Посвящается моим ленинградцам
Рае и Юре,
Анюсе и Толе,
Любе и Юре,
Виктории и Владимиру

Но ни на что не променяем пышный
Гранитный город славы и беды,
Широких рек сияющие льды,
Бессолнечные, мрачные сады
И голос Музы еле слышный.

Анна Ахматова

Первое знакомство

В 1955 году, я после окончания школы в Ашхабаде, поступил в Московский Энергетический институт. Оказавшись в Москве и уже почти освоившись на новом месте, решил осуществить свою давнюю мечту – увидеть этот загадочный Ленинград, этот блистательный Петербург, эту божественную Северную Пальмиру. И вот, в свои первые зимние каникулы, я не долго думая взял билет до Ленинграда – и оказался на пороге исполнения желания!

Поезд пришёл рано утром, часа в четыре. Я вышел из Московского вокзала и, с маленьким чемоданчиком в руке, начал своё движение по Невскому проспекту. Темнота, тишина, жуткий холод, ни машин, ни людей, мерно мигают светофоры, город спит, можно идти хоть по середине улицы. Вот знаменитые Укротители коней на Аничковом мосту через Фонтанку. Дальше, дальше. Вон великолепный Казанский собор на той стороне. Сверился с картой, свернул направо, чтобы через Арку выйти на Дворцовую площадь. Заметил в этом «переулке» междугородний телефон. Открыто. Зашёл погреться. Надо будет искать своих дальних родственников, адрес записан, где-то они там, на Петроградской стороне – знакомое с детства название.

Город проснулся. Вот и справочная. Сказали, как доехать. Нашёл дом и квартиру… Какая неприятность! – здесь такие не живут, не знаем, не слышали. Помню, мама писала по этому адресу, но это было давно, теперь получается, что он неправильный. Ругал себя: как можно было поехать, не подготовившись, не узнав фамилии маминых родственников! Помню точно, что тётя Ксеня, а фамилия?.. Нет, не мамина девичья. Поехал в центральное адресное бюро, перебрали все варианты, ничего подходящего. Надо звонить домой, в Ашхабад, уточнять фамилию у мамы. Быстро вернулся на междугороднюю, заказал разговор с домом: «Девушки, пожалуйста». – «Ничего не можем сделать, будет только завтра, после десяти утра». Нужно ждать до завтра.

Эрмитаж рядом. Пошёл в Эрмитаж. Ходил до самого закрытия по залам и галереям в полном восторге и душевном смятении, как будто парил над паркетом. Потом погулял по улицам, а переночевать пошёл на знакомую телефонную станцию, о гостинице и мысли не было. Несмотря ни на что, всё это время меня не покидало радостное, приподнятое настроение. Узнал фамилию – Анисимовы, в справочной мне сказали адрес; конечно, не тот, что у меня. Выходит, они переехали. Добрался до места, родственники радушно приняли меня, обогрели, накормили. Оказалось, у них родился малыш, и они получили большую площадь. Каждый день они мне советовали, куда лучше сходить, съездить, что посетить. Рекомендовали начать с Морского музея. Потом пройти весь Невский проспект от начала и до конца.

Вспоминаю, шёл я по Невскому в сторону Адмиралтейства и вдруг увидел на стене дома на Невском проспекте надпись: «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна», и именно тогда ещё не было рядом мраморной мемориальной доски с текстом «В память о героизме и мужестве ленинградцев в дни 900-дневной блокады города сохранена эта надпись». Никогда в жизни не забуду: прочитал надпись, остановился как вкопанный, оглянулся вокруг – никого, ничего, всё спокойно, белый снежок искрится на солнце; сообразил – стою на освещённой стороне улицы, значит, снаряды летели с юга, оттуда, где остановили злую фашистскую нечисть, и пронзило чувство признательности и глубочайшего уважения к защитникам города, стоявшим насмерть. Спасибо тебе за всё, город-герой Ленинград!

Уже через неделю я составил себе достаточно полное представление о центре города. Даже удалось попасть в Мариинский театр, разумеется, на «Лебединое озеро». Кстати, о Ленинградском метрополитене, который недавно открылся, ничего не слышал. В общем, прекрасно провёл время. Навсегда сохранил в себе это чувство полёта души и светлый образ града – Петра творенья.

После этого, помню, мама написала нашим родственникам, благодарила, что приютили меня. И в силу нашей семейной никоновской дурной привычки – больше ни разу с ними не общались.

