Orbita (лат.) – колея, дорога
    Kosmos (др.-греч.) – мир, Вселенная
      (Энциклопедии).

    Скажи, какой ты след оставишь?
      (Леонид Мартынов).

    Оглавление

1.1. Мой Ашхабад

1.2. Детство. Дом и двор. Военное время

1.3. Детский сад. Победа!

1.4. Школа. Младшие классы

1.5. Ашхабадское землетрясение

1.6. Старшие классы школы

1.7. Окончание школы

Моя семья, родные, родственники

Приложение 1. Метрики. – Свидетельство о рождении

Приложение 2. Комсомольский билет

1.1. Мой Ашхабад
Русский город. Сам город. Немного фактов

                                                                                                      Там русской дух… там Русью пахнет!
                                                                                                      И там я был.
                                                                                                        (Пушкин. Руслан и Людмила).

Русский город

Люблю свой родимый дом, свой родной город. Но дом мой пропал, сгинул по воле земной стихии, а город, или, по крайней мере, дух его, исчез в волнах, в пучине националистической революции.

До Великой Октябрьской социалистической революции 1917 года город назывался Асхабад, после революции – Полторацк, в 1927 году переименован в Ашхабад, а после 1991 года некоторые пытаются навязать нам туркменское название “Ашгабат”.

Не буду повторять красивую, но спорную версию перевода названия Ашхабада “город любви” (“ашх” – любовь, “абад” – город).
Не буду также здесь и сейчас излагать историю города, по ней имеется масса материалов других авторов.
Просто скажу, что в моё время, 1940-е – 1950-е годы, Ашхабад был настоящим русским городом, когда-то русской крепостью в Средней Азии. В городе, по моему представлению, практически не было жителей коренной национальности – туркмен, все они жили в своих аулах. Зато, кроме русских, много было евреев, армян, татар; может быть, ещё кто-то. То есть население было многонациональным, но об этом, мне кажется, никто из нас, жителей города, совершенно не задумывался.
Не так давно, прокручивая в памяти лица людей, встречавшихся мне в Ашхабаде, я не смог выделить среди них ни одного украинца, белоруса или прибалта, то есть именно человека, который мог бы говорить на тех языках или выдавал бы себя за представителя тех национальностей. Наверно, они там были, просто по молодости у меня вообще в поле зрения оказывалось не очень много людей. Учась в Москве, я встречал иностранцев, приехавших из стран социалистического лагеря. Во время работы в Жуковском я знал только одного белоруса, говорившего по-русски с сильным характерным акцентом. А уж путешествуя по разным союзным республикам, я сталкивался, общался с людьми многих разных национальностей.

В Ашхабаде не было и так называемого “старого города”, как в других городах Средней Азии. Это был прекрасный, зелёный, уютный и тихий город, с населением около 200 тысяч человек.

Отступление на тему лингвистики

Помню Ашхабад, он был очень русским городом, с русской историей. Всюду звучала чистейшая русская речь. Чутко относились к неправильностям в русской речи. Стыдились неправильно что-то сказать по-русски. Решительно изгонялись из речи окружающих деревенские слова: куды-туды-сюды, отсель, чо, чаво, пущай, вынай, энтот, вчерась, ась и тому подобные. «Дяревня!»

Не претендуя на строгость изложения лингвистических понятий, берусь утверждать, что в Ашхабаде изо всех мест Советского Союза был самый чистый, самый правильный русский язык.
Потому что на севере большой страны русские люди “окали”, на юге “гэкали”, а в Сибири был уже свой говор: “кулёма” – неумеха, “кошёвка” – сани с одной лошадью, “лыва” – лужа.
Известно, что и в самой Москве преобладал специфический московский говор со словечками типа “булошная”, “прачешная”, “яишница” – все понимали, что это столичные жители просто дурью маются, употребляют особенные слова: “палатка” (вместо “ларёк” или “киоск”), “помойка”.
В Ленинграде свой петербургский выговор: во-первых, ставший широко известным, вычурный “поребрик” вместо нормального “бордюра”, также красивое слово “парадная” (видимо, имеется в виду – дверь), по-нашему просто “подъезд”; ещё “пышка” – пончик, “фуфайка” – ватник.
Про старую эмиграцию за границей уже и не говорю, там законсервировалось старорежимное жеманство: “отчего”, “сударь”, “извольте”, “ступайте”.
Кстати, считаю, что если не запретить (шутка!) “булошную”, то скоро начнут говорить “улишный” вместо “уличный”, а дальше пойдёт “лишный” вместо “личный”, “пошти” вместо “почти” и наконец, “тошно” вместо “точно”.

Считаю непотребными интеллигентскими вывертами не так давно начатую кампанию за “правильное” употребление слов “одевать” и “надевать”. Призываю к свободе в их употреблении. Берём за основу безукоризненно правильные слова “одеваться”, “оделся” и будем, как в моё время, говорить просто “одень рубашку”, “одел штаны”. А кому это не нравится, пусть говорят “надевать на что-либо”.
Слово одевать – это одежда, а слово надевать – это уже надежда. (Ш.)

Далее. Отмечаю, что в союзных национальных республиках в языке местного русского населения обязательно сказывался национальный колорит, появлялся национальный акцент. И только в нашей республике Туркмении (!) русский язык не претерпел никакого влияния от коренной народности – в силу, скажем так, особых сложившихся естественных условий. Если употреблялись слова из языка этой коренной народности, то только по необходимости и обязательно с добрым выражением лица.
Не знаю, может быть, кто-то улавливал, слышал, замечал мой или наш ашхабадский неправильный выговор или какой-то акцент, но это вряд ли; уж по крайней мере, никто никогда не говорил об этом.
Идеальной для всех нас считалась речь дикторов Московского радио, эталоном служило произношение актёров такого театра, как Малый в Москве.
Но, не исключаю, что ещё где-то в стране могли найтись такие же “оазисы” чистого, правильного русского языка.
В целом – не настаиваю. Это моё личное, ненаучное мнение. Мнение человека, у которого все известные ему предки – все русские. Замечу только, что все люди, даже одесситы с их экзотическим языком типа “суржик”, зачастую не слышат себя критически, со стороны, и думают, что все люди говорят так же, как и они.

Сам город

Но продолжу рассказ о самом Ашхабаде.

Город был построен на плоской равнине в северных предгорьях Копет-Дага. В направлении на юг к горам город взбирается на красивые холмы. С остальных сторон, за чертой города уже начинается пустыня Кара-Кум, с песчаными барханами, зарослями саксаула, караванами верблюдов и крупными ящерицами – варанами.
В самом городе издавна было много зелени, деревьев, кустов, цветов.
По всем улицам проложены арыки и арычки, как называют канавки, вырытые между тротуаром и дорогой и облицованные кирпичом или камнем. Вода в арыки поступает, в конечном счёте, с гор Копет-Дага.
Город отличается исторически сложившейся отменной регулярной планировкой, улицы ориентированы параллельно и перпендикулярно железной дороге и хребту Копет-Даг.

Главной осью города, по моему мнению, являлась улица Свободы, прямая, как стрела, вытянувшаяся на десяток километров с востока на запад (на простой беглый взгляд); улица ровная, широкая, тенистая, и гулять по ней было одно удовольствие.
В 1953 году эта улица стала называться проспектом Сталина, но уже вскорости, в азарте борьбы с культом личности, была вновь переименована в проспект, или улицу Свободы.

Другой композиционной осью города, думаю, можно было бы считать Октябрьскую улицу, перпендикулярную улице Свободы и идущую от городского железнодорожного вокзала и привокзальной площади далеко в южном направлении, к горам Копет-Даг. Горы Копет-Даг являлись обязательным, характерным признаком города, они красиво, “статуарно”, обрамляли южную часть небосклона и если уж не доходили до полнеба, то всё же поднимались довольно высоко и были видны из любой точки города.

Приятной приметой города следует признать наличие практически на всех улицах зелёных насаждений между тротуаром и дорогой; здесь и деревья, и кусты, и цветы, и трава. Мне особенно нравились густые высокие кусты на участке улицы Свободы начиная от улицы Октябрьской и далее в направлении на восток. Я не знал названия этих прекрасных растений и не слышал, чтобы кто-то называл их. Сравнительно недавно я узнал, что это гибискус сирийский – кустарник, достигающий высоты 2-5 м, стебли древовидные, листья крупные, зелёные; побеги растут быстро; может размножаться черенками (сам делал); цветки великолепные, экзотического вида, одиночные, крупные 5-10 см в диаметре, очень привлекательные, похожие на цветы мальвы. Цветёт гибискус с конца июня до конца сентября; один цветок живёт лишь день и сразу опадает, а на смену завядшим цветкам сразу же приходят новые. В природе существует несколько разновидностей гибискуса, и не следует их смешивать. И ещё говорится “ибискус”, что считается допустимым.
Если идти далеко-далеко по улице Свободы в том, восточном, направлении, то где-то там был Мехстеклозавод, или полное название  Механизированный стекольный завод,  или попросту “Стеколка”.  Дальше,  на расстоянии 10-15 км, находился аул Аннау.

Не ставлю задачей проследить детально изменения названия улиц после моего отъезда из Ашхабада, да и старые, дореволюционные названия улиц меня никогда не интересовали.

Считаю, что моей главной в жизни, родной улицей была улица с очень редким, но таким привычным (даже родным) для меня названием – Ташкепринская. Никто толком не знал происхождения этого слова; вроде бы по имени какого-то небольшого селения около Афганистана, где произошло какое-то неважное сражение, и всё; вникать не старались.
Мысль не отпускала, и однажды я набрёл на интересный материал; оказалось, название нашей улице было дано, примерно в 1900-х годах, в честь замечательного события, произошедшего 18 марта 1885 года около селения Ташкепри в Пендинском оазисе и у моста через реку Кушку, – блестящей победы русского отряда под предводительством генерала Комарова, при поддержке местных туркмен, над превосходящими силами афганцев, руководимых английскими инструкторами. По заслугам.
Да, было, было. Большевистские идеологи, по понятным причинам, стирали, вычёркивали из истории славные победы русской армии под командованием царских генералов, особенно в/на национальных окраинах. Будем возвращать из небытия, помнить своё достойное, великое наследие.
И возвращаясь. Неширокая, недлинная и, надо прямо сказать, мало кому известная улица, перпендикулярная улице Свободы; и если считать по порядку от Октябрьской, Ташкепринская была следующей, второй улицей в сторону к центру города.
Улицы Ташкепринская, Октябрьская, Свободы и Энгельса обрамляли самое знакомое и любимое в городе место для меня, как и для многих ашхабадцев, – Центральный парк культуры и отдыха имени XX-летия ВЛКСМ, занимавший весь большой квартал между этими четырьмя улицами.
Именно на этой Ташкепринской улице под номером 14 находился мой родной дом. В какое-то время решили перенумеровать дома на нашей улице в другом направлении, и наш дом стал носить номер 17. О доме – попозже.

Улица Энгельса – интересная улица; она шла параллельно улице Свободы, начинаясь, условно говоря, от проспекта Мира; идя вдоль Центрального парка и вдоль Пушкинского сквера, эта улица Энгельса впритык упиралась в Пушкинскую улицу и Ленинский сквер и резко делала правое “колено” метров на сто вдоль Пушкинской; здесь у пересечения улиц, на углу утопало в тени деревьев приземистое здание женской средней школы № 1 имени А.С. Пушкина, бывшей в царское время женской гимназии. Когда-то на улице Пушкинской, через дорогу от этой школы № 1 и несколько в сторону, ближе к улице Свободы находился Драматический театр имени Пушкина. Единственное, что врезалось в память из далёкого прошлого, так это жуткий пожар, охвативший огромное здание театра; не помню, в каком году это было: днём, вместе с другими любопытствующими, наблюдал я это страшное бедствие, мы стояли далеко от него, но жар чувствительно обжигал лицо.

Однако, вернёмся к прерванному путешествию по городу моего времени.
Уютный Ленинский сквер с оригинальным памятником Ленину в центре был любимым местом гуляния жителей в дневное время. Здесь всегда было много детей, на скамейках отдыхал пожилой народ. Памятник Ленину – это бронзовая скульптура Ильича с поднятой рукой, указывающей на восток, установленная на величественном постаменте, отделанном тонкими узорами текинского ковра.
Справка
Создатели: скульптор Е.Р. Трипольская, архитектор А.А. Карелин, керамист Н.И. Назаров.
Бронза. Майолика. 1927.
Этот прекрасный памятник называли все, по привычке, без обиняков, просто мавзолеем Ленина.
Посыпанные песком, пересекающие сквер во всех направлениях, прекрасные широкие аллеи и узкие дорожки уводят гуляющих, при желании, и в самые укромные, тенистые уголки сквера. Так было, так и осталось.
А улица Энгельса, обойдя Ленинский сквер, продолжалась дальше в первоначальном направлении на запад; пересекала улицу Гоголя и, мимо Русского базара, в пересечении с улицей Житникова образовывала небольшую площадь, на которой находился Театр оперы и балета; далее, встречалась, как мне кажется, с Кирпичной улицей. И вот уже, в том, западном направлении, смутно для меня маячил Текинский базар (говорили “Текинка”), где и заканчивалась область моих познаний города, и мой собственный маленький мир.
Любопытный факт: восточный отрезок улицы Энгельса от дальнего её конца до Ленинского сквера городские власти переименовали в улицу Махтумкули и поставили, около домов, памятник поэту Махтумкули. Это название улицы, мне кажется, долго не воспринималось.

Улица Гоголя считалась важной улицей, на ней находился крупный кинотеатр “Художественный”, правительственные здания,  солидный, шумный ресторан “Горка”  на возвышении  (павильон которого  я видел как-то днём, а в самом ресторане вечером бывали мои родители, но очень редко, только по особым случаям); в своём дальнейшем продолжении в направлении на юг улица Гоголя упиралась в центральную площадь имени Карла Маркса, куда мы обычно ходили смотреть праздничные салюты. Салюты – потому что всё-таки мы были столицей союзной республики. Что находилось за площадью, я плохо себе представлял. Знал, что от площади в сторону гор, вверх, идёт улица Подвойского. Также от площади в сторону улицы Октябрьской идёт улица Карла Маркса, на которой размещался ЦК компартии Туркмении. В том районе я почти совсем не бывал, а если и попадал туда, то как-то неодолимо тянуло назад, к Центральному парку.

Проходя по Октябрьской от улицы Свободы к вокзалу, я пересекал идущую вдоль железной дороги невзрачную, пыльную улицу Кемине. Улица Кемине раньше именовалась Всеобуча, и многие, прежде всего моя тётя, я слышал, эту улицу по привычке так и называли: «живёт на Всеобуче». Недалеко от вокзала спрятался скромный, уютный Парк железнодорожников. Рядом с вокзалом находился мост над полотном железной дороги, через который можно было попасть в район под названием Хитровка. Я был в том районе не более двух-трёх раз за всю жизнь и слышал, что он пользовался дурной славой.
От вокзала можно было быстро пешком, с чемоданом в руке дойти до нашего дома на улице Ташкепринской.

Буквально рядом с нашим домом, шагах в десяти от нас, ближе к улице Свободы была баня. Как бы наша семейная. Называлась Городская баня № 1. Она была, как потом я узнал, типа турецкой, то есть главные банные помещения находились под землёй, а над ними была огорожена территория на уровне земли и торчали одни только купола, усеянные маленькими тусклыми окошками. Вход в баню с улицы вёл в фойе, здесь справа в углу – кассы, налево – дверь в парикмахерскую, а для входа в помывочные помещения нужно было спускаться вниз по лестницам: в мужское отделение – направо, в женское – прямо. Иногда, особым распоряжением этот порядок менялся на противоположный, и было как-то странно, не по себе. В каждом отделении была общая помывочная и были отдельные номера. В номера ходили всей семьёй, получалось немного дороже, но удобнее. Мыли голову горячей водой из тазика, хозяйственным мылом, мыло очень ело глаза. Но не туалетным же мылом мыть голову (?!) – не отмоешь. Всегда, по лестнице, ведущей вниз, стояла длинная очередь желающих помыться. Пока шла очередь, меня водили постричься тут же в парикмахерской, что в фойе, недорого. «Молодой человек, желаете под чубчик или под бокс?». В этом же помещении стриглись, завивались и делали маникюр женщины. Мама иногда делала себе маникюр и красила брови. Про педикюр, мне кажется, вообще понятия не имели.
На большой вывеске бани, на улице, название “Городская баня № 1” было написано по-русски и по-туркменски. Причём туркменское название “хаммам”, вообще тюркское, теперь иногда используется и в русском языке.
Баня своей глухой побеленной стеной занимала солидный угол квартала.

Здесь же на этом углу, выходя даже немного на проезжую часть Ташкепринской улицы, стоял пивной ларёк, пользовавшийся широкой популярностью у населения. Невозможно забыть густой пивной запах этого места. И многим просто приходилось зажимать нос, чтобы повернуть с Ташкепринской за угол налево и подойти здесь же рядом к хлебному ларьку, похожему на вагончик, с тяжёлыми поднимающимися ставнями. Именно к этому магазину мы были “прикреплены” в пору карточной системы, своими талонами на хлеб.

Идя дальше, в направлении к центру города, по этому широкому, красивому тротуару улицы Свободы, обязательно тут же недалеко, увидишь и обратишь внимание на вход в Госбанк: проходная и широкие металлические ворота для транспорта, таинственная территория на углу улиц Свободы и Пушкинской, окружённая сплошным высоким забором, засаженная высокими, густыми деревьями. Как-то раз мне повезло с мамой пройти внутрь этой закрытой территории, понял, что там ничего особенного.
Напротив Госбанка, через дорогу, на той стороне улицы Свободы, стояло огромное здание Драматического театра.
В театры я не ходил и ничего толком про них не знаю, кроме Оперного театра, что около Русского базара, и, само собой разумеется, Летнего театра в парке.
Переходить улицу Свободы можно было в любом месте, потому что движение машин спокойное, не интенсивное.
И вот идёшь, смотришь вперёд и видишь на той стороне Свободы любимый Дворец пионеров, между улицами Пушкинской и Гоголя, с увлекательным развлекательным парком, интересными корпусами различного назначения, летним театром-кинотеатром. Парадный вход оснащён торжественной трибуной, где по большим праздникам стояло республиканское правительство, приветствовавшее военный парад и демонстрацию трудящихся.

Если пройти ещё дальше вперёд, то на углу Свободы и Гоголя можно увидеть местный музей искусств. А рядом высилась мечеть, внушительного вида, сказочного великолепия, в зелёном дворике, с двумя стройными минаретами рядом с мечетью.
Историю мечети я узнал совсем недавно. Выяснилось, что она была построена в начале XIX века как храм для последователей новой религии бахаи, близкой к исламу, но отвергаемой им.
В советское время, в 1938 году, мечеть была превращена в музей прикладного искусства Туркмении, в центре зала был подвешен к куполу гигантский, прекрасный текинский ковёр ручной работы, а высоко на этажах, на антресолях, внутренних балконах, в галереях размещались замечательные экспозиции. Мы семьёй неоднократно посещали этот музей; красота, тишина, народу мало, всё очень интересно, любопытно, познавательно.
Мои дилетантские рассуждения на тему религии заставляют меня думать, что в Ашхабаде у туркмен-мусульман, видимо, не было своей мечети; как они молились, непонятно. Более того, скажу, что никогда, живя в Туркмении, не видел, не слышал и даже не знал о намазе и других таких обрядах. Может быть, не попадалось на глаза, а может, раньше не было принято демонстративно совершать, не знаю. Хотя про калым – выкуп невесты – какие-то разговоры шли, и чаще всего в юмористическом плане. Уместно напомнить, что православные соборы, построенные в Ашхабаде до революции, в советское время были снесены и осталась только церковь в районе кладбища.

Если идти дальше по улице Свободы, появится во всей красе круглое здание Цирка, а совсем далеко – аэропорт, маленький и уютный. Дальше в том, западном направлении находились аулы Кеши и Багир.

Где-то, точно не знаю, были ботанический сад, зоосад, ипподром, городской бассейн (“купалка”), пивзавод, шёлкомотальная фабрика и другие производства.
То есть познания города в целом у меня были небольшие.

Но вернёмся к моему дому и пойдём в другом направлении – по улице Свободы в Парк культуры и отдыха. Очень важной для парка являлась центральная аллея от главного входа до вспомогательного входа в парк с улицы Энгельса. Это было место традиционного, приятного променада, где можно было людей посмотреть и себя показать. Кроме того, на территории парка размещались многочисленные общественные заведения.
Прежде всего, следует упомянуть огромный Летний театр; просторный, удобный зрительный зал, большая сцена, всё это окружено высоченной, метров десять, побеленной стеной, из-за которой наружу не доносилось ни звука от происходящего спектакля. Театр очень приличный, в нём в тёплое время года гастролировали многие театры оперетты и музыкальные театры страны. У Театра был свой служебный въезд с улицы Ташкепринской.
Немного подальше, в этой же стороне парка ближе к нашей улице Ташкепринской, находилась оркестровая беседка на возвышении, “горке”.
Летний кинотеатр и танцплощадка находились вдоль улицы Октябрьской, а в угловой части парка у пересечения улиц Октябрьской и Свободы находился комплекс аттракционов, в том числе вызывающие страх огромные качели – “лодки” для взрослых.
Баскетбольная и другие спортивные площадки располагались вдоль улицы Энгельса; рядом, бывало, открывали стрелковый тир, устанавливали вышку для прыжков с парашютом.
Помню, в задней глухой части парка, у пересечения улиц Энгельса и Ташкепринской, торчали какие-то невзрачные сараи или жилые хибары, видимые с улицы, но со временем их убрали.
В прежнее время вокруг парка стоял кирпичный забор, а году в 1950-м его заменили на металлический, высотой метра три, с фигурными пиками поверху. Это, знамо, не решётка Летнего сада в Питере, но тоже очень элегантно. Пеерелезть через забор расценивалось как признак удальства и лихости. Иногда таких лихачей из-за кустов ловила милиция.
Входные и зрительские кассы находились около главного входа. Вход в парк бывал иногда платный, иногда бесплатный.
По вечерам в прохладу обильно политых, где тёмных, где ярко освещённых аллей устремлялись тысячи горожан, театр и кинотеатр были заполнены до отказа, на танцплощадке не протолкнуться. И по всему парку и окрестностям разливалась с оркестровой горки приятная музыка.
По праздникам в парке проводились массовые гуляния и мероприятия, устраивались красочные, шумные и весёлые фейерверки.
Таким образом, участок улицы Ташкепринской от Свободы до Энгельса – это была наша сторона Центрального парка. От середины этого участка до улицы Пушкинской отходила параллельная улице Энгельса, короткая улица Овражная: там были сплошь частные дома за высокими заборами с воротами и калитками. И здесь же от середины короткой Овражной до улицы Энгельса проходил совсем маленький, узкий, мало кому известный, пешеходный Школьный переулок; на него выходил одной из своих сторон заборчик двора школы № 1.

Помню, по нашей и по соседним улицам ходил точильщик с диковинным точильным станком на плече и громко кричал: «Точим ножи-ножницы, бритвы правим».
И ещё скажу такую вещь: было время, что по центральной улице Свободы двигалась, шла похоронная процессия с оркестром. Допустим, на нашей улице Ташкепринской в каком-то доме кто-то умирал; значит, около этого дома на тротуаре и на обочине дороги собиралась грустная толпа провожающих, а также посторонних сочувствующих; со двора выносили гроб, оркестр начинал играть похоронную мелодию, колонна строилась, направлялась на улицу Свободы и там уже поворачивала в сторону кладбища. Вообще, дорога дальняя, возможно, где-то затем процессия садилась на машину, на катафалк, я не знаю.
Кто-то скажет: “город контрастов”. Да, таковы были обычаи и нравы.

Там и здесь по городу стояли тележки с мороженым, бочки с квасом.
На углу Энгельса и Гоголя был самый известный, самый популярный павильон “Соки-Воды”; играли разными цветами, красовались конические сосуды с соками и сиропами, из которых продавщицы наливали в стакан небольшую порцию заветной сладости и затем туда с шипением брызгали пузыристой прохлады; у прилавков павильона всегда толпились и обязательно толкались простые народные массы желающих освежиться и непременно приобщиться к чему-то высокому; отец пробивался сквозь эту толпу и приносил нам, жаждущим, по стакану вожделенной газировки с сиропом. В носу приятно щекотало… Различали три вида газировки: одинарный – с одной порцией сиропа, стоимостью, условно говоря, по курсу 1961 года, 3 копейки; далее, двойной – с двумя порциями сиропа, за 6 копеек и, наконец, “чистую” газировку – без сиропа, за одну копейку. Автоматов с газированной водой ещё не было, как не было и других автоматов продажи товаров.
Было ли название “Соки-Воды” или “Сувлар-Воды”, точно не помню.

В мае расцветала белая акация. Огромные гроздья белоснежных цветов с карамельным запахом свисали чуть не до земли. Все мальчишки знали, как приятно нарвать и сунуть в рот поесть-пососать эту сладкую негу.
Летом поспевал тутовник – белый и чёрный (тёмно-красный), наше главное бесплатное лакомство. Под деревом земля усыпана слоем упавших с дерева созревших ягод, собирай и сразу в рот. Руки и рот становились синими.
По городу росло много тутовых деревьев, и то и дело наезжали бригады туркмен из соседних аулов добывать лист для тутового шелкопряда: проворные парни лихо вскарабкивались на дерево, быстро, безжалостно резали серпами огромные ветви и сбрасывали их в бортовые грузовики, женщины в красных туркменских халатах внизу умело укладывали ветви в кузове, успевая отругиваться от возмущённых жильцов соседних домов; в толпе предупреждали друг друга: могут порезать, вон какие ножи. Машины спешно уезжали, а собравшиеся жильцы ещё долго не расходились, горячо обсуждая, что после такого нашествия от деревьев оставались стоять одни только искромсанные обрубки. Один я, наверное, понимал, что эти тутовые листья превратятся в красивый, ценный шёлк, а деревья быстро отрастут и опять зазеленеют.
Представлял себе туркменские аулы, где я никогда не бывал. Потом почему-то вспоминал туркменских овчарок, очень больших и не похожих на известных мне немецких овчарок; говорили, что им отрубают хвост и уши, чтоб были злей.
По улицам, то здесь, то там росли высокие, густые деревья, на которых летом, среди листвы, отрастало множество больших, чуть не с голову ребёнка, круглых зелёных, как бы зернистых шишек; упадёт с дерева на землю одна такая – вот вам хороший футбольный мяч, вполне можно им играть; начнёшь его сначала бить ногой, он такой твёрдый, босиком больно, лучше пасовать ботинком; потом “мяч” становится помягче, и, наконец, разбивают его в тряпку и на части. Если не ошибаюсь, это дерево называется маклюра.

В моё время асфальтированными были улицы Свободы, Октябрьская, Пушкинская, Гоголя, может, ещё какие; улица Энгельса была булыжной мостовой, и на ней невыносимо гремел рейсовый автобус. Улица Ташкепринская в годы моего раннего детства была грунтовой, кое-где пыльной; мелкую острую гальку чётко помнят мои ступни; в какой-то год при мне Ташкепринскую заасфальтировали и обустроили. Улица Овражная тоже долго была грунтовой. Улица Хивали Бабаева всегда была грунтовой и пыльной.

Главное, ашхабадская жара! Как это прекрасно! Когда асфальт плавится и продавливается под ногами. Босиком же вообще идти нестерпимо горячо – на месте не устоишь, только бегом и подпрыгивая, от одного тенистого места до другого. Слышал, что для многих “Ашхабадская жара!” – это главная страшилка нашего города.

Считалось, что для отдыха от жары нужно было ехать в горы, то есть в Фирюзу или в Чули.
Фирюза – это курортно-дачный посёлок в 40 км от Ашхабада, в горах Копет-Дага, в красивейшем Фирюзинском ущелье, по которому протекает речка Фирюзинка. Фирюза (или фируза) в переводе с персидского означает “камень счастья”. Там много зелени, много тени, здоровый, чистый горный воздух. Тамошняя высота 800 метров над уровнем моря – это самая благоприятная высота для здоровья, там легко дышится и, к тому же, из-за такой высоты, там градусов на 8 прохладнее, чем в самом Ашхабаде.
Одна из достопримечательностей Фирюзы – огромное 300-летнее дерево чинара с восемью стволами, носящее соответственно название “Семь братьев и одна сестра”.
Чули – такой же прекрасный курортно-дачный посёлок, как и Фирюза, и расположен рядом. Со своим ущельем и своей горной речкой, под названием Чулинка, длиной 12 км.

Климат в Ашхабаде и Туркмении в целом – континентальный, засушливый, с относительно холодной зимой и исключительно жарким летом. Летом возможна температура выше +45 °C, зимой морозы бывают ниже -10 °C. Принято говорить, что зимой бывает холодно, но снег выпадает редко; снег, выпавший ночью, днём тает, исчезает; и только в некоторые зимы снегу бывает по щиколотку, но не выше, и быстро тает.
Немного  ободряет мысль, что на 38-градусной широте Ашхабада находятся такие привлекательные города, как турецкая Анталья, Афины, Сан-Франциско. Но если правду сказать, они все у моря. А Ашхабад – у пустыни. И это две большие разницы, как говорят в Одессе.

Жители города – это обычные люди, и много распространяться о них у меня не получается. Ну скажем, никаких драк ни мальчишек, ни взрослых я не видел. Тем более никогда не был свидетелем никаких преступлений.

И про Туркмению в целом ничего здесь говорить не буду, поскольку, считаю, совсем её не знаю; жил в Ашхабаде, бывал в курортных местечках Фирюзе и Чули, полдня сидел на чемодане в Красноводске, проехал по железной дороге туда-сюда – вот и всё; никуда по интересным местам не ездил, не путешествовал, тем более что для этого нужны время и средства, а их не было.

Немного фактов

1. Территория Туркмении в виде античных государств Гиркании, Маргианы и Хорасмии была нанесена на карту мира древнегреческим астрономом и математиком Клавдием Птолемеем в первом веке нашей эры.
В X – XI веках Средняя Азия стала одним из важнейших центров научной мысли Востока. В это время в средневековых городах Туркмении (Мерве, Гургандже, Нисе и др.) возникли астрономические обсерватории, “Дома мудрости”,  библиотеки.  Крупнейшими учёными  средневекового Востока  были:  Мухаммед ибн Муса аль-Хорезми (IX в.), Абу аль-Марвази аль-Хабаш аль-Хасиб (VIII – IX вв.), Мукаддаси (X в.), Абу Рейхан Мухаммед Бируни (X – XI вв.), ан-Несеви (XI в.), аль-Хазани (XII в.), Ибн Сина (X – XI вв.), Махмуд Кашгари (XI в.),  Омар Хайям (XI – XII вв.).
Классиками  туркменской  поэзии   являются   Махтум-Кули  (1724-1807),  Молла-Непес  (1810-1862), Кемине  (1770-1840).
Известны эпос “Гёроглы”, оперы “Лейли и Меджнун”, “Шасенем и Гариб”, “Зохре и Тахир”.
Советской туркменской классикой являлись пьеса Гусейна Мухтарова (1914-1980) “Семья Аллана” (1949), пьеса Кара Сейтлиева (1915-1971) “Джахан” (1951),  роман  Берды Кербабаева (1894-1974) “Решающий шаг” (1947). У нас дома была эта книга.
Известны писатели Клыч Кулиев (1913-1990), Беки Сейтаков (1914-1979).
Запомнилась туркменская оперная певица (сопрано) Мая Кулиева (1920-2018), народная артистка СССР (1955).

2. Исторически туркменская письменность возникла в XIII веке на основе арабского алфавита. В 1929 году в Туркменской ССР было принято решение перевести письменность на латиницу, а в 1940 году, как и некоторые союзные республики, Туркмения перешла на кириллицу. Так, моё свидетельство о рождении, выданное в 1938 году, оформлено на двух языках – туркменском диковинными латинскими буквами и русском языке.

3. Никита Сергеевич Хрущёв побывал в Ашхабаде в октябре 1962 года. Специально для него был построен коттедж на территории ашхабадского ботанического сада.

4. Владимир Высоцкий воспел Туркмению в своей песне «Лекция о международном положении»:

Шах расписался в полном неумении.
Вот тут его возьми и замени.
Где взять? У нас любой второй в Туркмении
Аятолла и даже Хомейни.

И солнечный Ашхабад тоже попал в песенку, под названием “Москва – Одесса”:

И хоть сейчас лети до Ашхабада…
но мне туда не надо.

Сам Высоцкий в августе 1975 года побывал в Ашхабаде с концертом. Концерт состоял из двух отделений. В первом прозвучали патриотические песни: “Сыновья уходят в бой”, “Он не вернулся из боя” и другие, второе – составили песни о любви.

5. Ашхабад использовали как окно для нелегального перехода в Персию (Иран).
Личный секретарь Сталина Бажанов Борис Георгиевич (1900-1982), разочаровавшись в коммунизме и вознамерившись убежать из Советской России, для начала уехал в Ашхабад, устроился там на ответственную партийную работу, изучил детально все подступы к границе и именно в праздничный день, 1 января 1928 года перешёл границу Персии, чтобы затем через Индию попасть во Францию.

6. Запомнилось, что всегда при перечислении советских республик по какой-то принятой степени важности Туркменская ССР упоминалась одной из последних, ниже стояла, кажется, только Эстонская ССР.

Таков был тот удивительный мир моего детства, который я навсегда сохранил в своём сердце.

1.2. Детство. Дом и двор. Военное время
Раннее. Краткий экскурс в историю семьи. Дом. Двор. Военное время. Чудо

Вставай, страна огромная…
  (Военная песня).

Раннее

Моим первым осознанным детским впечатлением был яркий солнечный день – и вдруг всё сразу как будто потемнело и стало очень страшно, все побежали в дом – слушать – Выступление. На этом ход моей мысли обрывается, дальнейшие события того дня, как и многих последующих дней, начисто забылись, соответствующий сегмент моей памяти, к сожалению, закрылся. Только гораздо позже я узнал, что в тот день началась Война.
А самым-самым ранним осталось простейшее ощущение высокой зелёной изгороди вдоль дорожки во дворе.
Но что мне, естественно, не могло запомниться, так это моё былое путешествие через полстраны, на поезде, в летнюю жару, в трёхмесячном возрасте, с теперешней точки зрения явно нелепое и невозможное. Оказывается, моя мама, непререкаемый образец рассудительности и благоразумия, тогда, в свои двадцать пять лет, совершенно импульсивно решила съездить на свою родину в деревню, чтобы показать всем родным и близким своего представительного мужа-красавца и необыкновенного сына-первенца, какого ещё ни у кого не было. Впоследствии она часто корила себя за это.
И ещё. До сих пор тяжко вздыхаю, когда вспоминаю свой давний детский каприз, зачаток будущего упрямства и своенравия: мне купили красивый, дорогой, трёхколёсный велосипед; вперёд он ехал более или менее нормально, но вот вбок, немедленно туда, куда я поворачивал голову, он двигаться никак не хотел; мне это ужасно не нравилось, я упорствовал, дёргал руль, наклонялся в сторону, падал, опять падал, и орал. Велосипедик отобрали, мои страдания прекратили. Только лет в тридцать я приобрёл себе велосипед и с горем пополам научился крутить педали, поворачивать руль, a главное, держать равновесие.

Краткий экскурс в историю семьи

Наш предок, Николай Михайлович Никонов, прибыл в Красноводск из Нижнего Новгорода. Его старший сын, Николай, мой дядя Коля, окончил Бакинское мореходное училище, стал капитаном на Каспийском море и обосновался с семьёй в Баку.
В двадцатых годах двадцатого века жена Николая Михайловича во втором браке, Анастасия Ивановна Никонова с тремя детьми: Антониной, Константином и Леонидом, в силу каких-то неведомых мне обстоятельств, переехали в Ашхабад из Красноводска. Здесь они приобрели неплохой дом почти в самом центре города. Дети Никоновы получили приемлемое, для того времени и их сословия, образование, по крайней мере, начальное образование имели уж точно; как в шутку говорили, окончили церковно-приходскую школу (ЦПШ). Отец не рассказывал, но иногда, как бы невзначай, мог щегольнуть французским словечком или выражением из жаргона гимназистов, из чего слушатель делал заключение, что несколько классов гимназии или прогимназии он наверняка прошёл. Ещё следует отметить, что дети Никоновы получили какое-то музыкальное образование. Рано начали работать.

Мой отец, Константин Николаевич, окончил курсы бухгалтеров, научился бойко щёлкать костяшками на счётах и вести гроссбухи и стал работать бухгалтером.
Когда отцу нужно было что-то посчитать, он задумывался, подымал глаза вверх и, как это было принято у гимназистов и прочих учёных персон, спрашивал сам себя: «Сколько это будет по Малинину-Буренину?»
Помню, мне тогда в детстве не нравилось, что совсем не в рифму эти два непонятных слова; я только смутно догадывался, что это чьи-то фамилии.
Примечание: То была когда-то хорошая, доступная, выдержавшая многие издания книга
Малинин А.Ф., Буренин К.П. Руководство арифметики. Для гимназий. – Москва, 1867 год.
Как-то отец рассказал, что, когда он был маленьким ребёнком, его звали “Косточка” и очень любили. Ещё говорил, что мальчишкой он в Красноводске ловил в море какую-то рыбу. Вот всё, что мы знаем о его детстве.
Самое главное, дома в разговорах то и дело употреблялось выражение “никоновская порода”, порой в позитивном, но чаще в негативном смысле. В самую глубину сознания мне въелась фраза: «Забить гвоздя никто не может, нужно звать человека». Отец чего-то не хотел делать по хозяйству, тогда мама говорила: «Слуг нету, не пришли». Чуть не ежедневно повторялись одни и те же их шутливые пререкания: «Убери за собой; Машки, Палашки для тебя сегодня нету». – «А где они? А кто вместо них?» – Сердито хлопала дверь.
В общем, обычная, нормальная семья.

Моя мама, Любовь Степановна Никонова, приехала в Ашхабад в 1930-ых годах, спасаясь от голода в Поволжье; поселилась в домике своих родственников Анисимовых в районе Хитровка; стала работать воспитательницей детского сада. Однажды на вечеринке у друзей она познакомилась с, как тогда говорили, интересным, высоким молодым человеком Константином Никоновым. Образованный, играет на пианино, знает по-французски “пардон”, “мерси”, “бонжур”, даже вычурное “компренэ”; что ещё важнее, человек состоятельный, выучился на бухгалтера; наконец, самое главное, с собственной жилплощадью – двумя личными комнатами. Ясное дело, завидный жених. Сделал ей предложение, познакомил с матерью и позвал жить в свой дом. Так и родился я.

Мамина младшая сестра, Надежда Степановна Дуденкова, моя тётя Надя, или просто Надя приехала в Ашхабад уже по “проторённой дорожке”, устроилась на почту, в бюро контроля переводов (БКП), где работала всю жизнь. Получила жильё, это была комната с маленькой прихожей в доме типа барака или сарая на шесть подобных комнат; при этом дом их стоял в странном большом углублении, настоящей яме, на улице Свободы поблизости от проспекта Мира; так называемые удобства, как у всех, во дворе. В соседней комнате в том же доме жила её подруга Ксения, немолодая полная женщина; когда Ксения с Надей приходили к нам и мой отец был дома, он ворчал: «Опять Ксенька пришла». Надя постоянно помогала нам по хозяйству, возилась с нами, детьми; замуж не вышла, «жених погиб на войне» и своих детей не было.
Итак, Дуденковы: моя мама, тётя Надя, а также тётя Вера и дядя Серёжа – родились в деревне Ушинка Руднянского района Сталинградской области. Их отец, то есть мой дед, Дуденков Степан, воевал в гражданскую за красных и сложил голову где-то на Юге России. Моя мама, когда упоминала в разговоре своего отца, в шутку произносила его имя на деревенский манер “Стяпан”.

Говорили, что с самого моего рождения все в нашей семье постоянно носились со мной, жулькали, тютюкали, даже можно сказать, восторгались. Жекурчик, Жекуратка, Тратынька – вот далеко не полный перечень моих домашних ласковых имён-прозвищ. Неудивительно – ведь, как-никак, перед ними был первый Никонов нового, молодого поколения. Особенно умилялся и нежничал дядя Лёня, который был женат давно, но детей у них всё не было, и поэтому он то и дело “очень тонко” намекал жене о разводе.
С умилением вспоминаю эпизод, относящийся к раннему времени своей жизни и связанный с моей любимой тётей Надей. Она много, любовно возилась со мной. И вот, однажды, она меня просит: «Не называй меня больше няня, скажи Надя, дам конфетку». Невозможно забыть момент моего изумления: за такое легко выполнимое задание мне дадут целую конфету?! Да пожалуйста! С тех пор я всегда звал тётю только по имени. И не перестаю удивляться, какой я был тогда смышлёный. Да, она была моей няней. Я это всегда помнил и помогал ей до последних дней её жизни.

Дом

И теперь настала пора рассказать про свой дом. Он был замечательный во всех отношениях! Он был лучшим для меня, он был для меня Центром города и центром вселенной.
Ни вида дома не сохранилось, ни истории его теперь узнать невозможно; осталось только в воспоминаниях, что это был одноэтажный особняк, старинной постройки, кирпичный, оштукатуренный и побелённый. С небольшим парадным подъездом, фасадом обращённый на восток, он располагался посреди двора и утром ярко освещался лучами восходящего солнца.
Дом четырёхкомнатный. Невысокие ступени и узкая площадка вели к центральной зале, в которой жили моя бабушка Анастасия Ивановна и моя тётя Антонина Николаевна. В левой смежной комнате жил мой дядя Леонид Николаевич Никонов с женой Валентиной. В правом крыле с отдельным входом и двумя жилыми комнатами проживала наша семья: мой отец, моя мать и двое сыновей – Я собственной персоной и мой младший брат Валерий, мы его звали Валюшка.

Наши жилые комнаты были красивые, просторные и очень мне нравились. Минимум мебели, только самое необходимое. В столовой комнате стоял посредине стол, стулья вокруг, около стены буфет, этажерка с книгами в количестве двух десятков и всякими безделушками. Над столом висел обязательный оранжевый абажур. В углу комнаты стоял фикус с крупными тёмно-зелёными листьями, на подоконнике – розовая герань. В спальне у внешней стены дома стояла моя кроватка и кровать родителей, у другой стены кроватка моего брата и гардероб, у дальней торцевой стены – комод с зеркалом. На комоде семь маленьких белых мраморных слоников для счастья, мамина скромная косметика.
В стену между комнатами была встроена круглая печь в чёрном металлическом футляре, обогревавшая обе комнаты. Топочная дверка была в столовой.
Потолки были высокие, в спальне был около трёх метров, в столовой – метра два с половиной.

Комнаты, где жили бабушка, дядя и тётя, были в основном похожи на наши. Главное, там стоял рояль.

Как я думаю теперь, подсобные помещения: кухня, кладовые, а может быть также комнаты для прислуги – находились с задней стороны дома, но потом что-то изменилось, допустим, власть реквизировала излишки жилплощади, и бабушка стала готовить еду для себя и своих близких в своей центральной комнате-зале, а для нас была пристроена на правом краю дома наша кухня-прихожая.
В прихожей было маленькое окошко, под ним небольшой столик для готовки еды, на стене висел шкафчик с продуктами, стоял высокий старинный сундук, окованный металлическими поясами.

Отмечу попутно, что мне фактически не доводилось бывать в левой половине дома, как и маме и младшему брату; да и бабушка Анастасия Ивановна совершенно не общалась со мной, всё общение Анастасии Ивановны с нами велось через моего отца, так уж у нас было заведено, при этом никаких скандалов-ссор никогда не возникало.

У нашего дома, как почти всюду в Ашхабаде, была плоская глиняная крыша. Каждое лето взрослые лазили на крышу и мазали её дополнительным слоем глины. То было давней, непререкаемой традицией. Крышу над нашими комнатами мазал мой отец, а когда он служил в армии – этим занималась мама. Летом, естественно, в комнатах было прохладно и приятно, но в дождливый период, несмотря ни на что, потолки протекали, и по всему полу под протёками мы ставили тазы и вёдра. Начинался нудный, невыносимый перезвон капель. Краска на полу вздувалась. Слава Богу, дожди случались не часто, поскольку климат у нас был жаркий, сухой, резко континентальный.

С задней стороны нашего общего дома находились не принадлежащие нам очень неплохие, просторные и добротные помещения, которые были объединены в целую квартиру, и её занимала семья Айзиковичей. Глава семьи Иосиф, еврей по национальности, очень приятный, вежливый, общительный, слыл хозяйственным и хорошо обеспеченным человеком; в его семью входили: жена, Люба, русская, красивая, нарядная женщина, и двое их детей – мальчик Наум (попросту Нёма), примерно 1935 года рождения, и девочка Мила, примерно 1940 года рождения. У них там был свой отдельный дворик, вроде бы свой небольшой огород и несколько фруктовых деревьев. Проход к ним был с левой стороны нашего дома. Там же к внутреннему забору лепились сарайчики, и в дальнем углу двора торчала хибарка, где жили родители Любы, для нас просто “дед Янин” и “бабка Янина”. Самого Иосифа часто звали “Йоська Айзикович”. С трудом припоминаю: их семья то ли из Одессы, то ли ездили в Одессу.

В одном из сараев стояло и валялось не менее трёх-четырёх велосипедов, принадлежавших Айзиковичу. Дядя Лёня напросился их починить, за что получил себе один. Теперь он лихо садился на него и мчался на нём по делам. У нас же в семье велосипеда никогда не было. Наверное, дорого.

Двор

В нашем большом дворе был фактически только один наш дом, в котором жили наша семья Никоновых и семья Айзиковичей. Все во дворе жили дружно.
Двор наш отделялся от улицы толстым, высоким – двухметровым – побеленным глинобитным забором, называемым дувалом. Около входной калитки в углу двора росли высоченные жёлтые акации, не создававшие тени. С другой стороны калитки около забора росло старое, развесистое дерево карагач, на него можно было забираться, и особенно хотелось сидеть на нём в вечерних сумерках, выглядывая на улицу и воображая из себя какого-то героя. Весной на нём распускались грозди светло-зелёных цветочков, сладковатых на вкус, которые назывались “обжора”, именно так, очень просто и понятно. Во дворе был разбит довольно просторный огород – любимое занятие моих родителей. Остальные наши родственники не испытывали никакого влечения к земле.
С левой и с правой стороны наш двор ограничивали невысокие внутренние заборы.
С внешней стороны левого – если смотреть на дом со стороны улицы – забора был неширокий проезд, ведший к какому-то соседнему частному дому и двору в глубине квартала.
В самом начале этого проезда находилась трансформаторная будка. Когда поздним вечером выключался свет по всему району, слышно было, как к будке приезжала машина ремонтников, с грохотом открывалась металлическая дверь, щелчок и – свет появлялся.
Другой внешний проезд, по правой стороне нашего двора, вёл к оранжерейному хозяйству, принадлежавшему Центральному парку.
С нашей стороны этого правого забора прятались за высокими кустами хозяйственный кирпичный сарайчик и деревянная уборная с выгребной ямой, извините за подробности.
Запомнилась неприятная картинка: во дворе у калитки, прислонившись к дереву акации, сидел спящий старик-туркмен, изо рта вытекала жёлтая пена, в опущенных руках держал бутылочку. Сказали, что он принимает какой-то “нас” – дурманящее зелье. «Не смотри».
Водопроводный кран был общий, во дворе. Подойти с ведром, набрать воды и отнести домой – не составляло никакого труда. Вода всегда чистая, прохладная, пей не хочу. Но у мамы была стойкая, до последних дней жизни, даже когда жила в квартире многоэтажного дома, прагматическая привычка спускать воду из крана, прежде чем налить в чашку или хоть во что. Объясняла: а вдруг там лягушка… Ну ясное дело, шутка, но в общем правильно: лучше спустить ржавую и налить чистой, свежей, не настоявшейся воды, да и прохладнее пойдёт. Тем более, что она почти ничего не стоила – у нас в стране когда-то.

Во дворе у нас жила собачка-дворняга палевого окраса, звать Кушлак. Привёл её дядя Лёня, очень давно, он и дал ей такое необычное прозвище. Но на эту редкость имени никто не обращал внимания, Кушлак – и Кушлак. Кормили её все, кто чем. Собачья конура, само собой разумеется, называлась “кушлачник”. Собака была старая, худая, вечно голодная. Почти и не лаяла. И у неё были клещи. Мы, все окружающие дети, жалели её; я наблюдал, как с каждым днём росли и надувались кровью эти паразиты, особенно на ушах; отрывал их и давил на земле. Что ещё делать, не знал; это полагалось нормальным, так и должно быть.

Я дружил с Милой Айзикович. Это значило, что я играл с ней в шумные игры вместе с другими ребятами. А во дворе откуда-то собиралось много ребят, и мы играли в штендер или в прятки, со стандартными присказками: «Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать, кто не спрятался, я не виноват», «Кто за мной стоит, тот в огне горит» и «Дома кашу не вари, а по городу ходи!».
Была ли Мила красивая, не помню, – наверно, была. Нравилась.

Военное время

Так убей же немца, чтоб он,
А не ты на земле лежал.
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!
  (Константин Симонов. 1942).

Убей немца! – это кричит родная земля.
Не промахнись. Не пропусти. Убей!
  (Илья Эренбург. 1942). 

С началом войны отца призвали в армию и направили в пограничные войска в город Баку, где он прослужил рядовым-ефрейтором-сержантом до начала 1946 года.
По хозяйству нам как могла помогала тётя Надя. Она приходила к нам часто, почти каждый день, вечером уходила к себе.

На первом году войны у нас жили эвакуированные. Женщина, вроде русская, с дочерью лет семи, вошли с улицы во двор, отдали маме какие-то бумаги и попросились пожить. Помнится, сказали, что “с Донбасса”. Очень стеснительные, даже замкнутые, ни с кем не разговаривали, девочка не отвечала как её зовут, вместе с нами никогда не садились есть; то ли такие скромные, то ли чем-то запуганы; утром непонятно куда уходили, женщина брала с собой девочку, поздно вечером приходили и сразу ложились спать. Мама с Надей принесли откуда-то и поставили в столовой комнате узенькую металлическую кровать, для девочки, а на ночь ещё доставали раскладушку для женщины. (До сих пор помню эту нашу раскладушку с тёмно-зелёным брезентом; когда подрос, часто на ней спал).

Дядя Лёня в первые же дни войны был призван в армию и в составе группы советских войск “входил”, как тогда говорили, в Иран, или, по-старому, в Персию. Никаких подробностей этого я не знал, помню только один нечёткий фотоснимок – мужчины купаются в водопаде, среди них где-то и дядя Лёня, и все отмечали: «у нас военные и гражданские носят кальсоны, а эти почему-то в тёмных трусах». Фотографию все смотревшие считали крайне неприличной и всячески стремились её или убрать подальше, или порвать.

Исторически,   23 августа  1941 года   вышла   Директива   Ставки   Верховного   Главнокомандования:  Создать 53-ю Отдельную Среднеазиатскую армию  за счёт штата Среднеазиатского военного округа.  Командующий армией – генерал-майор Трофименко Сергей Георгиевич. Член Военного совета армии – бригадный комиссар Ефимов Павел Иванович. Начальник штаба – генерал-майор Казаков Михаил Ильич. Штаб армии в Ашхабаде. По окончании сосредоточения основных сил армии с утра 27 августа перейти границу Ирана и к 1 сентября занять Мешхед и другие города.  

В начале войны делали затемнение на окнах, потом перестали.
Выходил ночью во двор – прожектора в стороне гор ощупывали небо. Было страшно.
На стене в комнате висел радиорепродуктор – чёрная “тарелка”. Официально, на канцелярском языке это называлось радиоточка. С самого начала войны все сводки “от Советского информбюро”, приказы Верховного Главнокомандующего, важнейшие правительственные сообщения читал диктор Всесоюзного радио Юрий Левитан, и все беспрестанно повторяли: «Левитан сказал», «Левитан объявил». Гораздо позже я узнал, что именно по распоряжению Сталина все государственные документы читал только Юрий Борисович. Так 27-летний Левитан стал официальным голосом Советского информбюро, голосом Кремля для всего советского народа, стал человеком, по известности сравнимым с кинозвездой Любовью Орловой.

Отец мой мало говорил о своей службе. Был при штабе. Мама подшучивала: «а-а, писарем».
Главное, он нашёл в Баку своего старшего брата, Николая, и они восстановили утерянные ранее родственные связи. У того теперь семья – жена Эмилия Андреевна и взрослая дочь Елизавета, или просто Лиля.
Лишь однажды отец высказался, что начальник бакинского гарнизона давал указание гражданам Баку рыть противотанковые рвы для защиты от немцев, на случай если они преодолеют Кавказский хребет, а также приказывал формировать из личного состава гарнизона боевые отряды “добровольцев” и отправлял их в горы Кавказа воевать с немцами; связь с отрядами прерывалась, они все бесследно исчезали, ползли слухи, что их уничтожали опытные немецкие альпийские стрелки или горцы-предатели; так ушёл и пропал близкий друг отца, тоже ашхабадец, совершенно не приспособленный к горам; отец ждал, что скоро и его пошлют.
А вместо оборонительных сооружений – в каменистом грунте, без необходимой строительной техники – получались только отдельные ямки глубиной до метра.
Через некоторое время сообщили, что командующий округом разобрался с этими делами и отдал начальника гарнизона под трибунал за самоуправство и превышение должностных полномочий.

При нашей встрече моя бакинская двоюродная сестра Лиля рассказывала, как её в 1942 году послали на рытьё оборонительных «канав», как она их называла, на окраине Баку. Тогда она сильно заболела и лежала дома. И в это же время её отец, Николай Николаевич, тоже лежал дома, в другой комнате, с туберкулёзом в открытой форме, с кровохарканьем, и мама Эмилия Андреевна ухаживала за ними обоими. Вылечила.

Однажды папа приехал домой в краткосрочный отпуск, предоставленный ему за хорошую службу; мы с мамой и Валюшкой встречали его на вокзале, он привёз с собой пятилитровую банку американской сгущёнки, открытую и завязанную какой-то тряпочкой, и мы с братом прямо на перроне лазили в сгущёнку пальчиками и лизали её. Это было незабываемо! Шли по перрону к выходу в город, в большой, плотной толпе, и отец высматривал поверх голов, где стоит контролёр с весами и подзывает некоторых пассажиров с багажом проверить вес груза и потребовать заплатить за перегруз; отец сразу перемещался поближе к стоящим вагонам и подальше от контролёра, чтобы не взвешивать чемодан, а я внутри себя, из ложного и глупого чувства доверия к власти, этого не одобрял. Потом шли от вокзала до дома, пешком, потому что всё было рядом, мимо парка, мимо бани. Папа пробыл дома дня два и уехал обратно на службу.

В нашем парке организовывались выставки трофейной немецкой техники, люди ходили, молча осматривали и молча уходили.
По случаю важных всенародных событий над городом летали самолёты-“этажерки” и разбрасывали листовки, а мы, мальчишки, смотрели, куда летит целая стая этих листочков, и скорей бежали их собирать; кто больше наберёт.
Гордые жители столицы союзной республики, мы ходили семьёй на центральную площадь имени Карла Маркса смотреть праздничные салюты в честь государственных праздников или в ознаменование славных побед нашей армии, нашего народа. Бывало, и дети, и взрослые, влекомые понятным человеческим любопытством, пробирались ближе к тому месту, где находился артиллерийский расчёт, производивший салют и фейерверк, слышали громкие, отрывистые команды и с интересом наблюдали за чёткими действиями военных расчётов; самые смелые из публики выскакивали, собирали упавшие гильзы, другие детали.

Слушая сводки по радио, флажки по карте мы дома не двигали. И карты у нас не было.
Зато я, в своём раннем возрасте, твёрдо усвоил для себя армейскую схему:
название – количество – командир;  в простейшем виде, приблизительно, ориентировочно так:
отделение – 11 человек – сержант или младший сержант,
взвод – 3 отделения – 30 человек – от лейтенанта до капитана, может старшина,
рота – 3 взвода – 100 человек – от капитана до майора,
батальон – 3 роты – 300 человек – от майора до подполковника,
полк – 3 батальона – 1000 человек – подполковник или полковник,
дивизия – 3 полка – 3000 человек – генерал-майор,
армия – 3 дивизии – 10000 человек – генерал-лейтенант, генерал-полковник.
Для ясности и простоты исключил из рассмотрения бригаду, корпус и проч.

Дядя Лёня вернулся из Ирана на третьем году войны и продолжал служить теперь в ашхабадском гарнизонном военном оркестре. Он обычно ночевал дома, а утром и вечером уходил в свою воинскую часть; при этом он с подмигиванием говорил жене: «Иду на развод», и все как бы пугались: «Ой, ну как же так», потом смеялись. Имелось в виду, что он шёл на развод караулов, играть в оркестре всякие там марши.
Дядя Лёня с улыбкой, как бы строго употреблял словечко “шарлатан”, к отношению ко мне, малышу. Говорил: «Ох, мальчишка-шарлатан». И всем нравилось.

За годы войны было выпущено четыре государственных займа:

Государственный военный заём 1942 года,
Второй государственный военный заём 1943 года,
Третий государственный военный заём 1944 года,
Четвёртый государственный военный заём 1945 года.

Хоть займы и назывались добровольными, фактически подписки на них были обязательными, и в среднем граждане отдавали по две-три зарплаты в год на госзаймы. Проводилась активная агитационная кампания, встречавшая, как правило, искренний отклик у населения.

Слушали по радио сводки Совинформбюро, последние известия, музыку.
Пели дома военные песни: “Священная война”, “Катюша”, “Тёмная ночь“, “Землянка”, “Моя любимая” («Рукой взмахнула у ворот моя любимая»). Запевали песню Гражданской войны “По долинам и по взгорьям”, но вскоре замолкали, слов не знали. Читали в газете стихи Константина Симонова “Жди меня”.

Ашхабадское радио передавало военные сводки. В Ашхабаде работал как писатель и как агитатор Юрий Олеша (1899-1960); часто – подсчитано, около пятидесяти раз – выступал на радио.
По примеру московских Окон ТАСС были организованы Окна ТуркменТАГа – Туркменского телеграфного агентства. Их содержательные, красочные плакаты были развешаны на заборах в наиболее людных местах города.

Некоторые факультеты МГУ, в частности Физический, в 1941-1942 годах находились в эвакуации в Ашхабаде. Будущий академик и «отец советской водородной бомбы» Андрей Сахаров, в 1942 году, находясь в эвакуации в Ашхабаде, с отличием окончил МГУ.

В Ашхабад в 1941 году был эвакуирован поэт Давид Самойлов (1920-1990). Здесь он некоторое время учился в Туркменском педагогическом институте имени В.И. Ленина на вечернем отделении.

Сороковые, роковые,
Свинцовые, пороховые…
Война гуляет по России,
А мы такие молодые! 

Это последние четыре строчки известного стихотворения Д. Самойлова “Сороковые”.
1 июня 1942 года он поступил в военно-пехотное училище в городе Катта-Кургане Самаркандской области и по прохождении двухмесячного курса боевой подготовки был направлен на Волховский фронт.

Композитор Оскар Строк, вычищенный из фронтовых концертных бригад (особисты помнили его связь с буржуазной Ригой), в 1942 году был принудительно эвакуирован в Ашхабад; подрабатывал в Туркменской филармонии, прозябал в нищете. В 1944 году на гастроли в Ашхабад приехала Клавдия Шульженко со своим оркестром. Увидев Оскара Строка, измождённого и осунувшегося, и узнав о его нелёгкой судьбе, она сумела ввести его в состав своего коллектива, и не прогадала. В память об этом событии и в благодарность за участие в его жизненных обстоятельствах, композитор, тут же не мешкая, сел и написал специально для Клавдии Шульженко одно из лучших своих танго “Былое увлечение” («Напрасно Вы мне не сказали»).

6 января 1943 года вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР “О введении новых знаков различия для личного состава Красной Армии”:
«1. Удовлетворить ходатайство Народного Комиссариата Обороны и ввести, взамен существующих, новые знаки различия – погоны для личного состава Красной Армии» и т.д. Калинин, Горкин.
По конструктивному типу советские погоны повторили погоны Российской империи. Сталин тогда сказал: «Погоны не нами придуманы. Мы наследники русской воинской славы. От неё не отказываемся».
Исторически указ Президиума Верховного Совета о введении погон планировалось подписать 23 ноября 1942 года, в день полного окружения штурмовавшей Сталинград армии немцев. Но Сталин выждал ещё, когда стало ясно, что враг из кольца не вырвется.

28 мая 1943 года вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР, согласно которому были установлены следующие дипломатические ранги:
Чрезвычайный и Полномочный Посол СССР,
Чрезвычайный и Полномочный Посланник СССР 1-го класса,
Чрезвычайный и Полномочный Посланник СССР 2-го класса,
советник 1-го, 2-го класса,
первый секретарь 1-го, 2-го класса,
второй секретарь 1-го, 2-го класса,
третий секретарь,
атташе.
16 сентября 1943 года Постановлением Совнаркома была введена форменная одежда для работников дипломатической службы. С этого момента на мундирах дипломатов в качестве знаков отличия появились погоны с вышитыми на них золотыми звездами. Сотруднику в ранге посла полагался мундир с генеральскими погонами без просвета с вышитыми звёздами и золотистой эмблемой в виде двух скрещённых пальмовых ветвей.

***
Из игрушек у меня была только складная мозаика из разноцветных треугольничков и ромбиков; цвета элементов были совершенно необыкновенными, яркими, переливающимися. Как и многие ребята, я собирал и коллекционировал конфетные фантики-обёртки, чаще всего – валявшиеся на тротуарах; особенно запомнился мне фантик “Малина”; мне как-то даже не хотелось этой конфеты, вообще не было мысли, что когда-нибудь в жизни увижу эту диковинную ягоду, просто то была красивая картинка из чужого, неведомого мира.

Четыре раза за годы войны обворовывали нашу квартиру: открытая дверь, пустота в доме – выносили всё, до последней тряпки!, и продукты тоже; мама горестно причитала, не знала что делать; безмолвно стояли соседи, приходила милиция, ничего не находили.
Иногда я слышал, как мама по ночам вздыхала, тихо плакала в подушку.
Жили небогато, но всё-таки жили. Запомнилось: идём вдвоём с мамой куда-то далеко, вдруг она оглядывается и говорит: «На, возьми вот рубль и побеги-догони ту старушку, отдай ей».
Торчит занозой в сердце одно тёмное воспоминание: Надя сказала, что сегодня состоится публичная казнь, мама сразу показала ей палец на губах. Думаю, это вешали какого-то военного преступника.

