Первые годы работы в НИТИ-18

О своих проблемах я рассказал своему приятелю, бывшему коллеге по ОКБ Минсудпрома Валерию Г., который пообещал помочь и свёл меня со своим другом Германом П., работавшим в НИТИ-18. В апреле 1966 г. я был приглашён в комнату для переговоров в громоздкое серое здание у Финляндского вокзала.

Быстро вошёл немного полноватый человек, одарил лучезарной улыбкой, протянул руку для приветствия и представился: Тёмкин Наум Карпович. В беседе незаметно прошло более двух часов, Тёмкин объявил, что берёт меня в свою недавно созданную лабораторию на должность ведущего инженера, и мне предстоит разрабатывать тонкоплёночные интегральные схемы. Я знал в общих чертах, что это такое, т.к. уже побывал в нескольких НИИ только что построенного Центра микроэлектроники под Москвой, где мне, как представителю Миноборонпрома и крупному потенциальному заказчику, рассказали об интегральной электронике, показали цеха крупносерийного производства и лаборатории.

Лаборатория к.т.н. Тёмкина входила в состав комплексной лаборатории, которая в свою очередь была в составе технологического отдела 37. Здесь я впервые познакомился с начальником комплексной лаборатории д.т.н. лауреатом Гос. премии Новиковым В.В., с которым потом работал вплоть до своего отъезда из страны. Он и Тёмкин, были сторонниками мэповской идеологии в проектировании интегральных схем (ИС), состоящей в том, что процессы разработки и изготовления ИС разделять нельзя, это должно делаться в едином, комплексном подразделении. У этой точки зрения были серьёзные оппоненты в лице «традиционных» радистов, работавших в отделе 22: начальника этого отдела к.т.н. лауреата Гос. премии Чудаковского М.П., начальника комплексной лаборатории Романова Г.С. Они были разработчиками унифицированных функциональных узлов радиоаппаратуры УФУ «Элемент-2», которые я так удачно применил в своем приёмнике радиоразведки. За разработку и внедрение этих УФУ они только что получили Госпремию и были «на коне». (Только впоследствии я понял, что это было начало серьёзной борьбы за власть, за близость к финансам).

В июле 1966 года Татьяна благополучно родила сына, которого с моей подачи назвали Сергеем в честь сводного брата Сергея, погибшего во время войны. Мне говорили, что нельзя называть детей именами родственников, которые имели неудачную судьбу. Каким-то непостижимым образом имя притягивает несчастья на голову нового человека. Мы все были тогда примитивными материалистами, я отбросил эти соображения, как глупые сказки. После родов Татьяна уехала в Минск к маме и пробыла там до глубокой осени. Свой отпуск в сентябре я провёл на даче тестя, расположенной у Минского водохранилища, там впервые в жизни я пытался научиться рыбачить. Я рыбачил с берега и с лодки, неудачно в смысле добычи рыбы, но с приключением. Однажды, когда я отплыл от берега метров на сто, держа курс на ближайший островок, вдруг в лодку начала поступать вода, да так быстро, что я с трудом выгреб к берегу уже фактически при нулевой плавучести, стоя по колено в воде.

Осенью, зимой появились первые заказчики интегральных схем, начались работы по выбору и расчёту электронных схем, напылению тонких резистивных и металлических плёнок на ситалловые и керамические пластины (подложки). На участке сборки и монтажа отрабатывались режимы присоединения золотых проводников микронного диаметра к тонким плёнкам, нанесённым с помощью вакуумной технологии на полированные подложки. Параллельно мы учились проектировать и изготавливать первые фотошаблоны, разработали технологию сборки и монтажа бескорпусных радиоэлементов. Быстро выявлялась номенклатура элементов и корпусов ИС, предприятия – поставщики.

С течением времени отдел 22, почувствовав серьёзную конкуренцию, увеличил усилия по переводу лаборатории Тёмкина в свой состав с целью концентрации работ в одних руках. Заручившись поддержкой заместителя главного инженера, руководству 22 отдела удалось убедить директора института Пятлина О.А, и приказ о переводе лаборатории в отдел 22 был подписан.

Пятлин О. А.

Так закончилась борьба, которая длилась почти год и сильно мешала нормальной работе. Для Тёмкина это было серьёзное поражение, т.к., будучи импульсивной, увлекающейся натурой, он успел сильно испортить личные отношения с руководством отдела 22, что привело к подаче им заявления об уходе с работы, которое было немедленно удовлетворено.