На другом берегу

В 1960 году мне довелось оказаться неподалёку от Ленинграда. В нашем институте была военная кафедра, где мы штудировали уставы, по специальности изучали аэродромные радиолокационные станции – это схемы во всю длину стен и любимые и хорошо мной изученные клистроны и магнетроны. Чтобы лучше представлять и понимать работу станции, я придумал и нарисовал для себя её обобщённую структурно-функциональную схему. Летом перед последним курсом у нас прошли военные сборы на действующем аэродроме под названием Прибылово на берегу Финского залива. Работали на аэродромной РЛС, рядом с боевым расчётом сидели за индикатором кругового обзора, заменяли неисправные блоки. Довелось испытать всё, что положено: были казарма, огромный майор со своим громогласным «Фырррнаа», ночь на посту, прогулки по нехоженому лесу, с заросшими окопами, разрушенными блиндажами линии Маннергейма и массой ржавых гильз в траве под ногами – реальное эхо прошедшей войны. По вечерам огромный противень жареных грибов на костре, песни под гитару. Экскурсия в старинный мрачный, безлюдный Выборг. Дисциплина была такая, что ни разу не удалось искупаться в заливе. С берега можно было видеть купол Исаакия. Там – Ленинград.

В то жаркое лето наиболее обсуждаемыми темами были массовое сокращение Советской армии, начало работы необыкновенного, большого открытого плавательного бассейна «Москва» на Кропоткинской набережной и ещё – позорные для военщины США обстоятельства уничтожения в небе над Уралом «неуязвимого» американского самолёта У-2 и пленения пилота-разведчика Пауэрса.

Но пожалуй, самым ярким, незабываемым воспоминанием от тех военных сборов остался наш старшина, Николай Величко. Молодой, лишь немного старше нас, родом с Кубани, с широкой доброй улыбкой, весёлый и общительный, он стал верным другом и настоящим дядькой-наставником для нас, салажат в трудной военной службе и солдатском быту, по возможности обеспечивая нам более комфортные условия. Когда позволяли время и обстановка, именно он водил и возил нас по окрестностям. Наша казарма располагалась в военном городке особняком, и у Николая было заведено рядом небольшое, но успешное подсобное хозяйство: огород и даже капитальная теплица; я тоже туда, бывало, заходил с удовольствием потрудиться; продукция на солдатскую кухню поставлялась свежая, отменная.

Без строевой мы как-то обошлись, а боевой, спортивной и политической подготовкой позанимались вдоволь. В стрельбе показал неплохие результаты, гранаты метал, марш-броски бегал, на кухне картошку чистил. На построениях части мы присутствовали обязательно, приказы и распоряжения командира заслушивали.
Торжественно приняли присягу с оружием в руках. Напоследок сделали фотографии в военной форме на память.

Бадминтон на Невском

В 1961 году после окончания института я был направлен в Лётно-исследовательский институт в город Жуковский Московской области, конкретно в лабораторию космических систем индикации и космических тренажёров. 60-е годы стали годами расцвета наук о человеческом факторе – инженерной психологии и эргономики.

На моих глазах в институтах и предприятиях, в том числе и в ЛИИ, рождались комфортные для человека-оператора системы отображения информации для новых самолётов, разворачивались нешуточные дискуссии вокруг концепций вида «с самолёта на землю» или «с земли на самолёт», выбирались и устанавливались оптимальные формы, размеры, яркость индикаторов, сигнализаторов, органов управления. Наш шеф, мудрый человек, решил применить основные положения этих наук к космической кабине и к космическому тренажёру, причём на самой ранней стадии разработки.

Были привлечены к совместной с нами работе ведущие учёные – психологи и медики, эстетики и художники. Из Строгановского художественно-технического училища были приглашены к нам на производственную и дипломную практику самые лучшие студенты. В нашей лаборатории начались серьёзные учебные занятия по инженерной психологии, причём преподаватели В. П. Зинченко и Л. А. Китаев-Смык после лекций участвовали вместе с нами и в производственных совещаниях, и в экспериментальных исследованиях.

В это время Ленинградский университет и конкретно его кафедра психологии инициировали проведение Всесоюзных конференций по инженерной психологии, и от нашей лаборатории на эти конференции ездили многочисленные делегации, и я в том числе. Как-то вместе со мной на конференцию поехал и мой непосредственный начальник Эмиль Кулагин. По окончании одного из рабочих дней конференции Эмиль пригласил меня посмотреть его ленинградскую квартиру, доставшуюся ему от родителей. В полупустой трёхкомнатной квартире на Невском запомнилась мне довольно просторная «зала», с лепным потолком и большим дубовым столом посередине.

