АПЛ К-115

И снова о первом поколении

15 марта 2009 г.

Николай Александрович Абрамов

После выпуска из ВВМИОЛУ им. Ф.Э. Дзержинского в 1971 году я попал служить на первое поколение атомовозов,  т.к. сам в отделе кадров на Камчатке напросился на действующую ПЛА (атомная подводная лодка). Ею оказалась К-42 проекта 627A. Эта подводная лодка была одной из последних в серии. Построено было всего 8 единиц.  Головная в серии,  и,  самая знаменитая, т.н. «тройка», т.е. атомная подводная лодка с тактическим номером К-3  и, названная   «Ленинский комсомол» – кузница кадров, у которых, мы, впоследствии  учились. Так, например, моим руководителем  дипломного проекта был Анатолий  Геннадьевич Крючков с кафедры №1 – бывший управленец  из первого экипажа этой АПЛ (управленцами на атомных лодках называют командиров групп дистанционного управления – КГДУ, т.е. – операторов пульта управления ГЭУ – главной энергетической установки). Одна ПЛА из этого проекта – К-8 – в 1968 году погибла из-за потери продольной остойчивости, в результате попадания воды в отсеки после сильного пожара в Бискайском заливе. Результатом этой катастрофы,  было детальное изучение  теории этого дела, под руководством профессора Муру Николая Петровича, человека весьма строгого, высочайшего профессионала в области плавучести и непотопляемости, семинаров которого,  мы откровенно побаивались, хотя к нам на первый факультет – спецэнергоустановок  – он, со своего – кораблестроительного – приходил, не так уж часто. Зато, через многие годы, я без труда вспомнил все критерии, термины и пользование таблицами и масштабами,  когда в составе комиссии ТУ ТОФ мне довелось принимать зачеты у руководящего состава объединения ПЛА на Камчатке, причем, не только по своему профилю, но и по знанию остойчивости ПЛ,   т.к. старший нашей группы из ТУ ТОФ,  Михаил Кондратьевич Кедров – начальник отдела эксплуатации атомных подводных лодок, в условиях дефицита времени, поручил мне, дополнительно,  принимать и эти вопросы, помимо своих.  Знанием диаграммы надводной непотопляемости и ее практическим применением,  немало потряс когорту командиров лодок, желающих сдать этот зачет, именно мне, полагая, что я, как защитник, не сильно искушен в этой теории. Пришлось прочитать небольшую лекцию по продольной остойчивости, которую слышали и адмирал Э. Балтин – Герой Советского Союза, будущий Командующий Черноморским флотом и, принимающий у него  дела, контр-адмирал  Комарицин  Анатолий Александрович, в прошлом командир  ПЛА К-14, с которым, я также неоднократно выходил в море – будущий полный адмирал, ныне  начальник Гидрографической  службы ВМФ  и многие, из присутствующих офицеров. Сдающие зачеты командиры ПЛА, видели у меня на груди знак  подводной лодки, который, в то время, \по-моему до 1986 года\  вручался только командирам ПЛ и командирам БЧ-5, фактически, исполняющим эти должности.  К сожалению, после 86-го года этот знак оставили только командирам  подводных лодок, но я уже никогда его не снимал, т.к. получил вполне заслуженно и, безусловно, им гордился. Т.е. они видели, что я реальный подводник, но, конечно не знали, что мне, как бывшему старшему механику АПЛ (командиру БЧ-5),  содержимое сейфа живучести в центральном посту, было известно, куда как лучше, чем, отвечавшему за него,  командиру 3-го дивизиона  Малышеву Александру Михайловичу – дружба с которым, продолжается по настоящее время.

К большому сожалению,  трагический опыт К-8 не учли в 1989 году на новейшей атомной подводной лодке «Комсомолец». То ли, за 20 прошедших лет от гибели К-8, ослабли требования к знанию критериев остойчивости и умению быстро их определять с помощью документов сейфа живучести, то ли, обстановка привела всех в растерянность – некогда было вспомнить про этот элемент. Но, так или иначе, сразу после всплытия, с появлением дифферента на корму – категорически, необходимо было вспомнить К-8. И дать команду – готовиться к нахождению за бортом, т.е. вынести шерстяное водолазное белье, одеяла, спасжилеты и даже гидрокомбинезоны на палубу. Всё это, можно бы надеть и находясь на плоту. Но… считали, что лодка останется на плаву. Так же,  как и на восьмерке. Конечно, все мы сильны задним умом. Но я думаю, что сумел бы дать экстренные рекомендации  командиру, на основе своих знаний по этому вопросу.