Всплывает в памяти неясная картинка, на душе скребёт, забыть бы.
Масса народа, идём по улице Гоголя на площадь, смотреть праздничный салют. Мы тоже как-никак столица, и салют по Приказу. Идём мама, братик и я, и нас ведёт дядя Лёня; папа ещё не демобилизовался, служит.
Вдруг с моей головы срывают шапку – детскую тёплую шапку с длинными ушами. Ой, ой, что такое?! Дядя Лёня срывается с места; оказалось, он здоров бегать, в толпе догоняет убегавшего пацана, а у него ничего нет: «Дяденька, отпусти, ничего не знаю». Конечно, на бегу сунул кому-то из своих. Милиции поблизости не сыскать. Так и украли. Дядя Лёня нахлобучил на меня свою кепку. Что дальше, не помню.

В тяжёлые военные годы мама привезла к нам в дом Валентину Кочегину, свою единоутробную сестру (то есть от другого отца). Значит, она стала ещё одной моей тётей, но всего на два года старше меня. Мы забрали её из непонятной для меня “лесной школы”; я с открытым ртом стоял и смотрел, как мама отмывала ей волосы керосином, потом откармливала. Валя стала жить у Нади, моей тёти.

Чудо

У меня в жизни было счастливое явление чуда. В один прекрасный день я вышел со двора и направился в сторону улицы Свободы, зачем, не помню. Наверно, так было надо. Навстречу мне шла Девочка. Златокудрый, голубоглазый ангел, она была совсем-совсем голенькая и босиком и было ей годика два или три. Сколько мне было?, лет пять-шесть. Девочка мне очень понравилась. Я огляделся – вокруг ни души. Откуда она, чья? – непонятно. Видимо, в душе у меня заговорил какой-то инстинкт. Я ей сказал: “Пойдём к нам”, взял её за ручку и повёл в свой дом. Она ничего не говорила, может быть, ещё не умела; только улыбнулась и с явным удовольствием отправилась со мной. Я вошёл с ней через калитку во двор и повёл к дому. Мой младший брат Валюшка увидел нас, подбежал и взял девочку за другую руку. Мы посадили её за стол во дворе. Мама моя была здесь же. Я сказал маме что-то вроде: «Она будет у нас жить. Хорошо?» Возражений, вопросов не последовало. Дальнейшее я помню смутно, то ли я принёс девочке что-то из своих “ценных” мальчишеских вещичек, то ли угощали её чем-то.
Вдруг неожиданно у нас во дворе возникла женщина. Мама девочки. Меня отвлекли. Девочку увели. Так и остался у меня в душе один этот светлый образ.

1.3. Детский сад. Победа!
О детском саде. Интересная жизнь. Рисование на песке.
Конец войны. – Подготовка к школе

О детском саде

Сразу скажу, что в ясли меня не отдавали; это было ещё до войны, и думалось и говорилось: это негоже.
А вот свой детский сад я любил. Очень!
Дело в том, что, в то время, в нашем городе большую часть квартала по улице Шевченко между улицами Пушкина и Хивали Бабаева занимал такой естественный детский комплекс (не буду говорить “комбинат”, это нечто другое), именно: со стороны улицы Пушкинской – мужская школа № 6, а на углу Шевченко и Хивали Бабаева – детский сад с таким же номером 6. Садик этот был ведомственный и принадлежал, насколько я понимаю, народному комиссариату внутренних дел (НКВД). В этом детсаду работала воспитательницей моя мама. И в конце лета 1941 года в этот садик пошёл и я.
Детсад был хороший. Территория зелёная, благоустроенная, под сенью огромных деревьев, со всех сторон огороженная забором, в центре участка высокая белая скульптура мальчика с рыбой в руках. Рядом, за забором школьный двор. Основной корпус детсада – одноэтажный, вместительный и удобный; с передней стороны его находились хорошо оборудованные светлые комнаты, предназначенные для групповых занятий; заднюю сторону занимал просторный зал с пианино; в середине корпуса в укромной тишине прятались детские спальни. В саду были группы младшая, средняя, старшая и подготовительная, с общим количеством детей, по моим теперешним оценкам, около сотни малышей. Рядом с основным корпусом, в дальнем углу территории, около улицы Шевченко, возвышался другой корпус, постоянно запертый, с занавешенными окнами, пустой и какой-то странный; говорили, что это недостроенный спортивный зал. В другом дальнем, внутреннем углу территории стоял служебный корпус, под крышей которого находились кухня, кабинет заведующей, медкабинет, склад. В детсаду работали воспитательницы, заведующая, бухгалтер на полставки, нянечки, медсестра, повариха, а кроме того на весь женский персонал был один мужик, он и дворник и подсобный на все руки, но что-то у него было то ли с головой, то ли с речью. В разных делах он был незаменим, и к нему относились с уважением. Моя мама работала в детсаду сначала воспитательницей, а через какое-то время её назначили заведующей. За всё время она ни разу не была воспитательницей в той группе, куда входил я.

Работала воспитательницей в детсаду мамина подруга, мы её звали привычно: Ната Васильевна, фамилия её Глазунова. Она приехала в Ашхабад из станицы Клетской, что на Дону; считалась донской казачкой; при этом была блондинкой, с серыми глазами, не похожей на традиционную черноокую казачку с чёрными косами. Очень добрая и отзывчивая, она всю жизнь была одинокой; рассказывали, что её жених погиб на войне, и всю жизнь она оставалась одна. Тихая, молчаливая, скромная, стеснительная до крайности, до осознания полной собственной ущербности. Увидит у нас свою фотографию, сразу пытается уничтожить. Если на фотографии она снята рядом с другими людьми, то пытается отрезать своё изображение; мы прятали от неё все её фотографии. Я считал её красивой и в глубине моей детской души она мне очень нравилась.
Помню, мама и Ната Васильевна занимались вместе, учились то ли на курсах повышения квалификации, то ли в педучилище; сидели у нас во дворе либо за столом, либо на траве, обложившись книгами и тетрадками; мама схватывала знания на лету и затем долго и подробно растолковывала всё своей подруге.
Слышал краем уха, что у Наты Васильевны был родственник по фамилии Дементьев, «большой человек в Москве»; но она упорно твердила: «мне от него ничего не надо». И это, похоже, так и было.

Утро. Вставали рано, как говорится, “по гудку”. Часов в пять-шесть утра был еле слышен дальний протяжный гудок. «Мехстеклозавод, – говорила мама. – А теперь паровозное депо». Этот потоньше и поближе.
Мама сначала успевала относить Валюшку в ясли, или приходила Надя посидеть с ним.
Собрался. Волшебные слова: «Там покормят».
В садик мы шли вместе с мамой.
Зимой, холодно, снега нет; она тащит меня за руку, а я ещё сплю на ходу. Летом другое дело – в трусиках, маечке, в сандаликах вприпрыжку. Привычным маршрутом, сначала по Ташкепринской, по самой середине дороги, никаких машин, редкие пешеходы; поворачивали направо на Энгельса по тротуару, переходили на другую сторону улицы и уже по Хивали Бабаева опять посреди улицы доходили до детсадовской калитки.

А ещё, чёткая, яркая картина проплывает перед моим мысленным взором, как я сам один возвращался из сада домой: лето, жарко, народу никого; на Хивали Бабаева по правой стороне одни частные дома, а по левой стороне, рядом с детсадом, ворота какой-то воинской части; скорей всего, это была авторота.
Иду по дороге, знаю, где, в каком месте торчит из земли железный прут, можно здорово порвать ногу; обхожу колючки, так называемый “капкан”, распластавшийся по земле, по-научному называется стелющийся чертополох – кавунец с мелкими шипами. Вижу, на самом пыльном месте множество аккуратных конусообразных лунок и в каждой проворно трудится, “пыхает” фонтанчик песка, в общем, кипит своя активная жизнь; осторожно подкрадываюсь ближе и наблюдаю, как пробегающий по земле глупый муравей попадает в такую лунку, пытается выскочить, песок осыпается, он выскочить не может, и вдруг из середины ямки высовываются остренькие челюсти, они стремительно схватывают бедного муравьишку, сильно мотают его из стороны в сторону и, наконец, безжизненного утаскивают под землю; если хочешь, можно самому поймать муравья и бросить в соседнюю лунку – его постигнет та же участь. В хорошую, жаркую погоду маленькие голодные хищники, ожидая муравьишек, старательно сыплют песочек на склоны лунки, чтобы сделать их наиболее скользкими, сыпучими, опасными для своей жертвы.
Я для себя называл то, что там в песке шевелилось, просто “пыхалкой”; никто кроме меня не интересовался такой ерундой.
Школа, институт, переезды; я и думать забыл обо всём этом. Где-нибудь на юге встречались похожие лунки в песке, но совершенно безжизненные, затоптанные невнимательными людьми.
Ненароком попалась информация, что насекомое, челюсти которого я видел в песке в детстве, названо биологами, громко, но ошибочно, “муравьиный лев”, появилось оно на Земле много миллионов лет тому назад, в своём жизненном цикле превращений приобретает вид то страшноватой хищной личинки с ядовитыми челюстями, то летающей бабочки-стрекозки. Эх, забыть бы эту странную семейку ползучего чудовища и крылатого маленького эльфа и вернуться к сказке о забавных челюстях из песка и наивном муравьишке.

А мне опять пять. И я по пути из детсада домой по левой стороне улицы Хивали Бабаева миную массивное, сумрачное здание краеведческого музея и Пушкинский сквер перед ним. Около входа в музей растёт удивительное, очень высокое, возможно, единственное в городе дерево, на котором зреют финики; но не пальма; известно, что финиковые пальмы у нас в городе не водятся, а вот такое обычное лиственное дерево, но с финиками. Я неоднократно собирал под деревом упавшие спелые финики, с коричневой кожицей, пушистой мягкой внутренностью и косточкой внутри; они помельче, чем обычные финики, но тоже вкусные, сладкие. Вырос и прочитал, что это дерево не что иное как китайский финик, или зизифус. Если ошибаюсь, то уж простите.
Иду дальше по улице, оглядываюсь на дома по другой стороне, а там из калитки выглядывает и грозит мне кулаком нехороший парень; я бегом несусь в прохладную живительную тень улицы Энгельса, с широкой, заболоченной, крайне неприглядной канавой вместо арыка; поворачиваю по Энгельса направо и затем уже сворачиваю налево на свою аккуратную, ухоженную Ташкепринскую, на которой и находится мой родной дом.

Кормили нас в детсаду, в те тяжёлые, страшные годы, совсем неплохо по тем временам и качественно: первое, второе, третье блюда; овощи, фрукты по сезону; сладкий чай, компот, кисель, какао или кофе с молоком; сыр швейцарский с крупными дырками и, как я потом где-то встретил выражение: “со слезой”; продукты свежайшие, натуральные; ответственность у персонала огромная, сознание на высоте, никакого воровства.
Нянечки знали, что я категорически не ем манную кашу, и что-то давали мне взамен.
Вспомнилось: во всех детских учреждениях воспитатели, медработники, заведующие вели обязательный учёт прироста веса детей и отчитывались, кто на сколько поправился. Голодные то были времена…

Днём наступал “мёртвый” час (или “тихий” час) – полная тишина на всей территории детсада, только мухи на окнах жужжат; все дети должны были спать, а я лежал с закрытыми глазами, и не мог уснуть. И ничего в этом удивительного, потому что в голове вспыхивали образы, как мы сегодня играли в ловитки, я бегал за девочкой по всем комнатам, она забегала в эту самую нашу привычную тёмную спальню, забивалась в угол и закрывалась ручками, чтобы я не мог её поцеловать. Но самые тягостные переживания ещё ждали меня в конце дня, когда за девочкой приходила её мама и уводила её на музыку. Какую музыку? Зачем на музыку, если человеку совершенно этого не хочется…

Вот уж, наконец, рабочий день в детсаду подходит к концу. Родители забирают детей домой, мы каждого провожаем до самой калитки, сердечные расставания “до завтра – до завтра”, а я и ещё несколько детей остаёмся “на круглосуточное”, так надо. Все разошлись-разъехались, тишина объемлет всё вокруг, последние лучи заходящего солнца отбрасывают по земле длинные тени, нас собирает дежурная воспитательница, тихие разговоры, ужин через силу, ложимся в полутьме в полупустых спальнях, каждый на своё место.

Интересная жизнь

А с утра вновь начинается интересная жизнь: зарядка, завтрак, чтение книжки в кружке детей и обсуждение услышанного, рукоделие: вырезание, аппликации и любимое моё папье-маше.
Играем в “Гуси-гуси”; мы, вся группа детей, – “гуси” – становимся перед воспитательницей, она “бабушка”, сбоку становится один мальчик – он “волк”; воспитательница зовёт, мы отвечаем:

– Гуси-гуси! – Га-га-га!
– Есть хотите? – Да-да-да!
– Ну летите. – Нам нельзя. Серый волк под горой Не пускает нас домой!
– Ну летите, как хотите, Только крылья берегите.

Мы бежим, мальчишка-”волк” кого-то ловит, они становятся “волками”, и так далее.
Садимся отдохнуть, успокоиться. Воспитательница находит верёвочку, связывает её в кольцо и надевает кому-нибудь на большие и указательные пальцы вытянутых вперёд рук; другой подходит, пальцами захватывает верёвочку на свои пальцы и получает интересную фигуру; очередь другого играющего, и так узор за узором; девочки обычно оказываются активнее и сообразительнее.
По расписанию объявляется музыкальное занятие, подготовка к предстоящему праздничному концерту; поём и танцуем.

В каждом помещении на стенах висели портреты вождей. Воспитательница объясняла, кто такие Ленин, Сталин; спрашивала, кто это на портрете, на картинке в книжке, запомни. Да, Ленин и Сталин обещали народу справедливость и светлое будущее. Нам читали книгу “Детские и школьные годы Ильича”, потом мы пели хорошие песенки, учили стихи Агнии Барто, в том числе вроде бы её стих о Ленине:

Когда был Ленин маленький,
С кудрявой головой,
Он тоже бегал в валенках
По горке ледяной.

Воспитательница прививала нам чувства уважения и восхищения Сталиным: как он держал на руках свою дочь Светлану! «А кто у нас в группе Светлана?» Потом рассказывала, что Сталин очень любил детей и постоянно о них заботился. Про Сталина повторялись суровые, торжественные слова, как заклинания: “Сталин на посту”, “Сталин не спит”, “Сталин думает о нас”. Всячески воспитывалось в детях чувство патриотизма, любви к Родине, к партии, к нашим дорогим вождям, ежедневно и постоянно, беседами, рассказами, примерами, наставлениями: «Сталин дал всем нам счастливую жизнь, и это самое главное». Рассказывали детям о первом красном маршале Климе Ворошилове, о легендарном командарме Первой Конной армии Будённом, о народном герое Гражданской войны Чапаеве. Говорили о сталинском соколе – лётчике Валерии Чкалове. Говорили о прославленном пограничнике Никите Карацупе и его верной собаке по кличке Индус. Говорили об отважных папанинцах, покоривших Северный полюс; их имена: Папанин, Кренкель, Фёдоров и Ширшов. Таким образом, мы в детском саду знали о всех главных событиях в нашей стране.
Каким-то образом, не пойму, запомнилась 25-я годовщина Октябрьской революции, это был 1942 год; может быть, много говорили об этой дате, может быть, слушал передачи по радио или запали в память кадры из кинофильмов, но никакой другой праздник военного времени вот так не запомнился. И разве не удивительно, что мне посчастливилось дожить до сотой (!) годовщины Октября!

А вот ещё одна картинка перед глазами: мне лет шесть, братику Валюшке три, весна, март, мы красиво одетые идём с мамой в Ленинский сквер, там мамин знакомый фотографирует нас двоих около памятника Ленину.
Ну действительно, ни одной нашей фотографии за несколько лет.
Нас ставят перед мавзолеем против солнца и просят широко открыть глаза. Это невозможно! Нет, давайте через не могу, вы же будущие бойцы Красной Армии. Я делаю невозможное, Валюшка упрямится, совсем набычился.
Только через год принесли нам наши красивые фотографии, две картинки на картонных рамочках. С течением времени они, видимо, недостаточно проработанные, совершенно потеряли своё качество.

Нам, детям постоянно и настойчиво прививали любовь к природе, к земле, и прежде всего – на нашем маленьком детсадовском огороде. Ни живого уголка, ни аквариума в детсаду не было, видимо, не по средствам. Но зато серьёзно занимались разведением тутового шелкопряда; в помещении на подоконнике стояли широкие коробки с листьями и ветками тутовника, по которым ползали крупные, белые шелковичные черви (гусеницы); они жадно, безостановочно объедали листья, а когда листья начинали жухнуть, подсыхать, то рядом ставили коробку с новыми, свежими листьями, и гусеницы перебирались на них; мы наблюдали по неделям, по месяцам весь цикл их жизни: как гусеница наедалась, останавливалась, начинала мотать головой во все стороны и, выпуская из себя тончайшую нить-паутинку, свивала вокруг себя кокон; через некоторое время из кокона вылезала не умеющая летать бабочка, которая ползала туда-сюда и откладывала мелкие, как пшено, яйца (грену), а уже из этих яиц затем вылуплялись опять прожорливые беленькие гусенички. Нам рассказывали, что коконы, пока их не прогрызёт бабочка, отваривали и на шёлкомотальной фабрике разматывали в красивые шёлковые нити. Так делается шёлк.

А снаружи, у входа в детсад, на улице царил другой мир: выглянешь из калитки, ой-ой-ой, там какие-то чужие мальчишки играли в “туркменские”, как мы их называли, игры – в лянгу и альчики.
Лянгой называется маленький кусочек кожи с длинным мехом, к которому пришита маленькая пластинка свинца; игра в лянгу – это соревнование, можно сказать, спортивное, при котором мальчишки подбивают ногой лянгу кверху – и ещё и ещё, только чтобы не упала на землю; бьют внутренней стороной стопы, внешней стороной стопы или подъёмом стопы, левой или правой ногой, по-разному сгибая ногу, иногда в сложном мастерском прыжке. Правила хитрые. Смотреть захватывающе. Но я никогда не играл. В детсаду и в школе игра считалась запретной. Говорили, что можно заработать паховую грыжу – кисту. Запомнилось красивое слово “люра” – один из самых сложных приёмов, при котором летящую у тебя справа сзади лянгу нужно в ловком прыжке отбить вверх внутренней стороной стопы вывернутой назад левой ноги – из-под согнутой в бедре правой ноги. Двадцать люр подряд – кто может?!
Игра в альчики – совсем другое. Альчиком называлась коленная кость сустава овец и баранов. Игра состояла в выбивании специальной битой одного или нескольких альчиков, расположенных в нарисованном круге на земле или на асфальте.
Значение имели стороны альчиков, имеющие названия: джик, бук, алчи, таган – и так же назывались позиции, в которые становился альчик. Игра точно запретная, потому что азартная, на деньги. У некоторых мальчишек по карманам было рассовано, может быть, десятка два-три разноцветных альчиков. У меня если пара альчиков и была, так это кто-нибудь дал из своих. Кстати, у меня и карманов-то в штанишках не было.
Компании игроков разгонялись зычным возгласом: «А ну-ка сейчас же все наши зайдите в сад и закройте калитку!» Потом нам строго объясняли: «Нельзя водиться с этими хулиганами».

Любопытно, что в течение трёх лет подряд в Ашхабаде происходило солнечное затмение: 1 августа 1943 года – кольцевое, 20 июля 1944 года – кольцевое и 9 июля 1945 года – полное. Единственное, что запомнилось, это как воспитательница коптила стёклышки и мы смотрели через них на солнце, а как во время затмения выглядела окружающая обстановка, в памяти не сохранилось.
Даты затмений я, по прошествии лет, отыскал в календаре затмений. В том же астрокалендаре я нашёл ещё одно известное явление – полное затмение 19 июня 1936 года, которое прошло полосой со Средиземного моря через Балканы, Чёрное море, частично через Москву и до Дальнего Востока и которое многократно упоминалось (и обыгрывалось) в литературе; например, характерно: затмение случилось на другой день после смерти Максима Горького. Знамение!

Мы регулярно ходили на экскурсии в краеведческий музей, благо, что он был рядом, нигде не нужно было переходить улицу. Было приятно походить по тихим, прохладным, уютным залам. Коллекция была богатой, хорошо подобранной, грамотно классифицированной. Мы уже изучили все разделы музея. Нравились объёмные панорамы с чучелами животных, птиц, с макетами деревьев и кустов. В одном из залов стоял даже огромный скелет динозавра! И при этом детей приучали вести себя прилично и достойно, ничего не трогать, не шуметь, тем более не бегать, не мешать другим, внимательно слушать экскурсовода.

Фасадом музей выходил в Пушкинский сквер, и мы при выходе из музея разбегались по многочисленным тенистым аллеям и лужайкам, слушали нежное пение птичек и немолчную трескотню кузнечиков; парк был сухой, почти не поливался, воды на полив не выделялось.
Кстати, хорошо, что в Ашхабаде не было цикад, я о них тогда и понятия не имел, и только в Азербайджане, лет через тридцать, я прошёл через жуткое испытание их писком и визгом, доводившим меня до исступления.
Погуляв по скверу, мы собирались у памятника Пушкину, рассматривали бюст поэта высоко на вершине столпа, говорили о жизни и творчестве поэта, потом рассаживались где-нибудь на скамейках или на траве, и воспитательница с чувством читала нам пушкинские стихи. Молча, усталые, но одухотворённые, возвращались мы в детсад.

Справка о памятнике Пушкину
В 1901 году в честь 100-летия со дня рождения великого русского поэта в Асхабаде
торжественно был открыт памятник Александру Сергеевичу Пушкину.
Памятник представляет высокую колонну-постамент, увенчанную бюстом поэта.
Внизу со всех четырёх сторон резного цоколя, поддерживающего стройную колонну,
на чёрном фоне прямоугольных ниш золотом были выписаны фамилия, имя и
отчество поэта, даты его рождения и смерти и незабываемые строки стихотворения
“Я памятник себе воздвиг нерукотворный…” Цоколь окружили четыре массивные
декоративные тумбы, соединённые между собой толстыми чугунными цепями,
вокруг были разбиты боскеты и цветники.
Сооружение памятника на туркменской земле явилось своего рода символом единения
народов: скульптор-архитектор русский, камень для постамента привезли из Армении,
а каменотёсами были азербайджанские мастера.
Примечательно, что ашхабадский памятник был создан по подобию или по мотивам
обелиска на могиле Пушкина в Святогорском монастыре в Пушкиногорье Псковской
области. Там и здесь высокий четырёхгранный столп на цоколе, отличия в деталях.
Кстати, и на месте дуэли Лермонтова в Пятигорске тоже памятник в виде столпа на цоколе.

Рисование на песке

Наибольшим удовольствием для меня было моё рисование картинок пальчиком на песке, или точнее, на пыли. При этом изображения я непрерывно изменял, частично или полностью стирая рукой и заново рисуя, получал таким образом “живые” картинки и всё это сопровождал соответствующими пояснениями, жестами и звукоподражаниями. Сюжеты у меня в голове складывались из книг, кинофильмов, радиопередач, из жизни; чаще всего это было “про войну”. “Наши” были со звёздами, в круглых касках, винтовки с тонким штыком, автоматы с круглыми дисками, самолёты – тупоносые “ястребки”. Немцы были с крестами (свастики не рисовал), каски глубокие, уродливые, автоматы с рукоятками-магазинами, винтовки с широкими штыками, самолёты с острыми хищными носами. Кремль я рисовал в виде башни со звездой и с зубчатой стеной рядом, узнаваемо всеми.
Вокруг собирались мои друзья – активные, благодарные, сопереживающие зрители; они сидели рядом на корточках или на коленках, боясь вздохнуть или пошевелиться. Изображение могло распространяться и вправо, и влево, и в любую сторону, и вся компания послушно перемещалась в соответствующем направлении. Но никто не смел ни притронуться к картине, ни вмешаться в сюжет; допускались только редкие вопросы, скромные замечания и, главным образом, знаки одобрения. Действо могло активно развиваться, могло и затягиваться. Когда у меня как у автора возникала внутренняя потребность обновить сюжет, собраться с мыслями, придумать что-нибудь новое – достаточно было бегом поменять место этого представления и выиграть пару секунд для появления свежих идей; вместе со мной и за мной перебегала на новую позицию и вся группа моих верных зрителей.
Так приятно было ощущать себя вожаком, властителем душ! Подходили воспитатели, другие взрослые и сверху с интересом смотрели на нас: чем это они там так увлечённо занимаются. Обычно эти наши представления прерывались только на групповые занятия с воспитательницей или на обед, назавтра всё могло продолжаться. Во мне так навсегда и осталось это стремление к лидерству, к руководству; иногда, в разной мере и степени, в жизни, реально оно и осуществлялось.

Конец войны. Подготовка к школе

В 1944 году мой младший брат Валюшка пошёл в тот же садик, где был и я. Стали ходить в детсад с мамой втроём.

Конец войны был необыкновенным счастьем – ранним утром пришла тётя Надя и закричала: «Что вы спите?! Война кончилась! Победа!!!» На улице слышалась беспорядочная, радостная стрельба. Домашний репродуктор и уличные громкоговорители разносят праздничную, торжественную музыку. Массовое гуляние! Салют на центральной площади и в разных местах города!
Спустя время стали известны некоторые подробности событий дня 9 мая: в 0:43 ночи в Карлсхорсте, предместье Берлина, полномочными представителями германского командования был подписан акт о безоговорочной капитуляции; в 2.10 ночи диктор Совинформбюро Левитан зачитал сообщение о капитуляции Германии и указ президиума Верховного Совета СССР об объявлении 9 мая Днём Победы; в 21 час прозвучало обращение Сталина к народу и был зачитан Приказ Верховного Главнокомандующего об окончании войны и о салюте в честь доблестной Красной Армии и Военно-Морского Флота; при этом в Москве был дан салют 30 залпов из тысячи орудий.

Началась мирная жизнь. Мы, дети стали чаще заглядывать через невысокий задний забор детсада во двор школы: «Что там происходит? Что-то очень интересное».
Кто-то из детей с умным видом сообщил: “керосиновая бомба”. Что, где, непонятно; видимо, слышал про Хиросиму, ничего толком об этом не знал и перепутал: шёл август 1945 года.
Однажды мы были где-то в гостях, и незнакомая девушка лет семнадцати, эдаким покровительственным тоном, спросила меня: «Как будешь учиться на отлично, хорошо – или посредственно?» Я, признаться, понял суть вопроса, но меня покоробили “старинные”, на мой просвещённый взгляд, названия школьных отметок, тем более тон её вопроса мне совсем не понравился, и я гордо выпалил: «Только на пятёрки». – «Ах да, теперь так говорят… Ну молодец».

Ясно вижу себя сидящим вместе с детьми из моей, старшей группы, в большом зале на стульчиках перед чёрной доской, а воспитательница старательно учит нас читать и писать буквы. Я не воспринимаю ни одного её слова, не могу сосредоточиться на том, что происходит там на доске или у доски, лишь любуюсь лучами солнца, льющимися через окно, и только слышу громкое жужжание слепой мухи, бьющейся об стекло.
Очевидно, в детсаду пытались готовить детей к школе.
Действительно, и в городе, и у нас дома полным ходом шла подготовка к школе. Заранее, весной и летом, по дворам ходили учителя и записывали детей в школу! Приходили в каждый дом, знакомились с детьми, с родителями, с условиями жизни. Подразумевалось, что домашние задания я буду делать здесь, за обеденным столом, – ладно, хорошо.
Покупали всё необходимое к школе: портфель, перьевую ручку, карандаши, чернила, чернильницу-непроливашку.
Я застал ещё счётные палочки, сложенные в мешочки, по 50 штук. Они были не у всех учеников, и ими на уроках так и не воспользовались.
Ученической формы тогда не было. О спортивной форме вообще не слышали. Перед первым сентября собирали родителей в школе, знакомились, обещали в первый же день занятий выдать каждому ученику набор учебников и тетрадей в косую линейку и в клеточку; дневников для первоклассников не требуется. Чернила должны быть фиолетовые. Перо металлическое 86-й номер, изящной формы, и писать им можно было и тонкие линии, и линии с правильным нажимом. Было ещё перо “рондо”, но оно писало без нажима и учащимся пользоваться им категорически запрещалось.
Были ещё так называемые “химические” карандаши. Если послюнявить кончик такого карандаша, то он пишет фиолетовым цветом, похожим на чернила. Дело в том, что красители, входящие в состав его стержня, хорошо впитывались в бумагу, и надпись, сделанную таким карандашом, удалить было очень трудно. Поэтому в канцелярском деле все документы через копирку заполнялись и писались именно таким карандашом. В школе и у нас дома такие карандаши не использовались.

Читать, писать до школы я не умел, ну и ладно.
Вспоминая то время, прихожу теперь к мысли, что я в ту пору не спешил расти, не хотел поскорее стать взрослым, как некоторые, слышу, рассуждают о себе. Просто, по наивности души, я тогда думал, что каждый день и в каждый месяц, и в каждый год у меня происходит, случается одно и то же: что-то хорошее, ну и что-то не очень, и я был уверен, что так будет вечно, всегда. Думаю, то была моя счастливая, беззаботная пора.
Но! За всё это благополучие я ныне прошу прощения у тех, кто в те годы боролся с мировым злом, хлебнул горя. Возможно, у меня не всё было так хорошо, как представлялось, но не сравнить же с фронтом, эвакуацией, оккупацией, блокадой, лагерями смерти и другими ужасами военных лет. Почти ничего такого я тогда не знал, как и многие окружающие. Каюсь, каюсь.

1.4. Школа. Младшие классы
Учительница. О раздельном и совместном обучении. Школьные занятия.
Друзья. Родные лица. Простой быт. Огород. Виноградник. Гости. Парк.
Праздники. Дворец пионеров. Приём в пионеры. Радио. Музыкальные занятия

Учительница

Первого сентября 1945 года, в прекрасный субботний день (суббота была тогда рабочим днём) я пошёл в школу. Мужская средняя школа № 6. Масса детей и родителей собралась во дворе школы, ученики построились по классам, перед нашим строем встала наша учительница, после краткого приветствия директора (директором была женщина, имени-отчества теперь не вспомню) прозвенел звонок и парами, притихшие и взволнованные, вначале первоклассники, за ними все остальные ученики, стали входить в здание школы. Шли по высоким гулким коридорам, расходились по своим классам.
И вот сейчас, спустя столько лет, у меня перед глазами возникает, ясно и отчётливо, наше классное помещение, просторное и светлое. Удобная типовая планировка, входишь в классную дверь, рядом по правую руку – классная доска на стене, прямо – стол учителя, налево – в три ряда стоят новенькие парты изумительного цвета натурального дерева (никогда после я такого приятного цвета нигде не видывал); каждая парта на двоих учеников, с наклонной, откидывающейся крышкой для каждого ученика, полка для портфеля под крышкой, узкая непокатая верхняя часть крышки с выемками для чернильницы и ручки.
Через высокие окна, во всю стену, открывается вид на глухой тенистый дворик, за ним забор и тихая улица. Высокие потолки, со стен строго смотрят великие русские писатели и учёные, над классной доской – портрет любимого вождя.
Никто с цветами в школу не приходил. Вообще дарить цветы в нашей обыденной жизни было не принято – вон их сколько вокруг цветёт. Да и время было суровое, не сентиментальное.
Учительницей в нашем 1 “Б” классе, первой моей учительницей, была Елизавета Лукинична, немолодая, в строгом, тёмном костюме. Первый “А” класс вела Анна Ивановна, молодая, яркая учительница. Говорили, что в “А”-классы обычно набирают детей высокопоставленных или других “особых” родителей. Моя мама непременно хотела, чтобы я попал к Анне Ивановне, а наша, на взгляд мамы, была “простовата”; но в конце концов наша учительница оказалась лучше. Чуткая, отзывчивая, внимательная к каждому, она заложила в меня и, надеюсь, во всех, верные жизненные основы. А я до седьмого класса так и учился в “Б”, с восьмого же по десятый у нас в школе не было параллельных классов.
(Многие имена и фамилии людей помню до сих пор, а вот фамилии моей Первой учительницы не запомнил, только имя-отчество врезалось в память; а может и не знал никогда, так я стеснялся и боялся всего и вся в младших классах школы).

В моём первом классе было не больше 30 учащихся; считаем: три ряда парт, по пять парт в каждом ряду и на каждой парте по два человека – действительно, получается 30, последние парты обычно оставались пустыми. Один ряд парт шёл вдоль внешней стены с окнами, второй ряд – по центру и ещё ряд – вдоль внутренней, коридорной стены. И я по сю пору точно помню, где стояла моя парта – третья в ряду у коридорной стены. Причём так было с первого по четвёртый класс. Удивляюсь, что ни из одного одноклассников тех лет в лицо не знал; так сказать, все на одно лицо.
Когда я учился в старших классах, нас было уже больше, около сорока учеников, и сидел я на первой парте сначала прямо около стола учителя, а в девятом и десятом классе – на первой парте около окна, ближе всего к классной доске.
У меня начало резко падать зрение, и я сильно щурил глаза, чтобы увидеть, что написано на доске.

Как было сказано выше, наша школа была мужской, то есть когда я учился, в стране действовало раздельное обучение.
Благодаря сведениям, полученным от ашхабадской жительницы Натальи А., я узнал, что школа наша до революции являлась городским мужским училищем.
В то же время на улице Гоголя, ближе к перекрёстку с улицей Энгельса, оказывается, находилась городская мужская гимназия. Что там в наши дни стало, не знаю. Помню лишь глухой забор, и за ним стеной сплошные деревья. Похоже, какое-то серьёзное учреждение.

О раздельном и совместном обучении

Раздельное обучение практиковалось в Российской империи во всех гимназиях и почти во всех других средних учебных заведениях.
После революции, в мае 1918 года в РСФСР было введено обязательное совместное обучение мальчиков и девочек.
В 1943 году в условиях Великой Отечественной войны было снова введено раздельное обучение мальчиков и девочек в начальных, семилетних и средних школах Москвы, Ленинграда, столиц союзных республик, областных и краевых центров и ряда крупных промышленных центров СССР.
И уже Постановлением Совета Министров СССР от 1 июля 1954 года № 1342 «О введении совместного обучения в школах Москвы, Ленинграда и других городов» было восстановлено совместное обучение мальчиков и девочек во всех школах с 1954/55 учебного года. Насколько я понимаю, по крайней мере, в Туркмении совместное обучение мальчиков и девочек было восстановлено годом позже.
Таким образом, в 1955 году я заканчивал мужскую школу, и во всех классах не было девочек. Что и как там происходило в последующие годы, у меня нет сведений.
Вообще же, о преимуществах и недостатках раздельного и совместного обучения судить я не могу, вопрос очень сложный. Скажу только, что в моё время, с одной стороны, женская школа определённо была центром постоянного притяжения и мечтаний наших “правильных” мальчишек, а с другой стороны, “неправильные” ученики-мальчики, вроде меня, начинали всё больше и больше чураться любых девочек, и, в силу врождённой скромности, у нас, у большинства, было принято, то есть полагалось правильным делом “женский пол” игнорировать, а некоторое “особое, непонятное учебное заведение” всегда и обязательно обходить стороной за версту. Признаюсь, у меня всё это осталось, в самой что ни на есть ярко выраженной форме, лет до 25-30. Сейчас скажу одну щепетильную вещь. Когда в фильме целовались и потом изображение влюблённых целомудренно скрывалось за нижним краем экрана, я всегда думал и совершенно не знал, и мучился, а что же там дальше?

Школьные занятия

Дисциплина в школе была очень строгой.
Учащиеся обязаны были приветствовать вход в классное помещение учителя или директора и выход их из класса вставанием из-за парт. При этом вставать и садиться за парты требовалось без шума, без грохота крышками, что давалось нелегко. Вход ученика в класс во время урока и выход из класса допускались только с разрешения учителя. Обращаться к учителю ученик может только сидя за партой поднятием руки. Отвечать учителю на его вопрос ученик может стоя около парты или у классной доски. В случае какого-либо нарушения правил учитель делает ученику замечание, или, в зависимости от тяжести нарушения, выговор, или просит постоять, удаляет из класса, оставляет после урока, может вызвать ученика на педсовет, вплоть до исключения из школы. Такие были правила, они общеизвестны.
Не выходит у меня из головы такой тяжёлый школьный случай – наука мне на всю жизнь. В один из первых дней учёбы Елизавета Лукинична ближе, подробнее знакомилась с учениками; по списку в журнале вызывала, спрашивала, в частности, кем работает твой отец, ребята отвечали: продавец, бухгалтер, врач, военный, и вдруг некоторые бросали коротко, отрывисто: “погиб”; я не понимал, что это за работа такая; потом учительница подвела итоги: у многих наших одноклассников отцы погибли на войне, защищая Родину, нас с вами. Я долго сидел, моргал, соображая, как это нет отца.

В первом классе у нас было три учебных предмета: письмо, арифметика и чтение. На первом уроке долго писали “палочки”, “кружочки”, “крючочки”, иногда это называлось уроком правописания, или уроком чистописания, на котором для выработки хорошего, быстрого, красивого, разборчивого почерка учили детей писать ручкой со школьным пером: вниз – нажим, линия с утолщением, вверх – волосяная, тонкая линия. На втором уроке считали предметы, складывали и вычитали числа, на третьем уроке читали “Букварь”, со второго полугодия – учебник “Родная речь”, беседовали о разном, о жизни.
В ноябре или в декабре начали задавать домашние задания. Чаще всего я садился за уроки вечером, когда приходила мама, бывало, и при керосиновой лампе, превозмогая сон. Младший брат Валюшка вертелся тут как тут; не спуская глаз, пристально следил за моими занятиями и незаметно, сам, быстрей меня, на лету схватывал все премудрости науки, чертил свои “крючочки” пальчиком на столе или складывал в уме числа.

В начальной школе мы на уроках “Родной речи” узнавали основы истории, географии, естествознания.
Например, по истории СССР мы говорили о наших великих предках – Александре Невском, Дмитрии Донском, Козьме Минине и Дмитрии Пожарском, Петре Первом, Александре Суворова, Михаиле Кутузове; знакомились с такими важнейшими событиями, как основание Москвы (1147 год), Ледовое побоище (1242 год), Куликовская битва (1380 год), основание Петербурга (1703 год), Отечественная война 1812 года, Великая Октябрьская социалистическая революция (1917 год). Говорили об эсерке Фанни Каплан, которая стреляла в Ленина, как это было показано в кинофильме “Ленин в 1918 году”, вышедшем в 1939 году. Говорили о смерти Ленина в 1924 году. Говорили о только что закончившейся Великой Отечественной войне, о Победе, о Сталине. Знакомились или вспоминали наших великих людей: Пушкина, Ломоносова и других.
Своими маленькими сердечками мы чутко, взволнованно воспринимали рассказы о наших советских героях, победивших фашизм. Это лётчик Николай Гастелло, направивший 26 июня 1941 года свой подбитый горящий самолёт на колонну танков и цистерн врага; партизанка Зоя Космодемьянская, под пытками не выдавшая военной тайны и повешенная 29 ноября 1941 года фашистскими извергами; лётчик Алексей Маресьев, сбитый немцами 5 апреля 1942 года, восемнадцать суток через леса и болота ползком пробирался к своим и потом с ампутированными ногами ещё долго летал и бил врага; красноармеец Александр Матросов, который 27 февраля 1943 года закрыл своим телом амбразуру немецкого дзота, дав возможность продвижения наших атакующих войск; целая подпольная организация молодогвардейцев во главе со старшеклассником Олегом Кошевым активно, с оружием в руках, действовала в тылу у немцев в городе Краснодоне, была раскрыта, и все молодогвардейцы в феврале 1943 года были казнены, став символом смелости, мужества и героизма.
По географии мы изучали части света, работу с компасом, географические карты, начала топографии.
На уроках естествознания говорили о природе живой и неживой, о растениях и животных; разбирались с животными: млекопитающими, птицами, рыбами, насекомыми и другими.

Со второго класса мы начали учить туркменский язык. Видимо, так было принято законодательно – во всех национальных союзных республиках со второго класса школы учить язык коренной национальности.
Таким образом у нас в расписаниe ввели четвёртый урок – туркменского языка. Не помню, сколько раз в неделю был туркменский; мне кажется, два раза в неделю и так до самого окончания школы.
К нам в класс стал приходить учитель туркменского языка. Это был мужчина немолодой, нерусский, может быть, какой-либо среднеазиатской национальности, или быть может, перс, или, стал я думать, репатриант армянской национальности – выходец из какой-нибудь арабской страны Ближнего Востока. Звали его Константин Христофорович. Всегда в приличном костюме и галстуке; солидные, приятные, можно сказать, интеллигентные манеры. Он знакомил нас с буквами туркменского алфавита, построенного на основе кириллицы, то есть, проще говоря, на основе русского алфавита с добавлением специфических букв. Мы изучали фонетику, туркменские звуки: твёрдые, мягкие и новые для нас, специфические губные гласные, а также носовые и другие специфические согласные; он всё так ясно и просто разложил, что стало всё совершенно понятно.
Разобрались на уроке, что в арабском языке слово “маула” означает господин, учитель, образованный человек; это слово напоминает древне-монгольское слово “могол” – повелитель; у туркмен было своё слово “мугаллым”, которое означало учитель, любой образованный человек; так же стали называть служителя в мечети, а со временем это слово сократили до “мулла”.
Во втором классе уже со второго полугодия начали читать учебник туркменского языка. Как в русском языке хрестоматийно первой фразой букваря считалась, когда-то, “Мы не рабы”, а позже “Мама мыла раму”, так и в туркменском языке такой первой, запомнившейся на всю жизнь, была фраза: “Джон Америкада яшаяр” (ударение везде на последнем слоге), что значит: “Джон живёт в Америке”. Бедный Джон, иронично жалели мы его. Эту фразу мы повторяем и сейчас, почти каждый раз при встрече выпускников или в переписке друг с другом.
Примечание: Думали ли мы, что когда-нибудь кто-то из нас станет таким “Джоном”, которого следовало бы пожалеть?!
Джана Чарыева стали звать, не мудрствуя, просто “Джоном”, почему бы и нет?! Но это ему не понравилось, он расценивал это не иначе как искажение его имени. Странный человек…
В третьем классе мы хором разучивали песню на туркменском языке про великого вождя и учителя  советского народа: «Яша, эй бейик сердар» и так далее, а по-русски это значит: «Живи, эй, великий вождь». Дальше: про него же, нашего любимого Героя (“Гахрыман”), про счастливый (“багтыяр”) сад (“баг”) и народ (“халк”).
На уроках Константина Христофоровича мы много узнавали о древней истории туркмен, об их особом, кочевом образе жизни, о специфике родо-племенных отношений в их среде.

В третьем-четвёртом классах Константин Христофорович неожиданно для нас, для расширения нашего кругозора, видимо, сверх учебной программы, решил рассказывать нам об арабской и персидской письменности и пообещал научить нас прекрасному, музыкальному персидскому языку – фарси.
Учитель начал рисовать на доске, во время урока, диковинные значки, причём не как мы, слева направо, а как арабы, справа налево. Ну то что у них нет заглавных букв – это бы “ладно”, но у них, оказывается, слова зачастую записываются без гласных, и приходится додумывать, какое слово написано; как если бы, допустим, наши названия дней недели изображать на письме в таком виде: пнд втр срд чтв; в некоторых случаях такая запись у нас используется; прочитать, догадаться можно. Ещё ставилась точка сверху над буквами, но зачем это, я уже сейчас совсем забыл. В результате обсуждения мы в классе дружно пришли к выводу, что таким путём арабские власти старались всячески затруднить распространение грамотности в народе. Тем не менее “арабскую вязь”, как обычно называются их записи, некоторые считают самой красивой в мире. Ну это их дело. Чего не сделаешь ради красоты…
В последующие дни Константин Христофорович перешёл к персидской письменности. Мы узнали, что тысячу с лишним лет назад арабы завоевали и покорили персов, их огромную Персидскую империю, их прекрасную страну Хорасан, и силой навязали им свою религию – ислам и свои порядки. Кроме того, несмотря на то, что древний персидский язык (фарси) не был похож на арабский, завоеватели переложили персидскую письменность на арабский алфавит, хотя и оставили персам ряд специфических персидских букв-значков и установили некоторые необходимые исключения из правил записи. Да, печально сложилась судьба завоёванного народа персов и их письменности.
Нашему удивлению не было предела, когда мы узнали, что, благодаря тесным культурным, экономическим и политическим связям между соседними русским и иранским народами в персидском языке вошли в употребление слова, заимствованные из русского языка. Так, персидский шах привёз на родину из России наш старинный прибор для нагревания воды и, соответственно, слово “самавар”, как его писали персидской вязью. В Персии (кстати, и не только там) стали есть “пирашки” (пирожки), но их народ стал делать по-своему – с шоколадом! Ну, “сухари” вообще явились без изменений. “Калбас” и “котлет”, хоть и не чисто русские, пришли именно из России. А ещё транспортные термины “калеске” (коляска), “хамут” (хомут). И так далее. Нам учитель показывал, как все эти слова пишутся на фарси.
От преподавателя мы узнали, что совсем недавно вместо придуманной древними греками, привычной “Персии” вдруг как бы возникла из небытия новая, непонятная страна “Иран”. Это произошло в соответствии с обращением в 1935 году непомерно амбициозного шаха Реза Пехлеви в Лигу наций. Обоснованием послужило то, что четыре тысячелетия назад на этом месте была “страна ариев”, на древнейшем арийском языке – “Арьянам”, или “Эран”. Фактически шах и его окружение самочинно присвоили своей стране доисторическое название общей территории Индии и Ирана. В этом явственно чувствовалось влияние на шаха нацистов гитлеровской Германии, считавших себя также арийцами.
Уверен, что преподавание такого серьёзного лингвистического материала не было прописано в утверждённой школьной учебной программе. Однако мы всем классом все эти премудрости, на удивление, внимательно слушали, увлечённо воспринимали и легко, чудесным образом запоминали. Кое-что запало в память и в душу на всю жизнь.
Говорить на туркменском мы – немного, кое-как – могли, однако до понимания беглой разговорной речи, к сожалению, дело не дошло.
Замечу, что в десятом классе, перед выпуском, в доверительном разговоре с нашим директором школы мне удалось узнать, как фамилия и вообще что за человек преподавал нам туркменский язык в младших классах. Ответ был краткий: нам просто повезло, это был крупный учёный-филолог Исмаилов, интересный человек с поломанной судьбой; к несчастью, он погиб во время землетрясения 1948 года.

И ещё произошёл у меня в начале жизни один важный, судьбоносный эпизод. В третьем классе, мне, как бы уже не новичку, учительница поручила прочитать со сцены стихотворение. Это было “Я памятник себе воздвиг нерукотворный” Александра Сергеевича Пушкина. И это был школьный концерт, май 1948 года. Я прекрасно помнил, как воспитательница в детсаду декламировала нам это стихотворение в Пушкинском сквере у памятника поэту. Я учил его в прошлом году и хорошо отвечал у доски. Разумеется, я усердно несколько дней готовился к концерту, учил, чётко и громко проговаривал это довольно длинное стихотворение… Но конкретно никак себе не представлял, что и как всё будет на концерте. И как только я вышел на высокую сцену в этом огромном актовом зале, только увидел я сотни пар глаз, направленных на меня, так сразу жутко испугался, растерялся и, с трудом договорив всё до конца, наверно, с запинками, в диком ужасе убежал со сцены, а дальше летел по улицам домой, представляя, что все прохожие смотрят на меня кто насмешливо, кто осуждающе. На следующий день, в классе, учительница подошла ко мне, похвалила моё выступление, а напоследок, немного подумав и посмотрев на меня, вынесла заключение: «У тебя всё будет хорошо, но сцена – это не твоё». Вещие слова мудрой женщины. Я, в свои малые лета, глубоко и всерьёз воспринял это мнение и на всю жизнь усвоил, что есть для меня что-то безнадёжное и что где-то не нужно пытаться прыгать выше головы.
Как бы то ни было, тот концерт, посвящённый дню памяти Виссариона Григорьевича Белинского, точно не знаю, но надеюсь, прошёл как полагается; а наша библиотекарша, и учителя, и ученики, все очень постарались и наилучшим образом сделали оформление школы к этой дате, за что нашей школе с честью было присвоено имя великого литературного критика и публициста.

Друзья

Странно: соседей по двору, с малых лет, помню, а друзей в детсаду и даже в начальных классах – не помню, совершенно; в общем, друзей не было. К сожалению, дружить я, видимо, не умел; как говорится, был постоянно погружён в себя.
Смутно, как в тумане, помню двух мальчиков, двух братьев-армян, Гурген на год-два старше меня и Шаген, годом младше меня. Старший сказал мне: «Я буду тебя защищать». Я не знал от кого, но согласился. Они жили где-то недалеко от нас. Гурген заходил к нам во двор, звал меня гулять, мы куда-то бежали, играли. Хорошо, что это не было дурной компанией. Давали мне рогатку, я стрелял по воробьям, но сам бы не смог сделать такую. А то ещё они приносили гильзы и киноплёнку, заряжали, зажигали, запускали ракету – я смотрел со стороны, с опаской.
Раз я стоял с этими братьями на улице около нашего дома, и к нам подошла красивая, нарядная женщина-армянка, оказалось, их мама. Она уважительно сказала про меня что-то вроде “порядочная семья” и позвала сыновей домой. Мне кажется, для армян имеет особое значение свойство “порядочности”.
Кстати, было ещё такое, общее понятие: “Это некультурно. Не культурно”. Просто недопустимо. Нельзя.

Вокруг часто звучала армянская речь.
Запомнилось армянское слово “инч”, по-русски “что”.
Я мог спросить по-армянски «инч ка чка?» По-моему, это означает «что нового?»
Врезалась в память такая странная фраза: «Ара – да, ахчик – че». Здесь первое слово фразы, очень характерное и часто употребительное “ара” – хороший парень; потом идёт обычное русское слово “да”, может быть, употреблённое в смысле одобрения, утверждения; наконец, “ахчик” – девочка и “че” – нет. До сих пор не знаю, эта фраза – просто набор слов, или в этом есть смысл.

Где-то далеко-далеко от моего дома был городской бассейн – “купалка”. Как-то раз мы гуляли большой мальчишеской компанией по городу и зашли туда, посмотреть; купаться-плавать не собирались; меня исподтишка со спины толкнули в воду, я плавать не умел, очень испугался, нахлебался воды и стал тонуть, еле вытащили меня. Водобоязнь у меня была долго, лет до тридцати, когда я уже научился более-менее держаться на воде, плавать.

На Гауданском загородном шоссе, ведущем из Ашхабада в Иран, был широкий арык с крутым уклоном и быстрым течением воды. Однажды друзья позвали меня посмотреть “сам увидишь что”. Оказалось, то было действительно забавным местом и называлось оно, извините, “жопкаталка”: можно было по берегу арыка пройти немного вверх по течению, сесть на скользкое каменное дно и лихо нестись вниз вместе с другими визжащими мальчишками. Пару раз я катался там. Но только я услышал предостережение, что на дне в камнях могут быть стёкла и даже бритвы… Всё! Я живо представил себе последствия, у меня где-то внизу противно заныло – я немедля сбежал домой, и больше туда ни ногой.

Родные лица

Мой дом родной был главным местом, где можно было укрыться от других, от чужого внешнего мира. Семья моя была хорошая, правильная, существование которой было для меня столь же естественно и незаметно, как нечто само собой разумеющееся, как воздух. И сам я был такой послушный, спокойный, старательный, без капризов; если ощущал себя центром мироздания, то только потому, что, как говорят, все дети в этом возрасте эгоисты.

Братик мой Валерий был во всех отношениях лучше меня и уж точно умнее. Считали, что он подавал большие надежды, и пророчили ему блестящее будущее. Мы любя звали его Валюшка.

Про маму и говорить нечего: красивая, умная, энергичная, заботливая и вообще самая-самая. Невысокая ростом, она считала себя совсем уж маленькой. Вместе с тем характер имела строгий и решительный. Работала воспитательницей в детсаду, затем заведующей детсада. Рассказывала, как до войны она вывозила детсад на лето в Фирюзу и там она видела басмача в кустах; точнее, она видела в ночной темноте чьи-то страшные глаза, и это видение преследовало её всю жизнь, на ночь закрывала, занавешивала все окна в доме, “а то смотрят”.
У мамы всё ладилось, она всё успевала по дому. Готовила, стирала, убиралась, так что в доме и во дворе была идеальная чистота; старалась, чтобы нигде не было ни малейшего пятнышка.
Не могу вспомнить, какие у мамы были платья, только помню, что были и простые, и крепдешиновые, носила береты, шляпы с широкими полями, по той моде; на фотографии можно видеть маму в светлой шляпе с тёмной лентой. Точно знаю, что размер ноги у неё был 35-й, а покупала она всегда туфли на размер меньше и страшно мучилась от этого, но тем не менее очень гордилась маленьким размером ноги. Были боты – резиновые сапожки. Пальто и шуба тоже были. Серьги в ушах мама не носила, никогда. Кольцо обручальное, тёмное, хранила в коробочке в комоде. Часы “Звезда” на руке, обычные, недорогие. Парфюмерия-косметика: одеколон и духи “Красная Москва”, “Кармен”, пудра, губная помада, крем; на каких-то коробочках я читал: изготовитель трест “ТЭЖЭ”, у которого было более полное название “Трест эфирно-жировых эссенций”; этим трестом руководила Полина Жемчужина, жена Молотова.

В начале 1946 года демобилизовался и приехал домой отец. Высокий ростом. Короткая стрижка. Нормальное зрение. Склонный к полноте, в армии сильно похудел, дома держался относительно стройным. В солдатской гимнастёрке, брюках галифе, солдатских сапогах. Кителя ни в жисть никогда не было, не положено. Со временем купили костюм, шляпу, туфли. Не пил никогда. До армии не курил, в армии приучился, после демобилизации мама быстро отучила его от этой дурной привычки.
До войны работал бухгалтером. После войны несколько месяцев не мог устроиться на работу, но потом получил должность в системе только что недавно реорганизованного Министерства государственного контроля Туркменской ССР. Работа была связана с частыми командировками для проведения проверок, ревизий; ездил и в областные города: Красноводск, Мары, Ташауз, Чарджоу, и в районные, которые теперь мы в семье узнали досконально: Иолотань, Куня-Ургенч, Серахс, Бахарден и другие. В прихожей, помню, всегда стоял собранный, приготовленный к поездке чемодан, как было тогда принято, в чехле.
С уважением отец говорил о министре госконтроля Туркмении Шихмурадове Оразе Оразовиче: «Строг, но справедлив».
Вступил в партию. Иногда шёпотом сообщал маме, что на собрании кого-то разоблачили и исключили из партии.
Я никогда не видел, чтобы мои родители целовались.
Друг друга называли: «Костя или отец; Люба, Любочка или мать».
Запомнилось: «Да-а, мать, хороший у нас сын получился».

Как настоящий бухгалтер, отец и дома держал свою главную принадлежность – счёты, это такой счётный инструмент в виде деревянной рамы с костяшками на металлических спицах. Когда возникала необходимость что-то посчитать, отец доставал из шкафа эти счёты, средним пальцем погоняет костяшки туда-сюда и ответ готов.
Я так и не освоил работу на этих счётах, да и не хотелось.

Папа брился безопасной бритвой, называлась станок. Лезвия бритвы долго натачивал о внутреннюю поверхность гранёного стакана; потом просил согреть немного воды, намыливал помазком щёки и подбородок мылом и долго скрёб их бритвой, то и дело ополаскивая её в стакане с водой. Я ничего не мог с собой поделать, но мне всегда не нравились, чисто по-детски, его колючие прикосновения. «Не царапай ребёнка своей ужасной щетиной», – добавляла мама.

Костюмы у папы были, и рубашки, с запонками и без. Висело несколько галстуков, и он умело их завязывал. Разумеется, всё-всё отечественного производства.
Всю солдатскую форму мама отправила в Ушинку, своим.
Запомнилось, как я брал в руки висящие на спинке стула отцовские брюки и досадовал про себя, зачем они такие большие и какие-то несоразмерные, несуразные; то ли дело мои штаны, маленькие и аккуратные.
Мама,  бывало,  обнаруживала во внутреннем кармане у отца припрятанные деньги – “заначку”.  Спрашивала: «Эт-то что такое?» Отец сначала пытался “вспомнить”, потом изрекал: «Не трогай, это либорацкие». Я, с детства разбиравшийся в политике, про себя возмущался: «Надо же говорить “лейбористские”».
Уже взрослой порой мне посчастливилось узнать некоторые семейные подробности седой старины. И от кого? От моей дорогой, всеведущей двоюродной сестры Лили Сливы (Никоновой).
Мой дед, папин отец Николай Михайлович – естественно, до революции – проживая в Красноводске, покупал акции общества “Люборад”, а дивиденды на акции, правильно называвшиеся “люборадские”, припрятывал себе на карманные расходы.
А мой дорогой папа свою заначку теперь называл так же, конечно, в шутку.

Историческая справка
В 1906 году российско-поданные предприниматели польского происхождения
Любомирский и Радкевич основали акционерное общество “Люборад”
(названное по их фамилиям) для эксплуатации месторождений нефти
и озокерита на полуострове Челекен, Закаспийской области –
на восточном берегу Каспийского моря, в Туркмении.
Князь Станислав Любомирский – председатель правления общества,
инженер путей сообщения К.В. Радкевич – вице-председатель.
В июне 1918 года советская власть национализировала это предприятие.

Моя тётя Надя (Надежда Степановна) – это Надя и всё. Слово “тётя” к ней неприменимо. Может быть, “вторая мама”? Может быть, надо говорить и писать просто “надя”. Всегда, всю жизнь уравновешивала маму. Если мама нахмурится, Надя обязательно улыбнётся, чуть заметно качнёт подбородком вверх: «держись». Если мама хвалит, Надя покачает головой: «не заносись».
Мама говорит: «Отец, иди уложи детей». (То есть меня и Валюшку). Идём с папой в спальню. Летом – ложимся как есть, зимой раздеваемся до трусиков и маечки. Приказ: Спать! Отец щёлкает выключателем и дополнительно щёлкает языком. Всё! «И чтоб никаких».
Если же  вечером  у нас дома  Надя,  то  укладывание превращается  в целую процедуру:  она  просит сходить “по-маленькому”, помыть ноги в тазу, почистить зубки зубным порошком, раздеться, лечь, потом приносит в спальню стул, выключает свет, садится и поёт:

                        Баю-баюшки-баю,
                        Не ложися на краю.
                        Придёт серенький волчок,
                        Он ухватит за бочок.

Конца мы не слышим, спим.

Мой дядя Лёня (Леонид Николаевич) был о-очень странным. Полная противоположность моему отцу: худой, беспокойный, порывистый, одетый всегда неаккуратно, вечно сердитый, он занимался то тем, то этим – и в результате, как говорили, ничем. Заводил “странные” знакомства на стороне. Особенно удивляло всех окружающих и вызывало всеобщее неодобрение то, что он знал туркменский язык и туркменские обычаи и мог, присев в кружок с чужими туркменами, общаться с ними непонятно о чём.

Папа и мама никогда не учили туркменский язык, только некоторые слова усвоили по жизни, самостоятельно. Вообще, чувствовалось некое пренебрежительное, свысока отношение к другим языкам и, прежде всего, к туркменскому. “А зачем оно нам?»
Также и употребление слов местного колорита, типа “якши” (хорошо), “гуляби” (сорт дыни) и проч., к месту или не к месту, мгновенно отмечалось мысленно, в голове у каждого, и чаще всего не приветствовалось.

Кстати, вспомнилась наша семейная байка про то, как мама однажды всё-таки продемонстрировала свои языковые способности. В 1938 году она, как уже говорилось, повезла меня трёхмесячного в свою деревню Ушинку. Жила, отдыхала, общалась. В это же время в Ушинку также из Ашхабада вернулся, так сказать, всем известный, первый парень на деревне, рыжий Васька Ковшов. Он ходил по деревне, рассказывал про удивительный южный столичный город и хвастался знанием никому непонятных, “иностранных” слов “Мен пуль ёк”; прожужжал этим все уши, уже всем надоел как горькая редька. Тогда мама решила его публично “срезать”. Она ему при всех объявила, что мало того что это сочетание слов звучит совершенно безграмотно вроде как “Моя денга нет”, но что гораздо хуже, он (Васька) по незнанию хвалится всем, что у него в кармане нет ни гроша. Парень не ожидал такого разоблачения и мигом ретировался. А мамин авторитет поднялся на недосягаемую высоту.

Моя тётя Тося (Антонина Николаевна) была обычной необычной женщиной; она всячески старалась казаться яркой, эффектной. Кажется, ей удавалось жить на широкую ногу. Было в ней что-то артистическое. Мама называла её “Коломбиной”. Сколько себя помню, в военные годы с мужем Борисом Сперанским они жили в городе Фрунзе, а в 1946 году переехали в Ашхабад. Поселились они в домике на улице 8 Марта, взяли к себе бабушку Анастасию и туда же перевезли рояль; во всей же левой половине нашего дома стали жить дядя Лёня со своей женой Валентиной.

Неугомонный и пренебрегающий интересами окружающих дядя Лёня начал разводить кроликов – около забора поставил многоэтажные клетки и поместил в них множество этих животных, потом стал выделывать из них шкурки – солить и раскладывать в комнате и вывешивать на солнце около входной двери. Запах стоял невыносимый. Ещё он построил около забора голубятню и стал разводить голубей. Мама с возмущением называла его “этот чабятник”.

