В России. Часть 2. Молодые годы и первые шаги в профессии

 

Учёба в ЛИТМО

Какой выбрать институт? Наличие золотой медали в те времена открывало двери любого ВУЗа. Одна из бывших сослуживиц мамы, сын которой работал преподавателем в ЛИТМО, порекомендовала этот институт, а меня подкупило наличие там радиотехнического факультета. В 1956 году радиотехника была модной в среде абитуриентов, и конкурсы на эти факультеты были очень большими. Я имел право на приём без экзаменов после прохождения собеседования в специальной комиссии.

В июле я успешно прошёл собеседование и был зачислен на радиотехнический факультет. «Простые» ребята в это время ещё во всю парились на вступительных экзаменах. Полтора месяца до начала занятий я провёл на даче, читая книги и бегая на залив купаться при любой погоде. Первого сентября 1956 года нас собрали в актовом зале для подведения итогов приёмных экзаменов и поздравления с поступлением в институт. Здесь я узнал, что назначен старостой своей группы и познакомился с сокурсниками, двое из которых сидели рядом со мной, это были Жора Тимофеев и Лёня Кравцов, ставшие моими товарищами на всю оставшуюся жизнь.

В конце собрания объявили, что мы добровольно отправляемся на полтора месяца под Выборг рубить кусты на заросших совхозных полях. На месте мы застали бесконечный кустарник вдоль бесконечных канав, который мы истребляли, представляя себя Павками Корчагинами. Пришлось научиться держать в руках топорик и точить его каждый день, чтобы потом не мучиться. Особых воспоминаний не сохранилось, запомнилось купание в речке вместе с девушками-второкурсницами с оптического факультета. Одна из них обратила на меня внимание, чем я был весьма польщён, но продолжения история не имела, т.к. эти девицы казались мне очень взрослыми, как же уже второй курс!

Меня точил червячок сомнения, как я смогу освоить взрослые науки. Учёба началась в октябре, каждый преподаватель стращал нас первой экзаменационной сессией, утверждая, что она даёт колоссальный отсев начинающих студентов. Мы сами видели, что народу было принято с запасом, наши группы едва помещались в самых больших аудиториях. Много было принятых за «бабки» якобы медалистов, которые не знали элементарных вещей из школьного курса.

проф. д.ф-м.н. В.А. Тартаковский 1900- 1971 г.

Первая и вторая сессии всё расставили по местам, произошёл большой отсев лентяев и блатников. У меня с первой же сессии сразу пошли отличные оценки, я прекрасно вписался в учебную студенческую жизнь, т.к. умел самостоятельно работать с учебниками дома и в библиотеке, не пропускал лекций, всегда вёл подробный конспект лекций, общался с преподавателями, задавал вопросы.

Наиболее полезными, но трудными были лекции по высшей математике профессора В. А. Тартаковского. Опыт у него был колоссальный, звание профессора он получил ещё в 1934 году и преподавал в ЛИТМО с момента его создания. Помню, как он высоким певучим голосом провозглашал: «…в этом случае говорят ряд №1 майорирует ряд № 2 и соответственно ряд № 2 минорирует ряд № 1. Точка!» Затем переспрашивал:»Точку поставили? Все поставили?»

На младших курсах мы дважды в составе студенческого отряда ездили на целинные земли в Казахстан (Павлодарская область) и в Новосибирскую область (Селетинский район). До сих пор помню бескрайние ровные как стол земли Казахстана и поля, окружённые живописными берёзовыми рощицами в Новосибирской области. Работы были простые: копнили и вывозили сено, пропалывали и собирали овощи: капусту, турнепс. Из Питера на целину ехали обязательно в теплушках без каких-либо удобств, пришлось научиться перебираться на сцепную площадку теплушки и там во время движения состава справлять большую и малую нужду. Спали вповалку на деревянных трёхэтажных полках в одежде вместе с девочками. Как выдерживали девушки, которые ехали с нами в тех же теплушках, я сейчас ума не приложу, а тогда эта мысль не приходила мне в голову.

Обратно с целины в Питер мы возвращались в пассажирских плацкартных вагонах «с удобствами». В вечерней студенческой жизни я участия не принимал, вечеринки в студенческом общежитии для иногородних не посещал, как и мои друзья Жора и Лёня. Почему? На первых курсах мать ещё следила, чтобы вечером я был дома, но затем я сам не ходил, даже, если звали.

Вечерами я пристрастился к занятию переводами с английского языка. Английский язык преподавался нам с шестого класса школы, его вела тихая, очень спокойная ещё не старая женщина с увядшим, чуть желтоватым лицом. Научить нас говорить она, конечно, не могла, но основы грамматики и перевода она донесла. Дальше я сам почувствовал вкус к литературному переводу, начал покупать в букинистических магазинах оригинальные книги на английском языке и переводить их вечерами, разряжая свой творческий потенциал. Ко времени поступления в институт у меня были переводы многих глав из Диккенса, Уилки Коллинза, Конан Дойла, Бульвер-Литтона и целая библиотечка оригинальной, т.е. неадаптированной привозной английской литературы, переводом которой я занимался.

Это хобби впоследствии помогло освоить беглый перевод без словаря различных статей и трудов американского института радиоинженеров, массачузетского технологического института и др., что обеспечило приличный уровень моей самостоятельной переподготовки во время практической работы на различных предприятиях. Я не представляю, как можно было бы работать в нашей профессии без знания английского языка. Известие о запуске человека в космос застало меня за изготовлением сложного чертежа для курсовой работы по начертательной геометрии.