На подводной лодке К-42 я прослужил с 71-го по 77-й год в одной и той же должности командира группы (это еще одно из названий первичной офицерской должности), хотя, многие мои однокашники уже успели стать командирами дивизионов в БЧ-5. Это было вызвано, сильным нежеланием командира корабля Бажева Владимира Васильевича, отдавать меня, куда бы то ни было. Все командиры дивизионов на К-42 (Спиглазов Анатолий Федорович – Д-1,  Мороз Петр Никонович – Д-2, Петров Владимир Семенович – Д-3) были уже ветеранами своего дела. Особых перспектив у них не просматривалось и свои места они занимали основательно. Я же, прошел хорошую школу, сдавая им зачеты на самостоятельное управление,  что позволило мне, довольно быстро закрыть и зачетный лист на допуск к должности командира дивизиона, а также  сдать экзамены  комиссии соединения на   вахтенного инженер-механика.  Выписка о допуске из приказа по соединению (председателем комиссии был НЭМС кап.1 ранга Головин, впоследствии, один из замов начальника ТУ ТОФ, с которым и там, мне довелось служить) – так, и по сей день, находится в моем личном деле.  По этой причине, почти на каждом выходе в море на родной лодке – я замещал, часто болеющих  ветеранов – комдивов.  Но, в основном, много времени я был прикомандирован на других ПЛА  дивизии, а именно, на  К-133 и К-115, а также на других проектах ПЛ – К-66, К-94 (командир Зайцев – будущий нач. штаба ТОФ),  К-23 (как тут не вспомнить своего друга Александра Гарбуза – командира БЧ-5, по учебнику дяди, которого, мы осваивали автоматику систем управления и защиты реакторов на первом поколении), К-45 (незабвенный, там был наш одноклассник, Вова Усольцев). Привлечение меня к вахтам в центральном посту весьма устраивало командира ПЛ, но создавало недовольство моих сослуживцев на пульте ГЭУ: – КГДУ-1 Лешко Володи и КГДУ-2 Марченко Толи (будущего командира БЧ-5 этой лодки, уже после моего ухода и, совершившего на ней,  9-ти-месячную боевую службу в Индийском океане).  Они были вынуждены нести вахты по скользящему графику вместо меня. Командир корабля воспротивился и намерению начальника ЭМС 45-й дивизии на Камчатке (кап. 1 ранга Дешевой Э.), забрать меня командиром дивизиона живучести на К-115, когда я, еще только получил звание старшего лейтенанта, в период  модернизации в Большом Камне. Вместо меня, тогда назначили  Александра Афанасьевича Елисеева, с которым мы впоследствии, хорошо подружились. Но, командир К-42 Бажев В.В. попытался сделать революционную попытку – назначить меня на должность помощника командира. Конечно, она была обречена, т.к. на подобные должности  назначались только выпускники командных училищ. Тем не менее, было отправлено представление в штаб флота и вернулось, всё исчерканное красным карандашом – кто посмел?! И т.п. в таком духе. Смутно сейчас помню, как этой бумажкой размахивал в каюте командира местный кадровик, которому, видимо, досталось за покушение на священную корову. (Впоследствии этого кадровика сменил Химичев, хотя, очень хотел туда попасть Володя Лешко – наш управленец,  но, опять-таки, как механическому офицеру, путь туда ему перекрыли).

Сильно я этому повороту не огорчился, потому как предполагал, что так и будет. И еще долгое время сорок вторая – то ремонтировалась, то модернизировалась под новую технику. То, уходила на Камчатку и вновь возвращалась в Б.Камень в завод «Звезду». Скучать было некогда. Если стоянка у стенки затягивалась, меня постоянно откомандировывали на лодки, выходящие на ходовые испытания. В свободное время осваивал подводные миры Японского моря вместе с нашим комдивом-три, Петровым Владимиром Семёновичем, также, большим любителем этого дела. Но это – уже совершенно  отдельная тема.

Менялись командиры. Первый мой командир – Лев Михайлович Алексанян. Явление его народу на К-42, в основном, по понедельникам на построении экипажа – было событием. Всем тогда правил и рулил старпом Юрий Георгиевич Кузнецов, будущий командир К-14 и будущий командир соединения в Большом Камне, абсолютно уважаемый, всем подводницким народом. В настоящее время, мы с Юрием Георгиевичем живем по соседству домами, во Владивостоке. Время от времени, встречаемся и относимся друг к другу с большим почтением, как и воспоминанием о нашей боевой молодости. Алексаняна сменил Бажев В.В. Его – сменил Перепич.  Менялись штурмана – (Витю Капусту сменил Валера Дорогин – будущий вице-адмирал, Командующий Камчатской флотилией, депутат Госдумы), менялись минеры – уже ветераном стал мой друг, командир БЧ-3, Лёвка Родштейн, но мои механические силы – сидели незыблемо.  А я так и ходил – то, вахтенным инженер-механиком, то на своей должности на пульте ГЭУ.  Пока в 77-м году на К-115 не случился взрыв регенеративного патрона от ПДУ (портативного дыхательного устройства) в реакторном отсеке, от которого погиб матрос-спецтрюмный. Причина, как всегда обыденна – один из  матросов-спецтрюмных, во время приборки в отсеке бросил в банку с мусором регенеративный патрон от вскрытого, по какой-то причине ПДУ. Положено такие патроны, в случае использования устройства или нарушения его герметичности, сдавать начальнику хим. службы для немедленной утилизации, т.е. попросту выбрасывания за борт. Что находилось, в этой мусорной банке, из-под пластин регенерации воздуха В-64, которые,  всегда использовались, как удобная тара – теперь уже не установить. Скорее всего, выброшенная промасленная ветошь, с которой вещество О₃ из этого патрона, взаимодействует взрывным образом. Причем, как всегда неожиданно. До сих пор, помню, как на пожарном полигоне, нам пытались, на каких-то учениях, продемонстрировать – как взрывается регенерация, если на нее попадает масло. Но, все попытки подтягивания этого дела в масляную лужу, так и закончились ничем. Тем не менее, всегда проводился мощный инструктаж по вопросам безопасности при обращении с подобными предметами. Но, не всегда это доходит. Так и в этом случае, когда другой матрос – хороший грамотный специалист – во время приборки в отсеке наклонился над этой мусорной банкой – вдруг, раздался взрыв. Взрыв был такой силы (это от патрончика с полстакана размером), что проходивший в этот момент через переборочную дверь из 5-го в 6-й отсек минёр Юра Агарков, пролетел через весь турбинный отсек (самый большой на корабле) до следующей переборки. И если бы, не открытая в этот момент им, переборочная дверь, этот взрыв в замкнутом помещении,  убил бы всех, кто там находился (старшина команды спецтрюмных и второй матрос). Но, так они, только получили сильные ожоги открытых частей тела – кистей рук, шеи и частично лица. Как позднее установили эксперты по оплавленной проволоке, температура в отсеке в момент взрыва и последующего мгновенного объемного пожара достигла 900 градусов. Командир турбинного отсека Валентин Дубенский вспоминал, что только он уселся отдохнуть на кожух турбины, как раздался взрыв  и в отсек втянулся гигантский язык пламени на острие которого, летел минёр.  Он же (турбинист) немедленно доложил в центральный пост. Командир БЧ-5 Грязев Владимир Илларионович, находившийся в ЦП,  тут же, объявил аварийную тревогу и дал команду дать ЛОХ (лодочная объемная химическая система пожаротушения) на реакторный отсек. Это, наиболее эффективное средство, подействовало и пожару не удалось развиться. В конечном счете, после всех разборок  сняли с должности командира дивизиона движения Юру Комова и на его место назначили меня. Так, я в 1977 году распрощался со своей первой подводной лодкой К-42 и прибыл на К-115. Причем,  волею событий,   командиром  К-42, в это же время, был назначен  Захаренко М.Н. – будущий  Командующий Тихоокеанским флотом и в последующем – первый заместитель Главнокомандующего ВМФ. Сменился в это же время и замполит. На эту должность пришел Китайский Николай Иванович, с которым мы, много лет  спустя,  ходили в кругосветное плавание на парусном учебном судне «Надежда», на котором  я был парусным мастером, а Н.И. учебным помощником в первой половине рейса.