Бывшая лаборатория Тёмкина была переведена в отдел 22, а я назначен исполняющим обязанности начальника научно-исследовательской лаборатории. Это произошло в начале 1968 года, мне тогда было неполных двадцать девять лет, что было большим успехом. Атмосфера в новом коллективе была совсем иной, чем в лаборатории Новикова – Тёмкина. Встретили нас настороженно, но задача по разработке комплекса интегральных микросборок отраслевого масштаба «Функция-3» была поставлена руководством, наши исследования были нужны отделу 22, и они были продолжены. Для этого открыли научно-исследовательскую работу (НИР) «Метод».

Это был первый НИР, руководителем которого я был официально назначен. Председателем постоянно-действующей комиссии по приёмке темы сделали начальника отдела технического контроля Шурыгина В.И., который позже стал главным контролёром качества предприятия. Ежеквартально я предъявлял комиссии материалы по теме, и комиссия заседала несколько дней, досконально их рассматривая. Так я прошёл большую школу, после чего уже никогда не боялся никаких комиссий, а их было потом много. За время работы на предприятии (32 года) я руководил пятнадцатью различными НИОКР.

Основное внимание в теме «Метод» было уделено исследованиям тепловых режимов гибридных интегральных микросборок (ГИМС). Теоретические проработки вопроса уже были сделаны, но не было их серьёзного экспериментального подтверждения. Использовав личные связи моего непосредственного начальника Г.С. Романова на Московском электроламповом заводе, я приобрёл катушки сверхтонкой константановой и нихромовой проволоки. Затем технологи отдела 37 изготовили большое количество резистивных тест-плат, и на сборочно-монтажном участке на них смонтировали термопары.

Надо отметить, что с этого времени и на очень длительный последующий период установился хороший контакт с технологическим отделом. В то время данные работы ещё никем не были выполнены с таким большим размахом и точностью, работа длилась год и была признана выполненной на высоком техническом уровне строгой и дотошной комиссией. Её результаты легли в основу отраслевого стандарта по тепловым режимам ГИМС, разработанного через некоторое время одесским институтом «Шторм».

В дружественной атмосфере прошли годы работы (1968-1976) нашего коллектива над несколькими десятками наименований ГИМС, в рамках шести опытно-конструкторских работ. Все микросборки разрабатывались в соответствии с требованиями самых жёстких стандартов эксплуатации. Они должны были безотказно функционировать в условиях космического холода и вакуума, в тропиках, в условиях перегрузок, возникающих при выстреле из артиллерийского орудия или при запуске ракеты. Мы проводили большие объёмы испытаний в термокамерах и холодильниках, на ударных и вибрационных стендах, в камерах влажности, барокамерах и термобарокамерах.

В 1970 г. М.П. Чудаковский реорганизовал отдел, были созданы три сектора разработки ГИМС, в том числе при моём непосредственном участии сектор разработки цифровых ГИМС, который я возглавил. Эта структура отдела 22 оказалась очень работоспособной и сохранялась до 1977 года. В секторе ежегодно находилось на разных стадиях разработки до полутора десятков микросборок, предназначенных для различных видов аппаратуры нашего министерства. Другое дело, что многие виды аппаратуры не пошли дальше опытных образцов, т.к. конкуренция между радиотехническими предприятиями была очень сильной, а многие предприятия параллельно занимались разработкой идентичной по назначению аппаратуры, но мы об этом тогда не знали.

Это было время, когда я оказался буквально на пороге открытия цифровых интегральных схем, элементной базы первых персональных компьютеров. Если бы я тогда всерьёз заинтересовался этим направлением, понял бы его перспективность! Но не срослось, слишком поверхностная нам была дана подготовка в ЛИТМО в этих вопросах, слишком до многого надо было «доходить» совершенно самостоятельно. Хотя надо отметить, что я, натыкаясь в американской литературе на сообщения о работах над вычислительными средами и использовании там интегральной электроники, чувствовал перспективность этого направления задолго до того, как все туда кинулись.

Ещё во время моей работы в ОКБ судпрома я поступил на курсы кибернетики и методов автоматического управления объектами. Я учился там полтора года, в моей личной библиотеке было много литературы по кибернетике, но, к сожалению, больше философского, теоретического содержания. Это понятно, т.к. тогда все прикладные американские исследования были засекречены. Американцы всеми силами уводили нас от персональных компьютеров, подсунув документацию на машину IBM 360, которую мы начали усиленно копировать, изготавливать и внедрять на предприятиях, потратив много денег и десять лет. За это время они навсегда обогнали нас в области вычислительной техники и озолотились, создав компьютерные империи. Для чего я об этом сейчас пишу? Я просто хочу показать, какое было интересное время, какую надо иметь подготовку и интуицию, чтобы быть на гребне прогресса. В эти годы был создан и начал выпускать с военной приёмкой наши интегральные микросборки Опытный завод в Красном Селе, а затем серийный завод, построенный рядом с институтом.