Нежилая квартира с запахом пыли и плесени… Мне стало скучно, хотелось поскорее уйти, и тут Эмиль говорит: «Женя, я слышал, что ты занимаешься в секции бадминтона. Так я тебе покажу сейчас кое-что…» И приносит две красивые бадминтонные ракетки и два перьевых волана. «Это у меня с Молодёжного фестиваля,» – говорит. Решили тут же «побить волан», благо размеры комнаты позволяли. Азартно попрыгали не меньше получаса, я показал ему пару приёмов, не зря учился игре у чемпионки и моей подруги Маргариты Зарубо; сказал, что мне больше нравятся наши ракетки со стальным стержнем, да и пластиковые воланы привычнее.

Посидели в удобных старинных креслах, и я спросил Эмиля, почему он уехал из такой блестящей столицы, такой замечательной квартиры в глухой, по моему мнению, городок Жуковский. Ответ его был для меня сколь неожиданным, столь и поразительным: «Хочу смотреть футбол на стадионах в Москве». Я только заморгал глазами. Моя, извините, нелюбовь к футболу от таких слов ещё больше усилилась. Ни до, ни после этого, мы никогда не говорили с ним ни о жизни, ни о доме, поэтому мне ничего не было известно о его личной истории, о его семье, откуда он, чем он интересовался и всё такое. Знаю только, что он года на три старше меня и выпускник Ленинградского электротехнического института.

Ленинград

Ленинград, Ленинград…

Во время своей работы с 1961 по 1989 год по созданию космических тренажёров я многократно бывал в служебных командировках на смежных предприятиях, на научных конференциях и симпозиумах и на экскурсиях в различных областях страны. При этом – ни разу за рубежом. Дом мой и семья были в городе Жуковском; Москва стала родным городом; постоянно, подолгу жил в командировках в гостинице в Звёздном городке. Ездил в Киев, Свердловск, Баку, Ереван, Одессу, но чаще всего бывал в Ленинграде. По молодости лет с удовольствием ездил в любые командировки, нравилось встречаться с новыми людьми, оперативно решать производственные вопросы. По вопросам совместных работ посещал Ленинградский государственный университет, Ленинградскую военную инженерную Краснознамённую академию имени А.Ф.Можайского (как она тогда называлась), Ленинградское оптико-механическое объединение, Ленинградский институт точной механики и оптики. В Ленинградский политехнический институт добирался на метро, очень глубокое и пустынное. В свободное время бесконечно бродил по Ленинграду. Обязательно, почти в каждую поездку устремлялся в Зимний дворец и Эрмитаж, собрал коллекцию схем (планов) залов Эрмитажа в разные годы. Любил просто гулять по музею, заплутать-заблудиться, выйти на новое место и найти что-то особенное. Обращал внимание, какие залы в этот раз закрыты, куда перенесены импрессионисты. Нравились зимние, висячие сады. Помню, сначала на входе давали бахилы, потом их отменили – и все сетовали на испорченные каблуками полы; наконец, перешли к практическим полам. Любил тематические выставки, помню потрясающую выставку солнечных часов.

Хорошо знал Русский музей, однажды попал там на обзорную выставку искусства гжели. Был в Кунсткамере, «часа там три ходил». Любимые места для прогулок – Летний сад, Домик Петра, Марсово поле, парк около Михайловского (Инженерного замка), набережные. Видел, как загорают на пляже у стен Петропавловской крепости. С экскурсией и самостоятельно бывал в Петродворце, как он тогда назывался. В один прекрасный из летних дней, ещё в шестидесятых годах, доехал на электричке до Павловска, погулял по парку, а после этого прошёл вдоль железной дороги, ориентируясь по карте, пешком до Пушкина и до Екатерининского дворца, огорчился тогдашней разрухе, видел, что даже деревце из дворцовой стены росло. Посещал Мариинку, Александринку, Театр музкомедии, Казанский и Исаакиевский соборы (там ещё был маятник Фуко), Петропавловскую крепость, Александро-Невскую лавру, Пискарёвское кладбище.