Летом 1958 года я съездил в Москву на фестиваль молодёжи и студентов. Пропаганда фестиваля была столь интенсивной, что даже моя мать не смогла воспротивиться моему желанию, но и не помогла в организации поездки, в итоге я приехал на поезде впервые в жизни в Москву без места ночёвки, оббежал, что смог: Красную площадь, Ленинские горы, ВДНХ и вечером уехал обратно в Ленинград.

проф. д.т. н. С.И. Зилитинкевич 1894- 1981 г.

Я не знал тогда, что проведу в командировках в Москве в общей сложности несколько лет своей жизни и буду знать её почти как родной Ленинград. Однако это было предопределено поступлением в ЛИТМО образца 1956 года. Идея создания РТФ была выдвинута, обоснована и утверждена приказом министра вооружения Устинова от 1948 года. Задачей факультета была подготовка инжениров радиолокационщиков для вновь создаваемых предприятий оборонных отраслей промышленности. Большую поддержку Зилитинкевичу в Москве оказал академик А. И. Берг, ЛИТМО получило дополнительные площади, КИА и образцы станций.

Различные дисциплины электротехники и радиотехники начались с третьего курса (1959 год) в электронно-ламповом варианте. На пятом курсе нам прочитали курс полупроводников на классическом физическом уровне, т.е. мы узнали о донорах, акцепторах, дырках и электронах и их поведении на границе двух полупроводников, практическое применение уже выпускавшихся промышленностью диодов и транзисторов было затронуто буквально в двух словах.

 

академик А. И. Берг 1893- 1981 г.

На военно-морской кафедре мы изучали огромные схемы блоков устаревших корабельных радиолокационных станций, сплошь построенных на электронных лампах. Узнали о принципе действия фантастронов, санатронах, блокинг-генераторов и других схем на электронных лампах, не применяемых в настоящее время, а элементная база вычислительной техники на полупроводниковых приборах оказалась вне сферы интересов наших преподавателей и нас. Это дорого аукнулось в последующей работе, всё пришлось постигать методом самообразования.

К сентябрю 1961 года учебная программа радиотехнического факультета была мною успешно пройдена, и я приступил к дипломному проектированию. Темой моего диплома было проектирование прибора «Анализатор спектра частот высокочастотного диапазона», а руководителем — начальник отдела ОКБ цветного телевидения, располагавшегося на Промышленной улице у Нарвских ворот. Я получил от него схему прибора и … ничего больше. Он, видимо, не представлял, что такое руководство дипломным проектом. Пришлось напрячься и самостоятельно рассчитать все узлы, блоки и разработать конструкцию прибора. Когда я показал свои материалы руководителю, он был удивлён и явно испытал большое облегчение.

В процессе учёбы женский вопрос был на заднем плане, времени на это не хватало. На нашем факультете училось несколько интересных девочек, но вокруг них крутилось столько ухажёров, что подступиться было невозможно. В нашей группе не было девочки, которая бы мне понравилась, поэтому у меня были со всеми спокойные дружеские отношения. Мы спали вперемешку в теплушках и на целине, после вечеринок и никаких контактов! В феврале 1962 года я закончил с красным дипломом радиотехнический факультет Ленинградского института Точной Механики и Оптики и был выпущен радиоинженером-разработчиком узлов и блоков радиоаппаратуры.

Физкультура и спорт

В моей молодой жизни спорт не играл серьёзной роли, но занятия физкультурой мне нравились. Я с удовольствием и желанием катался на коньках, лыжах, велосипеде, занимался большим теннисом, настольным теннисом, плаванием, лёгкой атлетикой. В отрочестве мне приобрели шоссейно-дорожный велосипед, который я быстро поменял на более лёгкую модель «Турист», только что освоенную на Харьковском велозаводе. Освоил велосипед очень быстро и гонял в тёплое время года в городе и, особенно, на даче в Солнечном.

Зимой в ход шли коньки, однако я никогда не катался на беговых коньках, всегда только на хоккейных или фигурных. Мне нравилось делать лихие виражи, тормозить и гонять клюшкой по льду шайбу или любой предмет, а когда началось повальное увлечение фигурным катанием, я купил фигурные коньки, успехов не достиг, но удовольствие получал.

Летом я садился на велосипед и ездил из Солнечного в Зеленогорск, где уже тогда располагались теннисные корты, и работала секция. Я купил две дорогие теннисные ракетки, одну лёгкую, другую тяжелее и, хотя в секцию меня не взяли, как переростка, поиграть на корте или у стенки мне удавалось. С тех пор я сохранил любовь к этой великолепной игре, однако всю жизнь не мог найти себе хоть какого-нибудь партнёра. Я учился приёмам игры, подачам, приёму мяча по самоучителям, которые покупал в магазинах старой книги.

Зимой я увлекался лыжами, но не беговыми, а горными, мне нравилось управлять скольжением по склону. Пришлось купить пластмассовые лыжи с железными кантами и специальными отстреливающимися креплениями, а также простейшие горнолыжные ботинки. На настоящий фирменный комплект денег не было, но и это было уже кое-что. Постигать технику приходилось тоже по книгам, т.к. ни у кого из моих знакомых таких лыж не было. Склоны и небольшие подъёмники я обнаружил в Парголово и ездил туда на электричке. Каких- либо успехов мне не удалось, конечно, достичь, требовалась очень быстрая реакция и контроль со стороны, а я не имел ни того, ни другого.

Также самоучкой я стал плавать, родители мне не могли помочь, мама не умела плавать и боялась воды, а отец мог проплыть при необходимости пару десятков метров собачьим стилем. Мне удалось освоить плавание стилем брасс, с кролем было много хуже, я не смог понять принцип рационального дыхания и быстро захлёбывался. Вскоре я уже мог проплыть две-три сотни метров и, расхрабрившись, решил преодолеть озеро Красавица, расположенное рядом с Зеленогорском.

