Первый бой
Роковое утро
К переправе
Из дневника танкиста

Первый бой

Трудно передать словами состояние человека в первом бою, когда фи­зические и духовные силы напряжены до предела, а солдат, следуя одной мысли ,одному желанию выполнить то, что от него требуется и еще — сохраниться самому. В дальнейшем, не единожды побывав в атаках, привыкая к постоянному присутствию рядом смерти, человек более осознанно, может быть, более про­фессионально начинает выполнять работу, называемую солдатским долгом — убивать себе подобных. Но сколько бы он   этого не делал, если    он нормаль­ный человек, привыкнуть   к этому не    может. Однако война порой порождала жгучую   ненависть к врагу  в сердцах даже самых добрых незлобивых людей.

Мой друг Карим Гуламов, добрейший и гуманнейший из сокурсников по с/х. институту, где после войны свела нас судьба, как-то в разговоре признался, что однажды участвовал в расстреле пленных немцев. Сам удивляюсь, говорил он, со мной ли это было? Я, боявшийся в детстве оторвать крылышко стрекозе, впитавший с молоком матери уважение ко всему прекрасному, вдруг добровольно соглашаюсь участвовать в расстреле. Что на это сказать?

Наверно, в жизни у каждого бывают моменты, когда обстоятельства могут в корне изменить его поведение.
- Понимаешь, говорил Гуламов, с боем ворвались в Белорусскую деревушку, захватили трех немцев. Оказались каратели. Наш комбат, увидев, что они натво­рили в деревне, приказал тут же их расстрелять. Я, как и другие вызвался. Целился спокойно, как на полигоне. Перед глазами все время маячили наши солдаты, растаскивавшие обгоревшие трупики детей, женщин, сгоревших в запер­том сарае..

Но, о первом бое. В нем человек проявляется всей своей сутью, как бы высвечивается лучшими сторонами своего «я», или — наоборот. Состоялся ли он, как мужчина, можно ли довериться ему, положиться, что не подведет, или — наоборот. В нормальной жизни для этого, говорят, пуд соли нужно съесть с ним. На фронте — всего лишь побывать в бою.

Байки бывалых солдат, сочиняющих порой легенды о себе самом, прошедшем всю войну и ничего не боявшемся, вызывают улыбку. Следует почитать стихотворения фронтовой поэтессы Юлии Друниной:
… Я только раз видала рукопашный,
Раз — наяву и тысячу — во сне
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.

Я горжусь, что боевое крещение мой экипаж, выдержал с честью. Все ребята были на высоте. И хотя мы не совершили ничего особенного, а сумели лишь уцелеть, сохранить себя и машину, но и это, наверно, не мало, потому что бой был жестоким и многие товарищи, с кем ехали мы из Тагила, сложили головы…

Думаю, нам повезло. Но анализируя не раз события того дня, мне думается, что не один элемент везения присутствовал тогда — мне повезло с механиком и это — главное. Но, начну с Днепра.

…Форсировали его по заранее наведенному мосту и замаскировались в полусожженной деревушке, в двух-трех километрах от передовой. В 16 поступил приказ о выступлении. Дождь, моросивший с раннего утра, перестал, сквозь гонимые ветром облака временами проглядывало голубое небо.

С переднего края ветер доносит звуки авиационных моторов. Используя неглубокие овраги местности, образовавшиеся, видимо, от многолетних павод­ков /правый берег Днепра высок и обрывист/, медленно  продвигаемся вперед, к лесу, за которым окопались немцы. Ближе к реке, пересекая овражистую мест­ность, окопы наших солдат, форсировавших Днепр несколькими днями раньше.

Дважды останавливаемся, «замираем” — налетели фрицы, бомбят наших. Выходя из пике, самолеты разворачиваются, над нами, но, к счастью нас не заме­чают. Пересекая окопы, где только что бомбили немцы, испытываешь тяжелое чувство при виде первых убитых. Смерть молодых страшна сама по себе, но вид бойцов, лежащих в неестественно уродливых, пугающих воображение позах..

Санитары перевязывают раненных, уносят убитых. Из окопов выглядывают солдаты. При виде нас, их суровые лица светлеют. Некоторые пытаются шутить. Они рады появлению танков.

Достигнув западной стороны леса, скрываемся в нем. Б сторону немцев местность плавно идет на возвышение, уклон небольшой, но нас им, как и их нам — не видно. Атака планируется утром, но приказ — расчехлить оружие /пушку, пулеметы/, готовить снаряды /удалить смазку/, патроны, а также — выставить наблюдателя за машиной ротного для связи /по рации разговор запрещен/. Начало атаки — взмах рукой, который может последовать от машины ротного, — дер­жал всех в напряжении. Тщательно готовимся к этому, но — сомневаемся, поздний вечер, неужели на ночь глядя пойдем в атаку? Однако командование рассудило иначе: бежит наш заряжающий, кричит, — Махнул, махнул! Значит Атака!

