Третья командировка в Китай

К середине 1997 г. были достигнуты серьёзные положительные результаты, что означало вселение надежд на успешное завершение контракта. Впервые я почувствовал это во время своей третьей командировки в Китай, где возглавлял нашу делегацию. В этой командировке я был с ведущими инженерами Вершининым и Пахомовым. К этому времени заказчики хорошо знали нас, а мы хорошо изучили их, с нами здоровалось половина китайского института, в столовой, где мы питались, мы имели определённые места, которые никто не занимал.

Третья командировка, октябрь 1997 г. Встреча с директором института перед приёмкой работ по очередному этапу контракта. Слева направо: Вершинин М.С., Груздев А.В., Пахомов В.В.

Мы стали замечать представителей китайской военной приёмки, которые ходили на работу в ярко зелёных мундирах с красными воротниками. Узнать в каких они чинах не было никакой возможности, т.к. на этот вопрос мы ни разу не получили ответа. Я должен был сыграть роль гладиатора, но в процессе командировки удалось сделать то, во что никто не верил, убедить руководство китайского института в том, что сложнейший электронный прибор «Синтезатор частот» должен быть исключён из номенклатуры изделий контракта. Это была виртуозная дипломатическая работа, которую мы с Пахомовым сумели проделать. После многодневных дебатов и на фоне успешно предъявленных остальных макетов изделий китайцы согласились исключить это изделие без изменения стоимости работ и сроков. Взамен они включили нам поставку небольшой номенклатуры остродефицитных электронных компонентов, которые не могли сами купить у американских фирм.

В последствии эти компоненты были закуплены с помощью отдела комплектации завода турбинных лопаток, который возглавляла моя жена Тамара. Вершинин обучал китайских инженеров методу расчёта коррелятора, используя «трактат» Новикова и свои уточнения этой методики. Макет и стенд контроля он привёз и мог продемонстрировать наличие самого эффекта, поэтому китайцы поверили, что мы доведём изделие до ума (так и случилось через два года упорной работы). Подписав протокол о положительных результатах испытаний почти всей номенклатуры макетов и об исключении синтезатора частот, я и Пахомов в какой-то мере освободились.

С удовольствием вспоминаю о днях, проведённых в Китае, когда моральное давление ослабло, и можно было обратить внимание на окружающую природу и достопримечательности тех прекрасных мест. На обратном пути домой мы побывали в императорской резиденции «Запретный город» в Пекине.

В «Запретном городе». Пекин, октябрь 1997 г.

Уголок императорского парка в Пекине, октябрь 1997 г.

Резиденция находится в центре Пекина и занимает несколько десятков гектаров земли. Там находятся императорские дворцы, парк и дворцы самых влиятельных сановников двора. Это огромный исторический комплекс, превращённый в музей. Вход в него находится на площади Тянь-ань-мынь. С противоположной стороны располагается мавзолей «Великого Кормчего», куда всегда стоит длинная очередь. Мы отстояли очередь и попали в мавзолей, посмотрели мумию и получили значок в честь посещения мавзолея.

По телефону я получил задание руководства побывать на радиотехническом предприятии в городе Чен-ду, столице провинции Сычуань. Нужно было оценить уровень и намерения руководства радиотехнического завода «Ягуан», предлагавшего нам новую работу. Чен-ду и Чун-цын были связаны прекрасным платным автобаном, расстояние между ними составляло около двухсот пятидесяти километров. Наши заказчики согласились выделить автомобиль и доставить нас с Пахомовым в Чен-ду.

Китайские водители – люди большого темперамента, нам достался один из таких. В России негде было сильно разгуляться, поэтому мы, хоть и старые автомобилисты, не были привычны к перемещению на скорости 140 км/час и более и полному отсутствию представителей автомобильной инспекции. Пейзажи за окном были очень необычными и интересными. Не прошло и двух часов, как мы оказались в Чен-ду, где нас разместили в одной из квартир преподавательского состава студенческого городка местного университета.

Остановка на пути в город Чен-ду, столицу провинции Сычуань

Следующий день был выходным, но нас пропустили на предприятие, была встреча с директором завода. Нам показали рабочие места разработчиков СВЧ блоков, мощную американскую вычислительную станцию с американской программой расчёта СВЧ модулей. Это было то, о чём наши разработчики не могли даже мечтать.

Встреча с директором завода «Ягуан» в Чен-ду

Нас принимали как делегацию высокого уровня, была поездка по городу, обед в красивом ресторане с дегустацией блюд и чайной церемонией.

Розлив чая в ресторане, слева направо: Груздев А.В., Вершинин М.С., Пекин, 1997 г.

