиками. Причём он и не стеснялся своей безграмотности и говорил мне всякий раз: «Ну, ты там подправишь, если что не так!»

Я был не склонен считать этот эпизод типичным. Однако! При выпуске из училища кое-кому предлагали поменять полученную инженерную профессию на политическую карьеру. Естественно предположить, что кандидатами должны были быть одни из самых лучших выпускников. Поверить в это трудно, но одним из них оказался курсант с электрофака, известный самовольщик и «академик» (двоечник). В том, что этот эпизод – не исключение, я убедился и потом на флоте. У нас в третьем дивизионе служил старшина 2 статьи, приятный с виду, очень общительный и улыбчивый парень. Ничего плохого о нём не скажешь. Вот только, как специалист он был никудышный, и комдив Игорь Петров не знал, как от него избавиться, обойдя покровительство замполита. К счастью, удалось отправить этого балаболку на какой-то комсомольский съезд, и больше мы его не видели.

Эту тему мог бы продолжить, но хочу оговориться, что моё мнение о политработниках, хоть и не единственное, но и не абсолютно. Некоторые мои однокашники тоже сменили профессию, и я не склонен огульно переносить на них вышеупомянутые характеристики. А закрою тему флотской шуткой о трактовке эмблем на офицерских погонах. Корабельных врачей, носителей эмблемы – змея вокруг чаши – называли «Хитрый, как змей и выпить не дурак». А замполитам придумали новую – ухо с двумя скрещенными языками.

11.3. Катастрофа

Вспоминая Чажму, нельзя обойти молчанием ядерную катастрофу, случившуюся в этой крохотной бухте 10 августа 1985 года, то есть двадцать лет спустя после того, как я её покинул. На подводной лодке К-431 проекта 675 производилась перезарядка активных зон. После неудачной проверки одного реактора на герметичность было решено временно приподнять его крышку, чтобы очистить уплотнительное кольцо. Во время подъёма не выдержал один неисправный упор крышки, в результате чего она увлекла за собой компенсирующую решётку. Предположительно этому способствовала волна прошедшего торпедолова. Реактор мгновенно разогнался на быстрых нейтронах, произошёл взрыв с выбросом активной зоны, 12-тонную крышку подбросило вверх. Последствия загрязнения были катастрофическими. Об этом немало написано в интернете, тем не менее широкой общественности эта катастрофа малознакома, а ведь она предваряла Чернобыль и во многом была на него похожа. Поразительно, что в сути физического процесса не пожелали разобраться не только журналисты, вспомнившие про аварию шесть лет спустя, но и командование флотилии, в чьём подчинении находилась лодка. Вот цитата из воспоминаний одного адмирала: «…в Чажме произошёл тепловой взрыв реактора. Сначала подумал, это не самое страшное, всё же взрыв не ядерный, и мне немного полегчало». Кто бы сказал адмиралу, а заодно и выпускникам первого факультета нашего училища, что в Чернобыле тоже был не ядерный, а тепловой взрыв. Я не имею права обвинять адмирала, ибо сам представлял себе такой взрыв, как нечто вроде оплавление активной зоны.

Большой неожиданностью для меня явилось то, что у соседнего пирса была пришвартована моя родная субмарина, сменившая гордое имя К-7, на К-127. На ней довелось служить все следующие шесть лет. Я отыскал несколько подводников, находившихся там в непосредственной близости от К-431, но не настаиваю на их откровении, понимая, что они все дали подписку о неразглашении.

Глава 12. Палдиски

12.1. Новый экипаж

Кап. 1 ранга В.А. Салата, комдив-1 ПЛ К-7

К концу первого года службы, после сдачи экзамена на самостоятельное управление, я пошёл по «большому кругу». Так назывался процесс формирования экипажа на новую подводную лодку. Начался этот период в учебном центре г. Палдиски, в Эстонии. Разместились в новом семейном общежитии, в отдельных квартирках. На учёбу ходили пешком. Великолепная учебная база, действующий ядерный реактор и прекрасные преподаватели. Дрессировали нас управлению ядерной установкой на искусно сконструированном тренажёре, мало отличавшемся от оригинала. Но одно существенное отличие всё-таки было. За нашими спинами сидел руководитель капитан 2 ранга Рубайло и незаметно электронным пультом вводил аварийные ситуации. А рядом лежала широкая линейка, которой он порой охаживал оператора, корректируя его неправильные манипуляции.

Для нас, холостяков, в Палдиски было раздолье! Но командование сразу предупредило, что в Таллине появляться в морской форме категорически запрещено, потому что эстонцы ещё помнят, как крейсер «Киров» во время войны главным калибром «лупил» по берегу.

В пятницу вечером мы на электричке направлялись в Таллин, чтобы оторваться по полной. Находили гостиницу и сразу – в Дом офицеров на танцы. Я познакомился с эстоночкой-десятиклассницей, хотелось получше узнать местную культуру. Отважился пригласить её в ресторан на рюмочку коньяку. Не помню, о чём болтали, осталась в памяти только одна ее фраза: «Ну, как вы, русские, пьёте коньяк – это же не водка!»

Платили нам в Эстонии катастрофически мало – чистый оклад по должности и званию без надбавок. Да ещё несправедливо взымали холостяцкий налог за бездетность. Я изрядно поиздержался и до такой степени, что нечем было платить очередной партийный взнос. Пошёл на переговорный пункт звонить Лоре с просьбой выслать взаймы десять рублей. И надо же, как на зло в нужный момент все переговорные кабинки оказались занятыми. Так что пришлось эту постыдную просьбу произнести вслух, взяв предложенную телефонисткой трубку.

12.2. Ванин

На Новый год нам предоставили краткосрочный отпуск без обеспечения бесплатного проезда, литера. А у меня остался неиспользованный литер. Узнав об этом, мой однокашник Витя Ванин решил воспользоваться им для поездки домой, в Орджоникидзе. Он уверял меня, всё будет так, что «комар носа не подточит», и я согласился. Но кассирша заметила помарку, правда, в другом месте и направила Витю заверить литер к военному коменданту города. Витя обрадовался, что кассирша не обратила внимание на подвох и помчался по указанному адресу. Комендант удивился, что некто Тамарин вместо Владивостока следует в Орджоникидзе и попросил предъявить документы. Результат этой афёры аукнулся мне дороговато. Возвратившись из отпуска в Палдиски, я был немедленно вызван в штаб Учебного центра. Ванин будучи уже старшим лейтенантом отделался выговором, а мне эта дружеская услуга стоила задержки звания на целый год.

Глава 13. Комсомольск-на-Амуре

13.1. Женитьба

Следующим после Палдиски этапом подготовки офицерских экипажей был учебный центр в городе Обнинске Калужской области на базе первой в мире атомной электростанции. Однако. он был закрыт, и мы отправились сначала в родную дивизию в бухте Павловского, а оттуда вместе с набранным рядовым составом – поездом в Комсомольск-на-Амуре. Разместились в бригаде строящихся подводных лодок, в самом центре города. Местное начальство хорошо понимало настроение экипажей, предвкушавших расслабиться перед предстоящей подводной службой, изолированной от женского пола. Поэтому в части царили жёсткие крепостные законы. Ежедневно по утрам на вылизанных дорожках с выкрашенными извёсткой бордюрами и деревьями проводились парады. Внутри городка располагалось уникальное воинское подразделение – взвод девушек, призванных на службу по причине дефицита юношей. Сказывался вызванный войной демографический провал. В целях поддержания морального климата и нежелательного увеличения численности личного состава командование бригады установило особый статус этой женской обители. Любой подводник, обнаруженный в 50-метровой охранной зоне, подвергался немедленному аресту.