Однажды в воскресенье мы приехали туда всей семьёй, нашли небольшой тёплый заливчик, отделённый от остальной части озера песчаной косой, и я решил переплыть пролив между косой и другим берегом шириной метров сто двадцать. Прыгнул в воду и смело поплыл, в метрах пятидесяти от берега я случайно попал ногой в холодное сильное подводное течение и чего-то испугался. Страх мгновенно сковал меня, удовольствие исчезло, как дым, я вдруг понял, что нахожусь далеко, как от одного, так и от другого берега и совершенно один. С поверхности воды берега озера выглядели незнакомыми и казались очень далёкими.

Я понял, что если не справлюсь с паникой, то утону, и быстро перевернулся на спину, стараясь удерживаться в тёплом поверхностном слое, уговаривая себя не паниковать. К счастью, мне удалось совладать со своими нервами, я перевернулся на живот и доплыл до желанного берега. Родители лежали на песчаной косе и ничего не усекли, хотя я пришёл к ним, обойдя заливчик пешком.

Я понял не только то, как опасно бывает на воде, но и то, что можно вполне справиться со своими страхами и эмоциями. В дальнейшем в трудные минуты я вспоминал этот случай на Красавице, и он помогал мне преодолеть сложные ситуации. Мне кажется, что у ребёнка должна быть возможность сознательно или по глупости попасть в жёсткую ситуацию и выпутаться из неё самостоятельно, даже если это связано с угрозой здоровью или жизни. Нельзя бесконечно опекать и прятать человечка от суровых жизненных обстоятельств, ибо только так формируется и закаляется характер. Другого метода просто нет.

В средней школе у меня был приятель Славик Алексеев, упитанный парнишка с нежной кожей на румяном лице. Он был сыном одного из засекреченных специалистов Кировского завода, и моя мать поощряла дружбу с ним, как «с мальчиком из хорошей семьи». У нас с ним были общие интересы: мы гоняли на велосипедах и занимались фотографией.

В те времена мало у кого были фотоаппараты, так как надо было самому обрабатывать фотоплёнку, иметь фотоувеличитель и самостоятельно изготавливать фотоснимки, для чего было необходимо содержать собственную фотолабораторию в ванной комнате. Это было дорого и возможно только в отдельной квартире. У меня и Славика всё это было, он часто заходил к нам, принимаемый у нас очень радушно. Мать Славика была типичной женой крупного специалиста и не хотела, а, может быть, не могла никого у себя принимать. Над сыном она дрожала, как курица, парень был крупный, упитанный, ухоженный, одним словом мальчик – «гога». Через некоторое время наша дружба была прервана, а затем после окончания школы я узнал, что он покончил жизнь самоубийством. Думаю, что основной причиной этого была изнеженность, неготовность к реальной жизни.

Из этой же среды у меня был ещё один приятель, Серёжа Халкиопов, который в молодости так же покушался на самоубийство, но его успели спасти. В восьмидесятых годах я встретился с ним на одном из совещаний, которое он вёл в качестве начальника отдела оборонной промышленности ленинградского обкома КПСС.

Вскоре стало модным плавать с ластами и в маске с трубкой, я купил это снаряжение и плавал по Финскому заливу или озеру. Выяснилось, что моё горло не выдерживает долгого нахождения в прохладной воде при интенсивном дыхании через трубку, это приводило к ангинам. При сильных гребках ластами бывали судороги икроножных мышц, что весьма неприятно, если происходят на глубоком месте, т.к. отдыхать на спине и растирать ногу неудобно. Я учился преодолевать эти трудности и не бросал подводное плавание, думаю, что если бы в те времена был дайвинг, то я бы им занялся.

В институте на меня обратила внимание тренер по лёгкой атлетике и попыталась работать со мной, как бегуном на короткие дистанции – спринтером, но ничего не получилось, не было силы в ногах и выносливости (проклятая блокада). Футбол и волейбол то же не пошли, если я пару раз ударял по мячу ногой, то нога потом долго болела, в волейболе после приёма мяча я отбивал пальцы и они то же болели.

Начало трудовой деятельности

Распределение прошло без всякого участия отца, я не попал в престижные НИИ, а был направлен в ОКБ при одном из ленинградских заводов Минсудпрома. Предприятие располагалось на той же Промышленной улице, что и ОКБ телевидения, где я консультировался по своему диплому. В полном одиночестве я пришёл в отдел кадров, где меня приметил начальник конструкторского отдела, уговорил пойти к нему в отдел и оформил повышенный оклад, аж 130 рублей.

Вскоре мне было поручено сконструировать шкаф индикатора кругового обзора для РЛС. Т.к. я не имел опыта в этом деле, то я начал рисовать свой шкаф в аксонометрической проекции, затем пришлось ехать в Публичную библиотеку и там читать английские и американские журналы со статьями о тенденциях в конструировании подобных изделий. Читал и переводил я свободно, т.к. имел уже за плечами три курса факультета иностранных языков Педагогического института им. Герцена. Вскоре стало ясно, что за рубежом сильно продвинулись в методах обеспечения доступа персонала к узлам и блокам специальной радиоаппаратуры, ремонтопригодности, расчёта тепловых режимов, прочности, надёжности.

Задача в целом заинтересовала меня, и я несколько месяцев ею занимался, но, закончив эскизный проект по шкафу, почувствовал, что работа за кульманом не удовлетворяет, я попросил о переводе в одну из лабораторий ОКБ, и мне пошли навстречу.

Инерция учёбы была ещё очень сильна, поэтому осенью 1962 года я поступил на вечернее отделение факультета иностранных языков Педагогического института им. Герцена и начал углублённое изучение английского языка с надеждой его освоить в совершенстве.