Тамара

Впервые я встретил Тамару в конце 1966 года в тесных коридорах НИТИ-18, размещавшегося в сером тяжёловесном здании, спроектированном под универмаг, у Финляндского вокзала. Увы, точной даты нашего первого разговора я не помню, но сохранилось моё первое впечатление. Я увидел высокую, очень стройную черноволосую девушку, показавшуюся мне очень молоденькой. Девушка обладала запоминающейся, яркой внешностью, была одета в только что вошедший в моду джинсовый комбинезон, который ей очень шёл. Кофточка красная, комбинезон синий, зубки белые, волосы чёрные, очень длинные, почти до пояса, большие глаза цвета тёмного мёда смотрели то вызывающе дерзко, то смущённо растерянно. Она была бойкая, за словцом в карман не лезла, могла легко «срезать» любого остряка, походка лёгкая, стремительная, только что была здесь, и вот уже её нет и в помине. До 1969 года я был занят техническими проблемами и карьерным ростом, поэтому было мало времени и желания приглядываться к окружающим меня женщинам. Тамара — яркий экзотический цветок была моложе меня почти на семь лет, вокруг неё крутилось много мужчин, поэтому я не мог себе представить, что буду иметь какие-либо отношения с ней. Однако вскоре (1969 год) она уже работала в моей лаборатории, и когда отдел поехал осенью в подшефный совхоз на уборку, мы оказались в близком соседстве. Вечером обычно устраивались танцы.

Тамара, 1975 г.

Тамара, 1971

Тамара с маленькой Сашей.

Я не большой любитель танцев и танцую плохо, но однажды был приглашён на белый танец. Пригласила меня Тамара, и во время танца я внезапно почувствовал своим телом её тело, ибо её маленькие твёрдые острые груди смело уперлись в мою грудь. Это было очень необычно и ново для меня. Я смешался, не знал, как реагировать на столь смелое поведение и быстро ушёл с танцев. В то время я не мог вести себя иначе, однако случай этот запомнил. Прошло ещё почти два года, в течение которых у нас с Тамарой были только рабочие отношения. Она проявляла себя хорошо, старалась быть полезной в деле. В молодёжном коллективе она была в центре внимания и интриг, находясь под покровительством жены шефа Маргариты Новиковой, умной волевой женщины и неформального лидера.

В 1971 году мы снова поехали в тот же совхоз. К этому времени коллектив лаборатории сложился, на сельхозработах было весело. На «отвальной» после приёма внутрь некоторой дозы алкоголя и поглощения закусок начались танцы. Я снова был приглашён на белый танец и снова ощутил в своих руках молодое упругое тело, видел перед собой красивое оживлённое лицо девушки, которая мне нравилась, и которой я явно нравился. Это было для меня страшно лестно, я не смог удержаться и вдруг на полуслове закрыл своим ртом её полуоткрытый рот. Она замолчала, ещё теснее прижалась ко мне и как бы отдалась в полное моё распоряжение.

Всё было настолько ново и ослепительно, что я очертя голову бросился в эту игру, забыв об окружающих. Очнулся где-то за кустами на заднем дворе с девушкой, которая не могла себя контролировать, при поцелуе её глаза разбегались в разные стороны, она не могла их сфокусировать, на какое-то время, видимо, теряя сознание. Мои руки вытворяли, что хотели, пока не наткнулись на нечто твёрдое в самой соблазнительной зоне. Здесь она жарким шёпотом мне на ухо призналась, что у неё критические дни. Я, конечно, был разочарован, но всё равно ночь казалась прекрасной. Мы долго сидели, обнявшись на каком-то бревне, целовались, разглядывали падающие звёзды на ночном небе и загадывали желания. Затем стало зябко, Тамара чуть успокоившаяся, поцеловала меня на прощание и исчезла в чёрном дверном проёме.

Соблюдая меры конспирации, я прошмыгнул туда же минут через пятнадцать. Безуспешно я пытался успокоить сам себя, что мол дело обычное, всё в порядке. Интуиция подсказывала мне, что стрелки истории моей жизни явно передвинулись в новом направлении. Я долго не мог уснуть на своём соломенном тюфяке, переживая заново все детали своего приключения, но как ни крутил его, оно мне очень нравилось! Вскоре мы вернулись в город. Помню, как я волновался утром, идя в первый день на работу. Как мы встретимся в лаборатории, где я начальник, а она молодой инженер? Захочет ли она продолжить наши приватные отношения, так романтически начатые на лоне природы? Может быть она просто посмеялась надо мной и уже всё забыла?