Старпомом на К-115 был мой старинный друг, бывший помощник на К-42 Нестеров Геннадий Степанович.  И, 10 лет,  ею командовал капитан 1 ранга Елаков Юрий Георгиевич – про самодурство которого, ходили легенды, в чем мы со старпомом убедились, более чем сполна. Взрыв в реакторном отсеке на его карьеру, никак не повлиял – успел он буквально за день до трагедии получить звание капитана первого ранга.

Шли годы. Впрочем, недолгие. Не прошло и двух лет в должности командира дивизиона движения на К-115. За это время произошел ряд событий: – неудавшаяся попытка в 78-м году поступить в глубоководный отряд на освоение новейшей техники. Несмотря на жесточайший отбор – из тысяч кандидатов –  последнюю проверку в главном госпитале ВМФ  проходило всего 11 человек, из которых в финал вышло шесть,  в т.ч., и мы, с Юрой Агарковым, уже упоминавшимся мною,  минером (командир БЧ-3) с нашей же лодки. И, когда уже мы уверились, что всё позади, а впереди, захватывающие дух перспективы – Главком ВМФ Горшков Сергей Георгиевич  запретил переводы офицеров с Тихоокеанского флота, ввиду нехватки специалистов. И нас отправили  обратно в часть, где уже и не ждали. Об этом мы узнали много позже, а до того времени так и гадали, чем же, мы не угодили этой организации. Было, также, получение мной и старпомом, очередных званий через многочисленные препоны, сотворяемые  Елаковым  Ю.Г.  Не сработался с ним и командир БЧ-5  Грязев Владимир Илларионович – великолепнейшей души человек, грамотнейший специалист, подводник от Бога. Дошло до того, что этот, исключительно мною уважаемый человек, при первой же возможности  избавиться от Елакова, согласился перейти  на место  командира  БЧ-5 гвардии (К-133) вместо капитана 2 р. Усова, который  убыл по переводу. Представление на должность командира БЧ-5 нашей К-115, было направлено на меня, где-то весной 1980-го года.

В конце мая этого же года, мы вышли в море на отработку боевых упражнений. Вдруг,  в центральном посту возникла какая-то суета, исходящая главным образом, от командира Елакова Ю.Г. Последовала команда лечь на какой-то новый курс, развить ход  до среднего и мы, куда-то понеслись в подводном положении.  Исполнили волну (на сленге радистов – всплыли) у входа в Авачу и ночью ошвартовались в своем Рыбачьем в бухте Крашенинникова  вторым корпусом к гвардии (К-133). Всё это время, Елаков важно хранил молчание – никакой информации народу. Но этому никто не удивлялся – до псевдодемократии было еще, ой, как далеко.  Как только пришвартовались, поступила команда – ГЭУ не выводить, параметры установки держать в турбогенераторном режиме. И, наконец, по громкой связи было объявлено – любой сход на берег запрещен, всему экипажу выйти на на надстройку – принимать продукты и снабжение от соседней подводной лодки, т.е. от гвардии. Ничего не поняли – зачем и для чего, пока от своих друзей не узнали, что К-133 должна уходить на боевую службу, но в последний момент была обнаружена течь третьего контура (охлаждение железоводной защиты реактора и механизмов  СУЗ), в связи с чем,  выход им был запрещен. Немедленно,  в автономный поход  была назначена наша К-115. Переброска всякого снабжения с одного атомохода на другой продолжалась всю ночь. Командиры боевых частей срочно разбирались, кому чего не хватает. Заявки немедленно удовлетворялись. Прямо на пирс, подъезжали грузовики с какими-то деталями, шлангами, концами, продуктами и т.п.  Меня вызвал начальник ЭМС флотилии контр-адмирал Гарбарец В.С. – спросил об обстановке в первом дивизионе. Я доложил, что матчасть в строю, но не нравится работа насоса 4-го контура правого борта в реакторном отсеке. При этом не совсем понятно, то ли дело в гидравлической части насоса, то ли, что-то с электродвигателем.  Планово-предупредительный осмотр предстоял, но, понятно, что сейчас,  придется обойтись без него. Тут же был доставлен со складов новый насос в сборе, который с трудом втащили через люк 8-го отсека и оставили прямо в проходе, который уже и так, был завален всем, чем можно – вперемешку – банки сгущенки, проспиртованные батоны, банки с сухарями и воблой, канистры со всякими техническими жидкостями, листы резины, паронита и т.п.