Вроде бы поначалу дело пошло, с нашей группой занималась молодая, интересная преподавательница, которая очень старалась развить у нас разговорные навыки. Она применяла самые передовые методики преподавания языка и половина группы начала быстро прогрессировать, а я оказался в другой половине, в которой люди вошли как бы в ступор, были зажаты и не могли раскрыться. Днём я был занят на работе, которая требовала от меня напряжения всех сил и постоянного самообразования, а вечером надо было активно участвовать в процессе освоения языка, короче говоря, я переоценил свои возможности, у меня не хватило сил и интеллекта, чтобы успешно справляться со всеми задачами.

Всё же я продержался в пединституте два с половиной года благодаря своим переводам, которым не было равных по уровню в группе. Однако главным критерием в оценке успехов студента было всё же освоение разговорного языка с безукоризненным произношением, и мне пришлось «отсеяться».

В нашей группе училась девочка Тамара А., по отношению к которой впервые у меня возникло робкое чувство влюблённости. Я был влюблён платонически весь первый курс, она как бы не замечала меня. При встрече первого сентября на втором курсе я увидел, как она обрадовалась мне, фактически она обнаружила свои чувства и рассердилась на себя за это. Я одновременно обрадовался и испугался чего-то, а затем фактически тянул время до Нового года, не предпринимая решительных шагов.

Успел побывать в командировке на Кольском полуострове и посылал ей оттуда смешные телеграммы типа «Грузите апельсины бочками». Телеграфистки не хотели такие телеграммы посылать, это было запрещено, но я их убалтывал, они мне сочувствовали. В этой командировке ребята научили пить коктейль «полярное сияние», смесь водки с шампанским в соотношении один к одному. В состоянии эйфории я мечтал всё рассказать Тамаре, стать ей нормальным парнем, а на деле тормозил и откладывал.

Незаметно подошёл Новый год, я купил бутылку коньяка и поехал в Пушкин, где жили А-вы. Отец её был морским офицером и преподавал в Военно-морском училище радиоэлектроники им. А.С. Попова. Приехал около шести часов вечера уже затемно, нашёл дом и квартиру. Её отец был дома и наряжал ёлку, мне он сказал, что дочь встречает праздник в другом месте, у неё есть жених и скоро состоится свадьба. Я поставил на стол коньяк, он достал рюмки, разлили, выпили по первой.

Жених её оказался аспирантом пединститута, отцу он не нравился, но выбор дочери не обсуждается. Оставшийся коньяк я допил один, как бы с горя, и заторопился домой, понимая, что вот-вот развезёт. Когда я вышел на лестничную площадку, и дверь за мной закрылась, понял, как пьян, пол лестничной площадки качался, как палуба корабля во время шторма. Заставил себя выйти на улицу на мороз, обтёрся снегом. Было примерно половина девятого вечера. Как нашёл остановку моего пригородного автобуса, как доехал из Пушкина до дома на проспекте Стачек, я не помню, однако я сделал это! На этом любовь кончилась.

А в мире, только что закончился Карибский кризис, и страна срочно перевооружалась. Наше ОКБ и завод стояли буквально на ушах, выполняя срочный правительственный заказ по изготовлению и сдаче Флоту изделия «Аргумент». Важность, сложность и ответственность работ можно проиллюстрировать тем, что директор завода впоследствии получил звезду Героя социалистического труда, а начальник ОКБ (Хантвергер) стал лауреатом Государственной премии. Некоторые были награждены орденами и медалями.

Это был радиотехнический комплекс по наведению баллистических ракет при запуске из подводного положения лодок нового поколения. Люди уже год работали, не разгибая спины, а мне было дано задание разработать блок индикации для приёмника радиоразведки для дизельной подводной лодки. Макет блока я быстро собрал на пальчиковых электронных лампах, но в библиотеке ОКБ, увидел информационно-справочные листы Новгородского радиозавода на унифицированные функциональные узлы (УФУ) «Элемент-2» с перечнем и параметрами.

Стало ясно, что мне необходимо разработать несколько дополнительных узлов в том же конструктивном исполнении. Съездить на завод и закупить необходимое количество УФУ было делом техники, я досрочно закончил разработку, обеспечив большой выигрыш в масса-габаритных характеристиках блока и снижение потребляемой мощности. Разработка прошла стендовые и натурные испытания с моим участием на Северном флоте. Испытания проводились на надводных и подводных кораблях, из числа которых были выбраны сторожевик-тральщик, большой торпедный катер и дизельная подводная лодка нового проекта.

Приёмник по замыслу главного конструктора должен был включаться сразу после всплытия лодки на перископную глубину для «прослушивания» эфира на частотах работы радиолокационных станций вероятного противника. Поэтому я сначала смонтировал приёмник на лодке, присоединив его выход к индикатору кругового обзора штатной РЛС, а затем перебрался на сторожевик и на торпедный катер. Там я резонансным волномером контролировал частоту работающей на данном корабле РЛС, которую засекал с помощью нашего приёмника оставшийся на лодке коллега. Если значения частот в протоколах совпадали, то испытания считались успешными. Забегая вперёд, отмечу, что испытания закончились положительным результатом.

Однако не обошлось без сложностей. В частности, там я испытал настоящий страх смерти, попав по собственной неосторожности и разгильдяйству офицера, курировавшего нашу работу, в сложное положение. Сторожевик был в открытом Баренцевом море (конец октября), я находился без страховочного фала на одной из мачт, где производил замер частоты РЛС, подключив резонансный волномер непосредственно к фланцу антенного волновода.