Вспоминались советы старших, категорически не рекомендовавших служебные романы по месту своей основной работы. Я понимал, что они правы, этого умному человеку делать не полагается. Однако, встретившись с ней глазами и прочтя в них радость и желание встреч, я сразу отмёл свои сомнения. Целый год мы встречались с Тамарой вечерами после работы. Она заканчивала в пять вечера и уходила на улицу меня ждать. Как правило, я не имел возможности уйти вместе с ней, надо было закончить дела, часто начальник отдела Чудаковский с каким-то садистским удовольствием устраивал совещания в конце рабочего дня, где моё присутствие было обязательным.

Тамара всегда терпеливо ждала меня вне института, и мы ещё полтора-два часа гуляли по улицам, дворам и парадным вокруг Финляндского вокзала, вдоль Невы к Дворцовому мосту, Летнему саду и множеству других прекрасных мест центра Ленинграда. В парадных мы целовались, один поцелуй мог длиться полчаса и более. При этом глаза у Тамары всегда разбегались, она почти теряла сознание, я же постепенно научился целоваться и скоро уже не мог без этого обходиться. Так я понял на практике смысл где-то вычитанной фразы «зацеловать до бесчувствия». Однажды мы поднимались на последний этаж одного из облюбованных домов и вдруг увидели кота и кошку, которые только приступили к интимным делам, кошка услышала наши шаги и оглянулась на нас так, как это сделала бы на её месте любая женщина в аналогичной ситуации, как бы желая сказать: «Извините, но место уже занято!». Сходство было поразительным, мы рассмеялись, подчинились и тихо ушли, чтобы не помешать.

Иногда жильцы близлежащих квартир тоже заставали нас, но вели себя очень тактично. Однажды в декабре мы гуляли по Летнему саду, мороз был градусов пятнадцать, вдруг Тамара определила, что руки у меня замерзают, тогда она взяла их в свои руки, запустила под своё пальто и кофточку и согрела на груди. Впоследствии, я узнал, как она безумно любит тепло, очень бережно относится к своему телу и не терпит чужих прикосновений к себе. Скорее ей была необходима грелка в той ситуации, а не мои холодные руки, но её решение было однозначным, не было никаких сомнений или колебаний. Так продолжалось до конца 1971 года. К своему стыду я не мог выполнить свою святую обязанность и найти нормальное место для наших встреч. Не было у меня друзей, у которых я мог попросить ключи от комнаты или квартиры. Тамара вновь взяла инициативу на себя и упросила М.Н. дать ключи от комнаты в коммунальной квартире.

После первого же свидания на квартире я понял, что значит увидеть небо в алмазах, и каждый раз, выходя на улицу, парил над землёй в состоянии полной эйфории. Не сомневаюсь, что Тамара с её значительно более чувствительной эмоциональной природой испытывала ещё более сильные ощущения. Это было самое счастливое время в моей жизни. Снимок, сохранивший один из эпизодов того времени, приведён в главе «Воспоминания инженера, рассуждения на незаданные темы». На нём мы сняты с сотрудниками лаборатории, в том числе с нашей благодетельницей М.Н. на первомайской демонстрации 1971 года.

1- Б. Чунц, 2- Б.Рошаль, 3- М. Новикова, 4- А. Груздев, 5- Т. Ригер.

Мы тогда сбежали из колонны демонстрантов и пошли сначала в кино, где целовались и давали волю своим рукам, а затем в буфет при гостинице «Ленинград», настроение было пленительное. Я взял две порции коньяка по 150 гр. для себя и Тамары(!), бутерброды с икрой. Тамара храбро выпила весь свой коньяк, опьянела, веселилась, я, конечно, даже не почувствовал этого коньяка и в большой печали (время позднее) был вынужден вернуться домой. Позже она призналась, что не помнит, как добралась до дома, рухнула в постель и отключилась впервые в жизни. Моя досада на себя была долгой и жестокой: Как я мог отпустить её домой одну, не проводить! Это был урок на всю жизнь. Выходные и праздники были тяжёлым испытанием для нас, мы скучали и мечтали о встрече. Так продолжалось до весны 1972 года. Сейчас, оглядываясь на прожитые годы, мне ясно, что пик жизни пришёлся на период с 1971 по 1978 год, но 71-72-ой были лучшими, счастливейшими годами из них.