По всем отсекам – груды коробок, жестянок и упаковок. Девятый и трюм второго забиты всевозможными продуктами – пройти невозможно. Но, все прониклись срочностью и ответственностью предстоящего автономного похода – никаких отлыниваний со стороны матросов, в том числе, и сменившихся с вахты.   Вскоре, поступила команда оперативного дежурного, и лодка пошла на два месяца в район боевого патрулирования. Как ни закрывал Елаков вход в штурманскую рубку в ЦП занавеской,  всё равно, конечно, мы знали, где находимся. Держали под торпедным прицелом пути перемещения авианосных групп вероятного противника в весьма удаленной части Тихого океана.  В основном, боевая служба прошла спокойно. Железо приработалось в постоянном стационарном режиме. Буквально, только один момент, доставил озабоченности, когда вдруг начала расти соль во втором контуре.  Но, думаю, что источник, именно мне, удалось обнаружить – сильная протечка по сальнику насоса забортной воды холодильной машины 4-го отсека, которая попадала, каким-то образом, в цистерну питательной воды. Много-то, не надо – достаточно небольшого контакта через неплотность в соединениях. Протечку укоротили, частью отвели  напрямую в трюм и параметры по соли восстановились. Больше всего, я переживал за стеклянную 40-литровую бутыль со 100% соляной кислотой, полученную, буквально за день, до выхода в море. Она мне потребовалась, чтобы промыть трубки теплообменников 3-го – 4-го контура. Постоянно, они зарастали морскими микроракушками и из-за этого нарушался теплосъем. Попытки промыть это дело 6% -м  раствором ортофосфорной кислоты (как рекомендовала инструкция) были безуспешными. Ракушки ей не поддавались. (Мутанты, что ли?). И методом всяких проб, мы убедились, что наиболее эффективным средством, является соляная кислота. Чем концентрированней, тем лучше. Провели ряд экспериментов – убедились, что мельхиор трубок не страдает от ее воздействия, а ракушки растворяются, почти мгновенно. Заливаем через отверстие под протектор в теплообменник кислоту и, оттуда, вылезает эдакий старик Хоттабыч. Промыли и проблема решена. Бутыль хранилась в деревянном ящике со стружками. Выбросить мы ее не могли, потому, как уже погрузились.  Привязали в удаленной СУЗ-выгородке, и всю автономку я ее проверял – как бы случайно не разбили…

Настоящая озабоченность  появилась ближе к концу боевой службы, когда при очередной проверке вахтенных журналов пульта ГЭУ, я, вдруг, обнаружил характерную закономерность – медленное снижение давления в первом контуре в (реакторе) левого борта и уровня в компенсаторах объема. Немедленно доложил командиру БЧ-5  Грязеву  В.И. и, по нарисованному на миллиметровке графику,  мы начали отслеживать динамику этого дела.  Выяснили, что это снижение носит постоянный характер и от температурных факторов, никак не зависит. Стало ясно одно – это малая течь первого контура и относиться к этому надо самым серьезным образом. Совершенно недавно, на подводной лодке К-116 675 проекта (первого поколения – с такой же энергоустановкой, как у нас), подобная авария развилась в разрыв контура. Последовал размыв ядерного горючего в реакторе с выбросом его в обитаемую среду, что привело к жесточайшему загрязнению отсеков и частичному поражению личного состава. Нахватали доз выше крыши. Поэтому медлить было нельзя. В соответствии с  Руководством по боевому использованию технических средств \РБИТС\ приступили к поиску участка течи первого контура.  Отсекали и ставили на выдержку сборку фильтра активности первого контура – наиболее вероятное место течи, но результатов это не дало. Осмотр через иллюминатор аппаратной выгородки,  доступных взгляду мест, на крышке реактора и механизмов СУЗ, также, ничего не дал. Усиленный контроль за аэрозольной активностью, пока, реальных результатов не давал. Уровни по распадам в отсеках,  смежных с реакторным, также беспокойства не добавляли.  Командир  Елаков склонялся к выводу аварийного борта и продолжении движения от одного реактора, но считался с нашим мнением. Мы с Грязевым держались одного – пока не определим место течи – выводить реактор левого борта нельзя. Течь незначительная,  хотя, и с непредсказуемыми последствиями. Но, если заглушить реактор, место течи может под  действием   снижения температуры  самоликвидироваться.  Металл сожмется и определить, где же это – будет практически невозможно. Даже, контрольный ввод  ГЭУ  для этой цели, может не дать результатов. Надо искать. Единственное, что осталось – осмотреть  аппаратную выгородку, т.е. вскрыть ее, войти вовнутрь и внимательно осмотреть места, недоступные обзору через иллюминатор. Были и противники этого дела – старпом Сапрыкин В.В., который, внимательно прочитал РБИТС и утверждал, что, раз запаривания аппаратной выгородки, не наблюдается через стекло, то там всё в порядке. Ведь, написано же! В конце концов, мы с Грязевым отстояли свою точку зрения. Объявили радиационную опасность, зону строгого режима – 4-й, 5-й и 6-й отсеки и опасный участок – 5-й (реакторный) отсек. Подняли давление воздуха в смежных отсеках,  т.к. при вскрытии аппаратной выгородки будет нарушен вакуум необитаемого помещения, чтобы аэрозольная активность не могла распространиться далее реакторного. Я вскрыл дверь в аппаратную выгородку и вошел вовнутрь. В проходном коридоре отсека стоял командир БЧ-5 Грязев В.И., начхим Юдинцев Юра и еще, кто-то, из назначенных дегазаторов. Очень много позднее, когда начали разбираться, кто же, непосредственно принимал участие в этом потенциально опасном мероприятии, мне пришлось вспомнить каждого, для оформления к званию ветерана особого риска. К сожалению, Владимир Илларионович к этому времени  уже демобилизовался и уехал жить в Минск. Моё письмо на его адрес, так и осталось без ответа. Не удалось найти и начальника химической службы Юру Юдинцева, хорошего беззлобного человека, над которым, постоянно подтрунивали по всяким поводам. Но многих других, так или иначе, причастных к непосредственному участию в этом опасном предприятии, мне удалось оповестить.