Грызёт мысль, что не добрался до Новой Голландии; любопытно было бы знать, что это такое. На крейсер «Аврора» взойти не пришлось, кинотеатры не посещал – жалко было времени. Часто заходил в Дом ленинградской торговли (ДЛТ), Гостиный двор, Пассаж, Елисеевский, Дом книги, магазин «Восточные сладости», из каждой поездки в Ленинград привозил домой что-нибудь интересное, полезное или вкусненькое. Нравились пирожковая «Минутка», кондитерская «Север». Познавал экзотические названия удивительных пирожных в кафе «Лакомка» на Садовой, но через несколько лет этого кафе, к сожалению, там не стало. Запомнилась площадь с любопытным названием Пять углов, туда мы пару раз ездили с друзьями в какой-то ресторан кавказской кухни. По приезде в Ленинград чаще всего останавливался в гостинице «Октябрьская» недалеко от Московского вокзала. Однажды были с женой Ниной у её родственников, Раи и Юры, в их квартире на шоссе Революции, ходили в Полюстровский парк.

Каждое из любимых ленинградских мест постоянно стоит перед глазами, осталось яркое впечатление, глубокий след, аромат, что ли; о каждом из них можно было бы говорить часами. Хотя понимаю, что жизнь идёт, всё меняется. Вот уже название города другое. Но суть, секрет, душа города, несомненно, остаётся.

Не боясь повторить общеизвестную истину, скажу, что всегда чувствовал особую духовность и интеллигентность ленинградцев, испытывал искреннее восхищение этими людьми.

Один день

Запомнилась однодневная поездка в Ленинград в 1974 году. Перед защитой кандидатской диссертации мне необходимо было срочно опубликовать свои важнейшие научные результаты, только что полученные в процессе подготовки советско-американского полёта «Союз-Аполлон». Как раз очень кстати подвернулась конференция в Военном инженерном Краснознамённом институте имени А.Ф. Можайского (тогда у этой академии появилось такое название). Чётко, по-военному были изданы, заблаговременно, тезисы докладов и труды конференции. Я подготовил диапозитивы к докладу, в заданный день приехал в Ленинград утренним поездом, прибыл в академию и произнёс речь, вызвавшую у слушателей живой интерес и активное обсуждение. Сопровождение доклада диапозитивами вместо плакатов в то время считалось довольно новым. По окончании рабочего дня на крыльях помчался, хотя бы ненадолго, в Эрмитаж. Затем купил чего-то к столу и заехал к родственникам на их квартиру на шоссе Революции. Немного посидели, поговорили, и за полночь помчался на вокзал. Утром уже был дома.

Петродворец

За год до Московской олимпиады мы отдыхали семьёй в молодёжном туристическом лагере «Ноорус» под Нарвой. В один из дней у нас была экскурсия в Петродворец. Обошли все дворцы, любовались фонтанами, искали, кто включает фонтаны-шутихи. Большое внимание уделили Верхнему саду, на который обычно не хватает времени. Посетили только что восстановленный дворец Коттедж, где особенно запомнились необыкновенные витражи.
Ярко и образно описал Петродворец хороший поэт Алексей Полежаев:

Богатство северной столицы,
Как с бриллиантами ларец.
Ничто с тобою не сравнится,
Блистательный Петродворец.

Разведение мостов

В июне 1985 года посчастливилось посетить Ленинград в сезон белых ночей вместе с женой Ниной в составе делегации Лётно-исследовательского института и города Жуковского. В делегацию входили лётчик-космонавт Игорь Волк, заслуженные лётчики-испытатели. Возглавлял делегацию Юрий Николаевич Шогин, секретарь Жуковского горкома партии, с чудодейственным депутатским значком на груди. Поселились в гостинице «Европейская». Не буду рассказывать о протокольных мероприятиях. Расскажу о последнем вечере, точнее даже ночи пребывания в Ленинграде, когда решили посмотреть разведение всех мостов, по очереди переезжая от одного к другому на автобусе. Конечно, начали с Дворцового, потом помчались к Кировскому. Когда подъехали к Литейному, он уже был разведён. Зрелище асфальтированной дороги с фонарями и трамвайными путями, вздыбленной на полнеба, было потрясающим.

Водитель спросил, будем ли мчаться к другим мостам, но все, шокированные увиденным, ответили: нет! Тогда водитель сказал: сейчас покажу вам «танец белой ночи». И привёз нас к Александринскому театру. Включил музыку – и начал кружиться вокруг памятника Екатерине Великой. Все сразу замолкли, потом начали подпевать и раскачиваться в такт мелодии вальса. Отблески забегали по нашим лицам, тусклые фонари и прозрачная дымка за окнами сливались в одну бесконечную светлую полосу. Неизвестно, сколько продолжалось наше кружение, час или больше, но эта сказочная ночь запомнилась на всю жизнь.