Это отнюдь не означает, что в данный период не было неприятностей, были они и даже очень крупные, но непередаваемая, непревзойдённая новизна ощущений настоящей любви, ослепительная радость от встреч с молодой красивой влюблённой женщиной помогала всё преодолеть, пережить и быть счастливым. Быстро прошла весна, и наступило жаркое лето. Это был аномальный по температуре год, первый после чреды дождливых прохладных прошлых лет. Почти всё лето держалась температура 27-30 градусов, небывалая для Ленинграда.

Стало неудобно дальше пользоваться любезностью М.Н., поэтому я набрался смелости и решил открыться своей матери. Мои родители жили в отдельной однокомнатной квартире на Авиационной улице рядом с Московским проспектом. Разговор прошёл благополучно, затем Тамара понравилась маме, и я получил ключи от их квартиры на всё лето. Мама очень не любила мою первую жену, сердцем чувствовала, что настоящей любви у нас не было с самого начала, и она не появилась за годы брака. Мы стали встречаться по выходным дням, за лето удалось провести довольно много дней и даже ночей на этой квартире. Для прогулок ездили в Стрельнинский старый неухоженный парк рядом с руинами Константиновского дворца, там купались в каналах, заросших водорослями.

В Сестрорецке находили удалённые, не посещаемые «нормальными» туристами, участки пляжа, где однажды нас обокрали (унесли все наши вещи), пока мы купались. Но нам хотелось быть одним, без посторонних глаз, без зрителей, мы наслаждались обществом друг друга. Всё удавалось! Когда возникало желание «выйти в свет», мы ездили в Солнечное, где у пляжа и у шоссе размещались неплохие рестораны и можно было легко получить места. Первый юбилей наших встреч мы отметили в ресторане на Крестовском острове около ЦПКиО.

Помню, играл хороший джаз оркестр, мы много танцевали, в честь Тамары была исполнена песня «Мясоедовская улица моя…», ибо её явно заметили. Её везде замечали, она была очень сексуальна и одевалась на уровне «писка» моды. В то время впервые стали модными «мини» юбки и она, конечно, их имела и носила. Она приходила на работу в мини-юбке, показывая свои красивые длинные ноги. Начальник первого отдела Соложкин, войдя однажды в свой отдел, застал Тамару в пикантной позе, просунувшей голову и плечи в окно приёмки-выдачи документов с задранной при этом сзади юбочкой. Впечатления ему хватило на всю оставшуюся жизнь, надо отдать ему должное, всё было воспринято по-доброму. Даже через много лет, встречая меня в коридорах, он заговорщицки улыбался и с довольным видом произносил: «Ну и ну, а я видел!» и изображал руками нечто. Вскоре мини юбки стали носить абсолютно все молодые женщины в «конторе», хотя у некоторых это выглядело пошло, однако это никого не смущало.

Прошло лето, сентябрь-октябрь, родители вернулись в город, а мы переместились на дачу в посёлке Солнечное. Началась зима 1972 года. Я всё чаще стал задумываться о своей жизни на два фронта, мне стало это тяжело, хотелось ясности и определённости. Уже несколько месяцев как я прекратил всякое супружеское общение со своей первой женой. Мне казалось, что иначе я предам наши отношения с Томой, которая, кстати, не задавала мне неприятных вопросов, хотя она, видимо, не верила, что я пойду на разрыв с семьёй, и довольствовалась отношениями, которые имела. Однажды в декабре, когда мы гуляли с ней по Московской площади недалеко от квартиры моих родителей, неожиданно для себя и для неё, я сделал ей официальное предложение руки и сердца. Тогда она мне не дала ответа, я даже обиделся, но потом понял, какой груз ответственности возложил на неё.

Под Новый Год произошло тяжёлое объяснение с Татьяной, и жить мне стало негде. В январе 1973 года мы окончательно перебрались на дачу, ибо другого места для жизни у нас не было. Установился умеренный снежный покров и сравнительно несильные морозы.

После работы мы ехали на электричке на станцию Солнечное, уже затемно выходили на платформу и шли пару километров по снежной целине к дачному домику. Дорожки в дачном посёлке не чистились, все домики были необитаемыми, тускло горели некоторые, сохранившиеся с лета, лампочки уличного освещения. Нас это нисколько не смущало, Тамара ничего не боялась, она верила в нашу звезду. В комнате была круглая голландская печь, а на кухне газовая плита, присоединённая к большому газовому баллону. Я шёл по глубокому девственной чистоты снегу к наружному железному ящику с газовым баллоном, отвинчивал вентиль, Тамара сразу включала горелки плиты и начинала готовить.