Вдруг корабль лёг на циркуляцию, меняя курс, и встал к волне таким образом, что его стало раскачивать из стороны в сторону, меня отбросило от мачты, но я успел схватиться за поручни ограждения антенной площадки, которые были значительно ниже пояса. К счастью волномер уже был привинчен к фланцу волновода антенны, и мои руки были свободны. Инстинктивно я взглянул вниз, там была бездна, а палуба сторожевика выглядела как узенькая дощечка, находящаяся где-то сбоку. Когда качнуло в другую сторону, я успел обхватить стойку антенны, которая воспринималась, как намного более солидная конструкция, чем поручни. Так я стоял, пока корабль лёг на новый курс, и раскачка почти прекратилась. С трудом я закончил свои работы, снял волномер и на ватных ногах спустился вниз, где меня никто не встретил, т.к. все сидели в кубрике и резались в карты. Когда я уже лежал на койке, то с ужасом представлял себе, как лечу за борт в ледяную воду без спасательного жилета с большой высоты, а обнаруживают это только после прихода на базу.

«Хорошие» воспоминания сохранились и о торпедных катерах. Эти аппараты ходили с бешеной скоростью, а т.к. всегда было волнение минимум 3-4 балла, то возникало ощущение, что какие-то могучие силы бросили тебя на стиральную доску, твои внутренности стали жить самостоятельно и хотят извергнуться наружу.

Спокойней всего было на подводной лодке, там было тихо, не качало, особенно понравилась мне работа гидроакустиков. Я надевал дополнительные наушники и слушал непередаваемую словами гамму звуков, издаваемых морем. Немного портили настроение погрузка-разгрузка боевых и учебных торпед, которая проводилась у стенки перед выходом в море с помощью обычной лебёдки и высоких козел, на которых подвешивались торпеды. Работами руководил мичман, два матроса были на причале, два на лодке, когда торпеда зависала над водой или пирсом, хотелось молиться, чтобы всё было хорошо, поскольку никаких видимых мер безопасности не предпринималось, а каждая торпеда весила 350 килограммов в тротиловом эквиваленте.

Вообще с флотом у меня связаны и другие довольно любопытные воспоминания. Самая первая встреча с ним произошла летом 1961 года, когда мы, студенты пятого курса радиотехнического факультета, заканчивали военно-морскую кафедру ЛИТМО. Последним аккордом была матросская практика на крейсере «Комсомолец», который дислоцировался в Таллинне. Мы прибыли на крейсер в смутное время и были никому не нужны. Незадолго до нас на корабле случилось ЧП, во время учений произошёл взрыв снаряда прямо в стволе палубной зенитной установки, при этом убило двух курсантов военно-морского училища, которые стажировались на крейсере. Родители оказались, видимо, влиятельными людьми и началось расследование. Командир корабля был снят, временным командиром назначили какого-то кап-два, который не имел никакого авторитета. Команда бузила, митинговала, требовала вернуть прежнего командира. Всё это нас дико удивляло, т.к. мы не представляли, что такое может твориться в хвалёном — перехваленном военно-морском флоте Советского Союза. А сочный мат, раздававшийся по системе громкой связи и оповещения с утра до вечера? Здесь я услышал его впервые в огромном количестве, и затем он сопровождал меня все годы, пока я имел дело с флотом. Особенно виртуозно ругались подводники на базе в посёлке Полярный.

Но вернёмся на крейсер. К концу месяца он всё же отошёл от стенки и вышел в море. Я спал в кубрике на подвесной койке после вахты и внезапно проснулся от её резкого движения. Кубрик был пуст, а люк на палубу не задраен, я поднялся по крутому трапу на наружную палубу. Вид был шикарный! Крейсер начал делать циркуляцию в открытом море, накренился на борт, и волна вдруг накрыла палубу и побежала к другому борту, меня обдало солёной водой с ног до головы, вода хлынула в кубрик. Как я удержался на ногах и успел юркнуть обратно, не объяснить, смыть могло запросто. Таково было моё морское крещение, и я понял, почему все люки на верхней палубе задраиваются во время хода корабля.

Вспоминаются великолепные картинки, которые я видел из окна гостиницы на базе подводного флота Полярный на Кольском полуострове. Перед глазами возникает большая красивая суровой северной красотой бухта среди живописных чёрно-белых сопок, вода бездонно-прозрачная и над ней стоит пар, как наброшенная полупрозрачная, кружевная накидка. Посреди бухты тренируются молодые экипажи подводных лодок, отрабатывая срочное погружение и всплытие. То в одном, то в другом месте внезапно выскакивают вертикально из воды то чёрный лоснящийся нос, то бешено вращающиеся винты подводных лодок. Всё сопровождается водяными фонтанами, звуками выбросов сжатого воздуха. Какая была красота, киты и дельфины отдыхают!

После завершения отношений с Т. А. что-то произошло во мне, и я стал обращать внимание на женщин. Влюблённости следовали одна за другой, как в калейдоскопе, однако жизненного опыта не хватало, и результатов не было. Следующим серьёзным испытанием оказалась ситуация, возникшая в 1964 году после тонзилоэктомии. Мне исполнилось двадцать пять лет, а я несколько раз в год болел ангиной и, наконец, решил избавиться от этой зависимости радикальным способом, удалив гланды. Операцию успешно сделали в стационаре районной больницы, и несколько дней я пролежал там для заживления горла. В палате было четыре послеоперационных больных, и за нами ухаживала молодая симпатичная медсестра, которую звали Элла. Я вёл себя тише всех, читал книжки и слушал классическую музыку, прижимая к уху портативный радиоприёмник. Иногда я поглядывал на Эллу, отмечая, какая она интересная, ловкая, заботливая и весёлая. Она общалась с врачами и больными одинаково легко и расковано. Когда пришёл день и час выписки, она быстро подошла ко мне и сунула в руку маленькую записочку. В записочке оказались её имя и фамилия, Элла Б., её адрес и домашний телефон.