Двухмесячное пребывание в этом городе комсомольской юности запомнилось мне по другой причине. Летом 1965 года в посёлке Тихоокеанском я познакомился с хабаровчанкой Светланой. И как поётся в песне «Любовь нечаянно нагрянет, когда её совсем не ждёшь». Света прилетела ко мне на крыльях любви в Комсомольск из Хабаровска и поселилась в гостинице в двух шагах от нашей части. Так что по понятным причинам наша строящаяся подводная лодка отошла для меня на второй план. Озадачен я был одной проблемой – успеть жениться до спуска нашего атомохода на воду. Но возникла маленькая и досадная проблема – у меня, проживающего в общежитии, в отличие от семейных офицеров, не было местной прописки. О невесте и говорить не приходилось – она иногородняя. Спрашиваю в части:
– Как с пропиской?
– Женитесь, любезный, – сразу дадим квартиру и пропишем.
– Да, но я не могу жениться без прописки!
– Примите наше сочувствие!

Светлана Гаркай

Записываюсь на прием к начальнице ЗАГС горисполкома и изливаю свою боль. Она внемлет моему горю, но строгие советские законы нарушать не имеет права. Однако, видя мои страдания (какое счастье, что это была женщина!), утешает советом. Найдите, говорит, бабульку и попросите о временной прописке на одну неделю, по договорной цене, конечно. Я ликую и готов расцеловать мудрую начальницу. Через полчаса я, как говорится, не отходя от кассы, а точнее, прямо на проходной нашей части соблазняю тётеньку с наганом на бедре. В смысле, предлагаю ей вступить со мной в почти законный сговор на её условиях. Она не стала долго ломаться, и мы ударили по рукам.

Следующим утром я с двумя документами уже поджидал свою спасительницу. Она появилась вовремя, и ответ был нарисован на её лице. Опытные соседки ей сказали, что дело это рискованное и пахнет мошенничеством. Я не стал её упрашивать и отправился прямиком к начальнику штаба.

– В конце-то концов, что же это за чехарда, – возмущался я нарушением прав человека. Оказалось, с полковником договориться легче, чем с женщиной.
– Так и быть, – мне говорят, – давайте документы на прописку с условием, что Вы женитесь.
– Клянусь офицерской честью!

А счастье было так близко! Я уже примерял парадную тужурку, а Света искала салон новобрачных. Следующим днём я с заготовленной улыбкой встречал паспортистку и вдруг узнал, что невесте моей в прописке отказали. Причина чисто техническая и легко устранимая. Оказывается дата рождения в её паспорте залита лаком и не читается. Надо отправить паспорт по месту его выписки, в город Советская Гавань для обновления. Все дела!

Не знаю, был ли это просто досадный эпизод или предупреждение о будущей нелёгкой семейной жизни. Короче, регистрация не состоялась. Невеста возвратилась в свой Хабаровск, а жених с экипажем спустился в прочный корпус новенькой подводной лодки. Под фанфары гимна Советского Союза девушка-крановщица бросила о борт бутылку шампанского, которая, какой ужас, не разбилась. Рубанули швартовы, и чёрная субмарина медленно поползла со стапелей в сухой док. С днем рождения К-7!

«Славно Амур свои воды несет…» – поётся в песне. Но вот подводную лодку нести Амуру не под силу – глубины не хватает. Поэтому её заводят в самоходный плавучий док, имеющий минимальную осадку, маскируют, чтобы приамурские аборигены не пялили глаза и транспортируют до Николаевска-на-Амуре. А там лодка, неспособная пока самостоятельно двигаться, выводится из дока, берется за «ноздрю» и буксируется по Татарскому проливу в город Большой Камень для окончательной достройки.

Была золотая осень. Я стоял на борту дока и любовался проплывающим пейзажем. Амур относительно полноводен в короткий промежуток времени, начиная с середины июля. Но даже в этот период движение судов идёт по створам. Через несколько дней хода мы остановились вблизи нанайской деревни. Заводская команда стала снаряжать экспедицию для натурального обмена с местными жителями. Приамурским коренным народностям для предотвращения вымирания предоставлен ряд льгот в части рыбного промысла. Спирт и бензин у них обменивается на красную рыбу и икру, которая, по словам очевидцев, хранится бочками. Каждый из нас получил возможность по сходной цене заказать нужное количество этого дефицита.

Вторая остановка у порта Маго, недалеко от устья Амура, где японские суда загружаются российским лесом. Построенная на заводе очередная атомная лодка для японцев, так же как и для любого нанайца – «секрет Полишинеля». Но ритуал секретности соблюсти надо, поэтому трое суток ждём пока чужестранцы покинут порт.

13.2. Мироненко

Контр-адмирал Г.М. Мироненко, начальник учебного центра

Однако, я ещё не всё рассказал о Комсомольске-на-Амуре. Много позже мне довелось навещать этот город в должности главного инженера проекта. На территории бригады мы проектировали учебный центр для лодок второго поколения. Его новым начальником на адмиральскую должность был назначен капитан 1 ранга Г. Мироненко, очень приятный во всех отношениях офицер. Объекту придавалось большое значение, потому что эти лодки уже запустили в серию, а учебной базы на Тихоокеанском флоте не было. Выделили большие деньги, возвели каркас здания, а потом, как это уже нередко случалось, ассигнование резко сократилось, и строительство пошло черепашьими шагами.

Прибывшего ко мне во Владивосток Мироненко я направил к заказчику, в Управление капитального строительства (УКС ТОФ). Там его пригласили в отдел, где среди кучи бумаг сидел очень немолодой и лысый майор с нарукавниками – классическая «штабная крыса». Начальник учебного центра принялся возмущаться остановкой строительства важнейшего стратегического объекта, утверждённого директивой Главнокомандующего ВМФ. Грозный вид и тон начальника УЦ ничуть не обескуражил бывалого майора. Он неторопливо снял с полки толстую папку бумаг, положил ее на стол и тихо сказал: «Товарищ капитан 1 ранга, вот это все директивы Главкома, выполнить которые мы не можем из-за отсутствия денег».

13.3. Кирик

В очередной свой приезд в этот город, построенный Павкой Корчагиным и зеками, меня поселили прямо в бригаде, в гостевом номере. Моим соседом оказался армейский майор, вновь назначенный комендантом городского гарнизона. Видя как он жуёт какие-то завернутые в газетку жалкие харчи и греет кипятильником чай в стакане, я предложил ему вместе отужинать в городе. На это комендант, не отрываясь от трапезы, заметил, что я, видимо, первый раз в Комсомольске. Спорить с ним не стал, отправился в ближайшую столовую. То, что я там увидел, надолго отбило у меня охоту пользоваться общепитом в этом городе, городе, где строятся атомные подводные лодки и реактивные истребители.

Пришлось довольствоваться классическим перекусом – колбасой с батоном. Соседа в номере уже не было, он предупредил, что на выходные уедет. Под вечер, когда стемнело, мне позвонили с КПП и сказали, что у них там плачет какая-то девушка из моего военморпроекта. Девушка оказалась Таисией Кирик, нашим начальником изыскательской партии, которая выполняла топосъёмку где-то в тайге. Свободного номера для неё не нашлось. Я с разрешения дежурного офицера провел Таю к себе в номер и узнал, что ей пришлось преждевременно покинуть своих подчинённых по причине харассмента.

Оставаться в одном двухкомнатном номере с Таисией я не решился – велика была опасность моей и её компрометации. Вышел на улицу и пошёл куда глаза глядят, точнее, по знакомой улице в сторону завода. По горькому опыту знал, что найти место в гостинице в такое время весьма проблематично. Решил зайти в первую попавшуюся. Мест, конечно, не было. Ну, всё, подумал я, никуда отсюда не уйду. Вспомнил, как в предыдущий свой приезд у центрального почтамта ко мне пристал полупьяный мужик с непонятными претензиями, готовый уже пустить в ход кулаки. И успокоился он лишь тогда, когда узнал, что я приезжий офицер, а не военпред его завода.