Царское Село

Янтарная комната

Конец восьмидесятых годов. Финансирование космонавтики урезали, новых работ по космическим тренажёрам не предлагалось, только бы шла эксплуатация имеющейся техники в Звёздном городке. Руководство предприятия использовало какие-то свои связи, и меня перебросили на морскую тематику. Открылась новая страница моей жизни. Я побывал в Главном штабе Военно-морского флота, познакомился со специалистами отдела боевой подготовки. Вышел на Центр подготовки подводников Северного флота, предложил там некоторые усовершенствования в действующий тренажёр подводной лодки. Развернулась интересная, плодотворная работа.

В феврале 1990 года меня направили в город Пушкин (Царское Село).

Я прибыл в Ленинград, доехал от Витебского вокзала на электричке до города Пушкина, на станции сел немного не на тот автобус, мне объяснили, где сойти и как пройти до Александровского дворца. Иду по заснеженному парку, и вдруг что такое?, в обрамлении деревьев и кустов, возникло перед глазами чудное виденье – голубой в золоте дворец, освещённый утренним солнцем. То был сам Екатерининский дворец в роскошном зимнем убранстве! Незабываемое зрелище!
Я прошёл дальше в заданном направлении и вскоре оказался в Александровском дворце. Тогда в этом здании помещался 14-й научно-исследовательский институт радиоэлектроники Военно-морского флота, куда я и был командирован. Меня принял начальник института. Он прочитал рекомендательное письмо из Главного штаба ВМФ, коротко побеседовал со мной и направил в отдел военно-морских исследований, которым руководил капитан первого ранга Барашков. Мы быстро нашли общий язык, особенно он обрадовался возможности получения результатов моделирования и натурных экспериментов для своей диссертации. Нагрузив меня кипами отчётов, документов, он выделил мне удобное рабочее место, познакомил с сотрудниками, с институтом. Все залы дворца были перегорожены на небольшие кабинеты, из подвала валил густой запах щей и макарон по-флотски, но одна из комнат сохранялась в нетронутом виде как императорский кабинет. Спохватившись, он поинтересовался у меня, где я остановился, и узнав, что я прямо к ним с поезда, воскликнул: «Отлично! Поселим Вас в Фёдоровском дворике, это здесь рядом». Оказалось, это что-то вроде монастырских построек, приспособленных под гостиничные номера – в общем, очень неплохо.

Я ходил во дворец несколько дней как на работу, показал всем интересующимся свои наработки по моделированию боевого применения кораблей и по учебным классам для операторов бортовых систем и специалистов боевых частей (БЧ) кораблей – всё, что я привёз с собой на компьютерных дискетах в карманах.
Мы подружились с капитаном Барашковым, это был невысокий, плотный человек, незаурядный специалист, но любитель всяких крайностей и преувеличений; я помог ему с математическими проблемами его диссертации. Через пару дней после моего прибытия он позвал меня в свой кабинет, сказал, что мне желательно побывать в Военно-морском училище, это здесь рядом, набрал номер телефона и распорядился командирским тоном: «Дежурный?! Барашков из Дворца! Завтра к вам придёт Никонов. Примите его по высшему разряду…» И далее самым похвальным образом отрекомендовал меня. Потом он объяснил мне подробно цель и задачи моего визита, как добраться, как держаться и всё прочее. Это его характерное «Барашков из Дворца» запало мне в душу как память об очень интересной, амбициозной личности.

На следующее утро я пошёл, как оказалось, известным мне путём, мимо Екатерининского дворца, через парк на автомагистраль. Там я увидел огромный, невыразительный корпус, подошёл к нему и ошибочно пошёл в противоположную от парадного подъезда сторону, обошёл вокруг весь квартал, увидел на стене здания мемориальную доску: «Здесь в лейб-гвардии гусарском полку с 1834 по 1837 гг. и с 1838 по 1840 гг. служил великий русский поэт Михаил Юрьевич Лермонтов». Ага, понятно, это бывшие казармы гусарского полка, охранявшего императорскую резиденцию. А Лермонтов, помню, в 1837 году был сослан на Кавказ за стихотворение «На смерть поэта», через год помилован и вернулся в полк, в 1840 году – опять на Кавказ за дуэль и в следующем году погиб на другой дуэли.