Едва я сделал шаг в аппаратную выгородку, как тут же, увидел струйку воды высотой около метра, бьющую из втулки, приваренной к крышке реактора, через которую проходил стержень автоматического регулятора мощности № 4. Внимательно рассмотрев место течи, определил, что причиной является дефект сварного шва втулки к крышке реактора. К этой втулке в свою очередь крепится гильза, в которой и перемещается АР – автоматический регулятор. Струйка воды, попав на крышку, стекала с нее под свинцовые плиты и далее к баку железоводной защиты. Никакого испарения не наблюдалось – видимо, стационарный режим работы реактора на небольшой мощности во время патрулирования на самой малой  скорости хода – не приводил к значительному нагреву конструкционных материалов. Система вакуумирования не давала накапливаться появляющимся испарениям.  Причем, наши попытки определить увеличение времени работы компрессоров вакуумирования  при поисках течи, практически,  ни к чему не привели. Конечно, давление в реакторе поддерживалось на т.н. пониженных параметрах первого контура,  разработанных и обоснованных,  в свое время, замечательными эксплуатационниками ГЭУ первого поколения –  Леонтьевым  В.С.  и  Мормулем Н.Г. – оба впоследствии  были начальниками Технических управлений Тихоокеанского и Северного флотов.  Больше, в аппаратной смотреть было, не на что. Начхим,  что-то щелкал на своем то ли КРАБе, то ли КДУСе (приборы определения радиационного излучения и мощности дозы),  делал умное лицо и молчал.   Грязев В.И.,  тоже,  осмотрел место течи, после чего, мы с ним подключили хранящиеся, здесь же, шланги аварийной проливки реактора от питательного насоса, не трогая сверхмощных отсекащих клапанов. Это то, чего не было на К-19 много лет назад, что и привело к сильнейшему облучению, когда пытались приварить штуцера для проливки реактора от питательного насоса напрямую. Система аварийной проливки была спроектирована уже на основе этого случая.  Вышли из аппаратной, закрыли и опечатали  входную дверь.  В отсеке провели подобие дезактивации – вымыли места, куда могли дотянуться с порошком СФ (средство дезактивации).  Отбой тревоги. Реактор вывели,  обе турбины перевели на работу от одной  ППУ (паро-производительной  установки). Радиационная обстановка даже не напряглась – все уровни в норме. На пульте ГЭУ внимательно перечитал все записи в журналах – вроде бы, ляпов нет. Впоследствии, 20 лет спустя, когда благодаря подвижническим усилиям председателя  комитета ветеранов подразделений особого риска Бенцианова Владимира Ивановича,  развернулась работа на флотах, по выявлению всевозможных участников ликвидации ядерных аварий, все эти записи, много раз перечитанные – вспомнились и сыграли свою роль.

По возвращении в базу на Камчатке,  я сразу был вызван в штаб флотилии, куда прибыл начальник Технического управления ТОФ контр-адмирал Леонтьев В.С.. Внимательно выслушал мои объяснения по поводу наших действий и подтвердил, что принятые нами меры были верными. Именно,  благодаря им,  было точно установлено место течи, что позволило, не выводить лодку из боевого ядра флота.  В текущем ремонте сразу после боевой службы, крышка реактора была демонтирована. Я присутствовал при всех операциях по ее подрыву,  демонтажу  и  перемещении в цех на плавмастерской. Фон излучения от нее составлял 1 рентген на расстоянии 1 метр. Много это или мало – время покажет. Пока  воздействие  слабых  ионизирующих облучений на организм человека не изучено.  В бытность свою, на курсах по повышению квалификации по ядерной безопасности, в ИАЭ им.  Курчатова нам показывали диаграмму зависимости смертности от уровня излучения. Так вот, в начале этой экспоненты нет сплошной линии. Вместо нее – пунктир – до уровня как раз в один рентген. Судя по тому,  как оставляли этот мир мои друзья, в свое время нахватавшие по мелочи – Валера Юдин, Сережа Целик, Голубев Ю.Н. Коркунов Ю.И. и другие, чьи имена уже растворились во времени –  этого вполне оказалось достаточно.

При мне рабочие начали высверливать бракованный штуцер из этой крышки. Все утыканы датчиками и счетчиками Гейгера как ежики. Только у меня, один и тот же дозиметр, похожий на толстую авторучку.  Их, мы куда-то сдавали по окончании работ, но так ни разу, никакой информации и не получили – чего же, он показывает.  Спустя какое-то короткое время, поступило распоряжение установить нам крышку с  ПЛА К-122 – подводной лодки,  списанной после крупного пожара. Наша была отправлена в хранилище твердых радиоактивных отходов.  Хорошего в замене оказалось немного. Их крышка очень сильно фонила из-за наведенной активности и, теплоноситель по своим анализам, постоянно был на пределе допустимых норм.  Ввод  реактора  с этой крышкой, время от времени,  доставлял проблемы  по качеству воды первого контура  – благо,  фильтр активности   с ней справлялся.