В конце концов администратор этой гостиницы, больше похожей на заводское общежитие, видя, что капитан 2 ранга надолго расположился на диванчике, узнала о моём джентльменском поступке и всё же нашла мне место на ночь в многоместном номере.

Глава 14. Большой Камень

14.1 Обустройство

Это не просто большой камень, а целый город в двадцати километрах от Владивостока, где располагался завод по ремонту и достройке атомных подводных лодок «Звезда». Название города связано с огромным камнем величиной с пятиэтажный дом, который когда-то возвышался посреди прилегающей бухты. Китайцы называли его «Тау-да-Гуши», что переводится как Большой Сирота-Камень.

Поскольку степень готовности лодки была низкой, нам пришлось задержаться здесь ровно на год. В этом Большом Камне началась моя семейная жизнь. Света прилетела из Хабаровска и сняла у хозяйки квартиры комнатку площадью примерно 8 квадратных метров. Поначалу наш экипаж жил на плавказарме. Во время часового обеденного перерыва я успевал за двадцать минут быстрым шагом дойти до дома, где Света ждала меня с обедом. Однажды я пулей выскочил на верхнюю палубу плавказармы, рванулся навстречу молодой жене и обеду, но ослеплённый солнечным лучом с размаху ударился на уровне рта в толстый металлический канат. Подумал, всё – зубов больше нет, но возвращаться не стал. Позже наш экипаж разместился на береговой базе, которую почему-то называли «Пентагоном». Остались в памяти три эпизода.

14.2. Гауптвахта

Старший матрос Паша Бессонов был спецтрюмным, то есть обслуживал реакторный отсек. Понимая свою значимость, он мог себе позволить то, что другим не дозволялось. Я был свидетелем такой сцены. Лежит Паша в кубрике на койке в робе, аккуратно положив ботинки на край, и читает роман, а замполит капитан 2 ранга Зубатых (!) сидит у него в ногах, словно посетитель у больного, и проводит с ним запланированную индивидуальную беседу. Должен сказать, что взаимоотношения между офицерами и рядовым срочным составом были весьма своеобразны. Это отдельная тема, о ней как-нибудь позже.

Так вот, Паша все-же злоупотребил своим статусом и вывел кого-то из начальников из себя. Вызывает меня старпом Г. Хватов и приказывает завтра сдать Бессонова в гарнизонную гауптвахту. До неё минут сорок ходу пешком. Утром следующего дня отправились в Смоляниново, заходим в убогий барак, вымазанный снаружи известкой. За столом начальника гауптвахты сидит тучный прапорщик в помятой форменной рубашке, едва прикрывавшей его «авторитет».

– Принимайте пациента, – весело начал я, и в ответ услышал короткое: «У меня мест нет!»
– То есть, как это мест нет?

Прапорщик грузно приподнялся и тоном администратора гостиницы, не глядя на мои офицерские погоны, повторил: «Я ТЕБЕ сказал, мест нет!» и удалился.

Второй плевок в душу я получил от старпома, вернувшись в часть.

– Почему не посадил Бессонова? – грозно спросил Хватов.
– Мест не было!
– А ты взял что-нибудь?
– ??
– Учить вас, лейтенантов надо, возьми бутылку спирта у Петрова или банку краски у боцмана и завтра отправляйся снова!

Делаем вторую попытку. Паша несёт краску в качестве взятки за место на гауптвахте. Поставил банку на стол прапорщика, и вакансия немедленно нашлась. Униженный, я предпочел больше не лицезреть взяточника, собрался уходить, но сзади услышал:

– Товарищ старший лейтенант!

Я обернулся – передо мной стоял усато-бородатый юноша в спорткостюме и тапочках на босу ногу. Не сразу распознал в нём нашего акустика. Подводник попросил меня похлопотать за него о продлении срока ареста и, видя мое изумление, тут же пояснил. Оказалось, что моряки у начальства всё-таки в почёте. Этот акустик трудится на пищеблоке, хорошо питается, похаживает в самоволочку и по подводной лодке пока не соскучился. Я улыбнулся и ответил, что ему самому решить эту проблему проще.

14.3. Крен-ноль

А следующий эпизод из серии «подводники шутят». На флоте любят розыгрыши. Это немного сглаживает суровые будни. «Салаг» обычно заставляют носить дрова на камбуз или продувать макароны. А вот в большекаменской бригаде служил флагмехом капитан 1 ранга Бригида. Суровый был дядька, «фитили» раздавал налево-направо. За ним закрепилась поговорка «Не ходи служить туда, где механик Бригида». Довелось мне в один день нести вахту дежурного по кораблю (так мы называли лодку). Раздаётся тройной звонок верхневахтенного, я выскакиваю наверх, вижу флагмеха и рапортую, как положено. Дескать замечаний нет, крен – ноль градусов, дифферент – полградуса на корму (то есть, в норме). Бригида молча смотрит на меня, подходит к рубке и становится над прорезью антенны «Ива», расставив ноги. Я напряженно слежу за его непонятными действиями.

– Крен ноль, говоришь!
– Так точно, товарищ капитан 1 ранга, согласно кренометру!
– Врёшь, моё левое яйцо перевешивает, иди проверь крен ещё раз! Я растерялся, не зная, то ли смеяться, то ли выполнять команду. Флагмех снисходительно махнул рукой и шагнул с палубы на перекидной мостик.

14.4. Механик

В 1966 году на одной из лодок Северного флота случилось странное происшествие. Ядерный реактор, находясь в заглушенном состоянии, ни с того, ни с сего начал разгоняться. Теоретически это не поддается никакому объяснению, во всяком случае, исходя из полученных мной в училище знаний. Наверняка было серьёзное расследование, которое, судя по принятому решению, так и не установило причину аварии. А решение было архиглупейшее. На всех атомных лодках вводился новый вид вахты – дежурный по ГЭУ (главной энергетической установке), которому вменялась единственная обязанность – каждые четыре часа открыть амбарный замок пульта ГЭУ и в вахтенном журнале оператора правого борта сделать длинную запись. Запись удостоверяла, что пакетник электропитания компенсирующей решётки в отключённом состоянии опечатан, все поглотители находятся на нижних концевиках, ну и так далее.

Так вот, в один прекрасный день, когда я сидел на пульте и, не взглянув на пакетник и концевики, выводил эту мудрость в журнале, загорелась лампочка вызова центрального поста. Дежурный по кораблю Жора Ковалёв просил меня срочно подойти к нему. Открыв люк центрального, я увидел необычную сцену. Напротив Жоры стоял наш командир боевой части пять в форменной кремовой рубашке, густо заляпанной грязью через всё плечо. Лицо его, вне всякого сомнения, выражало высокую степень подпития.

– Посмотри, Саша, – обратился ко мне Жора, – командир БЧ-5 пьян и угрожает мне расправой, ты сможешь это подтвердить?

Я, конечно, был шокирован, утвердительно кивнул и поспешил удалиться, а возвратившись в «Пентагон» попал в непростую ситуацию. Дело в том, что КИПовец Жора Ковалёв был на плохом счету у начальства. Специалист он был, действительно, не ахти какой. Внешне напоминал опереточного героя, носил закрученные усы, был безупречно аккуратен, всегда улыбался и шутил. Короче, душа компании.

Другого склада был наш механик, неприветливый человек с тяжёлым взглядом. Мы, командиры групп, его не любили и побаивались. Жора решил воспользоваться подвернувшимся случаем, чтобы самому оправдаться и насолить механику. Вернувшись в «Пентагон», он всем принялся рассказывать, как пьяный механик ни за что снял его с вахты. Мне он отводил роль свидетеля и просил подтвердить это рапОртом. Что мне оставалось делать – отказать Жоре не делало мне чести.

