Некоторые страницы моих воспоминаний

М.Л. Галлай. Краткая биографическая справка

Галлай Марк Лазаревич (1914-1998), Герой Советского Союза, заслуженный лётчик-испытатель СССР, полковник, доктор технических наук, профессор, участник Великой Отечественной войны, в ночном небе 22 июля 1941 года, во время первого налёта немецких самолётов на Москву сбил первый немецкий бомбардировщик.

С 1937 по 1958 год лётчик-испытатель ЦАГИ, ЛИИ и других авиационных фирм; по его собственному выражению, свободно летал на всём, что только может летать, и с некоторым трудом на том, что летать не может.

В 1958-1975 годах старший научный сотрудник в ЛИИ.

В 1960-1961 годах в качестве инструктора-методиста руководил подготовкой первой шестёрки космонавтов.

Награждён многими орденами и медалями. Звание Героя получил в 1957 году за мужество и героизм, проявленные при испытаниях новой авиационной техники, и в частности, за испытание стратегического бомбардировщика М-3 разработки ОКБ имени В.М. Мясищева.

Опубликовал около 30 научных работ. Член Союза писателей (1965), автор многих книг.

Моё знакомство с Марком Лазаревичем

5 апреля 1961 года я, после окончания Московского Энергетического института, был направлен на работу в Лётно-исследовательский институт (город Жуковский Московской области) в лабораторию, которая разрабатывала системы индикации и тренажёры для космических кораблей, то-есть занималась созданием и бортовой аппаратуры, и наземного оборудования. Начал знакомиться с действующим тренажёром корабля «Восток» и соответствующей технической документацией.

Надо отметить, что с первых дней моей работы производственная обстановка в отделе, куда я попал, да и в лаборатории в целом, показалась мне необычной, совершенно отличной и от студенческой, и от научной обстановки Института автоматики и телемеханики, где я проходил практику. Может быть, я сужу сейчас по прошествии длительного времени, но кое-что помню совершенно досконально. Заметно было, что в коллективе царил режим строгой секретности. И кроме того, ощущалось всеобщее напряжённое и тревожное ожидание. Постоянно возникали неясные разговоры о важной командировке, куда отбыли начальник нашей лаборатории №47 Сергей Григорьевич Даревский и с ним отдельные сотрудники. (В дальнейшем оказалось, что они ездили на космодром, на запуск корабля Гагарина). Складывалось впечатление, что некоторое время назад здесь имели место некие значительные события и после них остались только слабые, так сказать, отголоски. И вообще, все как будто ходили и ждали каких-то чрезвычайно важных сообщений; постоянно был включён телевизор, входивший в состав тренажёра, слушали радио, люди тихо переговаривались.

И вот – 12 апреля, часов в десять утра, поступило правительственное сообщение, для некоторых, может быть, долгожданное, но для многих, как и для меня, – безусловно небывалое, абсолютно непредвиденное. Во всех помещениях корпуса началось невообразимое ликование. В нашем отделе все закричали: «Алексей Алексеевич, смотри, ты ему помогал надевать скафандр!» Вместе со всеми я тоже испытывал незабываемые минуты торжества по случаю первого полёта человека в космос.

То утро было ещё довольно прохладным, но затем сразу наступили приятные тёплые весенние дни. На улицах играла музыка. Пела душа. Сосны вокруг источали густой пряный аромат.

Постепенно до меня стало доходить, в какую уникальную лабораторию я попал, какие удивительные люди рядом со мной работают, а также я узнал, что именно здесь, на нашем тренажёре некоторое время назад обучались космонавты, сдавали экзамены. Приезжал секретный Главный конструктор, звали его коротко «СП», для знакомства с ходом работ и для участия в экзаменах космонавтов. И что не менее примечательно: в отдел заходил и работал с космонавтами необыкновенный человек, Герой Советского Союза, лётчик-испытатель из Лётно-исследовательского института, по фамилии Галлай. Женщины нашего отдела с восторгом говорили, какой это был необыкновенно вежливый, обходительный человек, высокий, умный и красивый. Наши мужчины, старший инженер Малышев Валентин Иванович и старший техник Кириллов Алексей Алексеевич, сообщили мне, вполголоса, что он разработал порядок и инструкцию обучения космонавтов и сам занимался с ними на тренажёре, но наше начальство особо его не жалует, и как будет дальше, не ясно.