Несколько раз к нам приезжал из Баку и останавливался у нас дядя Коля (Николай Николаевич).
Мой любимый дядя Коля, высокий, худой, с руками, поражёнными подагрой, в форме капитана гражданского морского флота; по служебной необходимости он стал хорошим, авторитетным юристом, успешно вёл судебные дела Каспийского грузового пароходства против Ашхабадской железной дороги; в разговорах звучали его мудрёные слова: рекламация, апелляция, кассация и, наконец, коносамент – накладная, в которой указываются отправляемые товары, кем, куда и кому они отправляются, вес товара и цена перевозки.
Помню, при каждом приезде дяди Коли нам с братом не терпелось посмотреть, как он распаковывал свой чемодан, хотя нам и показывали знаками и кивками, что это неприлично, отойдите. Самым интересным в чемодане были лимоны – невиданная вещь! И как чинно-благородно дядя Коля пил чай с лимоном!
Летними ночами мы лежали во дворе на кровати, и дядя Коля много и увлекательно рассказывал о себе, о своей семье, о Баку. Курсантом, старпомом, капитаном корабля избороздил Каспий вдоль и поперёк, ходил во все времена года, в любую погоду. Пассажирские и грузовые суда. Порты Красноводск, Махачкала, Астрахань, таинственная Ленкорань. Брал с собой в плавание дочку Лилю. Бывало, обвязывал её канатом и бросал с борта в море покупаться, поплавать.
Говорил: «Свежо», значит – сильный ветер. А «посвежело» – это сильный ветер пока начинается.
Норд – ветер с севера, хороший, несёт чистый воздух. Поменялся на южный – этот ветер гонит грязь, мусор, запах с морских нефтепромыслов. (Справедливо для Баку и Апшерона).
Живо и увлекательно описывал, как попадал в жестокие шторма, в полное обледенение судна.
Запомнились его поговорки:
«Если солнце красно к вечеру – моряку бояться нечего»,
«Солнце красно поутру – моряку не по нутру»,
«Чайка ходит по песку, моряку сулит тоску»,
«И пока не лезет в воду, штормовую жди погоду».

Вспоминал он, какие сложные жизненные перипетии довелось ему перенести в двадцатилетнем возрасте, во время Гражданской войны, в Закавказье. Как начнёт перечислять – там было всё.
Борьба между большевиками, монархистами, демократами, мусаватистами, дашнаками, эсерами и меньшевиками;
английская и турецкая интервенция;
Бакинский Совет рабочих и военных депутатов (Баксовет);
Бакинский Совет народных комиссаров, сокращённо Бакинский Совнарком, также назывался Бакинской Коммуной, во главе со Степаном Шаумяном.
Рассказывал о сложном, “извилистом” пути Кавказской армии генерала Бичерахова. Чуть было не загремел – уже хотели призвать его на какой-то корабль в составе армии Бичерахова.

Вдруг нахмурился, представил страшную картину из своего детства: по улице Баку движется многотысячная религиозная процессия мусульман, под звуки барабана самозабвенно избивающих себя в кровь цепями, в полном исступлении режущих себя кинжалами и ритмично вскрикивающих «Шахсей-вахсей»…
Примечание: Где-то в октябре месяце ежегодно отмечается день поминовения внука пророка Мухаммеда – имама Хусейна, погибшего в неравном бою с огромным вражеским войском. Поэтому в своё время возникли восклицания: «Шах Хусейн! Вах, Хусейн!» (Господин Хусейн! Увы, Хусейн!)
Мама услышала про такие ужасы, подошла: «Коля, не надо». – «Хорошо, не буду». Переключились на небо, которое над нами, на звёзды, созвездия, планеты и кометы.
Такие, неоднократно повторявшиеся, моменты живого общения с интересным человеком оставили неизгладимый след в моей душе на всю дальнейшую жизнь.
Уезжая, дядя всегда обещал вернуться.

Два-три раза за всё время мы втроём: мама, Валюшка и я – ходили к маминым родственникам, дяде и тёте Анисимовым, которые жили на Хитровке. Переходили по железнодорожному мосту, что около вокзала, долго петляли по одинаковым улочкам с одинаковыми домиками и заборами. Наконец, мама находила тот дом, где она сама жила по приезде из своего села Ушинка и до своей женитьбы. Мы входили в уютный зелёный дворик. Нас радушно встречали. Всегда вкусно кормили. Сидели мы за столом во дворе. Беседа текла неторопливо, о том о сём. Засиживались допоздна, так что нас шёл уже встречать к вокзалу наш папочка. К сожалению, я не удосужился узнать ни имён их, ни жизни, ни судеб; сложилось смутное впечатление, что дядюшка был железнодорожником, и больше никаких сведений о них не осталось.

Демобилизовался и проездом домой, в деревню Ушинка Сталинградской области, заехал к нам дядя Серёжа (Сергей Степанович), младший брат моей мамы.
Сержант-пехотинец, он возвращался в сентябре 1945 года домой – победителем фашистской Германии и вот теперь милитаристской Японии. Я его ни разу до того не видел. Крепкий, плотный, он утром голым по пояс обливался холодной водой из ведра.
Попробовал порубить дрова, но они оказались такие, каких он никогда в жизни не видывал. Саксаул! Корявые, хрупкие, толстые стволы “дерева пустыни”. Топор звенит, отскакивает. И пилой не возьмёшь. Ага, понятно. Стало быть, надо не рубить, а колоть, ударять о приготовленный для этих целей большой твёрдый камень-валун. Зато горят обломки саксаула в печи жарко, как уголь.
Немного рассказал, как в мае сорок пятого он в составе наших войск был переброшен через всю страну на Дальний Восток, там они совершили невиданный в истории переход через хребет Хинган и разгромили миллионную Квантунскую армию менее чем за полторы недели; как говорят, “отомстили за Порт-Артур” – за поражение России в русско-японской войне 1904-1905 годов.
Дядя Серёжа мне очень нравился, хотелось быть похожим на него. К сожалению, он пробыл у нас совсем недолго и быстро уехал домой. Мама сказала ему, чтобы он прислал к нам бабушку Иринку, «нечего там, пусть едет мне помогать».

И действительно, почти сразу же приехала бабушка Иринка и стала жить с нами. Говорила: я приехала “из России”, но это для меня звучало дико и непривычно – что за “Россия”?, была царская Россия, была Советская Россия, а в наше время, мне казалось, не принято было так говорить. Бабушку Иринку я стал звать “бабуся”, а бабушку Анастасию Ивановну с рождения звал просто “баба”, на что та обижалась, считала: “грубовато”.
Мама с хитрецой спрашивала у бабушки Иринки, как ей живётся с новым мужем – Кочегиным, при этом фамилию его она произносила с подчёркнутым оканьем. “Хорошо” – был односложный ответ. Мама не унималась, подтрунивая: «Что, он всё так же читает газету; его спрашивают, что там пишут, а он отвечает: “переворот” и действительно переворачивает газету вверх ногами; он же совсем неграмотный». Смеялись.
Бабушка Иринка была маленькой, тихой, скромной, типично русской старушкой, немного сгорбленной от перенесённых тягот и горестей. Старалась везде успеть, всем помочь, за всех всё сделать. Много не говорила, только “да” и “нет”. Никогда не видел, чтобы она молилась (может быть, тайком?); не слышал “духовных слов”, никаких там “слава Богу”, “Господи помилуй”, “царствие Твое”.

Простой быт

У нас всегда была обычная, простая семья.
Неизвестное для меня довоенное время, по разговорам, я воспринимал как трудное, но в общем весёлое, даже какое-то беззаботное. Военное время – тяжёлое, суровое, с мыслями о скорой победе. Первые послевоенные годы оказались труднее военных лет, и голоднее, и темнее, особенно зимой. Узнали, что такое жмых, отруби, барда.
Пояснение:
- жмых – это выжимки после получения масла из семян, например, хлопчатника; имеют вид твёрдых брикетов;
- отруби – отходы после помола зерна, например, пшеницы; фактически это внешние оболочки зерна; отруби имеют вид муки или порошка;
- барда – это отходы пивоварения, гуща, пойло.
Иногда мы варили лебеду; росла во дворе у забора, у стен. Помню яичный порошок; видимо, из него делали омлет. Большим лакомством считался гоголь-моголь – взбитый яичный желток с сахаром.
Помню, в детстве всё время хотелось есть, чувство голода не покидало. Всегда был худой, тощий и слабый. Мама говорила, что врач видел у меня признаки рахита. Постоянной и неодолимой была тяга к сладкому, к сахару; недостаток сахара в крови остался на всю жизнь.
Слышал, что ели черепах (фу! какая гадость, но до этого дело не доходило).
Ели всегда простую еду. Мама хорошо готовила, и ухитрялась, чтобы при недостатке средств чем-то нас накормить. Прятал хлебные корочки от обеда и потом съедал, но, думаю, мама это видела и переживала внутри.
Осматривая всю свою жизнь, могу похвалиться, что мне замечательно повезло в жизни: сначала мама меня кормила, потом мама и жена Нина, потом только Нина, она прекрасно готовила, потом Нина вместе с невесткой, теперь невестка с Ниной. Спасибо милым моим женщинам, низкий поклон.

В то время мы готовили, варили, жарили на электроплитке или на керосинке; это было в кухне-прихожей. Примусом не пользовались; хотя на нём готовить и быстрее, но его боялись, так как он заправлялся бензином да ещё накачивался воздухом, и к тому же страшно шумел, гудел, поэтому просто опасались взрыва и пожара.
Про керогаз тогда не знали.
В керосинке был фитиль (иногда два фитиля); поджигали фитиль спичкой, фитиль горел и потихоньку выкачивал керосин из ёмкости с керосином; нужно было следить, не слишком ли сильный или слабый огонь, и подкручивать фитиль вверх или вниз. То же самое нужно было делать с керосиновой лампой.
Во дворе готовили на мангалке, которая представляла собой старое ведро, изнутри обложенное огнеупорным кирпичом; внизу вставляли решётку и делали поддувало. Иногда можно было обойтись без решётки и без поддувала, то есть получался как бы простой костерок – в полузакрытом пространстве ведра, но это горело хуже.

Летом в Ашхабаде в качестве еды хорошо выручал виноград, особенно если есть его с хлебом. Ели разные овощи и зелень, особенно часто – салат из нарезанных помидор и огурцов, заправленный растительным маслом. Мясо было не всегда, рыба ещё реже. Мама готовила борщ, постный или с мясом – и то и другое очень вкусно; всякие супы: с фрикадельками, с клёцками, гороховый, фасолевый, рисовый молочный, суп-лапша и другие. Слова “щи”, по-моему, не употребляли. Стряпали пельмени. Мама жарила пирожки, беляши, котлеты, рыбу, много чего. Также готовили голубцы. Бывало, делали форшмак из селёдки. Салаты. Шла каша рисовая, гороховая, каша-маша (типа разваренного зелёного гороха), каша из джугары (белые круглые зёрнышки с тёмной точкой). Пшено и гречку покупали редко.
Мясо мололи мясорубкой. Я давно заметил надпись сбоку: “Касли”. Соображал, что бы это значило. Сначала соединял по смыслу с Каспием, потом стал думать, что это всё-таки какое-то название. Только недавно узнал, что наша мясорубка была выпущена на чугунолитейном заводе в городе Касли (ударение на последнем слоге) на Урале.
Ели обычно все вместе, летом на дворе, зимой в доме.
Если мы с братом набрасывались на еду, Надя говорила: “вы как с голодного края”.

Хлеб мы “брали” в магазинчике “за углом”, то есть на улице Свободы – угол Ташкепринской. Там всегда стояла очередь: или стояли за хлебом, а то и просто стояли – ждали, когда откроют. Мама ставила меня в очередь, знакомилась с теми, кто впереди и кто сзади, и уходила: скоро приду. Очередь потихоньку двигалась, кто-то отходил, говоря: держись за этим. Подъезжал хлебный фургон, это привезли новую партию хлеба; тогда продавщица закрывала окно и выходила принимать товар, все бурчали: ну это надолго; несколько мужчин сразу выскакивали из очереди помогать разгружать, продавщица кричала: больше не надо, и некоторые возвращались на своё место в очереди; разгружавшие счастливчики получали хлеб вне очереди; бывало, не хватало мужчин, и выходили разгружать женщины; в очереди все беспрерывно разговаривали, обсуждали дела, новости, от чего стоял невообразимый шум; кто-то лез без очереди, начиналась толкотня, гвалт; я уставал стоять, забывал, за кем мне надо “держаться” и уж тем более кто за мной; получается, что я “терял очередь” и тогда вставал в позу не имеющего никакого отношения к происходящему; приходила мама, спрашивала, за кем я стою, и все женщины участливо показывали: вот здесь стоит ваш мальчик. В конце концов мама подходила к заветному окошку, подавала карточки, просила на всех на пять дней, но нет, можно только на три; продавщица отмечала “отоваренные” карточки, принимала деньги, выдавала хлеб, и мы шли домой. Хлеб, все знали, в этой палатке был самый вкусный – что чёрный хлеб, что белый. Эти “кирпичики” с хрустящей корочкой! Этот запах хлебный, непередаваемый! Да, хорошо пекли, на славу. Вспомнил: хлеб назывался “железнодорожный” – из особой пекарни, что находилась где-то около железной дороги.
В каком-то другом магазине “давали” крупы, сахар, кукурузное масло (подсолнечного масла отродясь не бывало). Постоянно была забота, как “отоварить” карточки-талоны и узнать, куда, в какой магазин “завезли” нужные тебе товары.
Туркмены традиционно ели чурек, это хлеб в виде толстой лепёшки. Все говорили про чурек, на хлебных магазинах висели вывески “Хлеб Чурек”, сам я несколько раз ел его, но в продаже почему-то не видел. Может быть, потому что в нашем районе города его не продавали.

На базаре (говорить “на рынке” было не принято, даже как-то смешно) мы покупали помидоры и виноград, в дополнение к нашему домашнему урожаю, а также баклажаны, которые не росли на нашем огороде, и другие продукты. Имеется в виду Русский базар, который находился не близко, но и не очень далеко от нас и занимал большой квартал по улице Энгельса, подальше за улицей Гоголя и не доходя до театра оперы и балета. На базаре торговали, в основном, туркмены. Частники выкладывали свой товар на длинных прилавках.
Большую часть базара занимали ряды ларьков в виде больших длинных деревянных сараев, поделённых на помещения с открывающимися торговыми окнами; каждое такой ларёк принадлежал какому-нибудь колхозу или совхозу, о чём сообщала вывеска над окном, например, колхоз “Ленин ёлы” (“Путь Ленина”) такого-то района такой-то области, со всей Туркмении. В этих ларьках производилась торговля овощами, они были дешевле, чем у частников, и там всегда стояли длинные очереди. Вспомнилось, поставили меня, мальчишку, в очередь, хоть и под навесом, но было душно, и мне стало плохо; меня быстро отходили, всё обошлось. Кроме ларьков, колхозными были и некоторые прилавки, на которых возлежали горы нежнейших дынь знаменитых сортов бахарман (тедженские) и гуляби (чарджуйские, то есть из Чарджоу). Рядом огромной горой на земле лежали арбузы; арбузы были огромные, продолговатые, белые, как поросята, и назывались американские; отец с трудом нёс домой такой арбуз – очень тяжёлый. Картофеля на базаре вообще не было или был привозной, дорогой. Кабачков не видел никогда. Яблоки мы не покупали, груши иногда покупали “попробовать”.
Шутили, что туркмены срывают огурцы зелёными, “недозрелыми” и везут продавать – специально для русских, сами-то они едят огурцы правильные, зрелые, толстые и жёлтые.
Ещё такая картина: покупатель мужчина идёт вдоль рядов и поверх голов стоявших покупателей спрашивает, сколько стоит товар; так если он спрашивает по-русски, цена – два рубля, а если спрашивает то же самое по-туркменски, цена рубль. Такая в народе ходила ехидная шутка.
Раза два-три за всю жизнь мы покупали у армянских женщин вкуснейшее мацони, с корочкой наверху. Хорошего понемножку. Но очень вкусно, нечто нежное, кисленькое, прохладное.
Базар летом представлял собой настоящее столпотворение, полно народу, товару, машин. Зимой и весной базар являл собой жалкое зрелище – пустота, всё закрыто, торговали один-два ларька всего.
Очень далеко (по нашим понятиям, на окраине) был Текинский рынок, или просто “Текинка”. Туда мы обычно не ходили и на автобусе не ездили. Я был там всего пару раз. Видел верблюдов, стоящих или сидящих на земле, с подогнутыми ногами. Плюющих верблюдов не видел. Не представляю, чем они питаются в пустыне, при их довольно большой массе тела. Поросль саксаула, полынь, какая-то верблюжья колючка.
Знаю ослов, которых называют ишаками. Много раз слышал, как осёл кричит, “поёт”: «иа-иа».

Заходила к нам во двор туркменка с битоном за спиной, предлагала молоко; цедили из битона в нашу посуду через марлечку, но брали редко, чаще мама отказывалась: «не надо, уходи». Дорого.
Покупали курдючный жир, заготавливали на зиму курдючное сало.
Чаще всего для приготовления еды использовали топлёное масло. Оно иногда называлось “русское масло”.
Чтобы покупать вино-водку, этого я ни разу не видел, хотя когда собирались гости, выпить было чего.
Отец ходил иногда пропустить пивка к пивному ларьку “на угол” (пересечения улиц Свободы и Ташкепринской), мама сразу же начинала беспокоиться, не находила себе места, посылала меня посмотреть, что он там делает, я ходил и докладывал: в очереди стоит, или уже идёт домой. Пиво домой не брали, а квас приносили часто, в трёхлитровом баллончике или в бидоне (говорили “битончик”), пили и делали вкуснейшую окрошку.

Керосин покупали по карточкам в сером, невзрачном ларьке-сарайчике на улице Кемине, построенном прямо на обочине дороги. Иногда приезжала цистерна с керосином и останавливалась на Овражной улице, продавали без карточек, и люди с большими бидонами сбегались со всей округи. Отец говорил, что это “левый” керосин.

Платили за свет (в те годы) по количеству “точек”: у нас было две лампочки – в столовой комнате и в спальне, а в маленькой кухне не было, как-то обходились, и было две розетки – в столовой и в кухне. Включай в розетку что хочешь, электроплитку для приготовления еды или утюг для глажки. А у некоторых дома прятали ещё такой “жулик”, его вворачивали в патрон светильника над столом и сбоку у него в некоторое подобие розетки включали какой-нибудь дополнительный электроприбор, например, ещё одну электроплитку. Но это было преступлением.
Гораздо более невинным, но тоже неправильным устройством являлся “жучок”, который представлял собой восстановленную в домашних условиях перегоревшую электрическую пробку. Чтобы не покупать новую пробку – дорого, соединяли контакты пробки небольшим проводком и вставляли эту пробку-жучок в электрический щиток. Снова в комнатах становилось светло, электроприборы работали, и мы не слышали, чтобы у кого-то что-то нехорошее случалось.
Напряжение в городской электросети всю жизнь было 220 вольт.

Стирали в корыте со стиральной доской. Воду нагревали в баке на мангалке, потому что на керосинке – дорого.
Бывало, бельё кипятили в баке, добавляя туда хозяйственное мыло, наструганное ножом, и стиральную (каустическую) соду. Для придания ещё большей белизны в бак подливали “синьку” – подсинивали.
От всего от этого у мамы были такие постаревшие, морщинистые руки.
Милые мамины руки…
Бельё полоскали. Сушили, развешивая во дворе на верёвках, которые посредине подпирали длинными палками.
Белую тонкую шерстяную шаль после стирки, чтобы не было усадки, мама сушила в комнате, прибивая углы и края этой красивой вещи мелкими гвоздиками к полу.

Бельё гладили утюгом. Электрическим. Но ещё сохранялся старый, ржавый утюг на углях – его разжигали и нагревали на дворе, затем приносили его в дом и быстро гладили; по бокам корпуса утюга были сделаны отверстия, и можно было раздувать угли в нём, широко раскачивая утюгом в воздухе из стороны в сторону. Технология применения такого утюга кратко изложена в песне Анюты из кинофильма “Весёлые ребята”: «Тюх-тюх-тюх-тюх, разгорелся наш утюг».

Мама гладила бельё и напевала песню с не очень понятными для меня словами: «Но он не понял моей муки и дал жестокий мне отказ». Ещё мама любила петь “Мой костёр в тумане светит” и «Давай пожмём друг другу руки и в дальний путь на долгие года».
Обычно получалось так, что мама больше стирала, а гладила бельё и рубашки Надя, моя тётя, и делала она это своё дело весело, с озорной улыбкой. При этом с чувством напевала «На окошке у девушки всё горел огонёк» или «В кармане маленьком моём есть карточка твоя».
Примечание:
Народная песня “Когда б имел златые горы”, исполняла Лидия Русланова.
Романс “Мой костёр в тумане светит”, музыка: Яков Пригожий, слова: Яков Полонский, в исполнении Вадима Козина.
Песня “Дружба” («Когда простым и нежным взором»), музыка Владимира Сидорова, слова Андрея Шмульяна, в исполнении тоже Вадима Козина.
Песня “Огонёк” («На позиции девушка провожала бойца»), слова Михаила Исаковского, музыка, признано считать, неизвестного композитора, в исполнении Владимира Нечаева.
Песня “Моя любимая” («Я уходил тогда в поход, в далёкие края»), музыка Матвея Блантера, слова Евгения Долматовского, в исполнении Ефрема Флакса.

Что я носил из одежды, обуви? Что и все остальные вокруг. Тёмные трусы, белую майку, “сандалики”. В холодное время года – рубашку, штаны, пальто, шапку, ботинки, рукавички, носки, в раннем детстве – чулочки. Штаны короткие на бретельках крест накрест на спине. Когда стал постарше, носил брюки. Брюки широкие книзу, называемые клёши; может быть, не самые модные, ну и не беда. Одеваясь, можно было сначала обувать туфли, а затем свободно натягивать брюки. Удобство.
Кто-то дал мне спортивную белую майку с синей полосой – футбольный клуб “Динамо”; долго носил, полоса совсем выцвела. Помню, были белые брюки и рубашка с небольшой вышивкой по центру груди. Слова “вышиванка” у нас не было. Под рубашку обязательно одевали майку – чтобы пот, если он появлялся, не попадал на рубашку, не пачкал её.
Брат Валюшка носил всё то же, что и я, и ещё помню его детскую беретку.

Мама шила для всей семьи простые вещи: трусы, что-то ещё. Могла заметать – временно закрепить шов прямыми стежками нитки; сметать – временно соединить прямыми стежками две детали из ткани; приметать – временно присоединить стежками мелкую деталь к крупной, основной детали одежды; обметать – обработать срез детали косыми или петлеобразными стежками постоянного назначения, в целях предохранения среза от осыпания; например, обметать пуговичные петли. Ещё мама говорила “подрубить” – то есть прочно подшить, отделать край ткани, например, носовой платок. Сделать длинный шов на ткани – это прострочить. Слышал слово “надставить” – это, вроде как, удлинить. Для всех этих маминых дел у нас была старинная швейная машинка “Зингер” с ручным приводом. Часто приходилось чинить одежду, штопать носки, чулки. То и дело подшивала, восстанавливала распустившийся шов. Могла распороть, распустить шов, чтобы удлинить рукав, штанину, подол платья, рубашки, или, наоборот, подвернуть, укоротить любую вещь. Не говоря уже о пришивании пуговиц. Сложную работу: пошив, перелицовку – мама несла к своей знакомой портнихе; ходили со мной к брючному мастеру. Ещё в памяти у меня сохранилась странная картина: пол в комнате покрыт толстым слоем мелких обрезков разных тканей; на недоумённые взгляды следовало объяснение: “это вместо ковра”; то был наш с мамой поход к особо модной, незнакомой мне портнихе, которая принимала заказы только по рекомендациям; мама потом ворчала, что качество шитья было так себе, а цена слишком высокая.
Постоянно бросались в глаза там и сям по городу вывески “Ателье мод”; но мама считала, что там делают всё очень дорого.
Осталось смутное воспоминание, как мама тёмными вечерами распарывала огромный белый парашютный шёлк, откуда-то приносила узлы и куда-то сдавала готовые, аккуратно сложенные стопки материала; оставалось небольшое количество тесёмок; но из шёлка мы никогда ничего не шили и не носили.

Мама всегда сама вязала шерстяные носки всем нам, редко варежки, женские вязаные шапочки, беретки. Для вязания пользовалась металлическими спицами разной длины, с кружочками-ограничителями на концах. Сложных вязаных вещей, сделанных мамой, не припомню, видимо, не было.
Если одежда или бельё выцвело, истёрлось и порвалось, то говорили, что оно пошло на тряпки.
Когда нужно было перемотать шерстяную пряжу в клубки, использовали меня: ставили меня с вытянутыми вперёд руками, вешали мне на руки пряжу и сматывали её в клубок.
Бывало, мама или Надя сами пряли пряжу, для чего откуда-то приносили прялку и крутили веретено.
Ещё мама вышивала; там и сям лежали вышитые салфетки, дорожки.
Мужчины (отец, дядя) стиркой, глажкой, уборкой, мытьём полов, готовкой еды никогда не занимались – это считалось: “не мужское дело”, “женские дела”.

Тёплым осенним днём занимались зимними одеялами из верблюжьей шерсти. Одеяла распарывали и их содержимое – коричневую шерсть – стирали и раскладывали во дворе на большие куски материи для высушивания. В конце дня высушенную шерсть трепали-перебирали руками, хлестали, стегали прутьями, искусно заворачивали-закручивали обратно в чехол; получалось одеяло. Мне нравилось это занятие – достойное, хоть и трудоёмкое. Оставалось только прошить-простегать полученный чехол с шерстью, и – лёгкое, жаркое, в смысле, тёплое на ощупь стёганое одеяло – складывали в сундук до зимы.

Зимой спали в доме, в тёплое время года все спали во дворе. Было приятно, только надоедали комары, москиты ночью, а утром мухи. Приходилось с головой укрываться простынёй. На дверь вешали лёгкие марлевые занавески.
Дети весь день ходили, бегали босиком, во дворе и иногда по улице. Шлёпали ступнями по пыли, по камешкам. К вечеру на ногах появлялись “цыпки” – покраснение, трещинки на коже. Мама грела воду и в тазике мыла нам ноги перед сном.
Так уж получалось, что с весны до осени мы жили во дворе, на свежем воздухе: и ели, и спали – и иногда только от дневной жары прятались в затемнённых комнатах дома; бывало, что и лезли полежать на полу под столом.

Ещё что помню: на стене в спальне висел туркменский, конкретнее, текинский, ковёр, среднего размера. Это была для нас обычная, привычная вещь. Отец где-то купил его по случаю и очень гордился им. Когда мне было плохо, я смотрел на него и его тёмно-красные узоры действовали согревающе и успокаивающе, о чём-то думал, мечтал – и становилось легче. Позднее мне попалась солидная монография, набранная красивым курсивом с завитками. Там, в частности, рассказывалось, что узоры-восьмиугольники на текинском ковре представляли собой древние, традиционные стилизованные изображения цветка розы и назывались “согдианская роза”, на тюркском “гюль”. Считаю текинский ковёр по стилю самым простым, строгим и правильным, самым красивым ковром в мире – не сравнить с пёстрыми коврами других народов и стран.

Не помню, чтобы кто-нибудь из нашей семьи серьёзно болел. При простуде ставили банки на спину, бывало, и на грудь. В следующие несколько дней на коже оставались многочисленные коричневые круги. А то ещё укрывшись с головой одеялом, дышали над варёной картошкой. А потом эту картошку ели. Но это – когда была картошка.
Простуды у меня случались. Говорили, что у меня слабые лёгкие, что свойственно для “мартовских” (кто родился в марте). Вроде бы у меня хорошее сердце (тьфу-тьфу чтоб не сглазить).
Помню, пару раз, в летний период, мама лежала на кровати на дворе, бил озноб, не могла разговаривать, её укрывали всеми одеялами и сверху матрасом; говорили: малярия; пила хину или что, не помню, но больше всего нас пугал жёлтый цвет её лица и особенно глаз; нас выпроваживали подальше: “а то будет с вами то же самое”; через несколько дней всё проходило.
Понятное дело, все знали, что малярию вызывает укус малярийного комара, причём кусает и пьёт кровь именно самка комара, как её называют – комариха, тогда как самцы все вегетарианцы и питаются исключительно нектаром цветов и соком растений. Известно также, что отличить малярийного комара от обыкновенного пискуна невооруженным глазом практически невозможно, тем более ночью!

Другой напастью была характерная для Средней Азии “пендинка”, или пендинская язва, а по-научному кожный лейшманиоз. Это язва на теле, возникающая на месте укуса особого вида москита. Болезнь длительная, неприятная, язва превращалась в рубец, который мог обезобразить человека на всю жизнь. У меня такой след остался на нижней внутренней части левой ноги, совсем близко к колену. У брата Валюшки шрам от пендинки остался за левым ухом. Возможно, у кого-то были такие шрамы и на лице, но никаких конкретных сведений об этом у меня нет.
Изучая историю, я много узнавал о себе.
Так, пендинская язва получила своё наименование от оазиса Пенде в Южной Туркмении, где в 1885 году наступавшая по долине реки Мургаб русская армия оказалась почти поголовно охваченной этой болезнью. В результате длительных исследований, в 1930-х годах наши врачи открыли, что именно москит “флеботомус паппатачи” является переносчиком этой болезни от крысы-песчанки к человеку; крысы были истреблены, и болезнь в 1950-х годах исчезла.

И ещё со мной произошёл такой “кровавый инцидент”. Не знаю, зачем меня нелёгкая туда занесла, но как-то в один из дней я, проходя по улице из дому по направлению к бане, услышал звон бьющегося стекла. Определённо что-то происходит в оранжерейном хозяйстве сзади нашего дома, понял я и направился туда через узкий проезд около нашего дома. Подхожу. Глядь, на верху оранжереи стоит мальчишка и бьёт стёкла. Я закричал ему что-то вроде: не делай этого, уходи. Он посмотрел на меня и нагло ухмыльнувшись стал бросать в меня крупные куски стекла. Надо сказать, я никогда не отличался должным благоразумием; вот и тогда, неумело уворачиваясь, я продолжал настаивать: прекрати. Один осколок попал мне в ногу, в верх стопы. Пошла кровь, я поковылял домой. Вхожу во двор, в беседке мама. Увидела кровь, бьющую фонтанчиком, и сразу упала без чувств. Мне стало не по себе. Хорошо, что у нас была Надя. Она решительно взялась останавливать кровь; что она делала, не знаю, так как не смотрел, отвернулся. Потом смеялись, говорили про перебитую артерию (ужас!) и изображали, как мама – раз! и – в обморок. У меня ещё долго, много лет, был виден небольшой шрамик на том месте.

Набирался жизненного опыта. Наливал кипяток в банку пол-литровую. Треск!, отстало дно, кипяток вылился. Ой-ой-ой!
За проступки, непослушания наказывали – ставили в угол, грозили ремнём, но никогда не били.
Не знаю, называется ли это ночными страхами, но долгие годы испытывал боязнь, что в тёмном помещении какое-то чудовище то ли находится у меня за спиной и чего-то ждёт, то ли спереди вот-вот схватит за мою протянутую руку. Но справлялся с этим легко и самостоятельно.

Огород

Бабушка Иринка, приехав из России, умело занялась нашим огородом, выращивала огромные кочаны капусты; там и сям качали головой подсолнухи, гордо высились кукурузные стебли; без излишнего полива под жарким солнцем зрели красавцы-помидоры, крупные репчатые луковицы не помещались в земле.
В углу около входной калитки плотным массивом, или сплошной стеной, росли красивые растения с прочными зелёными стеблями и жёсткими листьями, они вытягивались вверх выше роста человека и на вершине стеблей ближе к осени зацветали жёлтые цветочки, что означало, что урожай созрел и можно из земли выкапывать крупные клубни. Мы называли эти растения просто “батат”, клубни варили и ели как сладкий картофель. Через много лет я определил, что это растение называется топинамбур. Кроме того, на базаре мы покупали тоже сладкий картофель, вроде бы такие же клубни, может, покрупнее, но как он рос и цвёл, не знаю. Разбираться в деталях не стал, тем более что существует ещё одно растение – ямс – с клубнями, похожими на сладкий картофель, а растёт и цветёт совсем по-другому, по-своему.
Около забора росло деревце алчи – разновидность сливы с круглыми, жёлтыми, мелкими, кислыми плодами. Мама называла её ласково «алчишка». Из неё варили отличное варенье.
По шпалерам вились, лезли под крышу дома лианы очень ценной мочалки-люффы, а также сплошная листва хмеля или не хмеля, не поймёшь.
Рядом мама обязательно втыкала семена вьюнов; ну мамины «вьюнки» – голубенькие граммофончики, мне бы смолчать, а я обязательно начинал возражать, не нравились они мне очень почему-то.
С наступлением вечера мы усердно поливали шлангом и лейкой все цветы и овощи в огороде. Наступала ночная прохлада. Всё росло, цвело и благоухало. Прямо стояли многочисленные высокие мальвы, усыпанные цветами. Цвели петунии всех цветов, мама очень любила эти свои «петуньки». Нежный портулак (“коврик”) стелился по земле и цвёл милыми разноцветными “розочками”. Хороши были густые, невысокие кусты осенней многолетней астры с массой мелких лиловых цветов. При этом, мы недолюбливали циннии (или цинии) за их грубую листву и примитивно-чистую окраску цветов.

И на всю жизнь осталась в памяти буйно цветущая, бесподобная “ночная красавица” – красная, белая, жёлтая, пёстрая. Только недавно я узнал её ботаническое название – мирабилис.

Ботаническая справка
Название растения – Мирабилис ялапа.
Мирабилис в переводе с латыни означает “удивительный”, “чудесный”.
Причём из пятидесяти видов мирабилиса только один, описанный лично самим
естествоиспытателем Карлом Линнеем, носит название Mirabilis jalapa,
по-русски: Ночная красавица, или Мирабилис ялапа, или Мирабилис слабительный.
И именно этот вид имеет своей родиной Мексику. Откуда он и распространился
широко по миру, по областям с тёплым и жарким климатом, пришёл и в Россию.
Эпитет “ялапа” дан по названию небольшого города Ялапа (или Халапа) –
административного центра мексиканского штата Веракрус, расположенного
в восточной части Мексики, вдоль побережья Мексиканского залива.
Основной предмет вывоза из этих мест – ялапный корень, названный
по имени города.
В словах “мирабилис” и “ялапа” ударение ставится на втором слоге.

Пока же я старательно собирал чёрные, ребристо-шершавые семена ночной красавицы и наблюдал весной дружные, крепкие её всходы.

У забора лежала куча извести-пушонки. Бабушка учила: вносить пушонку нужно осенью в грядку под будущую капусту, но ни в коем случае не под помидоры.

А сколько всякой мелкой живности водилось в огороде!
С интересом наблюдал я, восхищался красотой зелёных майских жуков; удивлялся появлению коричневых майских жуков – что за чудо?!
Нравились красные с чёрными точками божьи коровки, деловито снующие по листьям и веткам растений. Любой мальчишка поднимал вверх пальчик с таким жучком на конце и мурлыкал себе под нос:

        Божья коровка, улети на небко.
        Там твои детки кушают конфетки.

Именно так у нас пели. Симпатичное насекомое послушно раскрывало створки крылышек и в одночасье улетало.
Зелёных богомолов, застывших на листочке, я встречал то и дело, тут и там. Небольшие, размером около 2 см. Треугольная глазастая головка, передние конечности, напоминающие человеческие руки, согнутые в локтях, – довольно любопытное зрелище. Мог их немного подразнить, но никогда не трогал, опасаясь явно устрашающей позы. Говорили, что богомол – хищник, который питается мелкими насекомыми: жуками, кузнечиками, мухами, пауками, но не ест муравьёв. Сам я не видел, как он охотится, нападает и поедает кого-то, да и неприятно это было бы.
Паучка с его паутиной я разгонял какой-нибудь веточкой. «Ишь ты, злодей».
Вот стрекоза замерла в полёте, вылупив глаза, уставилась прямо на меня, призывая полюбоваться её необыкновенным изяществом и красотой. «Да, да, хороша, только не улетай». Умчалась прочь.
Бабочка села на листок, подрагивая крылышками. «А я бабочек люблю. Посиди, не трону». Напрасные слова. И этой как не бывало. Ну понятно, у всех дела, а у тебя, самовлюблённое создание, какие могут быть заботы?
В небе со свистом носились стрижи, с наступлением сумерек в тёплом, напоённом ароматами воздухе беззвучно, как призраки, скользили летучие мыши.
Лягушек, жаб в огороде, во дворе не водилось; улиток, слизней, тли и других вредителей также не замечал.
У мальчишек видел черепах. Змей никогда сам не видел. Ежей в Ашхабаде вообще не встречал.
Иногда дома в прихожей под полом верещал сверчок.

Регулярно, раз-два в неделю, огород поливали из уличного арыка. Вода из арыка приходила через трубу, проложенную под тротуаром и под забором. Туркмен-арычник с лопатой на плече, в халате и галошах с загнутыми вверх носами ходил по улице и открывал задвижку; тогда вода шла во двор – до тех пор, пока он сидел у нас, свернув калачиком ноги, где-нибудь на земле около дома и пил специально для него заваренный зелёный чай из большой пиалы. Напившись чаю, он поднимался, уходил, закрывал задвижку и шёл к следующему двору. Ночью арычник не ходил, и тогда каждый открывал свою задвижку, и уже вода шла во дворы сколько угодно. Если ночью никто не вставал закрыть задвижку, весь огород утопал в благодатной воде.
Утром всё дышало свежестью в начинающуюся жару и радовало глаз буйством яркой зелени.
Днём я любил спрятаться в гуще огорода, рассматривать стадии роста кукурузы, помидор, огурцов, наблюдать жизнь насекомых.
Вкус всех овощей и фруктов, росших у нас во дворе, а также вид, запах, тактильные ощущения на руках, на ногах и по всему детскому телу – ощущаю до сих пор и буду помнить до конца дней.

Кроме огорода, бабушка Иринка завела кур. В кладовке сама своими руками устроила курятник. С мамой купили несколько кур и петуха. Отец из какого-то хозяйства принёс в коробке нежных жёлтеньких цыплят, они выросли в молодых курочек. Куры бегали по всему двору, мы их кормили, созывая тоненьким голоском: “Цып-цып-цып”. Интересно было смотреть, как куры зарывались в землю и “купались”, осыпая себя ногами песком. Как петух кружил вокруг курицы и ногой скрёб своё опущенное крыло. И какое удовольствие было искать яйца под кустами где-нибудь в огороде.

А у меня  рядом с огородом, на подставке,  располагалось  своё водное хозяйство:  много  разных  стеклянных, одно- или двухлитровых банок, в которых, среди водорослей, жили и развивались головастики, водяные улитки, пиявки, личинки и другие водные обитатели, многих из которых я не знал. Всё это я наловил, насобирал в соседних  арыках-канавках.   О рыбках  я  тогда  даже  не думал  и  не мечтал.  Бывало,  приходил  домой  откуда-нибудь – и сразу бежал к баночкам с живностью, узнать, что там происходит, в моём водном мире. Было удивительно, как у головастиков появляются лапки, отпадает хвост и как они, день за днём, в течение недели-двух, превращаются в лягушечек. Изучал, когда вода в баночке зеленеет, “зацветает”, а с какими водорослями вода становится чище, светлее; как водяные улитки, в количестве трёх-пяти особей, постоянно ползая, постепенно очищают стенки банок изнутри. Это было моё сокровенное богатство, или одним словом, сокровище.

Говоря по-взрослому, я широко открытым взором любовался, восхищался природой, огородом, курами и цыплятами, вокруг всеми этими стрижами, летучими мышами, цветами, гусеницами, бабочками, Жизнью.

Виноградник

Около нашей части дома была устроена шикарная виноградная беседка – предмет особой гордости отца; это и обильная тень, и добрый урожай различных сортов винограда – белый, чёрный и розовый мускат, кишмишный без косточек, удлинённые “дамские пальчики”, и круглый, плотный “бычий глаз”.
Выращивание винограда требовало неустанного внимания и особой агротехники. Осенью виноград безжалостно обрезали, оставляя только по одному длинному толстому стволу от корня. Ни с боков, ни сверху ничего не оставалось; виноградник превращался в голый каркас, являя собой жалкое зрелище. Мама, чуть не плача, упрекала отца: «Смотри, всё обкорнали, летом ничего не будет». Приглашали специалиста обработать какой-то гадостью. Весной из пробивающихся мощных почек стремительно отрастали многочисленные молодые побеги. За пару недель роста вся беседка закрывалась сплошной листвой. Виноград цвёл мелкими душистыми цветочками. В конце лета и осенью с “потолка” беседки повисали тяжёлые, манящие кисти, или грозди, как кому нравится. Почиталось за правило, что в летний период на виноград не должно попасть ни капли воды – прежде всего, чтобы не напали болезни; ему было вполне достаточно запаса дождевой воды, накопленной в земле в зимний период. Поэтому беседку всячески отделяли от остального, влажного огорода.
У нас была кошка, и ей нравилось лазить на виноградник – за птичками охотилась.

Гости

У моих родителей было много знакомых в городе. Особенно отец – был очень общительным; мама считала, что «даже слишком общительным». Он, действительно, легко заводил знакомства и даже хвалился этим. Если мы вдвоём шли с ним, например, по улице Свободы, то он здоровался почти с каждым вторым, а часто и останавливался поговорить о том о сём. Ему приятно было похвалиться: «вот, видишь, меня все знают».

Были и друзья. Самыми близкими друзьями моих родителей были семья Саваневских и семья Дубровских.
Саваневский Алексей Николаевич был сослуживцем отца, скорее всего каким-то начальником среднего звена, старался держаться попроще, но покровительственные нотки проскальзывали. Жена его была очень приятной дамой. Детей у них не было. У них дома я ни разу не бывал.
Дубровские были хорошими друзьями отца времён молодости. Сам Борис Васильевич, в очках, его жена Елена Григорьевна и сын Вова, старшеклассник, были нам как родственники. Мы всей семьёй неоднократно бывали у них дома. Тётя Лена возилась с моим братишкой Валюшкой, у них было много детских игрушек. Дядя Боря вёл меня в свою библиотеку, показывал, где детский раздел, и оставлял там меня одного. Мне больше ничего не надо было. Я с удовольствием, бережно перебирал книги на книжных полках, лез во все отделы, погружался в чтение, в свои мысли. Уходя от них, Валюшка нёс игрушку в подарок, я – книжку.
Часто упоминалась у нас дома фамилия Папян, но мне кажется, это был какой-то высокопоставленный, недоступный начальник.

В праздничные дни у нас в доме часто собирались гости, понятное дело, те же Саваневские и Дубровские. Мама и Надя накануне долго готовили, а гости приносили своё и говорили: это в складчину. Выпивали, закусывали, обсуждали друзей и знакомых, кто где был, кто что сказал, что происходит на работе, компетентно решали международные вопросы. Кто-нибудь вспоминал про песню, так уж, безо всякого музыкального сопровождения, и все подхватывали. Алексей Николаевич, поглядывая на маму, затягивал со значением: «Любо, братцы, любо; любо, братцы, жить…» – припев народной казачьей песни из кинофильма “Александр Пархоменко” 1942 года. Мама краснела и с удовольствием слушала. Папа сразу начинал объяснять маме: «Ты не думай, это не про тебя». Все смеялись. Затягивали песню «Ты ждёшь, Лизавета» из того же фильма, но скоро затихали – слов не знали.
Дубровские всегда приносили с собой патефон и пластинки. – У нас дома не было никакой проигрывающей техники. Начинались танцы под патефон. Звучали “Цветущий май” Полонского, “Рио-Рита”, “Твоя песнь чарует”, “Брызги шампанского”, “Утомлённое солнце” (музыка Ежи Петерсбурского, слова Иосифа Альвека), “Спи, моё бедное сердце” Оскара Строка, “Если можешь, прости” («Мне сегодня так больно») (музыка Джованни Раймондо, обработка Аркадия Островского, слова Иосифа Аркадьева). Были и “запрещённые” песни Петра Лещенко, Вадима Козина.  Запомнились странные для меня слова “отдыхает голова” из какой-то песни, как потом я узнал, “Рюмка водки” в исполнении Петра Лещенко.  Помню песню Александра Вертинского “В бананово-лимонном Сингапуре”.
После какой-то рюмки гости начинали допускать вольности в общении, и меня с младшим братом выпроваживали во двор. Там за столом в темноте сидела Надя, не любившая шумных застолий, и говорила нам: вот и правильно, нечего вам там делать; тут же находила чем покормить нас. Гости особо не засиживались и довольно быстро расходились по домам. А мама всю жизнь восхищалась песней “Чубчик” в исполнении Петра Лещенко и говорила: он так удивительно произносит слово “чу-убчик”. Мне запомнилась особая манера пения Петра Лещенко с его мягким оканьем и произношением “шч” вместо “щ”.

Парк

Выходной день. Солнце клонилось к закату. Уставшая за день Надя садилась на кровать во дворе, брала уже приготовленную книжку “Волк и семеро козлят”, ставила меня рядом с собой и начинала читать. Эту книжку мне уже читали, было не очень интересно, я переминался с ноги на ногу, почёсывался, смотрел по сторонам, не мог дождаться конца… И вдруг неожиданно раздавалась громкая весёлая музыка. Спасение! Это рядом в нашем парке, в оркестровой беседке на специальной красивой горке начинал свою ежедневную программу духовой оркестр, услаждая слух прогуливающейся по парку публики и приглашая в парк население всей округи.
Звучали знакомые мелодии Кальмана, Штрауса. Отец с мамой тут же под музыку принимались исполнять любимый дуэт из оперетты “Сильва”, обмениваясь комментариями: «теперь он, вот теперь она, а вот теперь они вместе». Потом отец изображал канкан, а мама иронизировала: «ну началось, затряс ногами». Всем было очень смешно и приятно.
Немедленно решили: сегодня вечером идём в парк. В наш Центральный парк культуры и отдыха. Начинали дружно собираться, одеваться во всё самое красивое. На территории парка, в эти годы, около угла улиц Свободы и нашей Ташкепринской находилось небольшое, подсобное оранжерейное хозяйство, имевшее служебный вход с нашей улицы. (Потом, в какие-то годы это хозяйство полностью убрали с территории парка). Неудивительно, что мама была знакома с работницами этого хозяйства, и поэтому мы семьёй, иногда, чтобы не платить за вход, проходили через необыкновенно красивую, влажную оранжерею, скорей-скорей, прямо на территорию парка.
Мои родители очень любили оперетту и позволяли себе быть завсегдатаями Летнего театра. Но сегодня мы шли не туда, мы шли просто погулять.
Рядом с театром поставили в те годы павильон “Соки-воды”, около которого всегда толпились желающие освежиться и угостить дам, как говорили, дёшево и сердито. Напропалую флиртовали: «Вы это серьёзно?» – «Абсолютно». – «Нет, кроме шуток?»; в глубине души я очень завидовал такой свободе общения этих взрослых. Мы сообразили, что очень большая очередь за газировкой образовалась, потому что в антракт зрители вышли сюда подышать; ладно, толкаться мы не будем, дома чай попьём.
Мы “чинно-благородно”, как любил говорить папа, гуляли по чисто подметённым и политым, посыпанным песочком, прохладным аллеям. Встречались со знакомыми, долго стояли и разговаривали, обменивались новостями; все обязательно хвалили нас с Валюшкой: как мальчики выросли, какие молодцы. Надя, по обыкновению, страшно стеснялась, отходила в сторонку и пряталась от всех в тени.
Книжный и игровой павильоны мы пропускали. Шли в розарий; обходя клумбы по кругу, осматривали и нюхали все розы подряд, сидели на скамейке. Наслаждались прекрасной обстановкой, природой.
Вдруг вспомнили про танцплощадку, пошли туда. Перед входом на танцплощадку была разбита прекрасная цветочная клумба, в центре которой возвышались роскошные алые канны. Маме они особенно нравились, и главное, название красивое.
На танцплощадке в тот день танцев не было, начинался большой концерт. Мы сели на первом, свободном ряду. Папа стал вспоминать, как они с мамой познакомились на вечеринке у друзей, там мама была очарована молодым человеком по имени Константин, который играл на пианино, потом они встречались на танцплощадке, папа хорошо танцевал, потом он повёл свою возлюбленную Любу домой, Анастасия Ивановна угощала чаем с вареньем и белым хлебом, а вечером девушка Люба согласилась с разумным доводом, что уже поздно, ей возвращаться на Хитровку далеко и опасно, и осталась у него в доме. Мама, слушая всё это, в шутку сердилась.
В это время на сцену перед нами вышел цыганский ансамбль и затянул песню, пустились в пляс цыганки. Мама стала громко, демонстративно чихать, кашлять и возмущаться: «Во-от затрясли юбками, подняли пыль». Мама не любила цыганские пляски. Мы демонстративно поднялись и ушли. Подошли к тележке с мороженым. Купили каждому мороженого, зажатого между двух круглых вафельных пластинок. Надя, как всегда, отказывалась, её уговорили. Все пошли домой. По дороге Надя потихоньку напевала мне: «Сыночек дорогой, сегодня выходной, а завтра понедельник, в кармане нету денег». От этого у меня начинало щемить сердечко, я тёр руками глаза и горестно думал, ну как же теперь быть.
Мы уже спали на кроватях во дворе, а до полуночи в прозрачном чистом воздухе можно было слышать звуки песни «Сердце, тебе не хочется покоя»; то в летнем кинотеатре шёл последним сеансом фильм “Весёлые ребята”, который мы видели уже многократно.

Красочные афиши-объявления о предстоящем показе в летнем кинотеатре очередного фильма вывешивались за несколько дней, на стенде у входа в парк.
Говорили, что Летний кинотеатр старался получить фильмы для показа раньше кинотеатра “Художественный”, и это чаще всего им удавалось.
Если, допустим, нашей семье хотелось посмотреть кино, я бежал к кассе, находившейся у входа в парк, к пяти часам вечера, к самому открытию кассы, покупал билетов сколько сказано, иногда и на соседей и на знакомых. Вход в парк по билету в кинотеатр разрешался. Обычно мы ходили на первый сеанс. Но иногда, если кто-то очень хотел или если не хватало билетов на первый сеанс, ходили на второй сеанс, но это случалось крайне редко; тогда домой возвращались в почти полной темноте, тишине и еле передвигали ногами.
Начало первого сеанса было в 8 или в 9 вечера, чуть стемнеет. Входили в кинотеатр обычно заранее… И тут начиналась своего рода церемония: находили свои места, но не садились; прогуливались по широкому проходу, радостно встречались с друзьями и знакомыми, никаких поцелуев, вели беседы, где были, что видели, как выросли дети, какие они умные и красивые; обязательно обсуждали события из жизни известных артистов. Дети бегали вокруг, резвились. Звенел звонок к началу сеанса, все рассаживались по местам, выключался свет. Начинался киносеанс, шёл “журнал”. Обычно это были “Новости дня”. Пространство кинозала было окружено не очень высоким, метра три, побеленным забором; впереди белый киноэкран, сзади стена с маленькими окошками из киноаппаратной. Сидеть и смотреть было удобно. Дождя во время просмотра фильмов за всю мою жизнь не случалось ни разу! Вокруг кинотеатра росли высокие деревья. Бывало, иногда на эти деревья залезали наиболее лихие ребята, желавшие себя показать и кино посмотреть. По окончании “журнала” зажигался свет, впускались запоздавшие зрители, свет снова выключался и начинался фильм. По окончании сеанса зрители выходили из кинотеатра молча, слегка утомлённые, в настроении, соответствующем содержанию фильма. А вокруг уже стояли-ждали желающие, пришедшие на второй сеанс. Мама, как всегда, покупала всем по мороженому.

В парке широко праздновались летние праздники, особенно День железнодорожника – начало августа, ещё далеко до школы, и День строителя – середина августа, уже скоро опять в школу. В эти дни в парке собирался, как говорилось, “весь город”, устраивались большие гуляния, концерты, разные массовые развлечения, с грандиозным фейерверком в конце: всё гремело и взрывалось, ракета с шипением и искрами носилась по проводам по всем аллеям и вызывала отчаянный визг и необычайный восторг гуляющей публики.

Праздники

Дни рождения и другие семейные праздники у нас в семье не праздновали, не отмечали – суровое время, суровые нравы. Просто помнили даты: «вот вчера у тебя был день рождения».
В первые послевоенные годы, помню, отмечались праздники: 1 января – Новый год, 23 февраля – День Красной Армии, 8 Марта – Женский день, 1 мая – Первомай и 7 ноября – годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. В Ашхабаде широко и торжественно праздновали в августе День железнодорожника и День строителя. Разумеется, отмечали 1 сентября – начало нового учебного года.
К праздникам Первого Мая и 7 ноября выходили приказы на высшем государственном уровне. Например, такой:

«Приказ Министра Вооружённых Сил Союза ССР № 7 от 1 мая 1946 года
Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, сержанты и старшины!
Товарищи офицеры, генералы и адмиралы! Трудящиеся Советского Союза!
Сегодня, впервые после победоносного окончания Великой Отечественной войны, проводим мы Первое Мая – международный праздник трудящихся – в условиях мирной жизни, завоёванной в тяжёлой борьбе с врагами, ценою больших жертв и лишений. <…> В ознаменование международного праздника трудящихся

ПРИКАЗЫВАЮ:

Сегодня, 1 мая, произвести салют в столице нашей Родины – Москве, в столицах союзных республик <…> двадцатью артиллерийскими залпами.
Министр вооружённых сил Союза ССР, Генералиссимус Советского Союза И. Сталин».

В Ашхабаде как в столице союзной республики на праздники 1 Мая и 7 ноября обязательно проводился парад войск, затем шла демонстрация трудящихся. Парад и демонстрация проходили на улице Свободы. Руководство республики и города, приветствующее парад и демонстрацию, размещалось на трибуне около входа во Дворец пионеров. Движение шло со стороны улицы Октябрьской. Парад мы своей семьёй не смотрели, потому что шли в демонстрации: взрослые со своими трудовыми коллективами, дети – со школой. Думаю, что на параде в Ашхабаде шагали пешие войска и, возможно, двигалась какая-нибудь военная техника. Парад начинался в 10 часов утра и заканчивался, думаю, за полчаса.
Затем начиналась демонстрация трудящихся. Открывали демонстрацию городские школы, затем средние специальные и высшие учебные заведения; после них шли трудящиеся. В конце демонстрации, когда пустела улица Свободы, по ней проносились с гиканьем туркменские наездники-джигиты на конях ахалтекинской породы. Туркмения славилась своими скакунами. С гордостью отмечалось, что на Параде Победы маршал Жуков, принимая парад, скакал по Красной площади на белом ахалтекинском жеребце.
После окончания наших, ашхабадских, парада и демонстрации, в 12 часов дня местного времени можно было послушать по радио трансляцию парада и демонстрации в Москве на Красной площади. Там как раз было 10 утра по московскому.

Салюты

Осталось в памяти – шли на площадь Карла Маркса смотреть праздничный салют; по улице Гоголя, в плотной толпе; была прохладная погода; мы подходили уже к площади, и вдруг у меня с головы сорвали детскую шапочку с длинными ушами; отец бросился догонять убегавшего мальчишку, догнал, а у того уже не было шапки – скорей всего, на бегу кому-то передал; нечего делать, отец нахлобучил на меня свою шапку, и мы вернулись домой.

На Новый год наряжали дома ёлку, в течение многих лет, не знаю точно. Сначала ёлка была сюрпризом для меня, потом для младшего брата, а я помогал вешать нижние игрушечки. К сожалению, в декабре 1946 года нарядили ёлку дома в последний раз, чувствовалась нехватка денег, и в январе 1947 года мама послала бабушку Иринку, вместе со мной, на барахолку, продавать кое-какие вещички и, самое главное, наши ёлочные игрушки. Мне было очень горько, тем более что игрушки были очень красивые и некоторые даже необычные, старинные.
Снега, как обычно, не было, но холод пробирал до костей. Мы всё разложили на землю перед собой. Люди подходили, приценялись, отходили. Бабушка говорила: «Игрушки продаём все гамузом». В конце концов всё продали, вполне удачно, мама нас хвалила.
Ни до, ни после этого блестящего коммерческого предприятия никто из нас, ни мама, ни бабушка больше никогда ничего не продавали.

Историческая справка о новогодней ёлке
Известно, что новогодняя ёлка была разрешена в Советском Союзе с 1935 года.
23 декабря 1947 года Президиум Верховного Совета СССР объявил 1 января официально
«праздником Нового года и нерабочим днём». Новогодняя ёлка устанавливалась
в Колонном зале Дома Союзов как “главная ёлка страны”. Хотя Сталин возражал
против этого её статуса, считая, что все новогодние ёлки в стране – главные.
Тем не менее “кремлёвская ёлка” неофициально имела всегда самый высокий статус.
С 1 января 1954 года начали устраивать главную ёлку страны в Георгиевском зале
Большого Кремлёвского дворца. Тогда как свободный доступ в Кремль был разрешён
только с 20 июля 1955 года.
После того как в 1961 году построили Кремлёвский дворец съездов, новогоднюю ёлку
было решено устанавливать в этом здании.

Дворец пионеров

Кроме Центрального парка, я очень любил Дворец пионеров и ходил туда очень часто. Например, на громкое чтение книг. Чтение происходило в одном и помещений. Читали повесть “Гуттаперчевый мальчик”, написанную писателем Дмитрием Григоровичем в 1883 году, сказку “Маленький Мук” немецкого писателя Вильгельма Гауфа, произведения Короленко, Гаршина и другие. Женщина садилась на стул и читала книгу, дети сидели кружком на полу и слушали. Все повести обычно были очень печальными; слушатели с замиранием сердца жадно ловили каждое слово, открыто и не таясь обливались слезами; я тоже плакал. Таким способом воспитывали у нас, у детей глубокие чувства сострадания, доброты и милосердия.

На открытом воздухе сидела группа детей, с карандашами в руках и альбомами на коленях и рисовали вазочку, стоящую перед ними; молодой учитель ходил от одного к другому и давал наставления. Я засмотрелся, учитель пригласил приходить: «приходи к нам в изокружок, альбом и карандаш дадим». Я стал ходить, мне нравилось рисовать, соблюдать размеры, накладывать тени, изображать перспективу.

Да, ещё было такое явление. Во Дворце пионеров иногда, непонятно для меня почему и с какой стати, выдавали всем присутствовавшим детям бесплатно тетради, наборы школьных канцтоваров и, бывало, даже подарки со сладостями. Всегда это происходило без предварительного объявления, просто вдруг все начинали громко говорить об этом и бежать в какое-то помещение, там собиралась очередь из детей, все стояли плотно прижатые друг к дружке; видимо, считали полагающимся так стоять. Подходили к заветной двери, в которой женщина совала что-то в ручку каждого ребёнка и – следующий! Быстро-быстро. Потом всё так же внезапно кончалось, как и начиналось. Я радостный бежал домой “с добычей”. Всё это было в порядке вещей, и со мной такое происходило раз пять или шесть. В зрелом возрасте я размышлял: за счёт каких средств или по чьей доброте это происходило, непонятно.

Как-то раз мама отправила меня с моим меньшим братом в кино во Дворец пионеров; Валюшка шёл медленно, я торопил его, он капризничал, мы немного запоздали; кино было бесплатным, билетов не требовалось; сеанс уже начался, и нас нескольких детей в тёмном зале посадили на пол перед самым экраном впереди первого ряда; показывали мультфильм “Весёлый огород”, в котором вредные долгоносики уничтожали наши овощи; когда начинались страшные сцены, Валюшка начинал хныкать, и я закрывал глаза ему рукой, успокаивал: «Не смотри, сейчас это кончится».

Следует отметить мудрость и прозорливость Партии и Комсомола в деле организации детских учреждений дополнительного образования в СССР – в виде Дворцов и Домов пионеров и школьников (до 18 лет) – абсолютно во всех городах страны, ещё с 1920-х годов.
Очень важен – принцип приёма во Дворец (Дом) пионеров любого ребёнка от 6 до 18 лет, независимо от национальности, происхождения, места жительства, социального и имущественного положения.
Очень важен – принцип бесплатности, безвозмездности занятий ребёнка во Дворце (Доме) пионеров.
Весьма важен – грамотный, добросовестный, самоотверженный, порой героический труд персонала Дворцов (Домов) пионеров.

Так получилось, что я (как и многие) посещал свой Дворец пионеров задолго до приёма меня в пионеры.
Искренне благодарю руководство и исполнителей, всех ответственных лиц. Сожалею только, что, по своему недомыслию, не пользовался этим благом в полной мере.

Приём в пионеры

Вспомнилось, как меня принимали в пионеры; была осень 1947 года, я учился в третьем классе; мама купила мне красный галстук, я старательно зубрил Торжественное обещание, очень волновался. Собрали нас на площади имени Карла Маркса в огромном количестве из разных школ, построили в длинную шеренгу, каждый держал в руках свой галстук; напротив нас, лицом к лицу, встали старшие товарищи; подавленный и оглушённый, я никого вокруг не различал.
Мы все хором читали Обещание.
Навсегда врезалось в память начало: “Я, юный пионер СССР, перед лицом своих товарищей торжествен­но обещаю…” Тогда была такая редакция Торжественного обещания.
По окончании обещания-клятвы я, как и каждый вступающий, передал свой приготовленный галстук стоящему напротив взрослому человеку, чтобы тот, понятное дело, выполнил свою роль – повязать галстук.

Радио

Как, наверно, и весь народ, мы постоянно слушали репродуктор – “чёрную тарелку”, или просто радио. Это были и последние известия, и сообщения ТАСС, и утренняя зарядка, и умные беседы, и концерты, и оперы, и вообще много музыки и песен.
Слова “Говорит Москва” для нас были волшебными. Мы не пропускали радиотрансляций из Большого театра и Колонного зала Дома Союзов, любых трансляций опер, концертов симфонических оркестров. Музыка звучала постоянно, не выключалась.
Мама с неподдельным восторгом слушала по радио гавайскую гитару и говорила мечтательно: ах, гавайская гитара… Хотя мы тогда совершенно не представляли, какого она вида.
Любимой передачей был “Театр у микрофона”.
Также помню познавательно-развлекательную передачу “Клуб знаменитых капитанов”, которая шла начиная с 31 декабря 1945 года в течение нескольких лет и в которой как бы с книжных страниц сходили любимые детские герои: Капитан Немо, Гулливер, Робинзон Крузо и другие; они собирались за столом, вели занимательные беседы и задавали радиослушателям интересные вопросы. Нравилась вступительная песня “Клуба”: «В шорохе мышином, в скрипе половиц…»
Признаться, хуже помню радиопередачу – игру-загадку “Угадай-ка”, которая начала выходить с весны 1944 года по разу в месяц и в которой, первое время, принимали участие персонажи дядя Серёжа и Боря, а позже “ведущими” передачи стали дедушка Константин Петрович, Боря и Галочка, с приглашением различных “гостей”. Запомнилась весёлая, задорная песенка мальчика Бори:

Угадай-ка, Угадай-ка,
Интересная игра,
Собирайтесь-ка, ребята,
Слушать радио пора!