Удивить нас было трудно, т.к. заказчики из Чун-цына тоже всё это неоднократно проделывали. Мы свободно погуляли по очень живописному городу, в котором был какой-то своеобразный шарм.

Центр города Чун-ду, 1997 г.

Затем сидя в автомобиле, который нёс нас обратно с ещё большей скоростью, я подумал, что командировка получилась неплохая. Однако было ясно, что специалистов для выполнения предлагаемой новой работы мы не имеем, переквалифицироваться в разработчиков СВЧ приборов с очень высокими параметрами в ходе работы абсолютно нереально, т.е. надо искать серьёзного контрагента. Я понимал, что опять придётся говорить не то, что хочет услышать руководство, и это вносило нотку тревоги. В дальнейшем так оно и получилось.

Дома руководство нас встретило не очень радостно, остальным, как всегда, было всё равно. Возможно, это было просто моё субъективное ощущение, связанное с контрастом между завершением успешной командировки и оказанным дома приёмом. Я доложил о результатах на всех уровнях, сначала не очень поверили, поскольку официальных протоколов с собой я не привёз, что было обычной практикой при закрытии этапов. Китайцы присылали документы через три-четыре недели после подписания на уровне исполнителей, видимо у них было много контрольных инстанций.

Для новой работы (СВЧ-тематика) сразу стали искать исполнителя и через академика Ю. Гуляева нашли в Москве, однако потенциальные соисполнители стали претендовать на 90% суммы нового контракта, и начальство было недовольно, что надо отдавать такие деньги. В этой обстановке обострилось моё восприятие некоторых «мелочей», сопровождавших работу все последние годы. Например, когда учредили медаль «Ветеран труда», я не был включён в списки, подаваемые в отдел кадров, хотя и соответствовал по всем параметрам.

Кстати это было не безобидное упущение в отношении меня, так как оно влияло на размер моей пенсии. Затем в 1994 г. мне исполнилось 55 лет, и никто не вспомнил об этом, а когда я спросил у заместителя директора ЗАО Молодцова Л.А., почему так получилось, он не очень смутился и сказал, что совсем закрутился и забыл. Не забывал же Молодцов обслуживать интересы шефа, значит была в порядке его память. Здесь сразу же отмечу, что моё поведение и в эти моменты и в другие, которые будут описаны ниже, не определялось тем, что я получил или не получил какую-то медаль или знак. Эти факты, когда они всплывали, были как бы лакмусовой бумажкой, отражающей оценку руководством сотрудника в конкретный момент времени.

Рождение Тёмы

Все описанные выше годы наши молодые благополучно жили в одной из комнат нашей четырёхкомнатной квартиры. Зять не любил проникновения в их жизнь, и мы не пытались это делать. Дочь устраивало, что мама руководила хозяйством и решала все бытовые вопросы. Кирилл работал в бизнес-структурах депутата законодательного собрания Петербурга, возглавляя его дочерние фирмы. Он построил новый рынок у станции метро «Озерки», запустил ресторан «Звезда шерифа» у площади Брежнева, готовил комплекты документов по строительству и подключению к сетям виллы депутата в Невском районе и прочее, т.е. приобрёл богатый опыт менеджмента в условиях бурно растущего капитализма российского типа.

Саша после окончания института немного поработала в банке, куда ей помогла устроиться мама, но там она не задержалась, т.к. не хотела участвовать в незаконных операциях. Она перешла в фонд социального страхования Фрунзенского района, где отработала несколько лет, хотя эта работа ей не очень нравилась. Ребята почувствовали себя намного увереннее, и летом 1997 года мы узнали, что Саша будет мамой с перспективой рождения ребёнка в феврале 1998 года.

Мы обрадовались этой новости, пять лет мы ждали и, наконец, дождались. В сентябре 1997 года мы получили из немецкого консульства положительное решение по нашим документам на эмиграцию. Немецкая сторона давала нам год на подготовку к переезду, т.е. до октября 1998 года. Беременность Саши в целом проходила благополучно вплоть до третьей недели февраля, когда она была отправлена в родильный дом.

Далее события развивались стремительно. 19 февраля мы узнали, что она родила мальчика, и её состояние не вызывает опасений. Однако вскоре Саша в панике сообщила нам, что ей не показывают ребёнка, не дают кормить и попросила с этим разобраться. Разобраться оказалось непросто, т.к. больница не хотела давать информацию. Мы начали паниковать, Тамара обзванивала знакомых врачей, просила узнать по их каналам, наконец, главврач детской инфекционной больницы на улице Цимбалина сообщила, что с ребёнком возникли осложнения, и он находится в ренианимационном отделении специализированной детской городской больницы на Авангардной улице.