Несколько следующих дней я ходил сам не свой, решая, когда позвонить и что говорить. Наконец, я решился и позвонил, Элла обрадовалась моему звонку, это я сразу понял по её голосу, тогда я осмелел окончательно и попросил о свидании. Она сразу же согласилась и назначила место встречи и время. В день свидания я волновался, это было моё первое в жизни свидание с женщиной, она хотела этого! Всё эти переживания и неопытность привели к тому, что я опоздал на своё первое свидание минут на двадцать-тридцать, при этом с собой у меня были цветы и бутылка вина. Элла меня дождалась, но цветы, особенно вино, видимо напугали её. Она решила, что я очень опытный человек и сразу буду навязывать интимные отношения (я же не представлял, как всё это делается). Мы пришли к ней домой, её родители сразу ушли в другую комнату, и мы остались одни. Когда я приближался, она отскакивала от меня и занимала такую позицию, чтобы между нами был какой-нибудь предмет мебели. Я не помню, где и как мы с ней гуляли, всё было, как в тумане, однако вскоре мая мама узнала, что у меня появилась девушка. Оказалось, что все эти годы она поддерживала отношения с родителями моей одноклассницы Гали П., лелея надежду соединить наши судьбы, и родители Гали были не против этого. Как только я проговорился, где я познакомился с Эллой и что она медсестра, мать устроила мне дикий скандал, что она мастерски умела делать при необходимости. В ход пошли сердечные капли, вопли, вызов скорой помощи и прочие штуки, бороться с которыми не было никакой возможности. Она сразу объявила Эллу проституткой, которая спит со всеми врачами и с пациентами и, мол, ноги её в нашем доме не будет. Я был уже сильно увлечён девушкой, но под давлением матери, чувствуя почти физическую боль, разорвал наши отношения, перестав с ней встречаться и отвечать на звонки.

Через несколько лет, когда я уже был женат на Татьяне К., а мои родители жили отдельно на Авиационной улице, произошла встреча Эллы с моей мамой по поводу каких-то уколов. Они быстро помирились и Элла, по словам мамы, призналась, что она любила меня тогда и любит, но сейчас замужем за врачом своей клиники. Эта драма оставила след в моей душе, я понял, что есть вопросы, которые надо решать самому, и даже собственная мать может нанести серьёзный вред, встревая не в своё дело.

Но «вернёмся к нашим баранам», весной 1965 года меня подключили к настройке цеховых стендов нового комплекса. Эту работу я счёл для себя недостаточно престижной, кроме того, меня перевели на должность старшего инженера, не повысив оклад. Я обиделся и стал искать другое место работы. Я был опять влюблён на этот раз в дочь начальника нашей лаборатории Лену В., однако молодая девушка, только что окончившая техникум, не обратила на меня никакого внимания, видимо, сочла меня слишком старым. Мать же вынашивала грандиозные планы моей женитьбы. Первым шагом в этом направлении стало «доставание» отцом для меня дефицитной путёвки на четыре недели в санаторий в Новом Афоне в июне 1965 года. Галя П. в это же время ехала отдыхать под Новороссийск, мать думала, что это очень близко, и мы легко встретимся. Потом выяснилось, что прямого сообщения между Новым Афоном и Новороссийском не существует, надо сначала доехать до Сочи на неудобном поезде, а затем пересаживаться на неудобный новороссийский поезд, поэтому мамина идея не осуществилась. Но это выяснилось потом, а в начале июня впервые в жизни я отбыл на черноморский курорт. В санатории меня заметили, и вскоре я ходил на пляж с молодой женой своего соседа по обеденному столу. За первые несколько дней я сильно обгорел на солнце, и моя кожа начала слезать большими лоскутами, а этой молодой женщине доставляло большое удовольствие снимать с меня эти лоскуты кожи мягкими, нежными движениями. Она так увлеклась этой работой, что вызвала сильную ревность своего супруга, с которым она проводила здесь медовый месяц. Супруг ходил мрачнее тучи, и туча это всё темнела и наливалась. Однако вскоре в нашем обществе появилась новая незамужняя молодая женщина из Минска, которую звали Татьяна К.. Мы быстро сблизились, и супруга соседа отошла на второй план. Обладая многими достоинствами своих предшественниц, Татьяна К. была намного проще и доступнее их, что меня устраивало. Мы сходили вместе на экскурсию в горы, где ели хачапури и пили чачу в горном селении, посетили новоафонский монастырь, город Сухуми. На экскурсиях наш экскурсовод-абхаз сразу объяснил нам разницу между грузинами и абхазами, о которой до этого я не имел представления, что слово Абхазия в переводе означает «страна души» и тогда я впервые узнал, что в Советском Союзе есть межнациональная рознь. Быстро подошло время окончания отдыха, о Гале П. я ни разу не вспомнил, но надо было расставаться и с Татьяной К.. Мы обменялись адресами и условились, что если не забудем друг друга сразу после отъезда, то спишемся и договоримся о дальнейших действиях.

В июле 1965 г., используя связи своего отца, я был принят на должность старшего инженера-испытателя на полевую базу ОКБТМ Кировского завода. Начальником ОКБТМ был в то время легендарный конструктор танков, самоходных ракетных установок генерал-полковник Ж.Я. Котин.

Ж. Я. Котин, 1908-1979 год

Котин лично принял меня, поставил задачу и дал самые широкие полномочия. Это было связано с характером работы, ибо мне предстояло сделать эскизный проект радиотехнического и электронного оборудования для задуманного им нового танка, успешно действующего сразу после применения ядерного оружия в эпицентре ядерного взрыва, в зоне максимальных разрушений и радиации. Экипаж танка должен был находиться в герметичном бронированном объёме, поэтому управление движением и огнём должно было быть дистанционным с применением телевизионных, радиотехнических и лазерных устройств.