Впервые узнал о разном времени в Ашхабаде и в Москве из выпусков новостей по радио: в Москве 6 часов, а у нас – восемь. Дальше – больше; вскоре я ощутил гигантские размеры моей страны по разнице часовых поясов: в Москве 15 часов, в Ашхабаде – 17, в Иркутске – 20 часов, а в Петропавловске-на-Камчатке – полночь.
Радиопередачи на туркменском языке, извините, сразу выключали. Помню, в начале каждого часа передавались новости на русском языке, по окончании которых туркменский диктор объявлял по-туркменски: «Внимание, говорит Ашхабад. Местное время столько часов и столько-то минут» и затем начинались новости на туркменском языке или концерт туркменской музыки, начинал бренчать дутар (струнный инструмент) и заводил тонким голосом песню бахши (певец). Надя, моя тётя, немедленно бросалась выключать радио или просила кого-то поскорее: «выдерните розетку»; некогда было произносить «вилку из розетки». После девяти вечера туркменская студия заканчивала свою работу, и дальше все передачи шли на русском. В полночь по московскому, то есть в два часа ночи по ашхабадскому, все передачи заканчивались, исполнялся гимн Советского Союза.

В начале войны мы, как все, сдали свой радиоприёмник 6Н1 (“Н” – русское) на хранение государству, а после войны получили его назад. Помню, принесли домой что-то тяжёлое в каком-то белом мешке, вытащили, поставили во дворе на стол, это оказался радиоприёмник, протянули из дома белый кручёный электропровод питания, включили, внутри тускло засветились радиолампы – и весь мир ворвался своими шумами и звуками в наш дом. С этого момента я начал крутить ручки и полюбил слушать, слушать всё подряд.

Музыкальные занятия

В один прекрасный день мы с папой пошли навестить бабушку Анастасию и тётю Тосю в их доме. Вошли во двор, там Борис Сперанский, очень интеллигентного вида, в очках, увлечённо лудил-паял вёдра и чайники, может быть, этим подрабатывал, не знаю. Надо заметить, что, к сожалению, во мне, с детства, было заложено отрицательное отношение ко всякому ручному труду, рукоделию, ремёслам. Как и у моего родителя. Поэтому мы с отцом, вежливо осмотрев творение Сперанского и долее не задерживаясь, поспешили внутрь домика. Там в кресле отдыхала бабушка, а тётя уже накрывала на стол. Расцеловав нас, тётушка решительно повела меня к роялю и начала серьёзно учить меня музыке. Она отбивала ритм, я повторял, она показала мне нотную запись, проиграла гаммы, арпеджио, аккорды. Мне понравилось. Она сыграла мне “Баркаролу” Чайковского и стала спрашивать, какие у меня возникали образы, чувства, впечатления, ну хоть какие-то мысли – от прослушанной музыки. Я пробормотал только что-то вроде “красивая музыка”. Она продолжала добиваться, представлял ли я в том месте бурю, а в этом месте – плеск воды о камешки у берега. Я согласился, а сам не мог понять, что за штука эта баркарола. (Песня венецианского гондольера – гребца на лодке-гондоле).

Мы сели обедать; за столом было решено учить меня музыке, для чего пару летних месяцев тётя сама позанимается со мной, а осенью меня устроят в музыкальную школу.
То было лето 1947 года, я перешёл в третий класс школы.
Мне было велено регулярно, по воскресеньям, приходить к тёте Тосе, играть на рояле. По будням она работала. И должен признаться, что, со своим острым слухом и ребяческим любопытством, я однажды услышал, как папа рассказывал маме, что Антонина “секретарствует” у одного большого начальника и имеет неплохие деньги. Преподаванием музыки она не занималась. И может быть, напрасно. У неё был, пожалуй, незаурядный педагогический талант. А сколько у неё было нот! И сборники-тетради для начинающих, и серьёзные издания музыкальных произведений. Целый большой шкаф!

Действительно, за лето я достиг некоторых успехов, и в сентябре мы с тётей Тосей явились в музыкальную школу. Быстро преодолев все требуемые инстанции, мы с преподавателем-мужчиной зашли в какое-то классное помещение, где меня проверили на ритм и попросили повторить голосом некоторые сыгранные на рояле ноты; всё хорошо, и преподаватель доверительным тоном стал уговаривать меня идти учиться по классу виолончели, при этом он всячески расхваливал инструмент, обещал бесплатное обучение в школе, рисовал самые радужные перспективы на будущее. (Позднее мы предположили, что у них была нехватка или вообще отсутствие учеников по классу этого инструмента). Но мы с тётей решительно и категорически настаивали только на фортепиано. «Ну что с вами делать, согласен», – был ответ. Он вызвал другую учительницу, та приготовленную мной музыкальную пьесу слушать не стала, только попросила сыграть двумя руками простую гамму до-мажор с арпеджио и аккордами. «Так, инструмент у тёти есть – пока ладно, дома нет – надо бы купить, можно приходить самому играть в школе; ну что ж, будем учиться». И я был принят в музыкальную школу. Ноты учительница выдала мне свои, какие она считала нужными и полезными. До сих пор у меня хранится нотная книга-тетрадь Анри Лемуана “Детские этюды” op.37 красивого старинного издания Вена-Лейпциг; сохранилась после землетрясения и после многочисленных переездов.

Начались занятия в музыкальной школе два раза в неделю, только обучение игре по нотам, безо всяких отдельных предметов теории музыки, сольфеджио, хора и тому подобного. Может быть, то был подготовительный класс. Плату за обучение установили относительно небольшой. Чтобы учить домашние задания, почти каждый день я ходил в ту же музыкальную школу, там были свободные классные помещения для этих целей. По воскресеньям занимался на рояле у тёти Тоси. Подумывали купить мне инструмент, но денег пока не хватало. В общем, учёба шла потихоньку.
Запомнился “Ригодон” (старинный танец) Александра Гедике. На всю жизнь врезались в память две необычные, красивые фамилии композиторов: Лемуан и Гедике.

События 1

Политика

В семье всегда живо интересовались внешней и внутренней политикой, событиями общественной и культурной жизни. В научных вопросах мы тогда слабо разбирались. Спорт вообще был для нас совершенно чуждой сферой.

Может показаться удивительным, что в то время, в сороковых годах, после дня Победы, наиболее памятным, самым ярким событием для меня остались выборы в Верховный Совет СССР 10 февраля 1946 года. Те первые выборы после войны стали большим всенародным праздником мирной жизни. На плакатах, расклеенных по стенам и заборам, на кумачовых полотнищах – всюду красовались лозунги “Все на выборы” и “Голосуйте за кандидатов блока коммунистов и беспартийных”. В почтовых ящики лежали приглашения на избирательный участок. Ходили агитаторы по домам. С самолётов разбрасывали листовки с призывами “Все на выборы”. В день выборов везде звучала громкая патриотическая музыка, на избирательных участках были накрыты столы с чем-то вкусным; в дальнейшем эта традиция соблюдалась и совершенствовалась. По сути, отвлекаясь от огромного политического значения данного события, в этот праздничный день народу Туркмении доверили выбрать в Верховный Совет пусть не самого, но тоже довольно известного политического деятеля Андрея Андреевича Андреева. В шутку, изображая туркменский акцент, все называли его “Андре-Андре-Андре”, казалось очень смешно. Выборы прошли успешно.

Запомнилось переименование, 25 февраля 1946 года, Красной Армии (РККА) в Советскую Армию. Поначалу было непривычно.
Великолепно, незабываемо отмечали в 1947 году 800-летие Москвы.
Обсуждали дома, довольно активно, создание Организации Объединённых Наций (ООН) 24 октября 1945 года; после величайшей Победы мы ясно осознавали, что Америка и Англия боятся и уважают нашу страну – СССР, вот и две наших союзных республики – Украинская ССР и Белорусская ССР – приняты, в числе других государств, в состав ООН, потому что «понесли большие жертвы во Второй мировой войне, первыми подверглись нападению фашистской Германии и сильно пострадали».

Интересуясь политикой и поддерживая партию и правительство, мы в семье постоянно выписывали на дом две газеты: “Правду” и “Туркменскую искру”. “Правда”, как известно, – это центральный печатный орган Советского Союза, “Туркменская искра” – центральная русская газета Туркменистана, кстати, довольно интересная. Сообщу, на всякий случай, что центральной туркменской газетой являлась газета “Совет Туркменистаны”, в переводе с туркменского “Советский Туркменистан”. Когда я был пионером, выписывали для меня ещё и “Пионерскую правду”. Но когда я стал комсомольцем, то “Комсомольскую правду” не выписывали.

На стене в столовой комнате у нас висел настенный отрывной календарь, или, как его называли, численник. Покупали эту замечательную вещь ежегодно, заранее к началу года. Каждый день отрывали по листочку. На задней стороне листочка читали что-нибудь интересное о знаменитых людях, о важных событиях. Бывало, там печатались рецепты блюд, советы на все случаи жизни, иногда и шутки, анекдоты. Листочки с понравившимися текстами сохраняли, копили в ящичке шкафа; когда набиралось много листочков, выбрасывали. Со временем придумали не вешать календарь на стену, а класть куда-нибудь на видное место, и не отрывать, а заворачивать листочки под резиновое колечко; по окончании года убирали эти толстые календари, тем более, что они выпускались с красочными обложками; их хранили, накапливали и время от времени перелистывали, читали, как полезные и интересные книжки.

Жизнь бурлила и кипела. Всё время обсуждали политические события, внутренние и международные.
Наиболее откровенно, как я помню, папа обсуждал мировую политику с дядей Колей. Дядя Коля после войны приезжал в Ашхабад довольно часто, раз пять-шесть. И каждый раз они уединялись, раскрывали газеты и тревожно разговаривали о Черчилле, о Тито и Югославии, о протестах против атомной бомбы, в разговорах звучали новые слова “холодная война”, “поджигатели войны”.
Ясно, что разгром фашизма во Второй мировой войне, рост международного авторитета СССР стали толчком к развёртыванию во многих странах мира борьбы трудящихся против капитализма, порождающего фашизм, и привели к подъёму народно-демократического и национально-освободительного движений.
Усиление этих прогрессивных тенденций немедленно вызвало резкую ответную реакцию со стороны империалистических государств. 5 марта 1946 года, премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль, в присутствии президента США Гарри Трумэна, прочитал в Вестминстерском колледже в Фултоне, штат Миссури, пространную лекцию, которую впоследствии назвали сигналом начала “холодной войны”. В этой речи, кроме прочего, было введено в обиход выражение “железный занавес”, который как бы опустился поперёк всего континента «от Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике» и в действительности представлял собой информационно-политический и пограничный барьер между странами социалистического лагеря и капиталистического лагеря в XX веке. Вообще говоря, можно считать, что из Фултонской речи родилось понятие “современный Запад” – с американским мировым лидерством, американским глобальным присутствием и политикой сдерживания коммунизма по всему миру.
В продолжение этой агрессивной политики Запада, 3 декабря 1946 года США и Англия заключили сепаратное соглашение о слиянии американской и английской оккупационных зон в Германии, что фактически вело к расколу Германии и дальнейшему обострению отношений СССР и стран Запада.
12 марта 1947 года Конгресс США по предложению Трумэна объявил борьбу против революционно-демократических сил в Греции и Турции. Начался период реакционной политики США и стран Запада, получившей название “доктрины Трумэна”.
Наконец, 5 июня 1947 года в Гарвардском университете, штат Массачусетс, государственный секретарь США Джордж Маршалл в своей десятиминутной речи изложил конкретную программу, как спасти разрушенную войной Европу и одновременно победить коммунизм. Реальным воплощением в жизнь выдвинутых в речи положений явилась срочно разработанная “Программа восстановления Европы” – так называемый “план Маршалла”, по которому, начиная с апреля 1948 года, началось активное вливание американских денег в западноевропейскую экономику – в обмен на создание военно-политической коалиции против Советского Союза и немедленное изгнание коммунистов из правительств этих стран.
Помню постоянное упоминание слов “план Маршалла” по радио, в газетах и журналах, а также в обиходной речи людей. В журнале “Крокодил” появился стишок:

Европе Маршалл так помог:
От этой “помощи” в итоге
Теперь Европа, видит бог,
Вот-вот совсем протянет ноги.

С 25 июля по 16 августа 1947 года в Праге прошёл Первый Всемирный фестиваль молодёжи и студентов. На открытии Фестиваля был исполнен приуроченный к этому событию “Гимн демократической молодёжи мира” композитора Анатолия Новикова и поэта Льва Ошанина. Фестиваль был направлен против начинавшейся как раз в это время “холодной войны”.

В марте 1946 года был принят пятилетний план восстановления и развития народного хозяйства СССР на 1946-1950 годы, под названием четвёртая пятилетка.
В течение этих пяти лет выпускалось ежегодно по одному займу, всего пять внутренних займов, распространявшихся по подписке среди населения:
Государственный заём восстановления и развития народного хозяйства СССР 1946 года,
Второй Государственный заём восстановления и развития народного хозяйства СССР 1947 года,
Третий Государственный заём восстановления и развития народного хозяйства СССР 1948 года,
Четвёртый Государственный заём восстановления и развития народного хозяйства СССР 1949 года,
Пятый Государственный заём восстановления и развития народного хозяйства СССР 1950 года.
Папа и мама подписывались на займы и приносили домой облигации, которые складывались в отдельную сумочку. Мама выговаривала отцу, зачем он подписывается на три оклада в год: «посмотри, все подписываются на два оклада». Он отмалчивался или говорил: так надо.

Можно напомнить, что в довоенное время в СССР было выпущено и размещалось среди населения множество внутренних государственных займов, с разными сроками погашения – от 8 месяцев до 20 лет, различной доходности – от 4 до 12 процентов годовых и различными методами распространения – от добровольных до принудительных. Вот неполный перечень этих займов:
Первый внутренний краткосрочный государственный хлебный заём 1922 года,
Второй внутренний краткосрочный государственный хлебный заём 1923 года,
Крестьянский выигрышный заём 1924 года,
Государственный краткосрочный 5% внутренний заём 1925 года,
Государственный заём хозяйственного восстановления 1925 года,
Второй крестьянский выигрышный заём 1925 года,
Третий крестьянский выигрышный заём 1927 года,
Государственный внутренний 6% выигрышный заём индустриализации народного хозяйства Союза ССР 1927 года,
Второй государственный внутренний выигрышный заём индустриализации народного хозяйства Союза ССР 1928 года,
Третий государственный внутренний выигрышный заём индустриализации народного хозяйства Союза ССР 1929 года,
Четвёртый заём индустриализации 1930 года,
Государственный заём второй пятилетки 1933 года,
Государственный заём третьей пятилетки 1938 года.
Любопытный факт отмечают некоторые историки, например, Дмитрий Волкогонов в своей книге “Сталин”. Именно. 25 августа 1938 года на заседании Президиума Верховного Совета СССР, обсуждавшем вопрос о досрочном освобождении заключённых за хорошую работу, Сталин в своём выступлении, как само собой разумеющееся, откровенно напомнил: «Ведь есть же у нас добровольно-принудительный заём. Давайте сделаем добровольно-принудительное оставление в лагере досрочно освобождённых заключённых людей». Да, жёстко.

Время было такое, суровое.
26 июня 1940 года был принят Указ Президиума Верховного Совета СССР, по которому:
1) неделя-“шестидневка” была заменена семидневной неделей, содержащей 6 рабочих дней и один день – воскресенье – выходной;
2) за прогул без уважительной причины присуждались исправительно-трудовые работы по месту работы сроком до 6 месяцев с удержанием из заработной платы до 25%;
3) за опоздание на работу полагалось административное взыскание: замечание или выговор, или перевод на нижеоплачиваемую работу, или смещение на низшую должность.
Дополнительно был выпущен нормативный акт о приравнивании опоздания более чем на 20 минут – к прогулу.
С 1940 года директоров заводов, а также главных инженеров и начальников отделов технического контроля подвергали тюремному заключению сроком от пяти до восьми лет за выпуск недоброкачественной продукции.
С началом войны, в июле 1941 года (вплоть до победы в 1945 году) в качестве мер военного времени были отменены все выходные и отпуска, ужесточены условия работы. В частности, 15 февраля 1942 года был принят Указ Президиума Верховного Совета СССР, по которому колхозники, которые не вырабатывали обязательного минимума трудодней, присуждались к исправительно-трудовым работам в колхозе сроком до 6 месяцев с удержанием из трудодней до 25% в пользу колхоза.

Постановлением Президиума Верховного Совета СССР от 23 декабря 1947 года новогодний день 1 января официально объявлен нерабочим днём.
Одновременно объявили 9 мая – рабочим. Здесь как бы работал закон компенсации. Но это было бы неполным объяснением.
Полугодом раньше к рабочим дням причислили недавно ставший выходным днём в СССР день победы над Японией – 3 сентября.

Газеты подробно, благожелательно и даже как-то простодушно, по тем временам, освещали в 1946 году визит в СССР иранской принцессы Ашраф Пехлеви, сестры-близнеца шаха.
5 июня шахиня прибыла в Москву и остановилась в усадьбе Архангельское. Ашраф Пехлеви и сопровождавшие её генерал И. Шафаи и другие лица совершили поездку по стране и посетили Москву, Ленинград, Киев, Харьков, Сталинград и Баку.
20 июля Ашраф Пехлеви была принята И.В. Сталиным. В этом приёме участвовал и В. М. Молотов. Судя по воспоминаниям самой Ашраф Пехлеви, эта встреча произвела на Сталина, якобы, очень сильное впечатление, и он сказал: «Передайте мои наилучшие пожелания Вашему брату шахиншаху и скажите, что если бы он имел десяток таких, как Вы, то мог бы ни о чём не беспокоиться».
Ашраф получила дипломатические дары от советских высших должностных лиц: от Сталина собольи меха на шубу, от Молотова – кольцо с бриллиантом, от супруги Молотова – пелерину из черно-бурых лисиц, от Шверника – меха куницы на манто.
В ходе визита генерал И. Шафаи от имени Ашраф Пехлеви передал для Сталина в качестве официальных государственных подарков: золотой портсигар, ковёр и вышитый на холсте портрет генералиссимуса.
В Москве прекрасная восточная принцесса стала кавалером ордена Трудового Красного Знамени: Указом Президиума Верховного Совета СССР 21 июля Ашраф Пехлеви была награждена орденом за активную деятельность по сбору средств в Иране для советских сирот, потерявших родителей в годы Второй мировой войны.
В народе, особенно в Ашхабаде, тоже много говорили об этой поездке иранской принцессы, было много слухов и пересудов.

9 июня 1946 года Георгий Константинович Жуков был снят с должности Главкома сухопутных войск – замминистра Вооружённых Сил СССР и назначен командующим войсками Одесского округа. Ворчали, что это Сталин “задвинул” Жукова из зависти.
4 февраля 1948 года Жуков был переведён на должность командующего Уральским военным округом.
После смерти Сталина Жуков был назначен на должность первого заместителя министра обороны СССР, министром обороны стал Н.А. Булганин.

28 июня 1948 года расторгнут Договор о дружбе и сотрудничестве между СССР и Югославией. Слышались тревожные, приглушённые разговоры взрослых об аресте Тито, но слух оказался ложным; чувствовалось напряжённое ожидание чего-то нехорошего.

29 апреля 1947 года Председатель Совета министров СССР И.В. Сталин подписал Постановление о создании Всесоюзного общества по распространению политических и научных знаний. Председателем Правления общества стал президент Академии наук СССР С.И. Вавилов (1891-1951).

7 октября 1948 года – интересно, на следующий день после ашхабадского землетрясения – приказом Министра авиационной промышленности М.В. Хруничева было образовано в Москве вертолётостроительное ОКБ Н.И. Камова. И невозможно было предугадать, что через 45 лет я появлюсь на этой фирме в Ухтомской и буду вести с ними плодотворную совместную работу.

Особо запомнился день 14 декабря 1947 года, когда в Советском Союзе была проведена денежная реформа и отменены продовольственные и промтоварные карточки, а также упразднены высокие коммерческие цены. Помню поздний зимний вечер, когда папа и мама принесли из магазина невиданные ранее белые батоны и много сахару; я жадно набивал полный рот сахару, медленно жевал и ощущал специфический сухой запах сахарного песка.

Кинофильмы

Народ всегда любил кино, народ всегда ходил в кино. В основном все любили смотреть художественные фильмы и, главным образом, ходили в крытые кинотеатры, так называемые зимние кинотеатры. В кинотеатре фильм демонстрировался на нескольких сеансах. Сеансы обычно начинались в чётные часы: в 10 часов утра, далее в 12, в 2 часа дня, 4, 6, 8 часов вечера и в 10 часов – последний сеанс; было название – утренние, дневные и вечерние сеансы; часто утренние, а то и дневные сеансы считались детскими и стоимость билетов на эти сеансы устанавливалась ниже; допустим 10 копеек, в сравнении с обычными по 20 или 40 копеек.
Где позволял климат, как в Ашхабаде, были также летние кинотеатры – под открытым небом. И в них устраивали два сеанса: в 8 или 9 часов вечера и в 10 или 11 часов вечера, смотря по заходу солнца. Бывало, начинался сеанс, а вечер светлый, экран еле видно; потом темнело.
Художественные фильмы состояли обычно из 8, 9 или 10 частей; каждая часть рассчитана на 10 минут, то есть длительность фильма составляла, приблизительно округлённо, 1 час 20 мин., 1 час 30 мин. или 1 час 40 минут. Обычно  перед  фильмом  демонстрировался  киножурнал,  минут  десять.   Оставшаяся  часть  времени  сеанса (10-30 минут) использовалась на оперативный выход зрителей из кинозала через одну дверь и почти одновременно вход в кинозал новых зрителей на следующий сеанс через другую дверь.
Помню, на задней стене кинозала было два окошка, для двух кинопроекторов. Один проектор начинал киносеанс, в другом уже была заряжена и подготовлена к показу бобина киноленты следующей части фильма. Часть кончалась, с грохотом запускался через соседнее окошко другой кинопроектор. И так по очереди до конца фильма.
Когда скучные кадры или, там, целуются, можно поглядеть на живой луч света через весь кинозал; редкие мошки вьются, вспыхивают, в вышине проносятся ночные птицы; свежий тёплый воздух, никто не курит; комаров нет, никто не кусает.
Я так себе представлял, что в то время существовало два жанра художественных кинофильмов: музыкальная кинокомедия и все остальные. А если совсем просто, то фильмы различались: “про войну” – для мальчишек и “про любовь” – для девчонок.

Я смотрел много фильмов. Причём, заверяю, все просмотренные фильмы помню, более или менее, и по названию, и по содержанию. Но если что ещё вспомню, допишу.

Смотрел вышедшие до войны кинофильмы:

“Весёлые ребята” 1934 года,
“Юность Максима” (1934),
“Депутат Балтики” (1936),
“Дети капитана Гранта” (1936),
“Дубровский” (1936),
“Мы из Кронштадта” (1936),
“Семеро смелых” (1936),
“Цирк” (1936),
“Возвращение Максима” (1937),
“Остров сокровищ” (1937),
“Волга-Волга” (1938),
“Выборгская сторона” (1938),
“Человек с ружьём” (1938),
“Василиса Прекрасная” (1939),
“Истребители” (1939),
“Подкидыш” (1939),
“Трактористы” (1939),
“Светлый путь” (1940).

В фильме “Весёлые ребята” особенно нравились драка оркестрантов и песня “Широка страна моя родная”, но ызывал тогда во мне тихий ужас некий совершенно необычный густой голос в песенке “Чёрная стрелка проходит циферблат” в мультипликационном эпизоде с шагающим полумесяцем.
Так получилось, что фильм “Трактористы” мы посмотрели дважды: сначала мы своей семьёй сходили в кинотеатр в парке около нас, потом нас всех пригласили на совместный просмотр наши друзья Дубровские в другой кинотеатр, и мы согласились с удовольствием. Запомнилась песня “Три танкиста”, написанная братьями Покрасс и Борисом Ласкиным в 1938 году и исполненная Николаем Крючковым в фильме дважды – в самых первых кадрах и где-то в середине фильма; нравились все слова песни: и «разведка доложила точно», и «у границ земли дальневосточной броневой ударный батальон», и тем более «летели наземь самураи под напором стали и огня». Но особенно громко, с огоньком мы все после просмотра кино дружно пели “Марш советских танкистов”, написанный теми же авторами в том же 1938 году и прозвучавший в заключительных кадрах фильма; главным образом воодушевлял припев песни:

                          Гремя огнём, сверкая блеском стали,
                          Пойдут машины в яростный поход,
                          Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин
                          И Первый маршал в бой нас поведёт!

Это было незабываемо.
Забегая вперёд, скажу, что в период правления Хрущёва все упоминания о Сталине в фильме подверглись редактированию, в частности, заретушированы надписи “Сталинец” на тракторах и переписаны заново две последних строки вышеприведённого припева песни. Теперь существуют две версии этого фильма.

Подражая Михаилу Жарову, в роли отрицательного персонажа, шикарного и обаятельного (в кинофильме “Выборгская сторона”), отец с чувством, иногда пританцовывая перед мамой, напевал «Цыплёнок жареный» и «Менял я женщин, как перчатки».
А мы все весело распевали песенку “Крутится, вертится шар голубой” великолепного актёра Бориса Чиркова из кинофильма ”Юность Максима”.

Смотрел вышедшие во время войны кинофильмы:

“Антон Иванович сердится” 1941 года,
“Валерий Чкалов” (1941),
“Свинарка и пастух” (1941),
“Александр Пархоменко” (1942),
“Оборона Царицына” (1942),
“Парень из нашего города” (1942),
“Два бойца” (1943),
“Жди меня” (1943),
“Она защищает Родину” (1943),
“В 6 часов вечера после войны” (1944),
“Небесный тихоход” (1945),
“Киноконцерт 1941 года” (1941),
“Концерт – фронту” (1942),
Боевые киносборники.

Просто бесподобной я считал песню “Марш артиллеристов” Тихона Хренникова (музыка) и Виктора Гусева (слова), впервые исполненную в 1943 году и вошедшую в фильм “В 6 часов вечера после войны”, именно прозвучавшую в самых первых кадрах фильма, на фоне сокрушительного разгрома немецких танков нашей славной батареей в 1941 году. Вовсю, с удовольствием горланил я, как и другие, волнующий припев песни «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» и далее. В 1954 году власти втихомолку выкинули из песни всякое упоминание о Вожде, и припев стал начинаться странной фразой «Артиллеристы, точный дан приказ!» Что за “точный” приказ, который был дан? Раньше был дан приказ не совсем точный? Нескладно. Тем не менее песню в новой редакции “мурлыкали”, хотя и редко. Подчистили соответственно и фильм, и тоже редко крутили.
В народе с удовольствием повторяли частушку «Что такое? Вас ис дас? Немцы драпают от нас», которую исполняли Михаил Жаров и Николай Крючков, но в каком фильме, не знаю.
Нравилась песня “Шаланды, полные кефали” из фильма “Два бойца”. В этой песне звучали интересные для меня слова “шаланды”, “кефали”, “биндюжники”, “баркас”; прекрасно слышна была фраза «Но и молдаванка Ипересик обожает Костю-моряка»; думал про себя, какое красивое имя у этой девушки-молдаванки. И только в 1988 году, будучи на экскурсии в Одессе, узнал, что Молдаванка и Пересыпь (обычно произносится ближе к “пересип”, мягче)  – это названия районов Одессы, и правильный текст имеет вид «Но и Молдаванка, и Пересыпь обожают Костю-моряка». Уверен теперь, что никому в мире не приходила в голову такая логичная интерпретация этой песенной фразы, как получилось у меня.

Смотрел вышедшие после войны фильмы:

“Сердца четырёх”, снятый в 1941 году и вышедший на экраны в 1945 году,
“Аршин мал алан” 1945 года,
“Клятва” (1946), с мощной ролью Сталина,
“Адмирал Нахимов” (1946),
“Каменный цветок” (1946),
“Первая перчатка” (1946),
“Зигмунд Колосовский” (1946),
“Весна” (1947),
“Золушка” (1947),
“Подвиг разведчика” (1947),
“Сельская учительница” (1947),
“Сказание о земле Сибирской” (1947).

Фильм “Весна” очень понравился. Все повторяли с неподражаемой интонацией Фаины Раневской замечательный афоризм «Красота – это страшная сила». Широко разошлась в народе и циничная фразочка завхоза Бубенцова (в исполнении Ростислава Плятта): «Где бы ни работать, только бы не работать».
Из фильма “Подвиг разведчика” запомнились пародийный пароль «У вас продаётся славянский шкаф? Шкаф продан, осталась никелированная кровать с тумбочкой» и тост советского разведчика на банкете фашистских офицеров «За НАШУ победу!», имеющий двойной, скрытый смысл.
В начале 1948 года в зимнем кинотеатре “Художественный” демонстрировался фильм “Сказание о земле Сибирской”. Мы пошли смотреть всей семьёй. Картина произвела на нас яркое, захватывающее впечатление. «Какая невиданная земля, какая мощная природа, какие красивые люди там!» – восторгались мы.
Как-то раз в маленьком летнем кинотеатре Дворца пионеров я попал на бесплатный сеанс фильма “Насреддин в Бухаре” (1943 года выпуска). Помню, вместе с другими детьми сидел на передней скамейке, ждали начала. Слышал, как сидевшие рядом девчонки со знанием дела рассуждали, какой киноартист играет какую роль.
«Непонятными глупостями занимаются», – возмущался я (про себя), ибо всегда воспринимал в кино только действующих персонажей и никогда не думал об артистах (оказалось, в том фильме Насреддина играл Лев Свердлин). Для меня начальные титры в кино были просто “буквами”, которые хотелось поскорее пропустить. Со временем я узнал, что существуют ещё режиссёры и другие творческие работники, члены коллектива создателей фильма.

Особо хочется отметить музыкальную комедию “Аршин мал алан”, отражающую азербайджанский быт и нравы начала XX века, а возможно, и во все времена.
В фильме, дословный перевод названия которого – «покупающий товар аршинами», рассказывается про знатного юношу, который переоделся уличным торговцем тканями, “аршин-малчи”, перед которым девушки не прячут лица; так он увидел лицо своей будущей невесты. Это зрелище хорошо легло  на сердце народа в первые годы после победы в отечественной войне. Известно, что фильм снимался по указанию самого Сталина, он же высказал первую рецензию готовому фильму: «Очень хороший, нужный народу фильм, и герои замечательные». Фильм также понравился и китайскому руководителю Мао Цзэдуну. Вообще все, считай весь народ, посмотрев фильм, распевали незамысловатый дуэт слуги Вели и служанки Телли:

                                – Деньги есть?
                               – Что-что? (удивлённо)
                               – Деньги есть?
                               – Есть, есть.
                               – У тебя много их? (стесняясь)
                               – Хватит нам на двоих.
                               – Деньги есть, выйду я!
                               – Ах ты козочка моя!

Моему отцу, точно помню, очень нравилось словечко “аршин-малчи”; повторял сто раз на день, демонстрируя своё знание Азербайджана. Пишу и сам не могу удержаться от довольного смеха.

Про песни написано достаточно много. И всё-таки добавлю одну запись: нравилась песня “Где же вы теперь, друзья-однополчане?” композитора Василия Соловьёва-Седого на стихи Алексея Фатьянова, написанная в 1947 году; особенно в исполнении Клавдии Шульженко.

А мне недавно подумалось: да, было такое время, когда город Ашхабад ещё не знал, что доживает последние дни – на всех улицах, даже, помню, в самых глухих, отдалённых переулках, массово размножились рекламные щиты и плакаты о новом, “выдающемся” кинофильме “Далёкая невеста”, премьера которого торжественно состоялась 2 августа 1948 года в Москве; кинокартина была создана на Ашхабадской киностудии, в главной роли Алты Карлиев.
Почему-то мне не очень нравилось название, да и желания идти смотреть фильм у нашей семьи не было.

Учёба. Книги

В 1948 году первого сентября мой младший брат Валерий пошёл в школу. И сразу стал проявлять необыкновенные способности в учёбе, учительница его хвалила.
Я тогда пошёл в четвёртый класс, и всё бы ничего, но начал отставать по арифметике. Никак не получалось решение задач. То ли что-то пропустил, то ли сообразительности не хватало. Позднее понял, что такие задачи легко бы решались алгебраическим способом, или, как говорилось, “через икс”.
Приходилось только удивляться, когда в школьной жизни из педагогических соображений запрещалось пользоваться более совершенными методами, так сказать, “в опережение учебной программы”.

Я стал жадно читать. Ещё будучи в первом классе, схватил имевшуюся дома книгу “Волк и семеро козлят” и прочитал всё сам от начала и до конца. Затем записался в школьную библиотеку и стал постоянным читателем. Прочитал “Принцессу на горошине” Андерсена, помимо разных других маленьких книжек стихов. А потом мне попалась книга “Финикийский корабль” Василия Яна. Довольно объёмная, для моего тогдашнего возраста, около сотни страниц, книга о финикийского мальчике, про диковинные земли, про морские путешествия, произвела на меня неизгладимое впечатление.
Встретилась замечательная книга «Бриг “Меркурий”» выпуска 1946 года автора Виталия Тренёва с рассказами о подвигах русских моряков в русско-турецких войнах XVIII и XIX веков. Читалось очень легко, интересно и познавательно.

Книги, как и учебники, обворачивали бумагой или газетой, чтобы не пачкались и для лучшей сохранности.
Было, моя подружка-соседка Мила Айзикович пригласила меня к себе домой, с разрешения родителей, и показала их большую домашнюю библиотеку. Я был удивлён и просто восхищён таким невиданным богатством – двумя или тремя, не помню, рядом стоящими деревянными шкафами, набитыми книгами! Детские книги там тоже были. Я стал заходить к ним, каждый раз сильно стесняясь, возвращал прочитанные и набирал новые книжки. Всё было хорошо, пока я, уходя к себе домой, не услышал за спиной, как один женский голос произнёс: «Жених приходил». Я чуть не сгорел от стыда. С той поры моей ноги не было у них.

***

Слова

Мы в семье старались чисто говорить по-русски, ориентируясь прежде всего на дикторов Всесоюзного Московского радио, на артистов кино и театра, а также на радиопередачи о русском языке. Учились языку в школе. Говорили правильно с друзьями, знакомыми. Друг друга поправляли. Вместе с тем употребляли, как и все окружающие, особые слова и выражения – смешные, искажённые, жаргонные, заимствованные, всегда понимая пределы допустимого.

Например, когда мы с Валюшкой шли вместе рядом, Надя называла нас “пат и паташонок”, то есть большой и маленький. Это могло значить, что когда-то Надя видела старое кино с клоунами по имени Пат и Паташон, или просто слышала рассказы о них. Когда мы куда-нибудь собирались, Надя напевала:

Где моя рубашка,
Где мои штаны,
Где моя баклажка
С правой стороны.

Если мы говорили про что-то “потом”, то Надя говорила «потом – суп с котом», то есть «ничего не будет».
Если я или Валюшка, допустим, пел, или громко плакал, Надя подшучивала: «о, какой шаляпинский бас».
Иногда, в соответствующих случаях, называла нас с братом «голоштанной командой», «бесштанной командой».
Надя следила, как мы едим; указывала: «Ешь с хлебом»; в шутку добавляла: «Без хлеба дороже».
Если я или брат сделали что-то быстро и правильно, например, хорошо покушали, то Надя хвалила нас: «Молодцы, сделали ударно, по-стахановски». Алексей Стаханов – это шахтёр, ударник труда, перевыполнивший рабочий план; его последователей стали называть стахановцами.
Когда не нравилась радиопередача, Надя говорила про них: «надоели как собаки».
Пили чай с кусочком сахара и говорили: “вприкуску” (кусать сахар), “внакладку” (класть сахар в чай), “мочать” (есть сахар, окуная кусок в чай и откусывая) и самое смешное – “вприглядку” (только глядеть на сахар на столе).
Когда кто-то пил много чаю, называли его “нижегородский водохлёб” (произносилось с оканьем).
Грубовато шутили: “Где, где? На бороде”.
С малых лет запомнилось слово “Уэлен” – это от частого упоминания по радио навсегда въелось в память название посёлка на самой восточной точке Чукотки, где находилась небольшая радиостанция, радист которой единственный принял в феврале 1934 года тревожную радиограмму от знаменитой экспедиции, эвакуировавшейся на льдину с борта раздавленного торосами и затонувшего парохода “Челюскин” в процессе освоения Северного морского пути. Хорошо, что все были спасены.

Из местного колорита. Туркменских мужчин называли, не очень уважительно, “йолдаш” (вообще, на туркменском это вполне достойное туркменское слово, означающее “товарищ”), туркменских женщин, молодых и старых, называли “баджи” (точно не знаю, по-туркменски вроде бы “сестра”) и для них ещё было простое название “баджишка”; мальчик – “оглан” (искажённое “оглы”), девочка – “кизимка” (искажённое “гызым” – “моя девочка”).
Нарицательное “баранчук” по отношению к мальчику чаще использовалось, допустим, в узбекском или казахском языках.
Верх головы, обычно бритой, туркменские мужчины прикрывают маленькой круглой тюбетейкой, красной, коврового узора; поверх неё надевают невысокую папаху типа кубанки или иногда напяливают огромную каракулевую папаху “тельпек”, по будням чёрную или серую, по праздникам – парадную белую.
Халаты у мужчин и женщин красные, в рисунок; у девочек вроде бы зелёные.
На ногах я видел чёрные галоши с загнутыми вверх носами.
Старик-туркмен назывался “бабай”. Бывало, видели, что бабай ходил с мешком за спиной. Поэтому стращали детей, говоря: «Заберёт тебя бабайка в мешок».
Восточную музыку изображали словами: «тум-балаки-там тум-балаки-там». При этом руки складывали над головой и двигали головой влево-вправо не наклоняя – это так экзотично и завлекательно.

Баклажаны называли “демьянками”; никогда не называли “синенькими”, как это принято на Юге России.
Красивое, полезное дерево айлантус, росшее, например, даже в нашем дворе, дикорастущее, у забора, из-за своего специфического природного запаха получило неблагозвучное, но общепринятое, название вонючка.
Словечко “бачить” в смысле “видеть” мама не иначе как подхватила от Наты Васильевны. Звучало обычно так: «Вы не бачили мой носочек?» и все отвечали: «Нет, не видели».
Мама говорила “халам-балам” про какой-то беспорядок или какую-то ерунду. Если с выражением произносила: «Это тебе не халам-балам», то это обязательно про что-то важное, значительное.
Иногда можно было слышать смешное слово “щикатурка” вместо “штукатурка”. Дурачась, говорили “лисапед”, “калидор”, “фиртипьяно”.
Говорили “с понтом”, что означало “вроде”, “как будто”. У кого-то “много форса” – значит, много хвастовства, важности, спеси, шику; говорили «надеть кофточку, чтобы пофорсить».
Звучало словечко “фикстулить” – хвастаться чем-либо напоказ; не всегда понимали, что это из воровского блатного жаргона – просто милое красивое словцо. “Не фикстули!”
“Рвать когти” – убегать, спешно уезжать.
Было много околоспортивных жаргонных словечек, особенно футбольных. Например, слово “подковать”: больно ударить соперника по ногам во время игры в футбол. Жаловались, кричали: «Он куётся!».

Нравилось мне, как мама, со скрытой улыбкой, говорила отцу “не подмазывайся”, в смысле “не подлизывайся”.
Любил отец повторять шуточку про то, есть ли у кошки хвост и где:
Кошкум хвостум естум? – Естум, естум! Самым задним местум.
Слышал от отца такую не самую толковую песенку:

Над рекой стоит гора,
Под горой течёт Кура,
На Куре стоит Тифлис,
В том Тифлис живёт мальчик…

(что дальше про мальчика, не помню).
Бывало, отец вышагивал по комнате и, молодцевато поглядывая на нас, распевал свою военную строевую: «Соловей, соловей, пташечка, Канареечка жалобно поёт».
Помню любимое папино выражение “на ять” в смысле “отлично”, “великолепно”; это словосочетание пришло из языка гимназистов XIX века и означало «знать так же хорошо, как знать правила употребления буквы ять, являвшиеся самыми сложными в русской грамматике того времени».
Отец повторял быстро, как скороговорку, шуточку про одного очень важного человека: «уполномоченный упал намоченный».
Ещё отец любил удивлять выражением “замком по морде”, все посмеивались, но не все понимали, что это и почему; кто-то объяснял: «Это просто заместитель командира по морским делам»; начали спорить: нет, не “командира”, а “командующего”; и тогда папа торжественно объявлял: «Это заместитель комиссара по морским делам»; оказалось, он прочитал, что в 1918 году у наркома по военным и морским делам Троцкого работал заместителем знающий морское дело Фёдор Раскольников, которого называли “заместителем комиссара по морским делам”, сокращённо по тогдашним обычаям “ЗамКомПоМорде”.
Часто отец замечал, с удовлетворением: “пропесочили” кого-то в газете, а то ещё – “продёрнули”, то есть отругали, раскритиковали.
Выражение “замнём для ясности” – в несерьёзной, шутливой обстановке – означало “оставим этот разговор, лучше помолчим”.
“Пошёл на боковую” это значило пошёл поспать. И добавлял “минут шестьсот”, то есть как бы недолго, несколько минут.
Объявлял всем «кончай ночевать», то есть “вставайте”.
Говорил «это феодально-байское отношение к женщине» про каждый случай недостаточного уважения к прекрасному полу.
В шутку сердился: «Просто хочется рвать и метать» – фразой из кинофильма “Волга-Волга” 1938 года. Повторял словечко “Шульберт” из того же фильма, понимая, что это искажённое произношение фамилии композитора Франца Шуберта.
Чтобы что-то подтвердить, отец использовал фразу «Еропкин сказал, значит – всё!» из кинофильма “Близнецы” 1945 года. А для более солидного доказательства своих слов смеясь говорил “честное благородное”.
Особенно нравилось ему повторять поговорочку «Муля, не нервируй меня» из кинофильма “Подкидыш” 1940 года.
Спрашивали про время, который час: «Сколько на Ваших золотых?» В кинофильме “Свинарка и пастух” смешно звучал вопрос «Иван Иваныч, который час на моих серебряных?»
Обращаясь к маме, отец напевал «У меня такой характер, ты со мною не шути» из песни к кинофильму “Девушка с характером” 1939 года.
Если что-то не так, отец говорил: «ну это просто до смешного».

Мама, когда сердилась, возмущалась, но не очень, говорила:
Я вам что, прачка?!
Что я вам, нянька что ли?!

Вообще широко и всеми повторялись “крылатые выражения” из кинофильмов:

“Сердца четырёх” (1941)

Я сматываю удочки.

“Два бойца” (1943)

Разошлись, как в море корабли.
Помирать, так с музыкой.
Саша с Уралмаша.

“Свадьба” (1944)

В Греции всё есть.

“Близнецы” (1945)

Чистота – залог здоровья.
Трали-вали.
В двадцать лет ума нет – не будет, в тридцать лет жены нет – не будет.
Гнусная инсинуация!
Еропкин на проводе.
Ну и чудненько.
До свиданьица.

Вот не пойму, почему-то нравилось, часто вертелось в голове слово “узор”.
Ненароком запало мне в душу и, признаюсь, понравилось словечко “чеаек” (вместо “человек”), что из “Войны и мира” Льва Толстого, произносимое «особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных».

Персоналии 1 
Друзья, знакомые, учителя, одноклассники, все, с кем я встречался

Глазунова Ната Васильевна – казачка из станицы Клетская, жила в Ашхабаде, одинокая, работала воспитательницей в детском саду вместе с моей мамой.
Тётя Ксения – подруга моей тёти Нади (больше ничего неизвестно).

Айзиковичи Иосиф и Любовь, их дети Наум (1935 г.р.) и Мила (1940 г.р.), Янины – родители Любы, наши соседи.

Елизавета Лукинична – моя первая учительница, с первого по четвёртый класс (фамилии не запомнил).
Исмаилов Константин Христофорович – мой учитель туркменского языка с 1946 по 1948 гг.

Саваневский Алексей Николаевич – сослуживец моего отца.
Дубровские Борис Васильевич, его жена Елена Григорьевна и сын Вова – друзья моих родителей.

1.5. Ашхабадское землетрясение
Страх и ужас. Брезентовая палатка. Времянка. До и после

Страх и ужас

6 октября 1948 года, в среду, около двух часов ночи произошло катастрофическое ашхабадское землетрясение силой, как говорили,  10 баллов. Город был стёрт с лица земли. Погибли мой младший брат Валерий и бабушка Анастасия Ивановна. Бабушка Иринка спала на кровати во дворе и осталась жива. Мы оказались под развалинами. Я чудесным образом выбрался наверх, как будто неведомая сила помогала мне; а папа с мамой, внизу, под упавшим потолком, во тьме и в пыли, голыми руками разбирая завалы, пытались спасти Валюшку, но всё безрезультатно. Они выбрались из-под земли, и я вздрогнул от страшного маминого крика – зова, обращённого вверх: «Валюшка-а!» Она даже не рыдала, она не переставая выла, как раненая волчица. Отец боялся, что у неё помутится рассудок. Он посадил её на кровать во дворе, попросил меня последить за мамой, всяко успокаивать её, а сам побежал к своей матери, Анастасии Ивановне, узнать, как там дела.

Я тогда совершенно не думал, как отец добирался, и он не рассказывал, и только сравнительно недавно, задумавшись, я воочию, зримо представил себе, как отец, один бежал той страшной ночью, в кромешной темноте, в полной неизвестности, по улицам, посреди дороги, мимо разрушенных домов, поваленных заборов и столбов, где-то рядом с трупами, слыша вокруг вопли отчаяния; и тогда общая ужасная картина города предстала перед моим внутренним взором…

Вернувшись, отец принёс страшную весть: Анастасия Ивановна погибла. Получилось так, что тётя Тося с мужем отдыхали во дворе и отделались только лишь сильным испугом, а бабушка спала в доме, там под развалинами и осталась.
Отец сел за стол, уронил голову на руки и так и замер нем и недвижим; плечи его то и дело вздрагивали, сотрясались, и от этого мне становилось совсем не по себе.
Я упросил маму лечь на кровать, прилёг рядом. Она всё повторяла, что слышала рядом предсмертный хрип своего Валюшки; то и дело поднимала голову и громко заклинала, обращаясь неизвестно к кому, чтобы помогли спасти сыночка; я утешал, гладил, целовал её. Мама наконец каким-то образом впала в забытьё.
При свете звёзд, обострённым зрением, можно было видеть, что бабушка Иринка лежала недалеко на своей кровати, укрывшись с головой одеялом и не подавая признаков жизни, ни жива ни мертва.

Это было непередаваемое состояние дикого страха-ужаса. На окраинах города полыхали зарева пожарищ. Потом оказалось, что это горели заводские помещения, особенно страшно – Мехстеклозавод. Через наш двор бежали какие-то ужасные, сумасшедшие мужики, кричавшие: где банк? Вскоре рядом началась громкая, беспорядочная стрельба. Лишь по прошествии месяцев и лет люди рассказывали, что известный генерал Петров оставил свою семью и отправился со своими солдатами защищать Госбанк, который как раз и находился по соседству рядом с нами. (Я только повторяю то, что говорили люди). Старинное здание Госбанка устояло, и его штурмовали бандиты, но были отбиты. Землетрясением была разрушена городская тюрьма, и выбравшиеся зэки нашли в разрушенном отделении милиции оружие и занялись мародёрством.
О реальной опасности обстановки свидетельствует тот факт, что в перестрелках с бандитами погиб взрослый сын генерала Петрова.

Многое из происходившего в последующее время я не сохранил в памяти, прямо-таки “как отрубило”, и некоторые вещи рассказываю со слов, зачастую очень скупых и сдержанных, моих родителей и близких, без точной привязки ко времени.

Забрезжил рассвет этой невыносимо тяжёлой ночи. Смотрю, отец и мать руками уже разбирали завал. Ужас оказался не сном, ужас остался с нами. Жив я или не жив; я или уже не я. Провал памяти…
(Без слёз не могу писать, и читать).

Брезентовая палатка

Восприятие окружающей обстановки стало каким-то поверхностным и оставалось таким ещё долго.
Смутно, как в тумане, вижу два гроба во дворе, большой и маленький. Далее опять ничего не помню…
А вот мы находимся в палатке в парке, никого рядом не видно. Это отец принёс брезентовую палатку, и мы в ней жили, месяц или два. Не знал, где были в это время дядя Лёня, Надя, бабушка Иринка, Ната Васильевна. Но верил, что они живы.
Главное, мама была рядом.
Про еду и другие подробности нашего существования в то время совершенно ничего не могу сказать, только на всю жизнь запомнил приторный вкус сухофруктов – отец где-то раздобыл мешок сухофруктов, и мы постоянно варили компот и ели.
Подземные толчки продолжались. Сильные толчки сопровождались страшным, низким гулом.

Не знаю, месяца два-три прошло, когда я начал познавать заново свой окружающий мир, постигать новости, осмысливать подробности случившегося. Оказалось, погибла целиком вся семья Айзиковичей – наших добрых соседей; как говорили, они остались под развалинами дома; их дед и бабка Янины, жившие в том же дворе в своей маленькой деревянной халупе, остались целы-невредимы, но что с ними, старыми и беспомощными, сталось, трудно представить.

Тётя Надя с подругой Ксенией остались живёхоньки в своём деревянном доме-сарае на улице Свободы около проспекта Мира. Спустя некоторое время, на том же месте, приложив неимоверные усилия, они, две женщины, сами слепили себе какую-то времянку.
К несчастью, погибли наши друзья Саваневские, вся семья.
Отец говорил, что по городу в течение нескольких дней было множество трупов, их выносили и складывали на дорогу, потом кто-то увозил их хоронить в братской могиле. Мы своих родных, помню, похоронили на кладбище, с отпеванием.

Городское кладбище разрослось неимоверно; могилка наших родных находилась на краю русского кладбища, а рядом за забором виднелись высокие памятники армянского кладбища; где-то вдалеке находилось мусульманское кладбище.

Что случилось с нашими дворовыми животными, я имею в виду собаку, кошку и кур, осталось для меня неизвестным.
Какие учреждения, организации, предприятия, службы работали, а какие нет, не знаю.
Когда-то я специально сходил и посмотрел на гору развалин, оставшихся от нового, недавно выстроенного железнодорожного вокзала, со скульптурой Ленина наверху; куски-обломки  разлетелись по всей привокзальной площади. Мавзолей-памятник Ленина остался стоять невредимым.
Старинная мечеть-музей на центральном проспекте города треснула, и туда опасно было подходить, а оба минарета упали на землю возле мечети. Непутёвые и беззаботные, мы мальчишки (и я тоже) лазили-взбирались на эти валяющиеся минареты, как на лежащие огромные трубы. В каком-то году их убрали, вывезли. Повреждённая мечеть ещё несколько лет красовалась издалека, пустая и заброшенная, но всё такая же прекрасная, в глубине двора, в окружении зелёных деревьев.

Бабушка Иринка, видимо, перебралась жить к Наде. Как только представилась возможность, она немедля уехала в свою Россию. Никакие уговоры не действовали. Я слышал, как она шептала маме, что в «тот день ей почудилось такое, что она перестала спать». Уже никогда не узнать, что уж довелось увидеть ей в ночь землетрясения. Меня не отпускает мысль, что она видела какое-то мрачное свечение или ещё что-нибудь страшнее.

После землетрясения тётя Тося с мужем не мешкая укатили опять в город Фрунзе.
Спустя лишь долгие годы я узнал некоторые конкретные данные, характеристики этого страшного природного явления, масштабы трагедии; многие материалы оказались засекреченными. А в то время я фактически знал очень мало.
Мама рассказывала, что из городских властей предлагали ей отправить меня вместе с другими ашхабадскими детьми, пережившими землетрясение, на некоторое время на отдых в пионерлагерь Артек в Крыму, но она так испугалась расстаться со мной хоть на миг, что категорически отказалась от предложения.

Да, люди нашего уровня, не очень “состоятельные”, как правило, не имели возможности уехать из города, зубами, ногтями держались за свою родную землю, не думали уезжать, выживали, поддерживали друг друга, ходили на работу, восстанавливали город.
Страна, советская страна,  конечно, помогала.  Все мы  всё знали и благодарили:  армию,  строителей,  врачей, всех-всех. Это было как само собой разумеющееся.

Между тем, каким-то образом нам сообщили из школы, что нужно явиться для учебных занятий в Пушкинский сквер. Удивились. Мама повела меня туда.
Кто бы мог подумать, что мы, вся наша школа, будем пока учиться в  больших брезентовых палатках, типа армейских, разбитых в Пушкинском сквере. Каждому классу предназначалась своя палатка. В нашей палатке стояло, точнее, было нагромождено, некоторые одна на другую, какое-то количество парт; может быть, штук десять. И учеников в классе было человек 10-15. Погода стояла тёплая, в палатках было душно. Я ничему происходящему не удивлялся.
Здание женской школы № 1 выстояло, только лёгкие трещины пошли, а вот здание нашей огромной 6-ой школы разлетелось в прах.
Не знаю,  как в то время  занимались  другие школы.  Кто-то говорил,  что  женская школа № 1  училась тоже в палатках,  поставленных  в Ленинском сквере.
Мои ребята-одноклассники в большинстве своём были незнакомые, новые.
Учительницей нашей была Нина Борисовна, тоже новая.
Тоска сжимала сердце: Елизаветы Лукиничны, моей учительницы, не было. Значит, погибла в землетрясении. Если бы уехала, мы бы знали.

А в школе – порядок учёбы был нарушен, скомкан; не все ученики сидели на местах, при входе учителя “в класс” никто не вставал; школьного звонка не было. Домашних заданий, естественно, не задавали. И так далее, в том же духе.
Даже почему-то я сердцем стал жалеть своих одноклассников… Вот глупость.
Через некоторое время палатки перенесли во двор школы; видимо, поступило соответствующее распоряжение очистить сквер.
Завалы во дворе школы уже были разобраны, полным ходом началось строительство нашей школы.

В какой-то тёплый день, в феврале или марте 1949 года, думаю, что не самыми первыми, наш класс совершил экскурсию к эпицентру землетрясения; это место находилось недалеко к юго-востоку от города, в предгорьях Копет-Дага. Мы видели страшные трещины на поверхности земли – разломы земной коры; ни один из нас не решился перепрыгнуть через трещину, хотя на взгляд максимальная ширина её не превышала размера человека в талии, допустим 30-40 см, но тем не менее казалась опасно широкой. Побегали по холмам, порезвились. И домой.
Вскоре, якобы, трещины сами собой сошлись.

Наша учёба продолжалась в палатках на территории школьного двора.
Однажды весной, перед самым концом учебного года, объявили, что Нины Борисовны не будет, придёт новая учительница. Все забеспокоились. Директор приходил в класс, объяснял, что она переехала с семьёй в другой город. Однако вскоре поползли слухи, что она была “репрессирована”. Так мы узнали новое, прежде неизвестное слово и новое понятие.

Времянка

Довольно быстро, до наступления зимних холодов, отец и дядя Лёня построили, “слепили”, во дворе нашего разрушенного дома, из подручных материалов, временный домик, типа длинного барака-сарая, так называемую “времянку”, с низким потолком, с двумя раздельными входами. Разместили это временное жилище на месте огорода, торцом к улице, две входные двери и два маленьких оконца смотрели на юг, остальные три стены глухие. Семья дяди Лёни разместилась в половине ближней к улице, наша половина была ближе к развалинам дома.
Разделили помещение пополам ситцевой занавеской. Поставили кровати, столы, стулья. Как-то ели, как-то спали. Я ходил на свои занятия в школу. Взрослые приступили к работе; как и где работали, я не могу сказать, не знаю.

Приехал наш любимый дядя Коля из Баку, получив командировку в Ашхабад, но главное, чтобы увидеть нас. Будучи очень высоким, входил в дверь согнувшись пополам и даже в помещении ходил пригнувшись. Приехал не с пустыми руками, что-то привёз с собой много нужного, ценного. Рассказал, что в Баку и везде по стране после того страшного дня 6 октября разнеслась весть, что Ашхабад провалился под землю. Был рад увидеть нас, при наших трагических потерях, живыми и относительно здоровыми. Мы благодарили его за заботу и внимание.
Скоро он уехал. Больше ни разу в Ашхабад он не приезжал.

Между тем отец, не теряя времени зря, завёл полезное знакомство с людьми из армейской строительной организации. Уже наметил, запланировал строительство нашего нового жилого дома. С дядей Лёней стали разбирать развалины и складывать кирпичи в штабеля, где-то доставать стройматериалы.

Я не заметил, как и когда у дяди Лёни оказалась новая жена, Мария, и куда делась прежняя, Валентина; просто об этом не было разговоров.
Как-то раз меня по какому-то делу послали к Нате Васильевне, и я посмотрел, как она живёт. На пустыре, расчищенном от развалин дома, стояло несколько отдельных маленьких домиков – на том самом месте, где до землетрясения находился их большой капитальный дом, на углу улицы Свободы и Гоголя. Малюсенькая времянка Наты Васильевны была скорее похожа на будку: за порогом сразу через дверь вход в единственное крохотное помещение два на два метра, с одним окошком, внутри кровать и стол; но зато стены обиты тканью необыкновенной красоты. Я был там только один раз, потому что во дворе бегала большая злая собака, я опасался туда ходить. Чаще всего Ната Васильевна гостевала у нас.
Как-то устроили в нашей времянке праздничный обед и пригласили к нам в гости Нату Васильевну и армейского капитана-строителя, я тоже сидел за столом; Нату Васильевну и офицера посадили рядом, он за ней ухаживал; взрослые выпили; помню, мне капитан очень не понравился и Нате Васильевне тоже, он всё время сильно жал ей руки, до боли, она посматривала на меня, ей было неудобно передо мной, мальчишкой, и она не попрощавшись убежала домой; на этом её сватовство закончилось.

Впервые у меня появился друг, одноклассник Толя Политов, он жил в доме на углу Ташкепринской и Овражной, ближе к улице Энгельса. Я приходил к ним во двор, он приходил к нам, наша семья тогда жила во времянке, описанной выше. Мы сидели, разговаривали о том о сём. Ничего особенно интересного. В один из дней он вдруг в каком-то приступе злости, демонстративно издевательски попортил мамин любимый кактус в горшочке, тыкал в него гвоздём; я от неожиданности ничего ему не сказал, на другой день раздружился с ним, сказал, чтобы он не приходил к нам.
Больше о нём ничего не знаю.

До и после

Понятно, что во всей нашей стране принято отсчитывать время на “до войны” и “после войны”. В Ашхабаде дополнительно стали отсчитывать время “до землетрясения” и “после землетрясения”.

Первый президент независимого Туркменистана Сапармурат Ниязов написал, что во время землетрясения 1948 года из 198 тысяч жителей Ашхабада погибло 176 тысяч.
К 50-летию трагедии, в 1998 году, в Ашхабаде был установлен памятник жертвам землетрясения в виде бронзовой скульптурной группы высотой 10 метров, в основе которой находится могучий бык, удерживающий на своих рогах разрушенную Землю, и на этом шаре – тела погибших и женщина, изо всех сил, последним отчаянным движением рук поднимающая над руинами города маленького золотого ребёнка. Некоторые считают, что в виде младенца скульптор изобразил Сапармурата Ниязова, но это вряд ли, поскольку сам Ниязов 1940 года рождения; его мать и двое братьев погибли в землетрясение. До 2012 года памятник располагался на центральной площади имени Карла Маркса, позже он был перенесён в построенный заново мемориальный комплекс “Народная память”.
Мелькнула мысль, а ведь после землетрясения инвалидов почти не встречалось в городе. Возможно, немного было таких травм, всё больше со смертельным исходом; или отправили в другие города на лечение.

Да, это был самый мрачный, горестный период моей жизни.
Добавлю, что среди моих окружающих, родные и друзья припоминают, что 5 октября, за день до землетрясения, ничто не предвещало трагедии.

1.6. Старшие классы школы
Наш новый жилой дом и двор. Школа. О системе образования. Музыкальные занятия.
Родители. Соседи. Друзья родителей. Пятигорск 1950. Сочи 1951. Пионерский лагерь.
Сочи. – Баку 1953. Простой быт. Город. Цирк. Учителя. Друзья, одноклассники

                                                                                                С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто
                                                                                                говорю ему: «Ну что, брат Пушкин?» – «Да так,
                                                                                                брат, – отвечает, бывало, – так как-то всё…»
                                                                                                Большой оригинал. 
                                                                                                   (Гоголь. Ревизор). 

Наш новый жилой дом и двор

Наш новый дом отец и дядя Лёня построили очень быстро, примерно за год. Для строительства выбрали место в глубине нашего квартала, на большом пустыре рядом с высокой задней глухой стеной Госбанка.
Получился достойный по тем временам дом, с каркасными стенами, что считалось обязательным для обеспечения сейсмостойкости сооружения. Две половины дома – нашей семьи и дяди Лёни – имели одну общую стену и в какой-то мере повторяли схему нашего капитального дома до землетрясения.
Свою половину дома отец задумал с очень высокими потолками, метра три! Дядя Лёня возмущался, осуждал, зачем такие высокие, и сделал себе потолки очень низкие, ниже двух метров, из-за чего потом они всё время у себя в доме ходили согнувшись, страдали и постоянно завидовали нам.
Строительство происходило без моего участия, меня вовсе не привлекали к этому серьёзному делу, не утруждали меня лишними заботами, то есть как всегда оберегали меня.
Понятное дело, был заложен мощный фундамент. Но погреб-подвал не планировали.
Я то и дело слышал, как отец, мама и Леонид подробно и обстоятельно обсуждали толщину стен – в кирпич, полтора, два, а где и больше.
Звучали мудрёные слова “лаги”, “стропила”, “лежень”, “толь”, “рубероид” и другие. На нашей половине сделали две комнаты – столовую и спальню, а также кухню-прихожую.
Окна все были, как принято, с одинарной рамой.
Крышу сделали двухскатной и покрыли шифером. Наверху получился замечательный чердак, усыпанный толстым слоем опилок, но мы его почти совсем не использовали и туда не лазили.
Дом вышел на славу, удобный, просторный, светлый, с высокими потолками.
Мне кажется, для строительства привлекали строителей из местной армейской организации, но точно не могу сказать.
Главное, теперь во время дождя потолок не протекал – какое счастье!
А зимой на окнах намерзали морозные узоры; это было всегда, потому что оконные рамы одинарные.
Летом, где-то в углу прихожей, вдруг застрекотал сверчок. Мама сердилась, Надя улыбалась. Впрочем, надоесть не успел – как возник, так вскоре и исчез.
Тараканов в доме отродясь никогда не водилось, комары, мухи были, но немного.