Однако рапорт подал только я один, хотя несколько моих коллег, возмущенные поведением механика, добровольно грозились подать на него жалобы. Реакция всех моих начальников не заставила долго ждать. Сначала я побывал в кабинетах замполита и старпома, потом меня вызвали в штаб к флагмеху Бригиде, тому самому, который разыграл меня с креном.

– Ты что-то напутал, – начал он дружелюбно, – ваш механик совсем не пьёт. Так же, как я, хотя морда у меня всегда красная, как у заядлого пьяницы.

Но я стоял на своем. Наконец, дошло дело до самого «обвиняемого». Механик тоном прокурора ледяным официальным тоном встретил меня у себя в каюте:

– Вы утверждаете, якобы я появился на корабле в нетрезвом виде?

Механик уставился на меня взглядом, говорящим попробуй только сказать «да» – размажу. Но я сказал «да» и после продолжительной паузы услышал:

– А что Вас связывает с Ковалёвым, вы друзья?
– Никак нет!

Механик опять долго молчал и потом холодно бросил: «Можете идти!»

Я вышел и отчётливо представил себе, что будет с моей карьерой. Все командиры групп уже ходили в «каплеях», лишь я по вине однокашника отставал от них на одну ступень. Однако, к счастью и моему большому удивлению, механик оказался порядочным человеком. Он без задержки отправил представление на моё очередное звание.

В Большом Камне мы стояли целый год. За это время жена перебралась в посёлок Тихоокеанский, где жила её мама со вторым мужем, мичманом, а также одинокая бабушка. Там, в военно-морском госпитале, 24 июня 1967 года Света родила нашего первенца Русланчика. Именно в эти дни на нашей лодке проходил первый «горячий» пуск ядерных реакторов. Причём я, как основной оператор левого борта, (по-нашему – КГДУ-2) впервые поднимал компенсирующую решётку. Шла подготовка к первому выходу в море, но меня в связи с рождением сына всё-таки отпустили домой навестить в роддоме жену. Приехав в Промысловку (так мы называли посёлок), я долго и безнадёжно пытался где-нибудь раздобыть цветы, хотя бы на клумбе. Жена долгие годы вспоминала мне это.

14.5. Женщина

Осенью 1967 года наша лодка проходила государственные испытания с недельным выходом в море. Вместе с экипажем на борту находилась сдаточная заводская команда. Сдав очередную вахту на пульте, я отправился к себе в каюту. Она немного напоминала купе поезда, только без окна и с дополнительной поперечной двухэтажной парой коек. Именно там, на верхней койке, было моё законное ложе. Я тихо откатил дверь. В каюте, как обычно, свет не включали. Привычно опёрся руками о боковые койки, чтобы подпрыгнуть и занять свою, но успел заметить, что она уже занята. Кто же этот нахал? Возможно, кто-нибудь из заводской команды, подумал я и улёгся на боковое место.

У меня есть особенность. К концу вахты глаза слипаются от сна, но стоит только в каюте принять горизонтальное положение – мучает бессонница. Вот и на этот раз начал крутиться, тем более на чужом месте. Вдруг мне почудилось, что голова незнакомца рядом с моей издает не совсем мужское сопение. Приподнял голову и попытался рассмотреть – ничего не видно. Какой уж тут сон? Я не поленился подняться в кают-компанию и задать вопрос двум коллегам, игравшим в нарды.

– Это твоя дублёрша, Саша, – пошутили они, но мне было не до шуток, поэтому решил разобраться сам. Снова спустился, решительно откатил дверь и увидел, как от моей подушки отделилась копна волос. Пока я искал подходящие слова женщина (клянусь, это был не сон) прошмыгнула мимо меня, успев буркнуть: «Простите!» Оказалось, что на борту подводной лодки вопреки морскому поверью действительно находился заводской специалист женского пола. Вот такие чудеса!

С этой женщиной связана ещё одна смешная история, за достоверность которой я не ручаюсь. На заключительном этапе приёмки подводной лодки представители завода собирали замечания личного состава. Я, к примеру, пожаловался на то, что синхронизатор оборотов частично недоступен для свободного обзора. Специалист, посмотрел в свой талмуд, сказал, дескать, всё по чертежу, но замечание принял к исполнению. Похожая проблема была у боцмана. Он сделал запись, что писсуар в ограждении рубки установлен слишком высоко. Упомянутая дама, ссылаясь, опять же, на проектную документацию, попыталась опротестовать это замечание. Тогда вызванный штурманом на мостик боцман, не найдя нужного аргумента выпалил: «Вы думаете, у подводников (этот самый) из горла растёт!»

Глава 15. Тихоокеанский

15.1. Свободное место

Так назывался затерянный среди дальневосточных сопок посёлок, население которого состояло в основном из семей флотских офицеров. В нескольких километрах, в сторону Находки, располагалась база надводного флота, а ещё дальше, в бухте Павловского – дивизия атомных подводных лодок. Вот сюда, в этот посёлок, я впервые прибыл 24-летним лейтенантом и был направлен на стоящую в ремонте в бухте Чажма лодку К-66. Через три года моя новая лодка К-7 после достройки в Большом Камне перешла к месту базирования, а мы со Светой поселились у её бабушки.

Каждое утро, затемно, в центре посёлка подводников ожидала колонна машин для транспортировки к месту службы. Колонну возглавляли несколько небольших автобусов ПАЗ-652, предназначенных для офицеров штаба и остальных старших офицеров (от капитана 3 ранга и выше). Далее следовали грузовики КРАЗ-214, мы их называли коломбинами. Обтянутые тентом с рядами скамеек они предоставлялись младшим офицерам и сверхсрочникам. В зимнее время там было невыносимо холодно. Как-то раз одна из этих коломбин не завелась, и часть младших офицеров, в том числе и меня с приятелем, определили в тёплый ПАЗик, на два передних места. Но ситуация изменилась, и появившийся в открытой двери кап-три лёгким прикосновением дал понять моему соседу освободить ему место. Я, конечно, понимал, что меня ждёт та же участь. Так и случилось. Сидящий со мной рядом кап-три увидел снаружи приятеля и крикнул: «Иди сюда, здесь есть ещё одно СВОБОДНОЕ МЕСТО!» Таков был престиж младших офицеров на атомной подводной лодке.

15.2. Раздвижной упор

Контр-адмирал В.Я. Корбан, командир дивизии ПЛ

Капитан 1 ранга Е.И. Граф, помощник командира ПЛ К-7

Командир нашей дивизии контр-адмирал Владимир Яковлевич Корбан отличался не только взрывным характером, но и грозным видом, внушавшим страх. Однажды он вышел с нами в море принимать задачу. Во время очередной смены, когда вахтенным офицером стоял помощник командира Женя Граф, в центральном посту появился адмирал. Он взял ручки машинных телеграфов и перевёл их из положения «работа ТГ» в положение «средний ход». Такую команду невозможно выполнить, минуя промежуточную «товсь винт». Поэтому Граф молча поправил ошибку, переведя стрелки телеграфов на «товсь винт». Но адмирал не унимался и вновь попытался подать неправильную команду, однако Граф не дал ему это сделать, накладывая свои руки на адмиральские. Корбан фыркнул и удалился.

Через какое-то время адмирал даёт новую вводную. Выходит из своей каюты и басит: «Учебно-аварийная тревога, пробоина в кормовом трюме второго отсека!» Вахтенный электрик застенчивый деревенский паренёк старшина 2 статьи Лынник действует чётко по боевому расписанию. Он репетует вводную в центральный пост и бросается к носовой переборке, где закреплён нужный для заделки пробоины раздвижной упор. Но на пути в узком проходе стоит адмирал.