Была открыта научно-исследовательская работа, в рамках которой я должен был собрать «на столе» действующий  макет аппаратуры дистанционного управления движением  объекта и по возможности аппаратуры управления стрельбой. Комплектующие для макета я должен собрать в результате вояжа по головным предприятиям оборонных отраслей промышленности. Курировал мою работу Г. Я. Андандонский, ведущий специалист по вооружению, старый друг Котина, темпераментный весёлый человек. По курилкам ходили его афоризмы, например, при обсуждении привода подачи ракет на пусковой стол на НТС он вместо длинных объяснений после долгого доклада спокойно произнёс:

«Сделать можно, но работать не будет».

В течение полугода я объездил ведущие предприятия страны в поисках нужных передающих и приёмных телевизионных трубок для дневного и ночного видения, волоконно-оптических элементов, оптических объективов, мониторов, источников и приёмников инфракрасного излучения, лазеров и много другого. Финансирование было не ограниченно, но мой шеф Г. Я.  умудрялся договариваться о получении аппаратуры во временное пользование. Это приходилось делать не столько из соображений экономии, но и потому, что часто требующиеся нам элементы были единственными экземплярами в стране. Отказать нам никто решался. Мы побывали тогда в КБ-1, будущий «Алмаз- Антей», там во внутреннем дворе моё внимание привлёк памятник, на котором я прочитал «Академику А. А. Расплетину». Много позже я узнал, что это главный конструктор первой системы ПВО Москвы С-25, мобильной  ракетной системы «земля-воздух» С-75, создавшей перелом во вьетнамской войне, системы С-125 для работы по низколетящим целям и, наконец, С-200 и макета С-300. По своему вкладу он равен Королёву, но не известен широкой общественности.

 

академик А. А. Расплетин, 1908- 1967 год.

 

Преемником Расплетина стал Б.В. Бункин, который закончил разработку С-300, затем последовали С-350, С-400. Не будем предавать забвению память об этих великолепных специалистах!

академик Д. В. Бункин 1922= 2007

 

Тогда же мы побывали в недавно построенном зеленоградском микроцаентре. Нас принял сам Ф. В. Лукин и дал добро на посещение НИИ тонких плёнок и НИИ молекулярной электроники. Лукин при Расплетине был главным инженером КБ-1. Адандонский, привыкший к закопчённым огромным цехам и мрачным ангарам был сражён хирургической чистотой, белыми халатами, ( особенно накрахмаленными белыми шапочками, которые надо было надевать перед входом в цех или лабораторию) сложным оборудованием и пребывал в состоянии постоянной эйфории.

первый директор микроцентра в Зеленограде Ф.В. Лукин 1908-1971 г.

 

 

Вскоре в моё подчинение был передан грузовой автомобиль-тягач с вагончиком на колёсах, дизельный электрогенератор, бронетранспортёр-амфибия, танковые прицелы, переносные радиостанции, мощные прожекторы и др. оборудование. Много хлопот доставили мне уникальные мощнейшие прожекторы, полученные с Уралвагонзавода. Особенностью их было то, что для сохранения ресурса мощных ламп, их нельзя было часто включать, выключать, поэтому перед стеклом прожектора имелись специальные раздвижные шторки, управляемые тиристорной электроникой и система теплоотвода. Идея была заимствована у американцев, но схема управления оказалась недоработанной, и шторки то управлялись, то переставали реагировать на команды. Я разобрался с тиристорной схемой, здесь помог опыт наладки стендов «Аргумента», и прожектора успешно обеспечили нам вечерние и утренние испытания в густом тумане. Вся эта техника была задействована мною на полевых испытаниях в окрестностях посёлка Горелово, т.к. база ОКБТМ располагалась рядом. Территория базы охранялась чрезвычайно сильно, кроме высокого забора были несколько рядов ограждения из колючей проволоки с контрольно-следовой полосой шириной два метра, вдоль которой ходили автоматчики с собаками. Такие меры были оправданы, т.к. на территории базы в огромных ангарах стояли первые, головные образцы тягачей новейших самоходных установок для запуска межконтинентальных баллистических ракет. Как правило, именно эти образцы затем показывались на праздничных парадах. У меня установились прекрасные отношения с Андандонским, который, являясь руководителем проекта и старейшим сотрудником ОКБ, имел право лично выходить на Котина. Однако в реальной жизни всё было много сложнее. Котин имел четыре или пять замов, которые, конечно, соперничали друг с другом, каждый из них хотел прибрать проект, суливший в будущем огромное финансирование, к своим рукам. Первым замом был доктор технических наук Г. Н. Рыбин ( конструктор САУ-122 и 152 времён ВОВ), который полагал этот проект своим, но у него были плохие личные отношения с Г.Я.. Однажды в каком-то разговоре с ним я отметил, что де Рыбин — д.т.н., т.е. квалифицированный человек, на что Андандонский пожал плечами и сказал:

«Какой он доктор, он фельдшер!».

Вот такие были отношения внутри этого старого мощного коллектива. Для меня всё было в новинку, я смотрел вокруг и учился, как можно работать, оформлять разного рода документы, используя противоречия в руководстве. Впоследствии мне пришлось часто использовать полученные навыки. Наш маленький коллектив (я, водитель грузовика-тягача, водитель транспортёра и ещё два рабочих для разных работ) функционировал в любую погоду и любое время суток.

Формально я был сотрудником лаборатории испытаний, руководимой интересным человеком по фамилии Эпштейн, который ежемесячно сам себе формировал план работ и затем отчитывался за его исполнение перед коллективом лаборатории, который с интересом слушал, чем он, оказывается, занимался. Классическим образцом работ, проводимых в этой лаборатории, была постоянная доработка т.н. тангенты ТПУ (танкового переговорного устройства). Тангента ТПУ это микрофон, который плотно прижат к горлу танкиста и работает от внутренних горловых колебаний, ибо голоса танкиста не слышно из-за рёва двигателя и других шумов. Понятно, что совершенствовать тангенту можно бесконечно.