Мы все помчались туда, с трудом прорвались в детскую палату реанимации. Тёма лежал в отдельном боксе, весь опутанный шлангами и проводами, подключённый к контрольным приборам. В процессе родов не успели отойти воды, и ребёнок их наглотался, воды попали в лёгкие и вызвали удушье. Самоё сложное для него время было уже позади, организм ребёнка активно боролся с осложнением. К счастью при роддоме оказался свободный рениамобиль, на котором они немедленно отправили нашего ребёнка в специализированную больницу. Ему своевременно оказали экстренную квалифицированную помощь. Затем он находился под присмотром специалистов и быстро оказался вне опасности.

Тем не менее, мы пережили очень тяжёлые дни, Кирилл был в отчаянии, но особенно тяжело было Саше. Мы, убедившись в более-менее нормальном состоянии ребёнка, немедленно отправились в роддом к Саше, куда нас не пустили, но она вышла на лестничную площадку, и мы увидели её сквозь стеклянную дверь. Знаками мы стали показывать ей, что с ребёнком всё в порядке, бодро улыбались, поздравляли, но она нам не поверила, думала, что мы её утешаем. Саша некоторое время была убеждена, что роды прошли неудачно и ребёнок погиб. Бедная девочка, что она испытала за этот день и ночь!

Думаю, что тяжёлые переживания первых дней после родов оказали существенное влияние на весь процесс дальнейшего воспитания нашего внука, которого родители назвали Артёмом. Вскоре врачи выписали Сашу из роддома и направили в больницу на Авангардной, чтобы она кормила и общалась с Артёмом. Мы ездили в приёмные дни их навещать и поддерживать. Выздоровление Тёмы прошло быстро, к середине марта он был дома. Об особенностях дальнейшего ухода, развития и воспитания этого в прямом смысле драгоценного ребёнка может написать очень много только Саша (если когда-нибудь соберётся).

Мне же здесь важно было отметить, каким напряжённым у нас было начало 1998 года, сколько очень крупных событий в семье, на работе, в стране предшествовало нашему отъезду. До октября Тамара приложила все силы, чтобы максимально облегчить Саше бытовые проблемы, много делала в этом направлении и мама Кирилла Наталья Николаевна.

Последний год

Как я уже писал, ещё весной 1997 года мы с женой оформили и подали документы на выезд в ФРГ. Это делалось с учётом того, что оформление документов длилось в среднем 3,0 года, а у некоторых занимало значительно больше времени. Мы предполагали, что реальное переселение станет возможным не ранее 2000-2001 гг., мы ещё успеем всё обдумать и доделать незаконченные дела.

Однако немцы нас сильно «подвели», они рассмотрели наши заявления за полгода и дали добро, т.е. уже осенью 1997 г. мы имели на руках разрешение на ПМЖ и годовую въездную визу в Германию. Было удовлетворено даже наше пожелание о месте проживания, что являлось вообще исключительным случаем. Причина, видимо, состояла в том, что именно в этот период Герхард Шрёдер (канцлер Германии) и Ёшка Фишер (министр иностранных дел) шире приоткрыли двери для въезда эмигрантов из СНГ в Германию. Были даны прямые указания бюрократам из МИДа упростить и ускорить процедуры приёма. Чтобы эти документы не пропали, надо было принять окончательное решение о выезде до конца октября 1998 года.

Конечно, морально мы не были готовы к такому повороту событий, мы никогда не стремились быстро покинуть Россию, т.к. не были в модной тогда категории «граждан с кукишем в кармане». У меня и у жены была работа, материальное положение было неплохим, но надо было что-то решать. Все мои чувства и мысли в этот период обострились до предела.

Первым звонком стал «путч Митрофанова». К 1997 году Митрофанов сильно изменился, он успешно и самостоятельно провёл несколько договоров, в том числе международных, сдал пару технологических этапов контракта и естественно не был доволен, что не участвует в решении основных финансовых вопросов, хотя его прочили в преемники шефа. Кроме того, все последние годы мы занимались не только китайским контрактом, ибо этапы контракта часто растягивались во времени, а заказчик платил только за выполненную работу, и финансирования не хватало.

Оперативные совещания у Новикова продолжались. Там ставилась всегда одна и та же задача: искать новых заказчиков. Мы провели два договора с поляками на поставку им фильтров на ПАВ. Я оформил и организовал работы по поставке ОАО «Ленинец» большой партии ДЛЗ на ПАВ, параллельно исследовал возможность использования СВЧ — кварцевых резонаторов в сверхчувствительных газоанализаторах.