Моя обязанность была затопить печь, расчистить подход к дому и наколоть дров. Сухие дрова заготавливал заранее и держал в комнате за печкой. Как только печка разогревалась, Тамара развешивала около неё на стульях постельное бельё и полотенца. Мы садились ужинать, слушая радио. Затем Тамара стелила тёплое бельё на постель в уже более-менее тёплой комнате (хотя из обледеневшего окна и двери на веранду сильно несло холодом) и мы ложились спать, сразу становясь единым целым. Тёмная комната как бы светлела, низкий плохо выкрашенный белой краской потолок куда-то отъезжал, и на тёмно-синем, глубоком небе зажигались и падали звёзды. Звучала тихая сладкая музыка одинокой радиостанции, затерянной среди Вселенной.

Просыпались мы по будильнику ещё затемно, Тамара бежала на кухню и колола лед в умывальнике, иногда призывая меня на помощь. В уборной (обычное «очко») висели здоровенные сосульки, печь к утру была уже чуть тёплая, я подкладывал сухие дрова и широко открывал печную дверку, имитируя камин. Разрумянившаяся Тамара приносила чашки с кофе, тёплые булочки, яичницу с сосисками. Мы весело шумели, громко включали радио. Затем я шёл расчищать снег на крыльце, обильно нападавший за ночь, занимался дровами, выключал газ, а Тамара тем временем наводила марафет. Чуть серело вокруг, мы запирали дом и шли полтора-два километра по свежему снежку обратно на станцию, разглядывая следы животных и птиц и споря относительно их принадлежности.

Электрички ходили часто, мы забирались в натопленный вагон, Тамара клала мне голову на плечо и дремала до Ленинграда, а я смотрел в окно и думал, как хорошо жить на белом свете. Так мы прожили январь, февраль, а в марте Тамара почувствовала, что беременна, пошла к врачу, он подтвердил её подозрение. Я обрадовался, глядя на меня, приободрилась и Тамара. На чём был основан мой оптимизм? Жить было негде, параллельно шли бракоразводные процессы с непредсказуемыми последствиями. Моя первая жена вначале пыталась меня шантажировать, тем, что якобы беременна, первый муж Тамары Э. Вервекин тоже не хотел давать ей развода.

На работе шли тяжёлые темы, я пытался создать совершенно новое направление в деятельности лаборатории, и не всё получалось, а я к тому же занимался оформлением документов для поступления в заочную аспирантуру ЛИТМО и определением темы диссертации. В отделе сотрудники уже что-то пронюхали о наших отношениях, и за нашей спиной началось шушуканье. Весной нас донимали бытовые проблемы, негде (кроме общественных бань в Зеленогорске или Ленинграде) было по-настоящему помыться, мы даже в апреле переболели чесоткой в лёгкой форме, сходили в санпропускник и были подвергнуты спец обработке.

Снег таял, было грязно. Тамара не жаловалась, не ныла, была бодрой и очень нежной, однако забот и страхов у неё сильно прибавилось. У нас была кровь одной группы, но разный резус-фактор, я имел положительный, а Тамара отрицательный. В те времена медицина была непоколебимо уверена, что в этом случае выкидыш неизбежен, если ребёнок не первый (Тамара уже имела раньше аборты) и врач, конечно, сказала ей об этом. В мае Тамара заболела ветряной оспой, болезнь эта не опасная для неё, была очень опасна для будущего ребёнка, опять-таки угрозой выкидыша. Какие-то тёмные силы сделали проверки нашего здоровья и отношений на прочность.

Вот это и есть эйфория любви, когда человек находится как бы под гипнозом или под анестезией, или в лунатическом состоянии и видит и чувствует только предмет своей страсти, сам излучает нечто в её сторону и получает нечто в ответ, что полностью удовлетворят обоих.

В июне, наконец, состоялись суды и нас развели. К концу месяца свидетельства о разводе мы получили на руки. Тамара в результате развода не получила ничего, её бывший супруг, проживший с ней семь её лучших лет (с 17-ти по 25 лет) «сдал» её с пустыми руками. В силу внутреннего врождённого благородства Тамара не способна на меркантильные разборки, чем тогда и потом всегда пользовались разного рода дельцы и проходимцы.

На суде я отказался от комнаты в пользу сына, и судья, в компенсацию, присудила мне половину совместно нажитого имущества. В течение двух месяцев надо было выписываться с жилплощади на проспекте Стачек, но пока была прописка, мы пошли в ЗАГС Кировского района, чтобы подать документы на заключение брака. Сотрудница ЗАГС, принимая наши документы, сообщила о трёхмесячном испытательном сроке и такой же по сроку очереди женихов и невест. Мы сильно огорчились, я понял, что надо принимать чрезвычайные меры, ибо вскоре я терял прописку и не знал, как это может отразиться на оформлении наших документов в этом ЗАГСе.