Изучив документацию и матчасть тренажёра, я увидел некоторые слабые места и стал предлагать усовершенствования на тренажёре, главным образом – в части математики, но начальник отдела Кулагин Эмиль Дмитриевич решил, что я только мешаю серьёзной работе, и отправил меня в командировку в ОКБ Генерального конструктора П.О. Сухого в Москве, что в районе метро «Динамо». Там в огромном машинном зале создавался полноразмерный моделирующий стенд для отработки интерьера кабины перспективного самолёта Т-3 по предложениям нашей же лаборатории.

Активный и энергичный, по молодости лет, я почти каждый день в течение года носился в ОКБ Сухого. Там я работал совершенно самостоятельно и накопил значительный опыт моделирования динамики полёта. Да и по самолёту Т-3 нами были получены серьёзные практические результаты. При этом для меня особенно важным было создание, совместно с Военно-воздушной академией имени Жуковского, электронного прицела, на который было даже получено авторское свидетельство на изобретение.

Что тогда происходило в лаборатории и в отделе, толком не знаю.
А в стране в это время разворачивались работы по созданию нового космического корабля «Союз» с дальнейшей перспективой полётов на Луну и на Марс. В качестве основной была принята схема полёта со сближением и стыковкой в космосе либо двух кораблей, либо корабля с орбитальной станцией. Меня срочно отозвали в лабораторию, приказали мне подключаться к космической тематике, срочно потребовались математические способности, нужно было устранять отмеченные мной ранее недостатки в математическом обеспечении тренажёра «Восток», но, главное, пришла пора заниматься моделированием сближения и стыковки объектов в космосе на перспективном тренажёре нового корабля «Союз». Мы вначале вдвоём с Кулагиным приступили к изучению научной литературы, научно-технической информации, стали часто ездить на предприятие ОКБ-1 Главного конструктора С.П. Королёва, знакомились с проектной и технической документацией, разговаривали с разработчиками систем корабля. Позже наш отдел стал быстро пополняться новыми специалистами и оснащаться новой техникой. А лаборатория Даревского стремительно выросла и выделилась из ЛИИ в самостоятельное предприятие.

Осенью 1962 года я поступил в аспирантуру ЛИИ. И вот, помню, в один из моих визитов к начальнику аспирантуры, там в канцелярии меня встретил инженер ЛИИ Утенин Александр Егорович, который попросил меня зайти в их отделение. Он проводил меня, и у них в отделении я познакомился с интересными учёными ЛИИ Владычиным Геннадием Павловичем, Ведровым Всеволодом Симоновичем и Галлаем Марком Лазаревичем. Они рассказали мне об их собственной инициативе по изучению процесса сближения кораблей в космосе. Я сразу оценил высокий научный и технический уровень их моделирующего стенда. Они, в заключение, сообщили, что слышали (!) о работе нашего подразделения по созданию тренажёра для космонавтов, посему пригласили меня к участию в их исследованиях и, главное, попросили передать им некоторые технические характеристики изделий фирмы Королёва. Я знал о секретности этих данных и, соблюдая режимную дисциплину, сообщил им только разумные пределы, интервалы значений технических параметров. Это оказалось даже более интересным, так как они могли попутно определить наиболее оптимальные значения этих параметров. Принятая ими математическая модель динамики движения, при ближайшем рассмотрении, была справедлива только для данной частной задачи полёта и оказалась неприемлемой для нашего комплексного тренажёра. Изюминой работы, считаю, явились предложенные Галлаем оригинальные законы управления одним человеком-оператором одновременно двумя космическими объектами, именно и своим кораблём, и наблюдаемым чужим.

Я много времени отдавал этим исследованиям, конечно, без ущерба для своей основной деятельности. Иногда удавалось помогать им советами.

Участвовал я в модельных экспериментах как оператор. Примечательно, что ответственный за статистическую обработку экспериментов Александр Утенин отбраковывал мои результаты как самые худшие, а результаты Марка Лазаревича – как самые превосходные, и мы оба выражали своё недовольство этой несправедливостью.

А во время технических перерывов между экспериментами мы с Марком Лазаревичем уединялись в какое-нибудь пустое помещение, и я с огромным интересом слушал его яркие, нескончаемые рассказы о жизни, о полётах, о войне. Как говорится – ничего не тая, он рассказывал о том, как был сбит и попал к партизанам. Но больше всего он рассказывал, полушёпотом, о дне 12 апреля 1961 года, о космодроме, где он побывал, о встречах с Гагариным и с Главным конструктором, не называя его имени. О том, как он получил автограф Гагарина буквально в день исторического полёта специально для своего сына Юрия, кстати, моего, 1938-го года рождения. Я, в свою очередь, обстоятельно и подробно отвечал на его вопросы о разрабатываемом нами тренажёре, о текущих делах подготовки космонавтов.