Во дворе отец сам умело рассадил и возделал хороший виноградник. Перед домом была устроена просторная виноградная беседка в виде как бы комнаты, в центре которой поставили стол, вокруг него стулья и тут же дворовые кровати, в целом всё удобно и уютно. Брусья, образующие крышу беседки, были прикреплены к крыше кухни-прихожей. С торцевой стороны дома был разбит небольшой огород и ещё виноградник в два ряда, один ряд оформлен в виде беседки над проходом вдоль стены дома, второй ряд – в виде шпалеры. Отец, используя свои знакомства, толково подобрал саженцы, всего кустов двадцать, самых разных изысканных сортов. Один куст был изумительного светлого кишмишного винограда, дающего грозди нежнейших сладких ягод, которые отец всегда прятал в марлевые чехлы, спасая целый фунт лакомства от жадных, назойливых ос; туго прижатые друг к дружке ягоды без косточек образовывали большие, тяжёлые кисти, которые можно было кусать целиком как спелый, сочный фрукт. Имелись также необыкновенные сорта кара-узюм, дамские пальчики, бычий глаз, розовый мускат; ну и обязательно обычный белый тербаш, как без него.

Двор был окружён штакетником, усиленным узкими полосками отходов металлообработки, которые откуда-то притащил отец.
За домом метрах в двадцати находилась чужая, готовая, высоченная стена. Этой стеной являлась, как было сказано выше, задняя глухая стена Госбанка из светлого, видимо, очень прочного кирпича высотой метров десять. Между домом и стеной Госбанка у нас образовался дворик, в котором отец построил кладовку и уборную с выгребной ямой. Можно было там разводить живность, но нам это было недосуг и несподручно. Со временем около забора, отделявшего нас от дяди Лёни, отец построил душевую: четыре столба, четыре стенки из фанеры, деревянная решётка под ногами и водяной бак наверху, вида небольшой цистерны с приваренной сеткой-душем и наливным отверстием наверху. Для подачи воды соединяли шланги до общего водопроводного крана, залезали наверх по приставленной лестнице.
Гложет мысль, что я недооценивал способности и возможности отца. А он так много сделал для дома, для нас.

Итак, в этом прекрасном доме я жил до своего отъезда в Москву в 1955 году, а мои родители – ещё девять лет до их отъезда ко мне, уже в Жуковский, на постоянное место жительства.
В то же время дядя Лёня огородил весь свой двор, где только можно, глухим деревянным забором высотой метра два, и перед домом, и за домом. В его передний двор вела калитка с запором. В силу своего характера, он старался организовать свой семейный быт непроницаемо закрытым от всех, в том числе и от нас. Разводил во дворе свою живность: кур, кроликов, может быть, голубей, но меня всё это совершенно не интересовало.

А на месте моего родного дома, разрушенного землетрясением, и нашего бывшего двора-огорода было построено, году в 1950-м, аккуратное здание городского ЗАГСа, полное название городской отдел записи актов гражданского состояния. Между зданием и улицей поставили лёгкий металлический заборчик с калиткой для прямого входа в этот храм гражданских таинств.
Сзади этого здания находился расчищенный от развалин пустырь, простиравшийся аж до самой задней стены Госбанка, и до нашего дома. Видимо, строить на этом месте никому не разрешалось, да и желающих не было.
Для прохода с улицы к нашему дому, да и к дому соседей, использовался тот самый длинный боковой проезд, что был рядом с трансформаторной будкой; через ЗАГС пройти к нашему дому было невозможно, так как ЗАГС был полностью со всех сторон окружён своим забором.

Школа

Довольно скоро, примерно через год после землетрясения, осенью 1949 года, я пошёл учиться в пятый класс и уже было построено новое здание нашей школы № 6, красивое, двухэтажное; вход был оформлен в виде портика с двумя прямоугольными колоннами, с широкой деревянной дверью.
В плане здание школы было простым линейным. Вход – по центру здания, лестница на второй этаж находилась в левом крыле.
На первом этаже – классные помещения для младших классов, учительская комната для преподавателей младших классов, различные подсобные помещения.
На втором этаже в средней части – довольно большой актовый зал со сценой, в левой части – учительская комната для преподавателей старших классов, кабинет завуча и кабинет директора школы, а в правой части, за актовым залом, – физический кабинет. Учительская вместе с большим количеством рабочих столов преподавателей содержала любопытную коллекцию классных журналов, ученических тетрадей с домашними заданиями и контрольными работами, а ещё наглядных пособий, физических, химических приборов; целый угол был занят большими политическими и географическими картами.
Кроме того, по северной стороне второго этажа шла череда классных помещений для старшеклассников. В одном из них учился и я. За каждым классом закреплялось своё помещение, причём в следующем учебном году данный ученический коллектив оставался в том же, своём помещении.
Классные помещения просторные, светлые. В классах учеников стало больше, чем до землетрясения, примерно по 40-45 человек. В каждом классе – четыре ряда парт, учительский стол, классная чёрная доска с мелом и тряпкой, сверху с портретов строго взирают вожди, учёные.

С началом занятий я почувствовал, что как-то повзрослел, изменилось отношение к учёбе. Уже в пятом-шестом классе у меня проснулись амбиции быть лучшим, первым учеником в классе.
Мама всегда с удовольствием ходила на родительские собрания в классе, которые наша классная руководительница проводила вечером после работы; а придя домой, мама с гордостью рассказывала, как там хвалили меня все учителя; каждое замечание по учёбе, если таковое было, подробно дома обсуждалось, я обещал исправиться. Мама подробно рассказывала, что говорили обо всех моих одноклассниках, и хорошее, и не очень.

Вообще за всё время моей учёбы чрезвычайных происшествий в школе не было. Срывов уроков тоже не помню. Удаления из классов провинившихся бывали.
Любопытная деталь. Закончился или потребовался новый мел, учитель попросил ученика сходить в учительскую за мелом, ученик довольный пошёл, нога за ногу, чтобы подольше, хоть пол-урока да пропустить; возвратился, учитель отчитал его: тебя только за смертью посылать; не обидно, даже немного весело.
Никаких случаев проявления вредных привычек: курения, пьянства, тем более наркомании, половой распущенности – не было; ну, по крайней мере, не обсуждалось.
Как-то раз, во время общей перемены в классное помещение неожиданно нагрянули завуч и учитель, всех нас выставили в коридор и из парты, находившейся в дальнем углу класса, изъяли у кого-то из одноклассников некую книгу; мы подглядывали через дверь; какие были последствия, не знаю; говорили, что это была книга стихов Сергея Есенина. Видимо, стихи были запрещённые, точно не знаю.

О пионерской организации в школе ничего не могу вспомнить; осталась в памяти, как ни странно, только старшая пионервожатая и только внешне: невысокая, плотная девушка со следами оспы на лице; хулиганистые мои одноклассники некрасиво, глупо, сзади исподтишка, передразнивали её, мне это было неприятно видеть.

В седьмом классе, осенью 1952 года, меня приняли в комсомол. Помню, как меня и ещё несколько человек из класса вызывали в горком комсомола, как в кабинете со мной хорошо беседовал приятный человек в костюме со многими наградами, нас всех утвердили. Комсоргом класса был хороший, общительный наш друг-одноклассник по фамилии Букш. Комсомольские собрания были, комсомольские взносы собирали, серьёзных разборов персональных дел или обсуждений нарушителей дисциплины не происходило. Старостой класса был Данильянц. А вообще, общественной работой в течение всего времени обучения в школе я никогда не занимался, как-то “избежал”. Всё своё время уделял учёбе и самообразованию. Возможно, у меня разрослось большое самомнение; не исключено, что начало зарождаться, внутри, так называемое «противопоставление себя коллективу», но пока не в резко вызывающей, не в нарочито демонстративной форме. До ожесточённых споров и острых конфликтов дело не доходило. Только называли меня этак незатейливо “рак-отшельник”. Конечно, ничего хорошего. Глупо это было с моей стороны.
Школьная пора закончилась, жизнь меня поправила.

Хочется вспомнить о единой школьной форме одежды. Самому мне за все десять лет не пришлось носить школьной формы, не требовалось, ходил всегда, как и все в моей школе, в обычной одежде, что была и дома.
Я заметил, что ученицы женской школы, некоторые, не все, уже с 1945 года носили форменные платья с фартуками, и это было красиво. Как я позже разбирался, в соответствии с принятым в СССР частичным возрождением русских имперских традиций в военной форме, в 1949 году была введена также и школьная форма, для девочек – как указано выше, а для мальчиков – военные гимнастёрки с воротником-стойкой, ремни с пряжкой и фуражки. Форма для девочек бесспорно приветствовалась и прижилась, а для мальчиков категорически отторгались как гимнастёрки образца 1949 года, так и пиджаки и куртки образцов 1960-1970-х годов. Таким образом, в моей мужской школе за всё время моего обучения учащиеся никогда не носили школьной формы.

Совсем недавно я узнал, что мой любимый артист и писатель Леонид Филатов, 1946 года рождения, тоже учился в моей ашхабадской 6-ой школе. Из довольно скудных сведений о нём я узнал, что Лёня Филатов, переехав в Ашхабад, при своём слабом здоровье, поступил в сентябре 1955 года в первый класс моей школы, уже при совместном с девочками обучении. Далее, с различными переездами в другой город, в 1965 году он окончил ту же ашхабадскую школу № 6. Есть также сообщения, что местная газета “Комсомолец Туркменистана” напечатала басню пятнадцатилетнего Филатова и выплатила ему первый в его жизни гонорар. Всё это очень интересно, поскольку я очень люблю его творчество, его острые стихи, например, такие строки, почти ежедневно повторяемые у нас в доме:

Утром мажу бутерброд –
Сразу мысль: а как народ?

О системе образования

В системе образования в СССР было принято три ступени:
начальное образование – 4 класса,
неполное среднее образование – 7 классов (“семилетка”),
среднее образование – 10 классов.
Экзамены мы должны были сдавать с 4-го класса – и так каждый год до 10-го класса.
Считалось, что экзамены в 4-ом классе свидетельствовали об окончании начальной школы, в 7-ом классе – об окончании семилетней школы, с получением документа – свидетельства о неполном среднем образовании, экзамены в 10-ом классе свидетельствовали о получении среднего образования и аттестата зрелости.
После четвёртого класса некоторые молодые люди уходили в школы фабрично-заводского обучения (ФЗО). После семилетки некоторые, с неполным средним образованием, шли работать, другие поступали в техникумы – средние специальные учебные заведения. Со средним образованием, то есть с аттестатом зрелости, некоторые шли работать, другие поступали в высшие учебные заведения разного рода.
При отличном аттестате выпускнику средней школы выдавалась золотая медаль, при одной или двух четвёрках в аттестате – серебряная.
Трудового воспитания, уроков труда в школах в наше время не было, школьных мастерских также не было. Обучение было ориентировано на подготовку молодых людей к поступлению в средние специальные учебные заведения или в высшие учебные и высшие технические учебные заведения.
Любые тесты проверки, оценки знаний в школе были запрещены специальным постановлением ЦК партии, то есть разрешались только устные и письменные экзамены.

Следует упомянуть, что исторически, в Российской империи, как бы её ни хвалили, закона об обязательном образовании не было вообще. Программу всеобщего обучения, имелось в виду обучение в церковно-приходских школах: Закон Божий и четыре действия арифметики – официально так и не приняли, всё оставили на произвол судьбы, как у кого получится. Среднее образование в гимназии, из-за высокой платы за обучение, было доступно только для привилегированных слоёв населения, а 80% населения (“кухаркины дети”) оказались отрезанными от среднего образования. Стали создаваться земские школы, но это было каплей в море.

Сразу после революции были приняты декреты об образовании, началось массовое, обязательное и бесплатное, обучение неграмотных взрослых чтению и письму, так называемый Ликбез. 14 августа 1930 года вышло постановление Центрального Исполнительного комитета и Совета Народных комиссаров СССР «О всеобщем обязательном начальном обучении», было введено всеобщее начальное обучение (Всеобуч).
В 1940 году вышло постановление СНК СССР «Об установлении платности обучения в старших классах средних школ и в высших учебных заведениях СССР и об изменении порядка назначений стипендий», по которому вводилось платное обучение в 8-10 классах средних школ, в средних специальных и в высших учебных заведениях.

Можно сказать, что обязательным средним образованием считалась семилетка, далее за обучение необходимо было платить. Платное обучение в старших классах средних школ и в высших учебных заведениях было отменено 10 мая 1956 года. Это получается – когда я уже начал учиться в институте. Как развивалась система образования в последующие годы, опускаю.
Что ещё было в моей школе? Уроков пения или музыки в школе не предусматривалось. Вообще, никаких кружков, студий и других факультативных занятий в школе тоже не было. Спорту в школе не уделялось практически никакого внимания.
Заметим в скобках, что полового воспитания в советской школе в то время не было; имеется в виду знания о предохранении, прерывании, заражении и тому подобном. Видимо, на это было наложено табу. Впрочем, как и в нашей семье.

Музыкальные занятия

В 1950 году я начал ходить к учительнице музыки, Багдасаровой Римме Николаевне. Это была яркая, красивая, ухоженная, богато одетая армянская женщина. И у неё были хорошие музыкальные способности и несомненный преподавательский талант. Она жила в хорошей квартире, с мамой, во вновь построенном доме на улице Свободы угол Житникова.
Фантастика! мне сначала купили – рояль, подержанный, но очень хороший. После землетрясения это было дешевле, чем пианино, а площадь дома у нас позволяла, так как отец построил дом с размахом; хотя конечно, это условно говоря и по тем временам. Со временем удалось приобрести не за дорого новое пианино “Украина”.
Бывало, когда я дома начинал “гонять” за инструментом нудные гаммы или разучивать заданные музыкальные пьесы, то видел в окно, что прибегали и подглядывали за мной соседские мальчишки и особенно девочки. Ну тут уж я старался изо всех сил.
Регулярно, раз в полгода приходил знакомый настройщик Михаил Борисович и долго, часа полтора-два монотонно долбил клавиши, нажимал попарно клавиши и оценивал качество звучания интервалов. Закончив, он садился за инструмент и своими коротенькими и толстыми, как сосиски, пальчиками виртуозно исполнял начало известного вальса Шопена, показывая: всё работает как надо. Внутрь пианино вешал мешочки с нафталином от моли и ставил внизу около педалей бутылочку с водой, чтобы не рассохлось от жары дерево и, главное, дека. Мама говорила, что за работу он брал по-божески.

Учился я музыке слабо, без особой охоты. Приходил на урок с большой нотной папкой, зимой без рукавиц, и Римма Николаевна, прежде всего, отогревала и разминала мои руки, пальчики, потом проводила урок, записывала мне в тетрадь массу замечаний, но никогда не сердилась.
Раз в месяц я отдавал ей причитающиеся деньги; тут же из соседней комнаты появлялась старенькая мама учительницы, денежки забирала и опять исчезала.
После меня на урок приходила девочка-ученица, видимо, хорошо успевающая, с ней учительница была гораздо более радушна и словоохотлива.

Прошёл год занятий, и Римма Николаевна сочла, что я достаточно подготовлен к музыкальной школе. Имея определённые связи, она сумела устроить, точнее восстановить меня в музыкальной школе.
Моей новой учительницей музыки стала Марина Васильевна Лозовая, красивая блондинка, то улыбчивая, то строгая. Она объяснила мне, как разучивать музыкальную пьесу: не всю сразу от начала до конца, а по частям, сначала небольшой отрывок – один-два такта – до полного автоматизма, потом второй, затем их объединять и долго играть и уже потом переходить к третьему фрагменту и так далее. Я очень старался, за всё время выучил несколько вещей, но в концерте ни разу не выступал, очевидно, музыкальные способности подкачали.
Как-то Марина Васильевна попросила приобрести для моих занятий нотный сборник “Этюды для начинающих” Черни и объяснила, что можно очень удобно заказать это через “Ноты почтой”, назвала нам московский адрес. И недорого. Это звучало фантастически, как с другой планеты. Мы с мамой гордые собой всё именно так и сделали и вскоре получили желаемую посылку с нотами.

Труднее всего мне давались уроки сольфеджио, точнее музыкальный диктант, когда преподаватель в классе проигрывал на рояле мелодию, а учащиеся, прослушав её, должны были записать её нотами – определить и записать высоту и длительность каждой ноты, длительность паузы, размер такта и прочее. Я даже иногда подглядывал к девочке-соседке в тетрадь, и от этого морально очень страдал. Возможно, я ненароком попал в какой-то старший класс сольфеджио, пропустив начала, и приходилось кое-как выкручиваться.

В 1954 году, когда я учился в девятом классе общей школы, мы с мамой решили, что музыкальную школу нужно оставить и полностью сосредоточиться на общеобразовательной школе – «идти на медаль» и получить пятёрочный аттестат, да и оплачивать музыку стало как-то накладно.
Я сам, самостоятельно, дома, для себя учил и играл по нотам “Баркаролу” Чайковского, “Полонез” Огинского, “Сказки Венского леса” Штрауса, “Лунную сонату” Бетховена.

Важно отметить, что вполне добротное знакомство с музыкальным искусством весь наш народ, наши радиослушатели, и я в том числе, получали по радио, с помощью всё той же чёрной тарелки – радиоточки. Особо хочется отметить прямые радиотрансляции из Москвы концертов классической музыки, различных театральных спектаклей непосредственно из зрительного зала, постановок легендарных музыкальных произведений “Евгений Онегин”, “Пиковая дама”, “Лебединое озеро”, “Кармен”, “Травиата” и многих других.
Из прослушанных опер, балетов, симфонических и камерных музыкальных произведений память хранит большое количество любимых, милых сердцу частей, эпизодов, сцен, фрагментов.
Но вот,  например,  любопытно – изо всей оперы  “Запорожец за Дунаем”  композитора Гулака-Артемовского (1813-1873) и конкретно из знаменитого дуэта Одарки и Карася  у меня в мозгу прочно застряла одна единственная, но уж очень колоритная, музыкальная фраза:

            Эй, Одарко, годи буде,
            Перестань бо вже кричать.

Немного причудливая, но красивая мелодия. И даже глубоко в смысл слов не хочется вникать.

А вообще, с восторгом слушали, вместе с мамой, Полонез Огинского, Чардаш Монти, Итальянское каприччио Чайковского, Вечернюю серенаду Шуберта, “Арагонскую хоту” и “Вальс-фантазию” Михаила Глинки.
Восхищались пьесой “Интродукция и рондо каприччиозо” французского композитора Камиля Сен-Санса для скрипки с оркестром.
Примечание: по-итальянски каприччио – каприз, каприччиозо – капризно, причудливо.
Душевно наслаждались каждой из четырёх таких неповторимых и своеобразных частей “Маленькой ночной серенады” Моцарта.
Нравилась спокойная Неоконченная симфония № 8 Франца Шуберта, навевающая образы бесконечной снежной дороги. Тогда как Симфония № 40 Вольфганга Моцарта, с её повторяющимися торжественными вступлениями, отправляла тебя в воображаемое фантастическое путешествие по роскошным летним пейзажам.

Родители

На перекрёстке улиц Энгельса и Ташкепринской, после землетрясения, было построено, довольно близко к нашему дому, угловое двухэтажное здание, в котором разместилось Туркменское территориальное управление Министерства государственных продовольственных и материальных резервов СССР, с 1951 года получившее название: Туркменское территориальное управление Главного управления государственных материальных резервов при Совете Министров СССР. Сокращённо оно называлось Туркменское теруправление и входило оно в большую всесоюзную систему ведомств, выполнявшую важные оборонные функции.
На службу в это теруправление и устроился отец. Он стал работать там контролёром, как и на предыдущей работе в Госконтроле, с такими же частыми командировками, по республике, с проведением проверок, ревизий, но теперь, как я понял, с прицелом, так сказать, на областные центры: Красноводск, Мары, Ташауз, Чарджоу, с посещением серьёзных режимных организаций и предприятий. Бывало, и в Москву ездил по работе.

А в 1954 году перешёл на работу в Туркменскую академию наук – главным бухгалтером. Обстоятельства, детали этого назначения мне остались неизвестны, но, как я теперь представляю, это было серьёзным продвижением по служебной лестнице.
Активно разворачивалась кампания по выдвижению местных национальных кадров на руководящие должности. Отец всё видел. Везде одно и то же: начальник – из местных национальных кадров, а заместитель – русский или иной национальности – не туркмен. И начальник сразу требовал: «Где мой красный карандаш?» – подпись наверху ставить. Главный бухгалтер обычно подпись сверху не ставил, а виноват был всегда, поэтому на эту должность местные кадры не стремились. Впрочем, как и на должность заведующего детсадом.

Маме сразу после землетрясения предложили работу заведующей детским садом Мехстеклозавода. Детсад находился на улице Свободы далеко от нашего дома в восточном направлении. Знаю, что мама часто встречалась с партийными и профсоюзными деятелями завода и лично с директором и добивалась всего самого необходимого для детсада. Фамилию директора я запамятовал, вроде бы Немировский. Мама рассказывала, что он всегда внимательно и уважительно выслушивал все просьбы и предложения завдетсадом и непременно всё выполнял, поскольку детсад посещали дети именно рабочих и служащих его завода. Я несколько раз приходил к маме в детсад, по её просьбе. Большая огороженная зелёная, тенистая территория, большой светлый детский корпус, отдельные хозяйственные постройки в глубине двора – мне понравилось.

Мама все силы отдавала делу своей жизни, была признана одной из лучших в городе заведующих детсадом, получила звание “Отличник дошкольного образования”; по вопросам воспитания детей постоянно и активно работала с городским отделом народного образования, с заведующей гороно Ибрагимовой Тамарой Ибрагимовной.
В городе тоже считалась активной общественницей, четыре срока подряд, с 1953 по 1957 годы, избиралась депутатом городского Совета.
Бывало, видела, как иногда неправильно расходовались республиканские бюджетные средства, и на её неудобные вопросы, где теперь брать деньги на насущные нужды, получала от местных начальников откровенный ответ: «Ай, слющий, старщий брат поможет».

Признаться, после страшного землетрясения и ужасных потерь мама несколько приблизилась к религии, стала ходить в церковь, появились маленькие книжечки для вписывания имён “за здравие” и “за упокой”. Видимо, сказалось влияние её подруги – Наты Васильевны. Может быть, они вместе ходили в церковь, которая, как я понимаю, находилась довольно далеко, на окраине города, возле кладбища. Надя, моя тётя, была сознательной советской гражданкой и не поддерживала их.
Не слышал, чтобы мама молилась. Ни икон, ни библии дома не было. Может быть, где-то были спрятаны маленькие образок и крестик.
Из религиозных праздников отмечалась только Пасха, когда мама пекла куличи и красила яйца. Куличи мама пекла в большой печи, устроенной в большом дворе на пустыре и приткнутой к самой стене Госбанка; соседки тоже там пекли и жарили, никто не обращал на это внимания. У мамы для выпечки имелся целый набор жестяных баночек разных размеров от большого до маленького; готовые куличики выставлялись на стол и покрывались чистой белой салфеткой; иногда в куличиках попадались изюмины; вкус и запах был самый необыкновенный! Ещё мама красила яйца – варила их в луковой шелухе; яйца приобретали красивый насыщенный красный цвет. Всё это вошло у мамы в милую привычку и сохранилось до последних её дней. Мы с папой всегда вполне понимающе и одобрительно к этому относились.

Соседи

Нашими самыми близкими соседями была очень интеллигентная туркменская семья Бабаевых: Миша (как полностью, не знаю), его жена Биби (на вид старше его) и их четверо детей: две старшие дочери Роза (горбатая) и Джерен, средний сын Оглы и самая младшая дочка Сона (“н” – носовое и ударение на последний слог). Миша занимал какой-то важный пост, и при этом был очень простым, приятным молодым человеком. Судя по его внешности, его мать была русская. У них в доме была мужская и женская половина. Мы к ним в дом никогда не входили, как и они в наш.
Они часто устраивали большие приёмы гостей, готовили много еды: суп-шурпу в большом казане, плов в другом казане, видимо, ещё что-то. При этом каждый раз приносили нам, с уважением, большое блюдо вкуснейшего плова. На следующий день мама возвращала им чисто вымытое их блюдо, но мама и папа говорили, что они ещё будут отмывать его по-своему, потому что брезгуют, что попадёт хоть крошка или капля от свиньи.
С ними жила ещё бабка-туркменка, не говорившая по-русски; она жила не в доме, а в отдельной будке, из которой она почти не появлялась; её видели только, когда она пекла лепёшки в тандыре. Тандыр – это такая яма-печка в земле, сначала её нагревали дровами докрасна, потом бабка ложилась на землю и лепила лепёшки на стенки печки. По готовности их вынимали оттуда. Тандыр находился на краю их двора, почти на общем дворе, где все ходили. Двор Бабаевых был совсем не огорожен, и их внешняя жизнь была открыта взглядам всех соседей, всех нас; они не прятались, да там и нечего было прятать, всё было вполне прилично.
Я дружил с Оглы, года на два младше меня; по-русски его звали Коля. Он к нам в дом не заходил, и мы играли с ним на общем большом дворе-пустыре. Когда нужно было идти есть или ещё куда-нибудь, его мама или сёстры выходили во двор и нараспев звали: «А-га-лли, А-га-лли!» и дальше что-то по-туркменски вроде как: «давай скорей иди сюда». Они построили свой дом после землетрясения, одновременно с нами, и жили мы все дружно.

На условной границе между нашими дворами стоял водопроводный кран, на невысокой трубе, не более метра от земли; если кран открыть, то вода стекала на кирпичи и затем в травянистую канавку-арычок длиной полтора-два метра, и уходила в землю; а надолго воду никогда не открывали. За водой с ведром ходили мы, Бабаевы и тётя Мария. Подключали к крану длинный шланг и поливали огород и цветы.
Около крана росло огромное абрикосовое дерево, считавшееся общим для наших семей. Когда плоды поспевали, все дружно стелили под деревом всякие ткани, кто-то залезал наверх и тряс большие ветки; абрикосы сыпались вниз сплошным душистым дождём, урожай делили поровну.

В 1953 году дом Бабаевых купила (подчёркивалось, именно купила, что было удивительно для того времени) очень хорошая семья Смелянских; из членов их семьи припоминаю только Люду – молодую, симпатичную, очень творческую женщину, которая работала музработником в одном из детсадов. Мужа и дочь их совсем не помню. Откуда они приехали, не знаю.
Отец рассказывал, что когда он, в 1966 году, переезжал насовсем ко мне в город Жуковский (мама переехала годом раньше), то наш домик он почти задаром продал всё тем же Смелянским – они так расширялись. В подробности этого дела я как-то не вдавался.

Друзья родителей

Мама по работе познакомилась и затем искренне, можно сказать, на всю жизнь, подружилась с заведующей городским отделом народного образования города Ашхабада (сокращённо гороно) Ибрагимовой Тамарой Ибрагимовной. Вскоре мы подружились домами и узнали её мужа, симпатичного, доброжелательного Савельева Алексея Ивановича, и их красавицу дочь Томилу. Часто бывали у них в гостях и они были желанными гостями в нашем доме.
Продолжали дружить с семьёй Дубровских.
Другие друзья моих родителей, наверное, были, но я их не знаю или не припоминаю.

Пятигорск 1950

Лето 1950 года. Я перешёл в шестой класс. Папа с мамой много работали и накопили денег на семейный летний отдых. Решили съездить в Пятигорск к родственникам – папиной тёте, для меня просто баба Шура. Причём не как-нибудь, а на самолёте! Как только объявили мне об этом, я подскочил чуть не до потолка. Ни папа, ни мама до того ни разу не летали самолётом, я тем более.
Не в силах выразить свой восторг, я тут же помчался к своему другу Коле-Оглы. Он как раз гулял во дворе, и я, задыхаясь от нетерпения, принялся ему рассказывать: «я, самолёт…», но он не дослушав стал суматошно, даже неистово толкать, дёргать, хватать меня, я увернулся, побежал, он за мной; так мы резво носились по двору, раскинув руки в стороны и изображая свободный полёт; наконец, он поймал меня, и мы долго стояли, обнявшись и чуть не плача от переполнявших нас чувств; слышно было, как он, в отчаянии и печали, только шептал: «А мне, никогда, не летать», я успокаивал его как мог. Помню, по прошествии времени я стеснялся той минутной слабости и старался быть сдержаннее.

Летели мы самолётом (!) до Кавказских Минеральных Вод. Папа в полёте чувствовал себя нормально, маму тошнило всё время, я старался не смотреть на неё, чтобы не вырвало, милая девушка-бортпроводница как будто занималась только нами, приносила воды, мятных карамелек. Кое-как долетели.
В аэропорту нас встречала тётя Зоя, энергичная, загорелая женщина лет сорока. Вся светившаяся неподдельной радостью, она сразу окружила нас теплотой и заботой, даже сунула мне приготовленную шоколадную конфету. Всё это было неожиданно, весело и душевно. Мы поехали на электричке до Пятигорска. Помню только, как в больших, широких окнах вагона стремительно проносилась мимо сплошная яркая, свежая зелень – картина кардинально непривычная для ашхабадского глаза; можно было понять, что это поезд мчал нас в узком зелёном ущелье; потом вдруг открывались широкие просторы степи и горы вдали, и поезд как будто замедлял ход. На вокзале мы нашли частника, папа широким жестом оплатил проезд, и мы быстро добрались до места. Нас уже ждала баба Шура, точная копия бабушки Анастасии Ивановны, только маленькая и очень добрая, хлопотливая и вся какая-то солнечная.

Мы  оказались  на тихой  Нагорной улице,  на краю города,  на самом высоком месте,  у подошвы Машука,  где, по-лермонтовски, воздух чист и свеж, как поцелуй ребёнка.
Фактически, нежданно-негаданно, судьба поселила меня на территории мемориального музея “Домик Лермонтова”. Дело в том, что наши родственники уже давно жили в служебном домике на территории музея, тётя Зоя работала в музее и смотрителем, и заведующей хозяйством, при этом убиралась, когда потребуется, сама, но, главное, командовала персоналом, состоявшим из уборщиц, садовника, слесаря, кого-то ещё.

История мемориального лермонтовского музея в Пятигорске хорошо известна.
В скромном, чисто выбеленном домике под камышовой кровлей, некогда принадлежавшем отставному майору Василию Чилаеву, временно, в течение двух месяцев в 1841 году проживали поручик Михаил Лермонтов и его родственник капитан Алексей Столыпин. Рядом находился другой, семейный дом, принадлежавший генералу Петру Верзилину, где как раз и произошла трагическая ссора Лермонтова с Мартыновым.
Именно эти два дома, насколько я понимаю, составляли в то время, когда я там был, основу лермонтовского музея. В последующие годы, с развитием музейного комплекса, в него вошёл находившийся рядом дом, также принадлежавший Верзилину, который снимали в том памятном 1841 году отставной майор Николай Мартынов и корнет Михаил Глебов. Также в музейный комплекс был включён ещё и четвёртый дом, который был куплен в своё время Чилаевым у отставного штаб-офицера Василия Уманова; в этом доме квартировали другие приятели и однополчане Лермонтова. Таким образом, вся эта жившая по-соседски весёлая компания блестящих офицеров с Лермонтовым во главе почти ежедневно и ежевечерне устремлялась в гостеприимный, хлебосольный и музыкально-танцевальный генеральский дом, где к тому же, “по счастливой случайности”, обитали три молоденькие красавицы сестры Верзилины.

Но вернёмся в мой 1950-й год. Вряд ли кто-нибудь ещё может похвастаться тем, что не просто посещал, а жил, дневал и ночевал в таком мемориальном месте. А наше семейное счастливое пребывание на гостеприимной Лермонтовской территории между тем реально продолжалось.
Мы вошли в дом, где размещалась, буду называть так, семья тёти Зои. Кроме неё и её мамы в доме, к нашему крайнему удивлению, находилось ещё двое, причём лежачих – мужчин. «Ой, а что ж вы не писали об этом?» – «Да это ничего. Да чтобы вас не беспокоить». То были: почтенный старик, лет шестидесяти-семидесяти, муж бабы Шуры, то есть отец тёти Зои, звать Михаил Фёдорович, он почти не вставал, а также сын Зои по имени Геннадий, лет семнадцати, высокий, симпатичный. Но только вот что: за несколько месяцев до нашего приезда он разбился на мотоцикле, лечился в больнице, потом лежал дома, теперь мы увидели его ковыляющим по комнате на костылях.
В доме, через порог которого мы почтительно и аккуратно переступили, оказалось три комнаты и кухонька. Обстановка скромная, но уютная, всё сверкало чистотой. Нам выделили самую большую и светлую комнату; мама сразу поняла, что это была комната Зои; в ней фактически помещалась только одна большая кровать, а рядом уже поставили раскладушку, кстати, точно такую же, как у нас в Ашхабаде. Я всё время пребывания в Пятигорске с удовольствием спал на этой раскладушке, но под утро полусонный, почему-то каждый раз, непременно перелезал под одеяло к родителям.
Весь наш первый вечер мы говорили не могли наговориться. Наперебой живописали друг другу свои жизненные перипетии. Скоро я уже клевал носом, меня уложили, а они ещё долго продолжали свой семейный разговор. К сожалению, я так и не узнал, не спросил, как сложилась жизнь бабы Шуры, тёти Зои, как они попали в Пятигорск и много чего ещё.
А на следующее утро нас ждал сюрприз: парное молоко! Мы были ещё в постели, как баба Шура подала нам по большой кружке: «Попробуйте, дорогие». Встали, завтрак уже на столе. Кормили нас от души. Тётя Зоя готовила, бабушка готовила, мама моя тоже готовила еду. Ходили на рынок, в магазин. Мне кажется, папа с мамой дали им денег на всё.
В первый день на новом месте, после завтрака я вышел прогуляться по территории. Хрустальное утро. Всё растёт и расцветает. Птички поют. Особенно мне понравились, запали в душу крупные, сочные настурции, с капельками росы на жирных листьях. Безлюдно. Да и во все последующие дни нашего пребывания я не видел на территории ни одного человека, никого из персонала. Впечатление такое, что музей был закрыт, не работал. Ну и ладно. В один из дней тётя Зоя отперла-открыла мне сам домик Лермонтова, я заглянул вовнутрь, комнаты как комнаты, а второй домик мы вообще не пошли смотреть.

Много гуляли по городу, пили нарзан, я не пил.
Узнал, что нарзан – это кружки, источники, ручьи с цветными от минеральных отложений берегами; и везде и всюду надо зажимать нос из-за этого яичного запаха.
Походили по окрестностям, посетили беседку “Эолова арфа”, откуда осмотрели живописные окрестности, заглянули в “Грот Лермонтова”, дошли до “Провала”.
Фотоаппарата не было, я всё рисовал карандашом в блокнотике.
Говорят, иногда можно было видеть двуглавый Эльбрус. Не помню.

В один прекрасный день я, никому ничего не сказав, вышел на улицу и направился в путешествие на Машук.
Машук – гора знаменитая, хотя высота её не превышает и тысячи метров. Сколько таких вершин на Кавказе?! Но Машук знают все.
Я не имел  никакого плана,  как идти,  не представлял  сложности  предприятия,  просто шёл.  Взобрался на какую-то высоту, увидел тропинку и пошёл в выбранном направлении, фактически обходя вершину против часовой стрелки.
Самой большой неприятностью для меня оказалось то, что там на горе рос настоящий лес, совершенно не было видно окрестностей. При наблюдении горы Машук издали это было непонятно. Опыта хождения по лесу у меня не было. Тропинки то сходятся, то расходятся, какую выбрать, непонятно. Я продолжал куда-то идти, людей не встречалось, немного запаниковал, побежал, везде одно и то же. Продолжал идти и вдруг вышел на широкую поляну. Оказалось, это место дуэли! Осмотрел его. А оглянувшись, увидел узнаваемую пятиглавую гору Бештау, другие горы, какие-то непонятные селения. Как найти мой дорогой Пятигорск, непонятно. Продолжил поход и вдруг вышел на знакомое место, на свою улицу! Так закончилось моё горе-путешествие.

Однажды мне на глаза попалась удивительная информация, что у А.С. Пушкина было примерно такое же приключение. Именно. 13 июня 1827 года поэт со товарищи вздумал взобраться на вершину горы Машук. Для этого они наняли казачьих лошадей и в числе четырёх человек совершили сие предприятие. Вначале они двигались по тропинке, но скоро следы её исчезли. Крутизна увеличилась, так что лошади не шли, а, можно сказать, ползли и с трудом продирались в чаще леса, едва ли кем посещаемого. Пришлось спешиться. Густота леса скрывала от них ту опасность, какая ужаснула бы на открытом месте. Наконец, они, победив все трудности, увидели себя на желаемой высоте. Только тогда они удостоверились собственным опытом, как трудно достигать высоты!
Вершина Машука оказалась довольно ровной, обширной и покрытой высокою травою и цветами. Назад они отправились тропинкою пешеходцев, тысячу раз труднейшею, нежели первая дорога. Камни вместе с землёю катились у них из-под ног, и только кустарник, за который они держались, спасал их от падения, каждую минуту угрожавшего. В общем, спустились благополучно, и люди, и кони, сами.
Возможно, с тех пор тропинок на горе Машук стало больше и лес реже. Очевидно, я сам, мальчишка, не достиг вершины Машука. Но я совершил почти полный круг окрест вершины горы, пройдя на какой-то высоте от скульптуры Орла, Эоловой арфы мимо Провала до места дуэли Лермонтова и далее до спуска по улице Нагорной к домику Лермонтова.

Геннадий, немного поправившись, предложил мне сыграть с ним около дома в футбол; он шутя обводил меня, обыгрывал, я обиделся и больше с ним не играл.
Совершили дальнюю поездку – в Кисловодск на электричке. Погуляли по курортному парку; есть мнение, что он самый большой курортный парк в мире. Прошлись по нарядному городу. Заглянули в хлебный-кондитерский магазин, остановились около застеклённого прилавка с невероятным, просто фантастическим выбором пирожных; глаза разбежались, я такого чуда никогда не видывал; надо мной стали подшучивать: «Выбирай», – я растерялся, не мог ни на чём остановить свой взгляд, спросил совета-помощи, мне сказали: «Бери любой» и взяли себе по разной красивой штучке, я от отчаяния схватил единственный знакомый мне по Ашхабаду эклер, не получил никакого удовольствия, только горький жизненный урок.
Посмотрели Железноводск, Ессентуки.

Была поездка на пасеку, в ставропольскую степь. Знакомая тёти Зои, по некоторым признакам какая-то её начальница, Майя Вениаминовна (запомнилось красивое имя и трудное отчество), позвала её, как обычно, помочь вывезти мёд с пасеки. Тётя Зоя во всём мне благоволила и, о чудо!, взяла меня, чтобы я посмотрел новые, необыкновенные места.
Мои папа с мамой и бабушка Шура в этот день пошли на рынок.
Приятная неожиданность – ехать на машине, далеко в степь! Мы выехали рано. Машина, я помню, была “Победа”. Вела машину сама Майя Вениаминовна, вела аккуратно, со знанием дела; видимо, имела опыт вождения. И точно, обронила фразу, что ездила в военные годы. Да, сколько женщин занималось непростым, не своим делом… Дорога тряская. Ехали долго. Я раньше вообще на машине ездил редко, а долго-долго, больше часу, никогда. В конце ехали вдоль речушки, съехали с дороги в тень под деревья и остановились. Пошли втроём в степь. Преодолели два холма и вышли на удивительной красоты зелёную равнину. Перед глазами предстала незабываемая картина: голубое небо с редкими барашками белых облаков, ровный луг с высокой густой травой, отдельные деревья разбросаны там и сям, на лугу стоит около тридцати ульев, невдалеке домик с маленьким окошком. Тишина, покой, в траве стрекочут кузнечики, жужжат пролетая редкие пчёлы, пахнет полевыми цветами. Ласковое солнышко греет затылок и спину. В густом, прогретом воздухе чуть колышутся прозрачные горы на горизонте.
Глядь, из домика навстречу нам вышел дед-пасечник, высокий, круглолицый, в широкополой соломенной шляпе, усы и бородка с проседью. Машет нам рукой, несёт что-то в другой руке. «Увидел, что ко мне такой важный гость, – обращается он ко мне. – Вот, попробуй». Я не ожидал, смущаюсь, а он протягивает мне большой кусок пчелиных сот. «Спасибо», – осторожно кусаю, захлёбываюсь сладким соком. Дед соскучившись пообнимал женщин, попросил меня: «Ты постой пока, подожди здесь». Пчёл можно не бояться, они заняты своим делом.
Взрослые уходят к домику, возвращаются с коробками, сумками, бидончиками в руках, мне дают в руки небольшой узелок: «Это для вас, для вашей семьи». Идём к машине. Они загружают всё в багажник, в кабину. Отдыхают. Как звать деда, я так не узнал. Думаю, это отец Майи Вениаминовны. Он приглашает женщин приехать сюда недельки через две на рыбалку, недалеко есть хорошее озерцо.
Я оглядываюсь на деловито снующих взад-вперёд пчёл, он замечает: «На водопой сюда летают». Я понимающе киваю, хотя внутри искренне удивляюсь. Меня оставляют возле машины, сами уходят опять к пасеке. Вскоре женщины возвращаются с новой ношей. Полностью загружаем машину и едем домой. Спасибо тёте Зое огромное!
Вот такое незабываемое происшествие-путешествие, до самых мельчайших подробностей, проплывает у меня, даже и сегодня, пред моим внутренним взором.

Пришло время нам уезжать домой. Расставание было грустным, мы очень привязались друг к другу, они просили нас ещё приезжать к ним.
Обратно мы тоже летели самолётом, до Ашхабада. Полёт перенесли сносно. 

Сочи 1951

Лето 1951 года. Я перешёл в седьмой класс. Маме захотелось побывать на море, которого она не видела никогда, уж не говоря обо мне. Санаторных путёвок было не достать. Маме предложили туристическую путёвку на Черноморское побережье Кавказа на два лица, мама согласилась, имея в виду ехать со мной, папу оставили работать – зарабатывать денежки. Путёвкой предусматривалось сначала отдохнуть в течение недели на турбазе в небольшом посёлке Аше на побережье, а затем предполагалась активная жизнь в течение следующей недели в туристическом лагере в Сочи.
Начались радостные приготовления, сборы, мама сшила себе модное платье-халат, купила купальник. Я опять попрощался с Колей-Оглы (других друзей у меня тогда не было), получилось и весело, и грустно.
Какое счастье – мне купили фотоаппарат “Любитель”, который только недавно начали выпускать в Союзе, двухобъективный зеркальный, размер кадра 6 × 6 см, фотоплёнка чёрно-белая на 12 кадров. Ввиду отсутствия у меня фотоувеличителя я печатал с фотоплёнки на фотобумагу контактным способом, получались небольшие квадратные фотоснимки с ладонь величиной хорошего качества. В общем, очень полезная вещь для предстоящего путешествия!

Летели мы до Адлера, затем проехали вдоль побережья на север мимо Сочи до Аше.
Детали этой поездки совершенно не отложились в памяти. Турбазу в Аше вспоминаю как группу домиков барачного типа, расположенных ярусами в два ряда справа и слева от широкой тропы, ведущей от морского пляжа вверх по горному лесистому склону. Я жил в мужском домике слева от тропинки, маму поселили в женский домик справа от тропинки. Где-то в одном из нижних домиков, кажется, была столовая. Морем, едой и сном и ограничивалось всё наше пребывание там, никуда за пределы этой территории мы не выходили. Погода была отличная. Пляж хороший, почти безлюдный.
На турбазе мама познакомилась с женщиной, немолодой, с Урала. Мы везде гуляли вместе втроём, и в столовой сидели за одним столом. Даже на пляже мы втроём, одинаково, не купались с непривычки, только сидели и наблюдали, как другие плавают и загорают. Никак не могу вспомнить, как звали эту женщину с Урала. И при переезде из Аше в Сочи, мы в суете с ней разминулись и больше её не видели. Так происходит, что хорошие люди появляются в нашей жизни ненадолго и потом куда-то, к сожалению, бесследно исчезают… Сохранилась только её маленькая фотография.
Мама постоянно жаловалась, что в Аше по ночам её пугали всякие неясные шорохи и стуки, близкий вой и плач шакалов. Она всегда была большая трусиха и больше всего боялась темноты, а также мышей, лягушек, быков, пауков, змей и ещё много кого.

Мы хотели в Сочи.
И скоро нас перевезли в этот долгожданный, лучезарный всесоюзный курортный центр. Поселили нас в домики на красивой, зелёной поляне недалеко от пляжа, где-то в районе парка “Ривьера”. Кормили хорошо. Мы с мамой много времени проводили на пляже. Заходили в воду по грудь и весело подпрыгивали на волнах. Мама, как и я, тоже не умела плавать. Она стояла передо мной, защищая меня от попадания на глубину. Я пытался лечь на воду и с восторгом кричал: “Смотри, я плаваю”. Иногда терял опору и паниковал, пугался не на шутку.
У нас была экскурсия в Дендрарий. Я был в неописуемом восторге! Чего стоила хотя бы огромная тарелка на воде – Виктория Регия, самая крупная кувшинка в мире. А пальмы! С восторгом застыл я как вкопанный перед этим чудом, будто сошедшим с экрана кино; я трогал шерстяной ствол пальмы, рассматривал экзотические плоды. Женщина-экскурсовод оказалась очень душевной, интересной рассказчицей, и по ботанике, и по истории. Рассказала об основателе Дендрария Сергее Николаевиче Худекове. Мама спросила, есть ли в парке её любимые цветы канны, и рассказала про ашхабадскую клумбу канн. Я же из беседы с экскурсоводом понял, что в Ашхабаде не растут пальмы, потому что им вредят зимние морозы до -20, хотя тепла и воды достаточно.
Посмотрели Мавританскую беседку. Прошлись по центральной лестнице, видели виллу “Надежда”, названную так в честь жены создателя Дендрария; но толком я не разобрался, была ли вилла только закрыта или вообще ещё не восстановлена и на ремонте.
Вокруг всё цвело, благоухало. Не хотелось уходить из парка.

Совершили большую экскурсию на озеро Рица. Тогда спрашивали у тех, кто ездил в Сочи, посетил ли ты озеро Рица? Шутили: если не видел Рицы, значит, и в Сочи не был.
Рица – это горное озеро, расположенное на высоте 950 м над уровнем моря на Западном Кавказе, в Абхазии, в Гудаутском районе.
Мы выехали автобусом на Рицу рано. Первый участок не запомнился – может быть, я клевал носом.
Приободрился, когда проезжали Гагру; видел ресторан “Гагрипш” высоко на горе. И затем наш открытый автобус специально остановился у красивой, только что построенной колоннады, красивым полукругом открывавшей вход на длинный, просторный пляж; говорили, что что-то ещё недостроено, но незаметно. Не выходя из автобуса, всё вокруг осмотрели. Нас пофотографировали на память. И мы поехали дальше.
Въехали в ущелье. Дорога тяжёлая, но терпимая; асфальтированный серпантин, крутые лесистые склоны, отвесные скалы в облаках, живописные водопады, тоннели, редкие остановки для отдыха. Экскурсовод-женщина то и дело просила «посмотрите направо – посмотрите налево», обстоятельно описывала встречавшиеся достопримечательности, знакомила с историей края, рассказывала местные легенды и предания, шутила, развлекала, отвечала на вопросы. Вдруг, помню, с заднего сидения вскочил странный молодой человек и прокричал своим нервным, резким голосом: «Правда ли, что дорогу, по которой мы едем, строили в тридцатые годы немецкие специалисты?» Экскурсовод спокойно отвечала, что нет, не правда, немецкие специалисты и рабочие никогда не участвовали в строительстве этой дороги, а строили дорогу наши советские люди, она сама местная, её отец был профессиональным революционером в этих краях, она во время войны работала в госпитале, потом в администрации, видела самых первых строителей дороги, знает всех здешних и бывших: метростроевцев, других специалистов, и вообще она горячо любит нашу многонациональную страну и наш мудрый, великий народ.
Все приветствовали её дружными аплодисментами. Эту речь экскурсовода я передаю довольно точно, почти слово в слово, потому что мне она (и речь, и экскурсовод) тогда очень понравилась и запала мне в самую душу. Кроме того, я всё записывал в блокнотик.
Как раз в это время мы уже и приехали на озеро. Походили, погуляли по берегу, фотографировались группой и поодиночке, никто не собирался в какой-нибудь местный ресторан или на какой-нибудь экскурсионный катер. Несколько человек пытались рассмотреть на противоположном берегу озера дачу Сталина. Экскурсовод подошла и доходчиво объяснила, что дачу Сталина отсюда и с других точек озера увидеть невозможно, она закрыта густыми деревьями и тем более она покрашена в зелёный цвет; имеется около дачи небольшая пристань, но её можно увидеть только с близких расстояний. Все на этом успокоились. Собрались в обратный путь. И вскоре, без приключений оказались в своём домике в сочинской турбазе.

Домой летели опять на самолёте!
Совсем недавно задумался: авиабилеты-то по тем временам были, наверное, совсем недешёвыми? Получается, могли накопить себе на отдых.
В том же году при переписке с нашими бакинскими родственниками дядя Коля в своём письме попенял нам, даже выразил некоторое неудовольствие тем, что мы летаем на самолётах мимо и не заезжаем к ним. Мы обещали, что в следующий раз – обязательно – исправим свою ошибку.

В следующем, 1952 году летом мама со своей лучшей подругой Тамарой Ибрагимовной хорошо провели время в курортном месте Чули в доме отдыха. Я находился недалеко от них, в пионерском лагере. Папа был дома.

Пионерский лагерь

В 1952 году мама достала мне путёвку на один летний месяц, в пионерский лагерь в Фирюзу.
Мне не хотелось в пионерлагерь, мне нравилось быть дома, читать, загорать, обливаться водой из тазика на заднем дворе. Я любил быть один, и думать, размышлять, когда никто не мешает.
Мне было уже 14 лет, я стеснялся, мне казалось, что я старше всех, но потом оказалось, что были мои одногодки. Я попал в первый отряд, самых старших по возрасту.
Режим в лагере был довольно вольный. Ворота всегда стояли открытыми настежь. Можно было в любое время выйти и войти в лагерь. Многие ходили на речку, я тоже ходил туда с ребятами.
Проводились различные мероприятия: игры, концерты, походы-экскурсии, но я почти ни в чём не участвовал, не нравилось. Ходил сам куда придётся, любовался природой. Многие тоже в одиночку или небольшими группами гуляли вокруг, по живописным окрестностям. Где-то мне попалось красивое, большое, раскидистое дерево грецкого ореха. Там у ребят я научился срывать ещё не спелые орехи и их зелёной кожурой натирать руки дочерна.

В один из дней объявили большую общелагерную игру “Поиск”. Нужно было найти группу ребят, которые ушли куда-то рано утром и спрятались; они должны были оставлять знаки – стрелки, куда они двигаются. Всё было очень серьёзно. Все готовились. Мы своей небольшой группой из нашего отряда самостоятельно, независимо от других, собрались и после завтрака пошли на поиск. Вышли за ворота, видим, на земле нарисована мелом стрелка, указывающая в сторону посёлка. Ага, надо идти туда. Вдруг какой-то знаток говорит: «Я знаю, они могли начертить стрелку “туда” и пройти шаг-два туда, а потом повернуть в прямо противоположную сторону, в горы. И вообще, найдут их те, с кем они договорились и ещё вчера сказали в лагере, где их искать; в результате, они найдутся  и  вместе разделят приз».  «Какая несправедливость», – подумал  я  и  пошёл  сам  в одиночку ходить-бродить по окрестностям, по холмам, забрёл далеко, почти до иранской границы, видел полосу, столбы, проволоку, испугался, скорее повернул назад. Никого не встретил – полное безлюдье. Возвратился в лагерь к концу обеда.

Однажды я сам решил прогуляться вдоль речки Фирюзинки. И неожиданно попал в густые джунгли, в настоящее царство дикой природы.
Это было незабываемое зрелище. Сплошная стена невиданных дерев, кроны которых сплелись где-то высоко наверху настолько тесно, что солнечный свет едва проникал через зелёную завесу, и потому внизу царил таинственный изумрудный полумрак. Там и здесь, откуда-то сверху свисали толстые плети-лианы дикого винограда. Стоял неумолчный птичий гам. Путь беспрестанно преграждали огромные валуны, покрытые мхом. Вода в реке по камешкам бежала, как живая, переливаясь, журча и сверкая. Противоположный берег виделся уходящей ввысь сплошной стеной ежевичных зарослей.
Важный момент состоял в том, что, держась за реку, наверняка не заблудишься.
Вышел к лагерю довольный и впечатлённый всем увиденным.

За время нахождения в пионерлагере у меня так и не появилось своих друзей.

Продолжал посещать Дворец пионеров.
Несколько раз ходил в изостудию, учился рисовать вазы и другие предметы, класть тени и блики. Как видно, мало ходил, рисовал карандашом контур и немного штриховки; с другими техниками: акварелью, гуашью, маслом и что там ещё – я толком не знаком.
С друзьями по вечерам ходили в Дворец пионеров погулять. Шли по широкому тротуару по улице Свободы, видим впереди – пара девочек, делаем маневр: обгоняем – обходим с двух сторон и, не оглядываясь, гордые идём дальше. Что и говорить, глуповато.
Смотрел, как на танцплощадке несколько, много, двадцать-тридцать ребят – девочки и мальчики – танцевали всякие танцы: па-де-катр, па-де-грас, падеспань, ещё что-то, под команды массовика-затейника. Сам никогда не танцевал, у меня это зрелище вызывало резкое неприятие.

Сочи. Баку 1953

Летом 1953 года, в июне месяце, мы с мамой вместе с Тамарой Ибрагимовной и её дочерью Томилой полетели в Сочи. Mы в Сочи второй раз, они – я не знаю; у них была путёвка в санаторий, а для нас двоих мама достала курсовку. Тогда это считалось новым видом курортного отдыха, удобным и недорогим.
Вторая поездка в Сочи мне показалась несравненно лучше нашей первой; то было сказочных две недели. Мы жили в маленьком однокомнатном домике, а рядом, стена к стене, прилепились такие же домики, в которых жили, по-соседски, другие, обычные, доброжелательные взрослые люди; детей, кроме меня, не наблюдалось. Всё это называлось “частный сектор”. Мы соседи встречались все вместе по вечерам, после окончания нашего “трудового” дня, обычно сидя прямо на длинной ступени, идущей вдоль всех дверей с занавесками, а кое-кто за большим столом поодаль во дворе. Наверху горела одна яркая лампа – “лампочка Ильича”.
Разговаривали все разом, о том о сём, кто откуда, кто что видел, обменивались новостями, за столом играли в картишки. Я начинал клевать носом, меня посылали спать, и после этого начиналось самое интересное – солёные шутки, веселье, взрывы смеха, иногда далеко за полночь. И клуб не нужен.
Мы с мамой были прикреплены к санаторию “Светлана” – очень нравилось само название. Где-то, не помню, питались; много времени с удовольствием проводили на пляже, гуляли по городу-курорту, ездили на замечательном открытом автобусе на экскурсию в Гагры и обратно. Мама каждый день ездила на санаторном автобусе по расписанию в Мацесту на процедуры. Маме хорошо шли радоновые ванны.

Пару раз, не более того, договаривались и встречались с Тамарой Ибрагимовной и Томилой, ходили в Дендрарий, в парк “Ривьера”, фотографировались.
С мамой сходили в театр на “Лебединое озеро”, но невыносимо громкий, резкий стук тапочек балерин по полу, как будто они отбивали чечётку, испортил всё настроение.
Хорошим подарком для меня был музыкальный абонемент, по которому я ходил на большую летнюю площадку на серию концертов симфонического оркестра под управлением дирижёра Константина Иванова. Неприятным, и поучительным для меня, воспоминанием осталось то, что во время одного из первых посещений я вздумал изображать, что замечаю неточности в исполнении отдельных мест музыки и выражаю неудовольствие игрой оркестра; я строил какие-то квази-умные гримасы, издавал какие-то одобрительные или неодобрительные пощёлкивания языком; хорошо, что никто из соседей не обратил на это внимания, и я вскоре прекратил свои фокусы. Никогда больше такой глупости в дальнейшей жизни я не допускал; хотя, может быть, случались иные глупости.
В один из таких музыкальных вечеров, прогуливаясь в антракте, я встретил там свою учительницу музыки, она меня похвалила. Это было приятно.
Один раз с мамой слышали в море божественный голос певицы Валерии Барсовой – на берегу местные знатоки поясняли, что она, случалось, вечером заплывала далеко за буйки и там пела.

Долго собирались совершить морскую прогулку на глиссере. Вот уж скоро пребывание заканчивается. Решились, пришли в порт. Слышим, объявляют: «Приближается шторм, прогулки запрещены». Уговорили одного моряка, говорит, ладно, последний на сегодня. Ох и попрыгали на волнах! Конечно, понравилось.
Хотелось привезти домой сувенир, но красивые раковины рапаны стоили очень дорого; мама купила рамку с картинкой “Привет из Сочи!”, оклеенную крашеными раковинками.

На обратном пути из Сочи домой ехали поездом до Баку, как обещали своим родным бакинцам. Туда же из Ашхабада должен был прилететь папа, и мы там должны были встретиться.
Покупали билеты в общий вагон – то ли денег было мало, то ли не было билетов в плацкартный вагон. В вагон входили штурмом, так как билеты были без указания мест – кто раньше займёт. Ссорились с мужчинами из-за нижних мест для женщин. В поезде я прятался от ревизора на верхней полке и выглядывал оттуда одним детским невинным лицом, так как мне купили детский билет, а я был старше предельного возраста детского билета. В поезде “знатоки” говорили, что ночью через открытое окно бандиты крючьями выхватывали вещи из купе, а то ещё могут покалечить пассажира. Представлял, как мы пересекаем Кавказский перешеек, в памяти всплывали кавказские стихи Пушкина, Лермонтова, рассказы Льва Толстого. За окнами вагона – Грузия. Добротные каменные дома, сады. Мама купила по дороге чурчхелу попробовать. Вкусно.

В Тбилиси была долгая стоянка поезда, бывалые соседи-пассажиры поехали посмотреть город, а мы с мамой вышли на привокзальную площадь, быстро посмотрели на окружающие город горы и помчались бегом назад, в вагон. По дороге всё горы да горы. Неожиданно въезжаем в тоннель, и пассажиры начинают истошно кричать: «Закрывайте окна!» Все спешно захлопывают окна, спасаясь от едкого паровозного дыма.

Как раз мы ехали в поезде и 10 июля 1953 года по радиосети услышали:
«Информационное сообщение о Пленуме ЦК КПСС
На днях состоялся Пленум Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза. Пленум ЦК КПСС, заслушав и обсудив доклад Президиума ЦК – тов. Маленкова Г.М. о преступных антипартийных и антигосударственных действиях Л.П. Берия, направленных на подрыв Советского государства в интересах иностранного капитала и выразившихся в вероломных попытках поставить Министерство внутренних дел СССР над Правительством и Коммунистической партией Советского Союза, принял решение – вывести Л.П. Берия из состава ЦК КПСС и исключить его из рядов Коммунистической партии Советского Союза как врага Коммунистической партии и советского народа».

Затем следовала информация Президиума Верховного Совета СССР о снятии Л.П. Берии с постов первого заместителя Председателя Совмина СССР и министра внутренних дел, а также о передаче дела о преступных действиях Л.П. Берии на рассмотрение Верховного Суда СССР.
На лицах слушавших отразилось явное, безмерное удивление, но никаких разговоров, пересудов среди пассажиров, и тем более действий, это известие не вызвало. Дальше ехали как ехали.

Прибыли в Баку. Нас встречали папа и Леонид Яковлевич Слива (для меня просто Лёня). Мне всучили тащить какую-то сумку, шли бесконечными полутёмными подземными переходами, я жутко надрывался от тяжести, но на меня никто не обращал внимания, и я проклинал всё на свете. Так запомнилась мне первая встреча с Баку.
Обнимались-целовались с родственниками, с некоторыми знакомились. Из них изо всех я раньше видел только дядю Колю. Здесь впервые я увидел его жену, мою тётю Эмилию Андреевну; далее, мою двоюродную сестру Елизавету Николаевну (просто Лиля), её мужа Лёню и их детей.

Дядя Коля и Эмилия Андреевна жили в районе под названием Баилов, на улице имени Красина, бывшая 1-я Баиловская. Говорилось просто: «жили на Баилове». Очень понравилась нам их хорошая, уютная, какая-то строгая квартира, две комнаты – столовая и, за ней, смежная, расположенная как бы вглубь, тёмная, прохладная спальня, своим окном выходившая на другую, заднюю улицу – Вторую Баиловскую. Входные стеклянные двери квартиры открывались на широченную веранду, с которой хорошо была видна вся бакинская бухта. И этому широкому простору почти не мешало огромное, с большим количеством окон, как бы кубическое здание роддома, заслонявшее нам, наблюдателям, самый центр поля зрения. Веранда была поднята над двором; со двора на веранду вела удобная деревянная лестница. С улицы во двор нужно было подниматься по каменным ступеням. Во дворе у стены рос раскидистый куст красного олеандра, с густым приятным запахом.
Вспомнил: в квартире небольшая передняя часть столовой являлась кухней, и главным предметом внимания для меня там была невиданная мною прежде газовая плита; Эмилия Андреевна постоянно что-то готовила на ней для нашей большой компании, и тогда сильно, и непривычно, пахло газом.