Мы решили биться до конца, нашли кабинет заведующей и пошли на приём. Моими козырями было то, что я сын бывшего председателя данного райисполкома, моя невеста беременна, и мы не можем долго ждать оформления нашего брака. Оказалось, что эта женщина прекрасно помнила и уважала моего отца. Она высказала в его адрес несколько комплиментов и согласилась немедленно в обеденный перерыв оформить наш брак, о чём она дала соответствующие распоряжения своим сотрудницам.

В обеденный перерыв был проведён советский обряд бракосочетания (кольца я захватил с собой), после обеда нам выдали свидетельство о браке и паспорта со штампами. Всё произошло с такой ошеломляющей быстротой, что когда мы вышли из здания райсовета, дошли до памятника С.М. Кирову, вокруг которого стояли скамейки, сели на одну из них, Тамара положила мне голову на плечо, и мы просидели там больше часа, отходя от пережитого стресса. Так 13 июля 1973 года мы официально стали мужем и женой.

Сразу после оформления нового брака отношение ко мне первой жены стало ещё более враждебным, и вскоре она уведомила меня, что желает поставить новый замок на дверь комнаты. Я решил забрать свои книги, которых к этому времени собралось около шестисот томов, размещённых в двух стеллажах оригинальной конструкции. Один стеллаж был заполнен технической литературой по физике, математической физике, электротехнике, электронике, радиотехнике, кибернетике, другой – художественной русской и английской литературой.

Остаться без библиотеки было невозможно, но справиться с вывозом в одиночку я то же не мог, и я сказал об этом Тамаре. Она уговорила своего брата — близнеца Илью мне помочь, тогда я впервые с ним познакомился. Это был симпатичный парень примерно моего роста и комплекции, настроенный достаточно миролюбиво. Мы встретились на квартире, я взял в руки две тяжёлые связки книг и понёс их вниз. Илья сделал иначе, он снял с дивана покрывало, расстелил его на полу, уложил на него содержимое примерно двух книжных полок, затем связал узлами концы, с моей помощью закинул получившийся огромный узел себе за спину и спокойным упругим шагом направился к машине. Мы быстро загрузили книги, потом стеллажи. На Гончарной улице всё повторилось в обратном порядке и с той же скоростью, так что к приходу с работы Тамары стеллажи уже стояли на новом месте и книги были расставлены.

Я ещё не был прописан по новому адресу, т.к. необходимо было согласие уже прописанных там Ильи и его жены на мою прописку, а они его не давали. Мы продолжали жить на даче в Солнечном вместе с моими родителями, которые уступили нам веранду. Тамара была на седьмом месяце, приближалась осень, надо было решать с жильём, и это понимали не только мы.

В августе в Солнечное приехали родители Тамары, а на пр. Стачек родители Татьяны. Цели у них были разные. Прослышав о разводе дочери, минские старики впервые за семь лет сподобились приехать в Питер. Тёща при встрече махала у меня перед носом аккуратной пачкой товарных чеков, разложенных в хронологическом порядке, и утверждала, что всё куплено ими, и я ни на что не имею прав. Семейка была серьёзная, тёща сохранила свою девичью фамилию Вешель и этим очень гордилась, намекая на своё исконно белорусское происхождение, тесть, армянин по фамилии Кузьян, работал заместителем директора крупного минского проектного института по капстроительству.

Цель приезда была простой — добить меня окончательно. По суду я уже лишился жилплощади, теперь они хотели подать на меня заявление в партком по месту моей работы и испортить мне перспективы дальнейшего роста. Однако они не учли некоторых деталей. Во-первых, наше предприятие было режимным, поэтому дальше комнаты для переговоров их не пустили, во- вторых, Питер не Минск и здесь тесть не мог открывать любые двери ногой или телефонным звонком, как он это привык делать. Их продержали полдня в предбаннике, они там хорошо пропарились и когда, наконец, к ним спустился вечно занятый секретарь парткома Мичулис, то смогли лишь передать заявление и получить обещание, что с ним разберутся.

Всё это произвело должное впечатление, и они не осмелились в дальнейшем приближаться к нашему предприятию, но «делу» был дан ход. «Дело» некоторое время шло ни шатко, ни валко, а вскоре тихо умерло. Единственным последствием его было удаление меня из очереди на вступление в партию. Так, благодаря своим минским «родственникам», я навсегда оказался вне великой и непобедимой коммунистической партии Советского Союза.