Эта авария, вызвавшая малую течь из реактора, только  внешне,  кажется весьма безобидной.  До превращения ее в малый Чернобыль – одно мгновение. Собственно, так и было на К-19, где всё начиналось  с такой же мелочи, только на импульсной трубке,  которая одна подводилась к двум датчикам – давления и уровня в компенсаторах объема. Из-за возникшей неплотности в этой трубке приборы показали мгновенное падение давления в реакторе и уровня в КО.  В то время, кто угодно, от вида упавших на ноль стрелок на пульте ГЭУ – поседел бы. Определили бы  те,  первые управленцы, что это – малая течь – не полезли бы аварийно проливать реактор – остались бы в живых. В нашем случае – развиться этому свищу в разрыв контура – препятствий никаких. В какой момент это произойдет – непредсказуемо. При внешне безобидной струйке из трещины по непровару – до мгновенного падения давления в контуре, из-за отрыва этого штуцера – кто может дать ответ?  Это аналогично внезапному сходу ледника,  под который попала во время съемок группа известного режиссера. Ехали-ехали в прекрасную погоду, шутили-смеялись. Ну, подбрасывало машины на наших дорогах – даже не замечали.  И вдруг…  Всё. Даже останков не нашли. Так и в случае с нашей этой аварией. Нам просто повезло, по-сравнению и с другими лодками (а сколько их было, закончившихся дикими облучениями!), и с этой группой Сергея Бодрова. Так что, не просто так – эта авария с первым контуром на К-115 была включена в перечень, изданный Министерством обороны.  Годы спустя, участникам её ликвидации были вручены удостоверения ветеранов подразделений особого риска.

Как только мы вернулись, сразу стало известно, что, оказывается приказ на меня о назначении командиром БЧ-5 на К-115 был подписан еще до нашего выхода, а Грязев В.И. переведен на ту же должность на гвардию (К-133).  Так что, на боевой службе я уже был в должности механика (так на подводных лодках с давних пор называют командира электромеханической боевой части,  а не дедом, как старших механиков называют в гражданском флоте).  С Владимиром Илларионовичем нас связывали очень уважительные дружеские отношения. Поэтому,  прием-передача дел, был  чистой формальностью. Все эти события – возвращение с  БС и новые назначения –  мы, конечно, отметили, как водится,  и до настоящего времени, на сопке выше улицы Крашенинникова, что в поселке Рыбачьем (теперь г. Вилючинск).  Грязев В.И. вручил мне позолоченный нагрудный знак в виде подводной лодки,  который выдавался в то время,  как я уже упоминал,  только командирам и механикам.  До настоящего времени,  этот знак украшает мою парадную тужурку, а на повседневной – тот, который мне передали из ЭМС флотилии после назначения.  На время отпуска,  лодку мы сдали резервному экипажу. Причем, я передавал дела Елисееву А.А., а дела командира первого дивизиона принял, некто, ст. лейтенант Барилов. Редкий случай  назначения на эту, весьма ответственную должность,  в общем-то,  молодого еще, офицера. Но, видимо, получилось по поговорке про безрыбье. Командир Елаков со мной советовался – кого назначать. Перебирали возможные кандидатуры, но ничего путного на резервном экипаже и у других, как-то, не нашли и решили остановиться на своем офицере.  Не очень наши надежды оправдались.  Барилов был довольно скользким субъектом и  на должности, где только офицеров девять человек в подчинении (шесть управленцев, два киповца и один турбинист), ничем себя не проявил. Но, Елаков рассчитал всё верно – помимо всех механических дел, мне пришлось, обстоятельно, держать в поле зрения все дела первого дивизиона.  К тому же, однажды,  в автобусе, подвозившим  народ  на службу из поселка Тихоокеанского (ехал наш экипаж с К-115), отказали тормоза на спуске-серпантине после первого КПП. Водитель сумел направить разогнавшийся автобус (ЛАЗ) с дороги в одну сторону, где было более-менее ровное место. При жестком приземлении отлетели все 4 колеса. Народ, конечно, сильно побился, но, к счастью, все остались живы и отделались  ушибами. Я в это время,  большей частью жил в своей каюте в казарме, и  узнал о происшествии от первых добравшихся людей. Наш комдив-раз, тоже пострадал в этом автобусе – сильный ушиб плеча.  Так или иначе, делами дивизиона пришлось полностью заниматься мне, пока тот не списался под это дело и новым командиром первого дивизиона, с моей подачи назначили моего земляка, Сергея Чернышева, которого я знал с самого детства и весь свой военно-морской путь, он прошел по моим стопам. Несмотря на то, что на нашей лодке он был командиром турбинной группы  (а, не часто, из турбинистов назначали,  именно,  командиров дивизиона движения).  Выбор,  на сей раз, был удачным. Впоследствии, Сергей Николаевич на нашей же лодке стал и командиром БЧ-5.

Но, так или иначе,  пришлось достаточно много времени работать с Бариловым. На пульте ГЭУ были в то время достаточно опытные управленцы: – КГДУ-1 Витя Романчик и КГДУ-2 Алексей Донченко.  Я бы не сказал, что ленивые, но такие – неторопливые ребята.  Хорошо, что сам я, владел этой специальностью (точно знаю – в достаточном совершенстве)  и много разных текущих проблем умел решить на месте – на пульте.