Наконец, нашёл искомый парадный подъезд. Оказывается, теперь здесь размещается Высшее военно-морское инженерное училище имени Ф.Э. Дзержинского. Слышал о нём раньше, но никогда не думал найти его здесь. Я пришёл точно в заданное время, но меня уже ждали: в подъезде шёл мне навстречу высокий, приветливый, бравый моряк, в звании контр-адмирала. Это был заместитель начальника училища, Дмитрий Дмитриевич. Он извинился, что начальника училища (Коковина В.А.) срочно вызвали в Ленинград, познакомил меня со славной историей училища, перечислил выдающихся выпускников. Я припомнил, что адмирал, академик Аксель Иванович Берг, у которого я учился кибернетике в институте, тоже выпускник этого училища, что довольно неплохо прозвучало в нашей беседе. Затем, испросив моего согласия, мой собеседник подробнейшим образом рассказал и показал мне все корпуса, факультеты, кафедры, по ходу выкладывая текущие нужды и проблемы. После такой длительной экскурсии мы вместе с некоторыми специалистами собрались в вычислительном зале, я рассказал о себе, о своём коллективе лаборатории и о предприятии, о наших возможностях и предложениях, продемонстрировал на компьютере свои наработки по обучающим устройствам для моряков. Было замечание, что в училище не хватает компьютеров и что курсанты разрушат, «раздолбят» любую компьютерную клавиатуру. Я ответил, что мы в нашей работе ориентируемся исключительно на надёжную, тщательно испытанную аппаратуру систем отображения информации и органов управления. С большим энтузиазмом договорились о тесном, долгосрочном сотрудничестве.

На следующий день мы с Барашковым и представителем от училища составили проект договора о научно-техническом сотрудничестве и подписали у руководства. С этим проектом я отправился домой, в Жуковский.

Наше руководство целиком и полностью, самым действенным образом поддержало работу в интересах славного военно-морского флота. Уже через две недели в Царское Село поехала группа сотрудников моей лаборатории и соседних подразделений, каждый компетентный в своей области. Нам выделили отдельное рабочее помещение «во дворце». Поселились мы также в Фёдоровских домиках. Ребята наши активные, развернули бурную деятельность, буквально за пару дней совместно с отделом Барашкова сочинили что-то вроде аванпроекта учебного класса по изучению корабельных систем и поехали докладывать наши соображения и предложения на совещании в 24-ом Центральном НИИ ВМФ в городе Петродворце. Был оформлен и подписан серьёзный межведомственный Протокол о намерениях. Наш начальник отделения Алексей Фёдорович всегда очень серьёзно подходил к делу. В течение года на нашем предприятии было изготовлено и поставлено училищу различное вычислительное и имитационное оборудование.

Я стал часто бывать в Царском Селе, в разное время года. Участвовал во вводе в действие и сопровождении работы учебного класса.

После окончания рабочего дня любил заходить в Екатерининский дворец, познакомился с персоналом, подружился с руководительницей экскурсионного бюро. Она показала мне, как идут работы по восстановлению Янтарной комнаты, дворцовой церкви, открыла некоторые исторические тайны чертога, с горечью рассказала, как во время реставрационных работ произошло возгорание, пламя полыхнуло по потолку большого зала, и хотя быстро всё восстановили, но ещё остались небольшие пузырьки, если присмотреться.

Много бродил по Екатерининскому и Александровскому парку. Заходил туда как в царство благодати, которое не хотелось бы никогда покидать. Любуясь всемирно известными достопримечательностями, здесь же, рядом открывал для себя простые, укромные уголки, то ли ещё не восстановленные объекты, то ли специально созданные «руины». Не мог оторвать глаз от живописных пригорков, заросших прудов, водопадов. Китайская деревня находилась в стадии реставрации и была закрыта, да туда и не тянуло. Как-то летним днём нашёл дырку в заборе парка, вылез наружу, там оказалась огромная плантация клубники, а рядом какой-то лесок. Вокруг никого, тишина, только жужжат пчёлы, стрекочут кузнечики. Непонятно, что это было за хозяйство. Думаю, сейчас там всё застроено.

Теперь всё это представляется лишь далёким, прекрасным сном. И моими собственными «воспоминаниями о Царском Селе».

Кронштадт

Кронштадт

Неутомимый Барашков не унимался. Только позже я стал анализировать и предположил следующее. Видимо, он и кто-то ещё с ним решили использовать предоставившуюся возможность работы с нашим предприятием для решения своих новых, более масштабных задач.