- Заводи, Вперед!, — не слыша собственного голоса ору по ТПУ /танковое переговорное устройство/ механику и — напрягаю слух. Резкий звук зарабо­тавших дизелей слева и справа не оставляет сомнения — Вперед!

Сомневаясь, что произойдет «Это” сейчас, так скоро, а не завтра на рассвете, но в то же время постоянно ожидая команду, члены экипажа, хотя и по разному, но были все в особом, трудно передаваемом словами напря­жении, знакомом, вероятно, каждому, кто хоть раз побывал в бою.

Устремляясь вперед, на сближение с противником, готовясь в ближайшие мину­ты начать выполнять то «главное», к чему шел многие месяцы учебы, что посто­янно занимало мозг, а сейчас, наконец, должно произойти, — я, где-то подспудно страстно желал, чтобы действия мои были как можно лучше, так как от этого зависела моя жизнь, жизнь моих товарищей.

…Преодолевая подъем и не видя еще противника, нервно кручу перископа. Слева, метрах в пятнадцати от меня, идет машина взводного. Показалось, ве­дет огонь. В кого стреляет? И тут же вспомнил: «старичкисоветовали не жалеть снарядов, огонь открывать как можно раньше, угнетающе действует на врага.

- Осколочным заряжай!,- кричу Бадягину и тут же выпускаю снаряд, за ним другой, третий. Молодец, заряжающий, успевает, заключаю я по характерному звуку затвора запирающего канал ствола. Лишь бы не бронебойным заряжал!

Но вот подъем преодолен и взору открывается впечатляющая картина: гро­мадный желто-оранжевый диск солнца вот-вот зацепится за горизонт, небо в причудливых отблесках заходящего светила. Однако внимание быстро переключа­ется — метрах в восьмистах оборона немцев. Нервно кручу рукоятки башни и пушки, пытаюсь уловить в перекрестии прицела эту темную полосу, посылаю сна­ряд за снарядом, но разрывов не вижу, скорее всего перелеты. Немцы пока молчат. Hо не долго — сразу в нескольких местах замечаю яркие ослепительные вспышки. А-а-а, заговорили ! Пытаюсь поймать в прицел хотя бы одну из этих вспышек, но не удается, все время мелькает небо — земля, небо-земля! Нужна остановка, чтобы прицелиться. Но тут же в голове мелькает наставление ребят: — Остановишься, и не успеешь, — он успеет. Их прицелы намного лучше наших.

От постоянной стрельбы боевое отделение заволокло пороховым дымом, глаза слезятся, во рту, носу едкий перегар, вызывающий кашель. И хотя люки башни при­открыты, и Бодягин постоянно выбрасывает стрелянные гильзы, дышать становится все труднее. Физическое напряжение достигает, кажется, предела, но мысленно успокаиваю себя тем, что это ведь не вечно, должна же наступить и передышка!

А солнце между тем зашло, быстро сгущаются сумерки, на фоне которых ярче и, кажется, намного чаще полыхают огненные языки в обороне врага: немцы ве­дут плотный артиллерийский огонь из всех видов оружия.

От наступившей темноты, в прицел уже ничего не вижу, но, вдруг, боковым зрением ощущаю совсем рядом ослепительную вспышку. Прильнув к башенной щели вижу горящий танк! Это же машина взводного, Бурдина, мы с ним из одного училища. Однако, ни разглядеть, ни тем более пожалеть не успеваю,- заряжающий трясет за плечо, что-то кричит, показывая на казенник пушки. Там почему-то висит стрелянная гильза, Оказывается, после выстрела ударившись о затыльник гильзоулавливателя, отскочила вперед и крепко зацепилась за пуговку стопора кривошипа! Мешает зарядить следующий снаряд, оторвать Бадягин не может, она горячая, а от предыдущих он уже пожег руки, сколько их выбросил! Хватаюсь за гильзу я, вверх-вниз, вверх-вниз! И откуда сила взялась, оторвал, выбросил через люк. Кусок от нее остался на стопоре, а сам мысленно благодарю ста­ричков за советы: люки не захлопывайте, задохнетесь! Тут же вспомнился и нач.бой: гильзы не выбрасывайте, после боя сдадите! Да-а, сдадите, его бы сюда! Размышления вновь прерываются заряжающим: — лейтенант, лейтенант! Горят!