– Прошу разрешения пройти, – скорговоркой обращается Лынник к адмиралу, но тот неподвижен и молчит.
– Прошу разрешения…, – умоляет Лынник, испуганно глядя на адмирала.

И тут командир дивизии растягивая слова, пафосно произносит:

– …твою мать! Атомный ракетоносец терпит аварию в океане, забортная вода хлещет в аккумуляторный отсек, дорога каждая секунда, ты должен бить адмиралу в морду, хватать раздвижной упор и заделывать пробоину. А ты – «прошу разрешения!» Два балла, отбой учебно-аварийной тревоге!

Таков был эксцентричный, но очень грамотный наш комдив контр-адмирал В. Корбан, который вместе с нашим помощником командира капитаном 1 ранга Е. Графом и всем штабом Тихоокеанского флота в 1981 году трагически погибли в авиакатастрофе.

15.3. «Энтерпрайз»

Старший лейтенант Осовский был единственным двухгодичником в нашей боевой части, или «пиджачком», как мы называли призванных на флот выпускников гражданских ВУЗов. Многие из них после окончания контракта переходили в кадровые подводники. Высокий голубоглазый блондин, общительный и с юмором, свойственным одесситам, Сева был душой нашего коллектива БЧ-5. Помимо того, что наши квартиры в посёлке были по соседству, мы ещё и на пульте ГЭУ несли вахту вместе. Тут требуется пояснение.

Для получения допуска к самостоятельному управлению ГЭУ офицер должен был сдать непростой теоретический экзамен и успешно справиться с сорока вахтами на пульте под наблюдением допущенного оператора, или по-нашему «маэстро». Однако, на практике ввиду дефицита кадров, роль наблюдателя выполнял рядом сидящий оператор другого борта. В этом был риск, ибо в аварийной ситуации один офицер не смог бы справиться с управлением двумя бортами.

На каком-то этапе Осовский будучи учеником управлял правой установкой, а я в статусе его наблюдателя – левой. Еще на пульте нёс свободную вахту специалист по электронике (КИПовец), кстати, мой однокашник. Оставалось минут двадцать до сдачи смены, когда Сева предложил: «Может, по махонькой?» Я промолчал, приняв это за шутку, но, увидев серьёзность его намерений, предложил потерпеть до конца вахты. Тем не менее, они употребили. Должен заметить, что на атомной лодке дефицита на алкоголь не было. Во-первых, для снятия стресса нам на обед ежедневно давали по 150 граммов вина. Во-вторых, спирт широко применялся в технических целях и был в какой-то степени доступен. Несмотря на это, я не помню ни одного случая пьянства, но за истину не ручаюсь. Желание Осовского выпить пусть даже напёрсток спирта, управляя ядерной энергетической установкой, когда вся ответственность за его действия лежала на мне, я расценил, как дерзкий вызов. Через несколько минут, как нарочно, загудел правый машинный телеграф – «товсь винт». Сева взялся за ручку шинно-пневматичекой муфты, я не удержался напомнить ему: «Смотри на синхрономер!» Слава Богу, обошлось! Конечно, действие алкоголя тут не причём, но сверхмобилизация сковала его действия.

После смены я явился к командиру дивизиона Александру Щербаню, моему однокашнику и недавнему напарнику по пульту и потребовал предоставить Осовскому другого «маэстро». Причину объяснять не стал, но она вскоре стала достоянием всех управленцев, и они дружно отказались от этой миссии. Саша по-дружески просил меня потерпеть оставшиеся несколько дней до прихода на базу. Я не стал упрямиться.

15.4. «Пуэбло»

Вскоре, а точнее, в январе 1968 года, с Осовским приключилась ещё одна, более интересная история, причём на фоне обострения международной обстановки. Северная Корея захватила в Японском море американское разведывательное судно «Пуэбло». В ответ Соединенные Штаты направили к корейским берегам ударную группу во главе с ударным авианосцем «Энтерпрайз», а главный штаб ВМФ приказал нашей лодке скрытно следить за маневрами авианосца.

Поднятые по тревоге мы «развели пары» и отправились в соседнюю бухту для погрузки ракет. Мероприятие, в котором наша электро-механическая боевая часть не участвовала, должно было занять часа четыре. Практичный и к тому же свободный от вахты Сева Осовский решил использовать это окно для тайного визита к даме сердца. Его, как бывшего скитальца морей, в каждом порту ждала та единственная. Но, к несчастью Севы и американского флота наши ракетчики управились с погрузкой ракет в более сжатые сроки, и вот уже призывно звучит сигнал «По местам стоять, со швартовых сниматься!» А Всеволода всё нет, адреса он не оставил и на вопросы начальства все пожимают плечами. К тому же наглый «Энтерпрайз» продолжал упорно приближаться к Корейскому проливу. Да и семеро одного не ждут. И вот, когда наша субмарина, отвалив от пирса, медленно разворачивалась в сторону бонов, на вершине сопки появился наш «Казанова», он же старший инженер-лейтенант Осовский. Увидев, лодку на середине бухты, он сначала подумал: «А как же мои вещи?» О том, что за уклонение от боевого патрулирования ему светит военный трибунал, он вспомнит позже. Сева мячиком скатился вниз, прыгнул на стоящий у пирса буксир и взмолился перед мичманом: «Догони лодку, расплачусь!» Взревели дизеля, буксир рванулся догонять атомоход, на ходу семафоря: «Заберите своего офицера!» Но наш командир, не пощадил дезертира и, поиграв желваками, невозмутимо отдал команду: «Так держать!»

Три недели мы гонялись за супостатом, имея максимальную скорость 23 узла против его 30. Все это время мы, управленцы, впятером несли вахту «за себя и за того парня», ибо управлять реактором кроме нас никто не умел. Больше того, кому-то приходилось пересаживаться на другой борт. По возвращении состоялся суд чести младшего офицерского состава, то есть коллег Осовского. Единодушно решили понизить его в звании на одну ступень. Но, наш гуманный Главком ВМФ это решение не утвердил!

15.5. Автономка

ПЛ К-7 в Андаманском море

Подводная лодка – это огромная колбаса, начинённая приборами и механизмами. Примерно так просто и образно выразился незабвенный Никита Сергеевич Хрущев, посетив атомную субмарину. Похожие сравнения, возможно, возникают у каждого, кому довелось впервые оказаться там.

Автономное плавание, или «автономка», мало напоминает романтическое морское путешествие, о котором я мечтал с детства – ни бескрайних горизонтов, ни закатов, ни заморских стран. О том, что лодка два месяца пересекает широты и меридианы, а не стоит у пирса, мы, механики, лишённые перископа и карт, можем судить лишь по изменению температуры труб забортной воды. Но я вспомнил необычную автономку, более длительную и подводную только наполовину.

Юбилейный 1970-ый год на флоте отмечали учением «Океан», в котором нашей лодке отводилась одна из центральных ролей. Сборы в поход были обычными – размагничивание на рейде, погрузка продуктов, штабная проверка экипажа на профпригодность. Новостью стало лишь то, что озвучивался конечный пункт похода – то ли остров Маврикий, то ли Сейшелы. «Бычкам» (командирам боевых частей) забот хватало с лихвой: матчасть, документация, личный состав. Нам, «безлошадным» командирам групп, было проще – ни людей, ни машин. В дивизионе живучести нашёлся матрос, который заявил, что боится реактора. Разъяснения не подействовали, и, хотя все понимали, что этот «маслопуп», как называли мотористов, явный симулянт, командиру пришлось просить в штабе замену. Поди знай, что выкинет этот чудак в глубинах морских, где в руках каждого жизнь всего экипажа.