Как бы то ни было, но в конце того же февраля месяца 1990 года капитан Барашков подошёл ко мне и предложил съездить в Кронштадт посмотреть учебный корабль. Я немедля согласился, и он сказал, что даст знать когда. Не иначе как он опять использовал свою формулу «Барашков из Дворца», но в один прекрасный день мы поехали на машине в Кронштадт. Проехали через Ленинград, миновали, как я заметил, Чёрную речку, выехали на северное побережье Финского залива и – совершенно неожиданно для меня – поехали по дамбе. С обеих сторон дороги – море! Смотрю вниз, вижу заснеженный склон, кое-где брошенные огромные железобетонные блоки, морская вода местами замёрзла, местами открыта и имеет цвет зелёно-голубых водорослей. Подъехали к контрольно-пропускному пункту, Барашков предъявил документы, бросил фразу – это со мной. Поехали дальше. Пустынная дорога, не встретили ни одной машины. Из-за горизонта появились дома, вот и остров Котлин. Прикинул – по дамбе мы ехали километров десять.

Промчались по улицам Кронштадта, и прямиком направились в порт. Нашли нужный нам корабль, встретились и познакомились с капитаном – красивый, усатый, просоленный ветрами морской волк, добрый и умелый наставник курсантов и молодых моряков, капитан второго ранга Сомов. Он не спеша, радушно показал нам все помещения корабля. Меня удивило, какая узкая каюта у экипажа, меньше, чем вагонное купе. Посидели отдохнули. Капитан Сомов поделился здесь с нами своими горестными воспоминаниями о том, как обычно проходят учения. «Ходим, – говорит, – по заливу туда-сюда, целимся пушками на Петергоф (?). А начинаются боевые учения со стрельбами – обязательно попадём друг в друга, не обходится без повреждений и даже жертв». В тесной кают-компании мы с удивлением увидели старенькое пианино, прикреплённое к переборке. Барашков не преминул открыть крышку и взял несколько красивых аккордов из Штрауса. «Жена – учительница музыки», – с какой-то очень трогательной улыбкой произнёс он.

В охватившей меня тогда эйфории и общей суете я, к сожалению, не заметил и как-то не спросил имени корабля. Помню, что в дальнейшей работе, в техническом задании и других документах для корабля использовалось общее название – «Проект 887».

Собрались все в помещении операторов радиолокационной станции. Барашков ещё в машине изложил мне свои предварительные соображения о превращении учебного корабля в подобие тренажёрного класса с несколькими отдельными тактическими тренажёрами, я же отнёсся к этому предложению скептически, даже резко отрицательно. Здесь на корабле коллективное обсуждение развернулось в основном вокруг РЛС. Я, подавив внутреннее волнение, опираясь на опыт работы по тренажёрам и особенно на недавний опыт по тренажёру подводной лодки, вспомнив знания РЛС на военной кафедре и какую-то пользу от своей курсовой практики на предприятии Судпрома, выступил с предложением в несколько фигуральной форме: «Снимаем антенну РЛС и на это место через преобразователи ставим наш компьютер, начинённый моделью боевой обстановки, разработанной капитаном Барашковым. Экипаж весь в поту носится – решает боевую задачу. Капитан Сомов со своего пульта контролирует и управляет процессом обучения экипажа». Всем понравилось. Началась оживлённая, конструктивная дискуссия. Я еле успевал записывать полезные предложения. Договорились срочно писать тактико-техническое задание и приступать к опытно-конструкторской работе.

Закончив работу, покинули корабль и всей компанией дружно направились в кафе. Растеплелось. Хлюпали по снежной жиже. У меня промокли ноги. В Собор заходить не стали, прошли мимо. Хорошо пообедали, выпили за успех нашего предприятия. Усталые, но довольные поехали домой.

Надо сказать, что Барашков споро и деловито разработал тактико-техническое задание, придумал для этого проекта звучное имя «электронный учебный корабль». Мне это выражение не очень нравилось, но спорить не хотелось. Его диссертационная работа приобрела законченный вид и уже через пару месяцев прошла предварительную защиту, с моим положительный отзывом среди прочих. Для исполнения опытно-конструкторской работы головным было определено известное московское предприятие Судпрома. На наше предприятие возлагались вопросы разработки преобразователей для связи моделирующего компьютера с реальной аппаратурой РЛС, программирование модели боевой обстановки и разработка пульта контроля процесса тренировки. Это было тем, в чём мы имели определённый опыт и собственные наработки. Главный штаб ВМФ открыл кое-какое ограниченное, по возможностям, финансирование ОКР. Мной была оформлена заявка на изобретение и довольно быстро получены положительное решение и авторское свидетельство, причём в состав авторского коллектива были включены капитаны В.М. Барашков и И.Н. Сомов. Помню их анкетные данные, так как собственноручно составлял формулу изобретения, описание и все другие необходимые документы. Сам Барашков в это время успешно защитил свою кандидатскую диссертацию. Мероприятие прошло на высоком уровне, я специально ездил на защиту и выступил с официальным отзывом от авиакосмической отрасли промышленности.