Результаты этой работы были опубликованы на международной конференции в Вене, где Россию представляли академик РАН Гуляев и проф. д.т.н. Новиков. До самого последнего момента Новиков говорил мне, что едет на эту конференцию вместе со мной, я готовил тезисы докладов, редактировал их в Москве, представлял в оргкомитет. Но буквально за два-три дня до отъезда я был извещён, что шеф едет один от нашего предприятия. Аналогичная история произошла немного раньше с участием в очередной всероссийской конференции по акустоэлектронике, проходившей летом на круизном волжском теплоходе. Там нас представлял Митрофанов, а т.к. результатов по привлечению новых заказчиков не наблюдалось, то я понял, что эти мероприятия становятся всё в большей степени развлекательными и тусовочными. Вот только зачем на это тратить наши деньги, отрывая их от нашей мизерной зарплаты?

Такой, примерно, был ход моих мыслей в то время, который подтачивал мою веру в руководство и наводил на принятие определённых решений. Мы вели проработки документации на датчики давления для газопроводов, были предложения от военных по различным датчикам для ракетных шахт и для подводного флота, но денег не было и не предвиделось в ближайший год-два. Шеф, как всегда, исходил из широкого подхода к тематике и в самые тяжёлые времена умудрялся выкраивать своё рабочее время на занятия солнечными батареями, голограммами, им изобретёнными полупроводниковыми приборами (лависторами), технологией т.н. «балочных» выводов для интегральных схем и другими малоподъёмными проблемами.

Митрофанов же был фанатиком акустоэлектронного направления и считал, что ЗАО должно сконцентрироваться на этом направлении. Его злила эта широта охвата неподъёмных проблем, он завёл себе отдельный секретариат, принял к себе на работу способного бухгалтера У. и начал вести отдельную (двойную?) бухгалтерию. Теперь он, проводя свои оперативки, открыто говорил, что не потерпит у себя «маразма второго этажа». На втором этаже находился кабинет Новикова, и все понимали, о ком и о чём идёт речь.

Между прочим, так думал не он один, но другие только шушукались в курилке. Конечно, у Владимира Васильевича были стукачи, как добровольные, так и профессиональные, которые тут же доносили. Новиков довольно долго терпел, видимо, думал, что молодой коллега образумится, и они найдут общий язык, однако Митрофанов был настроен весьма серьёзно (здесь полностью проявилась «школа» Бубнова). Назревал скандал, и весной 1998 г. он грянул. Я не присутствовал при решающем объяснении сторон, но кончился он расправой, строптивец был уволен.

Я часто задумывался, почему я проработал в «Авангарде» так долго, более 32-х лет? Ответ, как мне кажется, во многом состоит в том, что мне нравилось работать с Новиковым В.В.. Я был принят на работу в его подразделение, ощутил сразу атмосферу научной работы, поиска, и это совпало с моим стремлением к работе инженером-исследователем. Далее около девяти лет я отработал в отделе Чудаковского, но влияние Новикова не исчезло, так как в моём секторе на должности ведущего инженера работала его супруга.

Она была умным разносторонним человеком. Фактически, в те далёкие времена неформальным лидером сектора, её роль в функционировании подразделения была очень велика, особенно в первые годы его существования. Она была серьёзным оппонентом любому сотруднику, при этом она была яркой личностью, могла дать своевременный дельный совет. Этих черт я не находил у многих других своих коллег. В дальнейшем я снова попал в сферу интересов Новикова и остался с ним, ибо В.В. был руководителем «западного» типа и это тогда, когда вокруг преобладал восточно-византийский тип деятеля. К хорошему варианту быстро привыкаешь и уже невозможно окунаться в потоки дикого карьеризма и плавать среди откровенной непорядочности.

За долгие годы работы я хорошо узнал своего шефа, он внешне не был диктатором, всегда старался предложить несколько вариантов решения любой проблемы в надежде, что какой-то из них сработает, не любил сразу применять силовые меры, был всегда готов к разумным компромиссам. Умел красиво поздравить сотрудника, похвалить за хорошую работу, вникал во все вопросы. Если они возникали у технологов, он был с технологами, если у разработчиков, то с разработчиками, у финансистов — с финансистами. Похоже, он получал заряд энергии при решении конкретных вопросов, но, приходя на «оперативку», менял имидж и становился жёстким директором.

Новиков не любил, когда кто-то пытался переиграть его в его же манере. Как-то он мне напомнил слова Гамлета, обращённые к одному из «друзей» о том, что вот, мол, флейта и она так проста на вид, а попробуй сыграть — не получится, а человек много сложней флейты и играть на нём нельзя! Я хорошо запомнил эти слова и знал, что он может долго выжидать, уговаривать, но в нужный момент будет скор и безжалостен, за что, про себя, я дал ему прозвище «танк». Быстрота расправы в данном случае всё же поразила меня, ведь Митрофанов имел серьёзные заслуги перед ЗАО, достигнутые большим трудом.