Надо сказать, что в то время у меня дома уже была книжица Галлая «Через невидимые барьеры». Но взять автограф у автора – не хватило соображения.

Через какое-то время о моей совместной с ЛИИ работе, удивительным образом, стало известно моему руководству. Мне было категорически рекомендовано прекратить всякие контакты с группой Владычина.

С результатами этих инициативных исследований ЛИИ по управлению сближением также получилось, к сожалению, не всё удачно. Коллектив Геннадия Павловича Владычина написал серьёзный отчёт по результатам исследований и направил его в адрес фирмы Королёва. Но там его, как и другие подобные документы, оставили без внимания.

Встречи

Время шло. Когда представлялась возможность, я, будучи в ЛИИ, заглядывал, с восторженным благоговением, в кабинет Галлая,  делился с ним своими новостями, соображениями, успехами и неудачами. И всегда получал добрые, дельные советы.

Пару раз Марк Лазаревич приезжал в Центр подготовки космонавтов и посещал тренажёры, созданные нашим предприятием и в том числе с моим участием. Я с удовольствием и с гордостью показывал ему все наши изделия в работе. Он искренне восхищался, как шагнула вперёд наша техника.

В один из таких его визитов, на комплексном тренажёре корабля «Союз», как раз очень кстати, выполнял режим сближения космонавт Владимир Джанибеков, – на мой взгляд, лучший мастер ручного сближения, настоящий ас. Мы с Марком Лазаревичем прошли в помещение, где находился пульт инструктора, с которого можно было наблюдать за процессом тренировки. Сидевшие за пультом инструктор-методист и инженер поддержки – оба майоры – были мне хорошо знакомы, но, что приятно, они оба узнали Галлая и кратко рассказали ему суть происходящего тренировочного упражнения. Мы стали наблюдать за процессом тренировки. Джанибеков из кабины по радиосвязи коротко докладывал о ходе процесса управления, о своих наблюдениях и действиях. На приборах пульта детально отображалась обстановка в кабине и «в окружающем пространстве». Галлай намётанным взглядом сразу оценил высокое операторское мастерство Джанибекова, похвалил, как тот умело использует разность орбит сближающихся объектов и, экономя топливо, не включает понапрасну двигатели – «само дотянет!» Инструктор согласился и, в свою очередь, добавил:
- Обратите внимание, как точно тренируемый выдаёт одиночные импульсы тяги.
Галлай попросил передать Джанибекову свою оценку его действий и привет.
Инструктор выдал сообщение по каналу радиосвязи:
- Памир-один, полковник Галлай отмечает Вашу отличную работу и передаёт Вам привет.
- Служу Советскому Союзу! – последовал обыденный, полушутливый ответ. И затем, по внутренней связи:
- Марк Лазаревич, прошу подождать меня, надо переговорить.
У них были какие-то свои дела…

Искренне жаль, что Марка Лазаревича с его обширными познаниями и уникальным талантом упорно не привлекали к процессу подготовки космонавтов!

Помощь во спасение

В 1970-е годы у меня сложилась тяжёлая обстановка с защитой моей кандидатской диссертации. Долго тянул с написанием и оформлением. Дотянул до того, что потребовалось делиться научными материалами с моим довольно активным молодым подчинённым. Ладно. В обеспечение повышенных требований к качеству тренировок экипажей по программе совместного советско-американского космического полёта «Аполлон»-«Союз» (ЭПАС) – я сам придумал и внедрил на тренажёре, помню, в отведённое короткое время, под свою ответственность, на свой страх и риск, усовершенствованную математическую модель космического полёта, доложил её на конференции, опубликовал за своим авторством научную статью и даже оформил единоличную заявку на изобретение. Словом, «закрепил» за собой.  На Учёном Совете ЛИИ мы прошли одновременную с этим моим другом защиту диссертаций.  После чего образовалась «спаянная» группа моих сотрудников, яростно доказывавших, что я не являюсь автором вообще никаких работ. Мою диссертационную работу неожиданно направили на отзыв «чёрному оппоненту», затем предложили мне пройти повторную защиту в некоем ракетном НИИ. Туда прибыла та самая воинственная группа и устроила то хором, то попеременно крик, визг и ор. Вот тут я и увидел воочию звериный оскал этой компании. Мои аргументы и доводы не были услышаны. Моя защита была отклонена. Представители от Центра подготовки космонавтов, мои друзья космонавты и методисты, настоящие полковники и майоры, не ожидавшие такого скандала, в крайнем изумлении спешно покинули заседание Учёного совета, шепнув мне на прощание, что они «вполне наелись дерьма и извалялись в грязи». Мне только оставалось, что просить у них прощения. А председатель этого злосчастного Учёного совета позднее извинялся передо мной, что не обеспечил должного порядка на заседании. Конечным результатом было всё-таки решение об отклонении моей диссертации.