В целом, наши дела в этом направлении складывались как нельзя лучше и ожидания были самые радужные.

Вместо эпилога

В те дни, плавно перетекавшие в годы, вся страна от мала до велика, не отрываясь от экранов телевизоров, то завороженно, то возмущённо, наблюдала за вакханалией разрушения великой страны. На нашем предприятии площадкой для разгула гласности, да и просто очумелой критики стала курилка на четвёртом этаже. И в нашей лаборатории появились крикуны, требовавшие немедленных и крутых перемен и в стране, и на местах, на всех уровнях. Были сведения, что «они» собираются дома, перемывают всем косточки и даже вроде бы показывали сочинённое ими обращение, ни много ни мало, к Съезду народных депутатов. Руководство предприятия в такой обстановке сочло единственно верным, в качестве уступки, объявить перевыборы начальника лаборатории Никонова. На собрании лаборатории я гарантировал интересную работу, но скорых денег не обещал. И доигрался: большинство коллектива проголосовало против. Руководство предприятия, идя навстречу пожеланиям трудящихся, мудро решило перевести меня на должность ведущего научного сотрудника, с тем же окладом, в соседнее подразделение моего доброго друга Рудольфа Викторовича, на близкую мне тематику разработки обучающих систем разного рода и для разных отраслей промышленности. Необъятный фронт работ!

А перевыборная кампания на предприятии на этом благополучно завершилась – «как бы чего хуже не вышло», и все сразу успокоились.
Звёздный городок мне не рекомендовано было посещать. Космонавты и методисты сначала удивлялись, потом всё поняли. По поводу морской тематики руководство просило меня «не беспокоиться», это всё будет на усмотрение моего преемника – будущего нового начальника лаборатории.

Я позвонил своему другу Барашкову, чтобы сообщить об отстранении меня от совместной работы. В ответ он вдруг довольно резким тоном заявил, что их институт переводят «из дворца» в другое место и вообще грозят расформировать и он в данное время озабочен только тем, чтобы как-то удержаться на плаву, и всё остальное его мало интересует.

Я заехал в Главный штаб ВМФ в Москву и застал начальника отдела боевой подготовки, которого я раньше часто посещал, ныне – в весьма мрачном состоянии духа, погружённым в рассмотрение плана посёлка индивидуальных домов для офицеров Штаба. Оторвавшись от бумаг, он поведал мне страшную историю, что его подчинённый, мой друг, трагически погиб, когда они перевозили штабные документы из Клайпеды в Лиепаю и по дороге попали в засаду «лесных братьев». Поблагодарил меня за проделанную работу по учебному кораблю, но пессимистично заметил, что теперь вся программа скорее всего будет свёрнута. Я, со своей стороны, сбивчиво, но от души выразил ему свою глубокую признательность за чуткое руководство, за предоставленную возможность сотрудничества с прославленными флотскими коллективами и замечательными моряками, во славу советского флота, и вообще за самую яркую страницу в моей биографии. На том мы и расстались.

Усиленно занялся совершенствованием своих навыков программирования, математического моделирования, машинной графики, благо, появились великолепные вычислительные машины.

На Авиасалоне, как раз накануне августовского путча 1991 года, удалось успешно продемонстрировать свои наработки, при этом наш начальник Рудольф проявил свои незаурядные организаторские способности, и мы небольшой активной группой были приглашены вертолётной фирмой Камова к участию в создании их моделирующего стенда. В короткие сроки была выполнена серьёзная работа, достигнут хороший результат.

И вдруг как будто внутри у меня что-то сломалось – сказались годы непрерывной производственной гонки, недолеченные бронхиты дали себя знать, развилась бронхиальная астма. Хожу с трудом. Постоянные вызовы скорой на дом, больницы. Клиника пропедевтики первого мед. института, если кто понимает… Конец?!
Нет! В очередной раз судьба оказалась ко мне благосклонной. Мой лучший друг Юрий Т. вытащил меня на престижную, интересную работу по программированию для цифрового космического корабля «Союз-ТМА» и международной космической станции.

В общем, эти полтора десятка лет жизни, с 1990-го по 2005-й, могут составить содержание уже другой главы воспоминаний.
А потом – началась совсем новая жизнь: другая страна, Америка, воспитание внуков и очаровательной внучки.
Началась. Новая. Жизнь.

Орегон, 2015.

Фотографии заимствованы из Интернета, с благодарностью.