К постоянной опасности человек привыкает. В море, находясь с реактором в весьма близком контакте, забываешь о его чудовищной и коварной силе. Во время разогрева установки держишь руку на ключе подъёма компенсирующей решётки, словно дёргаешь зверя за хвост, желая его разбудить. И, оказывается, что зверь этот довольно добрый и послушный, и уже нестрашно стоять на ещё тёплой крышке заглушенного реактора и употреблять батон, который вестовой случайно обронил, проходя через реакторный отсек.

И вот всё готово к выходу: закрашен бортовой номер, пополнены запасы, прогреты турбины. «Гюйс убрать, флаг перенести! По местам стоять, со швартовых сниматься!» Накануне попрощались с жёнами, им не суждено не только помахать нам платочками с пирса, но и вообще хоть раз в жизни увидеть подводную лодку живьём.

Началась спокойная, размеренная морская жизнь. Через несколько суток подходим к Цусимскому проливу. Его надлежит форсировать в надводном положении не только согласно статусу, но и с учётом опасности потревожить покоящиеся на дне с 1904-го года останки второй Тихоокеанской эскадры. Крадемся тихо, без ходовых огней, «аки тать в нощи», в кильватере за БПК «Одарённый». И уже на следующий день начинается «игра в кошки-мышки» с американскими самолётами. Мы прячемся под БПК в его акустическом поле, как под колпаком, а американцы пытаются нас обнаружить. Похоже на совместные учения.

На пульте ГЭУ расписаны три офицера: два оператора и КИПовец. Ждём не дождёмся утренней смены. Не зря на флоте самую тяжёлую предрассветную вахту называют «собака». Монотонно жужжат самописцы, чертя горизонтальные прямые. Каждые полчаса небольшое развлечение: запись в вахтенном журнале.

Все дежурные темы: отпуск, домашняя еда, женщины – досконально разобраны. Сидим, словно в подземелье, и ничто не напоминает о движении. Вдруг торможение, такое мягкое, как бывает в самолёте на рулёжной дорожке. Мы переглянулись. «Наверное, врезались в кита», – пытаюсь пошутить. Но вот ещё толчок и посильнее… Звенят машинные телеграфы. Переходим со среднего на малый ход. Через несколько минут происходит совсем невероятное: мы слышим грохот продувания цистерн главного балласта. Неужели всплываем в надводное? Стрелки обоих машинных телеграфов метнулись на «реверс». Подключаюсь к центральному посту – среди гвалта голосов различаю команду командира: «Боцман, под килем?» – «Пять метров… три! – Право на борт!» Но у нас свои проблемы – поддерживать «мощу» реактора да ещё успеть сделать записи в вахтенном журнале.

Много позже я узнал, что же произошло на самом деле. Перед форсированием пролива близ Окинавы штурман с командиром запросили у старшего начальника похода Героя Советского Союза В. Голубева «добро» подвсплыть под перископ, чтобы уточнить местоположение лодки по звёздам. Получен мотивированный отказ, он не обсуждается. Взяли курс на выход в Тихий океан. Неожиданно из первого отсека сообщили о толчках и наружном скрежете корпуса. Подвсплыли на глубину 40 метров, но скрежет и толчки только усилились. Тогда командир, пользуясь своим исключительным правом в экстремальной ситуации, принял решение всплыть в надводное положение и сразу метнулся к перископу. Прямо по курсу он увидел отлогий берег, а по бортам громоздились скалы неизвестного острова. Взятые пеленги привели штурмана в ступор – он не сразу нашёл своё место на карте, поскольку ошибка в счислении курса оказалась целых 40 миль.

По возвращении в базу начались разборки. Главным виновником навигационного происшествия назначили штурмана А. Иванова. Его отстранили от должности и списали в учебный отряд командиром роты. А наш непотопляемый командир, который так мечтал получить Героя, довольствовался орденом. О вине Иванова написано много и, на мой взгляд, несправедливо. Даже ничего не понимая в навигации, в этом можно убедиться, прочитав Корабельный устав:

«Статья 147. Командир корабля отвечает за безопасность кораблевождения и маневрирования корабля.

Статья 148. Командир корабля для обеспечения безопасности плавания обязан систематически лично определять место корабля и требовать этого от вахтенных офицеров. Контролируя работу штурмана, командир корабля обязан предупреждать промахи штурманской боевой части, которые могут привести к тяжелым последствиям».

Поход продолжается. В Южно-Китайском море из-за малых глубин пришлось всплыть. «Выход наверх разрешен!» – эта команда по корабельной трансляции радостно разнеслась по отсекам. Поднимаясь по трапу, чувствую влажный незнакомый воздух. «Прошу разрешения наверх!» – формальный и безответный запрос подняться на мостик, где всегда, как минимум, вахтенный офицер и сигнальщик. Число посторонних здесь строго регламентируется. В военное время каждый желающий выйти наверх покурить получал в центральном посту жетон с указанием сектора наблюдения за горизонтом, чтобы вовремя обнаружить вражеский самолет, корабль или блик перископа.

Щурясь от яркого тропического солнца, ворочу голову во все стороны. Вот оно какое «заграничное» море! По правому борту уверенно рассекая волны идёт сухогруз. Жаль, без бинокля не разглядеть его флаг. Полный острых впечатлений спускаюсь вниз и тороплюсь на пульт подменить товарища, которому тоже невтерпёж увидеть небо.

Наш корабельный доктор с медицинской фамилией Коновалов предупреждает о коварности тропического климата и строго рекомендует не злоупотреблять солнечными ваннами. Информация принята к сведению, и, как следствие, два матроса в лазарете с сильнейшими ожогами.

Наступает эмоциональная кульминация похода – проходим Сингапур. В центральном посту образовалась очередь жаждущих взглянуть на «бананово-лимонный». Вахтенный механик ворчит и гонит народ в соседние отсеки. Наконец, подходит моя очередь. Прямо под тубусом люка пляшет солнечный круг. Я наступаю на этот круг, поднимаю голову и вижу солнце в зените, как со дна колодца. Не сразу понимаю, что такое возможно только на экваторе либо между Северным и Южным тропиками. Тороплюсь наверх и вместе с другими таращусь на проплывающую волшебную панораму из окруженных пальмами изумрудных лужаек на фоне небоскрёбов. Потом мне рассказали, что к нам наперерез мчался корабль и нагло семафорил: «Кто такие и куда следуете?» А на на мостике, между прочим, вместо обычного ходового гордо развевался внушительных размеров кормовой военно-морской флаг. После небольшой заминки дан ответ: «Запросите флагманский корабль».

В Малаккском проливе оживлённое движение. С обоих бортов видны суда, в основном, танкеры и преимущественно японские. Сигнальщик держит фалы в готовности приспустить флаг. Согласно морскому этикету суда при встрече обмениваются приветствиями приспусканием флага, причём первым это делает судно ниже рангом. Военный корабль считается выше рангом любого гражданского судна.

Вдали большим пятном на воде чернеют какие-то предметы. Птицы это, что ли? Приближаемся и обнаруживаем множество лодок, которые окружают нас, словно муравьи. Каждая лодка имеет на корме навес и набита разной утварью. На этих судёнышках, снующих между Индонезией и Малайзией, люди живут семьями, занимаются рыбной ловлей и торговлей. Нам что-то кричат и показывают, видимо, предлагают товары. Приходится снизить скорость, чтобы случайно не подмять этих мореплавателей.

В Андаманском море точка рандеву с крейсером «Адмирал Фокин». Ложимся в дрейф, по трансляции объявляют: «Разрешён выход на палубу». Это здорово! Палуба у нашей лодки широкая – два автомобиля разъедутся. Тут есть чем заняться. Можно загорать, обливаясь струёй воды из пожарного шланга. Очень прикольно резвиться в ракетных газовыхлопах (нишах ракетных шахт), которые при качке то с шумом заполняются водой, то опорожняются. Настоящие джакузи! Ещё можно постирать робу, нас для этого снабдили специальным морским мылом. Интересно, что думают пролетающие над нашими головами американские пилоты, разглядывая подводников в голубых семейных трусах, усердно занимающихся стиркой? В Штатах даже на дизельных лодках послевоенной постройки имелись стиральные машины.