Сейчас, когда я ставлю себя на место родителей Тамары, я понимаю, что, во-первых, они очень любили свою дочь, во-вторых, вопросов у них было много. Они должны были лично увидеть, какие между нами отношения, познакомиться, наконец, со мной; познакомиться с моими родителями; выяснить условия, в которых мы живём, и определить, нужна ли помощь. Короче, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Началось знакомство с их приезда в Солнечное и сбора небольшого «стола», чтобы отметить наше бракосочетание и поздравить нас, что было крайне важно для меня и Тамары.

Пока родители хлопотали на дачной кухне, я посадил Тамару (на восьмом месяце!) на раму своего личного велосипеда, и мы поехали в магазин за шампанским. Там в холодильнике стояло несколько десятков бутылок советского сухого шампанского, а нам надо было полусладкое, т.к. родители пили только его. Долго искали, в последний момент я сунул руку глубже и вытащил две бутылки полусладкого. Мы обрадовались и посчитали это добрым знаком, под которым пройдёт вся встреча. Так оно и случилось. Родители Тамары, особенно отец, поняли, что нам надо помочь получить согласие брата на прописку в комнату на Гончарной улице.

Это была непростая задача, т.к. интересы своей семьи очень агрессивно отстаивала Белла, жена Ильи. Она, как и моя первая жена, не была коренной ленинградкой, и оказалась в результате крушения своего неудачного брака с предшественником Ильи на служебной жилплощади. Вступив во второй брак с Ильёй, она учла свои ошибки, решила идти ва-банк и не уступать угрозе, исходившей от вновь созданной семьи сестры мужа.

В этой ситуации позиция отца, Моисея Самуиловича, определяла всё, а он полностью перешёл на нашу сторону, заработав в лице Беллы очень опасного врага. Вскоре меня прописали на Гончарную, и последний месяц беременности Тамары в целом прошёл спокойно. Лишь в самом начале, когда мы первый раз вдвоём пришли посмотреть свою комнату и заново перетянутый новым гобеленом диван-кровать, мы застали там Илью и Беллу. Я попытался заговорить с Ильёй и вдруг получил короткий точный удар в лицо, нос был разбит, очки на полу. Тамара быстро развела нас, но следующая моя встреча с Ильёй состоялась уже через много лет в Израиле незадолго до его гибели от рук террористов «бригады мучеников Аль-Аксы»

Второго октября 1973 года Тамара проснулась рано утром в мокрой постели. Стало ясно, что отошли воды, и надо срочно в роддом. Мы проехали несколько остановок по Старо-Невскому проспекту до заранее намеченного роддома, там Тамару приняли в родильное отделение, и через два дня, четвёртого октября 1973 года в восемь часов вечера благополучно родилась наша дочь. Утром пятого числа я узнал об этом, а вечером, когда я пришёл к роддому после работы, Тамара показала мне её в окно палаты.

Стали обсуждать, как назвать дочь, и Тамара твёрдо настояла на имени Александра. Выписка из роддома не заставила себя долго ждать, при ней присутствовали наши мамы (моя мама и мама Тамары Ида Иосифовна).

Незаметно подкрался конец октября, мы продолжали жить на Гончарной, помню, как я гулял каждый день с коляской по Невскому и Старо-Невскому проспектам. Вообще-то проблем дома и на работе у меня было достаточно, но они как-то решались.

С Тамарой было хуже, часть коллектива лаборатории, у которого окончательно «открылись глаза», подвергла её настоящему моббингу, который пережить было совсем непросто. В конце концов, ей пришлось перевестись в другое подразделение.

К этому времени и чёрная зависть Беллы достигла критической массы, она решила дать бой, высказав родителям мужа всё, что она думает о сложившейся ситуации. Она приехала поздно вечером на кооперативную квартиру к родителям на Будапештской улице, застала свёкра одного (И.И. вышла к соседке) и, воспользовавшись случаем, видимо, в резкой, некорректной форме высказала ему всё, что скопилось в её злой обиженной голове. Имея среднее медицинское образование и работая хирургической медсестрой, зная, что свёкор страдает гипертонией, она, безусловно, должна была понимать опасность подобного вечернего разговора, но желание добиться своего любой ценой, вбить клин между дочерью и родителями, отвоевать что-то для своей семьи одержало верх.

Предполагаю, что Моисей Самойлович в гневе её просто выставил за дверь, но, уползая, она, как гадюка, укусила и выпустила весь накопившийся яд. Сердце пожилого человека не выдержало нагрузки, случился обширный инфаркт, и ночью он умер. Это случилось 30-ого октября 1973 года. Смерть Моисея Самойловича стала рубежом, окончательно разделившим Тамару с братом, она оказала судьбоносное влияние и жизнь моей семьи, семьи Ильи, семьи старшего брата Тамары Семёна (и его сына Володи).

Далее

В начало