Возможно, тактически Новиков поступил правильно, ликвидировав раскол в коллективе, но отдалённые последствия этого решения должны ещё сыграть неблагоприятную роль. Ради того, чтобы избежать этого, стоило бы повозиться, возможно, поделиться властью, но жадность губила всех особенно в 90-ые, в период первоначального накопления капитала. Да, шеф был уже не тот, что раньше. Мне показалось, что меня зачислили в сторонники «раскольника», т.к. я ни разу не докладывал о «подрывной» деятельности Митрофанова.

Вскоре я получил доказательства своей догадки, которые прозвучали для меня, как второй звонок. Началась подготовка к 50-летнему юбилею «Авангарда», который должен был состояться в начале ноября 1998 года, в том числе формировались списки сотрудников ЗАО, представляемых к награждению знаком «Почётный радист», и на столе у Молодцова я увидел служебную записку, подписанную шефом, со списком представляемых к награждению. Меня среди них не было, хотя двое моих подчинённых были включены, причём мой непосредственный подчинённый Пыхтин уже второй раз. С этими людьми я отработал не один десяток лет и мог положиться на них, никакой интриги с их стороны исходить не могло.

Я думаю, что любой человек на моём месте понял бы отношение руководства. Как бы пелена спала с моих глаз, и мне стало ясно, что на мне играют и уже давно. По инерции я ещё отработал три месяца, официальных претензий ко мне не было. В это время была снаряжена и отправлена в Китай четвертая делегация, которая состояла в отличие от первых трёх, из большой группы разработчиков и технологов для сдачи изделий, оборудования и обучения китайцев на их рабочих местах. Меня в составе этой бригады уже не было, мавр сделал своё дело, мавр мог уходить.

И тут прозвенел третий звонок. В середине августа 1998 года взорвалась наша экономика (галопирующая инфляции и дефолт), лопнул мыльный банковский пузырь, были обрушены одновременно все так называемые «системообразующие» банки. Спастись не смог никто, даже очень предусмотрительные люди, которые не клали все яйца в одну корзину. Чувствовалась мохнатая лапа очень могущественных авантюристов на самом верху. Пострадали и мы, потеряв наши сбережения на чёрный день.

Я понял, что чёрный день настал, доверие к госструктурам и президенту России, как гаранту, упало ниже некуда, чаша весов резко склонилась в сторону отъезда. У жены на работе тоже стало не всё в порядке, пришли молодые ушлые ребята, которые натравили на старое руководство налоговую инспекцию, та сразу нашла нарушения в уплате налогов за 1993-94 гг. предъявила к уплате в пользу государства огромную сумму и фирма была объявлена банкротом.

Земля, здание были тут же куплены за смешные деньги этими ушлыми ребятами. Жена продолжала ещё работать в составе небольшой ликвидационной комиссии, но перспективы уже не было. Исходя из всего этого, нам не оставалось ничего лучшего, как воспользоваться разрешением немецкой стороны и мы решили уехать, в глубине души надеясь, что это временное решение, и мы ещё вернёмся обратно. В начале августа 1998 г. я подал заявление об увольнении и сообщил о своём намерении уехать на ПМЖ в ФРГ, т.к. об этом никто не знал до этого момента. Заявление было удовлетворено, не было сделано даже попытки удержать меня, заинтересовать.

Подготовка к отъезду

Подготовка к отъезду была непростой. Вначале надо было решить, что делать с однокомнатной квартирой матери на Ленинском проспекте. С мая 1996 года после смерти матери она стояла бесхозная. Там был сделан ремонт, заменена домашняя обстановка, и, в принципе, надо было её сдавать в наём, т.к. молодые не проявляли никакого интереса к переезду. Дело было не очень понятное, не было настроения, т.к. нами уже владели мысли об отъезде и опасения, как бы не остаться за границей без средств к существованию.

Молодая семья оставалась в нашей квартире и была обеспечена. Как взаимодействовать с арендаторами, находясь за границей, мы не понимали. Возложить эти заботы на ребят мы не решились, понимая, что дело это сложное и требует определённого жизненного опыта и смелости, чтобы не попасть в сложную ситуацию с чужими людьми. Найти покупателя в те времена то же было непросто, рынок жилья находился у дна. Много квартир предлагалось к продаже эмигрантами или людьми, уезжающими за границу, а покупателей, т.е. народа с деньгами было ещё очень мало.