Народ в электромеханической боевой части  был  технически подготовленным. Командиром дивизиона живучести был Александр Михайлович Малышев. На К-115 он пришел с ПЛА К-14 такого же проекта. С ним мы делили одну на двоих каюту во втором отсеке.  Иногда, Шурик допускал огрехи по мелочам, типа в расчете дифферентовки (всё равно, я всегда пересчитывал ее сам),  но был, исключительно надежным, во всех наших делах.  Впоследствии был командиром БЧ-5 ПЛА К-66 и ушел в запас, награжденный правительством за преданность подводному флоту орденом Красной Звезды, а, впоследствии, еще и орденом Мужества. Старшиной команды трюмных у него в дивизионе был мичман Алексей Водосков – человек, совершенной физической силы, умелец на все случаи, знающий вся и всё, о своем заведовании, охватывающим каждый отсек подводной лодки. По боевым тревогам,  в центральном посту возле колонки аварийного продувания цистерн главного балласта, его присутствие вселяло абсолютную уверенность в благополучном исходе любых проблем, связанных с плавучестью и непотопляемостью лодки. Другим старшиной команды, этого же дивизиона живучести, был старшина команды рефрижераторщиков, совершенно легендарный человек, мичман Анатолий Артемович. (Вот надо же – а фамилию и не помню! Привыкли называть Артемычем – и всё тут!). Свою подводную службу он начинал еще на подводном минном заградителе «Лембит» – совершенно уникальном подводном корабле, отличившимся своими минными постановками еще в годы Отечественной войны. Здесь же, на К-115 у него было, пожалуй, самое ответственное хозяйство: – испаритель для получения пресной воды и две холодильные пароэжекторные машины.  От работы этих агрегатов полностью зависела боеспособность подводной лодки.   Артёмыч настроил испаритель на питательную воду (вода высокой чистоты, которая после ионообменных фильтров превращалась в бидистиллят и использовалась для подпитки второго и первого контуров). Но, поскольку, постоянно надо было пополнять и запас пресной воды, то,  чтобы не нарушать регулировками достигнутого баланса качества, А.А. и в пресную отдавал наваренную питательную воду. Надо учесть, что испаритель на 115-й был однокорпусный, т.е. возможности резерва не было. И мастерство специалиста, ни разу, нас не подвело. Ну, а холодильные машины работали так, что в самое теплое время, в самом жарком турбинном отсеке было натурально холодно – так, что вахту у маневрового устройства, турбинисты несли, иногда, в ватниках. Холод был необходим не столько для относительного комфорта экипажа, сколь  для обеспечения навигационных и  акустических комплексов.  Но шедевром нашего выдающегося «рефа» был душ в 4-м отсеке вспомогательных механизмов (где, собственно, находился испаритель и одна из холодмашин).  В эту кабинку, утопленную на полметра в палубу, с герметично закрывающейся дверью подавалась вода не только горячая и холодная, но и забортная. В том числе, и т.н. рассол от испарителя, т.е. концентрированная по соли вода после первичного ее испарения. В днище душевой было отверстие, которое затыкалось большой деревянной пробкой. Кабинка заполнялась этим самым горячим рассолом из морской воды, почти по горло купающемуся.  Ощущение – непередаваемое! По окончании пробка выдергивалась ногой и вода сливалась прямо в трюм отсека. Но, поскольку, у нас командиры,  иной раз, непредсказуемо объявляли боевые и учебные тревоги, то и автору этих строк, доводилось пару раз вываливаться из душа, прямо на на палубу вместе с водой. Конечно, опасность при этом представлял ГРЩ-2,  находящийся,  сбоку в метре от двери.

Командиром второго дивизиона – электротехнического – был мой старинный приятель Миша Еремеев, с которым мы изрядно прослужили на К-42, где он был командиром группы КиП и А (контрольно-измерительных приборов и автоматики). После моего назначения на К-115, через небольшое время, он также, прибыл на нее в должности комдива-два. Делили  мы с ним, будучи комдивами, одну крошечную каютку в 7-м отсеке, т.е. практически, рядом со своими боевыми местами  – я с пультом ГЭУ, а он, в своем электротехническом отсеке. Конечно, всегда мы помогали друг другу в самых сложных ситуациях.

Старпомом, как я уже упоминал,  на К-115  был Геннадий Степанович Нестеров, с которым, также,  я начинал свою службу на К-42, где тот был вначале минером, а затем помощником командира. В первое свое появление на Камчатке, где находилась К-115,  я пришел, именно, в квартиру Нестеровых. Мы и в бытность, в Большом Камне в Приморье, жили все в одном доме на Аллее Труда-22.  Но всякие служебные нюансы, позволили нам отметить эту встречу,  где-то,  только во втором часу ночи, несмотря на то, что к 8-ми утра надо было быть уже в части. Но, настолько мы были сильны и молоды, что такая мелочь, нам была нипочем!

Помощником на К-115 был Володя Передеро.  Штурманом – Юра Колмаков. Командиром боевой части связи – начальником радиотехнической службы был Володя Игнатов. Корабельным врачем  был Николай Леонидович Платонов, впоследствии ставший полковником медицинской службы, человек азартный, увлекающийся всевозможными занятиями и доводивший их до совершенства,  но посвятивший  львиную долю бодибилдингу и достигший, в этом деле, необычайных высот. Все мы дружили довольно тесно, в т.ч. и семьями – как, собственно, и большинство подводников.