Наконец, прибыл крейсер, и мы продолжили совместное плавание по Индийскому океану, взяв курс на архипелаг Чагос. Но сначала предстояло «перенырнуть» экватор. Согласно морской традиции все путешественники, впервые пересекающие границу Северного и Южного полушарий, подвергаются крещению в морской купели и награждаются дипломами. Понятно, что в условиях подводной лодки соблюсти этот обычай было делом непростым. Тем не мене, по сигналу штурмана в момент преодоления нулевой широты из трюма центрального поста показался сам «Бог морей и океанов» с длинной бородой, голым пузом, короной и трезубцем в руке. Не все сразу распознали в нём командира электротехнического дивизиона Галкина.

Рядом с ним тёрлась русалочка с длинной косой из пеньковой набивки и бюстгальтером из двух респираторов. Эта ответственная роль единодушно, без кастинга досталась старшему матросу Ростовцеву, которого прозвали «Наташей» за хрупкость фигуры и застенчивость характера. В партийной рекомендации, выданной ему командиром ракетной боевой части, было записано: «Из отрицательных качеств отмечаю излишнюю скромность». Свиту «Нептуна» замыкали два размалёванных чёрта-турбиниста, которые тащили дезактивационный насос, заправленный забортной водой, и лагун вина с черпаком.

«Нептун» оглядел собравшихся и театрально вопросил: «Кто такие и куда следуете, отважные мореплаватели?» Затем, выслушав доклад командира, дал высочайшее «добро» на пересечение границ морского царства. Его триумфальное шествие длилось долго. Каждый гость Южного полушария окроплялся водою морскою, угощался чаркой законных 150 граммов вина и награждался дипломом. Царь морей так усердно вошёл в роль, что к нам на пульт уже не был в состоянии подняться без помощи своих чертей.

Диплом за первый переход экватора

Продолжаем двигаться намеченным курсом. Свежие продукты давно кончились, и коки нас потчуют консервированной безвкусной картошкой, маслом со следами ржавчины и чёрствыми горькими батонами. Только к концу похода будет разгадана их тайна. Кто бы мог подумать, что они специально заспиртованы в полиэтиленовых мешочках для длительного хранения. Стоит эти батоны поместить в духовку – и они быстро становятся воздушными. Но, аппетита нет, а положенные суточные деликатесы: 5 граммов икры, 15 – шоколада, 40 – вяленой воблы согласно непонятной мне традиции выдадут оптом после похода. Из-за недостатка кислорода постоянно хочется спать. Простейшие манипуляции с логарифмической линейкой даются с трудом, о шахматах и говорить нечего – только нарды.

Запас провианта, средств регенерации воздуха, а также человеческий фактор считаются тремя обстоятельствами, которые ограничивают продолжительность плавания атомохода под водой. Лодки первого поколения, на которых мне было суждено служить, воспроизводили кислород при помощи переносных установок. Они дважды в сутки перезаряжались химически активными пластинами. Последние хранились в запаянных жестяных ящиках и были чрезвычайно пожароопасны. От малейшего соприкосновения с водой они возгорались множеством трудногасимых фитильков. Даже будучи использованы и выброшены за борт пластины взрывались, словно глубинные бомбы.

Одной из каждодневных обязанностей экипажа было удаление мусора. Завязанные пластиковые мешки с пищевыми отходами прокалывались, дабы не всплывали и не демаскировали лодку, потом загружались в устройство ДУК, напоминающее небольшой вертикальный торпедный аппарат, и отстреливались наружу сжатым воздухом. В общем-то, несложная, но чреватая проблемами процедура выполнялась под наблюдением одного из младших офицеров. Однажды один из мешков застрял на выходе и не позволил закрыть переднюю крышку ДУКа. Пришлось несколько раз разгонять лодку и давать реверс, чтобы избавиться от мусора.

Прибыли в район архипелага Чагос, но землю без бинокля что-то не видно. Глубины позволяют лодке бросить якорь, что немаловажно. Наверху новые забавы. Ранее я не ведал о существовании летающих рыбок. Зачем природа снабдила их крылышками – так и не понял. За один перелёт они покрывают расстояние метров двадцать. Однако, с навигацией у них неважно – сталкиваются с нашей рубкой и бесславно падают на верхнюю палубу. Увидел я ещё одно чудо природы – рыбы-прилипалы. У них на спине имеется специальная площадка с жалюзи для стыковки с акулами, которых они используют как бесплатный транспорт. Матросы проверяли эти удивительные рыбьи способности – прижимали рыбок к подошве снятой сандалии и переворачивали их вниз головой.

Но самым увлекательным занятием стала добыча кораллов. К длинному шкертику привязывали путанку из тонкой проволоки и тралили морское дно, двигаясь вдоль борта. К сожалению, выловленные сокровища из-за варварской технологии добычи часто обламывались и имели нетоварный вид. Их обрабатывали струёй воды, и тогда кораллы превращались в настоящие произведения искусства.

Получив в подарок от матросов несколько коралловых розочек и ажурных блюд, я заступил на очередную вахту. Входной люк на пульт из электротехнического отсека мы часто оставляли открытым. Однажды чувствую, что за моей спиной кто-то молча стоит. Поворачиваюсь на миг и вижу двух высоченных негров в тёмных очках, шортах и шляпах.

– Не может быть,– думаю, – сгинь нечистая! Вдруг слышу: «Здравствуйте, подводники!» Гости оказались двумя офицерами, прибывшими к нам на экскурсию с надводного корабля. Их шоколадные лица резко выделялись на фоне бледных, как спирохета, физиономий подводников.

Наконец, наступило то, ради чего мы отправились в это «путешествие за три моря». Наша лодка, получив целеуказание от авиации, нанесла точный ракетный удар по условному противнику. Большой успех сулил командиру подводной лодки звание «Героя», а экипажу – ордена и медали. Увы, этому не суждено было сбыться из-за последующего события.

Это случилось ночью. Во время учебной торпедной атаки в подводном положении из-за неисправности системы охлаждения холодильной машины трюм девятого отсека стал быстро заполняться забортной водой. Объявили аварийную тревогу, всплыли в надводное положение. Старшина команды трюмных изловчился забить деревянный клин и перекрыть струю. Осушив отсек, стали соображать, как привести систему в исходное положение, не затопив трюм ещё раз. И придумали весьма остроумный способ. Снаружи на входной патрубок системы охлаждения завели брезентовый пластырь, создали изнутри воздушный подпор, немного превышающий высоту водяного столба за бортом. При крене не аварийный борт пластырь прилипал к патрубку, при крене на другой борт избыток воздуха из отсека стравливался наружу. Операция прошла успешно, можно было погружаться, но ввести в строй основную холодильную машину не получилось – все трюмные насосы побывали под водой.

Первомайский праздник встречали на якоре в видимости острова Сокотра. Целая армада отечественного флота выстроилась по кругу для принятия поздравлений адмирала. Вскоре на внешнем периметре появился прибывший из Адена американский эсминец «Борделон». На его палубе столпились моряки. Возможно, они так же, как и мы, впервые видели потенциальных противников живьём.

Наш обратный путь в родную гавань занял три недели. По приказанию центра шли в надводном положении при одной работающей холодильной машине. В турбинном отсеке жара достигала 50 градусов, поэтому управление обеими турбинами перевели на пульт. На мостике и в ограждении рубки постоянно присутствовало максимальное число людей. Чтобы как-то развлечь экипаж старпом объявил конкурс на лучшую бороду и усы. Мне запомнились потрясающе красивые закаты солнца. Жаль, тогда не было цифровой оптики, да и обычные фотоаппараты держать запрещалось.