Однокомнатная квартира стоила примерно пятнадцать тысяч долларов, по нынешним временам просто ничтожную сумму, но такова была конъюнктура. Такое было время, и мы, что называется, попали под раздачу. Тамара нашла покупателя, который предложил (по знакомству!) аж двадцать тысяч долларов, учитывая состояние и положение квартиры. Выше никто не мог бы предложить, и мы решили продавать. Сейчас любому понятно, что это решение было грубой ошибкой. Особенно я казню себя за этот провал, т.к. это лишило нас не только приличных денег, но и, главное, базы для возвращения в Россию в любой момент, который мы сочли бы целесообразным. Но история не имеет обратного хода и не знает сослагательного наклонения.

Головной болью в то время была подготовка наличных денег к вывозу. Вывозная сумма была ограничена тремя тысячами долларов, российские граждане не имели права открывать счета в зарубежных банках, хотя филиалы некоторых из них уже функционировали в Москве и Питере, но они имели право работать только с юрлицами. Вот тебе и хвалёная демократия времён Ельцина! Банковская система уже явно трещала по швам. Когда я ехал на работу мимо Инкомбанка, то в июле 1998 года я видел всегда очередь перед входом. В этом банке у нас были вклады в долларах, и я начал волноваться, понимая, что что-то происходит и надо что-то предпринимать. Однако в связи с предстоящим увольнением было много работы в институте, и я оттягивал момент решительных действий по вкладам, слушая успокоительные выступления премьера Кириенко и председателя Центробанка. Не мог же я тогда предполагать, что премьер абсолютно не управляет ситуацией, и Центробанк тоже уже сделать ничего не может и не хочет. Кроме того, преждевременные действия с вкладами были чреваты значительными убытками.

В начале июля я подал заявление на увольнение и с первого августа был свободен. Относительно общей ситуации того времени можно много писать, но я не буду этого делать, могу отослать к очень интересной книге американского журналиста Хофмана «Олигархи» объёмом более шестисот страниц. Когда в первых числах августа я, наконец, пришёл утром к дверям Инкомбанка, то застал там толпу взвинченных людей, выстроившихся в многорядную очередь вдоль всей улицы Комсомола. Я понял, что опоздал. Два дня я стоял в этой очереди, пока добрался до усталых сотрудниц, которые вместо денег выдали мне расписки банка, признающие факт существования наших вкладов, но констатирующие невозможность снятия денег по техническим причинам.

Кругом митинговали обманутые вкладчики, слышались призывы идти в суд и подавать заявления. Я сходил в суд Калининского района, благо он был недалеко расположен от Инкомбанка, здание которого было несколько лет назад филиалом нашего института, а когда-то главным корпусом, в котором я отработал лет десять, где впервые встретил Тамару. Такие вот повороты судьбы. В суде, уже истоптанным тысячами ног, висели объявления, куда сдавать бумаги и усталые сотрудники терпеливо объясняли, что на рассмотрение дел уйдёт не менее полугода, а результат будет нулевой, т.к. взыскивать деньги к этому времени будет не с кого. Но люди всё шли и шли, всё топтались в пыльных коридорах.

На меня напала дикая тоска, я понял, что это пустой номер, что полностью подтвердилось ходом дальнейших событий. Положив полученные справки в папку, я бросился спасать другие вклады. Неделя ушла на борьбу с Мост-банком в очередях у филиала на Староневском проспекте. В результате удалось спасти большую часть валютного вклада, выданного мне в рублях. Пришлось срочно ехать на валютную биржу, искать более выгодные котировки и конвертировать с потерями рубли в доллары. Без потерь уже ничего нигде нельзя было получить.

Наконец семнадцатого или восемнадцатого августа ничего не контролирующее правительство Кириенко объявило о дефолте. И вот тогда началась настоящая паника, ибо всё, что было перед этим, это были цветочки. Все банки вывесили таблички о закрытии по техническим причинам. Вкладчики метались по городу, как сумасшедшие. Моей задачей было не просто получить деньги назад, но и найти способ вывоза их за границу. В наших широких-узких кругах лиц, собирающихся эмигрировать, распространялись красочные рассказы о свирепом таможенном контроле на границе, касающимся как денег, так и любых других вещей: антиквариата, старых книг, видеопродукции, картин и предметов искусства.

Мы ведь уезжали навсегда, не зная, сможем ли вернуться назад, и что нас ждёт за границей. Спасла информация, полученная мною ещё весной в филиале Мосбизнесбанка, располагавшегося тогда на улице Металлистов в двух остановках от нашего института, где я открыл валютный вклад, чтобы «не держать все яйца в одной корзине». Этот банк начал открывать своим вкладчикам дебетные валютные карты, эмитентом которых была международная фирма. Это был аналог райз-чеков «Америкен экспресс», но в электронной форме в виде магнитной карты, похожей на обычную кредитную карточку, принадлежащей не российскому банку, которые все заблокировали свои карты, а английской финансовой структуре, которую российский дефолт естественно не затронул.