В последующие дни все, в том числе и мой новый начальник предприятия, советовали мне: ты способный, брось всё и напиши новую работу. Я ходил как в воду опущенный.

Единственный, кто проявил деятельное участие к моим диссертационным делам, был друг нашей семьи, научный сотрудник ЛИИ, сам человек очень трудной судьбы, Семён Исаевич Турецкий. Внимательно выслушав меня, он чётко наметил план действий, попросил меня дать ему короткую записку с основными положениями, иллюстрациями и выводами моей диссертационной работы. Обещал что-нибудь придумать.
Затеплилась робкая надежда.

Для ознакомления со всеми моими грустными сообщениями и документами я, как всегда, являлся в помещение аспирантуры и Учёного Совета, к учёному секретарю Дедешу Виктору Трифоновичу и начальнику аспирантуры Клячко Михаилу Давыдовичу. В этом же помещении, как оказалось, расположился со своим рабочим столом Марк Лазаревич, который к тому времени завершил свою лётно-испытательскую работу, выполнял обязанности учёного секретаря Лётно-методического совета Министерства авиационной промышленности СССР и сосредоточился на писательском творчестве. «Вот, отказался от личного кабинета и разместился здесь», – сообщил он мне. За ним присматривала милая, миниатюрная, обаятельная технический секретарь Учёного совета ЛИИ Стенина (Павлова) Нина Сергеевна; она готовила ему чай, помогала чем могла.

Марк Лазаревич краем уха слышал о моих проблемах, подошёл: «Как дела?» Я подробно рассказал, упомянул про Турецкого. «О, Семён порядочный человек». Оказалось, они были коротко знакомы. «Мы потолкуем, что-нибудь сообразим». Мне показалось, что они объединили свои усилия.
Появилась  авторитетная рабочая группа членов Высшей аттестационной комиссии под руководством доктора наук Всеволода Сергеевича Авдуевского, они прошлись по нашему предприятию, приехали в Звёздный городок, в тот самый ракетный НИИ, поговорили со многими людьми. Решено было провести защиту моей диссертации на президиуме ВАК.

Вскоре мне присудили учёную степень кандидата технических наук.

После получения кандидатского диплома я зашёл с тортиком в отдел аспирантуры ЛИИ, благодарил всех и отдельно Марка Лазаревича. Он в свойственной ему манере деликатно отнекивался, превозносил способности собеседника, то-есть меня.

Для него это был эпизод, для меня – целая жизнь.

В заключение:

С тех пор, к сожалению, я больше не встречался с Марком Лазаревичем. Мрачные годы так называемого застоя, «катастройки», развала страны разметали нас по разным дорогам.

Только недавно я узнал, что Марк Лазаревич Галлай 14 июля 1998 года, в воскресный день, тихо скончался. На прощальной церемонии 18 июля выступал, в частности, его давний друг, кинорежиссёр Эльдар Рязанов. Именно Рязанов высказал мысль, что если вводить единицу измерения порядочности человека, то называться она должна – один галлай.

Я за всё время встретил нескольких человек, которые определили мою жизнь. Один из них и, можно сказать, наиболее яркий – это Марк Лазаревич Галлай. У него была масса замечательных личных качеств, но более всего мне запомнились его манера общения, высокая культура отношения к человеку. Такая необыкновенная уступчивость, мягкость, доброта в высшем понимании этого слова: ах, вы спешите – проходите, пожалуйста. Такой человек разговаривает, слегка наклонившись к вам, внимательно следя за вашей реакцией: пытаетесь перебить меня – хорошо, я умолкаю на полуслове, а вы говорите, я буду вас внимательно слушать; оп! и вам сразу становится не по себе, в следующий раз вы хорошенько подумаете, как себя вести. Так постепенно уходит грубость и бесцеремонность, вы становитесь чище и светлее, приходит понимание культурности, порядочности, интеллигентности.

И постоянно не отпускает одна мысль:
Да, мы живём здесь, на Земле, а космические просторы бороздит астероид №6719 с именем «Галлай».

  Бивертон, Орегон, 2014