Кап. 1 ранга А. Самохвалов,
сослуживец по ПЛ К-7

Кап. 1 ранга А. Четырбок,
старпом ПЛ К-7

Кап. 1 ранга В. Голубев,
Герой Советского Союза

Кап. 2 ранга Л. Пшеничный
Командир БЧ-5.
Геройски погиб на ПЛ К-56

Вице-адмирал А. Топилин командир отделения ВВМИОЛУ

В составе нашей корабельной группы был танкер «Малая Вишера», который периодически пополнял топливом надводные корабли. Нам же ядерного горючего могло хватить на несколько лет беспрерывного плавания. А вот в продуктах, особенно фруктах и овощах, мы испытывали острую необходимость. Помог нам в этом танкер. Пройдя Сингапур, мы легли в дрейф, дождались «Вишеру» и начали погрузку заморских гостинцев. Принимая ящики, матросы увидели газеты с китайскими иероглифами и стали их с интересом рассматривать. Об этом узнал бдительный замполит. Со словами «Китайская пропаганда!» он стал выхватывать газеты и бросать их за борт. После событий на Даманском отношения с Китаем были официально враждебные.

Значок за "Дальний поход"

За несколько дней до возвращения домой замполит с командиром предложили экипажу сохранить загруженные фрукты до банкета, который ожидался на базе по случаю нашей удачной стрельбы, либо немедленно распределить поровну. Колебаний не было – раздать! В результате каждый подводник смог вкусить несколько ароматных израильских яблок и испанских апельсинов. Мы были довольны тем, что не поддались давлению командования, тем более что обещанный банкет так и не состоялся. Однако наши командиры всё-таки себя не обидели – каждый из них получил по целому ящику фруктов.

Снова Японское море, родной берег совсем близко, всего-то два дня ходу. И вот он, такой желанный сигнал «По местам стоять, на швартовы становиться!» Кажется, будто сам звонок звенит залихватски весело, радуясь возвращению домой. Две свободные смены поднимаются на верхнюю палубу для построения, а мы с напарником остаёмся на вахте. «Бычок» через наши спины пытается рассмотреть самописец температуры первого контура. При достижении 50 градусов мы «бросим» аварийную защиту, и тогда на корабле останется только одна смена. Но полное расхолаживание займет ещё не менее трёх недель.

Видим родное небо, зелёную травку, «…и дым отечества нам сладок и приятен», но ноги отвыкли шагать – болят икры и колени.

Офицеры БЧ-5.
Слева направо, сидят: А. Гончарук, В. Ванин, Герой Советского Союза И. Петров, А. Тамарин, В. Тиньков.
Стоят: И. Бакаев, В. Галкин, В. Иванов, Е. Романов

Необъяснимая смесь радости и тяжелейшей усталости, скромно вознаграждённая орденом Красного Знамени на груди командира Г. Хватова и поголовным награждением юбилейной ленинской медалью.

15.6. Командир

Адмирал Г.А. Хватов, командир ПЛ К-7

Кстати, о нашем командире. В курсантские годы я наивно полагал, что высоких званий и должностей достойны самые умные и способные люди. По мере прохождения службы на флоте это моё убеждение таяло год от года. Примеров мог привести уйму, как и любой офицер, отслуживший 25 календарных лет. Самый впечатляющий пример – это бешеная карьера моего командира ПЛ, под началом которого я находился шесть лет. За это время он зарекомендовал себя в глазах подчинённых как хамовитый, хитрый мстительный и нечистый на руку карьерист. О его профессиональном невежестве можно судить по отзывам коллег. Командир ПЛ капитан 1 ранга А. Копьёв: «Я помню, как во время торпедной атаки командир 26 дивизии подводных лодок контр-адмирал Корбан, видя безграмотные действия Хватова, схватил его за куртку и со словами «Ты никогда не будешь командиром» скинул с «танцплощадки» (специальное место в центральном посту для использования перископа)».

Летом 1971 года я лечился в военно-морском госпитале посёлка Тихоокеанский. Врачи обнаружили у меня серьёзную болезнь ног, несовместимую с корабельной службой (потом, правда, этот диагноз не был подтверждён более компетентным врачом в Вильнюсе). Неожиданно в палате появился сам командир и, расточая не свойственную ему улыбку, сказал, что хватит валять дурака и пора собираться в очередную автономку. Но я, как и многие мои коллеги, командиры групп, которые на своих должностях давно ходили в каплеях, мечтал о более спокойной береговой службе. И поэтому отказался от подводного путешествия, мотивируя неумолимыми медицинскими законами. А Хватов собирался в Москву и ни куда-нибудь, а на съезд КПСС. Командование ПЛ он временно передал командиру второго экипажа А. Берзину.

– После автономки отпущу тебя в военпредство или куда ты сам захочешь, – попытался уговорить меня командир, но я твёрдо решил, что настал мой звёздный час. Лицо Хватова приобрело обычное свирепое выражение, он пошёл в ординаторскую, надеясь найти поддержку у моего врача, капитана медицинской службы, но тот развёл руками: «Приказ Министра обороны никто не отменял».

– Ну, болей, болей, ты ещё пожалеешь об этом, – пригрозил мне на прощанье командир, снял белый халат и исчез.

Однако, всё обошлось для меня благополучно. Через месяц по протекции моего училищного друга Андрея Кольчика я перевёлся во Владивосток, в военно-морской проектный институт. А наша субмарина отправилась в автономное плавание под командованием авторитетного капитана 2 ранга А. Берзина, который потом в звании контр-адмирала командовал дивизией АПЛ на Камчатке. Много лет спустя здесь, в Америке, я нашёл в интернете его рассказ «Цена ошибки», в котором он делится воспоминаниями об этом походе. Героев своего рассказа автор наделил фальшивыми фамилиями, но я без труда их вычислил, тем более, что некоторые очень удачно подобраны. Замполит С. Зубатых – Зубков, механик А. Пронькин – Прошкин, помощник командира Хмелевской – Веселовский, старпом А. Четырбок – Чертков. Ну, а командира Г. Хватова автор нарёк Собачевским и словами штурмана выразил своё отношение к нему.

Цитирую: «Москвин стал рассказывать, что у Собачевского почти все друзья из политработников и даже один секретарь райкома. Максимов (Берзин) знал это, Собачевский ни с кем из командиров не дружил, был замкнутый и довольно мрачноватый человек. Как-то незаметно Максимов почувствовал, что штурман ненавидит Собачевского, и он решил спросить его об этом: «Вы его ненавидите?» Тот помедлил некоторое время, но ответил: «Да, ненавижу! Его многие офицеры ненавидят. Он с нами обращается, как с роботами, ни с кем по-человечески не может поговорить, хитрый, злопамятный, хам и грубиян, современный Собакевич, личный состав его боится. Это политики его выдвинули в делегаты».

Между прочим, в этом рассказе косвенно речь идёт и обо мне. Берзин пишет, что прикомандированный офицер-особист (КГБ) доложил ему, якобы на пульте ГЭУ операторы тайно вели на карте маршрут подводной лодки. Так вот, именно я в предыдущем походе был инициатором этого почина. О своём пристрастии к географии я уже упомянул. Мне было нестерпимо мучительно сидеть полтора месяца в прочном корпусе, не зная своего местонахождения. Слава Кудрявцев, командир ракетной группы, с которым я нёс вахту в одной смене, подарил мне несекретную карту Тихого океана. Вот на ней я каждые восемь часов отмечал точки с координатами, полученными от Славы по телефону.

Далее

В начало

Автор: Тамарин Александр | слов 9962 | метки: , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , ,


Добавить комментарий