Лёня и Лиля своей семьёй жили недалеко, на той же улице Красина. Но мне не довелось побывать у них дома, так как все всегда собирались в квартире старших Никоновых.
Один раз Лиля привезла маму Лёни, Софью Антоновну, мы познакомились, поговорили и распрощались.
Меня с мамой положили спать на большой кровати в спальне, папа уходил спать в дом к Лёне, а дядя Коля и Эмилия Андреевна ютились в столовой.
В спальне мне попалась на глаза Библия. Я как открыл её, так и закрыл.
Эмилия Андреевна и Лиля готовили много и вкусно; ели за большим столом на веранде; однажды выезжали в парк на пикник.
Особенно поражало, как Лёня Слива закупал ящиками помидоры и виноград. Пили хорошее белое вино “Мартуни-совхоз” и ещё какое-то очень хорошее красное.
Гуляли по городу, осмотрели (снаружи) знаменитую Девичью башню; я в восторге много рисовал её карандашом в блокнотике, с разных сторон. Почему-то в Баку я ничего не фотографировал своим аппаратом.
Купаться ездили на северный пляж, там море не такое грязное, как на южной стороне полуострова Мангышлак, но и там была нефтяная плёнка на воде и пахло нефтью. Загадочно звучали, произносимые с особым азербайджанским шиком, названия пригородных железнодорожных станций: Бузовны, Баладжары, Балаханы, Сураханы, Сабунчи, Мардакяны и другие. Вообще все родственники говорили с явным азербайджанским акцентом, на слух приятным.
Дядя Коля был на пенсии; бесконечно рассказывал о плавании по Каспию, о своих занимательный случаях, происшествиях, даже опасных приключениях; сидя на веранде, в бинокль наблюдал движения судов в бухте и профессионально комментировал их, иногда довольно резко: «Что он делает?! Корму заводи, и правее».
Дядя Коля звал свою подругу жизни нежно и трогательно «Миля», она его – «Коля».

Всё в Баку было необычно, не так, как в Ашхабаде, и не так, как в виденных мной других местах. Удивительный город!

Пришла пора последнего прощанья-расставанья. Решили плыть пароходом до Красноводска и потом поездом до Ашхабада. Купили три билета на теплоход “Туркменистан”, были только в четвёртый класс, то есть в трюме. Плыть одну ночь: отплытие из Баку в шесть вечера, в Красноводске будем в семь утра. Одно нехорошо: дядя Коля, да даже и все мы, видели, что погода начинает портиться, но понадеялись, что в шторм не попадём.
Была давка при посадке на теплоход. Кое-как разместились в полутёмном, душном трюме. Ночью разразилась сильная качка, мама плохо себя чувствовала, рвало так, что выворачивало все внутренности. То же было и у многих вокруг. Мы с папой повели маму наверх, но все проходы были забиты таким же томящимся народом, на палубу никого не выпускали. Вскоре качка почти улеглась; нашлись шутники, которые уверяли, что это так, не шторм, а свежий ветер, другие со знанием дела уверяли, что нет, наш капитан молодец, хорошо сманеврировал.
В тяжёлом полузабытьи, в полусне дождались утра. Вдруг всё зашевелилось. Брызнули первые лучи солнца. Самые нетерпеливые высыпали на палубу, уже с вещами. Мы тоже.

Красноводский морской порт! Зрелище, которое предстало перед моими глазами, оказалось совершенно неописуемым. Красная каменная стена поднималась из моря и вся-вся полностью отражалась в спокойной глади воды. Мы как будто плыли по облаку, переливающемуся всеми оттенками красного. Стало реально понятным название города Красноводск. Не замечая ничего вокруг, я смотрел, как красная стена превращалась в крутой отвесный горный хребет, у подножия которого вырос городок, с домами, улицами, редкой зеленью, людьми. Вот и морской порт. Прибыли. Мы на твёрдой земле.
Долгое ожидание поезда. На жаре. Страшно хочется пить. Отец сбегал, принёс кипятку с вокзала. До сих пор живо это неприятное ощущение “мёртвой” воды во рту, от которой жажда только усиливается.
Отец показал вдали на возвышенности его родной дом. Давным-давно продан. Идти туда посмотреть – не хотелось. И что смотреть, дом как дом. То ли дело в Ашхабаде – самый лучший на свете наш дом.
И вскоре мы уже были дома.

Простой быт

Наша семья жила “как все”, делала “всё как все”. Жили скромно, “по средствам”, но “в достатке”, работали, учились, отдыхали. Нормально, доброжелательно относились ко всем, дружили, любили, не совершали ничего предосудительного, не пили, не курили, в карты не играли, в долг не брали и держались подальше от кредиторов. И это сохранилось до последних дней.
А пока – жить становилось лучше, жить становилось веселее. Отменили карточную систему распределения товаров, стали ежегодно, в течение семи лет, снижать цены на продукты и товары народного потребления.

Отец в теруправлении, а затем на должности главбуха академии наук, и мама заведующей детсадом, надо понимать, получали неплохие зарплаты. Таким образом, мы, наша семья, стали жить относительно неплохо.
Разумеется, нужно было обживаться на новом месте, обустраивать дом, двор, создавать необходимые бытовые условия. В спальню купили две металлические кровати для родителей, комод слева у окна и шифоньер в угол комнаты, справа от окна. Кстати, папа любил сладкое, и когда потихоньку ел конфету, то обёртку быстро скручивал в шарик и забрасывал за шифоньер – “прятал следы”; мама, разумеется, об этом прекрасно знала, но ничего не говорила.
В столовой поставили большой стол в центре комнаты под абажур, разместили рояль, который спустя некоторое время был заменён на пианино. У стены стоял буфет с посудой и некоторыми продуктами. Посуда была самая простая: белые тарелки стопкой, чашки, блюдца; конечно, рюмки; в ящике – ложки, вилки, ножи. Стояли туркменские пиалы, которые все очень любили; называли их просто “пиалушки”. На самом виду красовалась хрустальная конфетница – подарок маме от коллектива детсада. Ещё у мамы была такая наивная мечта – купить серебряную ложку, чтобы передавать её потом по наследству. Со временем эта мечта так и забылась, улетучилась. В нижнем отделе находились продукты: крупы, мука, макароны, сахар, соль, что-то ещё. Вдобавок ко всему, в буфете за стеклом всегда стояла бутылка водки, которую никто не пил и которая использовалась только для обработки ран, для обеззараживания, вместо спирта, обычно недоступного, не купишь ни в аптеке, нигде.
В углу комнаты поместился столик мне для занятий. На стену повесили купленную картину с Лениным, немаленькую, в раме под стеклом; разумеется, репродукция; точное название “В.И. Ленин в Смольном”, написал Исаак Бродский в 1930 году.
Мы стали покупать домой много книг, и тогда для них притащили из комиссионки небольшой книжный шкаф. Оборудовали кухню-прихожую, где установили холодильник “Саратов” – такой низкий, шумный, белый шкаф. На дворе в виноградной беседке разместили откуда-то принесённые стол и табуретки, а также дворовые, ещё вполне сохранившиеся металлические кровати.

Мама хорошо, вкусно готовила.
А гостей у нас в доме почти совсем не было, ни по праздникам, ни по другим поводам.
Постоянно к нам приходили Надя и Валя, помогали во всём.
Мы регулярно покупали квас из бочки на улице, делали окрошку. Покупали в пивном ларьке неплохое пиво ашхабадское “Жигулёвское”, приносили домой в баллоне. Но это было редко. Зато отец увлёкся изготовлением домашнего вина. Считали, что виноград, выращенный дома, для этих целей не годился, да и жалко было, да и по количеству недостаточно. Отец приносил с базара два-три ящика чёрного винограда, разминал руками в каком-то эмалированном баке, ставил бродить, что ещё делал, я не знаю. Самое главное, получалось хорошее вино. Пили за обедом, я тоже пил, немного.
Дальше – больше. Отец неизвестно как приобрёл перегонный аппарат, установил его на заднем дворике и научился делать коньяк, из отходов виноделия. Что-то он колдовал с дубом и ещё с чем-то. Все пили-хвалили, но я не решался это пить, никогда.

К сожалению, после землетрясения и всех перенесённых переживаний отец заболел на нервной почве, стал раздражительным, всё время чесался, врачи определили экзему. Выписывали мази с гормонами, которые не на долго успокаивали зуд, но потом становилось ещё хуже. Мы с мамой только твердили ему: “терпи”. Сердились на него почему-то. Глупо, конечно. И жестоко. Я искал и покупал преднизолон именно венгерский – “самый лучший”. Этим немного успокаивал свою совесть.
Ездил отец по профсоюзной путёвке в местный санаторий Арчман, лечился. Без особого эффекта.
И ещё отец стал много спать, ложился днём и отворачивался к стене. Даже в некоторой степени потерял интерес к жизни. Мама, не зная, что делать, только ругала и стыдила его: «так всю жизнь проспишь».

Совершенно не помню, где находилась в Ашхабаде городская больница и поликлиника. В больнице я лежал один раз, со скарлатиной, в отдельном боксе, дверь выходила в больничный двор. Пение птичек, немолчный стрёкот кузнечиков, полный покой и уединение, близость к природе – вот то, что я обрёл и полюбил там, что осталось в душе на всю жизнь.
В поликлинику на осмотры меня, уверен, водили, и не раз, но ничего не запомнилось.

Я много читал, и в основном, лёжа на кровати, в полутьме. Пробовал читать при луне, как где-то было написано. По этим причинам или по возрастным, стал терять зрение, появилась близорукость. Но категорически не соглашался надеть очки. В школе?! Ни за что на свете!
Кстати, ни отец, ни мать и никто из родных никогда очков не носили, только к старости цепляли очки для чтения, “для близи”.

Так сложилось, что мы мало общались с ближайшими нашими родственниками – семьёй дяди Лёни. Только надоедало, когда за стеной дядя Лёня начинал занудное гудение гамм на тубе.
Я и не заметил, как у тёти Марии родилась дочка. Назвали Ларисой. Как-то девочку нескольких месяцев от роду они принесли нам показать, похвастаться. Я пытался поближе посмотреть, поднялся на цыпочки, но дядя Лёня сказал что-то вроде, что нельзя даже дышать на неё. Стало обидно.
Иногда вдруг возникали ссоры и скандалы у них, тётя Мария с плачем выбегала на середину большого двора; папа уводил её с ребёнком к нам в дом и ходил успокаивать брата; обычно он возвращался ни с чем: «Лёнька не слушается», и тогда вступала в ход “тяжёлая артиллерия” – мама смело шла в наступление, обещала «вызвать милицию», «посадить». «Я ему там такую бучу устроила, долго будет помнить».
Тётя Мария с дочкой через пару часов потихоньку возвращалась домой. Я восхищался мамой.
Когда Ларочке исполнился годик, меня просили иногда посидеть с ней, и я сидел у них; хорошо, что ребёнок всё время спал, не плакал, ничего не надо было делать; давали потом рубль, но я всегда отказывался. «Зачем мне деньги?!»

Телефона у нас дома в Ашхабаде никогда не было. Все разговоры вели при личной встрече. Нужному нам человеку в другой город мы звонили через междугороднюю телефонную станцию, для чего необходимо было идти на нашу городскую телефонную станцию, заказывать междугородний разговор с этим человеком на определённое число, примерно за неделю, тогда станция посылала по его адресу телеграмму для приглашения его для разговора на его местный телефонный узел; мы в этот день сидели в ожидании связи на своей телефонной станции, тот сидел на своей; наконец, телефонистка приглашала в кабину для разговора.

Любопытно отметить изменение музыкальных вкусов в нашей семье. Не отказываясь от любимых оперетт, родители стали больше внимания уделять серьёзным жанрам: опере, балету, симфонической музыке. Тогда в основном черпали информацию из Всесоюзного радио. А на радио было много музыкальных передач: оперные и балетные спектакли, концерты классической музыки и пения, музыкально-литературные и музыкально-образовательные программы.
Вышли замечательные музыкально-образовательные фильмы:

“Мусоргский” (1950),
“Большой концерт” (1951),
“Композитор Глинка” (1952),
“Римский-Корсаков” (1953).

Отец с матерью спорили, кто лучше поёт, Сергей Лемешев или Иван Козловский, единодушно обожали Леонида Собинова и Фёдора Шаляпина, восхищённо слушали Антонину Нежданову, Валерию Барсову, Надежду Обухову, Александра Пирогова, Максима Дормидонтовича Михайлова и других.

Я забросил своих головастиков и водоросли, начал коллекционировать марки, конфетные обёртки, спичечные коробки. Ещё у нас в доме хранились с давних времён деньги царские, керенки, советские довоенные монеты и ассигнации, их передали мне в коллекцию, я доставал их, рассматривал и убирал. Помню, был огромный медный пятак Екатерины II, было несколько серебряных полтинников 1925 года. Марки я иногда отклеивал и собирал с приходящих почтовых конвертов, но ни марок, ни монет дополнительно в коллекцию не покупал.

С интересом наблюдал на голубом небе белый инверсионный след (теперь называется “конденсационный след”), что оставляет за собой реактивный самолёт, который летит на большой высоте; звука не слышно. Иногда можно было видеть, что самолёт (и след его) снижается и наконец совсем исчезает – самолёт пошёл на посадку.

Город

Я любил один гулять по городу, исследовать незнакомые места. Хотелось узнать, что там, дальше, за углом, в конце улицы, за горой; любопытство вело меня всё дальше. Но при этом вечно боялся заблудиться и потому обязательно оставлял себе пути возвращения: то и дело оглядываясь назад, проходил на какое-то расстояние вперёд и сразу же несколько возвращался обратно, к более понятной для меня позиции. Шёл далее, и всё повторялось.
Это осталось у меня на всю жизнь.  Будь то чужой лес,  или чужой город,  или чужая страна.  Или неизведанное в науке.

Отмечу для любопытных, что названия улиц, вывески на магазинах, на всех учреждениях и организациях города были на русском и туркменском языках.
Никогда не ощущал никаких внутренних чувств одобрения или протеста по отношению к любым стройкам, и единственный раз ощутил себя оскорблённым эстетически, когда на красивом, тенистом углу перекрёстка улиц Свободы и Энгельса что-то снесли, разровняли и построили примитивное, барачного типа, двухэтажное здание гостиницы.
Недавно прочитал, что есть (или была) такая Гажа – часть Ашхабада за “купалкой” к югу, к горам. Никогда такого названия не слышал. Также и многих других дальних районов города я совершенно не знал и не представлял.
Кстати, вспомнил, но смутно, что город Ашхабад официально делился на три городских района: центральный район назывался Ленинским, и был ещё где-то Сталинский район, позднее переименованный в Советский район; третьего не помню.
Кто-то (как-то) мельком упоминал ашхабадский ипподром. Но меня и мою семью подобные вещи мало интересовали.

Цирк

Одно время я стал часто бывать в цирке, потому что дядя Лёня устроился играть там в оркестре и брал меня с собой. Если давали представления дневные и вечерние, то я проводил в цирке целый день. Я садился на каком-нибудь свободном месте и видел всё: акробатов, гимнастов, клоунов, дрессированных зверей.
Ходил за кулисы. Смотрел оттуда, как выходил распорядитель – шпрехшталмейстер и объявлял номер, как выбегали артисты на арену и как они усталые возвращались с арены. Заглядывал в гримёрные, подходил к клеткам с животными, птицами. Наблюдал, как рабочие начинали спешно носить решётки и строить клетку на арене и туннель – коридор для прохода хищных зверей из их закулисного помещения до центральной клетки на манеже. Выпускали хищников, они мчались по туннелю и выбегали на арену на всеобщее обозрение.
Я видел занятых, сосредоточенных на своём деле людей, и артистов цирка, и обслуживающий персонал. Меня знали женщины-контролёры, которые подсказывали мне, что делать. За всё время никаких происшествий, тем более трагических случаев, не было.

Учителя

В жизни мне встретились умные, добрые и в общем замечательные учителя. Они научили нас Жизни, вложили в нас частичку своей души. Обо всех учителях у меня остались только самые светлые воспоминания.

литература и русский язык

Учительница литературы и русского языка Лидия Ивановна Дружинина привила нам любовь к русской словесности, как она называла свой предмет на старый лад.
Начиная с самого простого.
Например, разрешила использовать смешную, полузапрещённую, и от этого ещё более притягательную, запоминалку последовательности падежей:
Иван Родил Девчонку Велел Тащить Пелёнку
Первые буквы в стишке соответствуют начальным буквам в названиях падежей в их строго установленной последовательности:
Именительный Родительный Дательный Винительный Творительный Предложный

Главное, Лидия Ивановна учила нас жизни.
Мы всем классом ходили с ней в кино на экранизации классических произведений, например, “Горе от ума”. Потом было коллективное обсуждение.
Она, как никто другой из учителей, приглашала нас, некоторых, к себе домой, сближалась с нами. Мы пили чай, много говорили о жизни. Она разведённая, воспитывала замечательную красивую дочку лет десяти, и доходчиво объясняла нам, что это такое развод, когда и как разводятся, что её бывший муж хороший человек, но полюбил другую. И она сопровождала рассказы о своей жизни примерами сложных любовных отношений из русской классической литературы: “Гроза” Александра Островского, “Война и мир” и “Анна Каренина” Льва Толстого.

Самое главное – наша учительница открыла нам Пушкина. Внук Ганнибала, “арапчонок”, в детстве не знавший по-русски ни слова, стал величайшим русским поэтом. Лидия Ивановна пересказывала нам заново его совершенно особенные, пушкинские сказки. Она говорила нам про любовь, доброту. Про полёт души. И мы услышали необыкновенно простые и понятные русские слова:
«Румяной зарёю покрылся восток» (стихотворение “Вишня”),
«Октябрь уж наступил – уж роща отряхает» и дальше «Унылая пора! очей очарованье» (стихотворение “Осень”),
«Мороз и солнце; день чудесный!» (“Зимнее утро”),
«Сквозь волнистые туманы» (“Зимняя дорога”),
«Прибежали в избу дети» (“Утопленник”).
Изучив до деталей и форму, и содержание “Евгения Онегина”, мы затем легко могли по первым фразам продолжать, и подряд, и вразбивку, произносить наизусть бессмертные строфы из этого романа в стихах:
«Мой дядя самых честных правил»,
«Мы все учились понемногу»,
«Уж небо осенью дышало»,
«Зима!.. Крестьянин, торжествуя»,
«Я к вам пишу – чего же боле»,
«И снится чудный сон Татьяне».
Удивлялись интересным выражениям в диалоге Гремина и Онегина (в VIII главе “Евгения Онегина”): «Ты ей знаком? – Я им сосед». В качестве объяснения такой странности предполагали особо уважительный тон собеседников к Татьяне Лариной.
Но больше всего меня умиляло, признаюсь, пушкинское: «Месье прогнали со двора»; именно так обыденно: «со двора», как ненужную собаку. Лично я почему-то очень не любил этих “месье”, заполонивших было царскую Россию.
На следующих уроках мы анализировали повесть “Пиковая Дама” и обращали внимание на вычурный старопетербургский говор:
«Лизавета Ивановна по-немецки не умела»;
«[Лиза] разорвала письмо в мелкие кусочки»;
«[Бабушка доказывала дедушке,] что долг долгу розь и что есть разница между принцем и каретником». И сразу же мы обязательно вспоминали, что это интересное слово “розь” встречается также и в пословице: «Вещь вещи розь, а иную – хоть брось».

У Тургенева в романе “Дворянское гнездо” мы отмечали выражения:
- прокурор понял необходимость «набить деньгу»;
- Марья Дмитриевна – «в девицах» Пестова; иначе говоря, урождённая; то есть это её девичья фамилия;
- у мужика «в курной избе»; так называлась изба с печью без трубы, отапливаемая по-чёрному;
- невинно-покатых плечей.

Учили наизусть и вдохновенно декламировали в классе стихотворение М.Ю. Лермонтова “Бородино”. «Скажи-ка, дядя, ведь не даром» – это на всю жизнь.

А великий баснописец Иван Андреевич Крылов!!! Что ни выражение, то афоризм:
«Ты всё пела? это дело» (басня “Стрекоза и Муравей”),
«С ним была плутовка такова» (“Ворона и Лисица”),
«Беда, коль пироги начнёт печи сапожник» (“Щука и Кот”),
«А вы, друзья, как ни садитесь» (“Квартет”).
Сами названия басен: “Слон и Моська”, “Демьянова уха” и другие – стали крылатыми выражениями.
Ещё по детсаду помнились басни “Стрекоза и Муравей”, “Квартет”, “Ворона и Лисица”. По сю пору перед глазами у меня стоит прекрасная иллюстрация к имевшейся у меня в детстве книге басен. Это памятник великому русскому баснописцу И.А. Крылову в Летнем саду Санкт-Петербурга, созданный архитектором П.К. Клодтом  и установленный в 1855 году.
И ещё. С тёплым чувством и признательностью вспоминаю, как мы на уроке подробно разбирали басню “Волк на псарне”, её уникальную стилистику, удивительное стихосложение. Во-первых, нашли заложенные в сюжете прозрачные указания, намёки на Наполеона, Кутузова и русский народ. Во-вторых, мы рассмотрели и объяснили изменчивый слог басни:
1) вначале отрывистое, стремительное описание произошедшей тревоги, паники: «Вмиг ворота на запор», «Бегут: иной с дубьём, иной с ружьём»;
2) далее – красивый переход, апогей: «Огня! – кричат, – Огня! Пришли с огнём»;
3) после чего, неожиданно, медленный стих, напыщенная и лицемерная манера Волка с предложением мира и покровительства «Забудем прошлое, уставим общий лад!»
Особо отметили мы в басне весьма выразительное противопоставление двух похожих, кратких обозначений рычащего “сер” Волка и благородного “сед” Ловчего: «Ты сер, а я, приятель, сед». И наконец немедленно – заключительный приговор: «Тут же выпустил на Волка гончих стаю». Совершенная, эмоциональная концовка! До сих пор помню.

Учили наизусть отрывок “Птица-тройка” из поэмы Гоголя “Мёртвые души”, от первой фразы: «И какой же русский не любит быстрой езды?» и до последней: «Летит мимо всё, что ни есть на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства» – самой конечной фразы этого великого гоголевского произведения. Я же, по своему собственному разумению, добавлял в начале этого отрывка предшествующую ему фразу: «Чичиков только улыбался, слегка подлётывая на своей кожаной подушке, ибо любил быструю езду», чтобы логически увязать текст этого знаменитого отрывка с целым произведением.

“Проходили” Льва Толстого. Помню, как мы обсуждали, почему Лев Толстой назвал свой рассказ (или повесть) “Кавказский пленник”  как  про одного человека,  хотя там было  два пленника.  Предположили,  что  только один был – человеком, а второй был просто размазня.

Вот здесь и сейчас – я решил признаться, что не мог заставить себя прочитать многие произведения, которые проходили по школьной программе. Даже “Евгения Онегина” не смог прочитать целиком, тем более “Войну и мир”, или “Обломова”. Ну, может быть, благосклонно почитал что-то из своих любимых, великих авторов – Лермонтова и Гоголя.
Но уж точно никогда не читал советских классиков, включённых в школьную программу. И главное, больше всего ненавидел Достоевского, причём такое стойкое отвращение к этому почитаемому во всём мире писателю у меня  сохранилось  до сей поры.  Считаю,  что Достоевский – это для тех,  кто страдает,  или  для профессионалов-литераторов.
Устный ответ по литературе я готовил почти всегда в объёме параграфа учебника. Это важно.
А можно ли написать школьное сочинение, оцениваемое на “отлично”, по литературному произведению – совершенно без чтения этого произведения. Думаю, да, возможно. И здесь нет никакого секрета, и я точно не первооткрыватель такого способа.
Просто я обнаружил в библиотеке огромное количество критических статей хороших журналистов, рецензентов и публицистов – великих, из прошлого века, и современных, известных и не очень, разбиравших нужные мне литературные произведения, с разными, альтернативными точками зрения, позициями и подходами, со смелыми мыслями и оценками, а главное, с должными цитатами, подтверждающими, что произведение прочитано от корки до корки (или хотя бы как-нибудь). Уверяю, правильное использование этих рецензий – тоже труд, и не малый, и творческий. Ведь в сочинениях своих я не допускал полного, буквального переложения чужих текстов рецензий, всё писал только своими словами, от души и от сердца. При этом сочинения мои были строго выверены в соответствии с положениями учебника. И я не повторял броских терминов; никогда бы вслед за самим Толстым (!) не назвал бы Наташу Ростову «красивой и плодовитой самкой», и не стал бы, как Ахматова, применять к Анне Карениной слова «падшая женщина, травиата, проститутка». Ужас! Зачем этот пыл, и эти оскорбления?!

Что я придумал для себя – это то, что моё сочинение, как правило, должно начинаться с броского, взрывного пролога, вводной части. Это могли быть сразу же драматические строки: «Павка Корчагин лежал на мёрзлой земле под мокрой шинелью и знал, что сейчас он встанет и продолжит строить свою узкоколейку», или просто мысли лирического героя типа: «Да, мой дядя самых честных правил». А в конце сочинения, возможно, этот уже повидавший виды бродяга «сидел перед камином и размышлял, как их всех судьба раскидала по свету».
Я успешно применял эту схему для своих школьных сочинений – и всегда получал от учительницы лишь молчаливое одобрение и свою заслуженную пятёрку.

география

Учительница Ольга Петровна Рогинская вела у нас географию с пятого по девятый класс; в десятом географии уже не было.
Какой важной и торжественной видится мне теперь процедура доставки из учительской в класс перед уроком географии огромной карты, которую затем вешали на классную доску. Это был либо рулон карты, наклеенной на холсте, с рейкой. Рулон разворачивали и вешали на крючок на классной доске. Либо это была карта на холсте в металлической рамке на двух ножках, и эту конструкцию приносили двое учеников и ставили у доски.
Ольга Петровна исключительно грамотно давала нам учебный материал. Она умела вызвать интерес к любой теме, будь то изучение окружающей местности или познание нашей Родины, Земли, мира. Могла использовать необычные, оригинальные, игровые методы ведения урока. Благодаря её весёлым, неожиданным переходам «Покажите мне на карте» мы знали карту назубок.
Что замечательно, она была одержима идеей использования контурных карт, на каждом уроке, по каждой теме. Приученные, даже пристрастившиеся к контурным картам, мы накапливали их целыми стопками, разного вида и разного уровня сложности.

Исключительно удачно Ольга Петровна строила свои уроки: энергичный опрос с целью проверки выполнения домашнего задания, изложение нового материала, новое домашнее задание – и мы с замиранием сердца «отправлялись в путешествия к экзотическим островам пряностей, к широким бухтам с пальмами и дикарями на берегу, к мрачным, фантастическим портам Сингапура, Бомбея, Гонконга и Гонолулу».
Самой учительнице за границей побывать тогда не довелось, но по Союзу она поездила и много, сначала вместе с отцом-военным по гарнизонам, а потом самостоятельно, всегда продуманно и своеобразно. В основном же всё было почерпнуто ею из книг. И все свои знания она очень живо и интересно доносила до нас.
Положим, про пустыни и горы нам не надо было рассказывать, мы их и так хорошо знали. Но увлекательно было узнать про Сарыкамышскую впадину и русло высохшей реки Узбой в Туркмении (впадала ли когда-нибудь в древности Аму-Дарья в Каспийское море?) или про исчезнувшие красоты городов Древнего Востока, которые, кстати, находились здесь рядом, недалеко от нас, около Ашхабада, в Средней Азии. Учительница не собиралась говорить про Москву и Ленинград, про Волгу, впадающую в Каспийское море. Она рассказывала нам про дикий Север, про манящую Прибалтику, про море-Байкал и его чудеса, про кипящую Камчатку, про Тихий океан с его Марианской впадиной.
Реки на разных континентах:
- свои реки Волгу, Дон, Днепр и другие мы в расчёт не брали;
- сибирские реки  выучили  наизусть  в таком порядке:  Обь,  Енисей,  Лена,  Яна,  Индигирка,  Колыма;  знатоки добавляли:  Оленёк,  Алазея,  Анадырь;
- область Месопотамия  (с древнегреческого  Междуречье) – это долина  двух рек,  Тигра и Евфрата,  на Ближнем Востоке,  страна Ирак;
- в Индии – реки Инд и Ганг с Брамапутрой, как мы тогда её называли;
- в Китае выделяли  две реки:  Янцзы (Голубая река)  и  Хуанхэ (Жёлтая река);
- в Африке – Нил, Конго, Нигер и Лимпопо;
- в Северной Америке – Миссисипи с притоком Миссури;
- и, наконец, в Южной Америке – Амазонка.
Старались представить себе страшную картину катастрофического извержения вулкана Кракатау на Индонезии 27 августа 1883 года, унёсшего жизни 36 тысяч жителей. Как это повлияло на весь мир, как из-за выброшенного в атмосферу вулканического пепла в течение трёх лет по всей Земле закаты были кроваво-красными.
Обсуждали, как в 1947 году знаменитый норвежец Тур Хейердал вместе с несколькими смельчаками совершили длительное путешествие на примитивном деревянном плоту “Кон-Тики” по Тихому Океану от побережья Перу до островов Полинезии, с исследовательскими целями, для подтверждения гипотезы о возможных маршрутах передвижений древних мореплавателей.
Узнав в мае 1953 года о покорении Эвереста, мы в классе подробно обсуждали детали этого важного географического события.

Самое-самое, что запомнилось, это эмоциональный рассказ Ольги Петровны об открытии Америки Христофором Колумбом (1451-1506). В 1492 году этот страстный любитель приключений во главе небольшой испанской флотилии отправился искать путь в Индию не в обход Африки с юга, как было принято, а пересекая неизведанный Атлантический океан в направлении на запад. Он дошёл до земли, которую европейцы долгое время вслед за ним именовали Вест-Индией, то есть “Западной Индией”. Коренных жителей Северной и Южной Америки и до нашего времени называют индейцами.
Но – в это время португалец Васко да Гама (1460-1524), обогнув Африку, открыл в 1498 году морской путь в настоящую Индию. Колумба обвинили в обмане.
Прознав о возникшем скандале, некий хитрый флорентийский торговец Америго Веспуччи (1454-1512), помогавший до того Колумбу получить необходимые для его предприятия финансы, явно почуяв в этих делах свой интерес, в составе другой флотилии в 1499 году отправился по картам Колумба точно к Вест-Индии. Затем, спускаясь к югу, он начал спешно описывать встречавшиеся ему земли как новый континент, при этом широко рекламируя свои достижения в Европе. Вскоре южный субконтинент был назван его именем – Америка. А позднее – и весь этот континент.
Колумб? Тяжело больной, он так до последнего вздоха всё верил, что достиг Индии.
Так что же дало человечеству открытие Америки? Ольга Петровна с болью в сердце рассказывала, как в Америку, и в Южную и в Северную, хлынули из Европы бесчисленные орды любителей лёгкой наживы, в том числе и выпущенные из тюрем преступники, в том числе и католические священники, в основном испанцы, которые огнём и мечом уничтожили, стёрли с лица земли тамошние целые цивилизации, многомиллионные, высококультурные, но не умевшие защищаться.

физика

Изумительным человеком был учитель физики Михаил Арнольдович Курц. До него физику преподавал нам Ефим Волькович Портнов, своими скучными уроками способный убить любой интерес к любой науке.
Курц пришёл к нам в школу после окончания университета, он интересно и занимательно рассказал нам “на пальцах” об этой науке, изучающей наиболее общие свойства и законы природы, он сумел зажечь любовью к физике весь класс. Мы старательно и усердно изучали физические явления: механические, электрические, оптические, тепловые – в окружающем нас мире. Что мне нравилось, мы часто выходили за рамки учебной программы и учебников.
Так мы проходили, например, непростую тему “Сила Кориолиса”. Во-первых, мы рассмотрели такое часто встречающееся в реальной жизни физическое явление, как водяную воронку в сливном отверстии ванны или умывальной раковины. Направление закручивания воронки – по часовой стрелке или против часовой стрелки – теоретически связано с вращением Земли, но практически значение соответствующей силы Кориолиса во много, в тысячи раз, уступает силовым воздействиям за счёт формы ванны/раковины и отводной трубы, а также за счёт параметров струи воды из крана и способа открывания запирающей пробки, и поэтому направление закручивания воронки, получается, не зависит от того, где это явление происходит, в Северном или Южном полушарии Земли.
А во-вторых, мы в творческой обстановке, в форме свободной беседы обсуждали на уроке физики силу Кориолиса, возникающую при движении речной воды в берегах на поверхности вращающейся Земли и вызывающую определённый сдвиг масс воды к правому берегу – в Северном полушарии Земли, а в Южном полушарии – к левому берегу. Оценочные расчёты, проведённые учёными, показывали, что сдвиг масс воды за счёт силы Кориолиса, вообще говоря, недостаточен для размывания берега. Но по высказанным некоторыми участниками нашей беседы мнениям, “вода камень точит” и на протяжении веков именно за счёт этой самой силы Кориолиса получились высокие правые и низкие левые берега у таких крупных рек, как Волга, Днепр, Дон, Обь с притоком Иртыш, Енисей, Лена, Амур и др. Эти наши выводы мы, помню, радостно доложили также и на уроке географии, чем заслужили добрую похвалу учительницы географии Ольги Петровны.

Михаил Арнольдович решил проводить все свои уроки в физическом кабинете, который до того был закрыт и не использовался. Он так переоборудовал кабинет, что мы все стали не просто пассивными зрителями, а собирались около демонстрационного стола и сами активно участвовали в проведении интереснейших физических опытов и экспериментов.
Пришло время, и Курц увлёк нас своей любимой электротехникой – не то специфическим разделом физики, не то самостоятельной наукой. Будучи от природы талантливым педагогом, он старался подобрать к каждому свой особый ключик. Почувствовав во мне влечение к абстрактному мышлению, он однажды оставил меня после уроков, дал мне книгу по булевой алгебре и предложил порешать несколько задач релейной логики; показалось довольно занятно, я увлёкся, и это благотворно сказалось на моей дальнейшей судьбе.

Другой пример его прогрессивных педагогических методов – наш одноклассник Лёня Заушицин, в науках никогда не блиставший, ничем не интересовавшийся, полностью сосредоточенный на себе, видимо, из очень нуждающейся семьи; в классе его звали “Заушкой”. Так вот, сам страстный радиолюбитель, Михаил Арнольдович обратил на него внимание, заразил его интересом к электро- и радиотехнике и даже официально оформил его своим лаборантом; вместе они отдавали всё своё свободное время оснащению физического кабинете.
До сих пор не могу забыть, как они с горящими глазами вместе демонстрировали работу электрических схем. Я их дружеским отношениям неосознанно очень завидовал. Особенно запомнился очередной “фокус-покус” Михаила Арнольдовича: с одного места демонстрационного стола он включил светильник над столом, перешёл к другому краю стола и оттуда: «Внимание! Оп!» – выключил этот светильник; тогда эта схема проходного выключателя была вполне новой; они нашли эту схему где-то в журнале и реализовали вместе с Заушкой, и очень этим гордились. И не только этим.
Думается, именно благодаря Михаилу Арнольдовичу наш Лёня, как говорят, нашёл себя и окончил десятилетку, кстати, очень даже неплохо.

астрономия

В девятом классе тот же Михаил Арнольдович преподавал нам астрономию. Излагал чётко, ясно, интересно. Рассказывал много всего нового, удивительного. На обыденные вещи заставил взглянуть по-новому. Запомнилось, что противостояния Земли и Марса бывают примерно раз в два года (точнее 780 дней), великие противостояния – раз в 15-17 лет, а величайшие противостояния повторяются через каждые 79 лет: 1924, 2003, 2082.
Мы начали изучать видимый путь планеты по небу. Узнали, что немецкий астроном Иоганн Кеплер (1571-1630) говаривал: «Дикие кренделя, которые выписывала по небу планета Марс, давно сводили математиков с ума».
Михаил Арнольдович рассказал, что он сам наблюдал, как Марс совершает движение среди звёзд. Показывая нам в классе свои рисунки, он восторженно кричал: «Посмотрите, вот Марс делает петлю, вот здесь мы видим ретроградное, попятное движение планеты!»
Некоторые ребята приносили в класс и показывали рисунки своих наблюдений. Моё отношение к их результатам было крайне скептическим. Я бы не смог находить планету на небе каждую ночь в течение нескольких месяцев, определять невооружённым глазом сдвиг её вправо или влево по сравнению со вчерашним положением и потом отмечать её координаты на бумаге. У ребят были аккуратно начерченные графики с подозрительно равномерно расставленными точками.  А ведь за это время бывала  и облачная погода  и должны бы были быть перерывы в наблюдениях.

Вообще, Курц немало удивлял нас. С одной стороны, он носил широкий пиджак, яркий галстук и брюки-“дудочки”; обращался к нам, ученикам, запросто: «Ну что, братцы-кролики»; мы восхищённо переглядывались между собой, польщённые таким доверительным тоном, и считали его “своим”. Ему были известны откуда-то клички всех наших одноклассников и наших учителей, и он бравируя запросто употреблял их и этим совершенно влюблял нас в себя.
Но с другой стороны, становясь с нами “на одну доску” и по-свойски, совершенно откровенно рассуждая с нами о “стиле” и о стилягах, он своими простыми, ненавязчивыми беседами разоблачал гнусную сущность уродливых явлений в советской действительности и воспитывал в нас правильные и современные жизненные принципы.
У нас в классе, одно время, на задней парте сидел переросток-второгодник, как звать, не помню. Не знаю почему, но он единственный одевался подчёркнуто стильно. Он был спортсменом непонятно в каком виде; после спортивных сборов и соревнований он привозил, как он говорил, “из Москвы!” всякие шмотки, ручки, модные тёмные очки. Так вот он был главной и постоянной мишенью острот Михаила Арнольдовича.

В течение почти полувека после окончания школы я ничего не слышал о Михаиле Арнольдовиче и только недавно мне сообщили, что он в девяностые годы собрался с семьёй эмигрировать в Израиль, но на пути в аэропорт неожиданно, скоропостижно скончался прямо в такси.
Михаил Арнольдович оставил о себе самые лучшие, самые тёплые воспоминания.

немецкий язык

Немецкий язык мы начали учить с пятого класса. Преподавала немецкий немолодая учительница Орлова Елена Никифоровна, строгая, но справедливая.
С восьмого класса у нас появились ученики, которые изучали английский; они в начале урока вставали и выходили из класса в какое-то другое классное помещение, под глупые смешки и ехидные комментарии остальных ребят; английский им преподавала Римма Степановна Лапина.
Признаться, учительницы такой красоты у нас до того не было, я внутренне обожал её, сожалел, что не она преподаёт нам. В качестве отвлечения, не могу не рассказать такой эпизод: один наш одноклассник-троечник, он же “митрофанушка”-переросток, он же “спортсмен” и стиляга, как-то на перемене, неуважительно при мне высказался о Римме Степановне, кажется, в том смысле: «А чем они занимаются там, в другом классе»; я вскипел, назвал его слова гнусными и непристойными, он прошипел: «Пойдём выйдем». – «Пойдём», – ответил я.
Хорошо, что вместе со мной вышло ещё несколько ребят, которым тоже не понравились его пошлость и скабрёзность, и под нашим давлением он отказался от своих слов. Больше я не обращал на него внимания, и в каком-то году он исчез из нашего класса.

Обучение немецкому у нас шло довольно успешно, и быстро получилось так, что Елена Никифоровна входила в класс и не говорила ни слова по-русски, всё только по-немецки: «Здравствуйте! Садитесь»; обязательно сначала приходилось разбираться: «Кто сегодня дежурный? Где мел, где тряпка?», потому как на перемене всё это летало по воздуху как метательные снаряды. И вот уже после слов «Такой-то пойдёт к доске» урок начинал идти своим установленным порядком.
Мы детально проштудировали немецкий алфавит, состоящий из 26 латинских букв. При этом, мы узнали, что в алфавит дополнительно входят три специфические буквы – три умляута: ä, ö и ü, с диакритическими значками – точками. А также с древних времён сохранился замечательный архаизм – особая буква (точнее, лигатура, комбинированный значок) ß, называемая “эсцет”, или “S острая”, вообще отсутствующая в стандартном латинском алфавите. При этом принимаются все меры, чтобы не спутать данную букву “эсцет” (ß) с греческой буквой бета (β). Далее, выяснилось, что в немецком языке имеется четыре дифтонга (иначе говоря, “двузвучия”, две гласных буквы вместе) au, ei, eu и ui, которые передают соответствующие конкретные звуки. Также есть диграфы, то есть составные письменные знаки, состоящие из двух букв и выполняющие следующие функции: диграф “ck” передаёт просто звук “к”; диграф “ch” передаёт, по определённым правилам, звук “х” либо “к”. Далее, есть триграф sch, передающий звук “ш”. Четырьмя буквами tsch передаётся звук “ч”. И, наконец, для передачи русского “щ” в заимствованных русских словах используется, по принятым официально правилам, целых семь латинских букв: schtsch (то есть фактически получается комбинация “шч”). Интересно, что умляуты ä, ö, ü можно заменять соответствующими диграфами, каждый своим: ä = ae, ö = oe, ü = ue; эта возможность используется, например, в случае технических проблем с отображением точек над буквами или по некоторым соображениям эстетики.
Примечание: И теперь, когда печатаю на компьютере немецкие тексты, использую, для скорости, диграфы вместо умляутов.

Запомнилась классическая первая немецкая фраза в учебнике:
Anna und Marta baden (Анна и Марта купаются).
Равноценна столь же великолепной первой фразе в учебнике русского языка: Мама мыла раму.

Немецкую грамматику, в старших классах, мы изучали исключительно на немецком языке.
Чтобы что-то надолго сохранить в памяти, хорошо помогали всякие запоминалки. Например, повторяли в рифму неправильные глаголы:

biegen-bog-gebogen,
ziehen-zog-gezogen

Учили связки предлогов, требующих определённого падежа. На всю жизнь запомнилась группа предлогов, требующих дательного падежа (Dativ):
mit nach aus zu von bei… (не стану продолжать, чтобы не утомлять читателя).
Читали в классе и разбирали немецкую газету, разумеется, социалистическую, “Нойес Дойчланд” (Новая Германия), которую учительница приносила с собой. Читали книги на немецком из школьной библиотеки.

Учили наизусть и читали громко у доски стихотворения на немецком языке. До сих пор чётко помню и читаю на память своим домашним на немецком языке все пять чудесных строф “Пролога” к “Путешествию по Гарцу” Генриха Гейне; больше всего люблю четвёртую строфу, которая, если по-русски, звучит так:

Я хочу подняться в горы,
К елям шумным и могучим,
Где поют ручьи и птицы
И несутся гордо тучи.

Освежить в памяти эти стихи я всегда имел возможность по имевшейся у меня дома, неизвестно откуда появившейся книжечке произведений Гейне на немецком языке, карманного формата, в бумажном переплёте, с пожелтевшими от времени страницами, напечатанной аккуратным готическим шрифтом.
Кстати, на уроках немецкого языка мы детально изучали готический шрифт; рассматривали сложное готическое письмо под названием “фрактура”, появившееся в Германии в начале XVI века, с большим количеством каллиграфических росчерков, точек и завитков, и олицетворяющее основательность, серьёзность  и глубину, свойственные суровому германскому духу; сравнивали его с повсеместно распространённым в Европе письмом “антиква”, воплощением лёгкости, несерьёзности и поверхностности.

Сверх того, учительница подробно рассказывала нам также про диалекты немецкого языка в разных землях Германии. Так исторически сложилось, что Германия, сравнительно небольшая по территории, ещё с незапамятных лет и аж до XIX века была раздроблена на сотни независимых и враждующих между собой земель, государств и даже городов. И произошло событие, вообще не самое выдающееся среди других исторических событий, когда в XVI веке, в земле Тюрингии богослов-реформатор Мартин Лютер, ставший основоположником лютеранства, осмелился перевести Библию с латинского на немецкий язык. И только в XIX-XX веках произошла фиксация литературных норм немецкого языка: именно язык Библии Лютера, то бишь тюрингский диалект, был принят в качестве литературного, стандартного, “высокого” немецкого языка. (И вот при такой задержке в цивилизационном развитии немцы ещё вздумали считать себя, когда-то, самой культурной нацией в мире?!)
Именно в соответствии с принятым языковым стандартом, например, немецкое слово “ich” (“я” по-русски) произносится как “их”, а точнее, с мягким “х” – как “ихь”. В то же время берлинцы “гордятся” своим знаменитым диалектным произношением этого слова как “ик”. А баварский диалект любому непосвящённому и непривыкшему человеку может показаться вообще незнакомым языком, и то же слово “ich” баварцы произносят как “ищ”. В действительности, и поныне обычный немец превозносит всячески свой местный диалект, а литературный язык старается употреблять как можно реже, хотя все учат его как универсальный немецкий.
Литературный язык кажется им сухим, официальным. На нём они будут разговаривать либо на работе (и то не на всякой, только лишь на крупных предприятиях, где работает много иностранцев или переехавших из других земель немцев), либо с иностранцами во время пребывания в других странах. При этом они сетуют на то, что, говоря на литературном языке, они чувствуют себя как бы “не в своей тарелке”, литературный язык якобы дистанцирует собеседников. Оно и понятно, ведь всю жизнь родители, друзья, соседи и даже продавцы в ближайшем магазине разговаривали с ними на привычном родном диалекте.

Однажды, на каникулах я решился купить себе в магазине небольшую книжку на немецком “Рассказы о Великой Отечественной войне”. С этого момента, если я шёл куда-нибудь по городу, то держал книжку на виду у всех прохожих, и даже читал на ходу, чтобы все видели обложку. Сейчас мне немного стыдно за это позёрство.
Впоследствии, через несколько лет, на приёмном экзамене по немецкому языку в институт, я не преминул блеснуть некоторыми разговорными навыками и даже полным синтаксическим и смысловым разбором предложения на немецком, чем заслужил похвалы и оценки “отлично”.
Отвлекаясь от изложения, понимаю теперь, что наша обычная средняя и высшая школа не была ориентирована на привитие навыков разговора на иностранном языке и особенно навыков понимания беглой речи. Может быть, где-то в каком-то учебном заведении прогрессивный преподаватель мог построить обучение иностранному языку методом группового общения. Но это было исключением из правил. А в школах и институтах предполагалось, что понимание зарубежных передач, восприятие зарубежных фильмов без перевода не было насущной необходимостью, а больше ничего не требовалось.
Обучение профессиональных переводчиков – это другое дело, это, не сомневаюсь, делалось превосходно, где-то.
Не претендуя на строгость изложения лингвистических вопросов, просто вспоминаю нашу дорогую учительницу Елену Никифоровну. Откуда у неё были столь глубокие познания немецкого, у нас тогда даже вопроса такого не возникало. Может быть, жила в Германии? Или в пединститутах выращивали таких отличных педагогов? Это была наша Советская система образования, с её плюсами и минусами.
Главное: у меня никогда не было особого пиетета к немецкому языку; я его для себя оценивал не как язык Гёте и Гейне, Моцарта и Бетховена, а скорее как лай псов-рыцарей и гитлеровской своры. И знать его следует только как знал его наш великий разведчик Николай Кузнецов. А слова “Хальт!”, “Хенде хох!” и “Гитлер, капут!” – нам, нашему народу, думаю, всегда будут понятны без перевода.

туркменский язык

К туркменскому языку как к учебному предмету у меня было иное отношение – лишь бы получить нужную оценку в аттестате.
Учителем туркменского языка с четвёртого по десятый класс у нас был Кочумов Ата Мурадович. Высокий, смуглый, с короткой стрижкой, не совсем обычная для туркмена внешность. Пожалуй, несколько самодовольный вид, каменное лицо, вытаращенные глаза, громкий голос. Строгий в меру.
Он сразу сообщил нам, что научит нас языку с необычной, удивительной грамматикой, в которой, например, склоняются и спрягаются существительные и спрягаются и склоняются глаголы! Разговорная речь не нужна, требовалось только знание грамматических правил. Я довольно легко и быстро, лучше всех своих одноклассников, усвоил предложенную систему, учился на отлично, пользовался авторитетом и уважением у учителя и даже помогал одноклассникам-туркменам, которых в классе у нас было трое: Мурад Садыков, Мурад Диванаев и Джан Чарыев, и которые никак не могли освоить все эти странные абстракции.
Для примера можно здесь рассмотреть спряжение существительного, то есть изменение его по лицам и числам. Возьмём слово “ручка” (в смысле письменная принадлежность). Вообще, по своей истории, туркмены знали карандаш и называли его “галам”, но ручку они не знали и заимствовали это слово из русского языка целиком. Итак:

мениң ручкам – моя ручка                      бизиң ручкамыз – наша ручка
сениң ручкаң – твоя ручка                      сизиң ручкаңыз – ваша ручка
оның ручкасы – его (её) ручка               оларың ручкасы – их ручка
(ң – н носовое).

Надеюсь, для внимательных читателей всё очень просто и понятно и система суффиксов отображена здесь достаточно наглядно. Углубляясь в подробности, заметим, что вид суффиксов зависит от типа и вида слова. Главное, не забывать ударение на последнем слоге. Русских слов в туркменском языке заимствуется предостаточно, русское ударение обычно сохраняется, но если русское слово преобразуется по туркменским правилам, то сразу ударяется последний слог, как в слове “ручкам” (моя ручка). Напомню, кто подзабыл: “душман” – враг, “яман” – плохо, “ягшы” – хорошо. А вот слова “отлично” в туркменском языке не было и его успешно перенимали, причём с русским же ударением. Уверен, знаний в объёме вышеизложенных материалов вполне было бы достаточно уважаемому читателю для получения пятёрки в четверти.
Но учитель Ата Мурадович требовал всё более высокого уровня владения правилами грамматики, поднимал с места любого ученика и просил проспрягать любое пришедшее ему на ум слово – имя существительное, причём произносить всё чётко и максимально быстро, и так доводил навыки учащихся до полного автоматизма.
Столь же лихо требовалось просклонять слово существительное по падежам. И при этом не забыть про притяжательный падеж, если кто понимает. Вслед за этим переходили к спряжению глаголов по лицам и числам, как в настоящем времени, так и в прошедшем.
Венцом творения нашего учителя, Ата Мурадовича, я бы считал следующий образец применения данной теории суффиксообразования. Сие достойное изречение, придуманное, несомненно, им самим, учитель произносил в классе неоднократно, с важным видом, очевидно гордясь собой, без малейшей доли юмора, постепенно повышая громкость и тон речи и слегка раскачиваясь на руках в проходе между партами. Это изречение теперь знают все мои домочадцы и иногда напоминают мне с доброй, ироничной улыбкой. Это изречение я бы считал необходимым, как говорят, “отлить в граните”. Итак, наконец, вот оно, эксклюзивно для моих читателей:

о – буква
ок – пуля
оку – нет такого слова
окув – учёба
окувчы – ученик
окувчылар – ученики
окувчыларым – мои ученики
окувчыларымыз – наши ученики
окувчыларымызың – наших учеников.

При желании сюда можно было бы добавить ещё одну-две строки.
Особенно в этом каноническом изречении умиляет третья строка, произносимая обычно с серьёзным видом и лёгкой улыбкой.
Так мы учили туркменский язык.
Запомнилось на всю жизнь красивое, на мой взгляд, слово “няхили” – так упрощенно я позволил себе его здесь написать; переводится на русский язык словами “как”, “какой”; необычно слышится ударение на первом слоге.

история

Историю у нас вела Евдокия Ильинична Ярошенко, она же и наш классный руководитель и к тому же завуч школы. Это была немолодая и, на первый взгляд, довольно неприятная особа, с маленькими очками на крючковатом носу и с нелёгким характером. Давала она учебный материал сухо, но чётко и ясно. Многие не любили её, у неё, почти единственной, было школьное прозвище “Евдоха”, ну так, без особой фантазии.

Классе в пятом-шестом у меня с Евдокией Ильиничной произошёл неприятный инцидент. Вначале на уроке всё шло как обычно. Кто-то отвечал у доски домашнее задание, “плавал”, учительница, Евдокия Ильинична, своими вопросами, замечаниями старалась его “утопить”, тот пытался свести всё к глупой шутке.
Раздались редкие смешки. Учительница обернулась, сфокусировала свой взгляд на мне, я не успел стереть с лица обычную, невинную улыбку, хотя смеялся точно не я, это было не в моих правилах. Тем не менее, тяжёлый, пугающий взгляд пронзил меня насквозь, я невольно опустил глаза, что было сочтено доказательством моей вины, и приговор был объявлен сдавленным, страшным шёпотом: «Никонов, выйди из класса».
Дальнейшее происходило как в тумане. Наверно, я ошарашенный вышел-выбежал из класса. Где-то слонялся. За всё время учёбы меня никогда, ни разу не выгоняли из класса. Вряд ли я отважился просить прощенья. Скорее всего, я был просто прощён. Надо ли говорить, что у меня в ушах до сих пор звучит этот жуткий, нечеловеческий шёпот.

Но. Через какое-то, немалое, время после того случая учительница Евдокия Ильинична открыла во мне всё-таки какие-то способности к истории, будь то восстание декабристов, Древний Рим или тем более моя любимая с раннего детства Финикия.
Я стал главным любимчиком учительницы истории Ярошенко и получал от неё одни “пятёрки”. Уверен, что за крепкие знания. А ещё помню, мы, несколько старшеклассников, ходили к директору школы искренне защищать завуча Ярошенко, когда на её место прислали завучем О.С. Цареградскую, и приписываю себе и нам успех в том, что именно мы добились, чтобы в школе стало два завуча.

Очень важно, что учительница вложила в наши головы систематизированное понимание зарубежной и отечественной истории, истории Древнего мира, средневековья, новой и новейшей истории и, самое главное, полной истории СССР. Бесспорно, всё это обеспечивалось и сопровождалось, на мой взгляд, прекрасной, упорядоченной системой серьёзных школьных учебников и учебных пособий.

Не зря ведь так ясно перед глазами стоят Древняя Месопотамия, Вавилон, халдейский царь Навуходоносор и его Висячие сады Семирамиды, Древний Египет и фараон Рамзес Второй, Древняя Греция и Александр Македонский, Древний Рим и Цезарь.
Учительница познакомила нас и даже привила вкус к удивительным резным камням древности – геммам и особенно к камеям – с барельефными, выпуклыми изображениями. Например, хранящаяся в Эрмитаже самая известная гемма – “Камея Гонзага” с рельефным изображением египетского царя Птолемея II и его жены Арсинои.
Примечание: эта камея была создана в III веке до н. э. в городе Александрии Египетской неизвестным мастером-камнерезом; неоднократно переходила от одного владельца к другому; впервые была явлена миру в коллекции итальянского герцога Франческо II Гонзага (1466-1519); подарена российскому императору Александру I Жозефиной Богарне, первой женой Наполеона, в Париже в 1814 году.
А ещё я размышлял, как интересно, что использовалось для древних рукописей:
- папирус (высушенное водное растение) в Египте с III тысячелетия до нашей эры;
- пергамент (недублёная сыромятная кожа животных) в Персии и Греции с V века до н. э.;
- бумага – в Китае с III века н. э.
Всё это помимо камня, металла, обожжённой глины и других прочных материалов.
В Древней Руси известны рукописи с X века, на древнерусском языке, выполненные на коже телят, так называемые “хартии”, или “пергамены”.
И можно сказать, на наших глазах, 26 июля 1951 года была найдена в Новгороде первая берестяная грамота – запись на коре берёзы, относящаяся к концу XV века.
В последующие годы было обнаружено более тысячи берестяных грамот, датируемых XI – XV веками.

Евдокия Ильинична увлекательно делилась историческими подробностями своих личных, семейных судеб, и прежде всего, много говорила о реальных лицах и достоверных событиях в Кубанском крае, откуда она была родом.
Особенно запомнился её эмоциональный, основанный возможно на чём-то личном, рассказ о дерзком десанте из Крыма на Кубань в августе 1920 года крупного кавалерийского соединения под командованием белого генерала Улагая, с целью “зажечь”, поднять на борьбу Кубанское казачье войско и оживить белое движение. Менее чем за месяц тяжёлых боёв с Красной армией улагаевские смельчаки-авантюристы, не поддержанные местным казачеством, были частично уничтожены, частично загнаны обратно в Крым, но какою ценой: для создания необходимого численного превосходства в живой силе и технике – красным пришлось подтянуть боевые резервы из Азербайджана и даже снять значительные группы войск с советско-польского фронта, что, мягко говоря, не способствовало нашим успехам в войне с белополяками.

Но самое главное, сформированные на уроках истории внутренние образы, представления о Киевской Руси, о Российской империи, об Отечественной войне 1812 года, Октябрьской революции и Гражданской войне, о Советском Союзе и Великой Отечественной войне прочно и основательно вошли в наше патриотическое мировоззрение.

В результате наших уроков истории, я до сих пор предпочитаю всем романтическим телесериалам или шпионским детективам любые документально-исторические фильмы или даже пусть художественные, “костюмные”, но основанные на реальных событиях и фактах, картины про императорскую семью или про маршала Жукова в Одессе, про Александра Македонского или про генсеков.

математика

Интерес к математике прививала нам Зинаида Ивановна Агафонова, полноватая, добрейшая, и при этом очень знающая. Задача была трудная, но. Задачу решить удалось успешно. Огромное Вам спасибо.
Доказывали много теорем, и в конце доказательства писали сокращённо «ЧИТД» (что и требовалось доказать).
Для запоминания постоянно используемого в расчётах числа пи, равного приблизительно 3,1415926536 с высокой точностью, мы на уроках затвердили, на всю жизнь, гимназическую фразу: «Кто и шутя и скоро пожелаетъ пи узнать число ужъ знаетъ». В этом двустишии число букв в каждом слове соответствует очередной цифре числа пи; причём с дореволюционными твёрдыми знаками, что тоже было интересно. Другие запоминалки у нас не прижились. Кстати, хитроумный мой друг Новицкий стал обзывать глупого, тупого человека зашифрованно «Кто и шутя и скоро», или просто числом «3,14»; как он объяснял, потому что это число в радианах равно примерно числу 179 в градусах, то есть соответствует очень тупому углу.
Сверх учебной программы, я обсуждал с преподавательницей сходство бинома Ньютона с квадратным трёхчленом в некотором частном виде. И успешно использовал всё тот же бином Ньютона второй степени в методике упрощённого, ускоренного умножения.
Часто Зинаида Ивановна объявляла: «Я вам дам сейчас задание на дом из Шапошникова и Вальцова, запишите». Иногда добавляла: «Очень хороший задачник».
Шапошников Н.А., Вальцов Н.К. Сборник алгебраических задач для средней школы. Часть 1, 6-7 годы обучения. 2-е изд. / М.: Учпедгиз, 1933. 112 с.
Шапошников Н.А., Вальцов Н.К. Сборник алгебраических задач для средней школы. Часть 2, 8-9 годы обучения. 13-е изд., перераб. / М.: Учпедгиз, 1933. 99 с.

Интересно было наблюдать, как увязывалось между собой преподавание математики и физики. Учитель физики Михаил Арнольдович, обращаясь к классу, спрашивал, проходили ли мы по математике, например, методы координат, векторов или матриц; если да, то он мог их применять. В свою очередь, Зинаида Ивановна просила нас сообщить учителю физики, например, что мы закончили тему тригонометрии круга.

химия

Химию преподавал нам сам директор Воробьёв Константин Григорьевич. Он ставил занимательные опыты. Очищал медные пятаки в слабой кислоте и рассказывал про опасность ожога концентрированной серной кислотой. Подробно описал страшную картину отравления ртутью, и все немедленно принесли и сдали ему все имевшиеся у них красивые шарики этого жидкого металла. Увлёк нас красотой и симметрией ароматических органических соединений.

физкультура

Что касается физкультуры и спорта (преподаватель Вертянов В.М.), могу сказать, что раньше я радовался, а теперь огорчаюсь, что в школе в то время сложилось общее отрицательное отношение и к спорту, и к физическому развитию. Спортзала не было. Спортплощадка в школьном дворе была, но по назначению не использовалась. Про турник, или перекладину, я не знал. В младших классах бегал на 25 метров, в старших классах – на 50 метров. Прыгал в длину, немного – в высоту. Не любил лазить по канату – горели ладони рук.

***

Занятия по начальной военной подготовке то ли были, то ли не были. Должны были быть, раз был такой преподаватель – Зеленский Ю.Н. А может, его вставили для отчётности?
Музыкальных уроков, и других занятий искусством у нас не проводилось. Постойте-ка, вроде бы хором что-то пели в школе. Нет, не помню.
На хлопок нас в течение всей моей учёбы ни разу не посылали. Слышал, что в районных городах Туркмении школьников постоянно отвлекали на разного рода сельхозработы. Благодарен нашим учителям, что они не занимались этой ерундой.

Мы заканчивали школу, а учителя и директор в один голос неоднократно обращались к нам в классе не тешить себя тщетными надеждами и не пытаться поступать в высшие учебные заведения, особенно в Москву; не тратить попусту время и средства, а сразу идти работать на завод, Родина зовёт. Потом же в частном порядке они говорили отдельным учащимся, что, мол, к тебе это не относится, поступай куда хочешь.
Знаю, что в районных центрах, небольших городах и тем более в аулах были туркменские школы и при этом, может быть, где-то не было ни одной русской школы, и мне кажется, там ограничивались начальным образованием; трудно было представить себе туркменский учебник по математике или по физике.

Подытоживаю об учителях.
Известно, что в Китае самой уважаемой профессией является учитель, он помогает разбирать и запоминать трудные иероглифы, читать великие книги, писать и считать. Говорят, даже Мао Цзэдун обижался, когда его называли “кормчий”, и считал, что в действительности он – учитель.
К ставшему классическим высказыванию Отто фон Бисмарка о том, что войны выигрывает школьный учитель, могу добавить, что наш советский учитель выиграл также и атомную гонку, и космическую гонку, и обеспечил развитие страны. Что потом в нашей истории случилось, это отдельный разговор.
В общем, у меня были прекрасные учителя.

Друзья, одноклассники

Так получилось, что в школе с пятого по седьмой класс я не могу вспомнить никого из своих одноклассников, кроме, пожалуй, Евгения Шичкина, Давида Боднера и двоих туркмен в классе – Мурада Садыкова и Мурада Диванаева.