Такой подход был для меня новинкой, т.к. на первом месте работы план всегда исходил сверху и носил сугубо директивный характер. Мне не удалось сблизиться с Эпштейном, ибо он замыкался на другого зама Котина Мадеру, но его опыт выживания я взял на вооружение. В конце концов, мою работу начал курировать зам. Котина, которого Г.Я. называл «Афанасий восемь на семь», за небольшой рост, могучие плечи и мощную комплекцию.

Я работал, не считаясь со временем, никто не верил, что я выполню эту тему, но, слава Богу, не вмешивались, было интересно, чем всё закончится. Сделать работу помогла простая идея, я решил позаимствовать элементы телевизионной тест-таблицы, которая тогда только-только появилась на экранах бытовых телевизоров. Разработал с десяток разного рода тестовых таблиц на листах ватмана для разных условий испытаний, рабочие прибили их к деревянным рамам и расставляли по моим указаниям на определённом расстоянии от вагончика-лаборатории. Затем я фотографировал изображения на телевизионном мониторе японского происхождения, создаваемые оптическими объективами новейших разработок, и изображения, получаемые в оптических танковых серийных прицелах при разном увеличении.

Для освоения техники фотографирования через прицел я проконсультировался с начальником фото-кино лаборатории ОКБ, который оказался моим одноклассником. Благодаря этому я получил доступ к фотоснимкам и кинороликам с испытаний изделий ОКБ на танковом полигоне в Кубинке. Мой приятель стал мне доверять после того, как встретился со мной на научно-технических советах у Котина (небывалый случай в практике НТС ОКБ), где он демонстрировал свои фильмы. Однажды я увидел у него на столе свежую фотографию какой-то смешной тележки с большим числом колёс, что было странно видеть вместо бронетранспортёров, запускающих управляемые противотанковые ракеты или танков, стреляющих ракетами из пушек. Однако приятель рассмеялся, взял с меня слово, что я не стану далее распространять эту информацию, и сказал, что это Луноход, который проходит испытания у наших соседей ВНИИ-100, руководимого тогда сыном Ворошилова, самого серьёзного конкурента Котина.

К весне 1966 г. работа была закончена, написан обстоятельно иллюстрированный отчёт, снят цветной фильм, который демонстрировался у Котина. Основной вывод НИР заключался в том, что можно создать телевизионные приборы контроля окружающей обстановки для командира танка и вождения для механика- водителя. Это реально. Однако навигация, опознание «свой-чужой» , обнаружение целей, управление огнём, противодействие радиоэлектронным средствам противника и пр. должно происходить быстро в автоматических режимах, что  при достигнутом уровне развития радиоэлектроники ( весна 1966 г.) пока не осуществимо, но можно надеяться на их поэтапное решение в будущем, давались рекомендации.

А. С. Ермолаев 1904- 1877 г.

В марте 1966 г. в конце длительного рабочего дня в пасмурную холодную погоду на базу впервые приехал Афанасий ( Афанасий Семёнович Ермолаев), он осмотрел вагончик, аппаратуру, попросил её включить и кое-что посмотрел в свете прожекторов. Затем, разговаривая со мной, тяжёлым взглядом, не мигая, долго смотрел мне в глаза, курил беломорину и затем сел в чёрную «Волгу» и  уехал. Видимо я не произвёл на него нужного впечатления, слишком молод, жидковат для руководителя проекта. Я мог бы обратиться прямо к Котину (ведь Андандонский был в восторге от результатов) и решить вопрос положительно для себя. Однако в процессе работы я понял, что попал в очень длительный процесс разработки нового сложнейшего объекта, где мои функции на долгие годы будут заключаться в координации многих предприятий страны, а проектировать-то будут другие! Мне же хотелось непосредственно разрабатывать новую технику, поэтому я начал искать работу инженера-исследователя. Не скрою, меня смутила также тяжёлая морально-психологическая обстановка вокруг данного проекта, ибо я тогда ещё не знал, что такая обстановка всегда автоматически возникает в предчувствии дележа больших бюджетных денег.

Татьяну я не забыл, гормоны играли, а других подходящих вариантов не было, даже Пивковы, оскорблённые в лучших чувствах, прервали отношения с моей матерью, поэтому я написал письмо в Минск и предложил справить свадьбу в сентябре 1965 года в Ленинграде. Как она обработала своих родителей, я не знаю, но в сентябре, к ужасу матери, из Минска нагрянула делегация в составе: Татьяна, её мать, и муж старшей сестры. Кроме Татьяны все были против данного мероприятия.

Моя мать тоже сразу определила свою резко отрицательную позицию и сказала мне, что не только жить с нами не собирается, но и квартиру мы не получим, а в комнату, спальню моих родителей, будет вселена семья нуждающегося рабочего с завода отца. Отец в это время работал директором завода «Редуктор». Свои угрозы родители выполнили, но это нас не остановило, не из-за какой-то особой любви, просто я уже созрел для самостоятельной жизни и хотел выйти из-под жёсткой опеки матери. Свадьба была сыграна, мать разругалась с родственниками Татьяны и с ней самой прямо на свадьбе, после чего родители уехали в однокомнатную квартиру на Авиационной улице, родственники в Минск, а мы остались в двухкомнатной коммунальной квартире на проспекте Стачек рядом со станцией метро «Автово».

Далее

В начало

Автор: Груздев Александр Васильевич | слов 6593 | метки: , , , , , , , ,


Добавить комментарий