Были и другие офицеры и мичмана, о которых, также, остались хорошие воспоминания. Это и Юра Юдинцев – начальник химической службы, то и дело попадающий во всякие передряги по мягкости характера. И командиры групп в разных боевых частях – народ, большей частью молодой, и живущий уже, несколько своей, как бы, обособленной от нас, жизнью.  Но в памяти – командир группы  КиП  Пётр Васильевич  Игнатущенко,  впоследствии ставший командиром БЧ-5 атомного корабля разведки «Урал»,  командир реакторного отсека  Ткачев Виктор Николаевич и  сменивший его Боря Ч…,  и уже упоминавшийся командир турбинной группы Сергей Николаевич  Чернышев. Подзабываются фамилии некоторых старшин команд в дивизионах БЧ-5, помню Сергея Курганского, старшину команды спецтрюмных, в свое время, пострадавшего при взрыве в реакторном отсеке. Но, совершенно, вылетели из головы имена старшины команды электриков, а,  также,  старшины команды турбинистов – хороших грамотных специалистов, у которых я не стеснялся учиться, несмотря на свою должность.

Командиром долгое время (10 лет в должности командира АПЛ  – своего рода рекорд) был упоминавшийся  Елаков Юрий Георгиевич, попивший из нас немало крови. После его перевода в учебный центр, в Обнинск, командиры менялись довольно часто. Запомнился Коля Харин, энергичный, несколько плотный по сложению — так, что когда шел на мостик через рубочные люки, замурованный в кожаный канадский штормовой костюм, внутри создавался реальный вакуум, из-за работы вентиляции на АБ.  И, последним  для  меня,  был  Игнатенков  Виктор Иванович – лихой командир, не боящийся никого и ничего!  Старпомом некоторое время был Лукьянцев  Валерий Георгиевич,   впоследствии ставший нашим командиром. (Речь о некоторых эпизодах службы с ними, еще будет). Лукьянцева  временно перевели на К-42, на которой, он стал объектом доноса особиста во время боевой службы. (Кто-то из офицеров, в кают-компании во время ужина, проехался насчет всем известного возраста членов Политбюро, а командир, практически не покидающий центрального поста, оказался в это время также за столом  и никак не отреагировал на чьи-то слова – занят своими мыслями – не до застольных разговоров).  Этот, редкостный особистский маньяк,  даже по их понятиям,  так раскрутил этот эпизод и добавил еще всякого бреда, что утопил не только  Луку, у которого только боевых орденов больше, чем пуговиц у того на ширинке (Валерий Георгиевич был среди первых подводников, осваивавших  новые ПЛА второго поколения – 671 проекта в сложнейших условиях)  –  но и другого замечательного человека – старшего на борту – начальника штаба  флотилии Колесникова Валерия Васильевича (также,  весь в орденах – делегат 25-го съезда партии).  Дело дошло до разборок в Москве. Защитить боевых офицеров, никто не удосужился. С должностей их сняли и отправили на незначительные должности в разные места. Впоследствии, Лукьянцев В.Г. демобилизовался  и  из Комсомольска-на-Амуре, куда был сослан – переехал  жить во Владивосток. Долгое время наши гаражи стояли рядом, часто мы встречались. Валерий Васильевич Колесников был назначен на адмиральскую должность – оперативным дежурным Тихоокеанского флота. Мы с ним,  хорошо были знакомы еще со времен службы на 4-й флотилии ПЛ  – из всего, зашоренного командования этой флотилии, он был единственным светлым человеком, с которым, можно было по-человечески общаться, несмотря на высокую его должность. И в период  службы во Владивостоке, я часто попадал в его смену на командный пункт флота, помощником по технической боеготовности.  К большому сожалению,  когда я уже перестал назначаться на  должности начальника отдела в оперативную службу флота,  однажды, листая случайный номер «Боевой вахты» – наткнулся на некролог со знакомым именем и фотографией. Глаза вылезли на лоб. Совершенно нелепая смерть от заражения крови в госпитале, куда он попал с травмой ноги. Светлая ему память!

Старпомами были также упоминавшийся Владимир Владимирович Сапрыкин, Коля Бондарь, Малинин  и  Кулаков Александр Николаевич. В силу служебных подвижек, старпомы менялись довольно часто. Так, мой друг Г.С. Нестеров перевелся в Новосибирск, Сапрыкин ушел на командирские классы, Бондарь Н., завзятый охотник, был назначен командиром ПЛА второго поколения 671 проекта, Кулаков уже после меня демобилизовался, ушел работать на рыбаках, где ему ваером оторвало руку. Но он не сдался и не спился (хотя в нашу бытность и позволял себе) – закончил юридический институт, стал хорошим юристом  и, время от времени,  доносится слава, о каком-то одноруком адвокате из Б.Камня, но мы-то знаем – кто это!  Малинин – в старпомы попал из механиков (то, к чему хотел подвести меня Бажев В.В. – командир К-42), но говорят, у него была железная лапа, и ушел он от нас, куда-то на повышение.
Поскольку я собираюсь вспомнить некоторые эпизоды из нашей корабельной жизни, то и о своих друзьях, не отмеченных здесь, упомяну обязательно.
К-115 была подопытной лодкой в плане ремонтов. Так, если через определенное количество лет каждая апл проходила помимо текущего еще и средний ремонт, то наша проходила только текущие ремонты. Это означает, что агрегатной замены оборудования на новое не было, а производился цеховой ремонт. Несмотря на контроль со стороны военпредов, цеховый ремонт можно сравнить с нашим автопромом. Внешне вроде бы ничего, а внутри… Ничего удивительного, что лодку преследовали мелкие поломки техники и матчасть держалась только за счет обслуживания ее в море. С этими отказами техники приходилось бороться практически на каждом выходе в море. Кое-что, об этом, упоминается и в этих заметках.

Далее

Назад