Весь конец августа и начало сентября, пока Мосбизнесбанк с горем пополам ещё функционировал, я занимался перекачкой наших денег на эти карты, т.к. сумма валюты на карте была ограничена Центробанком. Это была дыра в финансовой круговой защите России от утечки капиталов за границу. Кто создал эту дыру, с какой целью, это тайна, покрытая мраком до сих пор, но она работала, и это было главное. Для разнообразия («чтобы не класть все яйца…») я оформил в Сбербанке райз-чеки «Америкен экспресс» на некоторую сумму. Деньги, полученные за квартиру матери, а затем за садовый участок в Синявино, удалось перекачать на эти финансовые инструменты, и они компенсировали наши потери от вкладов в Инкомбанке. В этом банке и других банках российский народ потерял колоссальные деньги, и вот председатель Центробанка Козлов в сентябре 1998 года, дабы успокоить обманутых вкладчиков, озвучил «гениальный» план спасения.

Нам предложили идти в Сбербанк со своими справками и после долгого стояния в очереди на их основании открыть рублёвые счета с пересчётом долларов в рубли по курсу 9 рублей за доллар. Был дан срок до пятнадцатого октября на обработку банком всех желающих перевести свои вклады в Сбербанк, во время которого доступа к вкладам не было. Ведь Сбербанк работал в поте лица, принимая сотни тысяч потерпевших граждан. Расчёт наших высокопоставленных авантюристов строился на высоких темпах инфляции рубля.

Действительно каждый день курс менялся постепенно и скачками, став к пятнадцатому октября равным 17 рублям. 15 октября, когда все ринулись в банк и, отстояв огромную очередь, получили доступ к своим вкладам, на наши рублёвые суммы можно было получить в два раза меньше долларов, чем лежало на вкладах в Инкомбанке. Можно было оставить вклады в Сбербанке в рублёвом эквиваленте, но все прекрасно понимали, что курс рубля ещё не достиг дна, и от денег скоро останется только воспоминание. Действительно через полгода курс остановился на отметке 28 рублей. Тысячи людей были ограблены на основании рыночных законов, без права обжалования в суде.

Параллельно с этими заботами необходимо было оформить комплект документов на владение дачным участком в Синявино, без которого нельзя было его продать. Порядок приватизации был разработан совсем недавно, требовал составления кадастрового плана, инвентаризации участка, постановки на учёт в муниципальных органах города Кировска, уплаты различных пошлин. У меня были серьёзные сомнения в возможности осуществления всех этих действий в оставшееся до отъезда время. Снова были очереди в унылых коридорах муниципалитета г. Кировска, оформление бумаг, оплата сборов, хождение по конторам, которые работали в разные дни недели, имели разное время приёма и обеда. Однако это было интересно, это ещё не стало рутиной для многих чиновников, они старались лучше понять процедуру оформления участков в собственность, чтобы знать сильные и слабые стороны разработанных документов и затем использовать свои знания для обогащения.

Я попал в число как бы показательных клиентов, на которых отрабатывалась общая схема. Этим я объясняю тот факт, что мне удалось оформить все бумаги за четыре недели и затем продать участок. Оставлять участок не имело смысла, т.к. у семьи Кирилла был хорошо благоустроенный участок в Синявино в другом кооперативе. Заботы о поддержании нашего участка в приличном состоянии мы не считали возможным возложить на ребят, т. к. у них без этого было много хлопот, плюс маленький ребёнок и намерение вскорости присоединиться к нам в Германии.

Отъезд

К осени здоровье Тёмы было в целом в порядке, Саша собиралась уже выходить на работу. Наталья Николаевна, оставшаяся одна после ухода свёкра в другую семью, всё своё время и немалую энергию стала отдавать любимому внуку, явно конкурируя с Тамарой за влияние на ребёнка. Это создало у нас уверенность, что Саша не останется без помощи и поддержки после нашего отъезда.

Подготовка к отъезду уже шла во всю, остановиться было нельзя. В октябре Тамара тоже уволилась с работы, была назначена дата отъезда 28 октября 1998 года. Подготовка вступила в лихорадочную завершающую фазу. Я собрал видео и фотоматериалы и отвёз их для цензуры и получения разрешения на вывоз. Параллельно возил на экспертизу некоторые живописные работы, которые мы решили взять с собой, чтобы они напоминали нам о родине. Вывозимые книги надо было предъявить в Публичную библиотеку для экспертного заключения. Надо было забронировать и оплатить места на пароме Хельсинки — Травемюнде, подготовить карты для езды по Финляндии и Германии, изучить маршруты.