Женя Шичкин, юноша серьёзный, подтянутый и очень целеустремлённый, сам подошёл ко мне и попросил помочь ему по математике, физике, а также, если потребуется, и по другим предметам. Я с радостью согласился – я как-то ни с кем дружески не общался. И мы с ним регулярно, по нескольку раз в неделю, после школы шли ко мне домой и занимались. Мне понравилась, в некотором роде, роль преподавателя. Я старался понятнее и по возможности глубже, очень серьёзно, “излагать материал”, повторял до тех пор, пока не становилось всё совершенно ясно, приводил знания в систему, показывал связи с другими темами, оттачивал знания на практических примерах и задачах.
Мы крепко подружились. Из его рассказов я понял, что он из семьи военных строителей, они семьёй долго кочевали по военным городкам Союза, осели в Ашхабаде, где отец получил хорошую должность, но недавно ушёл из семьи. Сам Женя собирался в военное училище, мечтал стать лётчиком, а там, как известно, всегда требовались хорошие знания. Самое интересное, что мы с этим моим тёзкой дружили и занимались так до самого окончания школы; он был парень очень толковый и сообразительный, и со временем он стал заниматься более самостоятельно, но всё равно ему требовалось иногда кое-что прояснить. Он на хорошо и отлично окончил школу. И наши жизненные дороги разошлись.
Дальнейшей судьбы его я не знаю. Таких правильных, убеждённых, идейно выдержанных ребят среди своих сверстников я, пожалуй, в жизни больше и не встречал. Уверен, что у него всё сложилось, как он хотел. Мои самые добрые ему пожелания и тёплые слова благодарности за то хорошее, что он мне дал.

Совсем по-иному сложились у меня отношения с другим моим одноклассником, Давидом Боднером. Это был невысокий, нервный, на вид болезненный мальчик, с большим носом и особым разрезом глаз. Я, начиная с пятого класса, “взялся за ум” и стал учиться на одни пятёрки. Неожиданно стало слышно, как Боднер выпрашивал у учителей пятёрку вместо четвёрки буквально со словами: «почему Никонову пять, а мне четыре, переспросите меня», то на устном опросе, то примерно то же самое и на письменных работах. Как-то учитель физики Михаил Арнольдович Курц прямо сказал ему: «Боднеревич (так он называл его), ты не прав».
У Боднера была ещё и другая “партийная кличка” – Бодангер. В общем, изощрялись кто как мог.
Я не обращал на Боднера никакого внимания, но это соперничество видели все в классе и даже обсуждали на родительских собраниях; мама дома после собрания рассказывала, как все дотошно сравнивали оценки мои и Боднера. Я никогда напрямую не общался с Боднером, мне он был безразличен. В последние годы до окончания школы он стал хуже учиться и несколько сбавил свой гонор.

Перед каникулами кто-нибудь мог написать на доске: «Последний день, учиться лень. И просим вас, учителей, не мучить маленьких детей». Конечно, в спешке и не без ошибок. Учительница входила в класс и, нарочито не обращая внимания, просила дежурного стереть всё с доски.

В восьмом классе произошло объединение двух учебных коллективов – классов “А” и “Б” – в один класс “без буквы”, при этом большинство моего класса “Б” ушло из школы и в классе появилось много толковых и даже ярких личностей из “А”.

Прежде всего, в мою жизнь вошли два замечательных друга: Владислав Шахов и Вячеслав Новицкий.
Они жили по улице Подвойского, которая начиналась за площадью Карла Маркса и шла вверх к горам. Оба они были из обеспеченных семей: архитектора и замминистра – и жили в так называемых финских домиках, по правой стороне улицы, если идти от центра; сначала домик Шахова с палисадником, потом домик Новицкого, находившийся в тихом, уютном переулочке, который отходил от улицы Подвойского.
Шахов был моего роста, очень полным (говорили “жирным”), неуклюжим, неспортивным, в жизни очень инертным, стеснительным и, как и я, сторонившимся девочек. Новицкий, ростом ниже меня, напротив, был вполне складным, живым, общительным; небольшая хромота от рождения не мешала ему быть очень активным в жизни и пользоваться успехом у девочек. Оба были твёрдыми троечниками, не особо интересующимися успехами в учёбе.
Шахов и Новицкий, уже издавна, придумали себе “красивые, экзотические” “псевдонимы”: Альфред (или даже так: Альфрёд) и Эфиальт. Вместо слова “хорошо” говорили “шедеврально”.
В споре, когда им незамедлительно разом не удавалось доказать свою правоту, они неожиданно резко сдавали назад, о себе высказывались нарочито уничижительно, а оппонента обзывали “ну ты, конечно, гений” или “корифей”, чем приводили его в полное замешательство. Если человек вёл себя как-то “непривычно”, “не по правилам”, ему с показным почтением выговаривали: “ну ты загадочный”; в его адрес, ни с того ни с сего, многозначительно произносили: “интригу-ует”. Непростые ребята.

Хотя вообще, я не уступал Новицкому, парируя в ответ своими заковыристыми словечками, от “намедни”, “давеча”, “надысь” и “отсель” до “какой пассаж” и “афронт”.
Бывало также, мы с Новицким могли друг перед другом покривляться, вычурно-манерно произнося какое-нибудь звучное, редкое словечко; например, такое: “Дзауджикау”. Это слово мы узнали на уроках географии как название столицы Северо-Осетинской Автономной Советской Социалистической Республики. Напомню, означенная столица именовалась так аккурат в период с 1944 по 1954 годы, то есть во время нашей учёбы в школе. Собственно говоря, слово “Дзауджикау” переводится с осетинского языка на русский довольно просто и обыденно как “поселение Дзауга”, по имени человека – основателя этого поселения-аула. Но уж больно красиво, экзотично, нараспев можно было произносить это самое созвучие. Замечу кстати, что в разные времена столица Северной Осетии звалась также то Владикавказом, то Орджоникидзе.

Явно после прочтения комедии Александра Островского (1823-1886) “Бешеные деньги” Новицкий стал щеголять выражением «Он мой шабёр» (в смысле “сосед”), или замысловатым оборотом «Когда же нет» в значении “да”.
Также он вставлял, к месту и не к месту, из Грибоедова изысканный вопросик «если ж нет?» в качестве жеманного смягчения, например, вынесенного “приговора” безумцу Чацкому («Да, хорошо – сгорите, если ж нет?»).

Часто мы втроём собирались пообщаться в доме Новицкого: сначала оба Славы приезжали ко мне домой на двух велосипедах, забирали меня на раму одного из велосипедов и втроём ехали к Новицкому, там мы сидели, слушали музыку – “стильную” – в нашем понимании, небрежно разговаривали обо всём, “красиво разлагались”, но ничего не ели и не пили, это было у нас не принято.
У Новицкого была радиола и большая коллекция долгоиграющих пластинок. Мы прослушали почти весь репертуар Клавдии Шульженко: “Руки”, “Голубка”, “О любви не говори”. Крутилась пластинка с песней “Тайна” Леонида Утёсова. Новицкий убеждал, что такие особенные слова, как «У меня есть сердце» и «Тайна – это ты» из этой песни, если их повторять, магически действуют на девочек. Я сомневался, я здесь слышал только хорошую музыку.
Потом начинались многочисленные прекрасные, незабываемые фокстроты и танго: “Брызги шампанского” (мы называли их коротко, по-свойски “Брызги”), “Цветущий май”, “Рио-Рита”, “Кукарача”, “Маленький цветок”. Многие из них давно, ещё в детстве, я слышал, когда к нам, к моим родителям приходили гости. Но были и новые вещи.
Как-то раз я предложил друзьям сравнить, сопоставить мелодии трёх прекрасных танго: “Цыган”, “Твоя песня чарует” и “Дождь идёт”.
- Танго “Цыган”, музыка: Остин Эген (Austin Egen) и Франц Гроте (Franz Grothe), слова: Курт Швабах (Kurt Schwabach), более полное название по начальной фразе «Zigeuner, du hast mein Herz gestohlen» (Цыган, ты похитил моё сердце); в исполнении Остина Эгена и оркестра под управлением Марека Вебера (Marek Weber) (1988-1964) песня записана в 1932 году.
- Танго “Твоя песня чарует”, музыка: итальянский композитор Чезаре Биксио (Cesare Andrea Bixio) (1896-1978); записал эту песню в 1935 году оркестр под управлением знаменитого мастера аккордеона Адольфа Депранса (Adolphe Deprince) (1901-1995); на французском языке эту песню под названием “Скрипка в ночи” первым исполнил Тино Росси (Constantin Rossi) (1907-1983).
- Танго “Дождь идёт”, музыка: Хенри Химмель (Henry Himmel) (1900-1970), хотя иногда ошибочно упоминается автор музыки Дино Оливьери; автор текста на французском языке – Робер Шамфлёри (Robert Chamfleury); в 1935 году песню исполнил всё тот же Тино Росси.
Текст “Дождь идёт” на русском языке сочинил Борис Дубровин (псевдоним, настоящая его фамилия – Борис Галл) (1926-2020), эту песню в 1962 году исполнила Майя Кристалинская на концерте во время гастролей в Витебске; но это уже другая история.
Порешили, что мелодии этих танго и вправду удивительно похожи одна на другую.

И конечно, мы неоднократно, с восторгом слушали самое знаменитое танго 30-х годов XX века “Утомлённое солнце”, музыка польского композитора Ежи Петерсбурского (действительно, была такая фамилия); песня с русским текстом поэта Иосифа Альвека (псевдоним) была исполнена в 1937 году джазовым оркестром Александра Цфасмана и его постоянным солистом, певцом с великолепным голосом Павлом Михайловым. После прослушивания я не мог не поехидничать над нелепыми, по-детски наивными словами песни: «Расстаёмся, я не стану злиться». А Шахов, со своей стороны, пытался “разобраться” в сюжете песни и почему “Ему” только «немного взгрустнулось», а “Её” слова прозвучали вообще «без тоски, без печали». Новицкий как мог защищал песню: «время было такое». Я утверждал, что музыка божественна, а текст – так себе, но всё-таки он хорошо ложится на мелодию и легко запоминается.

В один из дней в классе ко мне подбежал Новицкий и радостно сообщил, что он достал шикарную пластинку. Посмотрели, послушали; на пластинке написано:  “Бэса Мэ Мучо”, мексиканская народная песня, поёт Глеб Романов, сопровождение – Ленинградский концертный оркестр, дирижёр Анатолий Бадхен; исполнено в 1954 году; размножено разными артелями многих городов Союза; на оборотной стороне мексиканская народная песня “Весёлые глаза (Чарита)” – так себе. Да, песня хорошая, но напрочь не понравилась вычурная, ненатуральная манера певца, неоправданно резкое выделение слогов «БЭ СА МЭ». Со временем стало много известно про талантливую мексиканскую пианистку и композитора Консуэло Веласкес Торрес, которая написала слова и музыку этой песни “Бесаме мучо” (Целуй меня крепче) то ли в 16, то ли в 25 лет. И я многократно слышал совершенно другое, замечательное исполнение этой песни разными выдающимися мастерами.
Симфонической музыки мы у Новицкого почти не слушали – не хватало времени и терпения. Эмигрантских песен не было, или они были куда-то подальше припрятаны.

Новицкий старательнее других поддерживал нашу с ним дружбу.
Возможно, у него была идея привлечь меня к интересной, активной, своей, жизни.
Однажды он затащил меня в какой-то танцевальный зал, мы стояли у стены и он показал мне: «Вон та смотрит на тебя». Взглянув повнимательнее на меня и подумав, он сообразил: «Понимаю, как ты видишь окружающую обстановку». Он сильно сощурил глаза, повёл взглядом вправо-влево – больше ничего не надо было говорить.
Несколько раз мы с Новицким в дневное время, после школы ходили в кино, смотрели трофейные фильмы, и он мне, подслеповатому, читал вполголоса субтитры, а окружающие на нас шикали.
Было и такое – мы с ним лезли через какое-то заграждение на какой-то стадион, и я, неуклюже преодолевая преграду, умудрился располосовать штанину своих красивых белых брюк. Хорошо, что не ногу. Так и явился домой.
Ещё Новицкий хвастался, что ходит в Ашхабадскую астрономическую обсерваторию, по ночам в телескоп наблюдает планеты и звёзды, приглашал меня с собой. Ночью! в Кеши – пригород Ашхабада! пешком! не спать! Я не соблазнился ни разу.

Любопытный момент: Новицкий делился своим жизненным приёмом, а именно, после какого-то важного, памятного для него события, например, после встречи с девушкой, дома ставил и слушал какую-то пластинку, а потом, по прошествии времени, по этой музыке вспоминал детали того события, воспроизводил в себе “аромат встречи”. Рекомендовал это же и мне.
По этому поводу есть фраза «Ничто так живо не воскрешает прошедшего, как звуки» из одного неоконченного романа Льва Толстого.

У Новицкого была сестра, двумя годами моложе нас, обычно её звали почтительно “Ирина Антоновна”, или изысканно “Ирэн”. Помню парадный обед у Новицких: меня посадили на почётное место, рядом со мной присела Ирина Антоновна, Слава восседал тут же важный и довольный, а вокруг нас щебетали родители. Я страшно стеснялся.
Моя мама всё время выражала крайнее недовольство моим знакомством с Ириной Новицкой, говорила о слухах по поводу плохой наследственности их семьи. Я обещал слушаться.

С Шаховым всё было проще и понятнее: он рос, как я понял, единственным ребёнком в семье, скорее всего, балованным; рассказывал, что они дома кушают некий деликатес под таким заманчивым названием “балык”. В гости к себе никогда не приглашал.

Всех одноклассников теперь я знал в лицо, нормально общался, с одними больше, с другими меньше. Изо всех я особо отмечал для себя Вадима Милованова, симпатичного, толкового парня. Мне казалось, что он дружит со Славой Новицким.
Я делал попытки тоже подружиться с Вадимом, но Новицкий как-то исподволь, но постоянно и настойчиво, препятствовал этому и только однажды прямо высказался: «Он не из нашей компании».
Главное, многие мои одноклассники, по одному или небольшими группами, а то и целой толпой, с удовольствием собирались у меня в доме, пока мои родители были на работе; занимались домашними заданиями по математике, физике и другим учебным предметам. Объяснял я или любой, кто знал. Уходили и приходили в любое время, кто как хотел. Ничего не ели и не пили, потому что дома ничего такого не было, угостить было нечем, да и с собой никто ничего не приносил.
Никак невозможно забыть ещё двух моих одноклассников – наших главных общественных активистов со стажем; оба пришли из “А” класса, и это были бессменный комсорг класса Вениамин Букш и несменяемый староста класса Эдуард Данильянц. Их главной задачей было отвечать за всех, в смысле за провинившихся. Если что-то случалось в классе, то первым, с кого спрашивали учитель, классный руководитель, завуч и кого вели к директору “для доклада”, был староста. А после уроков происходило комсомольское собрание класса с разбором данного происшествия, и на нём должен был отдуваться за всех комсорг.

Два одноклассника-туркмена Мурад Садыков и Мурад Диванаев отличались певческими способностями; Садыков тенором пел лирические песни типа “Я встретил девушку”, в то время как Диванаев басом, почти шаляпинским, весьма редким среди туркмен, старательно выводил русские романсы. Певческая карьера и вообще жизнь у обоих сложилась удачно.
Кроме них, в классе учился юноша также туркменской национальности – Джан Чарыев, яркий, интересный человек, с оригинальным складом ума, живой и общительный, очень способный и даже талантливый, но при этом с явной ленцой и прохладцей по отношению к учёбе.

Во всём этом, описанном выше, нескучном течении жизни нашего вновь образованного 8-го класса могло затеряться и забыться одно в общем не очень значительное событие. Но событие это не затерялось и не забылось, потому что оно оказалось вовсе не рядовым. Дело в том, что в декабре 1952 года, ближе к Новому году (некоторые читатели уже ждут чуда, но никакого чуда не было), просто привели в класс симпатичного, высокого и довольно-таки скромного, нового ученика и посадили его пока на последний ряд. Звали его Игорь Грудянов. Он оказался очень общительным, свойским парнем, со всеми познакомился и быстро вошёл в коллектив.
На уроках отвечал бойко, почти всегда только на отлично, письменные работы выполнял превосходно. Чувствовалась хорошая школьная подготовка, начитанность, эрудиция. Опять же, видна была тяга к математике и физике. Я сразу сообразил, что мне нужно будет ещё больше внимания уделять учёбе, чтобы оставаться лучшим в классе, и рассказал об этом дома; родители вполне одобрили мои устремления. Но мне показалось, что Игорь об этом даже и не задумывался.
Может быть, у него были другие, более важные цели. Действительно и совершенно точно это подтвердилось, когда мы, уже через год, крепко подружились и даже в какое-то время оказались как бы в одной лодке.

События 2

Политика

В те годы СССР состоял из 16 союзных республик, в составе США насчитывалось 48 штатов. В это же время, после признания 15 августа 1947 года независимости Индии и Пакистана, продолжался распад Британской колониальной империи: в 1951 году обрела независимость британско-французская (ранее – итальянская) колония Ливия, в 1954 году при президенте Насере были выведены английские войска из Египта и так далее.
В 1945 году, сразу после Второй мировой войны Соединённые Штаты вместе со своими странами-сателлитами развязали “холодную войну” против Советского Союза. На волне начавшейся по всей Америке массовой военной истерии, как изобразил журнал “Крокодил”, 22 мая 1949 года бывший министр обороны США Джеймс Форрестол, находясь в психиатрической больнице, покончил с собой, выбросившись из окна. Говорили, что он сиганул с четырнадцатого этажа с криком: “Русские идут!”

1 октября 1949 года произошло колоссальное, как я считаю, международное событие: во время митинга на площади Тяньаньмэнь в Пекине председатель Центрального Народного Правительственного Совета Мао Цзэдун провозгласил образование Китайской Народной Республики (КНР).
По радио зазвучала песня “Москва-Пекин” композитора Вано Мурадели на стихи Михаила Вершинина, с историческими словами «Русский с китайцем братья навек» и «Сталин и Мао слушают нас».

16 декабря 1949 года в Москву с визитом прибыл вождь победоносной китайской революции, председатель ЦК Коммунистической партии Китая (КПК) и создатель только провозглашённой КНР Мао Цзэдун – представитель народа, в ожесточённой борьбе победившего войска Чан Кайши и американцев. На Северном (ныне Ярославский) вокзале его встречали член Политбюро ЦК ВКП(б), заместитель председателя Совета министров СССР Вячеслав Молотов, член Политбюро ЦК ВКП(б), министр обороны маршал Николай Булганин, министр внешней торговли Меньшиков и заместитель министра иностранных дел Громыко. Был выстроен почётный караул. Пребывание Мао Цзэдуна в СССР продолжалось с декабря 1949 года по февраль 1950 года и совпало с торжествами по случаю 70-летия Сталина. Мао больше всего боялся, что разорённая страшной войной Советская Россия не даст финансовый кредит. Но кредит дали.

25 июня 1950 года войска Корейской Народно-Демократической Республики, с целью объединения Северной и Южной Кореи, перешли установленную границу по 38-й параллели и начали боевые действия. Началась Корейская война 1950–1953 годов.
Я внимательно следил за ходом войны, изучал карты военных действий, углублялся во все перипетии мучительной военной кампании: сначала наступление войск Северной Кореи до почти полного освобождения всего Корейского полуострова, потом неожиданный десант американских сил в тыл северокорейской армии в порту Инчхон и захват теперь уже войсками ООН значительной части полуострова, затем мощное вмешательство китайских добровольцев и, наконец, стабилизация фронта опять по той же 38-й параллели – по середине полуострова.
Пишут, что всего за время войны американцами было сброшено на Корею 29 535 тонн напалма.

Не менее драматичной была происходившая примерно в это же время освободительная война Вьетнама против французских колонизаторов 1946–1954 годов. Всему миру запомнилось место (долина, военная база) с трудным названием Дьенбьенфу, где спесивые французы потерпели полное и окончательное поражение и которое прославилось как “Вьетнамский Сталинград”. Всего во Вьетнаме военные потери французов почти в два раза превзошли их общие потери за всю Вторую мировую войну. Кроме того, что интересно, там же были уничтожены тысячи эсэсовцев и солдат вермахта, воевавших на стороне “Прекрасной Франции” (“Бель Франс” – ироническое или шутливое  название этой страны) в составе Иностранного легиона. Туда им и дорога; но какой позор: такие все из себя демократические французы не погнушались использовать кого? – эсэсовцев.
От частого повторения в новостях у меня накрепко засело в мозгах имя: Венсан Ориоль (1884-1966) – президент Франции с 1947-го по 1954 год. При нём разваливалась Французская империя и происходила непрерывная чехарда – смена слабых, неустойчивых правительств.

Следили все за работой Всемирного совета мира, образованного на II Всемирном конгрессе сторонников мира в Варшаве в ноябре 1950 года. Председателем Совета мира был избран французский физик Фредерик Жолио Кюри, членами Совета – советский писатель Илья Эренбург, китайский писатель Го Мо-жо и другие.

Незабываемым политическим событием первых послевоенных лет стал XIX съезд ВКП(б), который проходил с 5 октября по 14 октября 1952 года в Москве в зале заседаний Верховного Совета СССР. На съезде выступил с речью Иосиф Сталин. Узнавали мы новости о съезде из газет, из радиопередач, из киножурналов. Помню, очень жалел об изменении названия партии с ВКП(б) на КПСС; наверно, потому что глубоко застряло в мозгах прежнее название, да и просто свыкся с ним из-за частого употребления. Кроме того, дома у нас много разговаривали об уставе партии, об изменениях в уставе.
На XIX съезде партии маршал Жуков вновь был избран кандидатом в члены ЦК.
Также на съезде были приняты Директивы XIX съезда партии по пятому пятилетнему плану на 1951-1955 годы.

С 1951 по 1957 годы выпускалось ежегодно по одному займу:
Государственный заём развития народного хозяйства СССР 1951 года,
Государственный заём развития народного хозяйства СССР 1952 года,
Государственный заём развития народного хозяйства СССР 1953 года,
Государственный заём развития народного хозяйства СССР 1954 года,
Государственный заём развития народного хозяйства СССР 1955 года,
Государственный заём развития народного хозяйства СССР 1956 года,
Государственный заём развития народного хозяйства СССР 1957 года.
Облигации всех займов хранились у нас дома отдельно в простой дамской сумочке из узорчатого ковра.
Регулярно, в торжественной обстановке в разных городах, проводились тиражи выигрышей по облигациям и тиражи погашения, то есть выплат по номиналу, без выигрышей. Официальные таблицы тиражей публиковались в газете “Известия”.
Граждане всегда слышали о проведении тиражей и через пару дней старались купить эту газету с таблицами или могли посмотреть эту газету в сберкассе и тогда начинали проверять свои облигации. Каждая облигация имела свой номер и серию; номер был многозначным, серия имела значение от 1 до 100. Проверяли совпадение указанных в таблице выигрышей номера и серии с номером и серией хранящейся облигации. Если совпадал только номер, а серия не совпадала, то гражданин получал какую-то минимальную денежную сумму, допустим, рубль. “Счастливую” облигацию несли в сберкассу и получали причитающиеся деньги. За всю жизнь нам так и не досталось крупного выигрыша.
19 апреля 1957 года вышло Постановление партии и правительства  № 435 «О Государственных займах, размещаемых по подписке среди трудящихся Советского Союза», в котором предписывалось: прекратить дальнейший выпуск государственных займов, при этом прекратить (имелось в виду – вообще отменить) проведение тиражей выигрышей по облигациям ранее выпущенных государственных займов и отсрочить на 20 лет (до 1977 года) погашение облигаций этих займов, а с 1977 года проводить постепенное (в течение ещё 20 лет) погашение имеющихся облигаций.

24 мая 1949 года было провозглашено создание Федеративной Республики Германии (ФРГ). Федеральным канцлером ФРГ был избран Конрад Аденауэр.
7 октября 1949 года была создана Германская Демократическая Республика (ГДР). Президентом ГДР был избран Вильгельм Пик, премьер-министром ГДР – Отто Гротеволь.
О, этот ненавистный Аденауэр, и эти бесконечно любимые нами Вильгельм Пик, Отто Гротеволь и ещё Вальтер Ульбрихт, Первый секретарь ЦК Социалистической единой партии Германии (СЕПГ)!
25 января 1955 года вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР «О прекращении состояния войны между Советским Союзом и Германией». Завершилось юридическое и дипломатическое оформление отношений СССР с ГДР и ФРГ.

Для преодоления опасной ядерной монополии США, Советский Союз в немыслимо короткие сроки создал и 29 августа 1949 года на полигоне в Семипалатинской области Казахстана в обстановке полной секретности подготовил и успешно провёл испытание своей первой атомной бомбы мощностью 22 килотонны.

12 августа 1953 года СССР осуществил испытание своей первой в мире термоядерной бомбы (устаревшее название – водородная бомба). Мощность взрыва оценивалась величиной 400 килотонн в  тротиловом  эквиваленте.

В 1952 году вошёл в строй Волго-Донской судоходный канал.

22 июля 1953 года была принята государственной комиссией в постоянную эксплуатацию Цимлянская ГЭС.

В эти годы, постоянно, очень серьёзно и тревожно говорили все об отношениях СССР и Югославии. По сю пору стоят перед глазами жуткие карикатуры палача югославского народа Иосипа Броз Тито в маршальском мундире с окровавленным топором в руке.

3 марта 1953 года было объявлено о болезни товарища Сталина, начали публиковать бюллетени о состоянии здоровья Сталина, по радио постоянно играли траурные мелодии. 5 марта после общей школы я, как обычно, пошёл в музыкальную школу, но занятия там отменили – умер Сталин. Страна погрузилась в траур.
15 марта 1953 года министром обороны стал маршал Булганин.
Маршал Жуков был назначен на должность первого заместителя министра обороны.
27 марта 1953 года был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР с коротким названием “Об амнистии”. Подробностей, деталей, последствий не знаю.

7 сентября 1953 года на пленуме Центрального Комитета КПСС первым секретарём ЦК КПСС был избран Никита Сергеевич Хрущёв.

В 1954 году Хрущёв, как говорили, “отдал” Украине Крым. Формально, 19 февраля 1954 года Президиум Верховного Совета СССР Указом «О передаче Крымской области из состава РСФСР в состав УССР» утвердил совместное представление Президиума Верховного Совета РСФСР и Президиума Верховного Совета УССР о передаче Крымской области из состава РСФСР в состав УССР.

В мае 1955 года Хрущёв безвозмездно передал Китаю военно-морскую базу Порт-Артур и торговый порт Дальний.

В 1956 году всё тот же Хрущёв самолично, без согласия остальных членов советского руководства, на советско-японских переговорах подписал Совместную декларацию, по которой наше правительство в обмен на мирный договор соглашалось уступить японцам архипелаг Хабомаи и остров Шикотан, входящие в Южно-Курильскую гряду. Декларация осталась декларацией; ожесточённый спор между Токио и Москвой о передаче Курильских островов Японии ведётся до сих пор.

Постоянно привлекала наше внимание соседняя страна Иран, где длительное, с 1941 по 1979 годы, правление шаха было богато драматическими событиями.
12 февраля 1951 года шах Мохаммеда Реза Пехлеви (1919-1980) и сказочная красавица Сорайя (1932-2001) сочетались браком и устроили невиданную по пышности свадьбу.
В 1951 году в Иране началась жестокая борьба с Великобританией и США за национализацию нефтяной промышленности.
20 марта 1951 года считается Днём национализации нефтяной промышленности.
28 апреля 1951 года премьер-министром Ирана был назначен Мохаммед Мосаддык (1882-1967), который разорвал все отношения с Великобританией и США.
19 августа 1953 года Мосаддык был свергнут, отсидел три года за государственную измену и затем был отправлен в ссылку; национализация прекратилась до 1979 года – Исламской революции.

В июне 1953 года по случаю коронации Елизаветы II советский крейсер “Свердлов” совершил визит в Лондон. Наш новейший крейсер “Свердлов” был приглашён для участия в военно-морском параде, наряду с более чем 200 других кораблей из разных стран. Профессионализм и мастерство экипажа крейсера и его командира капитана первого ранга О.И. Рудакова потрясли весь мир!

Наука, культура, искусство, образование

В послевоенные годы в СССР бурно, успешно развивались наука и техника, культура, искусство, образование.

В 1949 году Постановлением Совета Министров РСФСР было введено обязательное семилетнее обучение и поставлены задачи постепенного перехода ко всеобщему среднему образованию.
Напомним, что 25 июля 1930 года было принято постановление ЦК ВКП (б) “О всеобщем обязательном начальном обучении”. Право на всеобщее обязательное среднее образование было закреплено в Конституции СССР 1977 года.

С 1948 года, по результатам известной Августовской сессии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В.И. Ленина, резко обострилась политическая кампания по преследованию учёных-генетиков, отрицанию науки генетики и запрету генетических исследований в СССР. Данная кампания, проводимая под руководством академика, “мичуринца № 1” Трофима Лысенко (1898-1976) и поддержанная Сталиным, Хрущёвым и другими политическими деятелями, была названа “лысенковщиной”. Покончено было с лысенковщиной лишь после ухода Хрущёва с его поста.

5 апреля 1952 года в “Литературная газета” вышла статья (о чём я узнал гораздо позже) некоего М. Ярошевского под броским названием “Кибернетика – наука мракобесов”. С ходу, с первых строк, в статье утверждалось: «Буржуазная печать широко разрекламировала новую науку – кибернетику». А в заключение шло: «В судорожных попытках реализовать свои агрессивные замыслы американский империализм бросает на карту всё – бомбы, чумных блох и философствующих невежд. Усилиями последних и сфабрикована кибернетика – лжетеория, предельно враждебная народу и науке».
Главный редактор “Литгазеты”, писатель, лауреат шести Сталинских премий, полковник ВВС Константин Симонов, не разбираясь ни в физике, ни в математике и не понимая последствий своего бездействия, допустил сей изрядный пинок в спину советских математиков.

Осенью 1952 года в Институте точной механики и вычислительной техники АН СССР (ИТМиВТ) в Москве была завершена разработка Большой (или Быстродействующей) электронно-счётной машины, сокращённо БЭСМ, известной также как БЭСМ Академии Наук (БЭСМ АН).
Машина была построена на электронных лампах (5000 ламп); быстродействие – 10 тысяч операций в секунду; система представления чисел в машине – двоичная с учётом порядков, то есть в форме чисел с плавающей запятой; количество разрядов для кода числа – 39, при этом цифровая часть числа – 32 разряда, знак числа – один разряд, порядок числа – 5 разрядов, знак порядка – один разряд. Система команд – трёхадресная; диапазон чисел, с которыми оперирует машина, примерно от 10 в степени −9 до 10 в степени +9. Точность вычислений примерно 9 десятичных знаков.
БЭСМ была вполне на уровне лучших американских вычислительных машин, а в Европе даже считалась самой быстродействующей.
Из-за ведомственных разногласий машина не пошла в серию.
Единственный экземпляр машины БЭСМ был установлен в ИТМиВТ, и долгое время на ней решались как научные, так и прикладные задачи, в частности, был проведён расчёт траектории космического аппарата “Луна-2”, доставившего 14 сентября 1959 года вымпел Советского Союза на Луну.
В 1953 году машина под названием БЭСМ-2 запущена в серийное производство.

В городе Обнинске в Лаборатории «В» – будущем Физико-энергетическом институте имени А.И. Лейпунского – под руководством академика И.В. Курчатова (1903-1960) была разработана, 27 июня 1954 года запущена, 1 декабря 1954 года подключена к общей электрической сети и начала производство электроэнергии мощностью 5 МВт первая в мире атомная электростанция (АЭС).
В Москве в Институте атомной энергии АН СССР – будущем “Курчатовском институте” – на основе идеи, высказанной в 1951 году Андреем Сахаровым и Игорем Таммом об удержании плазмы в огромной тороидальной магнитной катушке, в 1954 году физики Лев Арцимович, Игорь Головин и Натан Явлинский соорудили первый в мире ТОКАМАК – тороидальную камеру с магнитными катушками. Представляющий собой прообраз термоядерного реактора, токамак может быть по праву назван “искусственным солнцем”, зажжённым на земле.
Помню, о токамаке, об управляемом термоядерном синтезе много говорилось по радио, писали газеты и журналы.

В 1953 году было построено и открыто высотное здание Московского государственного университета (МГУ) на Ленинских горах.
Признаться, о строительстве МГУ и даже вообще об МГУ я слышал тогда мало, слушал невнимательно.

Весной 1950 года в рамках высокоширотной воздушной экспедиции была произведена высадка дрейфующей станции “Северный полюс-2” (СП-2). Она начала работу 1 апреля 1950 года к северу от Берингова пролива. Возглавлял станцию полярник Михаил Сомов. В дрейфе участвовало 16 человек. Зимовщики жили в каркасных палатках. За 376 дней дрейфа станция прошла более 2,6 тысяч км в сложных условиях. 11 апреля 1951 года была закрыта. Штурм Северного полюса, прерванный войной, продолжился.

В начале апреля 1954 года были созданы сразу две научно-исследовательских дрейфующих станции: “Северный полюс-3” (СП-3) и “Северный полюс-4” (СП-4).
Станция СП-3 была развёрнута спустя три года после окончания дрейфа её предшественницы – СП-2. Она начала работу 9 апреля 1954 года между островом Врангеля и Северным полюсом. Коллектив станции возглавлял полярник А.Ф. Трёшников. Полярники жили в утеплённых домиках на полозьях. Доставлено было даже пианино, на котором играл доктор В. Волович. При появлении на льдине трещин или разломов трактор перевозил домики в безопасное место. На станции постоянно находился вертолёт. Станция СП-3 закончила свою работу 20 апреля 1955 года.
Станция СП-4 (начальник Е.И. Толстиков) начала работу 8 апреля 1954 года к северу от острова Врангеля. Она оказалась долговечнее большинства других. В течение трёх лет три коллектива зимовщиков, сменяя друг друга, продолжали жить на одной и той же льдине. Дрейфуя, станция пересекла весь северный Ледовитый океан, пройдя около 7 тыс. км. В 1956 году подошла вплотную к Северному полюсу.

Сталинская премия за выдающиеся достижения в области науки и техники, военных знаний, литературы и искусства, первой, второй и третьей степеней, – вручалась начиная с 1940 года.
20 декабря 1949 года Указом Президиума Верховного Совета СССР была учреждена новая почётная награда СССР – Международная Сталинская премия «За укрепление мира между народами». Размер премии составлял 100 тысяч рублей.
Международная Сталинская премия «За укрепление мира между народами» присуждалась:
в 1950 году Фредерику Жолио-Кюри (Франция);
в 1951 году Го Можо (Китай), Анне Зегерс (ГДР), Жоржи Амаду (Бразилия), Пьетро Ненни (Италия);
в 1952 году Полю Робсону, Илья Эренбургу;
в 1953 году Пабло Неруда (Чили), Изабелле Блюм (Бельгия);
в 1954 году Бертольду Брехту (ГДР), Николасу Гильену (Куба);
в 1955 году Ласаро Карденасу (Мексика). (Упомянуты здесь не все).

С 19 июля по 3 августа 1952 года в Хельсинки прошли XV Летние Олимпийские игры. Впервые участвовавшие в подобных соревнованиях наши атлеты завоевали в общей сложности 71 медаль, в том числе 22 золотых. Увы, ложку дёгтя в бочку мёда плеснули наши футболисты, проигравшие матч со счётом 1:3 сборной команде Югославии – страны, где, как тогда говорили, правила «кровавая клика Тито-Ранковича».
После этого нашу лучшую футбольную команду того времени расформировали, а многих игроков, в том числе официально прозванного «трусом» Константина Бескова,  лишили  звания  мастер спорта  и дисквалифицировали  на год.

Слушали по радио написанную 8 мая 1945 года, на фронтовых дорогах в Восточной Пруссии, замечательную, задушевную песню “Давно мы дома не были” Василия Соловьёва-Седого и Алексея Фатьянова, исполненную известными  эстрадными певцами Владимиром Бунчиковым и Владимиром Нечаевым. Простые и понятные слова «Горит свечи огарочек, Гремит недальний бой» могли появиться только на передовой линии фронта. Похоже, что она не стала застольной народной песней, зато в концертном исполнении была очень хороша. Такое же отношение сложилось у меня и к знаменитой песне “Соловьи”, написанной теми же авторами в последние декабрьские дни 1944 года; уже первые слова песни: «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат» – сразу же берут слушателя за душу.
Нравилась “Песенка фронтового шофёра”, написанная в 1947 году композитором Борисом Мокроусовым и поэтами Борисом Ласкиным и Наумом Лабковским и исполненная Марком Бернесом; повторяли слова из припева: «А помирать нам рановато, Есть у нас ещё дома дела».
Песню “Смуглянка”, написанную в 1944 году композитором Анатолием Новиковым на слова Якова Шведова, я слышал, но не помню когда; особого впечатления на меня она не произвела.
Мне кажется, песня “Авиамарш”, более известная как “Марш авиаторов” («Мы рождены, чтоб сказку сделать былью»), написанная довольно давно, в 1920 году, на пике популярности воздушного флота, после войны была несколько подзабыта. Лишь в связи с выходом человечества в космос эта песня со словами «Всё выше, и выше, и выше» стала исполняться гораздо чаще, получила новое звучание.
Явно близился победный конец войны; недаром появилась такая лирическая песня “Лучше нету того цвету”, написанная в мае 1944 года композитором Матвеем Блантером на стихи поэта Михаила Матусовского; особенно хороши были слова: «И такой на небе месяц – Хоть иголки подбирай».
В программе одного из ансамблей песни и пляски осенью 1945 года зазвучала песня “Эх, дороги…”, написанная Анатолием Новиковым на стихи Льва Ошанина. Невозможно было без слёз произносить или слушать трогательные слова: «У крыльца родного мать сыночка ждёт».

В послевоенные годы все (кроме меня, конечно) восхищались эстрадными дуэтами комического, музыкального и разговорного жанра. Перечисляю:
Юрий Тимошенко и Ефим Березин (Тарапунька и Штепсель), выступавшие вместе с 1946 по 1986 год;
Александр Шуров и Николай Рыкунин, 1946-1991 гг.;
Павел Рудаков и Вениамин Нечаев, 1948-1962 гг.;
Мария Миронова и Александр Менакер, 1948-1982 гг.;
Лев Миров и Марк Новицкий, 1950-1983 гг.
Так вот. Пара моих друзей-одноклассников – полный, большой и неповоротливый Слава Шахов и юркий, невысокий, жилистый Слава Новицкий – как нельзя больше подходила под кличку “Шахов и Новицкий”. Но они сами возражали, не поддерживали. Да и скучно было так их называть, прозвище не удержалось.

В 1949 году в журнале “Крокодил” № 7 вышел фельетон Дмитрия Беляева “Стиляга” (Из серии “Типы, уходящие в прошлое”). Видимо, после этого получило широкое распространение словечко-кличка “стиляга” по отношению к некоторым нашим молодым людям, отрицающим нормы советской морали и преклоняющимся перед американским образом жизни, с его эпатажной одеждой, дерзкой манерой разговора и поведения, джазовой музыкой и непристойными танцами.
А ещё до этого, в 1945 году в басне “Две подруги” С.В. Михалков писал:

        Я знаю: есть ещё семейки,
        Где наше хают и бранят,
        Где с умилением глядят
        На заграничные наклейки…
        А сало… русское едят!

Понятно, чтобы прослыть “стилягой”, нужны были, помимо прочего, финансовые и организационные возможности, которых ни у меня, ни у моей семьи не было. Но дело это заразное, и я, как и некоторые мои одноклассники, иногда, кое-где, порой изображал свой “стиль”.

Нравилось слушать по радио спектакль “Приключения Буратино”, поставленный в 1949 году Розой Иоффе по сказке Алексея Толстого. Все роли в пьесе исполнял артист Николай Литвинов; это и дребезжащий голосок буратино, и детский лепет мальвины, и хриплые вопли карабаса, и дуэт буратино и пьеро. Применённое здесь изменение голоса путём ускорения или замедления движения ленты в магнитофоне явилось высшим художественным достижением техники радиовещания. Эта выдумка Розы Иоффе была названа “эффектом Буратино”.

Поразительно, что во время землетрясения наш радиоприёмник 6Н1 совершенно не попортился, не пострадал и его, как и некоторые другие домашние вещи, родители извлекли из-под завалов нашего старого дома. Радиоприёмник поставили мне на рабочий стол, а в дальнейшем сверху водрузили проигрыватель пластинок.
Мне разрешали, и я по ночам слушал весь мир. Чаще всего слушал “Голос Америки”, реже Би-би-си, “Радио Свобода”. Слушал новости, политические передачи.
Знакомился с “чужой” музыкой: джаз, регтайм, свинг, буги-вуги. Навсегда запомнил композитора с любопытным именем “Дюк Эллингтон” по его томному “Каравану” и заводной композиции «Take The A Train» («Садись на поезд “А”»). И постоянно, и жадно ловил звуки музыки короля свинга Бенни Гудмена, классического Глена Миллера, сладкозвучного Томми Дорси. Я мог сравнивать то и другое, и обычный джаз типа Каунта Бейси мне не нравился, казался очень занудным. Я уже привык к некоторым словечкам на непонятном мне английском. Политические новости чаще всего спокойно пропускал мимо ушей.
Разобрался, какие радиостанции скрыты за цифрами «15, 17, 19, 25, 31, 49 метров» коротковолнового диапазона. Понял, что такое “глушилки” и как можно от них отстроиться, хотя бы немного.

Проигрыватель грампластинок купили небольшой, портативный, со скоростью проигрывания 78 оборотов в минуту; недорогой, долгоиграющие пластинки крутить на нём было невозможно. Накупили пластинок с песнями, романсами, фокстротами и танго. Смешно, на одной из пластинок оказался романс “Растворил я окно” Чайковского, который мне очень не понравился, не только из-за тонкого, противного голоса – не помню кто это пел, но главным образом, из-за чересчур сентиментальных слов «Опустился пред ним на коле-ени». В дальнейшем, через несколько десятков лет, мне он показался не таким плохим; кроме того, я узнал, что автором слов является сам великий князь Константин Романов.

Ашхабаду как столичному городу по статусу полагался свой театр оперы и балета. И действительно оперный театр был и располагался за Русским базаром. Один раз мы всем классом ходили туда на оперу “Фауст”; в общем, понравилось; хорошо прозвучала ария Мефистофеля, особенно когда вступил хор и оркестр; всё было знакомо из радиопередач, но когда начался балетный номер “Вальпургиева ночь”, то это стало потрясением: никогда ранее невиданное действо, необыкновенные открытые костюмы, высокие прыжки, красота!

Книги

Родители экономили, тянулись изо всех сил, но старались покупать книги.
Ещё за сто лет до нашей эры великий Цицерон сказал: «Дом без книг, что тело без души».

На этажерке у нас с каких-то давних пор лежало несколько книг. Прежде всего, это была книга Семёна Бабаевского “Кавалер Золотой Звезды” издательства “Молодая гвардия”, 1947 года. Мама прочитала её, и даже отец осилил. Я же, думается, из принципиальных соображений даже не раскрыл книгу, название не понравилось. Но я заметил в тетрадке отца, лежавшей в ящике комода, среди других записей, выполненных его твёрдым почерком, интересную выписку из этой книги:
«Сергей увидел на мраморной трибуне товарища Сталина с поднятой рукой. Теперь уже Сергей видел только Спасскую башню, но сознание само говорило ему, что в эту минуту он проезжает мимо мавзолея, и он всем телом, сквозь броню, чувствовал на себе взгляд Сталина, и перед его глазами стоял живой и любимый образ вождя».
Слова “сквозь броню” были подчёркнуты отцом дважды.

Лежала на верху этажерки толстая книга сочинений Владимира Маяковского в одном томе, издания 1941 года, большого, энциклопедического формата, тяжёлая, в довольно приличном состоянии. Иллюстрации – плакаты Маяковского для “Окон РОСТА” и рисунки Александра Родченко, в том же стиле. (РОСТА – Российское телеграфное агентство). Историческая книга! В ней много интересного: гневные “Стихи об Америке”, или вот площадные “Стихи о советском паспорте” (1929):

Берёт,
            как гремучую
                                  в 20 жал
Змею
            двухметроворостую.
…………………………….
Я
          достаю
                          из широких штанин
дубликатом
                 бесценного груза.

Произносить их всегда хотелось громко, с выражением, нараспев.
Или вот – какой замечательный, многократно всеми повторяемый вопрос  формулирует поэт  в своём стихотворении “А вы могли бы?” (1913):

А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб?

Маяковский мне всегда нравился. Не мог не нравиться.

С давних пор, не знаю кем приобретённая лежала у нас дома книга в двух томах “Сага о Форсайтах” Джона Голсуорси (издание 1946 года). Мама была от неё в восторге и рекомендовала мне прочитать её. Я как-то решился, вначале было невыносимо, но потом вчитался; читал долго, но прочитал всю. С интересом следил за развитием клана Форсайтов во времени приблизительно с середины XIX века и до Первой мировой войны. Возмущало то, что «никто в их семье не пачкал рук созданием чего бы то ни было», они лишь стремились приобрести и захватить созданное другими. Характерно для Англии.

Книгу Аркадия Первенцева “Кочубей” (издание 1940 года) про участника Гражданской войны, красного командира-кавалериста, постоянно засовывали куда подальше; никто её не читал, зачем купили непонятно.

Ещё была тяжёлая для чтения книга Чарльза Диккенса “Холодный дом”, которую вообще никто не открывал.
Обычно такие толстые книги чаще всего использовались с другой целью: или что-нибудь прижать-придавить, или подложить под ноги, чтобы до чего-нибудь дотянуться.

В один из моих дней рождения я был очень тронут, неожиданно получив подарок от тёти Марии, жены дяди Лёни. То была тогда только что вышедшая книга – роман Алексея Новикова “Рождение музыканта” (издание 1950 года). Тёте Марии самой было приятно сделать мне такой приятный подарок. Она увидела меня во дворе, подошла, поздравила и открыла обложку, чтобы показать свою дарственную надпись. Чрезвычайно импонировало пожелание стать таким же знаменитым музыкантом, как Михаил Глинка. Я был растроган до глубины души. Мы обнялись. Книга, довольно толстая, хорошо оформленная, мне очень понравилась, я её неоднократно перечитывал.

В следующий мой день рождения уже мама сделала мне подарок – преподнесла новую книгу Рувима Фраермана и Павла Зайкина “Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и морехода” (издание 1951 года).
Я узнал, что жил такой – Василий Михайлович Головнин (1776-1831), выдающийся русский мореплаватель, человек мужественный, энергичный, человек кристальной чистоты и высокого благородства. В своей нелёгкой жизни он всегда умел сохранять присутствие духа и человеческое достоинство. Меня крайне возмущало, как коварно и вероломно те ничтожные японцы захватили его в плен. Но его подлинное величие и духовное благородство совершенно поразили его врагов, начисто сравняли их с землёй. Они поняли, насколько он выше их, и стали почтительно называть его “капитан Хаварин”.
Книгу я читал и перечитывал многократно.

В 1952 году отец прибежал домой радостный и возбуждённый – он купил “Книгу о вкусной и здоровой пище”, в красивом твёрдом переплёте, с изумительными цветными фотографиями, в общем, роскошное оформление. Цена книги была 15 рублей, немного дороговато, но всё-таки терпимо.
Мы вымыли руки и принялись листать, смотреть. Прочитали серьёзную вводную цитату, взятую из речи товарища Сталина на совещании стахановцев в 1935 году:
«Характерная особенность нашей революции состоит в том, что она дала народу не только свободу, но и материальные блага, но и возможность зажиточной и культурной жизни».
Отец приказал теперь готовить только по рецептам из книги. А где брать такие продукты?! Меня же больше впечатлили правила сервировки стола.
Красивая, увесистая книга как предмет тихой гордости обычно лежала на столе, чтобы показать: она у нас есть (или тоже есть).

Приобрели и прочитали книгу-двухтомник “Американская трагедия” Теодора Драйзера, написанную в 1925 году, переведённую на русский язык в 1950 году; у нас было издание 1954 года. Интересная. Об этой книге было много разговоров.

Как и у всех, или у многих, у нас дома имелся Орфографический словарь. Обычно он лежал на видном месте, на столе, и его то и дело все открывали, перелистывали, справлялись, усваивали систему правил и исключений. Крайне неприличным считалось писать с ошибками. А нормы ударения соблюдать было просто обязательно. Это было постоянной и важной темой разговоров.
Замечу, что родители мои были довольно грамотными, культурными людьми. Я считал себя начитанным человеком и слова писал правильно не думая. Лишь иногда мог открыть словарь, чтобы убедиться в правильности написания.

В какое-то время мама обратила внимание на подписные издания художественной литературы. Прежде всего мы оформили подписку, то есть абонемент, на Собрание сочинений Николая Васильевича Гоголя в 6 томах, издание 1950 года. Приобрели абонемент на почте, в почтовом отделении, и вскоре почтальон стала приносить нам на дом вожделенные книги. Это были красивые, аккуратные томики синего цвета, каждый в картонном чехле-футляре, открытом с одной стороны. Почтальон вручала нам эту посылочку с уважительным видом как нечто особенное, невиданное; хотя, так оно и было в то время. Мы сразу по получении прочитывали книгу от корки до корки. Вскоре набралось довольно много книг разного рода, и мы обзавелись книжным шкафом. Шеститомник Гоголя стоял в шкафу на самом видном месте, к нему я то и дело, можно сказать, постоянно, обращался, перечитывал, просматривал. Стиль письма Гоголя был мне очень по душе.
Однако… почти в каждом его произведении, в той или иной степени, обязательно сквозило искреннее, но настойчивое стремление окунуть читателя в незнакомую для него, местную среду Малороссии. Особенно этим грешит, на мой взгляд, сборник повестей “Вечера на хуторе близ Диканьки”. Вот характерно – многочисленные эпиграфы в первой части сборника под названием “Сорочинская ярмарка” рассыпаны по строгому полотну повествования как аляповатые разноцветные узоры. Помню, обратил я внимание, тогда, давным-давно, на три удивительные строки эпиграфа к первой главке “Сорочинской ярмарки”:

Де багацько грому, грому,
Де гопцюють все дiвки,
Де гуляють парубки!

Читал-читал, удивлялся такому странному тексту, и вдруг остро почувствовал здесь какой-то необычный, даже дикий ритм. Вообще же, мне как истинному русскому человеку и рьяному педанту резали глаз странные соединения знакомых букв: “цько”, “цюють”. Сочетания несочетаемого. Дальше по тексту попалась невиданная буква є, и совсем уж редкая буква ї (да ещё и с апострофом) в трудном слове подвір’ї, которое все пишут кто как хочет. При дальнейшем прочтении этого великого произведения я, признаюсь, всячески старался пропускать, проскакивать все эти, экзотические для меня, украинские текстовые вставки.

Подписались на Собрание сочинений Льва Николаевича Толстого в 14 томах, издание 1952 года. Заказ сделали теперь уже в книжном магазине, и получали долгожданные выпуски там же в магазине, следили за объявлениями, когда выйдет следующий том. Переплёт цвета морской волны, великолепное оформление издания радовали глаз, заставляли ещё более жадно ждать выхода каждого следующего тома.

Приобрели подписку на Собрание сочинений Антона Павловича Чехова в 12 томах (1950).
В это время многомиллионными тиражами вышли трёхтомник Пушкина и трёхтомник Лермонтова, которые мы немедленно и с радостью закупили для себя.

В какой-то год мы с большим энтузиазмом подписались на Собрание сочинений Стендаля в 15 томах. Вначале всё нравилось, но с каждым последующим томом произведения казались всё более нудными. И примерно с седьмого тома мы прекратили выкупать книги.

Читал я много. Читать я любил. Придя из школы, читал дома, лёжа на кровати, в темноте, забыв про всё, сидел голодом до прихода родителей; мама приходила и меня журила, что не ел и уроки не делал. В каникулы было вообще раздолье – целыми днями можно было читать.
Читал не всё подряд. Читал что нравилось. Манила романтика дальних странствий. Общался почти как с живыми – с героями-путешественниками, словно сошедшими со страниц книг. Восторгался картинами подводного мира, такими подробными, такими живописными! Как в книге Григория Адамова “Тайна двух океанов”, написанной в 1939 году. Или в романе Жюля Верна “Двадцать тысяч льё под водой” (1870). Некоторые описания кораллов, актиний и прочих медуз я, в состоянии безмерного восхищения, переписывал целыми страницами из книги к себе в тетрадь. И действительно, чего стоили, скажем, такие удивительные эпизоды: «Неожиданно перед иллюминатором стоя повис любопытный морской конёк».
В библиотеке всегда была действительно большая очередь за романами Жюля Верна:

“Пятнадцатилетний капитан” (1878),
“Дети капитана Гранта. Путешествие вокруг света” (1867),
“Вокруг света за восемьдесят дней” (1872),
“Таинственный остров” (1874) и другие.

Прочитал я рассказ “Встреча над Тускаророй” Ивана Ефремова (1908-1972) и другие рассказы в сборнике издания 1944 года.
Прочитал научно-фантастическую повесть Ефремова “Звёздные корабли”, книга издательства “Детгиз” 1948 года. До того повесть была опубликована в журнале “Знание-сила” № 7 за 1947 год.
С трудом осилил роман “На краю Ойкумены” Ефремова, книга издательства “Молодая гвардия” 1949 года.

И классику я тоже не забывал.
У Александра Сергеевича Пушкина мне импонировал “лишний человек” Онегин.
Но особенно нравился блестящий, мрачный стиль Михаила Лермонтова, моим героем был “потерянный человек” Печорин.
Под влиянием прочитанных литературных произведений я примерял на себя плащ мушкетёра, маску клоуна или скафандр водолаза, потом начал воображать себя мрачным Чайльд-Гарольдом или пресыщенным Онегиным.
Вот только с Онегиным я внутренне не соглашался, когда он отвергал ланиты (щёки), перси (грудь), но – восторгался женскими ножками. (?) Не укладывалось в моём понимании. Думалось: «Ноги как ноги»… Потом возникала мысль: «Пушкин вместе с Онегиным просто “выделываются”, оригинальничают насчёт женских ножек. Так, мелкий эпатаж. Не верю».

Каюсь, “по диагонали” просмотрел комедию “Горе от ума” Александра Грибоедова; хорошо, на слуху были цитаты: «Ведь столбовые все, в ус никому не дуют», «Нельзя ли для прогулок подальше выбрать закоулок». Уж не говоря про «Карету мне, карету».

Старался не читать Ивана Тургенева, Ивана Гончарова, Николая Некрасова, всю “народную прозу” и тем более весь “серебряный век”; здесь для меня, извините, достаточно было учебника литературы.
Как-то обходился без прославленных Александра Фадеева, Михаила Шолохова, Бориса Полевого.
Сразу откладывал в сторону, не читая, книги всенародно любимых Константина Симонова: поэзия, “Живые и мёртвые” (1959), “Солдатами не рождаются” (1963-1964) и другие; Аркадия Гайдара: “P.B.C.” (1925), “Сказка о Военной тайне, о Мальчише-Кибальчише и его твёрдом слове” (1933), “Военная тайна” (1935), “Голубая чашка” (1936), “Судьба барабанщика” (1938), “Чук и Гек” (1939), “Тимур и его команда” (1940) и другие; Валентина Катаева: “Время, вперёд!” (1932), “Белеет парус одинокий” (1936), “Сын полка” (1944) и другие; Вениамина Каверина: “Два капитана” (1938-1944), “Открытая книга” (1949-1956) и многие другие. Тем более не интересовался книгами типа “Мальчик из Уржума” (1936) Антонины Голубевой.
Понимал, что маленьким детям нужны и полезны стихи Агнии Барто, Корнея Чуковского, Самуила Маршака.
Разумеется, не брал в руки произведений Виктора Гюго и всех других известных французов, а также Джека Лондона, Марка Твена.
Совсем-совсем далеко от меня были античные Греция и Рим, Индия, Китай, Япония.

Художественная литература, беллетристика… Читал книги поверхностно, открывал первую страницу, перелистывал, и заканчивал эпилогом. Главное, оценивал самую последнюю фразу. И откладывал в сторону, зачастую ошибочно, незаслуженно.
Всё-таки непонятно, что же именно я так много читал. Творения непризнанных гениев? В свободное время надо будет проанализировать.

Вот ещё в памяти мелькнуло: у нас дома валялась лишней-ненужной книга “Домби и сын” Чарльза Диккенса; и вроде интересная, и все её прочитали, но что-то не нравилось. Тогда Надя (моя тётя) выпросила её для себя – у неё дома толстых книжек не было, а хотелось. Журналов, газет стопками у неё было множество, потому что ей и сотрудникам на почте вручали годовые подписки на периодические издания, но это редко, а главное, им выдавали на руки полные комплекты номеров журналов и газет за прошлые годы. То были, главным образом, недорогие и популярные в то время “Огонёк”, “Крокодил”, “Работница”, “Крестьянка”. Некоторые интересные она приносила нам. У нас тоже были свои, но не так много.

Газеты использовались по назначению: где-то постелить, что-то прикрыть, незаменимы на растопку, ещё хорошо набить внутрь ботинок и валенок. То есть газеты нужны всегда. Главное, следить, чтобы не попортить фотопортреты вождей.
Зато из журналов вырывали красивые репродукции, складывали, хранили, некоторые прикрепляли на стены.

На стене над моей кроватью долго висел приколотый кнопкой, вырезанный из какого-то журнала листок с репродукцией Моны Лизы Джоконды. Я мог часами сидеть и смотреть на удивительное лицо и только думать: да, красиво. Не сразу я заметил задний фон – пейзаж, но когда он попал в поле моего зрения, то чем больше я его рассматривал, тем меньше он мне нравился, хотелось его заслонить, убрать. С этим мнением я так и остался навсегда, до сих пор.
Я и подумать тогда не мог, что через двадцать лет я  не пойду смотреть её в Москве, а через шестьдесят лет увижу эту картину своими глазами в зале Лувра, в Париже!
С мамой мы смотрели, обсуждали репродукции картин художников Ильи Репина, Ивана Шишкина, Ивана Айвазовского; каждым их произведением можно было восхищаться бесконечно. Нравились картины художников Исаака Левитана “Март”, “Над вечным покоем”, Архипа Куинджи “Берёзовая роща”, Павла Федотова “Завтрак аристократа”, “Сватовство майора” и многие другие.

На улице Подвойского была построена Республиканская детская и юношеская библиотека имени Пушкина. Находилась она немного ближе к центру, чем жили Шаховы и Новицкие, ну а от моего дома совсем неблизко. Но там был выбор книг гораздо богаче, чем в школьной библиотеке, и я туда зачастил, и зимой в лёгком своём пальтишке, и летом по палящей жаре. Там был и небольшой читальный зал, устраивались выставки новых поступлений или тематические выставки, и тебя встречали добрые, внимательные глаза библиотекаря.

Ещё у меня была тайная страсть – я придумал некую свою планету типа Земли, но с особыми материками и океанами, странами и народами; я рисовал свои географические карты во времени и развитии, изображал военные действия и территориальные завоевания. Одна мировая держава характеризовалась красным цветом, другая, враждебная держава заливалась густым чёрным цветом. Придя после школы домой, я выкраивал некоторое время для этих фантазий; в результате за два-три года у меня накопилась солидная пачка листов этих карт – театров военных действий.

Мама читала роман Ольги Форш “Одеты камнем”; читала медленно, урывками, тихо плакала. Говорила, что мне читать это рановато.
Наткнувшись как-то раз ненароком на тетрадку маминых записей, я увидел там на первой страничке несколько выписок из “Одеты камнем”; одна цитата показалась маме очень спорной и совершенно несправедливой: «Русский человек, как известно, настолько же добродушен, насколько жесток». Было приписано: «Почему “как известно”. Кому известно? Зачем так обобщать? Бывают разные люди». Смотри, как верно, подумал я и убрал тетрадку на место.

У кого-то из знакомых мама взяла книжку с повестью “Амок” Стефана Цвейга, быстро прочитала и тоже плакала; на мой любопытствующий взгляд сказала мне: «Тебе ещё рано читать. А может, и вообще не читай». Я потом тайком открыл книгу, и с первых строк она мне не понравилась. Только попалась красивая фраза, которую я к себе в тетрадку переписал:
«Никогда  не видел  я  неба  таким,  как  в ту ночь,  таким сияющим, холодным как сталь  и  в то же время переливчато-пенистым, залитым светом, излучаемым луной и звёздами, и будто пламенеющим в какой-то таинственной глубине».
Запомнилось.

Отец мой был партийным, мама – беспартийной.
Сам я не питал большой любви к пионерской и особенно комсомольской организации. Сначала не нравилась старшая пионервожатая. Потом возненавидел бестолковую, безапелляционную требовательность комсомольских “вождей”, это сохранилось до взрослой поры.
Дома на этажерке лежала книга “Краткий курс ВКП(б)”, но я как открыл первую страницу, так тут же и закрыл.

Кинофильмы

В 1952 году мы с мамой посмотрели фильм “Живой труп” по драме Льва Толстого. Картина произвела на нас сильнейшее впечатление – от искреннего восторга до полного уныния; мама плакала, мы долго обсуждали разные возможные жизненные ситуации.
В том же году вышел красочный фильм-сказка “Садко” с ослепительной красоты артисткой Аллой Ларионовой; а через два года в фильме “Анна на шее” по рассказу А.П. Чехова она блистала красотой и талантом в достойном обрамлении великих артистов – Михаила Жарова, Александра Вертинского и других.

Смотрел фильмы довоенные:

                          “Ленин в Октябре” (1937),
                          “Выборгская сторона” (1938),
                          “Девушка с характером” (1939)

и послевоенные:

                          “Молодая гвардия” (1948),
                          “Повесть о настоящем человеке” (1948),
                          “Сталинградская битва” (1948),
                          “Суд чести” (1948), 
                         “Третий удар” (1948), 
                          “Счастливого плавания” (1949),
                          “Заговор обречённых” (1950),
                          “Мусоргский” (1950),
                          “Смелые люди” (1950),
                          “Горе от ума” (1952),
                          “Композитор Глинка” (1952),
                          “Ревизор” (1952),
                          “Римский-Корсаков” (1952),
                          “Адмирал Ушаков” (1953),
                          “Корабли штурмуют бастионы” (1953),
                          “Анна на шее” (1954),
                          “Борис Годунов” (1954),
                          “Испытание верности” (1954),
                          “Укротительница тигров” (1954),
                          “Шведская спичка” (1954),
                          “Овод” (1955).

Запомнился фильм “Счастливого плавания” красивой песней – маршем нахимовцев “Солнышко светит ясное”, и особенно гордой фразой:

                Потому что мы Сталина имя
                В сердцах своих несём.

Через несколько лет, в связи с культом личности, эту фразу переделали. Мелодию марша всегда играют на военных парадах, когда шагают нахимовцы.
Фильм “Испытание верности” ходульный, приторно-сентиментальный. Но песня “Не забывай” композитора Дунаевского запомнилась и осталась в памяти.