Теперь справа, машина Александрова! А может Новикова? Но раздумывать некогда, совсем близко взрыхленная земля, за которой мечутся люди. Жму на гашетку пуле­мета, издаю какой-то не членораздельный утробный звук — механику сообщаю, видит ли он? Но в наушниках тут же его голос: — Сейчас качнет, держитесь!

Еще мгновение и — затрясло, подкинуло, еле удерживаюсь на сидении намертво ухватившись за рукоятки. И снова голос механика: — Раздавили пушку, лейте­нант!

Гордость за Григория Ивановича, повезло мне с механиком! В голове с калейдоскспической скоростью мелькают картины пребывания в Нижнем Тагиле — знакомство с членами экипажа, которых представлял будущий мой ротный ст.лейтенант Буровников, тревожные мысли — механик старше на десять лет, как-то сложатся отношения? Но сомнения развеялись еще в дороге, в эшелоне, когда мне стукнуло 19-ть и мы распили бутылочку, вырученную за хромовые сапоги /по­дарок отца по случаю окончания училища/.

Сумбур от воспоминаний прерывает радист: — Ротный приказывает выйти к деревне, ее правую окраину. Какая деревня, где сна? И где остальные машины? Не все же погорели? А между тем сумерки сгущаются, в перископе почти ничего не видно, не говоря о прицеле. Надо сориентироваться. Люк отброшен, поднимаюсь на сидение ногами и на мгновение замираю, хватая полной грудью чудесный све­жий воздух! Вот она, передышка, о которой мечталось, но… не совсем верилось.

Обзор теперь лучше, различаю впереди, по ходу, что-то большое, квадратное, похожее на сарай или хату. Да это же стог! А вдруг за ним вражеское орудие? Соскальзываю вниз, хватаюсь за рукоятки, а снаряд уже в канале ствола, молодец Бодягин! Выстрел, второй, третий! Жму на гашетку пулемета.. Сгоог загорелся.

Поравнявшись с ним, к счастью, никого не видим. Еще некоторое время про­двигаемся вперед. Приборы уже бесполезны, темно. Решаю остановиться.

Когда «спешились», вволю надышались ночным прохладным воздухом, казалось, проникающим во все клетки организма, заметили чернеющую вдали деревню.

Позади, метрах в трехстах, разгорается стог, еще дальше, за ним, левее и правее, то же что-то горит, слышно лязганье металла. Поблизости никаких машин.. Неужели так оторвались? Не одни же мы, в конце концов, остались! И что даль­ше делать? Думай, лейтенант, думай!

Держим совет и единогласно решаем возвращаться по следу, не атаковать же одним деревня. А позади, да где горят наши танки, кого-нибудь встретим.

На малых оборотах приближаемся к стогу, он разгорается под усиливающимся ветерком. Вокруг светло. Решаем обойти его, а то не дай бог угодим в немец­кий прицел. Береженого бог бережет!

Далеко уже ушли от стога, раза два останавливались, прислушивались, но разобрать далекий говор не можем, видно ветер не в нашу сторону. Наконец, в одну из остановок, после долгого ожидания, изменивший направление ветер донес до нашего слуха слова, от которых радостно забилось сердце — свои! Немец так выразиться не смог бы!

Ободренные, направились в столь желанную нам сторону, но вскоре вынуж­денная остановка: перед танком, как из под земли, выросли силуэты трех сол­дат.
- Стой! Кто такие?
Спрыгиваю, подбегаю. Выясняется — разведчики, направ­ляются к деревне, до которой мы чуток не дошли. У одного в руках связка гра­нат. — Вот, для вас приготовили! Прете со стороны фрицев!

Оказывается, силуэты наши с Бадягиным на башне охладил их порыв — немцы с открытыми люками не ходят!

Перекурили, дружески расстались: они — разведывать деревню, мы – искать своих.

Встреча состоялась под утро, а вначале — с танкистами другой бригады, действовавшей правее нас. От своих узнали печальную весть — командир роты Буровников погорел, тяжело ранен, отправлен в госпиталь. Сгорело много и рядовых машин роты, в том числе и нашего взводного. Экипажу посчастливилось уцелеть. Жертвы наши были не напрасны: оборона врага была прорвана, немцы, боясь окружения, стали быстро отходить, оставляя на нашем пути лишь заслоны. Преодолевая их, стремительно продвигаясь вперед, мы освободили множество на­селенных пунктов — украинских деревень, большой ж.д. узел и город Пятихатки и на девятый день боев вышли к городу Кривой Рог.

О том, что произошло с нашей бригадой в дальнейшем и как из-за гру­бейших ошибок отдельных командиров мы понесли тяжелые потери — в главе «Ро­ковое Утро”.

Далее>>
В начало