Тамара собирала посуду, столовые приборы, бельё и другие вещи. Опыта езды заграницей у меня практически не было (Испания не в счёт), поэтому меня сильно беспокоил момент поиска в Хельсинки нашего причала в порту. Вспомнили, что Володя Ригер гоняет туда свои грузовики, и решили проконсультироваться с ним. Володя рассказывал по-простому, мол, въезжаешь в Хельсинки, а там всё прямо, прямо, затем направо, а после два раза налево. Уточняющие вопросы, о том, как назывались улицы, расстояние между перекрёстками успеха не имели, Володя не мог ответить.

Я продолжал волноваться, и тогда Тамара впервые вспылила, это была разрядка нервной энергии, накопившейся за время сборов. В этот момент я ясно осознал происходящее, это не поездка в путешествие, это отъезд надолго и, скорее всего, навсегда.

Был период малодушия, когда сердце дрожало, как овечий хвост, нервы были на пределе, и Тамара, как всегда чутко и чётко уловила это. Что чувствовала она, как боролась со своими комплексами? Дней за десять до отъезда мы организовали «отвальную», в ней участвовали Богдановы-Аркинды, Тимофеевы, Кравцовы, Ригеры (Володя, Наташа). Марина Богданова сообщила, что они тоже готовят документы к сдаче в немецкое консульство. Мои друзья многозначительно молчали, я понимал, что они никогда не смогут принять аналогичного решения, но они хотели попрощаться, и мы тоже.

На отвальной я не смог крепко выпить и снять напряжение, на душе было муторно, Тамара прекрасно чувствовала это и злилась, ей тоже нужна была опора, так что пришлось взять себя в руки. За неделю до отъезда она созвонилась со своей сестрой Гитой в Германии, чтобы та заранее предупредила социальный отдел о нашем приезде, и они бы зарезервировали за нами место в доме временного проживания. Мы знали, что так полагается делать и рассчитывали, что это не будет большой нагрузкой для наших родственников, которые жили в Германии уже шесть лет и хорошо изучили её социальную систему.

Однако, как потом выяснилось, плохо мы знали своих родственников, если бы знали, позвонили бы им раз десять, прожужжали бы им уши, но тогда мы посчитали дело сделанным и выполняли последние приготовления. Вечером я подгонял наш «Пассат» с недавно отремонтированным двигателем к дому и загружал в него уже упакованные вещи. Наконец, я отключил и перетащил электронику (телевизор и магнитофон). После погрузки отгонял машину в гараж и пешком возвращался домой, мысленно прощаясь с родными местами.

Наступил вечер перед отъездом, утром надо было рано вставать, все мои мысли были о том, как доедем до границы, как её пройдём и доберёмся до парома. Дальше они не простирались, всё было, как в тумане. А ведь из Травемюнде надо было выехать на правильный автобан, проехать больше половины Германии до Франкфурта, и добраться до определённого адреса в этом городе. Наши родственники не подумали предложить нам какую-либо помощь, и я мог рассчитывать только на себя. Ночь прошла в поверхностном неглубоком сне, утром я встал раньше всех и пригнал загруженную машину, где всё было заполнено вещами, даже под ногами Тамары что-то стояло. Мы попрощались с молодыми, со спящим Тёмой, с пришедшей Натальей Николаевной. Дальше только картины нашего движения к границе, но это уже совсем другая история!

Известно, что человек испытывает волнение, беспокойство, собираясь в дорогу, даже, если это заранее оплаченный комфортабельный райз-тур. В любой поездке, как вылазке из налаженного хода вещей, есть элемент неопределённости, риска, и это создаёт нервное напряжение. А в данном случае мы ехали в неизвестность, хорошо ещё, что мы верили в родственные отношения и были уверены, что на нашем новом месте обитания нам обязательно помогут, поддержат всей силой родственной соборности. Интересно, если бы мы знали, что случится на самом деле, решились бы мы на отъезд?

Но мы не ясновидцы, мы приняли своё самое рискованное в этой жизни решение и выполнили его. Только иногда Тамара вдруг срывалась и костерила меня за какие-то промахи, а моё сердце дрожало и дёргалось. Временами накатывал такой страх, что было трудно дышать. Как мы выдержали отъезд? Это удача и счастье, что всё более менее обошлось. Мы слышали потом много рассказов о людях, получивших инсульты и инфаркты сразу после пересечения границы или непосредственно перед этим. Были, конечно, и такие, как наш дядюшка Абрам, который не только смог в возрасте 78 лет оформить документы на выезд, но и после выезда поставил на уши всю родню, выбивая для себя различные льготы и рассказывая всем, как он служил в кремлёвском полку. Он приехал в Германию из Минска и сильно напряг терпение наших родственников. Мы этого пока не знали. Мы, зажав свой страх, ринулись в новую жизнь.

Далее

В начало