Не довелось посмотреть фильмы:

                          “Пятнадцатилетний капитан” (1945),
                          “Мичурин” (1948),
                          “Алитет уходит в горы” (1949),
                          “Встреча на Эльбе” (1949),
                          “Звезда” (1949),
                          “Константин Заслонов” (1949), 
                         “Падение Берлина” (две серии) (1949),
                          “Далеко от Москвы” (1950),
                          “Жуковский” (1950),
                          “Кавалер Золотой Звезды” (1950),
                          “Секретная миссия” (1950),
                          “Кортик” (1954).

Не посмотрел фильм “Верные друзья” (1954); спустя много лет мне вполне хватило просмотра некоторых фрагментов этого киношедевра, чтобы понять, насколько он мне неинтересен.

Смотрел появившиеся в кинотеатрах нашей страны после 1948 года трофейные фильмы, в большом количестве; смотрел их и во время учёбы в школе, и в Москве, учась в институте. Перед началом фильма в первых кадрах шла надпись, что данный фильм взят в качестве трофея во время Великой Отечественной войны; титры с именами актёров-режиссёров отсутствовали, но для меня это было не важно, поскольку никого из них тогда я и не знал; лишь значительно позже я узнал имена некоторых из тех великих артистов. И ещё: насколько я помню, все те трофейные фильмы (или большинство из них) не были дублированы на русский язык и сопровождались субтитрами.

Посмотрел я такие трофейные фильмы:

“Петер” (США и другие, 1934),
“Большой вальс” (США, 1938),
“Индийская гробница” (Германия, 1938),
“Сети шпионажа” (Франция, 1938),
“Леди Гамильтон” (США, 1938) с Вивьен Ли и Лоуренсом Оливье,
“Мост Ватерлоо” (США, 1940) с Вивьен Ли,
“Багдадский вор” (Великобритания, 1940),
“Королевские пираты” (США, 1940),
“Серенада Солнечной долины” (США, 1941),
“Лисички” (США, 1941),
“Тётка Чарлея” (США, 1941),
“Сестра его дворецкого” (США, 1943) с Диной Дурбин,
“Миссия в Москву” (США, 1943).

Посмотрел прекрасный трофейный мультфильм “Бэмби” (США, 1942; в прокате в СССР с 17 мая 1946 года).
Смотрел какие-то серии “Тарзана” и прекрасно помню, как все мальчишки вокруг издавали гортанные боевые крики, “призывая слонов на помощь”.

Не удалось посмотреть многие трофейные фильмы, например, как я сейчас понимаю, такие:

“Железная маска” (США, 1929; в прокате в СССР с 1950 года),
“Мятежный корабль” (США, 1935),
“Маленькая мама” (Австрия, Венгрия, 1935),
“Двойная игра” (США, 1937),
“Судьба солдата в Америке” (США, 1939),
“Джордж из Динки-джаза” (Великобритания, 1940),
“Таинственный беглец” (США, 1940),
“Рим – открытый город” (Италия, 1945).

Не смотрел, и не хотел смотреть, такие советские детские и школьные фильмы:

“Слон и верёвочка” (1945),
“Первоклассница” (1948),
“Красный галстук” (1948),
“Алёша Птицын вырабатывает характер” (1953).

Но посмотрел не самый лучший фильм “Аттестат зрелости” (1954) с молодым Василием Лановым.

Понравился вышедший у нас в прокат в 1953 году франко-итальянский фильм “Пармская обитель” (1948) с Жераром Филипом.
В конце 1954 года все, кроме меня, ходили на индийский фильм “Бродяга” (1951) с Раджем Капуром; после этого отовсюду раздавалось заунывное «Никто нигде не ждёт меня. Бродяга я, а-а-а-а».
Фильм “Кубанские казаки” (1949) не захотел смотреть, но знаю, что песни “Каким ты был, таким остался” и “Ой, цветёт калина” из этого фильма стали всенародно любимыми.

Помню, все хором пели, часто с сильным напором, “Тучи над городом встали” – песню молодого актёра Марка Бернеса из кинофильма “Человек с ружьём” (1938 года). Особое чувство вызывали трогательные и суровые слова в конце: «И клянусь, я тебя до могилы не забуду никогда!»
Потом все запевали песню “Спят курганы тёмные” из кинофильма “Большая жизнь” (1939), которую также исполнял Марк Бернес и в которой ярко, эмоционально звучали, например, слова «Вышел в степь донецкую парень молодой».
После этого затягивали, широко и мелодично, песню в исполнении всё того же Марка Бернеса “Любимый город может спать спокойно” из кинофильма “Истребители” (1939).
Пели песню “Я на подвиг тебя провожала” из кинофильма “Остров сокровищ” (1937); особенно возвышенные и поэтичные чувства любви к родине, женщине, матери вызывали характерные для того времени слова «Если ранили друга, перевяжет подруга горячие раны его».
Распевал я, как и многие другие, две самых популярных песни “А ну-ка песню нам пропой, весёлый ветер” и “Жил отважный капитан” из кинофильма “Дети капитана Гранта” (1936).
Дружно пели “Прощальную комсомольскую”, или как ещё её называли, «Дан приказ: ему – на запад», созданную в 1937 году композитором Дмитрием Покрассом на стихи Михаила Исаковского. Замечательная песня. Весь народ повторял слова «Если смерти, то – мгновенной, если раны, – небольшой», ставшие просто афоризмом. А совершенно неожиданный и такой возвышенный ответ паренька-комсомольца на вопрос любимой подруги, куда писать ему письма: «Всё равно, – сказал он тихо. – Напиши… куда-нибудь!», он вызывал немедленно  у всех слёзы из глаз, либо буквально, либо глубоко внутри себя.
Нравилась песня “Вечер на рейде” («Прощай, любимый город»), которая, как известно, была написана композитором Василием Соловьёвым-Седым на стихи Александра Чуркина в Ленинграде в августе 1941 года, незадолго до того, как город оказался в блокаде.

***

Слова

Из фильма “Аттестат зрелости” мне нравилась сочная реплика дворничихи в исполнении Татьяны Пельтцер «Сойди с кишки!» (говоря нормальными словами, «сойди с водопроводного шланга»).

Произносили словечко “законно” (обычно с ударением, с подчёркиванием) – это значило “очень хорошо, отлично”; ещё можно было сказать “законненько”.
В шутку говорили “чекалдыкнуть” в смысле опрокинуть, выпить рюмочку, стаканчик. Ещё также были слова “дерябнуть”, “хлопнуть”.
Сравнивал выражения: “гнать в шею” и “в три шеи”; показалось, первое грубее.
Коллекционировал интересные просторечные слова: “дескать”, “де”, “мол”, “бишь”, “вишь”, “ишь”, “небось”, “чай”, “нехай”, “абы”, “кабы”. У Пушкина, Тургенева, Чехова при передаче прямой речи соответствующих характерных персонажей такие слова вполне приемлемы. Например, такие фразы: «Чай, заждался! Небось, бранил» – можно встретить в рассказе “Дачники” А.П. Чехова.

Грубые слова в школе:
– Докажи.
– А кто ты такой?!
– Не рыпайся.
– Да пошёл ты.
Начинались толкания, хватания за грудки. Слышался вопль: «Дерутся!» Кто-то старший подходил: «Ты, ты и ты – за мной в кабинет директора!» Это было самое страшное наказание.

А то ещё очень грубо, нахраписто говорили: «На кого ты тянешь?!»
Здесь “тянуть” (жаргонное) – задираться, приставать.

Мальчишки, предупреждая об опасности, кричали: “атанда!”, “шухер”; реже “атас!” Слово “полундра” считалось устаревшим. Слова не считались плохими, хулиганскими. Но об этом мне рассказывали хорошие мальчики, а с плохими мальчишками я никогда не якшался. Ну может быть, иногда я перелезал через забор в парк.
Вообще, пугали словами “уличный мальчишка”, “плохая компания”, “шпана”, “хулиган”, “вор”, “бандит”. Настоящий мальчишка-хулиган, считалось, кто носит кепку козырьком назад, цыкает слюной сквозь зубы, курит и выражается. Мне такие не встречались.
Слышал крайне неприятное, хулиганское словечко “писка” в смысле лезвие безопасной бритвы; “пиской по горлу” или “по глазам”.
“Чирик” – рубль. Говорили: «Дай чирик». Или то же самое, но хуже: «Гони чирик».

Терьякеш – тот, кто курит терьяк, наркотическое вещество, опий-сырец.
Я знал, что всё это плохо, и не интересовался ничем подобным.

Мама говорила: «навьючил на себя». Это если кто-то натянул на себя пару тёплых кофт или свитеров и сверху напялил пальто. Но пока это ещё не так много.

Отец иногда, в шутку, как бы требуя, подтрунивал над кем-нибудь: «С тебя магарыч». Разумеется, то были совершенно ни к чему не обязывающие слова.
Вообще, “магарыч” (жаргонное) – расплата, вознаграждение угощением или выпивкой за что-то выполненное, сделанное.

Когда отец сердился на сплетничавших маминых подруг, мама ему говорила: «А ты не слушай. Это просто бабские разговоры».

Не знаю почему, не нравились мне какие-то “манерные” словечки: показной, ухарский, чертовски.

 

1.7. Окончание школы
Новый мир. В Москву. – В Москве

Новый мир

Почему не нужно золота ему.
(Пушкин. Евгений Онегин. Глава I).

В восьмом классе школы я вдруг открыл для себя необыкновенный, хрустальный “храм мудрости и познания” под названием: Государственная библиотека имени Карла Маркса. Там было всё! Богатейший выбор книг, уютный, полупустынный читальный зал, обширный открытый доступ с удобной классификацией, оперативная доставка книг из книгохранилища. Я научился там обращаться с библиотечными каталогами: алфавитным (по фамилиям авторов) и систематическим (по отраслям знаний). И, наконец, в библиотеке был прекрасный персонал. Особенно хочется отметить отзывчивое и всеведущее информационно-справочное бюро.

Надо отметить, что я всегда с большим уважением и даже пиететом относился к библиотечным работникам, начиная со школы: в школьной библиотеке, в городской детской библиотеке и Центральной библиотеке. Далее – учась в Московском Энергетическом институте: в институтской библиотеке. Работая на производстве. В любой библиотеке: Библиотеке имени Ленина, в ГПНТБ, в Патентной библиотеке ВНИИГПЭ. И симпатия во все времена была взаимной.

Но вернёмся к ашхабадской библиотеке имени Карла Маркса.
Вначале я там с жадностью набросился на нечто эффектное и привлекающее внимание, а именно на литературу по внешней политике, дипломатии, международным отношениям. До этого я интересовался внешней политикой и связанными вопросами – историей, географией, слушал, запоминал, знал всех руководителей стран мира, сведения о которых собирал из газет, из сообщений по радио и делал соответствующие записи в тетрадке; потом пришёл к необходимости более удобной формы представления информации и стал вести доскональную картотеку. Начал изучать дипломатический этикет, протокол, церемонии.
Заодно обратил внимание на правила хорошего тона: кто первым здоровается и подаёт руку, кавалер, дама, молодой человек, пожилой мужчина. Запомнил: если дверь открывается вовнутрь, то кавалер открывает дверь и пропускает даму вперёд, а если дверь открывается вовне, то кавалер открывает дверь и проходит сам вперёд, а затем дама, либо, открыв дверь и придерживая её открытой, пропускает даму вперёд.
Восхищался форменной одеждой дипломатических работников, введённой 28 мая 1943 года, мысленно примерял её на себя. С первого появления в 1954 году журнала “Международная жизнь” попросил родителей выписывать журнал на дом. Родители поддержали моё увлечение дипломатией. Я постоянно интересовался событиями и с радостью проводил политинформации своим благодарным, внимательным, любимым слушателям Наде и Нате Васильевне. Теперь в библиотеке я штудировал “Историю дипломатии” Тарле, читал мемуары дипломатов, пролистывал журнал “Вопросы дипломатии и международного права”.

Примечание:
В 1954 году по инициативе маршала Жукова форменная одежда дипломатических сотрудников, введённая в 1943 году,  была  упразднена.
Именно Жуков настоял на отмене формы, сославшись на то, что его армейским подчинённым надоело отдавать честь штатским, носящим мундиры. Жуков считал, что на ношение погон имеют право исключительно военные чины, а уж никак не государственные служащие.
Впрочем, парадные мундиры для послов и посланников решено было оставить.
И прошло это изменение довольно тихо, без особой огласки.

В школе у меня хорошо шёл немецкий язык. Учительница немецкого во мне души не чаяла. Я уже мнил себя будущим участником изощрённой борьбы тайных дипломатий и дипломатических разведок, мастером хитрых интриг и циничных заговоров. И я было засобирался поступать в Московский государственный институт международных отношений (МГИМО).
Но неожиданно, это было в 8-ом классе, учительница немецкого Елена Никифоровна, несомненно знавшая о моих успехах в математике и физике, подсела ко мне в пустом классном помещении и доходчиво объяснила, что дипломатическая служба – это, конечно, красиво, шик-блеск-мишура, но это всегда будет «мелькание теней в чужих окнах», там многого не добьёшься; а с хорошим знанием иностранного языка в технике, в области вооружений, в обороне, в будущем только выиграешь, станешь великим учёным, послужишь Родине. В общем, настоятельно посоветовала мне идти именно в технический вуз. Мне это сначала о-очень не понравилось. Но потом всё-таки произошёл внутренний душевный переворот. Как она оказалась мудра, права и дальновидна!

Немного опомнившись от радости познания международных отношений, я обратил внимание на школьные предметы – математику, физику, химию; естественно, как бы само собой приходилось выходить за рамки школьной программы; старался вникнуть в геометрию Лобачевского и теорию относительности Эйнштейна. Начал читать всё что попадалось по истории, географии, биологии. Стал вести конспекты прочитанного. Самостоятельно пришёл к выводу, что в тетрадях нужно писать только с одной стороны листов, а другую сторону использовать для дополнительных записей, уточняющих мыслей при последующем изучении материала. И это я затем использовал в институте – по всем учебным предметам, затем в аспирантуре и далее по жизни.

Понравилось, что мои усилия на путях самосовершенствования были замечены некоторыми одноклассниками («Этого нет в учебниках») и оценены некоторыми учителями («Молодец, это сверх школьной программы»).

Я интересовался французским языком и нашёл удивительный самоучитель французского, построенный по необычной методике, по которой я сделал первые шаги в изучении этого языка. Жаль, никак не мог с тех пор снова найти эту книгу.
Вспомнился старый анекдотец:
«Как научиться говорить на французском», – спросили раз Пушкина. «Это очень просто, – ответила знаменитость, – достаточно вместо русских слов вставлять французские». И соврал.
Ну а мне яснее и понятнее стала суть действительно господствовавшего в русском обществе смешения французского с нижегородским, как его язвительно определил Грибоедов в “Горе от ума”.
Например, скандально известный поэт, камергер Иван Мятлев (1796-1844) высмеивал это явление, употребивши в своей поэме “Сенсации г-жи Курдюковой” в качестве эпиграфа издевательское выражение, русскими буквами: «Не ву пле па? Не лизе па!» По-русски это означало: «Не нравится? – не читайте».
Надобно сказать, что полученные лингвистические знания помогали мне лучше понимать тонкости “смеси французского с нижегородским” (по Грибоедову), избегать своих случаев коверкания языка и замечать чужие.

Попалась также интересная книга по английскому языку, в которой объяснялась красота и симметрия построения английских слов.

Почитал грамматику латинского языка, оценил стройность грамматических конструкций в крылатых латинских выражениях:
- A priori – “до и вне всякого опыта”; “заранее”; “изначально”; “априорно”; “независимо от опыта”. Здесь “prior” значит – первый, старший; отсюда “приоритет”.
- Per aspera ad astra – через тернии к звёздам.
- Carthago delenda est – Карфаген должен быть разрушен. В более широком смысле – постоянное возвращение к одному и тому же вопросу, независимо от общей тематики обсуждения.
- Caput mortuum – “мёртвая голова” (о чём-либо, лишённом смысла, содержания); “череп”, “бренные останки”. Здесь интересно знакомое слово caput – голова.

Греческим языком не заинтересовался, посмотрел только греческий алфавит, который широко и правомерно используется в математике.
Дошла очередь и до самостоятельного изучения эсперанто – искусственного международного языка, придуманного в 1887 году польским евреем Людвигом Заменгофом, жившим на территории Российской империи. В 1920-е годы эсперанто, по предложению Троцкого, активно распространялся в СССР как “язык мировой революции”. Однако, с середины 1930-х годов носители эсперанто в СССР начали подвергаться репрессиям как “троцкисты” и “шпионы”; более того, в 1950-х годах диктатор Франко был объявлен почётным патроном Всемирного конгресса эсперанто в Мадриде. Вообще, этот искусственный язык мне крайне не понравился, показался мне неудобным для использования; мне было неприятно, что при передаче звуков и букв русских собственных имён в эсперанто оказались “обиженными” буквы “ы”, “ъ”, а именно буквы “ы” и “и” в эсперанто всегда передаются одной и той же буквой “i”, буква “ъ” вообще опускается. И тому подобное. В это же время эсперанто на международной арене активно вытесняется английским языком.

Совершенно случайно встретил на полке отличный самоучитель по стенографии, который я досконально изучил и затем успешно использовал эту великолепную скоропись, иногда для записей рассказа учителя на уроке, но чаще для шуточного показа своих умений в тайнописи или просто для быстрой записи некоторых своих мыслей. Я купил себе в магазине эту книгу и постоянно развивал, шлифовал свои навыки. Стенографию я иногда использовал и в дальнейшем, в институте при конспектировании лекций, но это было не очень удобно, так как потом требовалось расшифровывать и переписывать тексты обычной записью – стенографические значки были для меня всё-таки трудночитаемы.
Дополнительным полезным, практическим эффектом от постижения этого высокого искусства быстрого письма я бы считал приёмы и способы правильного обычного письма. Я имею в виду, например, научно обоснованное, удобное сокращение окончаний у прилагательных, поскольку они, как правило, однозначно определяются последующим существительным: “удобн сокращение”, “последующ существительным”.

Почти всё свободное время я проводил в центральной ашхабадской библиотеке, в очень удобном, уютном и обычно пустынном читальном зале. Меня там уже хорошо знал персонал, мне помогали в поиске интересующих меня материалов, а интересы у меня были очень широкие. Домой из библиотеки я возвращался вечером, с полезными записями в тетрадях и возвышенными идеями в голове.
Позвал как-то Славу Новицкого с собой в библиотеку, пару раз посидели над книгами за столом вместе, я ему всё показал там, но большого интереса это у него не вызвало.
Книги, фильмы, живые примеры окружающих людей, считаю, разносторонне и плодотворно способствовали моему духовному и физическому развитию.

Главное, без ложной скромности, я чувствовал, что что-то знаю, знаю много, достаточно, чтобы поступить в институт и идти дальше по жизни.

И ещё, я “работал над собой”.
Забавно, как я старательно, упорно вырабатывал личную подпись – возможно, как это делали многие другие в молодости; хотел чтобы с завитками, взятыми из стенографии, из середины к началу; и наконец получил свой особый росчерк – колючий, щетинистый, по своему собственному характеру.
Далее, где-то, у кого-то увидел особую, так называемую королевскую стать. Понравилось. И я решил сформировать и развить у себя пружинистую, “летящую” походку, с мягким выносом вперёд стопы на прямой ноге; при этом правая рука – свободно отмахивающая, всегда готовая отдавать честь, а левая рука прижата к туловищу, предназначена придерживать шпагу, нести груз или вести даму.

Я детально проанализировал и выделил, что конкретно из направлений высшего, институтского образования 1) сразу, ни за что не пригодится мне в дальнейшем в качестве жизненной профессии,  2) что может остаться для моего последующего анализа и выбора.

Совершенно точно не подходило лично мне любое и всякое искусство: театр, кино, музыка, цирк, художество, архитектура, скульптура и так далее; никоим образом не интересен любой спорт; абсолютно не по душе было всякое военное дело: армия, авиация, море. Безусловно не нравились мне гуманитарные направления: филология, философия, юриспруденция, история, политика и так далее. Не тянуло изучать фундаментальные науки: математику, физику, особенно атомную физику, также химию, астрономию и так далее. Не хотелось бы заниматься всю жизнь такими прикладными науками, как строительство (любое), многие направления технологии и конструирования.
Неприемлемы вообще в жизни были для меня туризм, альпинизм, всякие экстремальные виды деятельности.
Нравились дипломатия, внешние отношения, но после увещевания учительницы я и их отбросил.
Оценивая различные многочисленные сборники олимпиадных и конкурсных задач по математике и физике, я понял, что университетский уровень образования для меня слишком высок и, более того, даже вызывал внутреннее отторжение.
Например, мне категорически не нравились сборники задач по математике Петра Сергеевича Моденова. В то же время задачи для высших технических учебных заведений (ВТУЗов) были мне доступны, понятны и казались вполне практичными.
Я продолжал искать и читать материалы по математической логике и булевой алгебре, просматривал, не очень понимая, литературу по радиолампам и другим разного рода электронным, электровакуумным приборам, встречал авторитетные мнения о перспективности развития данного научно-технического направления и почувствовал явное влечение к этой области науки и техники и определённый интерес с точки зрения моей будущности.
После детального анализа очень полезного Справочника для поступающих в высшие учебные заведения Союза ССР в 1955 году мне стало совершенно ясно, что мой путь лежит в Московский Энергетический институт, причём ни в коем случае не на гидроэнергетику или теплоэнергетику, а также не в радиотехнику, а только на факультет электровакуумного приборостроения.

Приятно было сознавать, что перед тобой открыты огромные возможности выбора дальнейшего жизненного пути и есть всё для того, чтобы этими возможностями воспользоваться. Это было такое время, такая страна, ну, и соответствующие домашние условия.

В девятом классе Игорь Грудянов неожиданно подошёл ко мне и предложил позаниматься нам вдвоём, вместе порешать задачки из сборников задач, все подряд, для лучшей подготовки к выпускным экзаменам, да и к вступительным в институт.
Мне мысль эта понравилась, я сразу согласился, да ещё добавил: есть сборники диктантов, одному несподручно, можно поупражняться для повышения грамотности – один читает, можно не всё подряд строго формально, а даже отдельные фразы или куски текста, другой – пишет, потом меняемся. Игорь горячо поддержал, на том и порешили. Таким образом объединившись, мы самостоятельно занимались у меня дома математикой, физикой и грамматикой русского языка. Мы стали друзьями просто не разлей-вода. Я отодвинул в сторону своих прежних друзей. Я пару раз побывал у Игоря дома и увидел в нём интересного человека. Он жил в новом двухэтажном доме на улице Энгельса, на том её участке, который получил название улицы Махтум-Кули, недалеко от первой школы, на той же стороне, и наискосок от Пушкинского сквера. Мне показалось, что он жил вдвоём с мамой, вроде бы без отца, и они занимали, как у нас говорили, “секцию”, то есть отдельную квартиру. Я не разбирался, не моё дело, но думаю, что мама его была не простым человеком, если они получили секцию. Её я ни разу не видел. Откуда они прибыли, не спрашивал. Так вот оказалось, что Игорь был, помимо всего прочего, спортсменом. И не просто. Мало того, что он хорошо бегал и прыгал (на физкультуре в школе), делал зарядку, играл в шахматы. Так он ещё занимался фехтованием в какой-то спортивной секции! Он достал из шкафа связку экзотических для меня клинков – рапир или шпаг, не знаю, и видимо, не обязательно его собственных; он стал с воодушевлением рассказывать, чем отличаются рапира от шпаги, а сабля от эспадрона, как и чем колют и рубят. Он дал мне в руки какое-то оружие, мы встали в стойку, но из-за своей аллергии к острым иголкам любого вида я попросил его на этом наш поединок закончить и всё убрать назад в шкаф.
Дальше – больше. Игорь поведал мне о другом своём увлечении – авиамоделизме, настолько серьёзном, что он твёрдо решил поступать в Московский авиационный институт. Он сказал, что ходит в авиамодельный кружок во Дворце пионеров, показал мне свои кордовые модели самолётов с маленькими двигателями и пропеллерами, рассказал, как он сам клеит-собирает фюзеляж, крылья и крепит двигатель, как заправляет двигатель горючей смесью, как запускает в полёт свои модели на площадке во Дворце пионеров.

На другой день, очевидно решив добить меня, он вынул из шкафа некий футляр и раскрыл его. Там лежала, сверкая металлическими деталями, необыкновенная вещь – кларнет! Я никогда не видел этого чуда вблизи ни до, ни после. Игорь показал мне мундштук, вставил его на место, достал откуда-то из маленькой баночки с водой странную светлую деревянную пластинку – “трость”, приладил её к мундштуку и поднёс инструмент к губам. Пожевал губами, напыжился и – издал несколько волшебных звуков. Начал объяснять мне, как нужно правильно держать трубочку – под углом к полу, как нажимать языком на “трость”. Я закрыл глаза и покачал головой в восхищении, что я так никогда не смогу.
Воодушевлённый, он, чуть смущаясь, сообщил, что сочиняет свою песню про весну, солнце и всё такое прочее, даже что-то пропел. Мне понравилось, я одобрительно высказался словами типа: «Ну ты даёшь!»
От себя, я мог бы добавить, в качестве похвалы ему, что по особым, торжественным случаям он приходил, в школу или куда-нибудь ещё, в галстуке! И что это смотрелось на нём вполне прилично и достойно.

Для меня всё это стало подлинным открытием в совершенно иной мир. Получалось так, что человек был и отличником, и музыкантом, да ещё и спортсменом. Данное обстоятельство серьёзно поколебало мою, наверное, не самую толковую жизненную теорию, состоящую вкратце в формуле «боксёр не может стать академиком»; пришлось мне по ходу дела уточнять некоторые свои принципы. При этом сам Игорь, как мне показалось, вполне доброжелательно отдавал мне личное первенство в учёбе в нашем классе: «пожалуйста, бери, а я буду заниматься своим самым важным в жизни делом». Наверное, глядя на него, и я в чём-то менялся, взрослел.
Мы продолжали на пару заниматься повышением уровня своих знаний и делали это вплоть до выпускных и, как оказалось, до самых вступительных экзаменов. Не могу сказать, не знаю точно, что его привлекало во мне. Думаю, может быть, моё умение охватить поставленную задачу в воображаемом имманентном пространстве и в итоге найти верный путь к решению задачи. Шучу. А может, просто нам обоим требовалось взаимное подбадривание, моральная поддержка.

В школе, все несколько последних лет учёбы, и учителя, и одноклассники, про меня говорили, что я иду на золотую медаль.
20 мая 1955 года в школе праздновали “последний урок” для десятиклассников. По просьбе классного руководителя я написал торжественное Слово выпускников школы, в котором вспоминал, что мы пришли в первый класс в памятный 1945-й год, год Великой Победы, а заканчиваем десятый класс, идя в лучезарное будущее, и благодарил учителей, партию, страну за заботу, за доверие, за счастливую возможность участия в деле построения коммунизма. В общем, что-то в этом роде. Я показал текст классному руководителю, она высоко оценила и просила меня зачитать, громко, с чувством. Но я как-то застеснялся, в нужный момент затерялся в толпе, кто-то с большим чувством продекламировал обращение. Почти как у Пушкина: «меня искали, но не нашли» (“Державин” А.С. Пушкин).  Потом мне говорили, как жаль, что не я выступал, присутствовавшие партийные руководители очень хвалили директора и школу.

Как сдавал я выпускные экзамены, ничего не помню, полный провал в памяти. Кажется, долго сидели, писали сочинение, а родители разносили всем питьё. Но может быть, это я видел в кино?
Зато точно помнится выпускной вечер в актовом зале. 35 выпускников и вся школа в зале, вручение аттестатов зрелости, я и Игорь Грудянов вдвоём на сцене, директор школы громко поздравляет меня с золотой медалью, Игоря – с серебряной. Выпускного бала, разумеется, не было.

В Москву. В Москве

                                                                                                «Вишь ты, – сказал один другому, – вон какое колесо!
                                                                                                что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось,
                                                                                                в Москву или не доедет?» – «Доедет», – отвечал другой.
                                                                                                   (Гоголь. Мёртвые души).

Едем  в  Москву   поступать   в  институт.   Едем  вместе  втроём:   я,  Игорь  Грудянов  и  моя мама,   она  нас везёт-сопровождает. Кажется, Слава Новицкий говорил, что Вадим Миловано собирался ехать поступать в Ленинград, а сам он, Слава Шахов и другие поступают в вузы в Ашхабаде или в техникумы, или на работу – так агитировали нас всех в классе директор, завуч и учителя.
Поехали мы сразу после триумфального выпускного вечера, в июне месяце, не дожидаясь получения документов об окончании школы – дескать, потом нам их вышлют в Москву по почте. Датой начала вступительных экзаменов в вузы по всей стране было установлено 1 августа.
Единственно в Московский физико-технический институт (может, ещё куда-то) приёмные экзамены начинались раньше, числа 10-го июля, но меня это не интересовало. Я твёрдо и решительно нацелился поступать только в Московский Энергетический институт.
На радостях, в качестве поощрения, мы решили устроить себе праздник жизни, погулять по Москве, попривыкнуть к новым местам. Надо заметить, несколько легкомысленный шаг. Бывает…

Поехали поездом Ашхабад-Москва номер 36. Ехать шестеро суток. Проехали Мары, около Чарджоу переехали мост через Аму-Дарью и въехали в Узбекистан, затем преодолели обширные казахские степи, в районе Саратова по огромному мосту переехали через Волгу, в Мичуринске поменяли направление движения – паровоз перецепили к последнему вагону, и через Рязань прибыли в Москву.
В поезд, с собой в дорогу, брали варёные яйца, пирожки, помидоры, огурцы, хлеба побольше. Варёную курицу в дорогу не готовили – дорого и хлопотно. По пути на остановках покупали кое-что у местных жителей, доставлявших нехитрую снедь к вагонам. Приветливая проводница то и дело приносила горячий чай в гранёных стаканах в подстаканниках; мы как-то расплачивались с ней. В вагон-ресторан мы не ходили и у официантов, разносивших еду по вагонам, ничего не покупали. На больших станциях к приходу поезда на перроне или в зале ресторана всегда были накрыты столы, и можно было пообедать.
Наш поезд (состав) тянул пыхтящий, дымящий, шумный большой паровоз.
На некоторых, определённых станциях устраивались длительные стоянки; в это время паровоз отцеплялся от состава, ехал заправляться водой и/или углём, то есть заливал воду и загружал уголь в тендер, и возвращался, чтобы снова прицепиться к составу. Я несколько раз выходил из вагона, чтобы понаблюдать эти маневры. Всё было ново, интересно.

Поучительно-полезно было следить за началом движения. Все пассажиры сидели на местах и готовились к рывку. Паровоз резко толкал весь состав назад, а потом начинал тянуть вперёд, начиная с первого вагона, затем один за другим трогались все вагоны.
Как знающему физику мне было понятно: если между вагонами большие расстояния и все межвагонные сцепки натянуты, то локомотив должен двигать сразу весь состав – и это ему не под силу. Поэтому паровоз вначале осаживает весь состав назад, вагоны плотно прижимаются друг к другу буферами, расстояния между вагонами становятся минимальными, все сцепки провисают. После этого локомотив трогается с места один, а все вагоны стоят на месте, натягивается сцепка с первым вагоном, локомотив начинает тянуть за собой только один первый вагон, натягивается сцепка со вторым вагоном, и уже движущиеся локомотив и первый вагон “сдёргивают” с места второй вагон. И так далее, пока не тронется с места весь состав.
Такой манёвр заднего хода паровоза чаще всего можно наблюдать перед отправлением товарных поездов: локомотив осаживает грузовой состав назад, этот толчок громкой волной прокатывается по всей длине грузового состава; можно ещё раз добавить, и тогда локомотив медленно, со скрипом начинает движение состава, постепенно ускоряясь.
Но если к нашему составу цепляли не паровоз, а более мощный тепловоз, поезд сразу трогался с места, довольно быстро и плавно набирая скорость.

Наше путешествие продолжалось. Ехали долго.
Перед самой Москвой я выглядывал из окна вагона, всё смотрел вперёд, стараясь не пропустить появления чего-то важного, столичного, прекрасного. И тут в глаз мне попала какая-то соринка, то ли кусочек угля, то ли частичка сажи из паровозного дыма. Я неумело растирал глаз, стало невыносимо больно. Всё! Ослеп! Трагедия! Поезд прибыл на Казанский вокзал, и мы с вокзала сразу поехали в институт скорой помощи имени Склифосовского. О ужас! – в суматохе я не взял порученный мне мой зимбель с книгами, учебниками и тетрадями, оставили его в вагоне. (Кто не знает, зимбель – это мягкая плетёная корзина). Глаз мне быстро почистили.
И мы двинулись искать по московскому адресу тот дом, где мы могли бы остановиться в начале нашего нового этапа пути к заветной цели.

Оказалось, и в это невозможно было поверить! – дом совсем рядом, просто надо перейти через дорогу, Садовое кольцо, пешком. Дом на Сретенке, рядом с кинотеатром “Уран”, – именно там жили московские родственники Наты Васильевны Глазуновой. Мама с Натой Васильевной заранее всё организовали. Мы действительно нашли нужную нам квартиру и семью, насколько я запомнил, Ковалёвых. Они жили в уютной многокомнатной квартире на втором этаже. Мы оставили у них наши вещи и немедленно с мамой помчались на Казанский вокзал; мы обошли бюро найденных вещей, диспетчерскую, мы ходили по путям, нас направляли туда-сюда, мы заходили в какие-то вагоны – ничего не нашли. На следующий день мы ещё раз наведывались в бюро найденных вещей – безрезультатно. Пропали все мои учебники, задачники и, главное, тетради с записями решений задач и конспектами – мой весь интеллектуальный багаж; остался при мне только мой умственный запас – то, что в голове.
Мы жили в доме на Сретенке недели две, семья в это время была в отпуске на море, в квартире оставалась только добрая, приветливая бабушка. Я не очень понял, да и не задумывался, какое отношение она имела к важному человеку по фамилии “Дементьев”, который «живёт на улице Горького». Но Нату Васильевну Глазунову из Ашхабада она знала и расспрашивала о её жизни, называла её Наташей, упоминала семью Глазуновых и Дементьевых.
Маму положили на большую кровать в спальне, мне и Игорю постелили на полу. Мы все сразу же съездили на Красную площадь. Часто ходили в кино, рядом в кинотеатр “Уран” и за углом на Садовой в кинотеатр “Форум”. Ездили на трамвае, дребезжащем, громыхающем и дзинькающем. Восхищались метрополитеном, но уж очень мне поначалу не понравился эскалатор: я боялся, что движущаяся лента затянет меня вниз при входе или выходе с эскалатора, и прыгал “козлом”, вызывая улыбки окружающих. Освоился и привык не раньше, через полмесяца или через месяц. А фактически это было моим внутренним протестом против такого неудобного средства передвижения.

Собрались и вдвоём с Игорем поехали в его желанный и долгожданный Московский авиационный институт  “на Соколе”. Зашли в приёмную комиссию, обошли учебные корпуса. Игорь был в полном восторге, звал меня учиться вместе, но мне институт категорически не приглянулся, и я аккуратно отказал Игорю. Он свозил меня ещё в Московский авиационно-технологический институт, но там я вообще закрыл глаза и уши – не моё. С Игорем занимались по его учебникам, задачникам и тетрадям, я кое-что лихорадочно переписывал из его записей, и тут открыл для себя, насколько его собственные мысли были порой примитивны, неполны, а то и ошибочны. Но виду не подал.

В один прекрасный день, когда мы находились в квартире на Сретенке, к нам троим подошёл молодой, подтянутый мужчина в хорошем сером костюме и от имени семьи Ковалёвых, в ожидании их скорого возвращения в Москву, предложил нам перебраться на другое, более удобное место жительства. Он любезно сопроводил нас до Савёловского вокзала, далее на электричке до станции Долгопрудная и затем пешком до небольшого деревенского домика, где познакомил нас с нашей новой хозяйкой. Оказалось, это была избушка в деревне Лихачёво, недалеко от станции Долгопрудная или от станции Марк. Железнодорожной платформы Новодачная в те времена ещё не было. В той избушке в это самое время одиноко жила симпатичная молодая девушка лет 20-25 и звать её было Надежда Иванова. Вот такое, простое русское имя, встретилось мне в жизни. С семьёй Ковалёвых нам так и не довелось увидеться.

Много лет спустя я во время своих любимых прогулок по Москве неоднократно проходил по Сретенке и с глубоким чувством посматривал на дом – моего первого пристанища – в моём Новом Мире.

Мы действительно наслаждались окружавшим нас приятным деревенским комфортом. Упорно продолжали с Игорем заниматься, готовиться к экзаменам. Вскоре Игорь получил из Ашхабада свои документы, пришедшие на Главпочтамт “до востребования”, – аттестат зрелости и серебряную медаль. Мы поздравили его, он помчался в свою приёмную комиссию и почти сразу же переехал в институтское общежитие. Оставил мне пару книг из своего багажа – что смог. Распрощались, обещались встречаться. Как получится.

Мы с мамой беспрестанно звонили отцу в Ашхабад насчёт школьных документов, он отвечал, что дело затягивается.
Время шло в томительном ожидании. Наша добрая хозяюшка Надежда как могла развлекала нас. Мы много гуляли по окрестностям, заметили, что деревня находится в каком-то странном углублении – выемке – и расположена близко к каналу Москва – Волга; вдалеке виднелись ангары для дирижаблей, был постоянно слышен шум испытаний ракетных двигателей из соседнего города Химки. Как-то раз под вечер я один гулял по лугам и наблюдал, как охраняемая колонна заключённых входила в открытые ворота огороженного участка – на душе стало тоскливо и муторно.

После нескольких дней знакомства с Надеждой мы узнали, что она работает уборщицей в находящемся неподалёку Московском физико-техническом институте. Вот это чудеса! Такая красивая девушка – уборщица? Видимо, некая непростая судьба так распорядилась… Да ещё Физтех оказался рядом! И Надежда рассказывала про институт, что «учиться там очень трудно, студенты день и ночь только зубрят да зубрят, потом сходят с ума и выпрыгивают из окна». Я ей поверил и живо представил себе эту ужасную картину.
А чудеса продолжались.

Надежда рассказала, что рядом в деревне живёт преподаватель Физтеха, и предложила познакомить меня с ним. В тот же день я был приглашён в домик доцента кафедры физики. Имени этого человека я здесь не раскрываю; тем более, что я не уверен, точно ли помню его. Мы долго разговаривали, я был покорён его умом, обаянием, его особой, академической интеллигентностью. Там я впервые увидел телевизор, да ещё с линзой перед экраном и с цветным фильтром – низ зелёный, верх голубой – приклеенным на экран. Пару раз он приглашал к себе меня с моей мамой и мы пили чай с вареньем. Мне показалось странным, что ничего не выдавало присутствия его семьи, но об этом не было сказано ни слова. Он проверил мои знания физики и математики и был, не скрою, в восторге, отметил, что я не ограничиваюсь школьной программой. Он рассказал, что занимается самой увлекательной на свете темой – исследованиями космических лучей, приглашал меня поступать в Физтех и подключиться со временем к его работе. Я честно и откровенно признался, что мне не по душе эта тема. Он понял и только пообещал оформить мне  пропуск  на посещение  подготовительных занятий для поступающих в Физтех.

С неким душевным трепетом направился я в неведомый мне мир легендарного учебного заведения – и на тебе: старые, местами замшелые стены корпусов, тяжёлая, мрачная атмосфера внутри здания. На узкой лестнице толпа бородатых парней-абитуриентов, горячо споривших о малопонятных для меня вещах: «Интеграл дифференциала? А дифференциал интеграла? Двойной!»
Посетил несколько консультаций, с ощутимой для себя пользой.
Но в целом не понравилось.

Поездку в Энергетический институт я постоянно, по своей внутренней, потаённой причине, откладывал, ждал.
И дождался…
Пришли из Ашхабада школьные документы – аттестат с двумя четвёрками по письменным русскому языку и математике. Видимо, что-то нашли. Ни золотой, ни какой медали, понятное дело, не дали.
В этом смысле, боюсь, наша семья уникальна.
Нина, моя жена, по окончании школы тоже шла на золотую медаль, но что-то случилось, в аттестате все пятёрки, а никакой медали нет. Приёмная комиссия МГУ разбиралась, звонила во все места. В то же время её лучшая подруга-одноклассница получила серебряную медаль.
Наш сын Дмитрий тоже “не подкачал”. Все годы учёбы круглый отличник, продолжая семейную традицию, остался без всякой медали из-за единственной четвёрки – по физкультуре. Нормально. И серебряной медали не дали, хотя в те годы серебряные были введены, и его одноклассники дружно сняли свой медальный урожай.
Ну ничего.

Я поехал в Энергетический институт, подал документы в приёмную комиссию на факультет электровакуумных приборов (ЭВПФ) и получил место в общежитии своего факультета. Пора было переезжать ближе к МЭИ.
Попрощались с соседом-доцентом, пожелали ему успехов в науке и должности профессора. Сердечно, со слезами на глазах расстались с Надеждой Ивановой. Она подарила нам свою хорошую, студийную фотографию.

Закончился успешно один этап пути. Начиналась новая жизнь…
Видел свою жизнь в чистом, ярком свете, во всех оттенках розового и голубого. Дыша полной грудью, наслаждался собой, семьёй, родными, друзьями, страной. Точно знал, что все мечты исполнятся, сбудутся.

Персоналии 2 
Друзья, знакомые, учителя, одноклассники, все, с кем я встречался

Глазунова Ната Васильевна – казачка из станицы Клетская, жила в Ашхабаде, одинокая, работала воспитательницей в детском саду вместе с моей мамой.
Тётя Ксения – подруга моей тёти Нади (больше ничего неизвестно).

Нина Борисовна – моя учительница в четвёртом классе.
Портнов Ефим Волькович – мой учитель физики в пятом-седьмом классах.
Рогинская Ольга Петровна – моя учительница географии в пятом-девятом классах.

Мои преподаватели в выпускном классе:
Воробьёв Константин Григорьевич – директор школы № 6.
Цареградская О.С. – завуч.
Ярошенко Евдокия Ильинична – преподаватель истории, классный руководитель.
Орлова Елена Никифоровна – преподаватель немецкого языка.
Лапина Римма Степановна – преподаватель английского языка.
Курц Михаил Арнольдович – преподаватель физики.
Дружинина Лидия Ивановна – преподаватель литературы.
Агафонова Зинаида Ивановна – преподаватель математики.
Кочумов Ата Мурадович – преподаватель туркменского языка.
Вертянов В.М. – физрук.
Зеленский Ю.Н. – преподаватель военно-физической подготовки.
Коростелёва К.В. – преподаватель логики.
Селиверстов – преподаватель черчения.

Мои одноклассники:
Шичкин Евгений.
Боднер Давид.
Заушицин Леонид. 
Садыков Мурад, род. 3 сентября 1936 года, ум. 7 мая 2013 года, выпускник Туркменского сельскохозяйственного института (1960), руководитель вокально-инструментального ансамбля “Гунеш” (1970-1986), народный артист Туркменской ССР (1982).
Диванаев Мурад Овезович, 25 июня 1936 г.р.
Новицкий Вячеслав Антонович.
Шахов Владислав.
Милованов Вадим Константинович, 12 ноября 1937 г.р.
Чарыев Джан.
Букш Вениамин.
Данильянц Эдуард.
Грудянов Игорь Иванович, 17 ноября 1937 г.р.

Новицкая Ирина Антоновна – сестра Славы Новицкого.

Друзья моих родителей:
Ибрагимова Тамара Ибрагимовна – заведующая гороно, Савельев Алексей Иванович – её муж и их дочь Томила.
Дубровские Борис Васильевич, его жена Елена Григорьевна и сын Владимир.

Бабаевы (соседи):
Миша, его жена Биби и их четверо детей: две старшие дочери Роза и Джерен, средний сын Оглы и самая младшая дочка Сона.
Смелянские (новые соседи): Яков Борисович, Людмила и их дочь.

Багдасарова Римма Николаевна – учительница музыки на дому.
Лозовая Марина Васильевна – учительница музыки в музыкальной школе.
Михаил Борисович – настройщик роялей, пианино.

Майя Вениаминовна – знакомая моей тёти Зои (Пятигорск, пасека).
Ковалёвы – московская семья знакомых Наты Васильевны.
Иванова Надежда – жительница деревни Лихачёво; мы жили у неё в деревенском доме.

Приложение

Моя семья, родные, родственники

Любовь Степановна Никонова, урождённая Дуденкова, моя мать, родилась 8 декабря 1913 года в селе
Ушинка Руднянского района Сталинградской области, умерла 12 января 1996 года в городе Жуковском.
Константин Николаевич Никонов, мой отец, родился 26 декабря 1905 года в Красноводске,
умер 17 января 1985 года в городе Жуковском.
Нина Сергеевна Никонова (Панкратова), моя жена, родилась 23 апреля 1935 года в городе Кургане.
Дмитрий Евгеньевич Никонов, мой сын, родился 2 сентября 1969 года в городе Жуковском.
Валерий Константинович Никонов, мой младший брат, родился 6 марта 1941 года в Ашхабаде,
погиб в землетрясении 6 октября 1948 года.
Антонина Николаевна Никонова, моя тётя по папиной линии, родилась в 1902 году в Красноводске.
Леонид Николаевич Никонов, мой дядя по папиной линии, родился в 1908 году в Красноводске.
Николай Михайлович Никонов, мой дед по папиной линии, 24 ноября 1865 года – 192?.
Анастасия Ивановна Никонова, моя бабка по папиной линии, 1880 г.р.,
погибла в ашхабадском землетрясении 6 октября 1948 года.
Михаил Егорович Никонов, мой прадед по папиной линии, 1840 – 15 сентября 1878 года.
Надежда Степановна Дуденкова, моя тётя по маминой линии, родилась в 1915 году в селе Ушинка, умерла.
Валентина Николаевна Кочегина, моя тётя по маминой линии, родилась в 1936 году в селе Ушинка;
вышла замуж в 1955 году за Николая Селезнёва; у них родилось два сына: Константин и Леонид;
Константин Селезнёв, родился в 1956 году, в армию пошёл в 1974 году, служил в ГДР, водителем, демобилизовался, в 1979 году вновь был призван в армию и направлен в первых рядах в Афганистан;
Леонид Селезнёв, родился в 1960 году, в армию пошёл в 1978 году, служил тоже в ГДР и тоже водителем.
Валентина Колесникова – первая жена моего дяди Леонида Николаевича.
Мария – вторая жена моего дяди Леонида Николаевича.
Лариса – дочь дяди Лёни и тёти Марии.
Борис Сперанский – муж Антонины Николаевны Никоновой.
Анисимовы – дядя и тётя моей мамы, жили на Хитровке – районе Ашхабада.

Ушинские родственники:
Ирина Мартыновна Дуденкова, затем Кочегина, моя бабка по маминой линии, 189? – 1979.
Степан Павлович Дуденков, мой дед по маминой линии.
Сергей Степанович Дуденков, мой дядя по маминой линии, родился в 1917 году в селе Ушинка, умер.
Вера Степановна Дуденкова, моя тётя по маминой линии.
Александр Сергеевич Дуденков.

Бакинские родственники:
Николай Николаевич Никонов, мой дядя, родился 9 августа 1896 года в Красноводске, ум. 17 декабря 1971 года.
Эмилия Андреевна Никонова (Меркель), моя тётя, род. 22 апреля 1900 года, ум. 22 ноября 1984 года.
Елизавета Николаевна Слива (Никонова), моя двоюродная сестра, род. 5 сентября 1922 года, ум. 27 февраля 2004 года в Москве.
Леонид Яковлевич Слива, род. 5 февраля 1913 года, ум. 11 января 2004 года в Москве, муж Елизаветы Николаевны.
Людмила Леонидовна Тонконогая (Слива), 26 июня 1947 г.р., дочь Леонида Яковлевича и Елизаветы Николаевны.
Иосиф Михайлович Тонконогий, род. 22 октября 1925 года, ум. 15 апреля 2017 года, муж Людмилы Леонидовны.
Владимир Леонидович Слива, 13 марта 1950 г.р.
Ольга Леонидовна Слива (Казанцева), 18 марта 1954 г.р.
Мила Иосифовна Тонконогая, 16 апреля 1975 г.р., дочь Иосифа Михайловича.
Белла Иосифовна Тонконогая, 16 апреля 1981 г.р., дочь Иосифа Михайловича.
Яков Слива, род. в 1875 году, родом из Белоруссии, отец Леонида Яковлевича Сливы.
Софья Антоновна Васенко (Слива), род. 30 сентября 1883 года, ум. в августе 1963 года,
мать Леонида Яковлевича Сливы.

Курганские родственники:
Сергей Алексеевич Панкратов, мой тесть, родился 18 сентября 1909 года, умер 3 апреля 1985 года.
Клавдия Павловна Панкратова (Чернакова), моя тёща, родилась 29 мая 1915 года, умерла 14 сентября 1988 года.
Ольга Сергеевна Колоколова (Панкратова), моя свояченица, род. 10 декабря 1936 года, ум. 17 августа 2018 года.
Галина Сергеевна Панкратова, моя свояченица, 18 мая 1938 г.р.
Валентин Иванович Колоколов, мой свояк.
Игорь Валентинович Колоколов, род. 11 марта 1962 года в Кургане, выпускник физического факультета Новосибирского государственного университета (1983), к.ф.-м.н. (1990), д.ф.-м.н. (1998), профессор, сын В.И. Колоколова.
Геннадий Иванович Колоколов, брат моего свояка.
Алексей Ильич Панкратов, 1892 – 24 января 1970 года.
Анна Михайловна Панкратова (Желякова), 7 апреля 1889 года – 7 августа 1945 года.
Павел Семёнович Чернаков, 1890 – 1963.
Наталия Антоновна Чернакова (Меншикова), 1891 – 1956.

Харьковские родственники:
Хомчик Константин Викентьевич, род. 6 мая 1893 года, майор.
Хомчик Анна Матвеевна, жена Хомчика К.В.
Хомчик Зинаида Константиновна, дочь.

Пятигорские родственники:
Зоя Михайловна,
Михаил Фёдорович – её отец,
Шура – её мать,
Геннадий – сын Зои
(иных подробностей об этих моих родственниках я так и не узнал, даже фамилии).

Ленинградские-Петербургские родственники:
Домченко Юрий Николаевич, 7 мая 1936 г.р., Ленинград, выпускник Ленинградского электротехнического института, радиотехнического факультета (1959), к.т.н. (1971), доцент.
Домченко Раиса Михайловна (Ефименко) – его жена, родилась 11 июня 1937 года, умерла 22 января 2018 года.
Домченко Николай Васильевич – его отец, родился 8 августа 1900 года в городе Кургане, умер 28 февраля 1967 года в Ленинграде, подполковник, помимо других медаль “За взятие Кенигсберга”.
Домченко Мария Матвеевна (Белякова) – его мать, родилась 6 июля 1914 года в деревне Ушаки Новгородской области, умерла 16 февраля 1994 года в Петербурге.
Домченко Валерий Юрьевич – его сын, 4 апреля 1961 г.р., Ленинград.

.

Сокращения

АН – Академия наук.
АЭС – атомная электростанция.
БКП – бюро контроля переводов.
БЭСМ – Большая, или Быстродействующая электронно-счётная машина.
ВКП(б) – Всесоюзная Коммунистическая партия (большевиков).
ВЛКСМ – Всесоюзный ленинский коммунистический союз молодёжи.
ВНИИГПЭ – Всесоюзный научно-исследовательский институт государственной патентной экспертизы.
Всеобуч – Всеобщее обязательное обучение детей школьного возраста.
втуз – высшее техническое учебное заведение.
ГДР – Германская Демократическая Республика.
гороно – городской отдел народного образования.
ГПНТБ – Государственная публичная научно-техническая библиотека.
ГЭС – гидроэлектростанция.
ЗАГС – городской отдел записи актов гражданского состояния.
ИТМиВТ – Институт точной механики и вычислительной техники АН СССР.
КНР – Китайская Народная Республика.
КПК – Коммунистическая партия Китая.
МГИМО – Московский государственный институт международных отношений.
МГУ – Московский государственный университет.
МЭИ – Московский энергетический институт.
н. э. – наша эра.
НКВД – Народный комиссариат внутренних дел.
Р.В.С. – Революционный военный совет.
РК – районный комитет, райком.
РСФСР – Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика.
СЕПГ – Социалистическая единая партия Германии.
СНК – Совет народных комиссаров, Совнарком.
СП – Северный полюс.
ФЗО – фабрично-заводское обучение.
ФРГ – Федеративная Республика Германии.
ЦК – Центральный комитет.
ЭВПФ – факультет электровакуумной техники и специального приборостроения.

 

Библиография

Моя Туркмения. В.Д. Масловец
Моя Туркмения | МемоКлуб.ру (memoclub.ru)

 

Моя Туркмения (продолжение 1-е). В.Д. Масловец
Моя Туркмения (продолжение 1-е) | МемоКлуб.ру (memoclub.ru)

 

Моя Туркмения (продолжение 2-е). В.Д. Масловец
Моя Туркмения (Продолжение 2-е) | МемоКлуб.ру (memoclub.ru)

 

Моя Туркмения (продолжение 1-е). В.Д. Масловец
https://ok.ru/kulturatur/topic/63818796867740

 

Моя Туркмения (продолжение 2-е). В.Д. Масловец
https://ok.ru/kulturatur/topic/63818828718236

 

Ашхабад во время Великой отечественной войны. В.Д. Масловец.
19 марта 2013 года
(страница удалена, ссылка не работает)

 

Ашхабад-1948. В.Д. Червинская
Червинская Викторина Дмитриевна. Ашхабад-1948 (samlib.ru)

.

.

Приложение 1. Метрики. – Свидетельство о рождении

                     Пролетарии всех стран, соединяйтесь! 
                    Вytin jer jyziniꞑ proletarlarь, вirleşiꞑ!

Народный комиссариат внутренних дел СССР
SSSR Iceri Işler Halk Komissarlьgь
Отдел актов гражданского состояния
Juvьrtdaşlьk вolşьnьꞑ akt вɵlymi

Dogьlьş hakьnda şahadatnama
Свидетельство о рождении
                                         № 460585

Juv.      Никонов
Гр.     (Familjasь – фамилия)
        Евгений Константинович 
(adь ve atasьnьꞑ adь – имя и отчество)

Dogdь (oglan-gьz) двадцать восьмого марта одна тысяча
родился (лась)
девятьсот тридцать восьмого года  28/III 1938 г.
(Gyn-aj jьlьnь tsifir ve jazuv bilen jazьp gerkezmeli –
прописью и цифрами год, месяц и число)

Оꞑа gɵrede juvьrtdaşlar вolşьnьꞑ akt jazgь depterinde
о чем в книге актов гражданского состояния
doganь hakьnda degişli вolan jazgь gecirildi
о рождении за 193 _ год “___” числа
“_8_” gyn ___апреля_______ aj 193_8_год j.  1274
 .           месяца произведена соответствующая запись
                           Atasь  Никонов Константин Николаевич
Ene ve atasь:      Отец
Родители           Enesi  Никонова Любовь Степановна
                           Мать
Caganьꞑ dogь-   Şeher, rajon                        Respyвlika, ylke
lan jeri                Город, район  Ашхабад    Республика, край  ТССР
Место рожде-    oвa                                     oвlast
ния ребенка       селение                              область

Registratsija edilen jeri    г. Ашхабад                        гор. ЗАГС
Место регистрации

Zags вjuro вaşlьgь      п/п                        Iş-jɵridiçi                     п/п
Завед. бюро ЗАГС                                  Делопроизводитель

Гербовая печать отдела ЗАГС

(Отметка)   Паспорт выдан 30/VI 54 г. Серия IV TШ № 529789

 ________________________________________                             

Мои примечания:

1. Отмечаю, что, в общем революционном порыве, в 1928 году в тюркоязычных союзных и автономных республиках СССР был реализован общесоюзный проект латинизации национальных алфавитов – на основе Нового тюркского алфавита, иначе известного под названием яналиф, или даже “советский яналиф”. Такие алфавиты просуществовали до 1938-1940 годов, когда повсеместно в стране был осуществлён переход на кириллицу. С 1 января 2000 года в независимом Туркменистане был принят туркменский национальный алфавит – элипбий, исключительно на основе латиницы.

2. Представленный здесь, несколькими строками выше, в виде графической и текстовой копий, документ – моё Свидетельство о рождении (“мои метрики”), выданное в Туркмении в 1938 году, – исполнен на официальном государственном бланке широкого формата с использованием, кроме русского, также и туркменского языка на яналифе, причём, в основной части документа, туркменские тексты идут впереди русских.
Личные, персональные данные вносились в соответствующие поля бланка служащим ЗАГСа вручную, чернилами, только на русском языке.

3. Вызывает недоумение наличие значительного количества (свыше двух десятков) грамматических ошибок в туркменских текстах документа, даже в “шапке” бланка. В основном, это простые опечатки, что, конечно, недопустимо. Но есть и случаи незнания правил, зачастую довольно сложных. (В русских текстах документа ошибки точно отсутствуют). Налицо слабое владение орфографией яналифа, продемонстрированное как организациями – исполнителями, так и правительственными органами – заказчиками бланка документа.
Для создания приемлемой текстовой копии документа (Свидетельства о рождении) мне потребовалось привлечение знающего эксперта.
Точное, объективное прочтение, строгое грамматическое и даже историческое истолкование туркменских текстов в данном документе, с убедительными предложениями по рациональному их корректированию – всё было ярко и успешно продемонстрировано и выполнено молодым, но вполне опытным лингвистом-правоведом Юлией Коваленко (г. Ашхабад, Туркменистан). И как то и полагалось, было реализовано в предлагаемой текстовой копии документа (Свидетельства о рождении).
В графической копии все вышеуказанные ошибки, естественно, наличествуют и могут быть рассмотрены внимательным читателем.

4. Для особо интересующихся туркменским яналифом (в силу объективных причин ушедшим из практического использования, и из реальной жизни).
а) Обращает на себя внимание заимствование в яналифе двух букв из кириллицы:
буквы “Вв”, обозначающей звук [б],  и буквы “Ьь”, обозначающей звук [ы].
б) Интересно было встретить в документе устаревшие слова (архаизмы).
Например, корневое слово juvьrt. В настоящее время вместо него в элипбие используется слово ýurt; произносится как [йюрт], в переводе – “страна”; некоторые скажут – “юрта” и будут правы. Да, туркменский язык тоже меняется.
в) Попалось  слово  с беглой гласной  вolşьnьꞑ;  корень  вolьş.
г) Также в данном документе можно наблюдать так называемый “парадный” случай удаления (исчезновения) диакритических значков у прописных букв, в строчном виде обязательно несущих эти свои седили и хвостики:
ş → S   ç → C   ꞑ → N.
д) Наконец, всё в этом же документе встретился старый, ещё довоенный перевод на туркменский язык известного лозунга «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», буквально звучащий примерно как «Пролетарии всей поверхности Земли, соединяйтесь!» Со временем партия нашла более приемлемый туркменский эквивалент этого важного лозунга.

Вот сколько интересного может поведать эрудированный человек из чтения старого, пожелтевшего документа.

 

Приложение 2. Комсомольский билет

                                        Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз молодёжи
ЦК ВЛКСМ

Комсомольский билет
№ ХХХХХХХХ

Фамилия  Никонов
Имя и отчество  Евгений Константинович
Год рождения  март 1938 г.
Время вступления в ВЛКСМ  октябрь 1952 г.
Наименование организации, выдавшей билет
Калининский РК ВЛКСМ г. Москвы

личная подпись  п/п

Секретарь райкома  п/п

Гербовая печать райкома

“ 23” октября 1956 г.
(время выдачи билета)

Уплата членских взносов за 19_56_ год
Месяц  Месячный заработок  Членский взнос  Подпись секретаря
Сентябрь        390                                 1-95                         п/п
Октябрь          390                                 1-95                         п/п

(и так далее)

Примечание:
Представлена текстовая копия моего комсомольского билета,
в виде  после всесоюзного обмена билетов  в 1956 году.

 

Перейти к:

Общее оглавление. Пролог  Моя дорога в Космос | МемоКлуб.ру (memoclub.ru)

Часть 1. Начало. Моя дорога в Космос | МемоКлуб.ру (memoclub.ru)

Часть 2. Подготовка. Моя дорога в Космос | МемоКлуб.ру (memoclub.ru)

Часть 3. Старт. Моя дорога в Космос | МемоКлуб.ру (memoclub.ru)

Часть 4. Подъём! Моя дорога в Космос | МемоКлуб.ру (memoclub.ru)

Часть 5. Взлёт! Моя дорога в Космос | МемоКлуб.ру (memoclub.ru)

Часть 6. Полёт! Моя дорога в Космос | МемоКлуб.ру (memoclub.ru)

Часть 7. Подскок. Моя дорога в Космос | МемоКлуб.ру (memoclub.ru)

Часть 8. Спуск? Моя дорога в Космос | МемоКлуб.ру (memoclub.ru)

Семья, родные. Моя дорога в Космос | МемоКлуб.ру (memoclub.ru)

Хронология. Моя дорога в Космос | МемоКлуб.ру (memoclub.ru)

Приложение 1. Метрики. Моя дорога в Космос | МемоКлуб.ру (memoclub.ru)

Отблески памяти. Моя дорога в Космос | МемоКлуб.ру (memoclub.ru)

Латвия 1976. Моя дорога в Космос | МемоКлуб.ру (memoclub.ru)

Аутогенная тренировка. Моя дорога в Космос | МемоКлуб.ру (memoclub.ru)

Гора крестов. Моя дорога в Космос | МемоКлуб.ру (memoclub.ru)

Израиль Абрамович Брин (1919-2011 гг.) | МемоКлуб.ру (memoclub.ru)

Евстафий Евсеевич Целикин 1922-1967 | МемоКлуб.ру (memoclub.ru)

Добрый космос интеллигентнейшего лётчика Галлая | МемоКлуб.ру (memoclub.ru)

Альбом стихов. Моя дорога в космос | МемоКлуб.ру (memoclub.ru)

Наивные строфы. Моя дорога в космос | МемоКлуб.ру (memoclub.ru)

 

Автор: Никонов Евгений Константинович | слов 69146 | метки: Ашхабад, Баку, гибискус, землетрясение, комсомол, Лингвистика, маклюра, Машук, метрики, Музыка, пионер, Пушкин, Пятигорск, Сочи, Туркмения, тутовник, учитель, Физика, Фирюза, цирк, Чули, Школа, школа №6